Страница:
быть, возникли какие-то просьбы со стороны Двинского - помочь городу
чем-нибудь из трофейного имущества. Были тогда такие нужды у местных
партийных и советских органов. Ответ Малиновского мне понравился. Некоторые
другие военные, с которыми приходилось совместно работать и быть у них
членом Военного совета, всегда изображали, что они не спят, что всегда на
ногах и все время обдумывают военные проблемы, как им разгромить противника.
Бывало, иной раз зайдешь неожиданно к командующему, он сидит, а глаза у него
заспанные. Он спал, адъютанты же, увидев меня, тотчас его разбудили. Вот он
и "в бодром состоянии", а на самом деле спал. Мне это очень не нравилось, но
сказать об этом и обидеть человека, занимавшего высокий пост, я не мог.
Поэтому мне был известен такой недостаток у командующих. Нет же вообще людей
не спящих, потому что человек имеет органическую потребность в отдыхе. Если
он не будет спать, это просто больной человек. А если он лишился сна по
болезни, то лишился и трудоспособности, тем более такой трудоспособности,
которая требуется от командующего по руководству войсками, ведению операций,
боев с врагом.
Малиновский был не таким человеком, и это мне очень нравилось. Он мог
даже прямо сказать, вроде как бы наговаривая на себя, что он "не так"
относится к делу, как надо, поскольку позволяет себе спать во время войны.
Мы с ним много раз беседовали по всяким вопросам, и однажды он в беседе со
мной высказался \332\ по поводу отдачи приказов. Его слова мне тем более
интересны, что это говорил именно Малиновский, командующий войсками фронта,
очень опытный военный человек, который всю жизнь проходил в мундире и много
раз бывал в боях: и в Первую мировую войну, и в Испанскую
народно-революционную, и во Вторую мировую. Он сказал: "Товарищ Хрущев,
порядок дела такой. Когда мы принимаем решения и отдаем приказы по фронту,
то надо заранее рассчитать время. Чтобы эти приказы были переданы в армии,
требуется столько-то времени; чтобы приказы, полученные армиями, передали бы
в корпуса, - столько-то времени; чтобы корпусные командиры передали эти
приказы в дивизии - столько-то времени и т.д. В целом довольно длительное
время. Если мы сейчас же, как только издали приказ, начнем проверять его
выполнение, то вместо того, чтобы содействовать скорейшему доведению этого
приказа войскам, будем отрывать людей от дела, и они, докладывая нам, не
скажут, что приказ не выполняется, а скажут что-нибудь другое. Так иной раз
мы заставляем людей выдумывать и парализуем их работу. Поэтому, если отдал
приказ, надо дать расчетное время, чтобы приказ был доведен до боевых
единиц. Тогда офицеры начнут, каждый по своей линии, проверять правильное
разъяснение приказа и соблюдать уставной порядок, которому обучают каждого
офицера".
Вот почему я теперь полагаю, что Чибисов был прав, когда выражал
недовольство тем, что Покровский сидел на беспрерывном контроле выполнения
приказов, отданных командованием, и тем самым лишал людей возможности
ведения работы по организации войск на основе полученных приказов.
В ту пору события в районе Днепропетровска развивались очень бурно, но
не в нашу пользу. Мне несколько раз приходилось выезжать к Днепру,
знакомиться с тем, как организована оборона по предотвращению его
форсирования врагом. Когда я поездил и посмотрел, то понял, что эта оборона
очень неустойчива. То была не сплошная оборона по берегу, а просто
курсировали вооруженные речные катера Днепровской военной флотилии.
Отдельные подразделения были размещены в определенных местах, наблюдали за
берегом и в случае попытки форсирования должны были дать отпор. Такая
оборона не внушала надежд. Если противник сосредоточит усилия на
определенном направлении, то без особого труда сможет форсировать Днепр.
В те дни немцы не предпринимали каких-либо особых попыток ворваться в
Киев. Мы успокоились и считали, что противник потерял охоту ворваться в Киев
в лоб. Зато очень активные действия \333\ развивались севернее Киева, в
сторону Гомеля. Недавно я слушал передачу, связанную с подготовкой
празднования 50-летия Советских Вооруженных Сил. Выступал по радио маршал
Еременко. Он рассказывал, как вел бои на Гомельском направлении. Отсюда я
сделал вывод, что там тогда командовал войсками Еременко. Какой же это был
фронт? Западный? Или к тому времени уже был создан Брянский фронт? Мне это
неизвестно. Знаю только, что Гомель для нас, то есть для Юго-Западного
фронта, послужил тем каналом, через который к нам прорвался противник и
создал угрозу окружения наших войск под Киевом.
На участке фронта у Днепропетровска завязались упорные бои. Враг
форсировал Днепр. Нами был наведен понтонный мост, по которому отходили наши
войска, но саперы, видимо, недостаточно хорошо затем разрушили его, и враг
им воспользовался. Трудно было толком разобраться, как это случилось, потому
что командование докладывало, что мост взорван, а быстрота, с которой враг
оказался на левом берегу реки, свидетельствовала, что мост цел. Беженцы с
левого берега сообщали, что мост взорван, но сохранил способность держаться
на воде. Использовать его под тяжелые грузы было нельзя, а пехота могла
пройти. Видимо, враг этим и воспользовался: перебросил пехоту, а потом
восстановил мост и перебросил технику. Вновь завязались очень тяжелые бои.
Мы с Буденным выехали к Малиновскому. Вместо погибшей в окружении
прежней 6-й армии была создана новая, и ей был присвоен тот же номер.
Командующим этой-то армией и был назначен Малиновский. Прежде Малиновский
мне был неизвестен. Раньше он командовал корпусом{15}. Штаб армии
располагался, по-моему, в школе города Новомосковска. Приехали мы. Была
очень тяжелая обстановка, противник все время держал дорогу под бомбежкой,
чтобы нам нельзя было подбрасывать подкрепления. Но у нас нечего было и
подбрасывать. Вошли мы с Буденным в школу и увидели такую картину: кругом
все гудит, гремит; докладывает обстановку командующий 6-й армией
Малиновский, и в это же время принесли на носилках командующего войсками
Южного фронта Тюленева. Рана у него была несерьезная, но ходить он не мог,
так как был ранен в ногу (повреждена мякоть). Тюленев для вдохновления
бойцов сам пошел в их рядах, повел их в атаку на противника и при разрыве
мины был ранен. С ним же пришел секретарь обкома партии Задионченко.
После ранения Тюленева командующим войсками Южного фронта был назначен
казак, который до того командовал танковым корпусом, по фамилии Рябышев.
Было сделано все, что в наших силах, \334\ чтобы отбросить противника и не
позволить ему создать опорный плацдарм на левом берегу Днепра. Но наши
усилия не увенчались успехом. Реальных сил, реальных возможностей у нас не
имелось. В это же время мы обнаружили, что противник, концентрируя войска,
пытается форсировать Днепр севернее Днепропетровска, в районе Кременчуга.
Опять было предпринято все, что в наших силах: направили туда авиацию,
бомбили на подходах к реке танковые войска и пехоту противника, чтобы не
позволить ему форсировать Днепр. Но противник все-таки форсировал реку и
создал плацдарм, помимо района Днепропетровска, еще и в районе Кременчуга и
занял левобережную часть этого города.
Когда мы стали разгадывать, какие же дальнейшие намерения имеет
противник, то вырисовалась достаточно ясная картина. Его замысел нам
представлялся таким: ударом с юга, с плацдарма у Кременчуга, и ударом с
севера, где противник вышел почти что к Курску, прорваться по нашим тылам
(войск там у нас не было) и замкнуть окружение наших войск, расположенных по
Днепру у Черкасс и за Днепром в Киеве. Мы обсудили сложившуюся обстановку.
Дополнительных сил в нашем распоряжении не было. Даже разгадав вражеский
замысел, мы не могли парализовать его осуществление. У нас созрело такое
решение: взять некоторое количество войск, артиллерии и прикрыться на фланге
в направлении от Киева к Кременчугу, с тем чтобы здесь, в украинских степях,
было чем преградить немцам путь на север и не дать им возможность сомкнуть
кольцо. Что мы могли взять? Было видно, что войска, которые имелись в Киеве,
пока не используются. Там создалась тихая обстановка, и противник никаких
усилий против Киева не предпринимал.
Мы с Буденным подготовили соответствующий приказ и послали текст в
Москву, чтобы получить согласие. Сами же осуществить такую перегруппировку
не имели права. Москва отреагировала очень быстро, но своеобразно. Никакого
ответа нам не дали, а вместо того вдруг прилетел маршал Тимошенко с
предписанием Буденному сдать главное командование Юго-Западным направлением.
В обязанности главнокомандующего войсками Юго-Западного направления вступил
Тимошенко. Мы с Буденным распрощались. Буденный сказал мне: "Вот каков
результат нашей инициативы", - и уехал. Переменили главнокомандующего, но
обстановка не изменилась, так как новый главнокомандующий приехал с голыми
руками.
Следует отдать должное Тимошенко. Он отлично понимал обстановку, все
видел и представлял, что для наших войск здесь разразится катастрофа. Но
каких-либо средств, чтобы парализовать \335\ это, не было. Несколько раз
выезжали мы с Тимошенко в войска, как ездили раньше с Буденным. Выезжали,
например, как помню, западнее Полтавы. Там у нас была механизированная
группа, командовал ею генерал Фекленко. Когда Фекленко увидел нас, буквально
глаза вытаращил от какого-то не то изумления, не то страха. Мы попросили,
чтобы он доложил обстановку. Он кратко доложил и тут же попросил: "Поскорее
уезжайте отсюда!". Обстановка была такая тяжелая, что он не был уверен в
нашей безопасности. Действительно, там, кроме остатков войск Фекленко,
ничего не было. Над ними совершенно безнаказанно летал похожий на У-2
итальянский самолет-разведчик. Враг пользовался безнаказанностью, и даже в
дневное время спокойно летал такой тихоход.
В конце августа{16} или в начале сентября соединения противника ударами
с юга и с севера соединились восточное Киева. Наша группировка оказалась в
окружении{17}. В том числе в окружении оказался штаб Юго-Западного фронта во
главе с командующим войсками фронта Кирпоносом и первым членом Военного
совета Бурмистенко. Кроме Бурмистенко, были еще два члена Военного совета.
Один из них - молодой комиссар Рыков, очень хороший товарищ и очень
деятельный человек. Он все время мотался по войскам и делал все, что было в
его силах, для улучшения обстановки. Начальник оперативного отдела штаба
фронта полковник Баграмян в это время находился в районе Кременчуга и
избежал окружения. Мы вызвали его в штаб Юго-Западного направления,
разобрались в обстановке, предложили ему немедленно вылететь в расположение
штаба Юго-Западного фронта к Кирпоносу и дали устные указания (так как он
мог попасть в руки противника). Никаких письменных документов при нем не
было. Указания были: пробиваться из окружения!
Баграмян правильно понял наш приказ и понимал также, что ему нужно
возвратиться в штаб. Он сказал: "Штаб находится там, и я как начальник
оперативного отдела должен быть вместе со штабом". Но в это время
командующий войсками Юго-Западного фронта Кирпонос получил из Генерального
штаба приказ вернуться в Киев и там организовать оборону. Иными словами, ему
приказали не пробиваться из окружения, а, наоборот, идти в тыл противнику.
Штаб фронта располагался в это время километрах в 150, если не больше, к
востоку от Киева. Это был очень длинный путь для штаба с его хозяйством при
отсутствии горючего и боеприпасов и невозможности получить их по воздуху.
Такие обстоятельства игнорировались наверху. Кирпонос отдал приказ, и штаб
двинулся на запад{18}. \336\ Не знаю, какое расстояние они успели пройти,
как получили из Москвы новый приказ - пробиваться на восток. Баграмян уже
после выхода из окружения докладывал нам, что в штабе было принято решение
повернуть назад. Но штаб был всем этим дезорганизован. Решили, что группы
штабных работников должны пробиваться на восток разными путями севернее
Полтавы. Была организована группа, которая будет идти впереди работников
штаба и ломать сопротивление противника. У противника войск там было мало,
он не рассчитывал столкнуться в своем тылу с нашими воинами, поэтому у
командующего имелась надежда пробиться. Началось движение. Однако вырваться
из окружения всему штабу не удалось, а Баграмян с группой бойцов вышел.
Возник разрыв. Штаб фронта отстал от своей передовой группы, которой
командовал Баграмян. А мы тогда уже потеряли связь со штабом фронта. Ранее
того Бурмистенко послал своего помощника на самолете У-2 к нам с секретными
партийными документами, в которых упоминалось о том, где заложены тайники с
вооружением, обмундированием, питанием и боеприпасами для партизанского
движения. Так прилетел от него Шуйский{19}. Потом он стал моим помощником и
оставался им до конца моей партийной, политической и государственной
деятельности. Очень честный, исполнительный и добропорядочный человек.
Шуйский рассказал, что вылетел перед рассветом, под пулеметным огнем, вместе
с летчиком, полковником Рязановым (тот потом командовал авиакорпусом). Немцы
уже сжимали кольцо вокруг штаба со всех сторон. Вот и все скудные сведения.
Затем стали выходить оттуда, поодиночке и группами, из окружения
генералы, офицеры и бойцы. Каждый выносил свои личные впечатления и давал
потом свою информацию об обстановке, в которой непосредственно сам
находился. Спустя какое-то время мы получили сведения, что Кирпонос погиб.
Какой-то работник особого отдела штаба фронта докладывал мне, что видел труп
Кирпоноса и даже принес его личные вещи: расческу, зеркальце. Я не
сомневался в его правдивости. Он рассказал, что есть возможность еще раз
проникнуть в те места. И я попросил его, если есть такая возможность,
вернуться и снять с френча Кирпоноса Золотую Звезду Героя Советского Союза.
Он всегда носил ее. И этот человек пошел! Там были болота, труднопроходимые
для техники. А человек их преодолел, вернулся и принес Золотую Звезду. Когда
он передавал ее мне, я спросил: "Как же так? Там, наверное, действуют
мародеры?". Он ответил, что френч командующего был залит кровью, клапан
нагрудного кармана отвернулся \337\ и прикрыл Звезду так, что ее не было
видно. "Я, - говорит, - как Вы мне сказали, отодрал от френча Звезду".
Совершенно бесследно исчез Бурмистенко, секретарь ЦК КП(б) Украины и
член Военного совета Юго-Западного фронта. Мы предприняли очень много
усилий, чтобы найти его следы. От людей из охраны Бурмистенко стало известно
только одно: они ночевали последнюю ночь в копнах сена. Вечером они
заметили, как Бурмистенко уничтожал все документы, которые у него были, -
рвал их и закапывал. Зарылись в копны на ночь и расположились спать. Утром,
когда они подошли к той копне, в которой ночевал Бурмистенко, его там не
было. Потом они нашли закопанные им документы, включая удостоверение
личности. Секретные же документы он отправил со своим помощником Шуйским, и
мы их получили. Я сделал такой вывод: Бурмистенко уничтожал документы,
удостоверявшие его личность. Он считал, что если попадет в руки немцев, то
будет установлено, кто он и какое занимает положение. Все такие следы он
уничтожил. Мы думали, что он все-таки выйдет из окружения. Много ведь
генералов вышло, но Бурмистенко не появился. Думаю, что он или сам
застрелился, чтобы не попасть в руки врага, или был убит при попытке выйти
из окружения. Никаких документов, удостоверявших его личность, при нем не
было. Поэтому он и погиб бесследно. Долго мы ждали его, но наши ожидания, к
сожалению, оказались напрасными.
Многие вышли тогда из окружения. Вышел из окружения генерал
Костенко{20} с группой войск. Вышел в одиночку начальник связи фронта{21}.
Пришел Попель. Попель вернулся недели через две или через три. Он прошел
лесами Полесья, там немцев еще не было, они шли большими дорогами. Попель
даже вывез раненого полковника и вывел из окружения небольшое количество
войск. Вышел генерал Москаленко (прежде он командовал, по-моему,
противотанковой бригадой){22}. Мы со штабом располагались севернее центра
Харькова, в Померках{23}. Это когда-то было дачное место, любимое
харьковчанами. Там произошел неприятный эпизод с генералом Москаленко. Он
был очень злобно настроен в отношении своих же украинцев, ругал их, что все
они предатели, что всех их надо выслать в Сибирь. Мне, конечно, неприятно
было слушать, как он говорит несуразные вещи о народе, о целой нации в
результате пережитого им потрясения. Народ не может быть предателем.
Отдельные его личности - да, но никак не весь народ! И я спросил его: "А как
же тогда поступить с вами? Вы, по-моему, тоже украинец? Ваша фамилия -
Москаленко?". "Да, я украинец, из Гришино". - "Я-то знаю Гришино, это в
Донбассе{24}. Я совсем не такой". \338\ "А какой же вы? Вы же Москаленко,
тоже украинец. Вы неправильно думаете и неправильно говорите".
Тогда я первый раз в жизни увидел разъяренного Тимошенко. Они, видно,
хорошо знали друг друга. Тимошенко обрушился на Москаленко и довольно грубо
обошелся с ним (с моей точки зрения): "Что же ты ругаешь украинцев? Что они,
предатели? Что они, против Красной Армии? Что они, плохо с тобой
поступили?". А Москаленко, ругая их, приводил такой довод: он спрятался в
коровнике, пришла крестьянка-колхозница, заметила его и выгнала из сарая, не
дала укрыться. Тимошенко реагировал очень остро: "Да, она правильно сделала.
Ведь если бы ты залез в коровник в генеральских штанах и в генеральском
мундире. А ты туда каким-то оборванцем залез. Она разве думала, что в ее
коровнике прячется генерал Красной Армии? Она думала, что залез какой-то
воришка. А если бы ты был в генеральской форме, она бы поступила с тобой
по-другому". Мне это понравилось. И я сказал Москаленко: "Сейчас в окружении
находится генерал Костенко с группой войск. Я убежден, что он выйдет из
окружения. Послушаем, что он расскажет об отношении украинских колхозников к
тем нашим войскам, которые остались в окружении в таком бедственном
положении".
Часто приходилось тогда слышать, что украинцы проявляют недружелюбие к
отступавшей Красной Армии. Я разъяснял: "Вы поймите: почему это
крестьяне-украинцы должны приветствовать наше отступление? Они огорчены.
Сколько труда затрачено. Ничего не жалели для укрепления армии, для
укрепления нашей страны. И вдруг разразилась такая катастрофа. Армия
отступает, бросает население, бросает территорию. Естественно, они проявляют
недовольство по отношению к тем, кто оставляет их в беде. Это не
предательство, а большое огорчение".
Прошло несколько дней. Я заболел и лежал в том домике в Харькове, где
располагались члены украинского правительства, когда столицей Украины был
Харьков. Этот дом{25} занимал в то время и первый секретарь ЦК КП(б) Украины
Косиор. Очень хороший особняк, со всеми службами и гаражом, окруженный
железобетонным забором. Там-то мне и сообщили, что Костенко вышел из
окружения. Я попросил передать Костенко, чтобы он немедленно приехал ко мне
и доложил о событиях. Я знал Костенко и с большим уважением относился к
нему. Он приехал, и я его спросил: "Ну, как дела?". Он говорил всегда с
юмором. "Да, ничего, - отвечает, - люди плакали, когда мы отступали".
Спрашиваю его дальше: "А как люди, охотно ли вам помогали, когда нужно \339\
было кормить вашу конную группу?" "Да что вы! Только скажи, так резали кур,
и телят, и свиней, и овес давали для лошадей. Все отдавали. Люди, как люди.
Сильно плакали, жалели, что так вот сложилось, что Красная Армия вынуждена
отступать".
Мне очень приятно было слышать, как он развенчивал заявления некоторых
людей, у которых под влиянием личных переживаний сложилось неправильное
представление об украинцах. Это тоже были честные люди, я ни капли не
сомневаюсь в преданности товарища Москаленко и других лиц. Я только
сравниваю, как в тот момент реагировал украинец Москаленко и как реагировал
украинец Костенко. И тот, и другой основывались на фактах. Только один
основывался на том, что украинская крестьянка выгнала его из коровника, а
другой - на том, как он выходил из окружения с группой войск в форме
советского воина. Украинцы все делали для того, чтобы способствовать выходу
из окружения группы, которую вел генерал Костенко!
Когда мы стояли под Полтавой (еще до окончательного окружения Киевской
группировки), у нас был подготовлен командный пункт в районе Ахтырки, между
Харьковом и Сумами. Поэтому когда мы потом вынуждены были оставить Полтаву,
то перебазировали свой штаб в Ахтырку. Ахтырка находилась в таком
географическом пункте, что бойцы, офицеры и генералы, выходившие из
окружения от течения Сулы на Псел и Ворсклу, попадали потом как раз в район
Ахтырки. Позднее создали командный пункт в Померках. Часть людей, которая
выходила из окружения на Харьков, попадала теперь в Померки. Сюда пришел
Москаленко, сюда же пришел и Костенко.
Не знаю сейчас, сколько дней прошло после того, когда закончилась эта
катастрофа и наши войска были пленены или перебиты. Мне доложили, что член
Военного совета Рыков{26} был ранен и попал в госпиталь, который остался на
территории, занятой противником. Но туда можно проникнуть, потому что там
работают советские врачи и медсестры. Я хотел выручить Рыкова, но понимал,
что, если кто-нибудь проговорится насчет него, он будет врагом уничтожен. И
я послал людей выкрасть Рыкова и переправить его на территорию, занятую
советскими войсками. Они ушли, однако скоро вернулись, сказав, что Рыков
скончался в госпитале и был похоронен.
Сейчас я хотел бы вернуться к главной мысли - к итогам борьбы на
Киевском направлении. Мы с Буденным предложили тогда произвести
перегруппировку: взять артиллерию с Киевского направления и использовать для
предупреждения главной опасности \340\ на левом фланге, на Кременчугском
направлении. Северное направление, откуда противник двинулся на окружение
наших войск, лежало на территории вне нашего влияния, влияния Юго-Западного
направления. Там командовал войсками генерал Еременко{27}. Противник
прорвался от Гомеля на юго-восток. А мы не получили разрешения на
перегруппировку. Приехал Тимошенко удерживать те позиции, на которых были
расположены наши войска. Не прошло и недели{28}, как противник отрезал их.
Наши предположения, как показала история, были правильными.
Я не могу сейчас сказать, что если бы мы провели эту перегруппировку,
то катастрофы не случилось бы. Нет, наверное, она тоже произошла бы. Но, во
всяком случае, может быть, не столь сильная, потому что мы кое-что вытащили
бы из киевской артиллерии и усилили свой левый фланг в направлении
Кременчуга. Там завязались бы тяжелые для противника бои и, может быть, у
него не хватило бы войск для завершения операции. Даже когда он уже окружил
наши войска, их группы довольно свободно проникали через линию фронта туда и
сюда. Это свидетельствует о том, что линия наступления противника была очень
жиденькой.
В результате ложного понимания лозунга "Ни шагу назад!" войска часто
оставались на невыгодных рубежах и в конце концов погибали, не принеся
ощутимой пользы. Если вернуться ко Львовской операции, то ведь и тогда 6-ю и
12-ю армии мы хотели отвести с тем, чтобы использовать в нужных нам
направлениях. Нам запретили. В результате эти войска потом были окружены и
попали в плен.
Мы отступили к Киеву, штаб наш располагался в Броварах. Вдруг приезжает
к нам генерал Тупиков (я его до этого не знал) и привозит предписание
вступить ему в должность начальника штаба КОВО, а Пуркаеву сдать дела и
прибыть в распоряжение Генерального штаба. Так и было сделано. Познакомился
я с генералом Тупиковым. К нам он попал из Турции, в которой оказался после
начала Великой Отечественной войны как наш военный атташе в Берлине{29}.
Когда Гитлер напал на СССР, все советские дипломаты были переправлены в
закрытых вагонах из Германии в Турцию. Тупиков произвел на меня хорошее
впечатление. Хотя я был очень хорошего мнения и о Пуркаеве. Новый начштаба
был помоложе{30} и позадористей. Не знаю, кто из них более достойный. Сейчас
я об этом не хочу говорить, потому что я и того, и другого высоко ценил и
уважал.
Приступил Тупиков к работе. Мне нравились его четкость и оперативность.
С ним произошел такой случай. Мне рассказал об \341\ этом Баграмян, который
был его заместителем, начальником оперативного отдела. Когда однажды
налетели немецкие бомбардировщики на расположение нашего штаба (а это
повторялось каждый день), Баграмян, очень уставший, прилег на кушетке и
закрыл глаза, но не уснул. Спать было невозможно, потому что земля дрожала и
гудела. Тупиков же в это время расхаживал по комнате и напевал себе под нос:
"Паду ли я, стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она?". Доставал бутылку
из-под стола с чем-то, наливал себе бокальчик, выпивал и опять продолжал
расхаживать, видимо, обдумывая какие-то вопросы. Так потом происходило не
раз. Не трус был Тупиков. Увы, когда штаб фронта попал в окружение. Тупиков
не возвратился. По-моему, даже и трупа его не нашли. Для нас он остался без
вести пропавшим. А вот вам еще один пример такого же характера - о Киевской
группировке. Штаб 37-й армии, которая обороняла Киев, тоже попал в окружение
чем-нибудь из трофейного имущества. Были тогда такие нужды у местных
партийных и советских органов. Ответ Малиновского мне понравился. Некоторые
другие военные, с которыми приходилось совместно работать и быть у них
членом Военного совета, всегда изображали, что они не спят, что всегда на
ногах и все время обдумывают военные проблемы, как им разгромить противника.
Бывало, иной раз зайдешь неожиданно к командующему, он сидит, а глаза у него
заспанные. Он спал, адъютанты же, увидев меня, тотчас его разбудили. Вот он
и "в бодром состоянии", а на самом деле спал. Мне это очень не нравилось, но
сказать об этом и обидеть человека, занимавшего высокий пост, я не мог.
Поэтому мне был известен такой недостаток у командующих. Нет же вообще людей
не спящих, потому что человек имеет органическую потребность в отдыхе. Если
он не будет спать, это просто больной человек. А если он лишился сна по
болезни, то лишился и трудоспособности, тем более такой трудоспособности,
которая требуется от командующего по руководству войсками, ведению операций,
боев с врагом.
Малиновский был не таким человеком, и это мне очень нравилось. Он мог
даже прямо сказать, вроде как бы наговаривая на себя, что он "не так"
относится к делу, как надо, поскольку позволяет себе спать во время войны.
Мы с ним много раз беседовали по всяким вопросам, и однажды он в беседе со
мной высказался \332\ по поводу отдачи приказов. Его слова мне тем более
интересны, что это говорил именно Малиновский, командующий войсками фронта,
очень опытный военный человек, который всю жизнь проходил в мундире и много
раз бывал в боях: и в Первую мировую войну, и в Испанскую
народно-революционную, и во Вторую мировую. Он сказал: "Товарищ Хрущев,
порядок дела такой. Когда мы принимаем решения и отдаем приказы по фронту,
то надо заранее рассчитать время. Чтобы эти приказы были переданы в армии,
требуется столько-то времени; чтобы приказы, полученные армиями, передали бы
в корпуса, - столько-то времени; чтобы корпусные командиры передали эти
приказы в дивизии - столько-то времени и т.д. В целом довольно длительное
время. Если мы сейчас же, как только издали приказ, начнем проверять его
выполнение, то вместо того, чтобы содействовать скорейшему доведению этого
приказа войскам, будем отрывать людей от дела, и они, докладывая нам, не
скажут, что приказ не выполняется, а скажут что-нибудь другое. Так иной раз
мы заставляем людей выдумывать и парализуем их работу. Поэтому, если отдал
приказ, надо дать расчетное время, чтобы приказ был доведен до боевых
единиц. Тогда офицеры начнут, каждый по своей линии, проверять правильное
разъяснение приказа и соблюдать уставной порядок, которому обучают каждого
офицера".
Вот почему я теперь полагаю, что Чибисов был прав, когда выражал
недовольство тем, что Покровский сидел на беспрерывном контроле выполнения
приказов, отданных командованием, и тем самым лишал людей возможности
ведения работы по организации войск на основе полученных приказов.
В ту пору события в районе Днепропетровска развивались очень бурно, но
не в нашу пользу. Мне несколько раз приходилось выезжать к Днепру,
знакомиться с тем, как организована оборона по предотвращению его
форсирования врагом. Когда я поездил и посмотрел, то понял, что эта оборона
очень неустойчива. То была не сплошная оборона по берегу, а просто
курсировали вооруженные речные катера Днепровской военной флотилии.
Отдельные подразделения были размещены в определенных местах, наблюдали за
берегом и в случае попытки форсирования должны были дать отпор. Такая
оборона не внушала надежд. Если противник сосредоточит усилия на
определенном направлении, то без особого труда сможет форсировать Днепр.
В те дни немцы не предпринимали каких-либо особых попыток ворваться в
Киев. Мы успокоились и считали, что противник потерял охоту ворваться в Киев
в лоб. Зато очень активные действия \333\ развивались севернее Киева, в
сторону Гомеля. Недавно я слушал передачу, связанную с подготовкой
празднования 50-летия Советских Вооруженных Сил. Выступал по радио маршал
Еременко. Он рассказывал, как вел бои на Гомельском направлении. Отсюда я
сделал вывод, что там тогда командовал войсками Еременко. Какой же это был
фронт? Западный? Или к тому времени уже был создан Брянский фронт? Мне это
неизвестно. Знаю только, что Гомель для нас, то есть для Юго-Западного
фронта, послужил тем каналом, через который к нам прорвался противник и
создал угрозу окружения наших войск под Киевом.
На участке фронта у Днепропетровска завязались упорные бои. Враг
форсировал Днепр. Нами был наведен понтонный мост, по которому отходили наши
войска, но саперы, видимо, недостаточно хорошо затем разрушили его, и враг
им воспользовался. Трудно было толком разобраться, как это случилось, потому
что командование докладывало, что мост взорван, а быстрота, с которой враг
оказался на левом берегу реки, свидетельствовала, что мост цел. Беженцы с
левого берега сообщали, что мост взорван, но сохранил способность держаться
на воде. Использовать его под тяжелые грузы было нельзя, а пехота могла
пройти. Видимо, враг этим и воспользовался: перебросил пехоту, а потом
восстановил мост и перебросил технику. Вновь завязались очень тяжелые бои.
Мы с Буденным выехали к Малиновскому. Вместо погибшей в окружении
прежней 6-й армии была создана новая, и ей был присвоен тот же номер.
Командующим этой-то армией и был назначен Малиновский. Прежде Малиновский
мне был неизвестен. Раньше он командовал корпусом{15}. Штаб армии
располагался, по-моему, в школе города Новомосковска. Приехали мы. Была
очень тяжелая обстановка, противник все время держал дорогу под бомбежкой,
чтобы нам нельзя было подбрасывать подкрепления. Но у нас нечего было и
подбрасывать. Вошли мы с Буденным в школу и увидели такую картину: кругом
все гудит, гремит; докладывает обстановку командующий 6-й армией
Малиновский, и в это же время принесли на носилках командующего войсками
Южного фронта Тюленева. Рана у него была несерьезная, но ходить он не мог,
так как был ранен в ногу (повреждена мякоть). Тюленев для вдохновления
бойцов сам пошел в их рядах, повел их в атаку на противника и при разрыве
мины был ранен. С ним же пришел секретарь обкома партии Задионченко.
После ранения Тюленева командующим войсками Южного фронта был назначен
казак, который до того командовал танковым корпусом, по фамилии Рябышев.
Было сделано все, что в наших силах, \334\ чтобы отбросить противника и не
позволить ему создать опорный плацдарм на левом берегу Днепра. Но наши
усилия не увенчались успехом. Реальных сил, реальных возможностей у нас не
имелось. В это же время мы обнаружили, что противник, концентрируя войска,
пытается форсировать Днепр севернее Днепропетровска, в районе Кременчуга.
Опять было предпринято все, что в наших силах: направили туда авиацию,
бомбили на подходах к реке танковые войска и пехоту противника, чтобы не
позволить ему форсировать Днепр. Но противник все-таки форсировал реку и
создал плацдарм, помимо района Днепропетровска, еще и в районе Кременчуга и
занял левобережную часть этого города.
Когда мы стали разгадывать, какие же дальнейшие намерения имеет
противник, то вырисовалась достаточно ясная картина. Его замысел нам
представлялся таким: ударом с юга, с плацдарма у Кременчуга, и ударом с
севера, где противник вышел почти что к Курску, прорваться по нашим тылам
(войск там у нас не было) и замкнуть окружение наших войск, расположенных по
Днепру у Черкасс и за Днепром в Киеве. Мы обсудили сложившуюся обстановку.
Дополнительных сил в нашем распоряжении не было. Даже разгадав вражеский
замысел, мы не могли парализовать его осуществление. У нас созрело такое
решение: взять некоторое количество войск, артиллерии и прикрыться на фланге
в направлении от Киева к Кременчугу, с тем чтобы здесь, в украинских степях,
было чем преградить немцам путь на север и не дать им возможность сомкнуть
кольцо. Что мы могли взять? Было видно, что войска, которые имелись в Киеве,
пока не используются. Там создалась тихая обстановка, и противник никаких
усилий против Киева не предпринимал.
Мы с Буденным подготовили соответствующий приказ и послали текст в
Москву, чтобы получить согласие. Сами же осуществить такую перегруппировку
не имели права. Москва отреагировала очень быстро, но своеобразно. Никакого
ответа нам не дали, а вместо того вдруг прилетел маршал Тимошенко с
предписанием Буденному сдать главное командование Юго-Западным направлением.
В обязанности главнокомандующего войсками Юго-Западного направления вступил
Тимошенко. Мы с Буденным распрощались. Буденный сказал мне: "Вот каков
результат нашей инициативы", - и уехал. Переменили главнокомандующего, но
обстановка не изменилась, так как новый главнокомандующий приехал с голыми
руками.
Следует отдать должное Тимошенко. Он отлично понимал обстановку, все
видел и представлял, что для наших войск здесь разразится катастрофа. Но
каких-либо средств, чтобы парализовать \335\ это, не было. Несколько раз
выезжали мы с Тимошенко в войска, как ездили раньше с Буденным. Выезжали,
например, как помню, западнее Полтавы. Там у нас была механизированная
группа, командовал ею генерал Фекленко. Когда Фекленко увидел нас, буквально
глаза вытаращил от какого-то не то изумления, не то страха. Мы попросили,
чтобы он доложил обстановку. Он кратко доложил и тут же попросил: "Поскорее
уезжайте отсюда!". Обстановка была такая тяжелая, что он не был уверен в
нашей безопасности. Действительно, там, кроме остатков войск Фекленко,
ничего не было. Над ними совершенно безнаказанно летал похожий на У-2
итальянский самолет-разведчик. Враг пользовался безнаказанностью, и даже в
дневное время спокойно летал такой тихоход.
В конце августа{16} или в начале сентября соединения противника ударами
с юга и с севера соединились восточное Киева. Наша группировка оказалась в
окружении{17}. В том числе в окружении оказался штаб Юго-Западного фронта во
главе с командующим войсками фронта Кирпоносом и первым членом Военного
совета Бурмистенко. Кроме Бурмистенко, были еще два члена Военного совета.
Один из них - молодой комиссар Рыков, очень хороший товарищ и очень
деятельный человек. Он все время мотался по войскам и делал все, что было в
его силах, для улучшения обстановки. Начальник оперативного отдела штаба
фронта полковник Баграмян в это время находился в районе Кременчуга и
избежал окружения. Мы вызвали его в штаб Юго-Западного направления,
разобрались в обстановке, предложили ему немедленно вылететь в расположение
штаба Юго-Западного фронта к Кирпоносу и дали устные указания (так как он
мог попасть в руки противника). Никаких письменных документов при нем не
было. Указания были: пробиваться из окружения!
Баграмян правильно понял наш приказ и понимал также, что ему нужно
возвратиться в штаб. Он сказал: "Штаб находится там, и я как начальник
оперативного отдела должен быть вместе со штабом". Но в это время
командующий войсками Юго-Западного фронта Кирпонос получил из Генерального
штаба приказ вернуться в Киев и там организовать оборону. Иными словами, ему
приказали не пробиваться из окружения, а, наоборот, идти в тыл противнику.
Штаб фронта располагался в это время километрах в 150, если не больше, к
востоку от Киева. Это был очень длинный путь для штаба с его хозяйством при
отсутствии горючего и боеприпасов и невозможности получить их по воздуху.
Такие обстоятельства игнорировались наверху. Кирпонос отдал приказ, и штаб
двинулся на запад{18}. \336\ Не знаю, какое расстояние они успели пройти,
как получили из Москвы новый приказ - пробиваться на восток. Баграмян уже
после выхода из окружения докладывал нам, что в штабе было принято решение
повернуть назад. Но штаб был всем этим дезорганизован. Решили, что группы
штабных работников должны пробиваться на восток разными путями севернее
Полтавы. Была организована группа, которая будет идти впереди работников
штаба и ломать сопротивление противника. У противника войск там было мало,
он не рассчитывал столкнуться в своем тылу с нашими воинами, поэтому у
командующего имелась надежда пробиться. Началось движение. Однако вырваться
из окружения всему штабу не удалось, а Баграмян с группой бойцов вышел.
Возник разрыв. Штаб фронта отстал от своей передовой группы, которой
командовал Баграмян. А мы тогда уже потеряли связь со штабом фронта. Ранее
того Бурмистенко послал своего помощника на самолете У-2 к нам с секретными
партийными документами, в которых упоминалось о том, где заложены тайники с
вооружением, обмундированием, питанием и боеприпасами для партизанского
движения. Так прилетел от него Шуйский{19}. Потом он стал моим помощником и
оставался им до конца моей партийной, политической и государственной
деятельности. Очень честный, исполнительный и добропорядочный человек.
Шуйский рассказал, что вылетел перед рассветом, под пулеметным огнем, вместе
с летчиком, полковником Рязановым (тот потом командовал авиакорпусом). Немцы
уже сжимали кольцо вокруг штаба со всех сторон. Вот и все скудные сведения.
Затем стали выходить оттуда, поодиночке и группами, из окружения
генералы, офицеры и бойцы. Каждый выносил свои личные впечатления и давал
потом свою информацию об обстановке, в которой непосредственно сам
находился. Спустя какое-то время мы получили сведения, что Кирпонос погиб.
Какой-то работник особого отдела штаба фронта докладывал мне, что видел труп
Кирпоноса и даже принес его личные вещи: расческу, зеркальце. Я не
сомневался в его правдивости. Он рассказал, что есть возможность еще раз
проникнуть в те места. И я попросил его, если есть такая возможность,
вернуться и снять с френча Кирпоноса Золотую Звезду Героя Советского Союза.
Он всегда носил ее. И этот человек пошел! Там были болота, труднопроходимые
для техники. А человек их преодолел, вернулся и принес Золотую Звезду. Когда
он передавал ее мне, я спросил: "Как же так? Там, наверное, действуют
мародеры?". Он ответил, что френч командующего был залит кровью, клапан
нагрудного кармана отвернулся \337\ и прикрыл Звезду так, что ее не было
видно. "Я, - говорит, - как Вы мне сказали, отодрал от френча Звезду".
Совершенно бесследно исчез Бурмистенко, секретарь ЦК КП(б) Украины и
член Военного совета Юго-Западного фронта. Мы предприняли очень много
усилий, чтобы найти его следы. От людей из охраны Бурмистенко стало известно
только одно: они ночевали последнюю ночь в копнах сена. Вечером они
заметили, как Бурмистенко уничтожал все документы, которые у него были, -
рвал их и закапывал. Зарылись в копны на ночь и расположились спать. Утром,
когда они подошли к той копне, в которой ночевал Бурмистенко, его там не
было. Потом они нашли закопанные им документы, включая удостоверение
личности. Секретные же документы он отправил со своим помощником Шуйским, и
мы их получили. Я сделал такой вывод: Бурмистенко уничтожал документы,
удостоверявшие его личность. Он считал, что если попадет в руки немцев, то
будет установлено, кто он и какое занимает положение. Все такие следы он
уничтожил. Мы думали, что он все-таки выйдет из окружения. Много ведь
генералов вышло, но Бурмистенко не появился. Думаю, что он или сам
застрелился, чтобы не попасть в руки врага, или был убит при попытке выйти
из окружения. Никаких документов, удостоверявших его личность, при нем не
было. Поэтому он и погиб бесследно. Долго мы ждали его, но наши ожидания, к
сожалению, оказались напрасными.
Многие вышли тогда из окружения. Вышел из окружения генерал
Костенко{20} с группой войск. Вышел в одиночку начальник связи фронта{21}.
Пришел Попель. Попель вернулся недели через две или через три. Он прошел
лесами Полесья, там немцев еще не было, они шли большими дорогами. Попель
даже вывез раненого полковника и вывел из окружения небольшое количество
войск. Вышел генерал Москаленко (прежде он командовал, по-моему,
противотанковой бригадой){22}. Мы со штабом располагались севернее центра
Харькова, в Померках{23}. Это когда-то было дачное место, любимое
харьковчанами. Там произошел неприятный эпизод с генералом Москаленко. Он
был очень злобно настроен в отношении своих же украинцев, ругал их, что все
они предатели, что всех их надо выслать в Сибирь. Мне, конечно, неприятно
было слушать, как он говорит несуразные вещи о народе, о целой нации в
результате пережитого им потрясения. Народ не может быть предателем.
Отдельные его личности - да, но никак не весь народ! И я спросил его: "А как
же тогда поступить с вами? Вы, по-моему, тоже украинец? Ваша фамилия -
Москаленко?". "Да, я украинец, из Гришино". - "Я-то знаю Гришино, это в
Донбассе{24}. Я совсем не такой". \338\ "А какой же вы? Вы же Москаленко,
тоже украинец. Вы неправильно думаете и неправильно говорите".
Тогда я первый раз в жизни увидел разъяренного Тимошенко. Они, видно,
хорошо знали друг друга. Тимошенко обрушился на Москаленко и довольно грубо
обошелся с ним (с моей точки зрения): "Что же ты ругаешь украинцев? Что они,
предатели? Что они, против Красной Армии? Что они, плохо с тобой
поступили?". А Москаленко, ругая их, приводил такой довод: он спрятался в
коровнике, пришла крестьянка-колхозница, заметила его и выгнала из сарая, не
дала укрыться. Тимошенко реагировал очень остро: "Да, она правильно сделала.
Ведь если бы ты залез в коровник в генеральских штанах и в генеральском
мундире. А ты туда каким-то оборванцем залез. Она разве думала, что в ее
коровнике прячется генерал Красной Армии? Она думала, что залез какой-то
воришка. А если бы ты был в генеральской форме, она бы поступила с тобой
по-другому". Мне это понравилось. И я сказал Москаленко: "Сейчас в окружении
находится генерал Костенко с группой войск. Я убежден, что он выйдет из
окружения. Послушаем, что он расскажет об отношении украинских колхозников к
тем нашим войскам, которые остались в окружении в таком бедственном
положении".
Часто приходилось тогда слышать, что украинцы проявляют недружелюбие к
отступавшей Красной Армии. Я разъяснял: "Вы поймите: почему это
крестьяне-украинцы должны приветствовать наше отступление? Они огорчены.
Сколько труда затрачено. Ничего не жалели для укрепления армии, для
укрепления нашей страны. И вдруг разразилась такая катастрофа. Армия
отступает, бросает население, бросает территорию. Естественно, они проявляют
недовольство по отношению к тем, кто оставляет их в беде. Это не
предательство, а большое огорчение".
Прошло несколько дней. Я заболел и лежал в том домике в Харькове, где
располагались члены украинского правительства, когда столицей Украины был
Харьков. Этот дом{25} занимал в то время и первый секретарь ЦК КП(б) Украины
Косиор. Очень хороший особняк, со всеми службами и гаражом, окруженный
железобетонным забором. Там-то мне и сообщили, что Костенко вышел из
окружения. Я попросил передать Костенко, чтобы он немедленно приехал ко мне
и доложил о событиях. Я знал Костенко и с большим уважением относился к
нему. Он приехал, и я его спросил: "Ну, как дела?". Он говорил всегда с
юмором. "Да, ничего, - отвечает, - люди плакали, когда мы отступали".
Спрашиваю его дальше: "А как люди, охотно ли вам помогали, когда нужно \339\
было кормить вашу конную группу?" "Да что вы! Только скажи, так резали кур,
и телят, и свиней, и овес давали для лошадей. Все отдавали. Люди, как люди.
Сильно плакали, жалели, что так вот сложилось, что Красная Армия вынуждена
отступать".
Мне очень приятно было слышать, как он развенчивал заявления некоторых
людей, у которых под влиянием личных переживаний сложилось неправильное
представление об украинцах. Это тоже были честные люди, я ни капли не
сомневаюсь в преданности товарища Москаленко и других лиц. Я только
сравниваю, как в тот момент реагировал украинец Москаленко и как реагировал
украинец Костенко. И тот, и другой основывались на фактах. Только один
основывался на том, что украинская крестьянка выгнала его из коровника, а
другой - на том, как он выходил из окружения с группой войск в форме
советского воина. Украинцы все делали для того, чтобы способствовать выходу
из окружения группы, которую вел генерал Костенко!
Когда мы стояли под Полтавой (еще до окончательного окружения Киевской
группировки), у нас был подготовлен командный пункт в районе Ахтырки, между
Харьковом и Сумами. Поэтому когда мы потом вынуждены были оставить Полтаву,
то перебазировали свой штаб в Ахтырку. Ахтырка находилась в таком
географическом пункте, что бойцы, офицеры и генералы, выходившие из
окружения от течения Сулы на Псел и Ворсклу, попадали потом как раз в район
Ахтырки. Позднее создали командный пункт в Померках. Часть людей, которая
выходила из окружения на Харьков, попадала теперь в Померки. Сюда пришел
Москаленко, сюда же пришел и Костенко.
Не знаю сейчас, сколько дней прошло после того, когда закончилась эта
катастрофа и наши войска были пленены или перебиты. Мне доложили, что член
Военного совета Рыков{26} был ранен и попал в госпиталь, который остался на
территории, занятой противником. Но туда можно проникнуть, потому что там
работают советские врачи и медсестры. Я хотел выручить Рыкова, но понимал,
что, если кто-нибудь проговорится насчет него, он будет врагом уничтожен. И
я послал людей выкрасть Рыкова и переправить его на территорию, занятую
советскими войсками. Они ушли, однако скоро вернулись, сказав, что Рыков
скончался в госпитале и был похоронен.
Сейчас я хотел бы вернуться к главной мысли - к итогам борьбы на
Киевском направлении. Мы с Буденным предложили тогда произвести
перегруппировку: взять артиллерию с Киевского направления и использовать для
предупреждения главной опасности \340\ на левом фланге, на Кременчугском
направлении. Северное направление, откуда противник двинулся на окружение
наших войск, лежало на территории вне нашего влияния, влияния Юго-Западного
направления. Там командовал войсками генерал Еременко{27}. Противник
прорвался от Гомеля на юго-восток. А мы не получили разрешения на
перегруппировку. Приехал Тимошенко удерживать те позиции, на которых были
расположены наши войска. Не прошло и недели{28}, как противник отрезал их.
Наши предположения, как показала история, были правильными.
Я не могу сейчас сказать, что если бы мы провели эту перегруппировку,
то катастрофы не случилось бы. Нет, наверное, она тоже произошла бы. Но, во
всяком случае, может быть, не столь сильная, потому что мы кое-что вытащили
бы из киевской артиллерии и усилили свой левый фланг в направлении
Кременчуга. Там завязались бы тяжелые для противника бои и, может быть, у
него не хватило бы войск для завершения операции. Даже когда он уже окружил
наши войска, их группы довольно свободно проникали через линию фронта туда и
сюда. Это свидетельствует о том, что линия наступления противника была очень
жиденькой.
В результате ложного понимания лозунга "Ни шагу назад!" войска часто
оставались на невыгодных рубежах и в конце концов погибали, не принеся
ощутимой пользы. Если вернуться ко Львовской операции, то ведь и тогда 6-ю и
12-ю армии мы хотели отвести с тем, чтобы использовать в нужных нам
направлениях. Нам запретили. В результате эти войска потом были окружены и
попали в плен.
Мы отступили к Киеву, штаб наш располагался в Броварах. Вдруг приезжает
к нам генерал Тупиков (я его до этого не знал) и привозит предписание
вступить ему в должность начальника штаба КОВО, а Пуркаеву сдать дела и
прибыть в распоряжение Генерального штаба. Так и было сделано. Познакомился
я с генералом Тупиковым. К нам он попал из Турции, в которой оказался после
начала Великой Отечественной войны как наш военный атташе в Берлине{29}.
Когда Гитлер напал на СССР, все советские дипломаты были переправлены в
закрытых вагонах из Германии в Турцию. Тупиков произвел на меня хорошее
впечатление. Хотя я был очень хорошего мнения и о Пуркаеве. Новый начштаба
был помоложе{30} и позадористей. Не знаю, кто из них более достойный. Сейчас
я об этом не хочу говорить, потому что я и того, и другого высоко ценил и
уважал.
Приступил Тупиков к работе. Мне нравились его четкость и оперативность.
С ним произошел такой случай. Мне рассказал об \341\ этом Баграмян, который
был его заместителем, начальником оперативного отдела. Когда однажды
налетели немецкие бомбардировщики на расположение нашего штаба (а это
повторялось каждый день), Баграмян, очень уставший, прилег на кушетке и
закрыл глаза, но не уснул. Спать было невозможно, потому что земля дрожала и
гудела. Тупиков же в это время расхаживал по комнате и напевал себе под нос:
"Паду ли я, стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она?". Доставал бутылку
из-под стола с чем-то, наливал себе бокальчик, выпивал и опять продолжал
расхаживать, видимо, обдумывая какие-то вопросы. Так потом происходило не
раз. Не трус был Тупиков. Увы, когда штаб фронта попал в окружение. Тупиков
не возвратился. По-моему, даже и трупа его не нашли. Для нас он остался без
вести пропавшим. А вот вам еще один пример такого же характера - о Киевской
группировке. Штаб 37-й армии, которая обороняла Киев, тоже попал в окружение