Но тут откуда-то из-за веранды на песчаную дорожку выехал педальный автомобиль, и маленький краснощёкий мальчуган, сидевший на нём, весело загудел и заболтал что-то на своём языке. Гуля посторонилась, чтобы дать ему дорогу, и в эту минуту целая ватага таких же разрумянившихся и весёлых ребят выбежала из глубины сада. В руках у одного из них был волейбольный мяч.
   При виде этой весёлой, беззаботной ватаги Гуля сразу забыла о страшных сказках и уже не думала больше о том, что пережили не так давно эти ребята.
   Когда сели ужинать, Гуля оказалась за одним столиком с болгарами – с двумя мальчиками и девочкой. Все трое очень понравились Гуле, особенно девочка. Звали её Росица. У неё были длинные иссиня-чёрные вьющиеся волосы, зачёсанные за уши, серо-зелёные, как будто прозрачные, глаза и ямочка на подбородке.
   – Я не могла ещё много научить русский, – сказала Росица, словно извиняясь перед Гулей, – поэтому у меня есть много ошибки.
   Но Гуле сразу всё полюбилось в её новой подруге, даже её ошибки. И скоро Гуля узнала, что Росица жила в главном городе Болгарии, в Софии, что она «школьничка», «ученичка» четвёртого класса.
   – Я очень хочу, – говорила Росица, – иметь много приятельки в Советская Россия.
   – Какое у тебя имя красивое, – сказала Гуля. – Росица. Совсем как роса. Росинка.
   На ночь Гулю уложили в одной комнате с Росицей. А утром мама сказала Гуле:
   – Я уезжаю, Гулюшка.
   – А я? – с тревогой спросила Гуля. – Мне ещё не хочется уезжать.
   – Меня просили оставить тебя погостить, – успокоила её мама. – Но смотри, Гуленька, не озорничай. Было бы очень стыдно, если бы советская девочка вела себя хуже, чем другие дети.
   – Хорошо, мама, – серьёзно ответила Гуля. – Я понимаю.
   В этот же день, проводив маму, Гуля играла с ребятами в волейбол, каталась на карусели и на гигантских шагах в саду детского дома.
   Спустя неделю она уже говорила понемножку на всех языках, а в чемоданчике её еле-еле помещались подарки. Девочки дарили ей на память картинки, вышивки, ленточки, а мальчики – монеты и марки своих стран.
   Приближался день отъезда. Гуля уже успела подружиться со многими ребятами и научиться петь их песни. За несколько дней до того, как снова приехала мама, Гулю приняли в пионеры.
   Накануне вечером, лёжа в постели, она сказала Ро-сице:
   – Последние часы мы доживаем с тобой октябрятами. А завтра в это время…
   – Что завтра? – спросила Росица, подняв голову.
   – Пионерками будем!
   …И вот Гуля уже стоит на торжественной линейке. Справа и слева от неё – китайские девочки: Чи-чу и Ту-я. И везде, во всю длину линейки, – знакомые ребята: Росица, Митко и Петро из Болгарии, Энрико из Гаваны, Иосиф из Венгрии, маленький негр Нилли из Америки, Китами из Японии, Лена из Сербии…
   Все они кажутся Гуле настоящими героями, такими же, как их родители.
   И оттого, что она стоит с ними в одном ряду, она чувствует себя тоже чуточку героиней…
   А в облаках, разгораясь, как в тот вечер, когда Гуля сюда приехала, горит-полыхает закат, и кажется, что это ходят по небу пионерские отряды со своими красными знамёнами.

ПЕРВАЯ ВЫСОТА

   Над скалистым берегом моря, в густой зелени акаций, прятались стеклянные строения украинской кинофабрики. Издали виднелись красные черепичные крыши. В этом саду можно было увидеть толпу бойких босоногих ребятишек и впереди всех – весёлую загорелую девочку в ситцевой юбчонке и в вышитой украинской рубашке. Это была героиня кинокартины – бесстрашная Василинка. Шла съёмка картины «Дочь партизана».
   Василинкой была Гуля. Случилось так, что она вместе с матерью поехала на Украину. Режиссёры кинофабрики, увидя Гулю, сразу решили, что Василинка должна быть точь-в-точь такой, как Гуля. Матери не хотелось делать из Гули киноартистку, но режиссёры настаивали до тех пор, пока она не согласилась.
   Гуле пришлось приняться за трудную, серьёзную работу.
   В картине была сцена, где Василинка верхом на лошади берёт препятствие. Для того чтобы сыграть эту сцену, Гуле пришлось научиться ездить верхом – в седле и без седла.
   Красноармеец привёл во двор кинофабрики рослого белого коня. Поглаживая своего красавца по крутой, гладкой спине, он говорил:
   – Це добрый кинь. Нема бильше такого доброго коня, як Сивко.
   Но «добрый конь» оказался злым и упрямым, когда на него посадили Гулю. Он рванулся с такой силой, что Гулю сразу откинуло назад и она чуть не полетела вниз головой. Её вовремя подхватили.
   – Вы идите рядом, – сказала Гуля режиссёру, – а я ещё раз попробую.
   Она уселась поудобнее и дёрнула поводья. Сивко не тронулся с места. Гуля сжала ногами бока лошади, но она не шелохнулась Красноармеец потрепал коня по загривку и сказал:
   – Чого ж ты, дурень? Ходы! Ходы швыдче!
   Гуля снова дёрнула поводья. Сивко вдруг затанцевал, отпрянул назад, и Гуля упала ему на шею. Её опять успели подхватить.
   Она покраснела.
   – Что, испугалась? – спросили её режиссёр и оператор.
   – Злякалась? – спросил красноармеец.
   – Злякалась, – сказала Гуля. – Думала – убьюсь.
   – Ну, может быть, хватит на сегодня?
   – Нет, давайте ещё, – ответила Гуля.
   То сдерживая, то подгоняя Сивка поводьями, она заставила его наконец слушаться. Упрямый Сивко понял, что ему не переупрямить маленькую наездницу.
   Учение повторилось и на другой день и на третий. А когда Гуля научилась ездить и шагом, и рысью, и галопом, на дорожке парка поставили высокий барьер.
   Смело и весело уселась Василинка в седло. Сивко сразу бросился вперёд, но перед самым барьером шарахнулся куда-то в сторону. Гуля еле удержала его. Сивко брыкался, мотал головой, кусал удила. Гуля кое-как усидела в седле и снова направила коня вперёд. Она неслась к барьеру, и ветер бил ей прямо в лицо. Сивко доскакал до цели и снова отпрянул в сторону. Он, казалось, во что бы то ни стало решил сбросить с себя эту лёгкую, но беспокойную ношу. У Гули закружилась голова. Она судорожно вцепилась в поводья.
   – Прекратить репетицию! – закричал в рупор режиссёр.
   Но Гуля не захотела сдаваться:
   – Ничего, у меня выйдет. Должно выйти! Она уселась покрепче, прилегла к шее коня:
   – Ну, Сивко, не выдай! – и опять помчалась к барьеру. Сердце у неё забилось ещё сильнее.
   Но Сивко выдал. Перед самым барьером он опять, в третий раз, шарахнулся вбок.
   – Брось, Гуля, не надо! – кричал режиссёр.
   Гуля ничего не слышала. Стиснув зубы, сжавшись словно пружина, погнала она коня галопом. Доскакав до барьера, она дала шенкеля, конь, не успев опомниться, сделал прыжок, и Гуля, точно на крыльях, взлетела куда-то вверх. Секунда – и конь снова плавно бежал по дорожке.
   Барьер был взят. Так двенадцатилетняя Гуля взяла первую высоту в своей жизни.

НОВЫЕ ДРУЗЬЯ

   Осенью кинофильм «Дочь партизана» повезли на просмотр в Москву.
   Было странно, что такая большая картина, над которой трудилось столько людей, могла уместиться в маленьком чемоданчике.
   Провожая режиссёра на вокзал, Гуля просила его:
   – Пожалуйста, покажите картину моему папе. Уж если я не смогу увидеть его, так пусть хоть он посмотрит на меня!
   Ей и самой очень хотелось в Москву, хотелось в прежнюю квартиру, на свою московскую улицу, в свою московскую школу.
   Но маме никак нельзя было уехать из Одессы.
   Приходилось привыкать к новой жизни и к новой школе.
   А привыкнуть было не так легко. И парты в классе казались неудобными, и доска не на том месте, и ребята не те.
   Дома Гуля жаловалась, что на переменах в ушах звенит от шума, что мальчишки то и дело подставляют ножку или дёргают за косу и что в этой школе учиться нет никакой возможности.
   – Ничего, привыкнешь, – говорили ей дома.
   – Никогда в жизни не привыкну! – сердилась Гуля.
   Она не прощала новой школе прежде всего то, что школа зта находилась не в Москве, а в Одессе.
   Однажды, еле досидев до конца уроков и захлопнув за собой тяжёлую школьную дверь, Гуля сказала своим одноклассницам:
   – И что это за школа! Пешком бы я отсюда в Москву ушла.
   Это услышали мальчики.
   – Да кто ж тебя держит? – закричал один. – Москвичка, подумаешь!
   – Нам ты очень нужна! – прибавил другой. – Катись куда хочешь. Мы тебе и дорожку покажем, и на дорожку дадим…
   И он уже хотел дать Гуле подзатыльник, но на помощь к ней подоспело несколько девочек.
   – Не троньте её! – закричали они хором. – Вам какое дело, про что мы разговариваем!
   – А пусть не задаётся. Не королева ведь, а Королёва!
   – Ну что ж, что Королёва. Она у нас артистка.
   – Артистка! – презрительно сказал мальчик, и все захохотали.
   – Да, да! – закричали девочки. – Артистка настоящая. «Дочь партизана».
   – Ну? – спросил кто-то из мальчиков.
   – Честное пионерское, – сказали девочки, – она там и верхом скачет, и лошадь из болота вытаскивает, и с кулаком воюет, не то что с вами!
   – А всё равно пусть не задаётся! – сказал черноглазый коренастый мальчик, с любопытством поглядывая на Гулю. И вдруг прибавил: – А где теперь твоя лошадь?
   – Это не моя, – сказала Гуля. – Она красноармейская.
   – На красноармейской надо уметь ездить, – сказал кто-то.
   – Я сначала не умела, – ответила Гуля, – а потом выучилась немножко.
   – Немножко! – закричала Гулина соседка по парте, Лёля Снегирёва. – Ты же барьеры брала!
   – Да, приходилось…
   Ни Гуля, ни другие школьники и школьницы – никто не заметил, как ссора сама собой угасла и перешла в деловой и даже дружеский разговор. Кончился он тем, что Гуля повела всю компанию к себе домой, на улицу, обсаженную липами, – называлась эта улица Уютной – и угостила своих новых друзей всеми вкусными вещами, какие только нашла дома: сочными румяными яблоками и хлебом с малиновым вареньем.
   И скоро Гуле стало казаться, что в школе не так уж шумно, что девочки очень славные и что даже среди мальчишек есть совсем неплохие ребята.
   Но лишь только начала она привыкать к этой школе, как ей снова пришлось уехать. На этот раз – в Киев, где готовилась съёмка новой картины.
   Незадолго до её отъезда приехал в Одессу Владимир Данилович Королёв.
   – Папочка, – сказала Гуля, когда отец отдохнул с дороги и они вместе вышли на улицу, – у меня к тебе просьба. Очень большая. Обещай, что ты её исполнишь.
   Уже стоял конец июня. Южное солнце пекло так, что спасала от него только густая тень каштанов и акаций, выстроившихся вдоль тротуаров. Лишь изредка приносил прохладу ветерок с моря.
   Отец с удивлением посмотрел на Гулю:
   – Как же я могу обещать тебе то, чего не знаю?
   Гуля подумала немножко и сказала:
   – Я даю слово, что ни разу за весь месяц ничего у тебя больше не попрошу – ни мороженого, ни денег на карусель.
   – Ну, так в чём же дело? – ещё больше удивился
   отец.
   – Знаешь, я соберу сегодня ребят нашего класса, и ты угостишь мороженым нас всех. И покатаешь всех на карусели. Хорошо?
   – А сколько же у вас в классе ребят?
   – Тридцать два человека. Но не пугайся – сейчас многие разъехались. Ну, всё же человек двадцать наберётся…
   Владимир Данилович развёл руками:
   – Ты что, хочешь разорить меня сразу – за один день?
   Гуля виновато улыбнулась:
   – Нет, папочка. Это выйдет ровно столько порций мороженого, сколько я съела бы одна за целый месяц. И столько же раз покаталась бы на карусели. Я всё это тоже подсчитала.
   Отец усмехнулся:
   – Ну что ж, это неплохо, что ты и летом занимаешься математикой…
   Но Гуля перебила его:
   – Не смейся, папочка, я даю тебе слово, что больше ни одной копейки не попрошу у тебя за целый месяц. Но ты понимаешь – я скоро уезжаю и долго не увижу своих ребят!
   Владимир Данилович вынул из бокового кармана пиджака бумажник и отсчитал пятьдесят рублей, а потом ещё двадцать.
   – Хватит! – прошептала Гуля. – И на мороженое и на карусель в Аркадии хватит.
   – И даже на трамвай, – сказал отец. – Можешь звать всю компанию.
   Не помня себя от радости, Гуля помчалась приглашать ребят. Она бегала из дома в дом. Кого застала во дворе, кого – на соседней улице, кого – у моря, за остальными разослала гонцов. И всем наказала строго-настрого: сбор в семь часов вечера. В Аркадии. Не опаздывать.
   Вечером, ещё задолго до семи часов, за круглыми столиками приморского парка торжественно расселись Гуля и её гости. Они тихо и неторопливо, стараясь продлить удовольствие, работали ложечками, осторожно дотрагиваясь до холодных сладких шариков в запотевших стеклянных вазочках.
   Парусиновые тенты над столиками вздувались от морского ветра, как паруса, обвевая разгорячённые лица ребят прохладой.
   Больше всех радовалась в этот вечер Гуля. За её столиком было особенно шумно и весело. А когда все уселись на деревянных коней и в расписные сани и карусель двинулась под хриплые, дребезжащие звуки органчика, Гуля почувствовала себя на вершине счастья.
   Отец стоял возле карусели, и каждый раз, когда дочка горделиво проплывала мимо него на белом коне, он махал ей рукой, а Гуля улыбалась ему благодарно и ласково.
   Через месяц, помогая отцу укладывать вещи в чемодан, Гуля спросила:
   – Папа, а у тебя довольно денег на дорогу? Ведь ты столько потратил на меня и на моих ребят!
   Отец вздохнул:
   – Да, да, придётся мне, видно, пешком в Москву идти.
   А потом похлопал её по плечу и добавил:
   – Ничего, дочка, денег у меня хватит. Ведь ты целый месяц прожила без мороженого – сдержала своё слово. Признаться, я не раз хотел тебе предложить полакомиться, да только…
   – Понимаю, – прервала его Гуля. – Воспитывал меня.
   – Нет, по-моему, ты сама себя воспитываешь, дочка.
   В тот же день отец уехал, а скоро Гуля и сама стала готовиться к отъезду.

ВАРЬКА И ВАСИЛИНКА

   Киевская кинофабрика оказалась куда больше одесской. Гуле здесь понравилось всё – и мягкий голубоватый свет на съёмках, который не жёг глаза, и большие съёмочные павильоны, и то, что на фабрике её встретили, как старую артистку.
   Режиссёр разговаривал с ней так же серьёзно, как со всеми другими актёрами. Он подробно разъяснял каждый эпизод, в котором она должна была участвовать, каждую сцену, и Гуля стала всё яснее и глубже понимать, что такое искусство актёра.
   А роль ей досталась на этот раз нелёгкая.
   Гуля должна была понять и перечувствовать большие горести, выпавшие на долю Варьки, внучки старого шахтёра.
   Для того чтобы она лучше вошла в свою роль, режиссёр возил её на рудники, спускался с нею в шахты.
   Затаив дыхание, Гуля слушала рассказы старых шахтёров о том, как в прежние времена опасно было работать в этих плохо устроенных шахтах. Хозяева жалели денег на лучшее оборудование, и в шахтах нередко случались обвалы.
   Гуля представляла себе, как страшно было родным шахтёра услышать двенадцать ударов колокола. Эти удары означали, что на шахте случилась беда.
   В картине, в которой играла Гуля, прозвучало двенадцать ударов.
   Набросив наскоро платок, Варька, внучка шахтёра (это и была Гуля), кинулась вслед за взрослыми к шахтам, чтобы узнать, на кого в этот раз обрушилось горе.
   На носилках под брезентом она угадала знакомые руки, плечи, голову.
   И вот Варька стоит, наклонившись над дедом-шахтёром, лежащим в гробу. Стоит в том самом платке, который наспех накинула на голову, выбегая из дому.
   С ужасом вглядывается она в неподвижное лицо старика, и ей кажется, что она давным-давно знает этого сурового шахтёра с проседью в тёмных ещё усах и бороде, помнит, как он нянчил её и называл внученькой, когда она была ещё маленькой.
   И, совсем позабыв, что она не Варька, а Гуля Королёва, она плачет горькими слезами.
   Но тишину внезапно прерывает голос режиссёра:
   – Сначала! Повторить всю сцену!
   И опять Варька низко опускает голову. Перед ней человек в гробу. Глаза его закрыты, большие усталые руки сложены на груди.
   Слёзы сами собой набегают на глаза Гули и крупными каплями падают на эти сложенные руки.
   Как только съёмка окончилась и Гуля убежала домой, актёр, который играл деда, закуривая папиросу, сказал:
   – А знаете, мне казалось, что я и в самом деле помер. Лежу и чувствую, как мне на руку падают настоящие слёзы. Признаюсь, у меня от страха волосы на голове шевелились!
   Все засмеялись.
   А другой актёр, которому никак не давалась его роль, прибавил:
   – Удивительное дело, но при этой девчонке как-то неловко играть неискренне, фальшиво. Ты заученную роль играешь, а она тут же рядом по-настоящему страдает, боится, плачет. Как же тут фальшивить?
   И все согласились с ним, что при Гуле никак нельзя играть плохо.
   – Эта девочка всех нас переиграет, – сказал режиссёр. – Если картина пройдёт, наша Варька прославится!
   Это случилось прежде, чем новая картина появилась на экранах. Варьку опередила Василинка, дочь партизана.
   Когда Гуля вернулась в Одессу, она увидела на огромных рекламах, развешанных по всему городу, белокурую девочку – то верхом на лошади, то по колени в болоте, то возле белой берёзки.
   Это была Василинка, дочь партизана. И это была Гуля Королёва.
   – Счастливая! – говорили в школе новые Гулины подруги. – Вот счастливая!
   А Гуля только хмурилась и сердито качала головой.
   – Не очень-то большое счастье, – говорила она. – Дома только и слышишь: «не зазнавайся» да «не зазнавайся». А где уж тут зазнаваться, когда я, того и гляди, на второй год останусь. Ни по одному предмету отметки нет. Да и не так уж хорошо я играла Васи-линку. Вот Варька – эта, кажется, у меня вышла получше.
   Но если сама Гуля не очень довольна была Василин-кой, то на фабрике всё-таки оценили труды маленькой артистки.
   Как-то Гулю вместе с мамой пригласили туда на вечер по случаю выпуска новой кинокартины.
   – Ну вот, – сказала мама, – тебе отдельное приглашение прислали. Только, пожалуйста, не зазнавайся!
   Гуля положила приглашение на стол.
   – Опять «не зазнавайся»? Уж лучше я туда совсем не поеду.
   – Как хочешь, – сказала мама.
   Гуля запела какую-то песенку и стала заворачивать в чистую бумагу потрёпанные переплёты своих учебников.
   Когда мама уже была совсем готова, она спросила Гулю в последний раз:
   – Что же, дома останешься?
   – Угу, – сказала Гуля, – дома. Мама засмеялась:
   – Ладно уж, одевайся.
   Гуля обрадовалась и стала наскоро натягивать через голову новое платье.
   Но всё-таки они опоздали.
   Торжественное заседание уже наполовину прошло, когда Гуля с мамой тихонько вошли в зал и сели в задних рядах.
   Гуля стала искать в толпе знакомые лица, как вдруг услышала:
   – За отличную работу в фильме «Дочь партизана» Гуля Королёва, исполнявшая роль Василинки, премируется…
   Гуля дёрнула маму за рукав:
   – Мама!
   Мать обернулась.
   – Только не зазнавайся! – сказала она и, смеясь, похлопала Гулю по плечу.
   – …премируется портретами великих русских писателей…
   – Это сколько же портретов дадут? – прошептала Гуля и стала считать по пальцам: – Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Некрасов… Мама, Жуковский великий?
   – Тише, – сказала мама, – слушай дальше.
   – …портретами великих русских писателей, библиотекой, тремя настольными играми и аквариумом.
   Все захлопали.
   В перерыве Гуля спросила у мамы:
   – Мама, а куда мы поставим аквариум? У нас ведь и так тесно.
   – Если аквариум будет очень большой, попросим соседей поставить его у себя.
   – Ну да, они уйдут на работу, а рыбки умрут с голоду. Как ты думаешь, мама, нельзя ли попросить какую-нибудь другую премию?
   – Какую?
   – Вот бы велосипед!
   – Ну, тогда уж у тебя совсем не останется времени на уроки. Съёмки кончились, катанье на велосипеде начнётся. Теперь тебе время дорого – класс догонять надо.
   – Ух, тогда бы я попросила одну штуку, которая совсем не отнимает времени! Да и места мало занимает.
   – Это что же такое?
   – А то, что показывает время. Часы! На браслетке. Ах, мамочка, как мне нужны часы на браслетке, ты и представить себе не можешь!
   – Как же не могу, когда ты мне про это целый год говоришь! Ну ладно, будут деньги – обязательно куплю тебе часы.
   – Ты тоже это целый год говоришь, а часов всё нет и нет.
   Гуля вздохнула.
   А через несколько дней её опять позвали на фабрику, в кабинет директора.
   Директор серьёзно пожал ей руку и спросил у неё, довольна ли она подарками.
   – Очень, очень, – сказала Гуля. – Только мне бы хотелось чего-то другого. Если можно, конечно.
   – А чего тебе хочется?
   – Вот если бы часики! – сказала Гуля шёпотом. – Хоть самые, самые маленькие, но чтобы на браслетке!
   – Отчего же, можно, – сказал директор, как будто речь шла не о часах на браслетке, а о чём-то самом обыкновенном. – Будут у тебя часы.
   И в самом деле, на другой день на руке у Гули затикали часики, очень маленькие, но со всеми стрелками, винтиками и колёсиками, какие бывают у настоящих часов.
   – Ну, теперь, – сказала Гуля матери торжественно, – у меня уже ни одна минутка не пропадёт зря!
   – Посмотрим, – сказала мама.

ГУЛИНЫ КАНИКУЛЫ

   Приближались экзамены.
   – Подумать только, – говорила Гуля подругам, возвращаясь вместе с ними из школы, – подумать только, что мы должны перейти в седьмой класс! Это так странно, даже нельзя поверить. Мне кажется, что я только что была в четвёртом классе.
   Уже стояла весенняя погода. Ветер был тёплый, упругий, весь пропитанный запахом моря и водорослей. На Приморском бульваре толпилось множество людей. Девчонки продавали первые весенние цветочки, и на солнечном припёке уже шла бойкая торговля мороженым.
   Когда после долгих предэкзаменационных занятий Гуля с подругами выбегала на улицу, ей казалось, что в городе какой-то праздник и что вот-вот должно случиться что-то очень хорошее.
   Экзамены сошли благополучно. За это время Гуля и думать забыла, что она была когда-то артисткой – Василинкой, Варькой – и знала только одно: что она школьница, которой непременно надо перейти из класса в класс. И она перешла.
   А вслед за этим её опять вызвали в Киев, где в то время начиналась работа над новой картиной для детей, под названием «Солнечный маскарад».
   Как на грех, погода для этой картины выдалась неподходящая. Солнце редко-редко показывалось из-за туч. Лето было дождливое, и постановщики, словно пилоты в ожидании лётной погоды, то и дело с беспокойством поглядывали на небо и бранили «небесную канцелярию».
   Зато радовались пасмурным дням ребята-актёры. В эти дни они были совершенно свободны, у них были каникулы, как у всех школьников.
   На отдыхе Гуля придумала для себя новое занятие. Вместе со своей подругой Валей, которая тоже должна была сниматься в картине, она стала ездить в зоопарк.
   Гуля всегда любила животных, но, кажется, никогда не тратила на них столько времени, как в это лето.
   Она стала юннаткой и даже взяла шефство над двумя маленькими медвежатами – Гришкой и Мишкой.
   Она сама кормила их творогом из жестяного корытца, смотрела, как они взбираются вверх по решётке или точат зубы, грызя по очереди палочку.
   Медвежата скоро стали её узнавать, протягивали ей сквозь решётку лапы и, когда она заходила к ним в клетку, тёрлись об её ноги, словно котята.
   – А ты бы лучше не ходила к ним, – говорила Валя. – Они хоть и маленькие, а всё-таки медведи. Как тяпнут тебя за ногу, так всю кожу и сдерут!
   – Ну вот ещё, стану я медвежат бояться! – отвечала Гуля. – Я и к волку в клетку ходила. Знаешь, к тому, к старому, с лысиной на лбу.
   – К волку?! – ахала и всплёскивала руками по-друга.
   – Да что ты! – успокаивала её Гуля. – Если волка покормить, его можно потом гладить и трепать, как домашнюю собаку, а он будет лежать на спине и от радости скалить зубы. Хоть сама проверь!
   Но Вале совсем не хотелось проверять…
   Солнце всё не показывалось. Лето кончалось. В погоне за солнцем киностудия решила выехать из Киева.
   Перед отъездом Гуля отправилась ещё раз в зоопарк – попрощаться со своими медвежатами.
   За лето они сильно выросли и стали похожи на медведей. Но Гуля, которая навещала их чуть ли не каждый день, не замечала этого. В последний день перед отъездом она, как всегда, вошла к ним в клетку и принялась играть с Гришкой. И вдруг она почувствовала, что кто-то тянет её сзади за ногу. Она оглянулась. Это был второй медвежонок – Мишка. Он стоял на задних лапах, переваливаясь с боку на бок. Гуля нагнулась к миске с водой и побрызгала ему морду. Он фыркнул, отряхнулся и вдруг, видно обидевшись, так крепко обхватил Гулю лапами, что она почувствовала, как затрещали у неё косточки.
   Она бросилась к выходу. Медведи – за ней. Гуля дёрнула дверцу – не открывается. Заперта снаружи. Да что же это такое? Кто мог запереть её в клетке с медведями? А медведи дышат прямо ей в лицо, сопят, стараются поймать. То ли играют, то ли сердятся.
   Кое-как вырвалась Гуля из тяжёлых медвежьих лап и вскарабкалась по приставной лестнице, стоявшей в клетке. Оба медведя, не теряя ни минуты, полезли за ней. Вот и последняя ступенька – дальше лезть некуда.
   Гуля поглядела по сторонам и, сразу решившись, спрыгнула вниз, на землю. Прежде чем медведи успели спуститься вслед за ней, она уже юркнула в кормушку и на четвереньках вылезла наружу.
   – Что ж ты не кричала? – услышала над собой Гуля чей-то дрожащий голос.
   Она поднялась на ноги и увидела двух своих приятелей-юннатов, Клюкву и Кильку. По-настоящему их обоих звали Николаями, а Клюквой и Килькой прозвали только для различия. У Клюквы были очень красные щёки, а Килька был тощ и вертляв, словно килька.