Елена Ильина
Четвертая высота

   Эту книгу я посвящаю
   светлой памяти
   Самуила Яковлевича Маршака,
   моего брата, моего друга,
   моего учителя

К МОИМ ЧИТАТЕЛЯМ

   История этой короткой жизни не выдумана. Девушку, о которой написана эта книга, я знала ещё тогда, когда она была ребёнком, знала её также школьницей-пионеркой, комсомолкой. Мне приходилось встречать Гулю Королёву и в дни Отечественной войны. А то в её жизни, чего мне не удалось увидеть самой, восполнили рассказы её родителей, учителей, подруг, вожатых. О её жизни на фронте рассказали мне её боевые товарищи.
   Мне посчастливилось также читать её письма, начиная с самых ранних – на линованных страницах школьной тетрадки – и кончая последними, написанными наскоро на листках блокнота в перерывах между боями.
   Всё это помогло мне узнать, как бы увидеть своими глазами всю Гулину яркую и напряжённую жизнь, представить себе не только то, что она говорила и делала, но также и то, что она думала и чувствовала.
   Я буду рада, если для тех, кто узнает Гулю Королёву по страницам этой книги, она станет – хотя бы отчасти – такой же близкой, какой она была для тех, кто узнал и полюбил её в жизни.
   ЕЛЕНА ИЛЬИНА

ОГОНЁК

   – Не уходи, – сказала Гуля. – Мне темно. Мама наклонилась над сеткой кровати:
   – Темнота, Гуленька, совсем не страшна.
   – Да ведь ничего же не видно!
   – Это только сначала ничего не видно. А потом ты увидишь такие хорошие сны!
   Мама укрыла дочку потеплее. Но Гуля снова подняла голову. Девочка смотрела на окно, которое едва светилось от уличных фонарей сквозь синюю штору.
   – А тот огонёк горит?
   – Горит. Спи.
   – Покажи мне его.
   Мама взяла Гулю на руки, поднесла к окну.
   Напротив, над стенами Кремля, реял флаг. Он был освещён снизу и трепетал, как пламя. Этот флаг маленькая Гуля и называла «огоньком».
   – Видишь, горит огонёк, – сказала мама. – Он и всегда будет гореть, Гулюшка. Никогда не погаснет.
   Гуля положила голову на плечо матери и молча смотрела на пламя, трепещущее в тёмном небе. Мама унесла Гулю в кроватку.
   – А теперь спи.
   И она вышла из комнаты, оставив девочку одну в темноте.

ТРЁХЛЕТНЯЯ АРТИСТКА

   Гулей прозвали её, когда ей не было ещё и года. Лёжа в кроватке, она улыбалась всем, и целый день в комнате только и слышалось:
   – Гу-гу…
   От этого гортанного голубиного воркованья и пошло имя: Гуленька, Гулюшка. И никто уже не вспоминал, что настоящее имя Гули – Марионелла.
   Одним из первых слов, которые сказала Гуля, было слово «сама». Когда её в первый раз спустили на пол, она вырвала руку, закричала:
   – Сама! – покачнулась и пошла.
   Она сделала шаг, другой и шлёпнулась вниз лицом. Мама взяла её на руки, но Гуля сползла на пол и, упрямо передёрнув плечами, снова затопала. Её несло всё дальше и дальше, из одной комнаты в другую, и мать едва поспевала за ней.
   Гуля росла. Всё увереннее топали её ножки по комнатам, коридору и кухне, всё шумней становилось в квартире, всё больше разбивалось чашек и тарелок.
   – Ну, Зоя Михайловна, – говорила Гулиной матери няня, приводя Гулю домой с прогулки, – много вынянчила я ребят, а такого ребёнка сроду не видала. Огонь, а не ребёнок. Сладу никакого нет. Как сядет на санки, так и не снимешь с них. Десять раз с горки скатится, и всё ей мало. «Ещё, кричит, ещё!» А ведь санки-то у нас не свои. Сколько слёз, сколько крику, спору! Не приведи бог такого ребёнка нянчить!
   Гулю отдали в детский сад.
   В детском саду Гуля присмирела. Дома, бывало, она ни минуты не посидит спокойно, а здесь она целыми часами сидела тихо, молча и лепила что-нибудь из пластилина, для которого придумала более короткое название – лепин.
   Ей нравилось также строить на полу из кубиков разные дома и башни. И плохо приходилось тем ребятам, которые осмеливались разрушить её сооружение. Вся красная от обиды, она вскакивала и награждала своего сверстника такими тумаками, что он поднимал рёв на весь детский сад.
   Но всё же ребята любили Гулю и скучали, если она не приходила в детский сад.
   – Она хоть и драчливая, а зато с ней играть здорово, – говорили мальчики. – Она придумывать умеет.
   Гулина мать работала в то время на кинофабрике. И режиссёры, бывая у Королёвых, говорили, глядя на Гулю:
   – Вот бы нам Гульку в кино!
   Им нравилась резкая весёлость Гули, лукавый свет её серых глаз, её необыкновенная живость. И однажды мама сказала Гуле:
   – Ты сегодня в детский сад не пойдёшь. Мы с тобой поедем смотреть рыбок и птиц.
   В этот день всё было не так, как всегда. К подъезду подкатил автомобиль. Гуля уселась рядом с мамой. Приехали они на какую-то площадь, где толпилось столько народу, что нельзя было ни проехать, ни пройти. Отовсюду слышался разноголосый петушиный крик, хлопотливое кудахтанье кур. Где-то важно гоготали гуси и, стараясь всех перекричать, что-то быстро лопотали индюки.
   Пробиваясь сквозь толпу, мать взяла Гулю за руку.
   На земле и на лотках стояли клетки с птицей и садки с живой рыбой. В воде медленно плавали большие сонные рыбы и проворно сновали вверх и вниз маленькие золотые рыбки с прозрачными, развевающимися, будто кружевными, хвостами.
   – Ой, мама, что это? – вскрикнула Гуля. – Водяные птички!
   Но в это время какой-то незнакомый широкоплечий человек в кожаной куртке подошёл к Гуле и, кивнув её маме, взял Гулю на руки.
   – Я тебе сейчас что-то покажу, – сказал он ей и куда-то её понёс.
   Гуля оглянулась на маму. Она думала, что мама отнимет её у «кожаного дяди», но мама только помахала ей рукой:
   – Ничего, Гуленька, не бойся.
   Гуля и не думала бояться. Только ей не нравилось сидеть на руках у чужого, незнакомого человека.
   – Я сама пойду, – сказала Гуля, – пустите меня.
   – Сейчас, сейчас, – ответил он, поднёс её к стеклянному ящику и спустил на землю.
   Там, в зелёной густой траве, копошились какие-то длинные, толстые верёвки. Это были ужи. Гуля недолго думая вцепилась в одного из них и потащила.
   – Ну и храбрая же ты девочка! – услышала Гуля над собой голос «кожаного дяди».
   Трёхлетняя Гуля и не подозревала, что этот дядя был кинооператор и что её только что сняли для новой кинокартины.
   В те годы на Трубной площади каждое воскресенье торговали всякой живностью. Любители птиц, рыб, диковинных зверушек всегда могли выбрать здесь по своему вкусу и певучую канарейку, и щегла, и дрозда, и породистого охотничьего щенка, и черепаху, и даже заморского попугая.
   Кинооператору привезли Гулю на Трубную площадь, потому что в этот день они снимали картину «Каштанка» по рассказу Чехова. В картине этой собака Каштанка попадает на Трубный торг и теряет своего хозяина в толпе взрослых и детей.
   Спустя несколько дней Гуле Королёвой прислали из кинофабрики её первый заработок – два рубля.
   Один рубль был истрачен в тот же день. Дома случайно не было денег, и Гулин рубль как раз пригодился на лекарство для самой же Гули.
   Другой рубль – большой, новенький, жёлтого цвета – хранится до сих пор у Гулиной матери. Он спрятан в коробочке рядом с льняной шелковистой прядкой Гулиных младенческих волос.

СЛОН И ГУЛЯ

   Гулю взяли в зоопарк.
   Она шла вместе с мамой по усыпанной песком дорожке мимо длинного ряда клеток с какими-то толсто-рогими козлами, баранами и бородатыми быками. Возле высокой железной ограды они остановились. Гуля увидела за решёткой что-то огромное, клыкастое, с длинным, до земли, носом.
   – У, какой! – вскрикнула Гуля, прижимаясь к матери. – Мама, почему он такой большой?
   – Такой вырос.
   – А я его боюсь?
   – Нет, не боишься.
   – А кто он такой?
   – Слон. Он добрый, и бояться его не надо. У себя дома он даже нянчит маленьких детей.
   – Возьми его ко мне в няньки! – сказала Гуля.
   – Его отсюда не отпустят, – ответила мама смеясь. – Да и места для него у нас маловато.
   Целый год после этого Гуля вспоминала большого, доброго слона.
   И когда наконец её опять привели в зоопарк, она прежде всего потащила маму к слону.
   Держа в руках большой красно-синий мяч, она подошла к самой решётке.
   – С добрым утром, слон! – вежливо поздоровалась Гуля. – Я вас помню. А вы меня?
   Слон ничего не ответил, но наклонил свою большую умную голову.
   – Помнит, – сказала Гуля.
   Мама вытащила из сумочки гривенник.
   – Смотри, Гуля, – сказала она, – я брошу ему монетку.
   Слон пошарил по земле хоботом, поднял монетку, словно кончиками пальцев, и сунул сторожу в карман. А потом схватил сторожа за воротник и потянул за собой. Сторож не мог устоять на ногах и побежал вприпрыжку, как мальчик. Гуля громко смеялась. Смеялись и другие ребята, столпившиеся у решётки.
   – Мама, куда слон его тащит? – спросила Гуля.
   – Это он требует от сторожа чего-нибудь вкусного. Ступай, говорит, принеси. Даром я тебе свою монету отдал, что ли?
   Сторож послушно ушёл в соседнее помещение, где была кладовая слона, а слон зашагал не спеша, мягко, неслышно, будто он был в валенках.
   – Мама, слон булку любит? Можно ему бросить?
   Гуля бросила слону булку. Слон задрал кверху хобот, нижняя челюсть у него отвисла, и булка угодила прямо в пасть.
   И тут Гуля увидела, что мяч выскользнул у неё из рук и покатился под решётку к слону.
   – Мячик! – закричала Гуля. – Слон, отдай, пожалуйста, мяч!
   Слон хлопнул ушами и, зажав мяч хоботом, словно в кулаке, посмотрел на Гулю искоса умным маленьким глазком.
   – Ну вот, – сказала Гулина мама, – так я и знала. Говорила я тебе – оставь мячик дома!
   Но в эту минуту слон выпустил мяч, и он покатился по земле, стукнулся о решётку и откатился назад, к самым его ногам.
   – Погоди, Гуля, – сказала мама, – сторож сейчас вернётся и достанет твой мячик.
   Но Гули рядом с ней уже не было. Мать быстро огляделась по сторонам.
   – Где же это она?
   – Ребёнок, ребёнок в слоновнике! – закричали вокруг.
   Мать взглянула на решётку. Там, по ту сторону решётки, у самых ног слона стояла её Гуля, казавшаяся от такого соседства ещё меньше.
   Слон пошевелился, и все охнули. Ещё секунда, и широкая, тяжёлая слоновья ступня опустится на цветной комочек и раздавит его.
   – Сторож, сторож! – закричали люди.
   Но слон осторожно переступил с ноги на ногу и попятился назад.
   Гуля отвела рукой хобот и спокойно подняла с земли мячик.
   – Чего вы все кричите? – сказала она, протискиваясь сквозь прутья решётки. – Мама говорит, что слоны даже нянчат маленьких детей!
   Домой Гуля шла молча. Мама с ней не разговаривала. Видно было, что она всё ещё не могла успокоиться после Гулиной проделки.
   – Мамочка, прости меня, пожалуйста, – сказала Гуля. – Ты же сама говорила, что я его ничуточки не боюсь. Отчего же ты за меня испугалась?
   Из глубины парка донеслись какие-то странные звуки, похожие на гудки парохода.
   – Это твой слон кричит, – сказала мама. – Вот какой он бывает злой, если его раздразнить. А кто его раздразнил? Ты! Пожалуйста, в другой раз не лезь без спросу к слонам!

БАРМАЛЕЙ ПРИЕХАЛ!

   К большому, широкому подъезду многооконного дома подкатил легковой автомобиль. Это в студию кинофабрики привезли пятилетнюю Гулю.
   Накануне вечером к Гулиной матери пришёл её старый приятель, режиссёр кинофабрики. На фабрике ставили в то время картину «Бабы рязанские».
   – Ради бога, выручите нас, – сказал он, – дайте нам для «Баб рязанских» вашу Гулю.
   И он рассказал, что девочка, которая должна была сниматься в этой картине, так испугалась ярких ламп, трескучих аппаратов, что наотрез отказалась сниматься.
   – Ваша Гуля храбрая, она нас не подведёт, – сказал режиссёр.
   – Храбрая-то храбрая, – ответила мама, – да боюсь – рановато ей сниматься.
   – Ничего, один разок, – успокоил её режиссёр.
   И вот Гуля вошла в какую-то странную комнату, всю заставленную зеркалами, высокими лампами в разными непонятными вещами.
   Режиссёр посадил Гулю к себе на колени.
   – Ты должна напугать вот эту тётю, – сказал он, показывая на красивую большеглазую женщину в пестром платье и платочке. – К ней приедет сердитый дядя. Ты первая его увидишь, побежишь к ней крикнешь: «Дядя приехал!» Поняла?
   – Поняла, – сказала Гуля.
   И репетиция началась. Гулю нарядили в длинный пёстрый сарафан, на голову надели косыночку.
   – Ну чем не баба рязанская? – говорили, смеясь, обступившие Гулю актёры.
   И вдруг ярко вспыхнули лампы. Гуля зажмурилась. Яркий, горячий свет брызнул ей в глаза.
   – Мама! – невольно крикнула Гуля. Ослепительный световой поток шёл на неё со всех сторон, обжигая глаза.
   Откуда-то из-за этого светового потока донёсся до неё знакомый голос режиссёра:
   – Ничего, Гуленька, это лампы такие. Ну, как ты напугаешь тётю Настю? Кто к ней приехал?
   Гуля подумала немножко и, сделав страшные глаза, закричала:
   – Настя, Настя, беги! Бармалей приехал!
   Это было всё, что Гуле полагалось сделать в этой сцене. Она теперь могла пойти к маме, которая ждала её в другой комнате. Но ей хотелось знать, что будет с бедной Настей.
   Забравшись под стол, Гуля смотрела во все глаза и шептала, грозя Бармалею кулаком:
   – Пошёл вон, дурак! Пошёл вон!
   И когда дальше по ходу действия «мёртвую» Настю внесли на руках в избу, Гуля, глядя на неё, прижала кулачки к лицу и тихонько заплакала.
   Спустя несколько месяцев после окончания картины режиссёры подарили Гуле её портрет в роли самой маленькой из рязанских баб. На этом портрете была надпись:
   Талантливейшей актрисе от благодарных режиссёров.

ГОЛУБОЕ ВЕДРО

   – Мама, мама, смотри! Синенькое ведро! – кричала в восторге Гуля и тащила свою маму к витрине, где были выставлены игрушки.
   За стеклом витрины было много всякого добра – куклы, медвежата, зайчики в полосатых штанах, грузовики, паровозы, – но Гуля смотрела только на вёдра для песка. Они были выкрашены голубой эмалевой краской, и на каждом был нарисован букет цветов.
   Давно уже Гуля мечтала о таком ведре. Ей так хотелось подержать его в руках, наполнить песком до самого края, поносить по дорожке сада! Много раз просила она маму купить ей такое ведро, и мама обещала, но только нельзя было понять, скоро она купит или не скоро. «Куплю, когда будут деньги», или: «Куплю, когда будешь хорошая девочка». А когда это будет?
   И вдруг сегодня Гулина мечта неожиданно сбылась. Она получила ведро, а в придачу к нему ещё и совок, тоже выкрашенный в голубой цвет. Гуля шла рядом с матерью, весело размахивая ведром.
   – Гуля, иди как следует, – сказала ей мама, – ты всех толкаешь.
   Но Гуля, казалось, ничего не слышала. Ведро качалось у неё в руках, и она то и дело задевала им прохожих.
   Мать рассердилась:
   – Если ты сейчас же не перестанешь, я отберу у тебя ведро и отдам его другой девочке!
   – Хорошей? – спросила Гуля.
   – Да уж получше тебя, – ответила мама.
   Гуля недоверчиво поглядела на мать и так махнула ведром, что стукнула им по голове чистильщика сапог, сидевшего на скамеечке.
   Мама испугалась.
   – Простите, товарищ! – крикнула она и выхватила у Гули из рук ведро. – Ты ударила дядю, дурная девчонка!
   – Я нечаянно, – сказала Гуля.
   – Ничего, гражданочка! – весело улыбаясь, сказал черноглазый чистильщик. – До свадьбы заживёт!
   – А когда у вас свадьба? – спросила Гуля.
   Но мать уже не слушала ни чистильщика, ни Гулю. Решительно, быстрыми шагами она направилась к милиционеру, стоявшему на перекрёстке.
   – Товарищ милиционер, – сказала она, – у вас есть дети?
   – Есть, – ответил милиционер.
   – Так вот отдайте им.
   И она протянула милиционеру ведро. Он так удивился, что ничего не успел сказать. Мать быстро увела свою дочку, а милиционер так и остался стоять посреди мостовой с голубым ведёрком в одной руке и с милицейским жезлом – в другой.
   Гуля шла молча, опустив голову. В саду она уселась на скамейку. Возле кучи свежего жёлтого песка играли дети. Четыре разных ведёрка стояли на дорожке. Какая-то девочка лопаткой насыпала в них песок, а другие дети сейчас же высыпали его обратно. Было очень весело. Но Гуля даже не посмотрела в их сторону.
   Мать молча наблюдала за ней. Она ждала", что девочка не выдержит и заплачет. Но Гуля не плакала. Придя домой, она спокойно сказала отцу, читавшему на диване газету:
   – Знаешь, папа, мы подарили милиционеру ведро.
   – Ведро? – удивился отец. – Милиционеру?
   Гуля усмехнулась:
   – Игрушечное ведро – настоящему милиционеру.
   А когда она вышла из комнаты, мать её рассказала, как было дело.
   – Я сама чуть не разревелась, когда в наказание отняла у неё игрушку. Ведь она так мечтала о ведре! А она и виду не показывает, что ей больно и обидно.
   Спустя несколько дней Гуля снова заявляет отцу, усаживаясь к нему на колени:
   – Знаешь, мы выбросили за окно мою куклу Наташу.
   – Кто это «мы»?
   – Мы с мамой. И хорошо, что выбросили: плохая была кукла. Пафнутий Иванович гораздо лучше.
   Пёстрого курносого клоуна Пафнутия Ивановича Гулин отец принёс ей однажды из театра, где он работал.
   Гуля хотела уже слезть на пол. Но отец остановил её.
   – Нет, ты скажи мне: как же это случилось, что кукла полетела за окно?
   Гуля посмотрела куда-то в сторону.
   – А так и случилось, – сказала она. – Мы с куклой сидели на окошке, а мама нам не позволяла. Мама говорит: «Нельзя сидеть на окошке – упадёте!» А мы не слезаем…
   – Ну и что же?
   – Что же… Меня мама сняла, а её выбросила.
   – И тебе совсем, совсем не жалко?
   – Немножко жалко, – сказала она и, нахмурив брови, бегом побежала к себе в комнату.

БЕГСТВО В ИСПАНИЮ

   Прошло ещё два года.
   Приближалась годовщина Октябрьской революции. В доме недавно закончился ремонт. Пахло свежей клеевой краской. В комнатах было тихо.
   Но вот в передней раздался звонок. Один, другой, третий…
   – Слышу, слышу! Наказанье божье, а не ребёнок! – заворчала суровая, строгая женщина, Настасья Петровна, и пошла открывать дверь.
   В переднюю вбежала Гуля, нагруженная покупками.
   – Смотрите, какие картинки мама купила мне к празднику! – сказала она. – Броненосец «Потёмкин», крейсер «Аврора»!
   Глаза у неё светились счастьем.
   Но Настасья Петровна даже не взглянула на Гули-ны покупки и ушла на кухню.
   Гуля убежала в свою комнатку и плотно закрыла за собой дверь.
   Там она сразу же принялась за работу. Краска на стенах была свежая, и бумага легко к ним приставала.
   Странная небывалая тишина воцарилась в доме. Настасья Петровна забеспокоилась – не натворила ли чего-нибудь эта девчонка?
   Открыв дверь, она всплеснула руками. Только что окрашенные стены были оклеены картинками. Платье, чулки на Гуле, даже щёки и нос были выпачканы голубой краской.
   – Безобразие! – закричала Настасья Петровна. – «Стены испортила!
   – Как вы можете так говорить? – возмутилась Гуля. – Ведь это броненосец «Потёмкин»! Крейсер «Аврора»! Как вы не понимаете!
   Но Настасья Петровна, не слушая Гулю, принялась сдирать картинки со стен. Гуля вцепилась в её платье. Она рыдала, кричала, топала ногами, но напрасно. Вскоре всё было кончено. Настасья Петровна, ругаясь, ушла на рынок, а Гуля с плачем упала на кровать.
   Слёзы текли по её щекам, вымазанным краской, оставляя за собой разноцветные дорожки.
   «Что делать? – думала Гуля. – Мама весь день на работе, а с Настасьей Петровной жить вместе прямо невозможно! Хоть бы она в деревню уехала. Так нет, не уедет, нарочно теперь не уедет. Вот возьму, – решила Гуля, – и сама убегу из дому. Ей назло».
   Но куда уехать? На дачу? Там холодно. Окна заколочены досками. Ветер воет на чердаке. Нет, если ехать, то в какие-нибудь тёплые страны. Например, в Испанию. Есть такая страна (в кино показывали). Ну конечно, в Испанию! Только надо спросить у кого-нибудь на улице, где она.
   Гуля встала, вытерла полотенцем мокрое от слёз лицо и начала собираться в дорогу. Первым делом она взяла с этажерки свои любимые книжки – «Детки в клетке» и «Лампу Аладдина». Потом подумала и достала из ящика маминого стола несколько серебряных гривенников и медяков. После этого открыла бельевой шкаф и вытащила из кучки аккуратно сложенного белья простыню.
   «Это будет моя палатка, – решила Гуля. – Ведь мне придётся ночевать прямо в поле или в лесу».
   Она засунула простыню в чемоданчик. Сверху положила книжки и своего старого друга Пафнутия Ивановича. Всю мелочь, которую нашла в столе, положила в карман передничка.
   «Пальто тоже надо взять, – подумала Гуля. – И зонтик. А то ещё вдруг в Испании пойдёт дождь».
   Она вытащила из шкафа свой крошечный розовый зонтик, обшитый кружевами.
   И, уверенная в том, что она обеспечила себя на все случаи жизни, Гуля оделась, взяла в руки чемоданчик, зонтик и отправилась в далёкий путь. Во дворе она простилась со всеми знакомыми ей ребятами.
   Когда Настасья Петровна вернулась домой, соседские дети спокойно заявили ей:
   – А ваша Гуля уехала в Испанию.
   Настасья Петровна бросилась на розыски Гули и часа через два нашла её на вокзале – девочка сидела на скамейке, дожидаясь отхода дачного поезда. Кое-как приволокла она беглянку домой. Гуля упиралась и плакала.
   Соседи позвонили матери на работу. Когда она вошла в комнату, Гуля, рыдая, бросилась ей навстречу.
   – Я не могу больше так жить! – сказала она. Мама села на диван и притянула дочку к себе.
   – Ну, расскажи, что случилось. С Настасьей Петровной опять не поладила?
   Слёзы душили Гулю.
   – Она ничего не понимает! – еле выговорила Гуля, заливаясь слезами. – Тебя и папы целый день дома нет, а она ничего не понимает. Я так красиво по стенам расклеила твои картинки, думала – она обрадуется, а она говорит: «Стены испортила» – и всё порвала, ножом соскоблила. Отдай меня в школу!
   – Хорошо, Гуленька, мы что-нибудь придумаем. Только в другой раз не убегай без спросу в Испанию.
   Мама уложила дочку на диван и укрыла её. Гуля успокоилась и уснула.
   А мама долго ещё сидела возле неё, гладя её голову. Среди её мягких льняных кудрей чуть темнела на затылке прядь каштановых волос.
   «Растёт моя дочка, – думала мать, – вот и волосы начинают темнеть. Как-то у неё сложится жизнь?..»

«АДАМ»

   Гуле шёл седьмой год. Она давно уже умела читать – чуть ли не с пяти лет, – но отдавать её в школу было ещё рано. Знакомые посоветовали матери устроить её в группу, которой руководила старая учительница-француженка: девочка будет играть и гулять вместе с другими детьми, да, кстати, и языку научится.
   И вот Гуля в первый раз пришла к учительнице.
   В комнате со старинной, полинявшей мебелью и множеством картинок и фотографий на стенах, кроме Гули, было ещё двое детей: мальчик Лёлик, с длинными кудрями, похожий на девочку, и стриженая девочка Шура, похожая на мальчика.
   Дети уселись за низенький столик, а старушка учительница взяла зелёного тряпичного зайца и запела непонятную песенку. Заяц у неё в руках принялся отплясывать на столе какой-то смешной танец. У него прыгали уши и болтались ноги, дети смеялись и повторяли за учительницей странные слова песенки.
   Гуля смотрела на всех молча, исподлобья. Но вот она решилась что-то спросить.
   – Адам, – сказала она наконец, – почему…
   – Что ты сказала? Повтори, – удивилась француженка.
   – Адам, – повторила Гуля.
   – Не «адам», а «мадам» нужно сказать.
   – Мадам, – снова начала Гуля, – разве русский язык такой плохой, что нужно учить ещё французский?
   Ей это казалось удивительным. Зачем петь песенки на непонятном языке, когда есть на свете такой хороший, такой понятный русский язык? И к тому же, зачем нужно заставлять плясать этого зелёного зайца? Дома у Гули тоже был заяц, только не зелёный, а голубой, но он уже года три как лежал в ящике с другими старыми игрушками. Гуле скоро нужно было поступать в школу, а её забавляли, как маленькую!
   Старушка не знала, что ответить Гуле. Она подумала немножко и велела детям устроить хоровод. Мадам взяла за руки Лёлика и Шуру, а Шура протянула руку Гуле. Но Гуля вырвалась и села на стул.
   – Я не люблю танцевать утром, – сказала она. – Я люблю утром читать.
   Француженка недовольно покачала головой:
   – Ты непослушная девочка. Ну хорошо, мы будем читать.
   Но оказалось, что в этой группе читают тоже не по-русски, а по-французски. И не сказки читают, а только азбуку.
   Мадам раздала детям картинки с нарисованными на них буквами: а, бе, се, де…
   Дело было нехитрое. Гуля быстро запомнила все буквы. Не прошло и месяца, как она уже умела довольно бегло читать по-французски.
   На прогулках в саду она торопила свою «адам» домой:
   – Пойдём почитаем ещё немножко вашу французскую книжку.
   А к концу зимы она научилась не только читать, но и писать. Когда она на уроках очень уж расходилась и шалила, мадам надевала пенсне и говорила:
   – Спокойно! Сейчас мы будем писать диктант. Но Гуля и этот урок превращала в весёлую игру.
   – «Дитя лежит в колыбели, – мерным голосом диктовала мадам французские фразы. – Птичка сидит на дереве. Бабушка вяжет чулок. Дедушка курит трубку».
   А Гуля выводила в тетрадке:
   «Бабушка лежит в колыбели. Дитя курит трубку. Птичка вяжет чулок. Дедушка сидит на дереве».