Страница:
Какого дьявола я здесь? Да, да, именно так я и думаю, к чему лукавить, подыскивая более мягкие выражения. Что заставило меня забраться в такую даль? Что вынесу я из этого плавания, кроме хронической дистрофии, или того хуже — развившейся от непомерных нагрузок гипертонии. Вместо плюс сто процентов (а кое-где и выше) пустынного коэффициента вкупе с безводными, которые получают нормальные люди, работающие в условиях, минус сто восемьдесят кровных рублей, уплаченных за питание и дорогу, и опять-таки минус двадцать четыре дня честно заработанного отпуска. Кто и какими коврижками меня сюда заманил? Романтикой? Так она кончалась в первый же день плавания. Романтика — создание нежное, утонченное, бытовизма не любит. Ей пустые болтанки на морской воде да боль от ожогов по всему телу противопоказана. Она хороша дома, возле телевизора, когда грелка под ногами и форточка на запоре. Тогда после второго ужина хоть на Эверест… А здесь жара да мокрота, и только. Что ж, каждого, кто неделю в мокрых штанах просидел, романтиком называть? Так тогда, извините, до двух лет мы все романтики. Какая прелесть в том, что я надрываюсь дни напролет и не могу быть уверенным, что завтра не будет хуже? Хотя, если честно, я сомневаюсь, что хуже бывает.
На что замахнулся? На стихию! Что могу противопоставить я, маленький человечек, состоящий из тонких мышц и четырех литров теплой крови, ее бесконечной силе и могуществу! Прихлопнет, как разозлившийся конь слепня, и фамилии не спросит.
Что мною двигало, когда я покупал билет до Аральского моря? Глупость? Нет! Вернее, не только, в противном случае я бы сошел с дистанции на острове Барса-Кельмес. Ничто бы меня не удержало. Тогда что? Я не ищу землю обетованную. Меня не ждет впереди неоткрытый материк, а этот вынырнувший из глубин остров никого не заинтересует, в любой момент он может вновь погрузиться в пучину. Меня не увековечат в географических названиях. Я не разбогатею в конце пути. Я рискую просто исчезнуть из жизни. Кроме нескольких самых близких мне людей, этого никто не заметит. Во имя чего я рискую? Я задаю себе этот вопрос и не знаю на него ответа. Может быть, его просто нет здесь, на острове?
— Смена! — командует Сергей.
Я отхожу назад, вцепляюсь в корму. У меня болят мышцы ног, рук, шеи, живота. Я смутно знаю, что такое грыжа, но в том, что она скоро вылезет — уверен! Задыхаясь, подволакиваю ноги по донному ракушечнику.
— Никогда больше я не отойду от дома дальше чем на две трамвайные остановки, — даю я себе внутренний зарок.
С детскими фантазиями покончено! Мальчишка! Начитался приключенческих книжек, потянуло на остренькое. Только ведь об это остренькое и порезаться можно. Не подумал об этом. Ума не хватило! Теперь хлебай эту самую романтику ложками и не жалуйся! Никто тебя сюда за уши не тянул! Чего бы я ни дал сейчас, лишь бы оказаться дома, в своем, не таком обширном, как этот, но зато надежном, понятном до мелочей мирке. Мой дом — моя крепость — верно во всех отношениях. Там я повелеваю обстоятельствами — здесь они мной вертят, как хотят.
— Стоп, — уперлись в низкий песчаный островок. На сегодня хватит! Через час наступит темнота. А еще надо готовить сигнальные костры, бивак.
Втаскиваем плот носом на берег. Валимся тут же на песок и четверть часа недвижимо лежим, приходя в себя. Перенапряженные мышцы ноют. Я ни о чем не способен думать, даже о еде! Я опустошен. Во мне живут только боль и страх перед тем моментом, когда надо будет вставать и снова работать. Если бы не они, можно было бы подумать, что я умер. Я прикрываю глаза и проваливаюсь в короткий, но глубокий сон. Но даже в сновидениях присутствуют все те же боль и страх. На этом проклятом острове мне от них не избавиться.
— Андрей, за дровами, — тронул меня за руку Сергей.
Я оторвал онемевший затылок от песка. Сел на колени. К вискам прилила тупая боль. Замотал головой — не помогло. Наклонившись, уперся лбом в песок. Через минуту боль слегка отпустила.
Земля, на которой мы остановились, была махонькая и голая. Ближайшие дрова можно было обнаружить, лишь пройдя метров четыреста по воде до основного острова. Сергей пристраивался печь лепешки. Выложил очаг, собирал сухие веточки, колючую траву, связывал их в пуки, в таком виде горение протекало более экономно. Запасенных дров могло хватить не более чем на тридцать минут. За это время мы с Татьяной должны были раздобыть дополнительное топливо.
Пролив оказался больше и глубже, чем мы предполагали. Кое-где провалились по пояс. На берегу разошлись в разные стороны. Татьяна обследовала прибрежные пляжи, я пошел в глубь острова. Под ногами хрустел ракушечник. Ничего, что могло дать пищу огню, не находилось. Я взошел на ближайший холм и от неожиданности замер. Впереди было море. Не залив, где мы блуждали столько дней, настоящее море, синее до черноты. Здесь остров был в ширину не больше четырех километров. Развернувшись, я побежал навстречу Войцевой, сообщить радостную весть.
Татьяна возле самой воды пыталась поднять полузанесенный песком телеграфный столб, который наверняка проделал водное путешествие не меньшее, чем мы. Мое сообщение Войцева встретила без особого энтузиазма.
— Ну и что? — сказала она. — Близок локоть, да не укусишь! — Татьяна уже не раз поражала меня своим обычно не свойственным женщинам хладнокровием. Я представил, как придется тащить здесь плот, и мои восторги поостыли. Неделя изматывающего труда — это, если пойдет гладко.
Татьяна с кряхтением оторвала от земли один конец бревна и пыталась подлезть под него плечом.
— Танька, брось! — миром попросил я, сильно сомневаясь, что это бревно, неизвестно сколько лет пролежавшее у самой воды, способно гореть.
Войцева крякнула, выпрямилась.
— Войцева! — грозно рыкнул я, но она молча продолжала свое глупое дело. Если Татьяне что-то взбрело в голову, спорить безнадежно, тем более что сегодня она явно не в духе. У нее хватит терпения простоять вот так, изображая жертву моей невоспитанности (не мог помочь слабой женщине), и час, и два. Понося в уме упрямство, я подлез под второй конец бревна. Шли, шатаясь на нетвердо ступающих ногах. Для наших ослабевших тел нагрузка была явно велика.
По дороге, не снимая с плеча ноши, я, наклонившись, подобрал два деревца саксаула. Навлекать на свою голову справедливый гнев Сергея за возвращение без топлива — бревно за дрова я не считал — не хотелось. Пусть лучше пострадают мои руки из-за лишнего груза, чем и без того расшатанные нервы от угроз и витиеватых проклятий Сергея. Татьяна пыхтела сзади, но сдаваться не намеревалась. Она, не подумав, ухватилась за гуж и теперь пыталась доказать, что дюжа.
«Пусть кряхтит, — злорадно думал я, — глупость должна вознаграждаться по заслугам. Жалости она от меня не дождется — дудки!» Еще наддал темп. Татьяна стала сбиваться с ритма шагов.
— Может, бросим бревно? — внешне миролюбиво предложил я.
Татьяна, не в силах ответить членораздельно из-за частого дыхания, отрицательно замычала.
«Ну, тогда тащи, шевели ножками», — подумал я. Мне тоже было тяжело, и от этого я злился больше. Когда шли по воде, оступился, чуть было не обрушил столб на собственную голову. Хорош бы я был, погибнув от бревна, которое сам же притащил за полтора километра. Глупее смерти не придумаешь!
Салифанова в лагере, куда мы наконец дотащились, не было. Мы ошарашенно шарили глазами по сторонам, стоя возле догорающего костровища. На донышке перевернутой кастрюли было сложены лепешки.
— Сергей! — крикнул я.
Салифанов невнятно ответил мне из-за низеньких прибрежных кустов. Как можно умудриться спрятаться за ними, непонятно. Я шагнул в сторону, с которой доносился голос, и сразу увидел Сергея, низко сидящего на коленях. Поэтому он и был скрыт от наших взоров. Он что-то рассматривал, озабоченно шевеля пальцами песок. Когда я подошел ближе, он молча ткнул подбородком себе под ноги. На влажном прибрежном песке были четко отпечатаны следы.
Три ровных черты сходились в пучок, словно три растопыренных пальца. Поражал не вид следа — его величина. Таких размеров птиц в природе не существовало.
Я мысленно подрисовывал к тем палочкам следа ногу, потом тело, крылья, потом шею и голову. Птица вышла ужасающих размеров. Вспомнились мрачные сказки про злоключения Синдбада-Морехода: железные птицы, утаскивающие незадачливых моряков в гнезда на пищеварительную потребу своим птенцам. Я невольно оглянулся, ища на горизонте черный силуэт приближающейся птицы-монстра. Я не верил сказкам, я жил в век телевизионного вещания и популярной передачи «В мире животных». Я знал: на земле не существует птиц, больших по размеру, чем страус, но тот не летает, а скачет по саванне, как заяц-русак, потому что такую тушу крылья в воздух не поднимут. Прибежать сюда из Африки страус не мог, его бы остановило море. Но я видел следы. Мои знания расходились с моими наблюдениями. Я должен был либо верить учебникам зоологии, либо своим глазам. «Может, здесь какой-нибудь птеродактиль сохранился в живом виде, как Лох-Несское чудовище? — мелькнула дикая мысль, но я тут же отказался от нее. — Или просто Салифанов решил по старой памяти шуткануть?» — заподозрил я подвох. Пальцем или прутиком нацарапал на песке следы и с наслаждением ждет, когда у меня на голове волосы зашевелятся и встанут по стойке смирно. Я с подозрением взглянул на Сергея. Но он был необыкновенно серьезен. Наверное, поняв мои мысли, он показал глазами вокруг. Следов было множество, они шли к воде, поднимались на ближайший холмик. Нацарапать столько картинок за короткий срок Сергей не мог, тем более что следы были очень похожи, просто идентичны. Вид множественности отпечатков немного успокоил. Ужасы по-настоящему серьезны в единственном числе. Пугает один леший. Сто леших — это уже ближе к комедии. Я представил стаю железных птиц, летящих, бренчащих, скрипящих проржавевшим металлом, капающих с суставов почерневшим машинным маслом. Нет, это совсем не то, что одна гигантская птица, подкрадывающаяся сзади. Я вновь непроизвольно оглянулся, неприятно почувствовав кожей, как железные острые когти смыкаются на моей тонкой шее. Но это уже был страх на излете.
Мистическая эмоциональность предков сменилась присущим современному человеку нездоровым скептицизмом. Я не фантазировал объяснения, я хотел в точности знать, кто или что здесь топталось.
— Представляешь, если этот пернатый друг долбанет клювом по темечку, — присвистнул Салифанов.
Я представил и понял, что мое темечко такой встречи явно не выдержит.
— А что за птица? — спросил, надеясь услышать успокоительный ответ.
— Откуда я знаю, — поморщился Сергей, — но догадываюсь, что нам здесь лучше не засиживаться.
Я вспомнил рассказы моряков про то, как чайки выклевывали глаза людям, неосторожно потревожившим их гнездовья. Может, нам, как говорит Серега, «свистели в уши», но проверять правильность полученных сведений на себе я не желал. Береженого бог бережет!
— Наверное, это фламинго или пеликаны, — предположила Войцева, — у всех водоплавающих лапы непропорциональны телу.
Я изменил нарисованный в воображении портрет птицы согласно новым масштабам, пересмотрев соотношение голова-тело-ноги. Получилось вполне приемлемо. Теперь, когда страх быть склеванным приглушился, во мне проснулись другие насущные заботы.
— Это еще кто кого съест! — расхрабрился я, подчиняясь нахлынувшим инстинктам. Коль убежал от хищника, думай, кого можешь слопать сам.
— В этом цыпленке, — показал Сергей на следы, — килограммов шесть натурального мяса!
Похоже, мы мыслили параллельно и в одном направлении.
— Водоплавающие птицы воняют рыбой! — остерегла Войцева.
— Хоть тухлыми мухоморами, — не испугался Сергей.
Интересно, откуда он может знать, как пахнут тухлые мухоморы?
— Я бы сейчас не побрезговал любой божьей тварью — хоть летающей, хоть плавающей, — заверил он Татьяну.
Салифанову можно было верить. Раз он сказал, что съест, значит, съест!
Уже заметно стемнело. Вернулись в лагерь, разобрали уже почти холодные лепешки. Когда устраивались спать, Сергей, подгребая под голову песок вместо отсутствующей подушки, вспомнил:
— Прилетит под утро такая штучка и склюет нас, как навозных червяков.
Всю ночь в снах я талантливо развивал сюжет, предложенный Салифановым. Я бегал от птиц. Возле меня в землю с грохотом врубались железные клювы. Меня несколько раз отлавливали, утаскивали в гнездо, где жизнерадостные птенцы тянули вверх свои бездонные пасти. Я многократно просыпался, тревожно слушал ночь и все ждал каких-нибудь происшествий.
Глава 18
Глава 19
На что замахнулся? На стихию! Что могу противопоставить я, маленький человечек, состоящий из тонких мышц и четырех литров теплой крови, ее бесконечной силе и могуществу! Прихлопнет, как разозлившийся конь слепня, и фамилии не спросит.
Что мною двигало, когда я покупал билет до Аральского моря? Глупость? Нет! Вернее, не только, в противном случае я бы сошел с дистанции на острове Барса-Кельмес. Ничто бы меня не удержало. Тогда что? Я не ищу землю обетованную. Меня не ждет впереди неоткрытый материк, а этот вынырнувший из глубин остров никого не заинтересует, в любой момент он может вновь погрузиться в пучину. Меня не увековечат в географических названиях. Я не разбогатею в конце пути. Я рискую просто исчезнуть из жизни. Кроме нескольких самых близких мне людей, этого никто не заметит. Во имя чего я рискую? Я задаю себе этот вопрос и не знаю на него ответа. Может быть, его просто нет здесь, на острове?
— Смена! — командует Сергей.
Я отхожу назад, вцепляюсь в корму. У меня болят мышцы ног, рук, шеи, живота. Я смутно знаю, что такое грыжа, но в том, что она скоро вылезет — уверен! Задыхаясь, подволакиваю ноги по донному ракушечнику.
— Никогда больше я не отойду от дома дальше чем на две трамвайные остановки, — даю я себе внутренний зарок.
С детскими фантазиями покончено! Мальчишка! Начитался приключенческих книжек, потянуло на остренькое. Только ведь об это остренькое и порезаться можно. Не подумал об этом. Ума не хватило! Теперь хлебай эту самую романтику ложками и не жалуйся! Никто тебя сюда за уши не тянул! Чего бы я ни дал сейчас, лишь бы оказаться дома, в своем, не таком обширном, как этот, но зато надежном, понятном до мелочей мирке. Мой дом — моя крепость — верно во всех отношениях. Там я повелеваю обстоятельствами — здесь они мной вертят, как хотят.
— Стоп, — уперлись в низкий песчаный островок. На сегодня хватит! Через час наступит темнота. А еще надо готовить сигнальные костры, бивак.
Втаскиваем плот носом на берег. Валимся тут же на песок и четверть часа недвижимо лежим, приходя в себя. Перенапряженные мышцы ноют. Я ни о чем не способен думать, даже о еде! Я опустошен. Во мне живут только боль и страх перед тем моментом, когда надо будет вставать и снова работать. Если бы не они, можно было бы подумать, что я умер. Я прикрываю глаза и проваливаюсь в короткий, но глубокий сон. Но даже в сновидениях присутствуют все те же боль и страх. На этом проклятом острове мне от них не избавиться.
— Андрей, за дровами, — тронул меня за руку Сергей.
Я оторвал онемевший затылок от песка. Сел на колени. К вискам прилила тупая боль. Замотал головой — не помогло. Наклонившись, уперся лбом в песок. Через минуту боль слегка отпустила.
Земля, на которой мы остановились, была махонькая и голая. Ближайшие дрова можно было обнаружить, лишь пройдя метров четыреста по воде до основного острова. Сергей пристраивался печь лепешки. Выложил очаг, собирал сухие веточки, колючую траву, связывал их в пуки, в таком виде горение протекало более экономно. Запасенных дров могло хватить не более чем на тридцать минут. За это время мы с Татьяной должны были раздобыть дополнительное топливо.
Пролив оказался больше и глубже, чем мы предполагали. Кое-где провалились по пояс. На берегу разошлись в разные стороны. Татьяна обследовала прибрежные пляжи, я пошел в глубь острова. Под ногами хрустел ракушечник. Ничего, что могло дать пищу огню, не находилось. Я взошел на ближайший холм и от неожиданности замер. Впереди было море. Не залив, где мы блуждали столько дней, настоящее море, синее до черноты. Здесь остров был в ширину не больше четырех километров. Развернувшись, я побежал навстречу Войцевой, сообщить радостную весть.
Татьяна возле самой воды пыталась поднять полузанесенный песком телеграфный столб, который наверняка проделал водное путешествие не меньшее, чем мы. Мое сообщение Войцева встретила без особого энтузиазма.
— Ну и что? — сказала она. — Близок локоть, да не укусишь! — Татьяна уже не раз поражала меня своим обычно не свойственным женщинам хладнокровием. Я представил, как придется тащить здесь плот, и мои восторги поостыли. Неделя изматывающего труда — это, если пойдет гладко.
Татьяна с кряхтением оторвала от земли один конец бревна и пыталась подлезть под него плечом.
— Танька, брось! — миром попросил я, сильно сомневаясь, что это бревно, неизвестно сколько лет пролежавшее у самой воды, способно гореть.
Войцева крякнула, выпрямилась.
— Войцева! — грозно рыкнул я, но она молча продолжала свое глупое дело. Если Татьяне что-то взбрело в голову, спорить безнадежно, тем более что сегодня она явно не в духе. У нее хватит терпения простоять вот так, изображая жертву моей невоспитанности (не мог помочь слабой женщине), и час, и два. Понося в уме упрямство, я подлез под второй конец бревна. Шли, шатаясь на нетвердо ступающих ногах. Для наших ослабевших тел нагрузка была явно велика.
По дороге, не снимая с плеча ноши, я, наклонившись, подобрал два деревца саксаула. Навлекать на свою голову справедливый гнев Сергея за возвращение без топлива — бревно за дрова я не считал — не хотелось. Пусть лучше пострадают мои руки из-за лишнего груза, чем и без того расшатанные нервы от угроз и витиеватых проклятий Сергея. Татьяна пыхтела сзади, но сдаваться не намеревалась. Она, не подумав, ухватилась за гуж и теперь пыталась доказать, что дюжа.
«Пусть кряхтит, — злорадно думал я, — глупость должна вознаграждаться по заслугам. Жалости она от меня не дождется — дудки!» Еще наддал темп. Татьяна стала сбиваться с ритма шагов.
— Может, бросим бревно? — внешне миролюбиво предложил я.
Татьяна, не в силах ответить членораздельно из-за частого дыхания, отрицательно замычала.
«Ну, тогда тащи, шевели ножками», — подумал я. Мне тоже было тяжело, и от этого я злился больше. Когда шли по воде, оступился, чуть было не обрушил столб на собственную голову. Хорош бы я был, погибнув от бревна, которое сам же притащил за полтора километра. Глупее смерти не придумаешь!
Салифанова в лагере, куда мы наконец дотащились, не было. Мы ошарашенно шарили глазами по сторонам, стоя возле догорающего костровища. На донышке перевернутой кастрюли было сложены лепешки.
— Сергей! — крикнул я.
Салифанов невнятно ответил мне из-за низеньких прибрежных кустов. Как можно умудриться спрятаться за ними, непонятно. Я шагнул в сторону, с которой доносился голос, и сразу увидел Сергея, низко сидящего на коленях. Поэтому он и был скрыт от наших взоров. Он что-то рассматривал, озабоченно шевеля пальцами песок. Когда я подошел ближе, он молча ткнул подбородком себе под ноги. На влажном прибрежном песке были четко отпечатаны следы.
Три ровных черты сходились в пучок, словно три растопыренных пальца. Поражал не вид следа — его величина. Таких размеров птиц в природе не существовало.
Я мысленно подрисовывал к тем палочкам следа ногу, потом тело, крылья, потом шею и голову. Птица вышла ужасающих размеров. Вспомнились мрачные сказки про злоключения Синдбада-Морехода: железные птицы, утаскивающие незадачливых моряков в гнезда на пищеварительную потребу своим птенцам. Я невольно оглянулся, ища на горизонте черный силуэт приближающейся птицы-монстра. Я не верил сказкам, я жил в век телевизионного вещания и популярной передачи «В мире животных». Я знал: на земле не существует птиц, больших по размеру, чем страус, но тот не летает, а скачет по саванне, как заяц-русак, потому что такую тушу крылья в воздух не поднимут. Прибежать сюда из Африки страус не мог, его бы остановило море. Но я видел следы. Мои знания расходились с моими наблюдениями. Я должен был либо верить учебникам зоологии, либо своим глазам. «Может, здесь какой-нибудь птеродактиль сохранился в живом виде, как Лох-Несское чудовище? — мелькнула дикая мысль, но я тут же отказался от нее. — Или просто Салифанов решил по старой памяти шуткануть?» — заподозрил я подвох. Пальцем или прутиком нацарапал на песке следы и с наслаждением ждет, когда у меня на голове волосы зашевелятся и встанут по стойке смирно. Я с подозрением взглянул на Сергея. Но он был необыкновенно серьезен. Наверное, поняв мои мысли, он показал глазами вокруг. Следов было множество, они шли к воде, поднимались на ближайший холмик. Нацарапать столько картинок за короткий срок Сергей не мог, тем более что следы были очень похожи, просто идентичны. Вид множественности отпечатков немного успокоил. Ужасы по-настоящему серьезны в единственном числе. Пугает один леший. Сто леших — это уже ближе к комедии. Я представил стаю железных птиц, летящих, бренчащих, скрипящих проржавевшим металлом, капающих с суставов почерневшим машинным маслом. Нет, это совсем не то, что одна гигантская птица, подкрадывающаяся сзади. Я вновь непроизвольно оглянулся, неприятно почувствовав кожей, как железные острые когти смыкаются на моей тонкой шее. Но это уже был страх на излете.
Мистическая эмоциональность предков сменилась присущим современному человеку нездоровым скептицизмом. Я не фантазировал объяснения, я хотел в точности знать, кто или что здесь топталось.
— Представляешь, если этот пернатый друг долбанет клювом по темечку, — присвистнул Салифанов.
Я представил и понял, что мое темечко такой встречи явно не выдержит.
— А что за птица? — спросил, надеясь услышать успокоительный ответ.
— Откуда я знаю, — поморщился Сергей, — но догадываюсь, что нам здесь лучше не засиживаться.
Я вспомнил рассказы моряков про то, как чайки выклевывали глаза людям, неосторожно потревожившим их гнездовья. Может, нам, как говорит Серега, «свистели в уши», но проверять правильность полученных сведений на себе я не желал. Береженого бог бережет!
— Наверное, это фламинго или пеликаны, — предположила Войцева, — у всех водоплавающих лапы непропорциональны телу.
Я изменил нарисованный в воображении портрет птицы согласно новым масштабам, пересмотрев соотношение голова-тело-ноги. Получилось вполне приемлемо. Теперь, когда страх быть склеванным приглушился, во мне проснулись другие насущные заботы.
— Это еще кто кого съест! — расхрабрился я, подчиняясь нахлынувшим инстинктам. Коль убежал от хищника, думай, кого можешь слопать сам.
— В этом цыпленке, — показал Сергей на следы, — килограммов шесть натурального мяса!
Похоже, мы мыслили параллельно и в одном направлении.
— Водоплавающие птицы воняют рыбой! — остерегла Войцева.
— Хоть тухлыми мухоморами, — не испугался Сергей.
Интересно, откуда он может знать, как пахнут тухлые мухоморы?
— Я бы сейчас не побрезговал любой божьей тварью — хоть летающей, хоть плавающей, — заверил он Татьяну.
Салифанову можно было верить. Раз он сказал, что съест, значит, съест!
Уже заметно стемнело. Вернулись в лагерь, разобрали уже почти холодные лепешки. Когда устраивались спать, Сергей, подгребая под голову песок вместо отсутствующей подушки, вспомнил:
— Прилетит под утро такая штучка и склюет нас, как навозных червяков.
Всю ночь в снах я талантливо развивал сюжет, предложенный Салифановым. Я бегал от птиц. Возле меня в землю с грохотом врубались железные клювы. Меня несколько раз отлавливали, утаскивали в гнездо, где жизнерадостные птенцы тянули вверх свои бездонные пасти. Я многократно просыпался, тревожно слушал ночь и все ждал каких-нибудь происшествий.
Глава 18
Шестые сутки волока…
Все бредем и бредем. Ничего не меняется. Каждый новый шаг похож на предыдущий. А предыдущий ничем не отличается от десятков тысяч пройденных вчера. Правую ногу вперед, преодолевая вязкое сопротивление воды. Носок находит дно, упирается. Ступня вжимается, зарывается в песок. Толчок. Левая нога вперед… Правая нога вперед… Без конца. Без надежды. Как автомат, с утра до вечера. Все тот же берег, все то же море, все та же боль…
Сегодня ходовой день завершили раньше обычного. Конца острова не предвидится, пора проводить в жизнь запасной вариант — устройство долговременного лагеря с обеспечением водой на месте. Для начала решили опробовать практически идею с дистилляцией морской воды. Насобирали внушительную гору дров. Согнули дугой запасную каркасную трубу. Остальные работы Сергей взял на себя. Я, чтобы не терять попусту время, решил провести основательную пешеходную разведку. Далеко на юге, в глубине острова, возвышалась гряда холмов. Имело смысл, взобравшись на высшую точку рельефа, обозреть местность.
Я зашагал по направлению к холмам. Сухой барханный песок скоро сменился густым ракушечником. Он хрустко ломался под ногами. Я шел по недавнему дну моря. Кое-где встречались высохшие, выбеленные на солнце кости рыб. Земная растительность еще не пустила здесь корни. Во все стороны на многие километры простиралась идеально ровная, удивительно однообразная равнина. На ней не росло ничего. Лунный пейзаж.
Я брел, и мне становилось не по себе. Мертвая долина — непроизвольно пришло определение окружающей местности. Мне казалось, что кто-то пристально наблюдает за мной и вот-вот, незаметно
подкравшись сзади, нападет, нанесет смертельный удар между лопатками. Я даже несколько раз оглянулся. Но, конечно, ничего не увидел. Все это было только воображение, хотя нет, не только. Была еще атмосфера кладбищенского покоя. Не слышно птиц, не видно животных, даже не летали вездесущие комары-мухи. Ни жучка, ни паучка! Ничего шевелящегося, передвигающегося. Один живой организм на десятки квадратных километров — мой организм, лишний, раздражающий движениями и производимым шумом. Я чувствовал, что выпадаю из здешней покойной атмосферы. Все, что я вижу вокруг, стремится низвести меня до своего неживого уровня. Не нужен я живым, не принято это здесь…
Я пробовал говорить сам с собой, но голос казался неестественным, он только подчеркивал мое одиночество. Хотелось повернуться и бежать к морю, к плоту.
Уже в двух километрах от берега стало жарко. В четырех — невыносимо жарко. Раскаленный воздух волнами поднимался от почвы. Одежда, которую я намочил перед уходом, давно высохла. В этом месте существовал какой-то свой, особенный микроклимат. Даже ветер, дующий в спину, был горячим, в нем не чувствовалось ни прохлады, ни запахов моря, только сухой, иссушающий жар.
Выдерживать направление приходилось исключительно по компасу и собственной тени. Как только я спустился вниз, гряду холмов стало не видно. Она погрузилась в серую муть, похожую на туман, но туманом это быть не могло. Здесь, в воздухе, я уверен, не осталось и одного процента влаги — нечему было конденсироваться. Утомленный жарой и пройденными километрами, я не гадал без толку, тащился дальше. Дойду — разберусь.
Скоро усилился ветер, зашевелил песок, погнал его над землей. Это напоминало низовую метель, когда поземка гудит, вьется у ног, не дотягиваясь даже до груди.
Та дорога была ни на что не похожа — фантастическая и страшная. Не видно, что впереди, что сзади, только над головой ясное, безоблачное небо, упирающееся прямо в космос. Злобный шепот перекатывающегося ракушечника под ногами и еще жара, горячими пальцами вцепившаяся в глазницы, губы, ноздри, отчего нежная кожа стала трескаться и кровить. В одном месте я наткнулся на гигантский скелет рыбы. Голова ее была не меньше моей. Хребет тянулся метра полтора и уходил в глубь песка, на сколько — можно было только догадываться. В кости звонко бился песок. Еще дальше я обнаружил высушенный череп животного, нашедшего здесь свой конец. Похоже, долина не выпускала свои жертвы живыми.
Когда в километре от меня возникли, точно выросли из-под земли, барханные цепи, я обрадовался. Это был знакомый пейзаж, привычный глазу. От него даже повеяло чем-то родным. Я бегом стал взбираться на ближайший бархан. Он был метров пятнадцать в высоту. Песок выскакивал из-под моих подошв, скатывался вниз тонкими струями. На месте шагов образовывались полукруглые ямки. Я помогал себе руками. Кое-где полз на четвереньках.
Что мне было заботиться о красоте своих движений, зрителей здесь не было. Я оглянулся в последний раз на долину, погруженную в непроницаемую серость песчаной вьюги, обогнул пышные кусты саксаула, венчающие седловину бархана, и чуть не вскрикнул от неожиданности. Передо мной был цветущий сад! Я мог поклясться в этом. Обилие цвета, растительных форм оглушило меня. Я видел траву, низкую, но зеленую. Она казалась мне мягкой, сочной и, наверное, прохладной на ощупь, как на лесной опушке. Такой травы я в пустыне не видел.
Деревья были высоки и стояли не поодиночке, а целыми группами, кое-где образуя сплошные заросли! Это была волшебная сказка!
Оазис среди мертвых песков! Хотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это не сон и не мираж.
Не способный двигаться дальше, я сел на бархан, мне нужно было время для того, чтобы прийти в себя, поверить в открывшийся вид. Я был абсолютно уверен — здесь есть пресная вода и, может, даже дикие плоды. Наверняка есть! Если возможна такая сказка, то персики или инжир в ней быть обязаны! Я сидел и блаженно улыбался.
«Теперь все будет хорошо, — подумал я, — мы сможем есть и пить вволю!»
Но воды там не было. Вообще ничего не было. Я ходил между барханами и убеждался, что увидел все же мираж, который создал себе сам. Не существовало травы — рос мелкий, правда, действительно зеленый, колкий кустарник. Были деревья, но лишь тот же саксаул. Не было оазиса — был кусок песчаной пустыни с типичной для этих мест флорой. Просто переход от подавляющего однообразия «долины смерти» к этим саксауловым лесам был столь неожидан и разителен, что я увидел то, чего не существовало в действительности. Когда много часов подряд наблюдаешь беловато-серую поверхность, даже полдюжины оттенков зелени любой человек воспринимает как буйство красок. Я до сих пор помню свое восторженное удивление, близкое к шоку, при виде растительности, в сравнении с которой любая роща средней полосы — сад Семирамиды. Кто сомневается, что верблюжью колючку можно спутать с кустом роз, пусть попробует дней десять посидеть в наглухо затемненной комнате. После этого, я уверен, и настольная лампа покажется ему солнцем.
Я пробирался среди барханов, оттягивая момент, когда надо будет возвращаться назад. Ничего нового я не увидел. Барханная цепь тянулась неширокой полосой, направленной с востока на запад. Собственно, это и был остров, а все остальное лишь мель, местами обжитая пустынной растительностью. За обрывающимся саксауловым лесом вновь был знакомый донный ракушечник, уходящий за горизонт.
Я стал подозревать, что мы совершили еще одну ошибку, не начав перетаскиваться через остров в том месте, где я увидел море. Барханы в обе стороны уходили за пределы видимости, но теперь сокрушаться было поздно.
Солнце упало за дюны. Надо было спешить. Повторять свой путь в обратном направлении не хотелось. Страшно было думать о зловещей долине, погружающейся в темноту. Я выбрал более длинный и совсем неизвестный, но зато выводящий к морю путь. По барханам я выйду к берегу и по мелководью приду в лагерь. Я спешил, как слаломист, поочередно огибая кусты и деревья то с правой, то с левой стороны, чтобы не сбиться с курса. Я смотрел только под ноги, боясь оступиться или потревожить змею, которых здесь наверняка было великое множество. Поэтому, когда рядом захрустели кусты, я инстинктивно отпрыгнул назад.
В десяти шагах от меня стояла лошадь. Обыкновенная, на каких вывозят на огороды навоз. Сегодня определенно был день сюрпризов. Лошадь косила на меня крупным глазом, настороженно замерев повернутой набок головой. Откуда она здесь?
Я уже боялся делать благополучные выводы — все равно не сбудутся Но ведь что-то эта лошадь должна была есть, не может же она жевать колючки, твердые, как дюпель. И на дикую не похожа, не убегает от меня, даже отвернулась, успокоилась, щиплет себе травку… «Какую травку?! — обалдел я от собственной мысли. — Здесь нет травы!»
Лошадь, видимо, не зная, что здешние растения несъедобны, методично жевала что-то очень похожее на верблюжью колючку. С ума сойти! Я подошел ближе. Лошадь вновь подняла голову, уставилась на меня, не переставая совершать жевательные движения. Я был ей безынтересен. «Какая-то она странная», — отметил я. Во-первых, низенькая, почти как пони, широкомордая, шерсть непонятная — весь облик пустынный, не лошадь, не ишак, гибрид какой-то. «Может, кулан?» — подумал я и тут же утвердился в своем предположении. Именно кулан! Но ведь на Барсаке работники заповедника утверждали, что их остались в Средней Азии единицы — все на учете. И человека они близко не подпускают, а этот рядом, в нескольких шагах. Что за ерунда? Может, он одомашнен?
Кулан сделал шаг в мою сторону. Перестал перемалывать челюстями колючку. Что-то ему понравилось то ли во мне самом, то ли в цвете моей одежды. Я поспешно ретировался на ближайший бархан. Близкое знакомство с такой лошадкой не предвещало ничего хорошего. Наши весовые категории явно не совпадали. Кулан остановился, видно обидевшись, что я его игнорирую. Представитель «Красной книги», с которым столь уважительно обходятся ученые, мог рассчитывать и на большее внимание. Он, наверное, не видел еще человека, догадался я. Ни одного за всю жизнь! Он просто не знает, что нас нужно бояться. Вот это номер! Напоролись на естественный заповедник. На необитаемый остров. Не для красного словца — на остров, по которому еще не ступала нога человека! Здесь, на этом месте, еще никто не стоял. Я взглянул на свои разваливающиеся кеды, зашнурованные синей проволокой.
Обувка явно не подходила к торжественности момента. Я топнул ногой, как будто застолбил свое право на первооткрывательство. Неужели такое возможно в наше время? И не где-то на краю света, а на внутреннем море. Расскажу — не поверят!
Я переживал новые, обычные во времена Великих географических открытий, но почти невозможные сегодня чувства. Хотя по идее я должен был расстраиваться. Теперь было очевидным, что в пределах острова на помощь рассчитывать не приходится. От произведенных мною резких движений кулан забеспокоился и, сохраняя чувство собственного достоинства, как и положено представителю исчезающего вида — он же не какая-нибудь буренка, — отошел в сторону. Я продолжал свой путь, по-новому оценивая каждый шаг. Я не шел — покорял новые земли!
К воде вышел уже в полной темноте. Далеко на горизонте светящейся точкой выделялся костер. Подсветив спичкой, я снял со шкалы компаса градусы курса и двинулся прямым путем. Расстояние, отделявшее меня от лагеря, оказалось большим, чем я предположил. Добрался лишь к полуночи. Вблизи понял, почему ошибся. Костер был огромен.
— Тебе сигнал подавали, — объяснил Сергей, раскатывая в стороны головешки.
Татьяна протянула кружку с водой. Пайка.
— Дистиллированная! — похвастался Салифанов. — Полтора литра нагнали.
Это было много меньше, чем мы рассчитывали добыть. Идея с резиновыми мешками, надетыми па концы испаряющей трубы, не оправдалась. Надувались они паром мгновенно, становились круглыми, как дирижабли. Но горячий пар растворял слой резины, и добытая вода становилась совершенно неудобоварима. Пришлось на импровизированный змеевик навешивать две кастрюли. Пар охлаждался на металлических поверхностях и капал в стоящие внизу кружки. Новый способ был крайне неэкономичен — девяносто процентов пара уходило в атмосферу и лишь ничтожная часть превращалась в воду. Успокаивало одно — лучше мало, чем ничего.
Я кратко изложил результаты разведки. Ребята помрачнели. Так же, как и я перед уходом, они надеялись на лучшее — что море рядом. Насчет того, что остров людьми не посещался, Сергей сильно сомневался. В доказательство продемонстрировал мне найденную на берегу доску с явными признаками деятельности человека. — Но доску могло прибить волной, — возразил я. Сергей спорить не стал, отправил доску в огонь. Долго сидели возле догорающего костра, с тоской думали о завтрашнем дне…
Все бредем и бредем. Ничего не меняется. Каждый новый шаг похож на предыдущий. А предыдущий ничем не отличается от десятков тысяч пройденных вчера. Правую ногу вперед, преодолевая вязкое сопротивление воды. Носок находит дно, упирается. Ступня вжимается, зарывается в песок. Толчок. Левая нога вперед… Правая нога вперед… Без конца. Без надежды. Как автомат, с утра до вечера. Все тот же берег, все то же море, все та же боль…
Сегодня ходовой день завершили раньше обычного. Конца острова не предвидится, пора проводить в жизнь запасной вариант — устройство долговременного лагеря с обеспечением водой на месте. Для начала решили опробовать практически идею с дистилляцией морской воды. Насобирали внушительную гору дров. Согнули дугой запасную каркасную трубу. Остальные работы Сергей взял на себя. Я, чтобы не терять попусту время, решил провести основательную пешеходную разведку. Далеко на юге, в глубине острова, возвышалась гряда холмов. Имело смысл, взобравшись на высшую точку рельефа, обозреть местность.
Я зашагал по направлению к холмам. Сухой барханный песок скоро сменился густым ракушечником. Он хрустко ломался под ногами. Я шел по недавнему дну моря. Кое-где встречались высохшие, выбеленные на солнце кости рыб. Земная растительность еще не пустила здесь корни. Во все стороны на многие километры простиралась идеально ровная, удивительно однообразная равнина. На ней не росло ничего. Лунный пейзаж.
Я брел, и мне становилось не по себе. Мертвая долина — непроизвольно пришло определение окружающей местности. Мне казалось, что кто-то пристально наблюдает за мной и вот-вот, незаметно
подкравшись сзади, нападет, нанесет смертельный удар между лопатками. Я даже несколько раз оглянулся. Но, конечно, ничего не увидел. Все это было только воображение, хотя нет, не только. Была еще атмосфера кладбищенского покоя. Не слышно птиц, не видно животных, даже не летали вездесущие комары-мухи. Ни жучка, ни паучка! Ничего шевелящегося, передвигающегося. Один живой организм на десятки квадратных километров — мой организм, лишний, раздражающий движениями и производимым шумом. Я чувствовал, что выпадаю из здешней покойной атмосферы. Все, что я вижу вокруг, стремится низвести меня до своего неживого уровня. Не нужен я живым, не принято это здесь…
Я пробовал говорить сам с собой, но голос казался неестественным, он только подчеркивал мое одиночество. Хотелось повернуться и бежать к морю, к плоту.
Уже в двух километрах от берега стало жарко. В четырех — невыносимо жарко. Раскаленный воздух волнами поднимался от почвы. Одежда, которую я намочил перед уходом, давно высохла. В этом месте существовал какой-то свой, особенный микроклимат. Даже ветер, дующий в спину, был горячим, в нем не чувствовалось ни прохлады, ни запахов моря, только сухой, иссушающий жар.
Выдерживать направление приходилось исключительно по компасу и собственной тени. Как только я спустился вниз, гряду холмов стало не видно. Она погрузилась в серую муть, похожую на туман, но туманом это быть не могло. Здесь, в воздухе, я уверен, не осталось и одного процента влаги — нечему было конденсироваться. Утомленный жарой и пройденными километрами, я не гадал без толку, тащился дальше. Дойду — разберусь.
Скоро усилился ветер, зашевелил песок, погнал его над землей. Это напоминало низовую метель, когда поземка гудит, вьется у ног, не дотягиваясь даже до груди.
Та дорога была ни на что не похожа — фантастическая и страшная. Не видно, что впереди, что сзади, только над головой ясное, безоблачное небо, упирающееся прямо в космос. Злобный шепот перекатывающегося ракушечника под ногами и еще жара, горячими пальцами вцепившаяся в глазницы, губы, ноздри, отчего нежная кожа стала трескаться и кровить. В одном месте я наткнулся на гигантский скелет рыбы. Голова ее была не меньше моей. Хребет тянулся метра полтора и уходил в глубь песка, на сколько — можно было только догадываться. В кости звонко бился песок. Еще дальше я обнаружил высушенный череп животного, нашедшего здесь свой конец. Похоже, долина не выпускала свои жертвы живыми.
Когда в километре от меня возникли, точно выросли из-под земли, барханные цепи, я обрадовался. Это был знакомый пейзаж, привычный глазу. От него даже повеяло чем-то родным. Я бегом стал взбираться на ближайший бархан. Он был метров пятнадцать в высоту. Песок выскакивал из-под моих подошв, скатывался вниз тонкими струями. На месте шагов образовывались полукруглые ямки. Я помогал себе руками. Кое-где полз на четвереньках.
Что мне было заботиться о красоте своих движений, зрителей здесь не было. Я оглянулся в последний раз на долину, погруженную в непроницаемую серость песчаной вьюги, обогнул пышные кусты саксаула, венчающие седловину бархана, и чуть не вскрикнул от неожиданности. Передо мной был цветущий сад! Я мог поклясться в этом. Обилие цвета, растительных форм оглушило меня. Я видел траву, низкую, но зеленую. Она казалась мне мягкой, сочной и, наверное, прохладной на ощупь, как на лесной опушке. Такой травы я в пустыне не видел.
Деревья были высоки и стояли не поодиночке, а целыми группами, кое-где образуя сплошные заросли! Это была волшебная сказка!
Оазис среди мертвых песков! Хотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это не сон и не мираж.
Не способный двигаться дальше, я сел на бархан, мне нужно было время для того, чтобы прийти в себя, поверить в открывшийся вид. Я был абсолютно уверен — здесь есть пресная вода и, может, даже дикие плоды. Наверняка есть! Если возможна такая сказка, то персики или инжир в ней быть обязаны! Я сидел и блаженно улыбался.
«Теперь все будет хорошо, — подумал я, — мы сможем есть и пить вволю!»
Но воды там не было. Вообще ничего не было. Я ходил между барханами и убеждался, что увидел все же мираж, который создал себе сам. Не существовало травы — рос мелкий, правда, действительно зеленый, колкий кустарник. Были деревья, но лишь тот же саксаул. Не было оазиса — был кусок песчаной пустыни с типичной для этих мест флорой. Просто переход от подавляющего однообразия «долины смерти» к этим саксауловым лесам был столь неожидан и разителен, что я увидел то, чего не существовало в действительности. Когда много часов подряд наблюдаешь беловато-серую поверхность, даже полдюжины оттенков зелени любой человек воспринимает как буйство красок. Я до сих пор помню свое восторженное удивление, близкое к шоку, при виде растительности, в сравнении с которой любая роща средней полосы — сад Семирамиды. Кто сомневается, что верблюжью колючку можно спутать с кустом роз, пусть попробует дней десять посидеть в наглухо затемненной комнате. После этого, я уверен, и настольная лампа покажется ему солнцем.
Я пробирался среди барханов, оттягивая момент, когда надо будет возвращаться назад. Ничего нового я не увидел. Барханная цепь тянулась неширокой полосой, направленной с востока на запад. Собственно, это и был остров, а все остальное лишь мель, местами обжитая пустынной растительностью. За обрывающимся саксауловым лесом вновь был знакомый донный ракушечник, уходящий за горизонт.
Я стал подозревать, что мы совершили еще одну ошибку, не начав перетаскиваться через остров в том месте, где я увидел море. Барханы в обе стороны уходили за пределы видимости, но теперь сокрушаться было поздно.
Солнце упало за дюны. Надо было спешить. Повторять свой путь в обратном направлении не хотелось. Страшно было думать о зловещей долине, погружающейся в темноту. Я выбрал более длинный и совсем неизвестный, но зато выводящий к морю путь. По барханам я выйду к берегу и по мелководью приду в лагерь. Я спешил, как слаломист, поочередно огибая кусты и деревья то с правой, то с левой стороны, чтобы не сбиться с курса. Я смотрел только под ноги, боясь оступиться или потревожить змею, которых здесь наверняка было великое множество. Поэтому, когда рядом захрустели кусты, я инстинктивно отпрыгнул назад.
В десяти шагах от меня стояла лошадь. Обыкновенная, на каких вывозят на огороды навоз. Сегодня определенно был день сюрпризов. Лошадь косила на меня крупным глазом, настороженно замерев повернутой набок головой. Откуда она здесь?
Я уже боялся делать благополучные выводы — все равно не сбудутся Но ведь что-то эта лошадь должна была есть, не может же она жевать колючки, твердые, как дюпель. И на дикую не похожа, не убегает от меня, даже отвернулась, успокоилась, щиплет себе травку… «Какую травку?! — обалдел я от собственной мысли. — Здесь нет травы!»
Лошадь, видимо, не зная, что здешние растения несъедобны, методично жевала что-то очень похожее на верблюжью колючку. С ума сойти! Я подошел ближе. Лошадь вновь подняла голову, уставилась на меня, не переставая совершать жевательные движения. Я был ей безынтересен. «Какая-то она странная», — отметил я. Во-первых, низенькая, почти как пони, широкомордая, шерсть непонятная — весь облик пустынный, не лошадь, не ишак, гибрид какой-то. «Может, кулан?» — подумал я и тут же утвердился в своем предположении. Именно кулан! Но ведь на Барсаке работники заповедника утверждали, что их остались в Средней Азии единицы — все на учете. И человека они близко не подпускают, а этот рядом, в нескольких шагах. Что за ерунда? Может, он одомашнен?
Кулан сделал шаг в мою сторону. Перестал перемалывать челюстями колючку. Что-то ему понравилось то ли во мне самом, то ли в цвете моей одежды. Я поспешно ретировался на ближайший бархан. Близкое знакомство с такой лошадкой не предвещало ничего хорошего. Наши весовые категории явно не совпадали. Кулан остановился, видно обидевшись, что я его игнорирую. Представитель «Красной книги», с которым столь уважительно обходятся ученые, мог рассчитывать и на большее внимание. Он, наверное, не видел еще человека, догадался я. Ни одного за всю жизнь! Он просто не знает, что нас нужно бояться. Вот это номер! Напоролись на естественный заповедник. На необитаемый остров. Не для красного словца — на остров, по которому еще не ступала нога человека! Здесь, на этом месте, еще никто не стоял. Я взглянул на свои разваливающиеся кеды, зашнурованные синей проволокой.
Обувка явно не подходила к торжественности момента. Я топнул ногой, как будто застолбил свое право на первооткрывательство. Неужели такое возможно в наше время? И не где-то на краю света, а на внутреннем море. Расскажу — не поверят!
Я переживал новые, обычные во времена Великих географических открытий, но почти невозможные сегодня чувства. Хотя по идее я должен был расстраиваться. Теперь было очевидным, что в пределах острова на помощь рассчитывать не приходится. От произведенных мною резких движений кулан забеспокоился и, сохраняя чувство собственного достоинства, как и положено представителю исчезающего вида — он же не какая-нибудь буренка, — отошел в сторону. Я продолжал свой путь, по-новому оценивая каждый шаг. Я не шел — покорял новые земли!
К воде вышел уже в полной темноте. Далеко на горизонте светящейся точкой выделялся костер. Подсветив спичкой, я снял со шкалы компаса градусы курса и двинулся прямым путем. Расстояние, отделявшее меня от лагеря, оказалось большим, чем я предположил. Добрался лишь к полуночи. Вблизи понял, почему ошибся. Костер был огромен.
— Тебе сигнал подавали, — объяснил Сергей, раскатывая в стороны головешки.
Татьяна протянула кружку с водой. Пайка.
— Дистиллированная! — похвастался Салифанов. — Полтора литра нагнали.
Это было много меньше, чем мы рассчитывали добыть. Идея с резиновыми мешками, надетыми па концы испаряющей трубы, не оправдалась. Надувались они паром мгновенно, становились круглыми, как дирижабли. Но горячий пар растворял слой резины, и добытая вода становилась совершенно неудобоварима. Пришлось на импровизированный змеевик навешивать две кастрюли. Пар охлаждался на металлических поверхностях и капал в стоящие внизу кружки. Новый способ был крайне неэкономичен — девяносто процентов пара уходило в атмосферу и лишь ничтожная часть превращалась в воду. Успокаивало одно — лучше мало, чем ничего.
Я кратко изложил результаты разведки. Ребята помрачнели. Так же, как и я перед уходом, они надеялись на лучшее — что море рядом. Насчет того, что остров людьми не посещался, Сергей сильно сомневался. В доказательство продемонстрировал мне найденную на берегу доску с явными признаками деятельности человека. — Но доску могло прибить волной, — возразил я. Сергей спорить не стал, отправил доску в огонь. Долго сидели возле догорающего костра, с тоской думали о завтрашнем дне…
Глава 19
Седьмые сутки волока…
В середине дня далеко на востоке заметили темную полоску земли. Сергей слазил на мачту, хотя и так было ясно, что худшие его прогнозы оправдались. Где-то впереди два острова соединялись. Мы продолжали идти, подозревая, что совершаем не только пустую, но и вредную работу, все глубже забираясь в ловушку. Наверное, придется демонтировать плот, и пока мы с Сергеем частями будем перетаскивать его на противоположный берег, Татьяна начнет гнать пресную воду. Дистилляторов из оставшихся труб можно сделать и десяток, надо только придумать, что использовать как конденсаторы: кастрюль ведь только две штуки. Подкопим воду, смонтируем малый плот, отчалим в море. Может, повезет, и нас сразу не утопит. Море невелико, к какому-нибудь берегу рано или поздно прибьет.
В середине дня далеко на востоке заметили темную полоску земли. Сергей слазил на мачту, хотя и так было ясно, что худшие его прогнозы оправдались. Где-то впереди два острова соединялись. Мы продолжали идти, подозревая, что совершаем не только пустую, но и вредную работу, все глубже забираясь в ловушку. Наверное, придется демонтировать плот, и пока мы с Сергеем частями будем перетаскивать его на противоположный берег, Татьяна начнет гнать пресную воду. Дистилляторов из оставшихся труб можно сделать и десяток, надо только придумать, что использовать как конденсаторы: кастрюль ведь только две штуки. Подкопим воду, смонтируем малый плот, отчалим в море. Может, повезет, и нас сразу не утопит. Море невелико, к какому-нибудь берегу рано или поздно прибьет.