Страница:
вторым членом Военного совета Кириченко, а кого первым - не помню{21}.
По-моему, кого-то из военных. Мне было жаль расставаться с Малиновским. С
ним приятно работать, и у меня с ним ни по какому вопросу не возникало
никаких конфликтов и разногласий. Мы все вопросы решали совместно, как и
надо было решать командующему и члену Военного совета. Советовались и с
другими товарищами, которые входили в состав Военного совета, но главным
образом основные вопросы решались двумя лицами: командующим и первым членом
Военного совета. Тогда в принципе не было вопросов, которые обсуждались бы
на заседаниях. Председательствующий, обсуждение, рассуждения - все это имело
место в редких случаях, тогда, когда разрабатывалась какая-то операция или
предпринималось что-то новое. По текущим же вопросам принимались решения на
ходу и тут же отдавались приказы и распоряжения.
С Малиновским было хорошо работать еще и потому, что он человек
организованный. Он никогда не делал вида из ложного стыда, будто не спит, не
отдыхает. Очень многие генералы во время войны делали вид, что они
совершенно не спят, всегда на ногах, обдумывают то или иное, так что спать
им некогда. Чистейшая, конечно, ложь и выдумка. Человек просто физически не
в состоянии толком работать, если не спит положенного минимума времени.
Можно какое-то количество суток провести без сна, но работа такого человека
будет непродуктивна, а в военном отношении может быть даже опасна. Всегда
надо быть подготовленным: суметь разумно продумать вопрос, от которого
зависит жизнь сотен и тысяч людей. Малиновский же вел себя, как простой
смертный. Он действительно много работал. Это был очень работоспособный
человек с хорошей головой. Мне нравились его рассуждения по военным
проблемам, да и не только по военным. Но он и отдыхал. Отдыхал всегда в
определенное время суток, если, конечно, позволяла обстановка. Другое дело,
если обстановка складывалась тяжелой. Тогда не уснешь. Тем более, не
приляжешь в заранее расписанное время.
А другие просто делали вид, что никогда не спят, что у них недремлющее
око, что они все видят и все слышат. Это глупость!
Малиновский много рассказывал мне о своей жизни. Своего отца он не
знал. Мать его, кажется, была незамужней и сына не воспитывала. Он был
воспитан тетей, детство провел в Одессе. Очень он несдержанно, даже
оскорбительно отзывался о матери. \463\ Он ее не только не любил, но у него
сложилось какое-то оскорбленное чувство, сохранившееся с детских лет. Он с
нежностью говорил о своей тете, но озлобленно отзывался о матери. Он
рассказывал также, как пареньком работал в Одессе приказчиком. Потом
началась Первая мировая война. Он, сбежав, пристроился к какому-то воинскому
эшелону, который шел на фронт. Солдаты взяли его с собой. Так он попал в
армию. Потом оказался в составе русских войск, которые были отправлены во
Францию, и воевал там пулеметчиком. Там его застала революция.
Много позже Малиновский, уже будучи министром обороны СССР, сопровождал
меня в поездке на встречу глав четырех великих держав в Париже: США,
Советского Союза, Англии и Франции{22}. Встреча провалилась, потому что как
раз перед нею американцы запустили над нашей территорией разведывательный
самолет. Это - довольно известный факт истории нашей борьбы против
американского империализма, организовавшего "холодную войну". Открытие
конференции задерживалось, и у нас появилось тогда "окно". Малиновский
предложил: "Давайте съездим в ту деревню, где стояла наша часть, неподалеку
от Парижа. Я найду эту деревню и найду крестьянина, у которого мы жили.
Может быть, крестьянин уже умер, он был стар, но жена его была молодой. Она,
наверное, еще жива". Мы так и сделали: сели в машину и двинулись по
французским дорогам. Дороги там красивые. Нашли без труда эту деревню.
Малиновский помнил ее расположение. Нашли и дом его хозяйки. Хозяйка
действительно была жива. У нее уже был сын лет 40, невестка, внуки. "А
старик мой, - рассказывает, - давно умер". Сын ее очень любезно нас
встретил: сейчас же начал организовывать угощение, появилось вино.
Выпили, и Малиновский стал вспоминать былые времена и сам
расспрашивать. "А вот, - говорит, - тут имелся кабачок, и в нем, бывало,
собирались крестьяне". Французы: "Вы помните?". "Да, хорошо помню". "Ну,
тогда вы, наверное, помните и такую-то", - и называют по имени какую-то
девушку. "Да, - говорит Малиновский, - помню". "Ха-ха-ха, ведь помнит. Это
была местная красавица. Но ее уже давно нет в живых, она умерла". Подходили
и другие французы. Узнавали, что министр обороны СССР - солдат той русской
части, которая стояла в этом селе 50 лет назад. "Как же, как же! И мы
помним. С вами еще Медведь был". "Да, - отвечает, - был с нами Медведь".
Малиновский рассказывал, что когда они ехали во Францию, то где-то взяли
медвежонка. Медвежонок привязался к солдатам, потом был с ними и на фронте.
Поэтому крестьяне и запомнили такую примету. \464\ Малиновский рассказывал
мне и о других событиях своей биографии. "Очень, - говорит, - тяготело надо
мной, что я находился в составе экспедиционного корпуса". Сейчас я не могу
точно припомнить, что он мне рассказывал, но знаю из истории, что этот
корпус с большими трудностями возвращался в Россию. Кажется, его послали
оттуда так, чтобы его солдаты попали на территорию, которую занимали белые.
Малиновский прошел длинный путь, прежде чем очутился в Красной Армии. Данный
эпизод важен для понимания духа сталинского времени. Над Малиновским висело
как дамоклов меч обвинение, что он был в составе экспедиционного корпуса во
Франции и на территории, занятой белыми до того, как вступил в Красную
Армию.
Как-то я, беседуя с ним, рассказал, как мы с генералом Поповым блуждали
под Калачом, вертясь около трупов немецких солдат и серой лошади. Рассказал
также, что мы встретились ночью с генералом-связистом, и назвал его фамилию.
Он сразу отреагировал. Говорю: "Вы его знаете?". "Как же, очень хорошо знаю,
я с ним вместе служил". И потом поведал мне некоторые подробности:
"Произошел такой случай. Я, когда приехал в Москву, должен был явиться в
отдел кадров Наркомата обороны. Офицер, который встретил меня в отделе
кадров, по своей неосторожности или плохой исполнительности дал мне мое
личное дело. Я его полистал, и у меня мурашки по коже пошли: как же я еще
живым хожу по земле? Столько там ложных гадостей было собрано против меня.
Можно было только удивляться, почему я не арестован и не расстрелян, как
многие другие. А среди всей этой гадости лежало и донесение того генерала.
Он, видимо, был секретным агентом. Он там понаписал обо мне жуткие гадости.
После этого мне не только руку было противно ему подавать, но и противно
слышать его фамилию. Это - гнусный человек. Он осмелился выдумать обо мне
такую клевету, что я не знаю, что же удержало Сталина от моего ареста и
расстрела, равно как ряда других честных людей, но более видных и более
достойных по отличиям, которые они заслужили в Красной Армии. Я, видимо,
вытащил счастливый билет в лотерее жизни. Только этим и объясняю факт, что
остался жив".
Уже после смерти Сталина, когда мы как-то встретились с Малиновским на
охоте, я ему рассказал в непринужденной обстановке, как Сталин реагировал на
самоубийство Ларина и как мне было поручено не отходить от Малиновского,
приглядывать, когда он ложился спать, закрыл ли глаза, спит ли он настоящим
сном или притворяется. Одним словом, неотступно следить за ним. Такое
наблюдение было мне неприятно, потому что я знал, что он \465\ все это
чувствует и понимает, почему член Военного совета, член Политбюро ЦК партии
неотступно ходит по его следам и при всяком передвижении обязательно
располагается рядом с ним. А если я не требовал, чтобы обо всех его
распоряжениях и приказах докладывали мне, то только потому, что он сам
соблюдал определенный такт и сам сообщал мне. Он не вынуждал меня требовать
этого от него и себя тоже ставил тем самым в более выгодное положение.
Малиновский ответил мне: "Я это видел и искренне говорю, что был очень
доволен, что вы все время рядом со мной. Я ведь честный человек, делал все,
что, с моей точки зрения, нужно было делать. Поэтому был доволен, что вы
будете видеть все это и правильно поймете". И я согласен с ним, ибо это
означало, что будет сделан соответствующий доклад Сталину. Действительно, я
так Сталину и докладывал. Сталина же, видимо, во время войны сама жизнь
вынуждала сдерживать свой гнев, нацеленный на аресты и уничтожение людей.
Впрочем, не знаю. Или же это мне приписать себе в заслугу мое влияние в
Политбюро (а, видимо, оно было немалым) и ту характеристику, которую я дал
Малиновскому еще в 1941 г., когда встретился с ним и когда мы с Тимошенко
его назначили командующим 6-й армией? Он тогда воевал с врагом в направлении
Днепропетровска. Одним словом, так сложилась моя совместная работа с
Малиновским. Сейчас он умер, и что же я могу еще сказать о нем? Ничего,
кроме того хорошего, что уже сказал. В принципе же все люди - живые
существа. Смотря какой взял крен, рассматривая человека. В каждом человеке
можно открыть очень много разных качеств. Это зависит от характера того, кто
дает характеристику. Надо отбросить второстепенное, всякую там мишуру и
посмотреть на человека, каков он в главном. Посмотреть на его действия,
основную направленность ума и энергии, на приложение этой энергии. У
Малиновского она была положительной, на пользу Советскому государству. Его
энергия была нацелена на строительство нашей Красной Армии, а во время войны
- на разгром врага. Не всегда получается так, как хотелось бы любому из нас.
Нам с Малиновским пришлось хлебнуть и горячего, и немало тошнотворного в
первый и второй годы войны. Но потом и нам с ним довелось наслаждаться
результатами побед, успехами Красной Армии, радоваться изгнанию противника с
территории, захваченной Гитлером.
А что еще хорошего можно сказать о Малиновском? Я к этому потом еще
вернусь. Вернусь в рассказе о том, как мы с Малиновским \466\ в 50-е - 60-е
годы направляли свои усилия на перевооружение Советской Армии. Я считаю, что
это был очень интересный этап нашей жизни, принесший нам большое
удовлетворение. Я и сейчас еще живу воспоминаниями об этом творческом
периоде - времени перевооружения Советской Армии и горжусь тем, что на мою
долю выпала честь быть в то время Председателем Совета Министров СССР и
Первым секретарем ЦК партии.
Итак, я отвлекся, характеризуя личность Малиновского, а остановился на
том, что меня вызвали в Москву. Когда я прилетел из хутора Советского в
Москву, то уже по-другому себя чувствовал в столице и ко мне иное было
отношение со стороны Сталина, чем несколько раньше. Ведь мы уже были "не те
люди", которые сдавали Украину врагу. Сталин в ту пору все готов был на меня
свалить. На любого готов был свалить вину, только не на себя. В период
отступления Красной Армии нигде и никогда никаких документов и приказов он
не публиковал за своей подписью. Ставка или Генштаб - безликая была подпись,
но не Сталин! Совершенно другим стало положение потом, когда мы начали
наступать. На каждом документе красовалась подпись Сталина. За отступление
он, как говорится, не нес ответственности, а вот успехи, разгром врага - это
его заслуга. Сейчас некоторые горе-историки, когда Сталина уже нет, идут по
его стопам, характеризуя тот период. Об этом я еще выскажу свое мнение. Я
слышал хорошую, острую шутку. Говорят, что города оставляют солдаты, но
берут их генералы. Сталин действовал по этой схеме. Отступали солдаты, и
Сталина там не было, а когда стали брать назад наши города, то уже и солдат
вроде бы не оказалось, а брал их Сталин, потому что тут были его приказы,
ему принадлежала инициатива, и тому подобное.
{1}Эти фронты в период отступления Красной Армии неоднократно включали
в свой состав разные соединения, меняя названия. В описываемое время войска
Воронежского фронта наступали по р. Оскол от Касторной до Купянска, войска
Юго-Западного фронта - по р. Северский Донец от Сватово до
Каменска-Шахтинского, войска Южного фронта - на Нижнем Дону (участок от
железной дороги из Донбасса в Сталинград до г. Азов).
{2}МАЛИНОВСКИЙ Р.Я. вновь вступил в командование войсками Южного фронта
в феврале 1943 года.
{3}Генерал-лейтенант БОДИН П.И. до февраля 1943 г. являлся начальником
штаба Закавказского фронта.
{4}Генерал-майор СТРОКАМ Т.А., член партии с 1927 г., был начальником
Украинского штаба партизанского движения в 1942-1945 гг.
{5}Генерал-лейтенант КОРНИЕЦ Л.Р., член партии с 1926 г., являвшийся в
1939-1944 гг. председателем Совнаркома УССР, был переведен в 1943 г. вто-
\467\ рым членом Военного совета с Северо-Кавказского фронта на Воронежский,
где оказался вместе с Хрущевым первым членом Военного совета.
{6}РОТМИСТРОВ, будучи Главным маршалом бронетанковых войск, возглавлял
эту академию в 1958-1964 гг., после чего занял должность помощника министра
обороны СССР.
{7}Вероятно, Нижне-Чирская, так как у Верхне-Чирской стоял небольшой
мост местного значения.
{8}Это была 5-я ударная армия под командованием генерал-лейтенанта
ЦВЕТАЕВА В.Д.
{9}БОГДАНОВ С.И., генерал-лейтенант танковых войск, тогда был
командиром механизированного корпуса.
{10}Генерал-лейтенант ГЕРАСИМЕНКО В.Ф. командовал 28-й армией с
сентября 1942-го по ноябрь 1943 года.
{11}БУДЕННЫЙ С.М. - уроженец хутора Козюрин, ГОРОДОВИКОВ О.И. - хутора
Мокрая Ельмута.
{12}КОРНИЛОВ Л.Г. - уроженец станицы Каркаралинской в Казахстане.
{13}Новочеркасск был освобожден 12 февраля 1943 г. 2-й Гвардейской
армией (командующий КРЕЙЗЕР Я.Г.).
{14}Город Шахты освободили 13 февраля 1943 года.
{15}Генерал-лейтенант КИРИЧЕНКО Н.Я. командовал подвижной
конно-механизированной группой в составе 4-го Гвардейского Кубанского, 5-го
Гвардейского Донского кавалерийских корпусов и танкового соединения. Эта
группа ранее входила в войска Северо-Кавказского фронта.
{16}Это произошло 7 февраля 1943 года.
{17}Генерал-лейтенант ХОМЕНКО В.А. командовал 44-й армией с ноября 1942
года. Погиб под Никополем 9 ноября 1943 года. До войны он командовал
пограничниками Молдавии и прилегающего участка Украины.
{18}Это произошло 14 февраля 1943 года.
{19}С севера наступали в обход Ростова 2-я Гвардейская и 51-я армии.
{20}Генерал-майор ЦЫГАНОВ В.В. командовал 56-й армией с декабря 1941 по
июль 1942 года.
{21}КИРИЧЕНКО А.И. Первым членом Военного совета был генерал-лейтенант
Гуров К.А.
{22}Эта встреча состоялась в мае 1960 года.
Итак, прибыл я в Москву и рассказал Сталину о положении дел на Южном
фронте. Тогда у нас было хорошее настроение, мы радостно переживали свой
успех. Северный Кавказ тоже быстро освобождался. Но это был участок не
нашего фронта, а вообще другой фронт, докладывал же я о делах нашего фронта.
Сталин: "Мы \468\ утвердили вас членом Военного совета Воронежского фронта.
Нашими войсками занят Харьков{1}. Вы об этом знаете?". "Знаю. Красная Армия
продвинулась на довольно значительное расстояние западнее Харькова". "Вот
вам и надо лететь сейчас в штаб Воронежского фронта. Вы будете выполнять
функции не только члена его Военного совета, но и секретаря ЦК КП(б)
Украины, как и прежде". Потом, как и в предыдущий мой приезд, Сталин начал
высмеивать руководителей, которым поручил дела Украины, когда в дни
Сталинграда сказал мне, что я не украинец и поэтому ее делами займется
Корниец, который тогда являлся председателем Совета Народных Комиссаров
УССР.
Я уже рассказывал, как тогда согласился с тем, что я не украинец: всем
известно, что и по паспорту, и по месту рождения я курянин, а мое село -
русское, хотя буквально впритирку граничит с Украиной. Граница есть граница.
Я-то не придавал значения тому, украинец ли я или русский. Я
интернационалист и с уважением относился и отношусь к каждой нации. Но
наиболее близки мне те, среди кого я провел свои детство и юность. Это
русские и украинские рабочие и крестьяне, а также украинская интеллигенция,
с которой я работал, когда являлся заворгом Киевского окружного комитета
партии в 1928 - 1929 гг. и особенно будучи Первым секретарем ЦК КП(б) У. Я
13 лет проработал на Украине, и не просто с удовольствием, а с большим
наслаждением, и очень доволен отношением ко мне всех ее людей - рабочих,
крестьян и украинской интеллигенции.
Отвечаю: "Хорошо, товарищ Сталин, я охотно поеду на Воронежский фронт.
А кто командует войсками Воронежского фронта?". "Генерал Голиков"{2}. Тут я
сразу вспомнил, как Сталин критиковал меня за то, что я не поддерживал
Голикова, когда он был заместителем командующего войсками в Сталинграде.
Тогда (я уже рассказывал) он написал какую-то гадость Сталину против
Еременко, и Сталин меня критиковал за то, что я слишком поддерживаю Еременко
и не поддержал Голикова. Может быть, тот и обо мне написал какую-нибудь
гадость? Это возможно. Я в жизни, к сожалению, много видел гадкого. Правда,
и хорошее видел, но и гадкое. Иной раз гадости делались людьми, с виду
довольно приличными и приятными. Я мог бы сказать, что человек я довольно
незлопамятный. А как поступили бы, к примеру, другие, имея такой факт с
Голиковым? Ведь действовал недобропорядочно, какой-то гадкий донос написал
на Еременко и, прямо или косвенно, на меня как члена Военного совета
Сталинградского фронта. От меня многое зависело, когда Голиков, уже в мое
время, утверждался \469\ начальником Главного политуправления РККА и когда
ему присваивали маршальское звание - высшее военное звание в Советских
Вооруженных Силах.
Говорю Сталину: "А как он командует? Каково Ваше впечатление?". Более я
ничего не сказал, но Сталин понял сразу, что я обращаюсь с таким вопросом
потому, что у нас имелись разные оценки поведения Голикова как представителя
фронта при армии Чуйкова, когда Голиков не выполнил приказа об организации
переправы боеприпасов и пополнения в Сталинград. Я считал тогда и считаю
сейчас, что мы с командующим войсками Сталинградского фронта отреагировали
правильно. Однако теперь возникла уже другая ситуация. Вражеские войска в
Сталинграде пленены, всех обуревала радость победы. Это была радость не
только нашего народа, но и всего прогрессивного человечества, которое
понимало значение нашей борьбы с фашистской чумой.
Сталин опять взглянул на меня: "А помните, что вы говорили мне о
Голикове?". "Да, помню". "Как же вы говорили?". "Но тогда для чего Вы меня
посылаете членом Военного совета к Голикову?". "Мы в скором времени примем
новое решение и переставим его". Не знаю, почему он мне это сказал. В
терзаниях, что ли, находился? "Мы думаем назначить туда Ватутина командующим
войсками фронта. Вы знаете генерала Ватутина?". "Я генерала Ватутина знаю, и
даже очень хорошо знаю. Я высокого о нем мнения".
Этот генерал был как бы особым. Особенность его заключалась в том, что
он почти непьющий. Я вообще не видел, чтобы он пил вино. Кроме того, он
очень трудоспособен и очень хорошо подготовлен в военном отношении. Он был
одно время начальником штаба в Киевском Особом военном округе, а потом
заместителем начальника Генерального штаба{3}. Хорошая аттестация его
военных знаний. Я сказал: "Как к начальнику штаба, как к человеку, знающему
военное дело, и как к члену партии отношусь к нему с большим уважением. Но
не знаю, как он себя проявит в качестве командующего. Здесь требуются,
помимо знаний, распорядительность и умение пользоваться правом командующего,
умение приказать и потребовать выполнения приказа. Разработать операцию он
может, тут я не сомневаюсь в нем, а вот другие его качества мне совершенно
неизвестны. В этом отношении он для меня новый человек, тут я нигде с ним не
соприкасался". Не помню, что сказал в ответ Сталин, но я был доволен новым
назначением.
Через день или два я улетел. Когда уже собрался лететь, мне \470\
доложили, что в направлении Харькова противник сгруппировал эсэсовские
войска, танковые дивизии и прижимает наши войска к Харькову. Наши войска
отступили на восток уже на довольно большое расстояние, и противник опять
вплотную подошел к Харькову. Вылетел вечером, перед сумерками. Мы с моим
личным пилотом Николаем Ивановичем Цыбиным{4} выбрали именно такое время. Я
всегда, пока жив, буду поминать добрым словом этого замечательного летчика,
генерала, честнейшего человека трезвого ума и с такой, я бы сказал, девичьей
деликатностью. В данном случае как раз он спланировал так, чтобы нам
прилететь в Харьков под вечер, потому что в это время меньше возможностей
встретиться с истребителями противника. Так мы и поступили. Когда мы
приземлились, уже зажигались огни.
Поехали с аэродрома в Харьков. Мне сообщили там тревожное известие: над
Харьковом нависла угроза нового захвата его врагом. Я приехал в штаб фронта,
встретился там с командующим войсками. Он сообщил о положении на фронте.
Действительно, положение было очень неустойчивым. Противник превосходил нас
и в количестве войск, и в качестве боевой техники. У него там и танковые
войска, и пехота были отборными. Уже теперь, из книги "Совершенно
секретно!", я узнал, что враг взял их из Италии. Лучшие эсэсовские и
танковые дивизии он бросил именно сюда, против нас на Харьковском
направлении.
Нам пришлось сейчас же выехать в Мерефу, в 25 км от Харькова. В Мерефе
я бывал еще до революции. Когда ехал, случалось, из своей Курской губернии в
Донбасс, в Юзовку, то обязательно через Мерефу. Теперь я ехал туда в ином
качестве. Группой войск там руководил генерал Козлов{5}. Козлова я до того
не знал. Он командовал раньше Керченской группировкой наших войск. Мы
высадили в захваченном врагом Крыму десанты, но данная операция была
неудачной и много наших войск там погибло. Туда, по-моему, одно время
посылали командовать и Ворошилова. Потом его, кажется, отозвали и послали
комиссарствовать Мехлиса. Фактически Мехлис как представитель Ставки
командовал этой группировкой. Он подмял под себя Козлова, и наши войска были
загублены. Помню, как тогда Мехлис метал громы и молнии против всех
кавказских народов. Он говорил, что и главное пополнение, и вообще войска
того фронта состояли из кавказцев, а они совершенно ненадежны. С точки
зрения нашей национальной политики он занял абсолютно неправильную линию.
Сам он человек неуравновешенный, но был весьма доверенным человеком у
Сталина. \471\ Взяв на себя реальное командование, Мехлис фактически лишил
возможности командовать Козлова. Подробно я не мог тогда по своему положению
рассматривать эту операцию, это не входило в мои функции. Но я слышал
военных специалистов, которые обсуждали и разбирали происшедшее на Крымском
фронте. Правда, тоже лишь вот так, на ходу. Они возлагали вину за провал на
Мехлиса и в какой-то степени на Ворошилова. Но больше все же на Мехлиса и на
то, что Козлов не проявил своего характера как командующий войсками. Он
сразу же подпал под влияние Мехлиса, вместо того чтобы выставить свою волю
командующего и использовать военные познания для должной организации войск.
Он стал покорно слушать и выполнять приказы и предложения, которые вносил
Мехлис. Одним словом, репутация Козлова была подмочена. Он как командир
проявил там в какой-то степени и беспринципность, и бесхарактерность.
В Мерефу мы поехали вместе с Голиковым. Козлов произвел на меня в
общем-то неплохое впечатление. Я старался не поддаться влиянию того, что
ранее слышал о нем, а хотел сам оценить его на основе фактов, которые сейчас
смогу наблюдать. Он рассуждал вполне разумно. Распоряжения, которые он
давал, казались мне толковыми. Одним словом, у меня не сложилось
отрицательного впечатления о Козлове.
Итак, мы отходили. Ну и что? Был ли там Козлов, был бы Петров, Иванов,
все равно бы мы отходили, потому что противник имел превосходство. Тогда мы
уже чувствовали и даже говорили, что нам придется Харьков вновь оставить, мы
не сумеем удержать его. Мне было всего этого очень жаль. Я проехал по
городу. Город особенно больших разрушений не имел. Тракторный же завод был
вообще цел, никаких разрушений! Мы раньше вывезли оттуда оборудование, но
немцы там что-то ремонтировали: собрали какое-то оборудование и организовали
ремонтные мастерские. Одним словом, целехонек завод. Как говорится, завози
станки, давай сырье, рабочих - и можно начинать производство танков,
автомашин или тракторов. Но я знал также, что когда теперь опять оставим
Харьков, то в следующий раз (а мы были уверены, что вернемся, никакого даже
сомнения не было, что противник недолго сможет удерживать город) враг
сделает все, что в его силах, чтобы разбить и разрушить город, особенно его
предприятия. Я был убежден, что Тракторный завод вновь он нам таким не
оставит, он его доконает. Ну, ничего не поделаешь! Итак, мы вынуждены были
опять оставить Харьков.
Я решил тогда собрать для беседы украинскую интеллигенцию. \472\
Вечером был созван митинг интеллигенции, которая оставалась в Харькове и
жила там при немцах. А уже ночью или под утро мы должны были выехать со
штабом фронта из Харькова. Организовывали это дело те наши украинские
интеллигенты, которые в то время находились при штабе фронта, вернее сказать
- при мне как при члене Военного совета и, главным образом, секретаре
Центрального Комитета КП(б)У. Там имелись и интеллигенция, и руководящие
По-моему, кого-то из военных. Мне было жаль расставаться с Малиновским. С
ним приятно работать, и у меня с ним ни по какому вопросу не возникало
никаких конфликтов и разногласий. Мы все вопросы решали совместно, как и
надо было решать командующему и члену Военного совета. Советовались и с
другими товарищами, которые входили в состав Военного совета, но главным
образом основные вопросы решались двумя лицами: командующим и первым членом
Военного совета. Тогда в принципе не было вопросов, которые обсуждались бы
на заседаниях. Председательствующий, обсуждение, рассуждения - все это имело
место в редких случаях, тогда, когда разрабатывалась какая-то операция или
предпринималось что-то новое. По текущим же вопросам принимались решения на
ходу и тут же отдавались приказы и распоряжения.
С Малиновским было хорошо работать еще и потому, что он человек
организованный. Он никогда не делал вида из ложного стыда, будто не спит, не
отдыхает. Очень многие генералы во время войны делали вид, что они
совершенно не спят, всегда на ногах, обдумывают то или иное, так что спать
им некогда. Чистейшая, конечно, ложь и выдумка. Человек просто физически не
в состоянии толком работать, если не спит положенного минимума времени.
Можно какое-то количество суток провести без сна, но работа такого человека
будет непродуктивна, а в военном отношении может быть даже опасна. Всегда
надо быть подготовленным: суметь разумно продумать вопрос, от которого
зависит жизнь сотен и тысяч людей. Малиновский же вел себя, как простой
смертный. Он действительно много работал. Это был очень работоспособный
человек с хорошей головой. Мне нравились его рассуждения по военным
проблемам, да и не только по военным. Но он и отдыхал. Отдыхал всегда в
определенное время суток, если, конечно, позволяла обстановка. Другое дело,
если обстановка складывалась тяжелой. Тогда не уснешь. Тем более, не
приляжешь в заранее расписанное время.
А другие просто делали вид, что никогда не спят, что у них недремлющее
око, что они все видят и все слышат. Это глупость!
Малиновский много рассказывал мне о своей жизни. Своего отца он не
знал. Мать его, кажется, была незамужней и сына не воспитывала. Он был
воспитан тетей, детство провел в Одессе. Очень он несдержанно, даже
оскорбительно отзывался о матери. \463\ Он ее не только не любил, но у него
сложилось какое-то оскорбленное чувство, сохранившееся с детских лет. Он с
нежностью говорил о своей тете, но озлобленно отзывался о матери. Он
рассказывал также, как пареньком работал в Одессе приказчиком. Потом
началась Первая мировая война. Он, сбежав, пристроился к какому-то воинскому
эшелону, который шел на фронт. Солдаты взяли его с собой. Так он попал в
армию. Потом оказался в составе русских войск, которые были отправлены во
Францию, и воевал там пулеметчиком. Там его застала революция.
Много позже Малиновский, уже будучи министром обороны СССР, сопровождал
меня в поездке на встречу глав четырех великих держав в Париже: США,
Советского Союза, Англии и Франции{22}. Встреча провалилась, потому что как
раз перед нею американцы запустили над нашей территорией разведывательный
самолет. Это - довольно известный факт истории нашей борьбы против
американского империализма, организовавшего "холодную войну". Открытие
конференции задерживалось, и у нас появилось тогда "окно". Малиновский
предложил: "Давайте съездим в ту деревню, где стояла наша часть, неподалеку
от Парижа. Я найду эту деревню и найду крестьянина, у которого мы жили.
Может быть, крестьянин уже умер, он был стар, но жена его была молодой. Она,
наверное, еще жива". Мы так и сделали: сели в машину и двинулись по
французским дорогам. Дороги там красивые. Нашли без труда эту деревню.
Малиновский помнил ее расположение. Нашли и дом его хозяйки. Хозяйка
действительно была жива. У нее уже был сын лет 40, невестка, внуки. "А
старик мой, - рассказывает, - давно умер". Сын ее очень любезно нас
встретил: сейчас же начал организовывать угощение, появилось вино.
Выпили, и Малиновский стал вспоминать былые времена и сам
расспрашивать. "А вот, - говорит, - тут имелся кабачок, и в нем, бывало,
собирались крестьяне". Французы: "Вы помните?". "Да, хорошо помню". "Ну,
тогда вы, наверное, помните и такую-то", - и называют по имени какую-то
девушку. "Да, - говорит Малиновский, - помню". "Ха-ха-ха, ведь помнит. Это
была местная красавица. Но ее уже давно нет в живых, она умерла". Подходили
и другие французы. Узнавали, что министр обороны СССР - солдат той русской
части, которая стояла в этом селе 50 лет назад. "Как же, как же! И мы
помним. С вами еще Медведь был". "Да, - отвечает, - был с нами Медведь".
Малиновский рассказывал, что когда они ехали во Францию, то где-то взяли
медвежонка. Медвежонок привязался к солдатам, потом был с ними и на фронте.
Поэтому крестьяне и запомнили такую примету. \464\ Малиновский рассказывал
мне и о других событиях своей биографии. "Очень, - говорит, - тяготело надо
мной, что я находился в составе экспедиционного корпуса". Сейчас я не могу
точно припомнить, что он мне рассказывал, но знаю из истории, что этот
корпус с большими трудностями возвращался в Россию. Кажется, его послали
оттуда так, чтобы его солдаты попали на территорию, которую занимали белые.
Малиновский прошел длинный путь, прежде чем очутился в Красной Армии. Данный
эпизод важен для понимания духа сталинского времени. Над Малиновским висело
как дамоклов меч обвинение, что он был в составе экспедиционного корпуса во
Франции и на территории, занятой белыми до того, как вступил в Красную
Армию.
Как-то я, беседуя с ним, рассказал, как мы с генералом Поповым блуждали
под Калачом, вертясь около трупов немецких солдат и серой лошади. Рассказал
также, что мы встретились ночью с генералом-связистом, и назвал его фамилию.
Он сразу отреагировал. Говорю: "Вы его знаете?". "Как же, очень хорошо знаю,
я с ним вместе служил". И потом поведал мне некоторые подробности:
"Произошел такой случай. Я, когда приехал в Москву, должен был явиться в
отдел кадров Наркомата обороны. Офицер, который встретил меня в отделе
кадров, по своей неосторожности или плохой исполнительности дал мне мое
личное дело. Я его полистал, и у меня мурашки по коже пошли: как же я еще
живым хожу по земле? Столько там ложных гадостей было собрано против меня.
Можно было только удивляться, почему я не арестован и не расстрелян, как
многие другие. А среди всей этой гадости лежало и донесение того генерала.
Он, видимо, был секретным агентом. Он там понаписал обо мне жуткие гадости.
После этого мне не только руку было противно ему подавать, но и противно
слышать его фамилию. Это - гнусный человек. Он осмелился выдумать обо мне
такую клевету, что я не знаю, что же удержало Сталина от моего ареста и
расстрела, равно как ряда других честных людей, но более видных и более
достойных по отличиям, которые они заслужили в Красной Армии. Я, видимо,
вытащил счастливый билет в лотерее жизни. Только этим и объясняю факт, что
остался жив".
Уже после смерти Сталина, когда мы как-то встретились с Малиновским на
охоте, я ему рассказал в непринужденной обстановке, как Сталин реагировал на
самоубийство Ларина и как мне было поручено не отходить от Малиновского,
приглядывать, когда он ложился спать, закрыл ли глаза, спит ли он настоящим
сном или притворяется. Одним словом, неотступно следить за ним. Такое
наблюдение было мне неприятно, потому что я знал, что он \465\ все это
чувствует и понимает, почему член Военного совета, член Политбюро ЦК партии
неотступно ходит по его следам и при всяком передвижении обязательно
располагается рядом с ним. А если я не требовал, чтобы обо всех его
распоряжениях и приказах докладывали мне, то только потому, что он сам
соблюдал определенный такт и сам сообщал мне. Он не вынуждал меня требовать
этого от него и себя тоже ставил тем самым в более выгодное положение.
Малиновский ответил мне: "Я это видел и искренне говорю, что был очень
доволен, что вы все время рядом со мной. Я ведь честный человек, делал все,
что, с моей точки зрения, нужно было делать. Поэтому был доволен, что вы
будете видеть все это и правильно поймете". И я согласен с ним, ибо это
означало, что будет сделан соответствующий доклад Сталину. Действительно, я
так Сталину и докладывал. Сталина же, видимо, во время войны сама жизнь
вынуждала сдерживать свой гнев, нацеленный на аресты и уничтожение людей.
Впрочем, не знаю. Или же это мне приписать себе в заслугу мое влияние в
Политбюро (а, видимо, оно было немалым) и ту характеристику, которую я дал
Малиновскому еще в 1941 г., когда встретился с ним и когда мы с Тимошенко
его назначили командующим 6-й армией? Он тогда воевал с врагом в направлении
Днепропетровска. Одним словом, так сложилась моя совместная работа с
Малиновским. Сейчас он умер, и что же я могу еще сказать о нем? Ничего,
кроме того хорошего, что уже сказал. В принципе же все люди - живые
существа. Смотря какой взял крен, рассматривая человека. В каждом человеке
можно открыть очень много разных качеств. Это зависит от характера того, кто
дает характеристику. Надо отбросить второстепенное, всякую там мишуру и
посмотреть на человека, каков он в главном. Посмотреть на его действия,
основную направленность ума и энергии, на приложение этой энергии. У
Малиновского она была положительной, на пользу Советскому государству. Его
энергия была нацелена на строительство нашей Красной Армии, а во время войны
- на разгром врага. Не всегда получается так, как хотелось бы любому из нас.
Нам с Малиновским пришлось хлебнуть и горячего, и немало тошнотворного в
первый и второй годы войны. Но потом и нам с ним довелось наслаждаться
результатами побед, успехами Красной Армии, радоваться изгнанию противника с
территории, захваченной Гитлером.
А что еще хорошего можно сказать о Малиновском? Я к этому потом еще
вернусь. Вернусь в рассказе о том, как мы с Малиновским \466\ в 50-е - 60-е
годы направляли свои усилия на перевооружение Советской Армии. Я считаю, что
это был очень интересный этап нашей жизни, принесший нам большое
удовлетворение. Я и сейчас еще живу воспоминаниями об этом творческом
периоде - времени перевооружения Советской Армии и горжусь тем, что на мою
долю выпала честь быть в то время Председателем Совета Министров СССР и
Первым секретарем ЦК партии.
Итак, я отвлекся, характеризуя личность Малиновского, а остановился на
том, что меня вызвали в Москву. Когда я прилетел из хутора Советского в
Москву, то уже по-другому себя чувствовал в столице и ко мне иное было
отношение со стороны Сталина, чем несколько раньше. Ведь мы уже были "не те
люди", которые сдавали Украину врагу. Сталин в ту пору все готов был на меня
свалить. На любого готов был свалить вину, только не на себя. В период
отступления Красной Армии нигде и никогда никаких документов и приказов он
не публиковал за своей подписью. Ставка или Генштаб - безликая была подпись,
но не Сталин! Совершенно другим стало положение потом, когда мы начали
наступать. На каждом документе красовалась подпись Сталина. За отступление
он, как говорится, не нес ответственности, а вот успехи, разгром врага - это
его заслуга. Сейчас некоторые горе-историки, когда Сталина уже нет, идут по
его стопам, характеризуя тот период. Об этом я еще выскажу свое мнение. Я
слышал хорошую, острую шутку. Говорят, что города оставляют солдаты, но
берут их генералы. Сталин действовал по этой схеме. Отступали солдаты, и
Сталина там не было, а когда стали брать назад наши города, то уже и солдат
вроде бы не оказалось, а брал их Сталин, потому что тут были его приказы,
ему принадлежала инициатива, и тому подобное.
{1}Эти фронты в период отступления Красной Армии неоднократно включали
в свой состав разные соединения, меняя названия. В описываемое время войска
Воронежского фронта наступали по р. Оскол от Касторной до Купянска, войска
Юго-Западного фронта - по р. Северский Донец от Сватово до
Каменска-Шахтинского, войска Южного фронта - на Нижнем Дону (участок от
железной дороги из Донбасса в Сталинград до г. Азов).
{2}МАЛИНОВСКИЙ Р.Я. вновь вступил в командование войсками Южного фронта
в феврале 1943 года.
{3}Генерал-лейтенант БОДИН П.И. до февраля 1943 г. являлся начальником
штаба Закавказского фронта.
{4}Генерал-майор СТРОКАМ Т.А., член партии с 1927 г., был начальником
Украинского штаба партизанского движения в 1942-1945 гг.
{5}Генерал-лейтенант КОРНИЕЦ Л.Р., член партии с 1926 г., являвшийся в
1939-1944 гг. председателем Совнаркома УССР, был переведен в 1943 г. вто-
\467\ рым членом Военного совета с Северо-Кавказского фронта на Воронежский,
где оказался вместе с Хрущевым первым членом Военного совета.
{6}РОТМИСТРОВ, будучи Главным маршалом бронетанковых войск, возглавлял
эту академию в 1958-1964 гг., после чего занял должность помощника министра
обороны СССР.
{7}Вероятно, Нижне-Чирская, так как у Верхне-Чирской стоял небольшой
мост местного значения.
{8}Это была 5-я ударная армия под командованием генерал-лейтенанта
ЦВЕТАЕВА В.Д.
{9}БОГДАНОВ С.И., генерал-лейтенант танковых войск, тогда был
командиром механизированного корпуса.
{10}Генерал-лейтенант ГЕРАСИМЕНКО В.Ф. командовал 28-й армией с
сентября 1942-го по ноябрь 1943 года.
{11}БУДЕННЫЙ С.М. - уроженец хутора Козюрин, ГОРОДОВИКОВ О.И. - хутора
Мокрая Ельмута.
{12}КОРНИЛОВ Л.Г. - уроженец станицы Каркаралинской в Казахстане.
{13}Новочеркасск был освобожден 12 февраля 1943 г. 2-й Гвардейской
армией (командующий КРЕЙЗЕР Я.Г.).
{14}Город Шахты освободили 13 февраля 1943 года.
{15}Генерал-лейтенант КИРИЧЕНКО Н.Я. командовал подвижной
конно-механизированной группой в составе 4-го Гвардейского Кубанского, 5-го
Гвардейского Донского кавалерийских корпусов и танкового соединения. Эта
группа ранее входила в войска Северо-Кавказского фронта.
{16}Это произошло 7 февраля 1943 года.
{17}Генерал-лейтенант ХОМЕНКО В.А. командовал 44-й армией с ноября 1942
года. Погиб под Никополем 9 ноября 1943 года. До войны он командовал
пограничниками Молдавии и прилегающего участка Украины.
{18}Это произошло 14 февраля 1943 года.
{19}С севера наступали в обход Ростова 2-я Гвардейская и 51-я армии.
{20}Генерал-майор ЦЫГАНОВ В.В. командовал 56-й армией с декабря 1941 по
июль 1942 года.
{21}КИРИЧЕНКО А.И. Первым членом Военного совета был генерал-лейтенант
Гуров К.А.
{22}Эта встреча состоялась в мае 1960 года.
Итак, прибыл я в Москву и рассказал Сталину о положении дел на Южном
фронте. Тогда у нас было хорошее настроение, мы радостно переживали свой
успех. Северный Кавказ тоже быстро освобождался. Но это был участок не
нашего фронта, а вообще другой фронт, докладывал же я о делах нашего фронта.
Сталин: "Мы \468\ утвердили вас членом Военного совета Воронежского фронта.
Нашими войсками занят Харьков{1}. Вы об этом знаете?". "Знаю. Красная Армия
продвинулась на довольно значительное расстояние западнее Харькова". "Вот
вам и надо лететь сейчас в штаб Воронежского фронта. Вы будете выполнять
функции не только члена его Военного совета, но и секретаря ЦК КП(б)
Украины, как и прежде". Потом, как и в предыдущий мой приезд, Сталин начал
высмеивать руководителей, которым поручил дела Украины, когда в дни
Сталинграда сказал мне, что я не украинец и поэтому ее делами займется
Корниец, который тогда являлся председателем Совета Народных Комиссаров
УССР.
Я уже рассказывал, как тогда согласился с тем, что я не украинец: всем
известно, что и по паспорту, и по месту рождения я курянин, а мое село -
русское, хотя буквально впритирку граничит с Украиной. Граница есть граница.
Я-то не придавал значения тому, украинец ли я или русский. Я
интернационалист и с уважением относился и отношусь к каждой нации. Но
наиболее близки мне те, среди кого я провел свои детство и юность. Это
русские и украинские рабочие и крестьяне, а также украинская интеллигенция,
с которой я работал, когда являлся заворгом Киевского окружного комитета
партии в 1928 - 1929 гг. и особенно будучи Первым секретарем ЦК КП(б) У. Я
13 лет проработал на Украине, и не просто с удовольствием, а с большим
наслаждением, и очень доволен отношением ко мне всех ее людей - рабочих,
крестьян и украинской интеллигенции.
Отвечаю: "Хорошо, товарищ Сталин, я охотно поеду на Воронежский фронт.
А кто командует войсками Воронежского фронта?". "Генерал Голиков"{2}. Тут я
сразу вспомнил, как Сталин критиковал меня за то, что я не поддерживал
Голикова, когда он был заместителем командующего войсками в Сталинграде.
Тогда (я уже рассказывал) он написал какую-то гадость Сталину против
Еременко, и Сталин меня критиковал за то, что я слишком поддерживаю Еременко
и не поддержал Голикова. Может быть, тот и обо мне написал какую-нибудь
гадость? Это возможно. Я в жизни, к сожалению, много видел гадкого. Правда,
и хорошее видел, но и гадкое. Иной раз гадости делались людьми, с виду
довольно приличными и приятными. Я мог бы сказать, что человек я довольно
незлопамятный. А как поступили бы, к примеру, другие, имея такой факт с
Голиковым? Ведь действовал недобропорядочно, какой-то гадкий донос написал
на Еременко и, прямо или косвенно, на меня как члена Военного совета
Сталинградского фронта. От меня многое зависело, когда Голиков, уже в мое
время, утверждался \469\ начальником Главного политуправления РККА и когда
ему присваивали маршальское звание - высшее военное звание в Советских
Вооруженных Силах.
Говорю Сталину: "А как он командует? Каково Ваше впечатление?". Более я
ничего не сказал, но Сталин понял сразу, что я обращаюсь с таким вопросом
потому, что у нас имелись разные оценки поведения Голикова как представителя
фронта при армии Чуйкова, когда Голиков не выполнил приказа об организации
переправы боеприпасов и пополнения в Сталинград. Я считал тогда и считаю
сейчас, что мы с командующим войсками Сталинградского фронта отреагировали
правильно. Однако теперь возникла уже другая ситуация. Вражеские войска в
Сталинграде пленены, всех обуревала радость победы. Это была радость не
только нашего народа, но и всего прогрессивного человечества, которое
понимало значение нашей борьбы с фашистской чумой.
Сталин опять взглянул на меня: "А помните, что вы говорили мне о
Голикове?". "Да, помню". "Как же вы говорили?". "Но тогда для чего Вы меня
посылаете членом Военного совета к Голикову?". "Мы в скором времени примем
новое решение и переставим его". Не знаю, почему он мне это сказал. В
терзаниях, что ли, находился? "Мы думаем назначить туда Ватутина командующим
войсками фронта. Вы знаете генерала Ватутина?". "Я генерала Ватутина знаю, и
даже очень хорошо знаю. Я высокого о нем мнения".
Этот генерал был как бы особым. Особенность его заключалась в том, что
он почти непьющий. Я вообще не видел, чтобы он пил вино. Кроме того, он
очень трудоспособен и очень хорошо подготовлен в военном отношении. Он был
одно время начальником штаба в Киевском Особом военном округе, а потом
заместителем начальника Генерального штаба{3}. Хорошая аттестация его
военных знаний. Я сказал: "Как к начальнику штаба, как к человеку, знающему
военное дело, и как к члену партии отношусь к нему с большим уважением. Но
не знаю, как он себя проявит в качестве командующего. Здесь требуются,
помимо знаний, распорядительность и умение пользоваться правом командующего,
умение приказать и потребовать выполнения приказа. Разработать операцию он
может, тут я не сомневаюсь в нем, а вот другие его качества мне совершенно
неизвестны. В этом отношении он для меня новый человек, тут я нигде с ним не
соприкасался". Не помню, что сказал в ответ Сталин, но я был доволен новым
назначением.
Через день или два я улетел. Когда уже собрался лететь, мне \470\
доложили, что в направлении Харькова противник сгруппировал эсэсовские
войска, танковые дивизии и прижимает наши войска к Харькову. Наши войска
отступили на восток уже на довольно большое расстояние, и противник опять
вплотную подошел к Харькову. Вылетел вечером, перед сумерками. Мы с моим
личным пилотом Николаем Ивановичем Цыбиным{4} выбрали именно такое время. Я
всегда, пока жив, буду поминать добрым словом этого замечательного летчика,
генерала, честнейшего человека трезвого ума и с такой, я бы сказал, девичьей
деликатностью. В данном случае как раз он спланировал так, чтобы нам
прилететь в Харьков под вечер, потому что в это время меньше возможностей
встретиться с истребителями противника. Так мы и поступили. Когда мы
приземлились, уже зажигались огни.
Поехали с аэродрома в Харьков. Мне сообщили там тревожное известие: над
Харьковом нависла угроза нового захвата его врагом. Я приехал в штаб фронта,
встретился там с командующим войсками. Он сообщил о положении на фронте.
Действительно, положение было очень неустойчивым. Противник превосходил нас
и в количестве войск, и в качестве боевой техники. У него там и танковые
войска, и пехота были отборными. Уже теперь, из книги "Совершенно
секретно!", я узнал, что враг взял их из Италии. Лучшие эсэсовские и
танковые дивизии он бросил именно сюда, против нас на Харьковском
направлении.
Нам пришлось сейчас же выехать в Мерефу, в 25 км от Харькова. В Мерефе
я бывал еще до революции. Когда ехал, случалось, из своей Курской губернии в
Донбасс, в Юзовку, то обязательно через Мерефу. Теперь я ехал туда в ином
качестве. Группой войск там руководил генерал Козлов{5}. Козлова я до того
не знал. Он командовал раньше Керченской группировкой наших войск. Мы
высадили в захваченном врагом Крыму десанты, но данная операция была
неудачной и много наших войск там погибло. Туда, по-моему, одно время
посылали командовать и Ворошилова. Потом его, кажется, отозвали и послали
комиссарствовать Мехлиса. Фактически Мехлис как представитель Ставки
командовал этой группировкой. Он подмял под себя Козлова, и наши войска были
загублены. Помню, как тогда Мехлис метал громы и молнии против всех
кавказских народов. Он говорил, что и главное пополнение, и вообще войска
того фронта состояли из кавказцев, а они совершенно ненадежны. С точки
зрения нашей национальной политики он занял абсолютно неправильную линию.
Сам он человек неуравновешенный, но был весьма доверенным человеком у
Сталина. \471\ Взяв на себя реальное командование, Мехлис фактически лишил
возможности командовать Козлова. Подробно я не мог тогда по своему положению
рассматривать эту операцию, это не входило в мои функции. Но я слышал
военных специалистов, которые обсуждали и разбирали происшедшее на Крымском
фронте. Правда, тоже лишь вот так, на ходу. Они возлагали вину за провал на
Мехлиса и в какой-то степени на Ворошилова. Но больше все же на Мехлиса и на
то, что Козлов не проявил своего характера как командующий войсками. Он
сразу же подпал под влияние Мехлиса, вместо того чтобы выставить свою волю
командующего и использовать военные познания для должной организации войск.
Он стал покорно слушать и выполнять приказы и предложения, которые вносил
Мехлис. Одним словом, репутация Козлова была подмочена. Он как командир
проявил там в какой-то степени и беспринципность, и бесхарактерность.
В Мерефу мы поехали вместе с Голиковым. Козлов произвел на меня в
общем-то неплохое впечатление. Я старался не поддаться влиянию того, что
ранее слышал о нем, а хотел сам оценить его на основе фактов, которые сейчас
смогу наблюдать. Он рассуждал вполне разумно. Распоряжения, которые он
давал, казались мне толковыми. Одним словом, у меня не сложилось
отрицательного впечатления о Козлове.
Итак, мы отходили. Ну и что? Был ли там Козлов, был бы Петров, Иванов,
все равно бы мы отходили, потому что противник имел превосходство. Тогда мы
уже чувствовали и даже говорили, что нам придется Харьков вновь оставить, мы
не сумеем удержать его. Мне было всего этого очень жаль. Я проехал по
городу. Город особенно больших разрушений не имел. Тракторный же завод был
вообще цел, никаких разрушений! Мы раньше вывезли оттуда оборудование, но
немцы там что-то ремонтировали: собрали какое-то оборудование и организовали
ремонтные мастерские. Одним словом, целехонек завод. Как говорится, завози
станки, давай сырье, рабочих - и можно начинать производство танков,
автомашин или тракторов. Но я знал также, что когда теперь опять оставим
Харьков, то в следующий раз (а мы были уверены, что вернемся, никакого даже
сомнения не было, что противник недолго сможет удерживать город) враг
сделает все, что в его силах, чтобы разбить и разрушить город, особенно его
предприятия. Я был убежден, что Тракторный завод вновь он нам таким не
оставит, он его доконает. Ну, ничего не поделаешь! Итак, мы вынуждены были
опять оставить Харьков.
Я решил тогда собрать для беседы украинскую интеллигенцию. \472\
Вечером был созван митинг интеллигенции, которая оставалась в Харькове и
жила там при немцах. А уже ночью или под утро мы должны были выехать со
штабом фронта из Харькова. Организовывали это дело те наши украинские
интеллигенты, которые в то время находились при штабе фронта, вернее сказать
- при мне как при члене Военного совета и, главным образом, секретаре
Центрального Комитета КП(б)У. Там имелись и интеллигенция, и руководящие