Страница:
это я проектировал". Тот улыбнулся, извинился и начал несколько смягчать
свое оскорбительное замечание в адрес архитектора.
Мы докладывали тогда о ходе реконструкции Москвы в Политбюро. Доклад
сделал, кажется, Каганович, хотя, может быть, и Чернышев как главный
архитектор города. Мне понравились указания \73\ Сталина по соответствующим
вопросам. Я сейчас уже не помню, что конкретно он говорил, слова не были
настолько яркими, чтобы сохраниться в моей памяти, но общее впечатление
осталось хорошее. Это произошло, кажется, в 1934 году. В то время уже
началось строительство метрополитена. Когда решался вопрос об этом, мы очень
слабо представляли себе, что это за строительство, были довольно наивны и
смотрели на это как на нечто чуть ли не сверхъестественное. Сейчас гораздо
проще смотрят на полеты в космос, чем мы тогда - на строительство в Москве
метрополитена. Но ведь тогда было другое время, и с этим надо считаться.
Лучшим строителем считался Павел Павлович Ротерт{9}, немец российского
происхождения. Он считался крупнейшим среди строителей. В принципе тогда
самое крупное гражданское строительство было осуществлено в Харькове, где
возвели Дом промышленности на площади Дзержинского. По тем временам это
действительно было грандиозное сооружение. После войны Дом промышленности
был реконструирован и расширен. Раньше он не был таким огромным, как сейчас,
но по тем временам являлся крупнейшим зданием в стране. Строил его как раз
Ротерт, потому и предложили назначить его начальником строительства метро.
Вначале я к этому строительству не имел отношения. Это было как бы
специальное строительство, хотя и в самом городе. Но спустя какое-то время
Каганович вдруг говорит мне: "Со строительством метро дело обстоит плохо, и
Вам придется как бывшему шахтеру заниматься детальным наблюдением за ним. На
первых порах, чтобы ознакомиться с ходом строительства, предлагаю Вам
бросить свою работу в горкоме партии, сходите на какие-то метрошахты, а
Булганин пойдет на другие. Побудьте там несколько дней и ночей, посмотрите
на все, изучайте с тем, чтобы можно было руководить по существу и знать само
дело".
Каганович в ту пору являлся первым секретарем горкома ВКП(б) и первым
секретарем Московского обкома партии, а одновременно -секретарем ЦК партии.
Главные его силы поглощала работа в ЦК, где он был фактически вторым
секретарем ЦК, замещая Сталина. Поэтому на мои плечи постепенно
перекладывались и большая работа по Москве и большая ответственность. Это
требовало огромного напряжения сил, если учесть, что соответствующих знаний
и опыта у меня не было. Приходилось брать усердием и старанием, затрачивая
массу усилий. Московская парторганизация была сложным организмом. Я счи-
\74\ тал, и не без оснований, что мне придется трудно, и прямо сказал об
этом Кагановичу. Тем не менее я стал вторым секретарем Московского горкома
ВКП(б), а через год- вторым секретарем обкома (после Рындина{10}). Наконец в
1935 г. я был избран первым секретарем, превратившись в профессионального
московского партработника. То была большая честь, влекшая за собой и большую
ответственность.
Вернусь к метрополитену. Предложение Кагановича мы приняли с восторгом.
Я тогда относился к Кагановичу с большим уважением, а он действительно был
человеком, преданным партии и практическому делу. В работе, которую он
проводил, он, как говорится, наломал немало дров, но не жалел при этом ни
сил, ни здоровья. Трудился преданно и упорно. Пошел я в метрошахты.
Спустился, осмотрел все и стал более конкретно представлять себе, что такое
метрополитен. Раньше это слово ничего для меня конкретно не означало. Когда
же глянул, то увидел, что это простые штольни, такие же, с какими я
встречался, работая в угольных шахтах. Правда, здесь картина была более
впечатляющей. В угольных шахтах все делалось вручную, зато по сравнению с
метро было больше порядка, и, видимо, работали там более квалифицированные
люди.
Булганин простудился в метрошахтах и заболел ишиасом, после чего долго
лежал в постели. Потом его послали лечиться в Мацесту. Одним словом, он
вышел из строя на долгое время, не помню, на какое, может быть, на месяц,
может быть, даже более того. Таким образом, руководство строительством
метрополитена как бы закрепилось за мною, и я стал отвечать за него. Я
регулярно докладывал Кагановичу о ходе работ и принимал во всем самое
деятельное участие. Прежде всего предложил Кагановичу: чтобы построить
метрополитен, нужны настоящие кадры.
Там кадры были очень слабенькие. Конечно, люди и работали, и учились, и
это похвально. Но только люди эти не знали горного дела. А тут надо было
вести горные работы в условиях подземной Москвы, в условиях московских
грунтов, часто плавунных, очень насыщенных водой. Кроме того, на поверхности
города имелись сооружения, которые легко могли быть разрушены в результате
обвалов и т. п. Все это требовало особой ответственности. Поэтому я
предложил пригласить горных инженеров. Тут - горные работы, поэтому горный
инженер будет вести работу значительно лучше тех, кто возглавлял здесь
шахты. Начали мы искать инженеров. Как говорится, не было бы счастья, да
несчастье помогло. Произошла заминка с добычей угля в Донбассе. Там
оказалось \75\ дело плохо в том смысле, что росли потребности, которые
опережали наши возможности. Подготовительные работы и закладка новых шахт
отставали от потребностей в угле. Послали в Донбасс Молотова. Он приехал
туда, но не разобрался в сути дела, потому что совершенно не знал горной
специфики.
Возглавлял тогда работы в Донбассе Егор Трофимович Абакумов, старый
шахтер, широко известный как человек, хорошо знающий шахтное дело. Он был
моим другом. Я с ним познакомился, когда вместе работали в 1912 - 1914 годах
на одной шахте, а в 1917 г., опять вместе, встречали революцию и стали
общественными деятелями на нашей шахте. Потом, после Гражданской войны, с
ним вместе мы восстанавливали шахты. Я вернулся из Красной Армии, а он был
управляющим рудниками. Меня партийная организация назначила заместителем к
нему (тогда парторганизация назначала руководителей). Я просто восхищался
его знанием дела. Человек же он был простой, истинно рабочий. То было
отличное сочетание: он прекрасно знал горное дело и оказался толковым
администратором.
На Политбюро, когда слушали доклад Молотова, то, видимо (я в деталях не
знаю эту историю), он предложил снять Абакумова. Таким вот ветром повеяло.
Вдруг у меня - звонок. Это звонит мне Каганович: "Вы знаете Абакумова?" -
"Да, я хорошо знаю Абакумова". - "Я из Политбюро. Абакумов, видимо, будет
снят со своего поста, и сейчас решается вопрос, где его использовать. Как Вы
смотрите на то, если взять Абакумова заместителем начальника строительства
метрополитена к Ротерту? Каково Ваше мнение?". Говорю: "Если Абакумов будет
снят со своего поста и нам отдадут его на должность заместителя, то лучшего
заместителя и искать не нужно. Он будет и замечательным начальником". "Нет,
- отвечает, - тут должность Ротерта".
За Ротертом шла слава крупного инженера, а Абакумов не был ни
инженером, ни строителем, а просто выходцем из рабочих, хотя экстерном
окончил штейгерское училище. Штейгер-практик: были такие люди в
капиталистическое время, знающие свое дело, хотя и не прошедшие классической
штейгерской школы... Так был к нам назначен Абакумов. Когда он приехал, мне
стало полегче, потому что мы с ним были друзья и вообще друг друга знали,
друг другу верили. Сейчас же стали мы приглашать горных инженеров.
Пригласили нашего хорошего знакомого и уважаемого товарища, инженера копей
Вишневецких{11} Александра Ивановича Шолохова, очень солидного специалиста.
Таким способом подобрали кадры, после чего работы в метрополитене двинулись
у нас \76\ увереннее.
Еще до приезда Абакумова Каганович предложил мне: "Как Вы смотрите,
если мы вас утвердим начальником строительства метрополитена?". Говорю: "Я
бы не хотел". - "Но ведь вы показали свои знания, свое умение. Собственно
говоря, сейчас мы уже рассматриваем Вас именно как руководителя
строительством метрополитена. Поэтому для вас нового тут было бы мало".
"Если состоится такое решение, - отвечаю, - то я буду делать все, что в моих
силах, но тогда попросил бы освободить меня от должности секретаря горкома
партии, потому что совмещать должность секретаря горкома и начальника
строительства метрополитена нельзя". "Нет, - говорит Каганович, - это
невозможно".
Позднее я узнал, что это было предложение Сталина. Каганович мне об
этом не сказал, Сталин же указал Кагановичу назначить меня по
совместительству, а когда я заявил, что по совместительству работать нельзя,
то все было оставлено так, как прежде. Собственно говоря, я 80 % своего
времени отдавал тогда метрополитену. И на работу в горком, и с работы ходил
через шахты метро. Какой у нас реально был рабочий день, сказать просто
трудно. Я вообще не знаю, сколько мы спали. Просто тратили минимум времени
на сон, а все остальные часы отдавали работе, делу.
Строительство продолжалось. Помню такой случай. Пришел ко мне молодой
инженер. Он мне очень понравился. До этого я его не знал, он работал раньше
в проектном отделе. Молодой, красивый парень, нарождавшийся специалист
нашего, советского времени; Маковский{12}, по-моему, была его фамилия.
Говорит он мне:
-Товарищ Хрущев, мы строим метрополитен немецким способом, то есть
открытым, траншеями. Для города это очень неудобно. Есть и другие методы
строительства, например, закрытый способ, с применением щитов, английский.
Там надо глубже копать, это будет немного дороже, но если принимать во
внимание возможность войны, то метро сможет служить и убежищем. К тому же в
этом случае строительство можно будет вести, уже не придерживаясь
транспортных магистралей, и проводить под домами. И для транспорта этот
метод тоже был бы лучше. Прошу Вас подумать, и если мне будет дано
поручение, то я мог бы сделать доклад по этому поводу. Кроме того, сейчас
решается вопрос о способе эвакуации пассажиров. Павел Павлович Ротерт
готовит заказы на лифты. Это тоже немецкий способ. А почему бы не сделать
эскалаторы?
Я, признаться, впервые услышал тогда это слово и не знал, с \77\ чем
его едят. Спросил, что это значит? Он объяснил мне, насколько я мог его
понять. Мне это не показалось какой-то замысловатой сверхсложностью. Говорю
ему: "Хорошо, я доложу товарищу Кагановичу, мы обменяемся мнениями, и тогда
я Вам отвечу". Он попросил меня ничего не говорить, однако, Ротерту, потому
что тот весьма строг и ревнив: "Я и так пошел к Вам без его ведома, не
сообщив ему. Я знаю, что ему докладывать бесполезно, он осудит меня, не
выслушав, потому что он очень самоуверенный человек". Доложил я Кагановичу.
Каганович отвечает: "Вы заслушайте его более подробно насчет эскалаторов, а
уж тогда станем или не станем заказывать лифты".
Ротерт доказывал нам, что эти лифты мы в своей стране построить не
сможем, а можно их заказать только в Англии или в Германии. Но для этого
нужно иметь золото. Золото же тогда у нас было на вес золота. Его было мало,
и поэтому расходовалось оно очень скупо, и я считаю, что это было весьма
разумно. Добиться, чтобы нам дали золото на строительство метрополитена,
долгое время оставалось нашей мечтой, которую мы считали просто несбыточной:
во-первых, нам не дадут, во-вторых, и сами мы знали, что золота-то нет. Его
расходовали на более важные нужды, чем метрополитен. Но мы все-таки
готовились поставить данный вопрос.
Когда Маковский доложил мне более подробно, я сказал, что теперь должен
послушать Ротерта. Пригласил Павла Павловича, пригласил и других людей и
сказал, что вот товарищ Маковский выдвигает такие-то предложения. Надо было
видеть эту картину: Маковский - молодой человек, изящный, хрупкий, красавец
рекламной внешности, а Ротерт - уже старый человек, огромного роста. Он как
глянул на него из-под своих нависших бровей, так, знаете, будто крокодил на
кролика. Тот смутился, однако не растерялся: молодой был, но зубастый. Он
начал высказывать Павлу Павловичу с очень большим уважением и корректно свою
точку зрения: говорил, что она более прогрессивная; что мы используем
устаревший метод; начал ссылаться на Англию: тоннели глубокого заложения уже
проложены в Лондоне, и станция Пиккадилли сделана с помощью эскалаторов. Это
лучшая станция в аристократическом районе Лондона. Поэтому и нам бы сейчас
не худо взять такое же направление работы. Ротерт с презрением посмотрел на
него, назвал мальчишкой, заявил, что он говорит необдуманно, безответственно
и пр. Но тот уже посеял свои семена. Я стоял на стороне Маковского, но когда
мы начали готовить доклад в ЦК, то о строительстве с глубоким залеганием
\78\ станций и об эскалаторах пока не говорили, так как считали, что рано
ставить вопрос о золоте, а без него тут не обойтись.
Встал также вопрос, что при работе новым способом могут быть несколько
растянуты сроки в сравнении с утвержденными сроками окончания строительства
метрополитена. К тому же надо было предусмотреть некоторое удорожание
строительства. Все это требовалось решать в правительстве и в Политбюро.
Поставили прежде вопрос в Политбюро. Но сначала Каганович собрал заседание в
МК партии с докладом Ротерта. Ротерт был довольно упрямый человек. Для
инженера это похвально. Он имел свою точку зрения и отстаивал ее до конца.
Так он и не согласился с нами.
Каганович был очень смущен: надо идти в Политбюро, к Сталину, а Ротерт
против. Сталин может нас не поддержать. Но иного выхода не было, потому что
Сталин был уже подготовлен: ему говорили о разногласиях, да и заседание было
назначено. Пошли. Ротерт доложил свое, потом начали выступать мы. Выступал
ли я, сейчас не помню. Но спор разгорелся. Ротерт сказал: "Дорого". Тут
Сталин ответил ему резко: "Товарищ Ротерт, вопрос о том, что - дорого, а что
- дешево, решает правительство. Я ставлю вопрос о технике. Можно ли
технически сделать то, что предлагает этот молодой инженер Маковский?". -
"Технически это можно сделать, но будет дорого". - "За это отвечает
правительство. Мы принимаем глубокое заложение". Так и постановили. Мне это
очень понравилось. Сталин решал смело: да, будет дороже, но сразу решался и
вопрос обороны. Ведь это были бомбоубежища на случай будущей войны.
Действительно, метрополитен сыграл свою роль не только как транспортное
сооружение: во время войны его станции служили убежищами. Одно время даже
узел связи и некоторые другие помещения Ставки Верховного Главнокомандования
размещались на станции метро "Кировская"*. Так было дано новое направление в
строительстве метрополитена.
*Сейчас - "Чистые Пруды".
Время реконструкции народного хозяйства до 1935 г. было периодом
большого подъема в партии и в стране. Шла индустриализация, велось
строительство заводов в Москве и других городах: Шарикоподшипникового,
Нефтегазового, Электрозавода, Дукс (авиазавод номер 1), потом развернулась
реконструкция Москвы. Строительство, конечно, было по сегодняшним масштабам
мизерным, но тогда мы располагали другими возможностями, \79\ и поэтому все
было труднее. Строили метрополитен. Начали сооружать канал Москва - Волга.
Стали перестраивать мосты через Москву-реку. По тому времени такие работы
считались грандиозными.
Именно на мою долю как второго секретаря горкома партии, а фактически
первого, поскольку Каганович был очень загружен по линии ЦК, приходилось все
это строительство. Даже отказавшись от должности начальника метростроя, я
ничего не выиграл и не проиграл, потому что фактически руководил им, и не
"вообще", а очень конкретно отвечал за него. План реконструкции города
Москвы слушался на Пленуме ЦК партии. Я не помню, выступал ли там Сталин по
этому вопросу, однако основные направления плана были доложены ему еще до
Пленума, на заседании Политбюро. Сталин высказал свою точку зрения, и она
была полностью отражена затем в Генеральном плане реконструкции Москвы.
Вновь скажу, что участие Сталина в решении конкретных вопросов нравилось
мне, человеку молодому, который только еще приобщался к городским вопросам,
тем более Москвы. Москва того времени уже была крупным городом, но с
довольно отсталым городским хозяйством: улицы неблагоустроены; не было
должной канализации, водопровода и водостоков; мостовая, как правило,
булыжная, да и булыга лежала не везде; транспорт в основном был конным.
Сейчас страшно даже вспомнить, но было именно так.
Пленум ЦК положил начало реконструкции города на новых основах. Это был
шаг вперед, и большой шаг. Здесь опять мы увидели внимание и заботу товарища
Сталина о Москве и москвичах. Да, так тогда говорили, особенно Лазарь
Моисеевич Каганович любил подхалимские эпитеты такого рода, они тотчас
подхватывались всеми, и получался гулкий отзвук, прокатывавшийся эхом по
всей Москве. Это восхваление с течением времени нарастало.
Вспоминаю, как проходил XVII съезд ВКП(б), на котором я был избран
членом Центрального Комитета партии. Скажу о технике голосования при выборах
членов ЦК. Она произвела на меня сильное впечатление своей демократичностью.
Были выдвинуты кандидаты, затем занесены в список, бюллетени розданы
делегатам съезда. Правда, возможности для выбора было предоставлено
делегатам мало: кандидатов занесли в список столько, сколько и необходимо
было избрать в состав ЦК его членами и кандидатами, далее - членами
Ревизионной комиссии, и ни на одного человека больше или меньше. Каждому
делегату предоставлялась \80\ возможность выразить свое отношение к тому или
другому кандидату, то есть оставить его в списке или вычеркнуть. После
получения бюллетеней для голосования делегаты сейчас же разбредались,
присаживались и штудировали списки: решали, кого оставить, а кого
вычеркнуть. Некоторые товарищи (судя по личному наблюдению) довольно усердно
занимались этим делом. Сталин же демонстративно на глазах у всех, получив
списки, подошел к урне и опустил туда не глядя. Для меня этот поступок
выглядел как-то по-особому. Только потом я понял, что ни одной кандидатуры
без благословения Сталина не было в списки занесено, поэтому еще раз читать
их ему не было никакой необходимости.
Один из эпизодов произвел на меня удручающее впечатление. Перед
голосованием Каганович инструктировал нас, молодых, как относиться к спискам
кандидатов, причем делал это доверительно, чтобы никто не узнал. Он
порекомендовал вычеркнуть из списков тех или иных лиц, в частности
Ворошилова и Молотова, а мотивировал тем, что не должно получиться, что
Сталин получит меньше голосов, чем Ворошилов, Молотов или другие члены
Политбюро. Говорил, что это делается из политических соображений, и мы
отнеслись к такому призыву с пониманием. И все-таки это произвело на меня
плохое впечатление. Как же так? Член Политбюро, секретарь ЦК и Московского
комитета партии, большой авторитет для нас, и вдруг рекомендует заниматься
столь недостойной для члена партии деятельностью.
При голосовании и подсчете голосов техника дела тогда была такой:
объявлялось число голосующих и количество голосов, поданных за каждого
кандидата. Помню, что Сталин не получил всех голосов: шесть человек, как
объявили, проголосовали против. Почему я хорошо это запомнил? Потому что
когда произнесли "Хрущев", то у меня тоже не хватило шести голосов. Я
почувствовал себя на седьмом небе: против меня проголосовали только шесть
делегатов, против Сталина -тоже шесть, а кто же такой я в сравнении со
Сталиным? Я считал тогда, что подсчет голосов реально соответствует
действительности. Многие другие товарищи получили по нескольку десятков или
даже, по-моему, по сотне голосов против. Получивший абсолютное большинство
голосов считался избранным.
В тот период я довольно часто имел возможность непосредственно общаться
со Сталиным, слушать его и получать от него прямые указания по тем или
другим вопросам. Я был тогда буквально очарован Сталиным, его
предупредительностью, его вниманием, \81\ его осведомленностью, его заботой,
его обаятельностью и, честно, восхищался им.
В ту пору все мы были очень увлечены работой, трудились с большим
чувством, с наслаждением, лишая себя буквально всего. Мы не знали отдыха.
Очень часто на выходные дни, когда еще они были (потом они исчезли),
назначались либо конференции, либо совещания, либо массовки. Партийные и
профсоюзные работники всегда находились с массами: на заводах, на фабриках,
работали с воодушевлением, жили же довольно скромно, даже более чем скромно.
Я, например, материально был обеспечен лучше, когда работал рабочим до
социалистической революции, чем тогда, когда являлся секретарем Московских
городского и областного комитетов партии.
Главное для нас состояло в том, чтобы наверстать упущенное, создать
тяжелую индустрию и оснастить Красную Армию современным вооружением,
находясь в капиталистическом окружении, превратить СССР в неприступную
крепость. Мы помнили слова Ленина, что через 10 лет существования Советской
власти страна станет неприступной, жили одной этой мыслью и ради нее. То
время, о котором я вспоминаю, было временем революционных романтиков.
Сейчас, к сожалению, не то. В ту пору никто и мысли не допускал, чтобы иметь
личную дачу: мы же коммунисты! Ходили мы в скромной одежде, и я не знаю,
имел ли кто-нибудь из нас две пары ботинок. А костюма, в современном его
понимании, не имели: гимнастерка, брюки, пояс, кепка, косоворотка - вот,
собственно, и вся наша одежда.
Сталин служил и в этом хорошим примером. Он носил летом белые брюки и
белую косоворотку с расстегнутым воротником. Сапоги у него были простые.
Каганович ходил в военной гимнастерке, Молотов - во френче. Внешне члены
Политбюро вели себя скромно и, как это виделось, все свои силы отдавали делу
партии, страны, народа. Некогда даже было читать художественную литературу.
Помню, как-то Молотов спросил меня: "Товарищ Хрущев, Вам удается читать?". Я
ответил: "Товарищ Молотов, очень мало". - "У меня тоже так получается. Все
засасывают неотложные дела, а ведь читать надо. Понимаю, что надо, но
возможности нет". И я тоже понимал его.
С каким трудом я вырвался, придя из Красной Армии в 1922 г., учиться на
рабочем факультете! Не дав мне закончить рабфак, меня послали на партработу.
Только позже я вымолил у ЦК КП(б)У разрешение учиться в Промышленной
академии. Но и там я и работал, и учился одновременно, был активным
политическим деятелем \82\ разных ступенек и рангов, активно стоял на
позициях ЦК, боровшегося за генеральную линию партии. Партруководители
находились тогда как бы вне обычных человеческих отношений - не могли жить
для себя. Если кто-то увлекался литературой, то его даже упрекали: вместо
того, чтобы работать, читаешь. А уж если он учился, чтобы получить среднее
или, боже упаси, высшее образование, значит, это бездельник, который просто
не хочет работать над укреплением Советского государства. Вот такая тогда
была обстановка.
Помню, как-то Сталин сказал: "Как же это случилось так, что троцкисты и
"правые" получили привилегию? Центральный Комитет им не доверяет, сместил их
с партийных постов, и они устремились в высшие учебные заведения. Теперь
многие из них уже закончили вузы и идут дальше, в науку. А люди, которые
твердо стояли на позициях генеральной линии партии и занимались практической
работой, не имели возможности получить высшее образование, повысить свой
уровень знаний и свою квалификацию...". Он даже назвал тогда некоторых лиц в
качестве примера. Но никто не считал, что приносит себя в жертву. Нет!
Работали с удовольствием, с большим энтузиазмом, потому что считали его
главным. Основное сейчас - укрепить наше государство. Пройдет какой-то
период времени, необходимый для того, чтобы создать тяжелую промышленность,
перевооружить наше сельское хозяйство, коллективизировать его, создать
могучую армию и тем самым сделать советские границы неприступными для
врагов.
В те годы в Москве и Московской области, как и в других областях,
развернулось колоссальное строительство заводов, шла реконструкция самой
Москвы, осуществлялось строительство метрополитена и мостов. Начали сразу
возводить несколько мостов - Крымский, Каменный, Москворецкий и другие. Все
это делалось капитально и буквально преобразило город. Одним словом, из
Москвы ситцевой создавали Москву индустриальную. А политически вопрос
связывался с тем, что ситцевая Москва порождает "правые" настроения, которые
отражали Угланов, Уханов{13} и другие московские лидеры. Угланов возглавлял
ранее московских большевиков, но принадлежал к "правым".
В 1935 г. москвичи отпраздновали окончание первой очереди строительства
метрополитена. Многие получили правительственные награды. Я был удостоен
сразу ордена Ленина. Это был мой первый орден. Булганин получил орден
Красной Звезды, поскольку он уже награждался орденом Ленина за успешное
руководство \83\ работой Электрозавода, директором которого он являлся.
Помнится, Булганин имел орден Ленина под десятым номером. Это в ту пору
очень подчеркивалось. У меня был орден Ленина с номером где-то около 110. Мы
пышно отпраздновали завершение строительства первой очереди метрополитена,
свое оскорбительное замечание в адрес архитектора.
Мы докладывали тогда о ходе реконструкции Москвы в Политбюро. Доклад
сделал, кажется, Каганович, хотя, может быть, и Чернышев как главный
архитектор города. Мне понравились указания \73\ Сталина по соответствующим
вопросам. Я сейчас уже не помню, что конкретно он говорил, слова не были
настолько яркими, чтобы сохраниться в моей памяти, но общее впечатление
осталось хорошее. Это произошло, кажется, в 1934 году. В то время уже
началось строительство метрополитена. Когда решался вопрос об этом, мы очень
слабо представляли себе, что это за строительство, были довольно наивны и
смотрели на это как на нечто чуть ли не сверхъестественное. Сейчас гораздо
проще смотрят на полеты в космос, чем мы тогда - на строительство в Москве
метрополитена. Но ведь тогда было другое время, и с этим надо считаться.
Лучшим строителем считался Павел Павлович Ротерт{9}, немец российского
происхождения. Он считался крупнейшим среди строителей. В принципе тогда
самое крупное гражданское строительство было осуществлено в Харькове, где
возвели Дом промышленности на площади Дзержинского. По тем временам это
действительно было грандиозное сооружение. После войны Дом промышленности
был реконструирован и расширен. Раньше он не был таким огромным, как сейчас,
но по тем временам являлся крупнейшим зданием в стране. Строил его как раз
Ротерт, потому и предложили назначить его начальником строительства метро.
Вначале я к этому строительству не имел отношения. Это было как бы
специальное строительство, хотя и в самом городе. Но спустя какое-то время
Каганович вдруг говорит мне: "Со строительством метро дело обстоит плохо, и
Вам придется как бывшему шахтеру заниматься детальным наблюдением за ним. На
первых порах, чтобы ознакомиться с ходом строительства, предлагаю Вам
бросить свою работу в горкоме партии, сходите на какие-то метрошахты, а
Булганин пойдет на другие. Побудьте там несколько дней и ночей, посмотрите
на все, изучайте с тем, чтобы можно было руководить по существу и знать само
дело".
Каганович в ту пору являлся первым секретарем горкома ВКП(б) и первым
секретарем Московского обкома партии, а одновременно -секретарем ЦК партии.
Главные его силы поглощала работа в ЦК, где он был фактически вторым
секретарем ЦК, замещая Сталина. Поэтому на мои плечи постепенно
перекладывались и большая работа по Москве и большая ответственность. Это
требовало огромного напряжения сил, если учесть, что соответствующих знаний
и опыта у меня не было. Приходилось брать усердием и старанием, затрачивая
массу усилий. Московская парторганизация была сложным организмом. Я счи-
\74\ тал, и не без оснований, что мне придется трудно, и прямо сказал об
этом Кагановичу. Тем не менее я стал вторым секретарем Московского горкома
ВКП(б), а через год- вторым секретарем обкома (после Рындина{10}). Наконец в
1935 г. я был избран первым секретарем, превратившись в профессионального
московского партработника. То была большая честь, влекшая за собой и большую
ответственность.
Вернусь к метрополитену. Предложение Кагановича мы приняли с восторгом.
Я тогда относился к Кагановичу с большим уважением, а он действительно был
человеком, преданным партии и практическому делу. В работе, которую он
проводил, он, как говорится, наломал немало дров, но не жалел при этом ни
сил, ни здоровья. Трудился преданно и упорно. Пошел я в метрошахты.
Спустился, осмотрел все и стал более конкретно представлять себе, что такое
метрополитен. Раньше это слово ничего для меня конкретно не означало. Когда
же глянул, то увидел, что это простые штольни, такие же, с какими я
встречался, работая в угольных шахтах. Правда, здесь картина была более
впечатляющей. В угольных шахтах все делалось вручную, зато по сравнению с
метро было больше порядка, и, видимо, работали там более квалифицированные
люди.
Булганин простудился в метрошахтах и заболел ишиасом, после чего долго
лежал в постели. Потом его послали лечиться в Мацесту. Одним словом, он
вышел из строя на долгое время, не помню, на какое, может быть, на месяц,
может быть, даже более того. Таким образом, руководство строительством
метрополитена как бы закрепилось за мною, и я стал отвечать за него. Я
регулярно докладывал Кагановичу о ходе работ и принимал во всем самое
деятельное участие. Прежде всего предложил Кагановичу: чтобы построить
метрополитен, нужны настоящие кадры.
Там кадры были очень слабенькие. Конечно, люди и работали, и учились, и
это похвально. Но только люди эти не знали горного дела. А тут надо было
вести горные работы в условиях подземной Москвы, в условиях московских
грунтов, часто плавунных, очень насыщенных водой. Кроме того, на поверхности
города имелись сооружения, которые легко могли быть разрушены в результате
обвалов и т. п. Все это требовало особой ответственности. Поэтому я
предложил пригласить горных инженеров. Тут - горные работы, поэтому горный
инженер будет вести работу значительно лучше тех, кто возглавлял здесь
шахты. Начали мы искать инженеров. Как говорится, не было бы счастья, да
несчастье помогло. Произошла заминка с добычей угля в Донбассе. Там
оказалось \75\ дело плохо в том смысле, что росли потребности, которые
опережали наши возможности. Подготовительные работы и закладка новых шахт
отставали от потребностей в угле. Послали в Донбасс Молотова. Он приехал
туда, но не разобрался в сути дела, потому что совершенно не знал горной
специфики.
Возглавлял тогда работы в Донбассе Егор Трофимович Абакумов, старый
шахтер, широко известный как человек, хорошо знающий шахтное дело. Он был
моим другом. Я с ним познакомился, когда вместе работали в 1912 - 1914 годах
на одной шахте, а в 1917 г., опять вместе, встречали революцию и стали
общественными деятелями на нашей шахте. Потом, после Гражданской войны, с
ним вместе мы восстанавливали шахты. Я вернулся из Красной Армии, а он был
управляющим рудниками. Меня партийная организация назначила заместителем к
нему (тогда парторганизация назначала руководителей). Я просто восхищался
его знанием дела. Человек же он был простой, истинно рабочий. То было
отличное сочетание: он прекрасно знал горное дело и оказался толковым
администратором.
На Политбюро, когда слушали доклад Молотова, то, видимо (я в деталях не
знаю эту историю), он предложил снять Абакумова. Таким вот ветром повеяло.
Вдруг у меня - звонок. Это звонит мне Каганович: "Вы знаете Абакумова?" -
"Да, я хорошо знаю Абакумова". - "Я из Политбюро. Абакумов, видимо, будет
снят со своего поста, и сейчас решается вопрос, где его использовать. Как Вы
смотрите на то, если взять Абакумова заместителем начальника строительства
метрополитена к Ротерту? Каково Ваше мнение?". Говорю: "Если Абакумов будет
снят со своего поста и нам отдадут его на должность заместителя, то лучшего
заместителя и искать не нужно. Он будет и замечательным начальником". "Нет,
- отвечает, - тут должность Ротерта".
За Ротертом шла слава крупного инженера, а Абакумов не был ни
инженером, ни строителем, а просто выходцем из рабочих, хотя экстерном
окончил штейгерское училище. Штейгер-практик: были такие люди в
капиталистическое время, знающие свое дело, хотя и не прошедшие классической
штейгерской школы... Так был к нам назначен Абакумов. Когда он приехал, мне
стало полегче, потому что мы с ним были друзья и вообще друг друга знали,
друг другу верили. Сейчас же стали мы приглашать горных инженеров.
Пригласили нашего хорошего знакомого и уважаемого товарища, инженера копей
Вишневецких{11} Александра Ивановича Шолохова, очень солидного специалиста.
Таким способом подобрали кадры, после чего работы в метрополитене двинулись
у нас \76\ увереннее.
Еще до приезда Абакумова Каганович предложил мне: "Как Вы смотрите,
если мы вас утвердим начальником строительства метрополитена?". Говорю: "Я
бы не хотел". - "Но ведь вы показали свои знания, свое умение. Собственно
говоря, сейчас мы уже рассматриваем Вас именно как руководителя
строительством метрополитена. Поэтому для вас нового тут было бы мало".
"Если состоится такое решение, - отвечаю, - то я буду делать все, что в моих
силах, но тогда попросил бы освободить меня от должности секретаря горкома
партии, потому что совмещать должность секретаря горкома и начальника
строительства метрополитена нельзя". "Нет, - говорит Каганович, - это
невозможно".
Позднее я узнал, что это было предложение Сталина. Каганович мне об
этом не сказал, Сталин же указал Кагановичу назначить меня по
совместительству, а когда я заявил, что по совместительству работать нельзя,
то все было оставлено так, как прежде. Собственно говоря, я 80 % своего
времени отдавал тогда метрополитену. И на работу в горком, и с работы ходил
через шахты метро. Какой у нас реально был рабочий день, сказать просто
трудно. Я вообще не знаю, сколько мы спали. Просто тратили минимум времени
на сон, а все остальные часы отдавали работе, делу.
Строительство продолжалось. Помню такой случай. Пришел ко мне молодой
инженер. Он мне очень понравился. До этого я его не знал, он работал раньше
в проектном отделе. Молодой, красивый парень, нарождавшийся специалист
нашего, советского времени; Маковский{12}, по-моему, была его фамилия.
Говорит он мне:
-Товарищ Хрущев, мы строим метрополитен немецким способом, то есть
открытым, траншеями. Для города это очень неудобно. Есть и другие методы
строительства, например, закрытый способ, с применением щитов, английский.
Там надо глубже копать, это будет немного дороже, но если принимать во
внимание возможность войны, то метро сможет служить и убежищем. К тому же в
этом случае строительство можно будет вести, уже не придерживаясь
транспортных магистралей, и проводить под домами. И для транспорта этот
метод тоже был бы лучше. Прошу Вас подумать, и если мне будет дано
поручение, то я мог бы сделать доклад по этому поводу. Кроме того, сейчас
решается вопрос о способе эвакуации пассажиров. Павел Павлович Ротерт
готовит заказы на лифты. Это тоже немецкий способ. А почему бы не сделать
эскалаторы?
Я, признаться, впервые услышал тогда это слово и не знал, с \77\ чем
его едят. Спросил, что это значит? Он объяснил мне, насколько я мог его
понять. Мне это не показалось какой-то замысловатой сверхсложностью. Говорю
ему: "Хорошо, я доложу товарищу Кагановичу, мы обменяемся мнениями, и тогда
я Вам отвечу". Он попросил меня ничего не говорить, однако, Ротерту, потому
что тот весьма строг и ревнив: "Я и так пошел к Вам без его ведома, не
сообщив ему. Я знаю, что ему докладывать бесполезно, он осудит меня, не
выслушав, потому что он очень самоуверенный человек". Доложил я Кагановичу.
Каганович отвечает: "Вы заслушайте его более подробно насчет эскалаторов, а
уж тогда станем или не станем заказывать лифты".
Ротерт доказывал нам, что эти лифты мы в своей стране построить не
сможем, а можно их заказать только в Англии или в Германии. Но для этого
нужно иметь золото. Золото же тогда у нас было на вес золота. Его было мало,
и поэтому расходовалось оно очень скупо, и я считаю, что это было весьма
разумно. Добиться, чтобы нам дали золото на строительство метрополитена,
долгое время оставалось нашей мечтой, которую мы считали просто несбыточной:
во-первых, нам не дадут, во-вторых, и сами мы знали, что золота-то нет. Его
расходовали на более важные нужды, чем метрополитен. Но мы все-таки
готовились поставить данный вопрос.
Когда Маковский доложил мне более подробно, я сказал, что теперь должен
послушать Ротерта. Пригласил Павла Павловича, пригласил и других людей и
сказал, что вот товарищ Маковский выдвигает такие-то предложения. Надо было
видеть эту картину: Маковский - молодой человек, изящный, хрупкий, красавец
рекламной внешности, а Ротерт - уже старый человек, огромного роста. Он как
глянул на него из-под своих нависших бровей, так, знаете, будто крокодил на
кролика. Тот смутился, однако не растерялся: молодой был, но зубастый. Он
начал высказывать Павлу Павловичу с очень большим уважением и корректно свою
точку зрения: говорил, что она более прогрессивная; что мы используем
устаревший метод; начал ссылаться на Англию: тоннели глубокого заложения уже
проложены в Лондоне, и станция Пиккадилли сделана с помощью эскалаторов. Это
лучшая станция в аристократическом районе Лондона. Поэтому и нам бы сейчас
не худо взять такое же направление работы. Ротерт с презрением посмотрел на
него, назвал мальчишкой, заявил, что он говорит необдуманно, безответственно
и пр. Но тот уже посеял свои семена. Я стоял на стороне Маковского, но когда
мы начали готовить доклад в ЦК, то о строительстве с глубоким залеганием
\78\ станций и об эскалаторах пока не говорили, так как считали, что рано
ставить вопрос о золоте, а без него тут не обойтись.
Встал также вопрос, что при работе новым способом могут быть несколько
растянуты сроки в сравнении с утвержденными сроками окончания строительства
метрополитена. К тому же надо было предусмотреть некоторое удорожание
строительства. Все это требовалось решать в правительстве и в Политбюро.
Поставили прежде вопрос в Политбюро. Но сначала Каганович собрал заседание в
МК партии с докладом Ротерта. Ротерт был довольно упрямый человек. Для
инженера это похвально. Он имел свою точку зрения и отстаивал ее до конца.
Так он и не согласился с нами.
Каганович был очень смущен: надо идти в Политбюро, к Сталину, а Ротерт
против. Сталин может нас не поддержать. Но иного выхода не было, потому что
Сталин был уже подготовлен: ему говорили о разногласиях, да и заседание было
назначено. Пошли. Ротерт доложил свое, потом начали выступать мы. Выступал
ли я, сейчас не помню. Но спор разгорелся. Ротерт сказал: "Дорого". Тут
Сталин ответил ему резко: "Товарищ Ротерт, вопрос о том, что - дорого, а что
- дешево, решает правительство. Я ставлю вопрос о технике. Можно ли
технически сделать то, что предлагает этот молодой инженер Маковский?". -
"Технически это можно сделать, но будет дорого". - "За это отвечает
правительство. Мы принимаем глубокое заложение". Так и постановили. Мне это
очень понравилось. Сталин решал смело: да, будет дороже, но сразу решался и
вопрос обороны. Ведь это были бомбоубежища на случай будущей войны.
Действительно, метрополитен сыграл свою роль не только как транспортное
сооружение: во время войны его станции служили убежищами. Одно время даже
узел связи и некоторые другие помещения Ставки Верховного Главнокомандования
размещались на станции метро "Кировская"*. Так было дано новое направление в
строительстве метрополитена.
*Сейчас - "Чистые Пруды".
Время реконструкции народного хозяйства до 1935 г. было периодом
большого подъема в партии и в стране. Шла индустриализация, велось
строительство заводов в Москве и других городах: Шарикоподшипникового,
Нефтегазового, Электрозавода, Дукс (авиазавод номер 1), потом развернулась
реконструкция Москвы. Строительство, конечно, было по сегодняшним масштабам
мизерным, но тогда мы располагали другими возможностями, \79\ и поэтому все
было труднее. Строили метрополитен. Начали сооружать канал Москва - Волга.
Стали перестраивать мосты через Москву-реку. По тому времени такие работы
считались грандиозными.
Именно на мою долю как второго секретаря горкома партии, а фактически
первого, поскольку Каганович был очень загружен по линии ЦК, приходилось все
это строительство. Даже отказавшись от должности начальника метростроя, я
ничего не выиграл и не проиграл, потому что фактически руководил им, и не
"вообще", а очень конкретно отвечал за него. План реконструкции города
Москвы слушался на Пленуме ЦК партии. Я не помню, выступал ли там Сталин по
этому вопросу, однако основные направления плана были доложены ему еще до
Пленума, на заседании Политбюро. Сталин высказал свою точку зрения, и она
была полностью отражена затем в Генеральном плане реконструкции Москвы.
Вновь скажу, что участие Сталина в решении конкретных вопросов нравилось
мне, человеку молодому, который только еще приобщался к городским вопросам,
тем более Москвы. Москва того времени уже была крупным городом, но с
довольно отсталым городским хозяйством: улицы неблагоустроены; не было
должной канализации, водопровода и водостоков; мостовая, как правило,
булыжная, да и булыга лежала не везде; транспорт в основном был конным.
Сейчас страшно даже вспомнить, но было именно так.
Пленум ЦК положил начало реконструкции города на новых основах. Это был
шаг вперед, и большой шаг. Здесь опять мы увидели внимание и заботу товарища
Сталина о Москве и москвичах. Да, так тогда говорили, особенно Лазарь
Моисеевич Каганович любил подхалимские эпитеты такого рода, они тотчас
подхватывались всеми, и получался гулкий отзвук, прокатывавшийся эхом по
всей Москве. Это восхваление с течением времени нарастало.
Вспоминаю, как проходил XVII съезд ВКП(б), на котором я был избран
членом Центрального Комитета партии. Скажу о технике голосования при выборах
членов ЦК. Она произвела на меня сильное впечатление своей демократичностью.
Были выдвинуты кандидаты, затем занесены в список, бюллетени розданы
делегатам съезда. Правда, возможности для выбора было предоставлено
делегатам мало: кандидатов занесли в список столько, сколько и необходимо
было избрать в состав ЦК его членами и кандидатами, далее - членами
Ревизионной комиссии, и ни на одного человека больше или меньше. Каждому
делегату предоставлялась \80\ возможность выразить свое отношение к тому или
другому кандидату, то есть оставить его в списке или вычеркнуть. После
получения бюллетеней для голосования делегаты сейчас же разбредались,
присаживались и штудировали списки: решали, кого оставить, а кого
вычеркнуть. Некоторые товарищи (судя по личному наблюдению) довольно усердно
занимались этим делом. Сталин же демонстративно на глазах у всех, получив
списки, подошел к урне и опустил туда не глядя. Для меня этот поступок
выглядел как-то по-особому. Только потом я понял, что ни одной кандидатуры
без благословения Сталина не было в списки занесено, поэтому еще раз читать
их ему не было никакой необходимости.
Один из эпизодов произвел на меня удручающее впечатление. Перед
голосованием Каганович инструктировал нас, молодых, как относиться к спискам
кандидатов, причем делал это доверительно, чтобы никто не узнал. Он
порекомендовал вычеркнуть из списков тех или иных лиц, в частности
Ворошилова и Молотова, а мотивировал тем, что не должно получиться, что
Сталин получит меньше голосов, чем Ворошилов, Молотов или другие члены
Политбюро. Говорил, что это делается из политических соображений, и мы
отнеслись к такому призыву с пониманием. И все-таки это произвело на меня
плохое впечатление. Как же так? Член Политбюро, секретарь ЦК и Московского
комитета партии, большой авторитет для нас, и вдруг рекомендует заниматься
столь недостойной для члена партии деятельностью.
При голосовании и подсчете голосов техника дела тогда была такой:
объявлялось число голосующих и количество голосов, поданных за каждого
кандидата. Помню, что Сталин не получил всех голосов: шесть человек, как
объявили, проголосовали против. Почему я хорошо это запомнил? Потому что
когда произнесли "Хрущев", то у меня тоже не хватило шести голосов. Я
почувствовал себя на седьмом небе: против меня проголосовали только шесть
делегатов, против Сталина -тоже шесть, а кто же такой я в сравнении со
Сталиным? Я считал тогда, что подсчет голосов реально соответствует
действительности. Многие другие товарищи получили по нескольку десятков или
даже, по-моему, по сотне голосов против. Получивший абсолютное большинство
голосов считался избранным.
В тот период я довольно часто имел возможность непосредственно общаться
со Сталиным, слушать его и получать от него прямые указания по тем или
другим вопросам. Я был тогда буквально очарован Сталиным, его
предупредительностью, его вниманием, \81\ его осведомленностью, его заботой,
его обаятельностью и, честно, восхищался им.
В ту пору все мы были очень увлечены работой, трудились с большим
чувством, с наслаждением, лишая себя буквально всего. Мы не знали отдыха.
Очень часто на выходные дни, когда еще они были (потом они исчезли),
назначались либо конференции, либо совещания, либо массовки. Партийные и
профсоюзные работники всегда находились с массами: на заводах, на фабриках,
работали с воодушевлением, жили же довольно скромно, даже более чем скромно.
Я, например, материально был обеспечен лучше, когда работал рабочим до
социалистической революции, чем тогда, когда являлся секретарем Московских
городского и областного комитетов партии.
Главное для нас состояло в том, чтобы наверстать упущенное, создать
тяжелую индустрию и оснастить Красную Армию современным вооружением,
находясь в капиталистическом окружении, превратить СССР в неприступную
крепость. Мы помнили слова Ленина, что через 10 лет существования Советской
власти страна станет неприступной, жили одной этой мыслью и ради нее. То
время, о котором я вспоминаю, было временем революционных романтиков.
Сейчас, к сожалению, не то. В ту пору никто и мысли не допускал, чтобы иметь
личную дачу: мы же коммунисты! Ходили мы в скромной одежде, и я не знаю,
имел ли кто-нибудь из нас две пары ботинок. А костюма, в современном его
понимании, не имели: гимнастерка, брюки, пояс, кепка, косоворотка - вот,
собственно, и вся наша одежда.
Сталин служил и в этом хорошим примером. Он носил летом белые брюки и
белую косоворотку с расстегнутым воротником. Сапоги у него были простые.
Каганович ходил в военной гимнастерке, Молотов - во френче. Внешне члены
Политбюро вели себя скромно и, как это виделось, все свои силы отдавали делу
партии, страны, народа. Некогда даже было читать художественную литературу.
Помню, как-то Молотов спросил меня: "Товарищ Хрущев, Вам удается читать?". Я
ответил: "Товарищ Молотов, очень мало". - "У меня тоже так получается. Все
засасывают неотложные дела, а ведь читать надо. Понимаю, что надо, но
возможности нет". И я тоже понимал его.
С каким трудом я вырвался, придя из Красной Армии в 1922 г., учиться на
рабочем факультете! Не дав мне закончить рабфак, меня послали на партработу.
Только позже я вымолил у ЦК КП(б)У разрешение учиться в Промышленной
академии. Но и там я и работал, и учился одновременно, был активным
политическим деятелем \82\ разных ступенек и рангов, активно стоял на
позициях ЦК, боровшегося за генеральную линию партии. Партруководители
находились тогда как бы вне обычных человеческих отношений - не могли жить
для себя. Если кто-то увлекался литературой, то его даже упрекали: вместо
того, чтобы работать, читаешь. А уж если он учился, чтобы получить среднее
или, боже упаси, высшее образование, значит, это бездельник, который просто
не хочет работать над укреплением Советского государства. Вот такая тогда
была обстановка.
Помню, как-то Сталин сказал: "Как же это случилось так, что троцкисты и
"правые" получили привилегию? Центральный Комитет им не доверяет, сместил их
с партийных постов, и они устремились в высшие учебные заведения. Теперь
многие из них уже закончили вузы и идут дальше, в науку. А люди, которые
твердо стояли на позициях генеральной линии партии и занимались практической
работой, не имели возможности получить высшее образование, повысить свой
уровень знаний и свою квалификацию...". Он даже назвал тогда некоторых лиц в
качестве примера. Но никто не считал, что приносит себя в жертву. Нет!
Работали с удовольствием, с большим энтузиазмом, потому что считали его
главным. Основное сейчас - укрепить наше государство. Пройдет какой-то
период времени, необходимый для того, чтобы создать тяжелую промышленность,
перевооружить наше сельское хозяйство, коллективизировать его, создать
могучую армию и тем самым сделать советские границы неприступными для
врагов.
В те годы в Москве и Московской области, как и в других областях,
развернулось колоссальное строительство заводов, шла реконструкция самой
Москвы, осуществлялось строительство метрополитена и мостов. Начали сразу
возводить несколько мостов - Крымский, Каменный, Москворецкий и другие. Все
это делалось капитально и буквально преобразило город. Одним словом, из
Москвы ситцевой создавали Москву индустриальную. А политически вопрос
связывался с тем, что ситцевая Москва порождает "правые" настроения, которые
отражали Угланов, Уханов{13} и другие московские лидеры. Угланов возглавлял
ранее московских большевиков, но принадлежал к "правым".
В 1935 г. москвичи отпраздновали окончание первой очереди строительства
метрополитена. Многие получили правительственные награды. Я был удостоен
сразу ордена Ленина. Это был мой первый орден. Булганин получил орден
Красной Звезды, поскольку он уже награждался орденом Ленина за успешное
руководство \83\ работой Электрозавода, директором которого он являлся.
Помнится, Булганин имел орден Ленина под десятым номером. Это в ту пору
очень подчеркивалось. У меня был орден Ленина с номером где-то около 110. Мы
пышно отпраздновали завершение строительства первой очереди метрополитена,