Хрущев Никита. Воспоминания (книга 1)

деревянных построек. Когда он добрался до середины реки, как раз налетели
немецкие самолеты. Они бомбили все, что плыло по Днепру, и Москаленко попал
в тяжелую обстановку, но благополучно добрался до правого берега и не
пострадал. А мы с Николаем Федоровичем Ватутиным переправлялись на правый
берег на катере. Посредине реки у нас вдруг заглох мотор. Летали вражеские
самолеты, но не бомбили, и только немецкая артиллерия вела огонь вслепую по
Днепру, чтобы мешать переправе войск. Вскоре мы расширили свой плацдарм и
перебросили войска на Правобережье. 3-ю Гвардейскую танковую армию, которой
командовал генерал Рыбалко{10}, замечательный, уважаемый мною военачальник,
мы переправили сначала на Букринский плацдарм{11}, имея в виду ударить
оттуда в сторону Киева, с юга. Мы считали, что там ровная местность. Но на
Букринском плацдарме она оказалась довольно пересеченной и тяжелой для
наступления, а хорошей для обороны.
Дважды мы там наступали, однако успеха не добились, потеряли некоторое
количество танков и прекратили наступление{12}. В это время уже надвинулась
осень. Шла вторая половина октября, начались \533\ дожди, земля раскисла.
Это в чем-то нам благоприятствовало, потому что дожди и пасмурная погода
мешали противнику вести воздушную разведку. Мы решили прекратить наступление
с Букринского плацдарма и переправить танковую армию и пехоту назад, на
левый берег, чтобы перебросить эти войска севернее Киева, в район Межигорья,
туда, где расположились села Ново-Петровцы и Старо-Петровцы{13}. Так и
поступили. Нам повезло: в то время, когда мы перебрасывали на север танковую
армию, была совершенно нелетная погода. Танковая армия прошла уже километров
100, наверное, и в некоторых местах подошла прямо к Днепру, а противник не
заметил этой перегруппировки.
Теперь мы стали вести подготовку к наступлению на участке севернее
Киева, из района Вышгорода. Там был довольно оголенный плацдарм{14}, а
дальше тянулись лес и устье реки Ирпень: в целом небольшое пространство
было, но вполне достаточное для сосредоточения войск и нанесения удара по
немцам. На крайнем правом крыле нашего фронта, когда мы подошли к Киеву,
Верховное главнокомандование передало нам из состава Центрального фронта
Рокоссовского 13-ю и 60-ю армии. Командовали ими очень хорошие генералы
Пухов и Черняховский{15}, и мы были довольны, получив такие армии перед
наступлением на Киев. Ставка предложила нам наступать не там, где мы выбрали
место в районе Ново-Петровцев, а еще севернее, ближе к городу Козелец. Это
от Киева километрах в 60. Там как раз была расположена 60-я армия, она-то и
должна была начать наступление, а затем включились бы 38-я и другие армии,
стоявшие южнее. Так мы и стали готовиться. Поехали в 38-ю, к Чибисову. Его
штаб располагался в лесу, неподалеку от реки Десны. Забыл, как называлось
это село, бедное такое, земли там плохие, песчаные.
Когда мы с Ватутиным ехали к Чибисову, я увидел двух повешенных. Тогда
был отдан приказ, разрешающий вешать предателей местным жителям с тем, чтобы
дать им удовлетворение, потому что над ними эти предатели раньше издевались.
Если их ловили, то разрешалось судить их на месте и сразу вешать. И вот
висели два человека: один - заросший такой бородой, что она резко оттеняла
лицо, черной густой бородой. Видимо, еще не старик, а отпустил бороду. Может
быть, он пользовался ею, как маской? Когда мы зашли к Чибисову и он доложил
обстановку, я спросил: "Товарищ Чибисов, мы видели двух повешенных. Что это
значит? Что это за люди? Какое они совершили преступление и кто их вешал?".
"Он ответил: "Да, теперь такие стали порядки. Дали им права, вот они поймали
и повесили". Мне очень не понравился \534\ нравился его ответ. Он, видимо,
сам не разобрался, кто там был повешен и за что.
Я вышел из помещения (а тут ходил народ) и спросил: "Вон висят люди.
Что это за люди? Вы их знаете?". "Как же, знаем". - "Ну, и кто же это?".
"Повешен наш кузнец. Это мы его повесили". Потом говоривший назвал и второго
повешенного. "За что же вы их? Какое они преступление совершили?". "Когда
немцы пришли, кузнец выдавал коммунистов и комсомольцев. Он выдал нашу
учительницу, и немцы ее повесили. Поэтому и мы его повесили как предателя".
- "А те, которые были старостами при немцах, они убежали?". "Нет, наш не
убежал. Это очень хороший, честный человек. Он помогал партизанам, и мы его
оберегаем, несмотря на то, что он был старостой. Он был старостой, потому
что его назначили, надо же было кого-то назначить. Мы считаем, что он делал
все, что в его силах, чтобы спасти село, спасти людей". Я возвратился в
помещение и сказал: "Товарищ Чибисов, вот вы говорите, что творят
беззаконие, а вы бы послушали людей. Они утверждают, что те заслужили свое
наказание. А относительно старосты, который был при немцах, считают, что он
достоин защиты, и оберегают его. Так что дело обстоит не так, как вы
говорите: ловят без разбора и вешают. Нет, они разбираются, кого защитить, а
кого наказать". Вообще генерал Чибисов был мне несимпатичен. Характер его
мне крайне не нравился. Я уже раньше говорил об этом и повторяю сейчас.
Итак, мы получили приказ наступать западнее Козельца. Это - ориентир, а
не то, что буквально там стояли наши войска. Они уже были за Днепром.
Поехали мы и в 60-ю армию. Мне хотелось познакомиться с ее командующим
генералом Черняховским. Очень уж он привлекал к себе внимание. Слухи,
которые до меня доходили, свидетельствовали о том, что это очень
перспективный человек и молодой еще по возрасту генерал{16}. Приехали. Он
произвел на нас впечатление своим умом и докладом, который он сделал со
знанием обстановки, расположил к себе. Наступать? Он знал, когда надо
наступать! Приказ был спущен, и он тщательно готовился к наступлению, причем
довольно категорично сказал, что время, которое ему дали для подготовки
наступления, его не устраивает, надо бы еще три дня.
Я уже рассказывал, как реагировал Ватутин, когда Трофименко попросил у
него несколько сместить удар с того направления, которое было назначено
ранее. А тут Черняховский требует, чтобы отложили наступление на три дня,
хотя Ставка приказала наступать такого-то числа. Ватутин вскипел и стал
доказывать, что приказ надо уважать и выполнять. Ну, вижу я, что он просто
не \535\ слушает Черняховского, и говорю: "Николай Федорович, пусть он нам
доложит, зачем ему нужно три дня?". И вижу, что у Черняховского тоже глаза
уже засверкали и что он тоже может проявить свой характер. "А вот, -
отвечает, - почему. У меня роты имеют такое-то количество солдат. Запасный
полк находится на таком-то направлении. Сейчас он на марше, прибудет
тогда-то. Пополнение я смогу дать в роты, которые будут наступать, буквально
вечером накануне наступления. А утром - наступать. Командиры рот совершенно
не ознакомятся с людьми, которых они получат. Не обнюхаются между собой
солдаты, а командир не только не изучит новичков, но даже не познакомится с
ними. Как же можно так наступать? Можно лишь людей потерять и не решить
задачу. Дайте мне три дня. Придут люди. Я с ними поработаю и тогда буду
уверен, что решу задачу, сломлю сопротивление противника, который стоит
передо мной, и разовью наступление в том направлении, которое указано в
приказе". Я: "Давайте сделаем перерыв в работе, отдохнем".
Сделали перерыв. Хороший выдался денек. Вышли мы из помещения на воздух
и отошли с Ватутиным в сторонку. Говорю: "Николай Федорович, дадим ему эти
три дня! Позвоним Сталину, я убежден, что Сталин с нами согласится. Какая
разница Сталину, сейчас наступать или на три дня позже? Если командующий
говорит, что он не ручается за успех и что мы можем поставить под удар наши
войска, то лучше сделать так, как рекомендует генерал". Ватутин согласился:
"Ладно, позвоним". Он, видимо, дал согласие потому, что уже был пример с
27-й армией: тогда он со мной не согласился, а я Сталину послал шифровку.
Конечно, я сделал бы это и в данном случае, потому что для меня слово
командующего армией, когда я видел, что он на верном пути и правильно
рассуждает, значило многое. Как же я, член Военного совета фронта, могу не
поддержать разумное решение, тем более что я был свободен от ложного
принципа некоторых военных: приказ отдали, следовательно, его нужно
держаться и заставлять выполнять, невзирая ни на что. Ну и что, если приказ
отдан? Раз обстановка требует изменения приказа, то самое разумное -
изменить его, чтобы учесть то, что выявилось после его отдачи, а потом уже
действовать либо в этом же направлении, либо менять направление наступления,
в зависимости от обстановки, новых обстоятельств.
В данном случае я был доволен, что Николай Федорович согласился.
Говорю: "Вы звоните Сталину. Вы командующий войсками фронта, вам и звонить".
Это ему понравилось. Я сам никогда \536\ не любил звонить Сталину, должен
звонить командующий. Если же я и звонил, то лишь по тем вопросам, о каких
считал нужным лично доложить Сталину. Чаще Сталин меня сам вызывал. Одним
словом, позвонили Сталину, и Сталин согласился без всякого сопротивления:
"Хорошо, разрешаем перенести наступление на три дня". Тогда наступление
осуществлялось только нашим фронтом, так что особых других забот по этой
линии у Сталина не было. Были, конечно, иные заботы, потому что шла война.
Но активные операции проводились в те дни практически только у нас.
Мы пообедали с Черняховским и сказали ему, что его просьба
удовлетворяется: ему даются три дня для подготовки войск к наступлению.
Сказали также, что к началу наступления мы к нему приедем. Распрощались и
отбыли. Мы ехали лесом. Попали на большую поляну, а она вся была усеяна
немецкими могилами. Немцы разбили ее на правильные квадраты, каждая могила
имела свой березовый крест. Эта картина производила жуткое впечатление:
сколько же там побито было людей? Но нам, не стану скрывать, она принесла и
какое-то удовлетворение: вот, мол, пришли вы за чужим жизненным
пространством и нашли его в этих лесных могилах. Я потом порекомендовал: "Не
разрушайте эти могилы, сохраните их в таком виде, как есть. Пусть наши люди
смотрят, что захватили завоеватели для себя (как говорили в старое время:
три аршина земли)". Думаю, что это кладбище - результат "работы" нашей 5-й
армии генерала Потапова, которая сражалась в этом районе, когда немцы
наступали здесь в 1941 году{17}.
Вскоре мы получили приказ отставить наступление 60-й армии и наступать
на том направлении, где мы предлагали раньше: в районе Ново-Петровцев.
Ново-Петровцы от Киева находятся километрах в 27. Нам надо было пробиться
вперед через лес, который занимал противник, а наши войска располагались в
чистом поле. Когда мы выбирали тут место форсирования Днепра и создания
плацдарма, я говорил Чибисову: "Смотрите, лучше всего этот участок", - и
показал в направлении через Ново-Петровцы. Я хорошо знал это место, потому
что там прежде были расположены правительственные дачи. Когда-то это был
старинный казачий монастырь. В нем жили запорожские казаки, когда старели.
Они отказывали свои богатства безродным, а доживали свой век и умирали в
этом монастыре. После переезда украинского правительства из Харькова в Киев
тут организовали дачи. Там жил Косиор, там жил Петровский, там жил Постышев.
Когда я приехал на Украину, то и я там жил вместе с Бурмистенко, Корнийцом и
другими \537\ товарищами. Так что эту местность я знал: это маленький ровный
пятачок в окружении гор, с садом и довольно крутым мощеным выездом. Я
считал, что если мы здесь форсируем реку, то у нас сразу появится
оборудованная дорога, по которой могут проходить танки и пехота. Самое
главное: этот район недоступен, потому что с запада он прикрывается
глубоким, совершенно танконепроходимым оврагом. Имеется только узкая дорога,
которую легко можно перекрыть огнем артиллерии. Тут буквально можно
выдерживать осаду.
Чибисов доложил мне: "Заняли правительственную дачу" (он даже сказал:
"Заняли вашу дачу"). Но ведь ни у кого из нас личных дач не было. Это
государственные дачи, и я там жил вместе с другими лицами из руководства
республики. И мы стали готовиться к наступлению на этом плацдарме. Когда
подготовились, решили поехать с Ватутиным в штаб 38-й армии, к Чибисову. Его
штаб находился на большом удалении оттуда, за Днепром. Мы ему сказали:
"Переносите свой штаб или в Старо-Петровцы, или в Ново-Петровцы, при
наступлении следует быть ближе к войскам". "Есть, - ответил он, как старый
офицер, - будет сделано". Он вообще любил обычно отвечать такими
стандартными фразами. Но я не доверял ему.
Наш фронтовой штаб стоял немного юго-восточнее Бровар, в селе
Требухово. Это невдалеке от Киева, то есть на левом берегу Днепра, у болот.
Перед тем как поехать в новое расположение армейского штаба к Чибисову, я
говорю: "Николай Федорович, позвоните Чибисову, выехал он из старой
квартиры? Где он? На новой квартире или где-либо еще?". Ватутин звонит, я
стою тут же рядом, мы уже оделись, чтобы ехать. Слышу: "Где вы, товарищ
Чибисов? Где ваша квартира? Вы находитесь на новой?". "Да, я на новой
квартире". - "Хорошо, мы сейчас выезжаем к вам с членом Военного совета.
Организуйте встречу, чтобы мы побыстрее нашли вас". Ватутин положил трубку,
а я опять говорю: "Николай Федорович, вы уточните, где эта его новая
квартира?". Тот опять звонит. Уточняем. Оказывается, там какой-то островок
или полуостровок имелся на Днепре, и какой-то хутор на нем. Вот он и
расположил там свой штаб вместо того, чтобы быть на плацдарме. Я только
взглянул на Ватутина и ничего не сказал. А Николай Федорович аж позеленел и
начал ругаться. Говорю: "Видите, какой это человек? Очень ненадежный
человек. Обманет, как цыган".
Я потому отнесся к нему с недоверием и стал все уточнять, что это был у
нас с ним не первый такой случай. Когда мы готовились наступать еще на
Курской дуге и пришла очередь действовать 38-й \538\ армии, мы тоже перед
началом наступления решили поехать в эту армию и там провести совещание. Мы
тогда назвали Чибисову точное место - село, где он должен разместить свой
штаб. Села тогда все были пустыми, действовал приказ о выселении с переднего
края всех крестьян. Чибисов должен был разместить свой штаб близко к
переднему краю. С ним ездили его жена и дочь, и он возил с собой чуть ли не
корову или козу. Адъютантом у него был его зять. Одним словом, это был
какой-то подвижной казачий хутор. Он сам казак. Из-за семьи ему несподручно
было прижиматься к переднему краю. И тогда, когда мы ехали в 38-ю армию, я
сказал Ватутину: "Спросите его, он на новой квартире?". Чибисов ответил:
"Да, на новой". Мы поехали на эту новую квартиру. Прибыли. Село совершенно
пустое. У крестьянских хат двери закрыты, на подворье все заросло бурьяном и
крапивой. Обычно штаб легко найти. Там всегда вертятся офицеры, видны охрана
и линии связи. Тут ничего этого не было. Мы туда, сюда, по дорогам проехали:
нет, да и только! Тогда мы остановились около какого-то дома, сели на
крыльцо и рассуждаем, а адъютанта послали посмотреть еще раз. Смотрим, едет
генерал. Видим, Чибисов.
Ватутин набросился на него: "Как же мы раньше вас приехали? Вы же
сказали, что вы на новой квартире?". "Никак нет". Я был просто поражен такой
его наглостью. Командующему войсками фронта командарм так отвечает! Я сам
ведь был свидетелем того, как Ватутин уточнял, где находится Чибисов. Я об
этом докладывал потом Сталину, но Сталин почему-то относился к Чибисову
значительно терпимее, чем к другим людям, которые и сотой доли такого не
делали. Он знал его по Царицыну как казачьего офицера, который служил в
Красной Армии. Это, конечно, большая заслуга, особенно в те времена, когда
казачество в основном поднялось против Советской власти. Но все же...
Возвращаюсь к Киевской наступательной операции. Приехали мы к Чибисову
на хутор и сказали, что надо ему организовать новую квартиру, на правом
берегу Днепра, чтобы быть непосредственно с войсками, когда они начнут
наступать, а не здесь. Какое же может быть управление войсками через Днепр?
Договорились, когда начнем наступление, и уехали. Приехали к себе в штаб, и
я сказал Ватутину: "Начнется наступление на этом участке, и если командовать
будет Чибисов, то я опасаюсь за исход дела. Чибисов не обеспечит занятие
Киева. Хотя и мы в это же время будем у него, но все-таки командует армией
он. Он будет распоряжаться, а мы-то не будем его подменять". - "Да, верно. А
что делать?". "Давайте возьмем на эту армию Москаленко. Поставим вопрос
перед Сталиным: \539\ пусть он освободит Чибисова и утвердит Москаленко".
Ватутин согласился. Сейчас же мы написали шифровку. Тут Сталин позвонил, и я
ему по телефону объяснил обстановку: "Как же можно положиться на такого
командующего?". "Согласен, утверждаем", - говорит Сталин. Мы тут же
позвонили Москаленко и приказали ему сдать армию своему заместителю, а
самому немедленно прибыть в штаб фронта. Оттуда сейчас же направили его в
38-ю армию, чтобы он начал готовить ее к освобождению Киева.
В Москаленко я был уверен. Каждый человек имеет те или другие
недостатки; как говорится, один бог без греха. Каждый имеет какие-то свои
"пятна". Я не буду говорить сейчас о недостатках Москаленко, я уже говорил о
них прежде. А что у него положительное, что я высоко ценил, так это его
неутомимая энергия. Она проявлялась иной раз весьма бурно, ломая и
"культурные растения" в своем развороте. Но направлена она была прежде всего
на то, чтобы сломить врага. Когда наступает армия Москаленко, то, если
ведутся три дня интенсивные бои, он все три дня не ест. С виду он всегда был
как какой-то Кощей Бессмертный, а тут вообще остаются кожа да кости.
Москаленко с радостью принял наше распоряжение. Это было для него
честью - освободить столицу Украины Киев. Он сказал: "Все сделаю, что в моих
силах; убежден, что задачу мы решим и займем Киев. Только прошу, переведите
ко мне членом Военного совета Епишева"{18}. Епишев был членом Военного
совета в 40-й армии, которой раньше командовал Москаленко. Мы позвонили
Сталину. Хотя Сталин не знал Епишева, для него это не стало проблемой.
"Можете, - говорит, - перемещать". Переместили мы Епишева и назначили его
членом Военного совета 38-й армии. Стали готовиться дальше. Перебросили сюда
же танковую армию Рыбалко. Имелся на этом участке и танковый корпус, очень
слабенький, но все же корпус. Им командовал генерал Кравченко{19}. Одним
словом, у нас были там неплохие силы. На переднем крае, на участке главного
удара наших войск, мы сосредоточили на один километр свыше 300 артстволов,
включая минометы, на протяжении четырех километров по линии фронта. До того
сосредоточения столь плотного огня на одном участке мы, по-моему, никогда
еще не имели. Мы были совершенно убеждены в нашем успехе.
В составе войск нашего фронта была и чехословацкая бригада. Я недавно
слушал по радио юбилейную передачу о боях, которые велись под Соколове, у
Харькова. Там имелся в составе войск нашего фронта только один чехословацкий
батальон{20}. Хорошие были бойцы! Мы с Ватутиным к ним приехали в дни, когда
из батальона \540\ формировалась бригада. Небольшой она была по численности.
Командовал ею полковник Свобода. Мы с Ватутиным беседовали и с ним, и с
другими офицерами. Он произвел на нас хорошее впечатление. Хотя он и был
беспартийный, старый офицер Чехословацкой армии, но считался близко стоящим
к коммунистам. Поэтому он знал, что в его бригаде существует партийная
организация и ведет свою работу, но он не принимал никаких мер против такой
работы. Лично мы хорошо относились к Свободе. А когда наступали на Киев, его
бригаду тоже переправили через Днепр и поставили ее на левом участке
плацдарма, в районе Вышгорода, где теперь расположена Киевская
гидроэлектростанция.
Итак, все было готово. Командный пункт армии тоже был оборудован. Мы
знали, что если командный пункт оборудует Москаленко, то тот окажется
буквально под самым носом противника. Мне рассказывал как-то Жуков, что
когда бои велись под Сталинградом, а Москаленко находился севернее, то Жуков
решил к нему поехать и посмотреть на ход боя. Жуков: "Ночью я пришел на
командный пункт по ходу сообщения. Ждем, когда начнется на рассвете
наступление. Рассвело. Глянул: людей вижу в бинокль. Что же это такое?
Москаленко говорит мне: "Немцы". Я ему: "Что ж ты, такой-сякой? Ты хочешь
меня в плен немцам сдать? Вот какой!". Жуков был очень обеспокоен и отругал
командарма. Нельзя же располагать штаб армии буквально под носом у врага.
Да, с какой-то точки зрения это плохо. Но, с другой стороны, такая близость
вселяла уверенность в бойцов. Войска чувствовали, что командующий у них
находится непосредственно за спиной. А самое главное, что всем ходом
артиллерийской подготовки и самим наступлением он управлял не только по
донесениям и телефонам, а лично видел все происходящее.
Поехали мы с Ватутиным проверить готовность войск к наступлению. Все
было готово. Завтра - наступление. Мы все детально расписали. Дали, кажется,
два часа на артиллерийскую подготовку с довольно интенсивным огнем. На
флангах, конечно, огонь был менее интенсивным. Мы хотели прорубить "окно" и
ввести в него танковую армию. А танковый корпус должен был на правом участке
плацдарма выйти к Ирпеню. Мы предупредили Москаленко, что приедем завтра
утром к началу наступления. Еще когда готовили наступление, сказали, чтобы
нам на армейском командном пункте отрыли отдельную землянку, чтобы не мешать
командарму. Он имел бы свою землянку, а мы - свою. Но Москаленко несколько
перестарался. Сделали отдельные землянки и для Ватутина, и для меня. Там
возник целый город из землянок: \541\ командующего фронтовой авиацией
Красовского, командующего фронтовой артиллерией Варенцова, командующего
артиллерийским корпусом Резерва Верховного Главнокомандования Королькова{21}
и, конечно, самого Москаленко.
Приехали мы туда на рассвете. Нас встретил дежурный офицер и сказал,
что подъезжать к линии фронта нельзя, а надо идти по окопному проходу и
следует пригнуться, потому что траншея была неглубокой. Пришли на командный
пункт. Он был оборудован хорошо, мы остались довольны. Ватутин посмотрел на
часы и сказал адъютанту: "Отбеги на такое-то расстояние по ходу сообщения и
дай там условный сигнал, пусти ракету для начала артиллерийского огня".
Ракета взвилась в стороне, как он приказал, чтобы ею не выявить командного
пункта и не вызвать на себя артиллерийский огонь противника. Загудела земля:
начала вести огонь наша артиллерия. Это такая, знаете ли, военная симфония.
Для нас она была радостной, приятной. Все дрожало. Противник отвечал, но не
интенсивно. В завершение артподготовки полетели волнами наши
бомбардировщики, а за ними штурмовики "ильюшины".
Я вышел из землянки и смотрю: летит группа самолетов. Не помню, сколько
их было. Вижу, летят "илы". Говорю: "Это наши завершающие. Скоро и пехота
начнет действовать". И вдруг "илы", не доходя до нашего командного пункта,
начали стрелять. Снаряды и эрэсы стали рваться на линии расположения
командного пункта и на наших артиллерийских позициях. Думаю: что же это
такое? Что случилось? Глянул туда, где располагался командующий авиацией
Красовский. Нет его! Размышляю: "Наверное, немцы привели в порядок наши
трофейные "илы", они под видом наших самолетов пробрались сюда на низкой
высоте и расстреливают нашу артиллерию". Кричу: "Где же Красовский? Позовите
его!". Пришел он. "Товарищ Красовский, это немцы?". "Нет, товарищ Хрущев.
Это наши". - "Как так наши? Откуда вы это знаете? Может быть, немцы
отремонтировали что-то из трофейных машин?". "Нет, это наши. По расписанию,
вот у меня расписание, в это время должны прилететь "илы" и штурмовать
вражеские позиции. Вот они и штурмуют".
Я возмутился. Этот случай свидетельствовал о невысоком уровне
подготовки авиации. Спутать свои позиции с чужими было, кажется, просто
невозможно. Слева Днепр, уж лучшего ориентира не придумаешь. На юге
противник, мы наступаем с севера. Лес до Днепра занят противником, а перед
лесом пятачок, чистое пространство, занимают советские войска. Просто не
знаю, как тут можно перепутать. Но на войне порою и невероятное становится
\542\ вероятным. Ясным днем, на местности с четкими ориентирами наши
штурмовики, несмотря ни на что, вели огонь по своим войскам. Ну, кончилось и
это. Штурмовики улетели. То была, действительно, последняя волна. Поднялась
наша пехота и двинулась вперед. Сопротивление врага было слабенькое. Все у
него было разрушено, просто выкошено. Двинулись танки.
На главном направлении мы все выкосили. Но правый фланг врага подвергся
менее интенсивному огню, и там немцы уцелели. Они решили оттуда нас
контратаковать, ударив по левому флангу наступающих войск. Мы, глядя с
командного пункта{22}, видели, как поднялись в рост немцы и бегут к нам. Все
происходило очень близко. На этом направлении, в районе Вышгорода, у нас
стояла чехословацкая бригада. Ватутин приказал Свободе контратаковать
немцев. Тот атаковал и сбил их наступление. То было последнее усилие врага в
районе плацдарма, чехословаки сыграли тут полезную роль и восстановили
прежнее положение. Наше наступление продолжалось.
Торжественная минута! Начались бои нового этапа нашего наступления на
запад. Мы вышли на западный берег Днепра, дрались за освобождение Киева,
матери городов русских и столицы Украины. У каждого из нас подпирал к горлу