Я зашел в кафе, съел два бутерброда с ветчиной и теперь тянул коньяк, запивая его кофе. За мой столик с чашечкой кофе подсела миловидная женщина. Она оказалась общительной (прямое следствие миловидности), и мы разговорились.
   — Мой муж, — неожиданно сказала она, — в детстве упал с дерева, удачно встряхнул мозги и поумнел.
   — Это он вам сказал? — полюбопытствовал я.
   — Нет, он только сказал, что упал с дерева. И тут меня как молния озарила — так вот почему он такой умный!
   — А он что сказал, когда вы поделились с ним своей догадкой?
   — Он стал смеяться, как всегда.
   — Если вы правы, — сказал я, — вы сделали открытие, достойное Нобелевской премии. Попробуйте спрыгнуть хотя бы с комода, может, вы повторите опыт мужа.
   — Вы шутите, — улыбнулась она, — но вы наивны. Тут же главную роль играет случайно, но точно найденная высота.
   — Так вы спросите мужа о высоте, — сказал я.
   — В том-то и дело, что он забыл о высоте, — ответила она с раздражением. — Вот дуралей! А дерево уже срубили.
   — Случилось такое чудо, — удивился я, — а он не запомнил высоту!
   — Да как же он мог запомнить высоту, — вступилась она за мужа, — чудо-то случилось, но он о нем не догадывался, хотя сразу стал отличником.
   — Так кто же первым догадался? — спросил я.
   — Я, конечно! — с гордостью воскликнула она.
   — Вы сразу же догадались о его уме, как только увидели его? — спросил я.
   — Я сразу же что-то почувствовала, — ответила она, вспоминая, — но не знала что. А потом, через пять лет после женитьбы, он признался, что в детстве упал с дерева. И тут мне в голову ударило: так вот почему он такой умный!
   — Неужели он не запомнил высоту ветки, с которой свалился! — горестно заметил я. — Ведь это так важно для нашей страны! Недаром Достоевский сказал: «Красота спасет мир».
   Она небрежно кивнула, в том смысле, что и без Достоевского об этом давно знает.
   — Ветку-то он запомнил, да дерево давно срубили, — печально сказала она, — а если бы он сразу после женитьбы признался в падении с дерева, было бы другое дело. А он мне рассказал об этом через пять лет, когда дерево уже срубили…
   — Как вы думаете, — продолжала она, проницательно прищурившись, — почему он пять лет молчал как партизан, а потом вдруг раскололся, когда дерево уже срубили?
   — Может, вспомнил именно потому, что дерево срубили?
   — Так я и поверила! Ищите дурочку в другом месте! — воскликнула она. — Сначала все забыл, а потом вдруг все вспомнил, когда дерево уже срубили!
   — Так почему же он молчал, по-вашему? — спросил я.
   — Не обижайтесь. Но мужчины такие эгоисты, — с грустью ответила она. — Он не хотел, чтобы другие поумнели, последовав его примеру.
   — Постойте! Постойте! Но вы же сказали, что вы первая догадались, что он поумнел, упав с дерева. Как же он мог сознательно скрывать это?
   — Очень просто, — ответила она, — да, я первая догадалась, что он, упав с дерева, удачно встряхнул мозги и поумнел. Но первая — со стороны! А он хотел, чтобы люди думали — он вообще всегда был такой умный! А дерево тут ни при чем! Еще как при чем! Мужчины такие хитрые!.. А что, Нобелевский комитет большие деньги платит за подобные открытия?
   — Огромные! — воскликнул я. — Но вы не унывайте! Можно все повторить методом проб и ошибок. Представляете, сколько деньжищ вы заработаете, если опыт подтвердится!
   — Да, но, — погрустнев, возразила она, — это не так просто. Надо, чтобы совпали возраст, высота и грунт.
   Она на пальцах показала, чтобы мне было ясней, сколько предстоит препятствий.
   — А где это случилось? — спросил я, как бы готовый посетить место чуда.
   — Под Курском, в деревне, — вздохнула она. — Там еще живут его родители, но дерево уже срубили.
   — А пень остался? — тревожно спросил я.
   — При чем тут пень? — раздраженно удивилась она. — Вы что думаете — люди будут прыгать с пня?
   — Нет, — сказал я, — но по пню вы определите, где именно нужный вам грунт.
   — Да, пень, слава Богу, на месте, — успокоила она меня. — Кому нужен пень…
   Я решил пошутить.
   — Вы знаете, — сказал я, — при слове «пень» мне почему-то вспоминается «Пномпень», а при слове «Пномпень» мне почему-то вспоминается «пень пнем». Круг замыкается. Смешно?
   — Ничего смешного, — строго сказала она. — Пить надо меньше. У вас какие-то колониальные шутки.
   Я понял, что с ней надо придерживаться сюжета разговора.
   — А дети у вас есть? — спросил я.
   — Есть сын, но ему уже двенадцать лет.
   — А сколько лет было вашему мужу, когда он сорвался с дерева?
   — В том-то и дело, что десять. Сына уже пробовать поздно и опасно. Когда мой муж упал с дерева, он потерял сознание. А когда пришел в себя, уже поумнел, но не заметил этого, потому что перед этим потерял сознание. Видно по всему, что высота была порядочная…
   — А может, сознание у вашего мужа было слабое, — осторожно заметил я, — и потому он его потерял?
   — Тем более, — загадочно ответила она. — А сына пробовать поздно, хотя он плохо учится, а муж после падения сразу стал отличником… Может, у вас на примете есть мальчик десяти лет? Мы бы заплатили его родителям и повезли мальчика в деревню. И у нас уже было бы два совпадения из трех — возраст и грунт. Заодно и мальчик отдохнул бы в деревне.
   — Это вы с мужем так решили? — спросил я — При чем тут муж! Это я сейчас сообразила, когда вы сказали о премии.
   — А если муж не согласится?
   — Пусть только попробует! — грозно ответила она.
   — Нет у меня на примете такого мальчика, — сказал я, вздохнув. — Но такой мальчик обязательно найдется в деревне. Можно со стремянки прыгать в том месте, где торчит пень. Каждый раз беря все выше и выше…
   — Стремянка может оказаться недостаточно высокой, — возразила она, явно проявляя техническую сноровку. — Не забывайте, ведь мой муж, упав с дерева, потерял сознание.
   — Ничего страшного, — обнадежил я ее, — можно установить возле пня пожарную лестницу, она куда выше.
   — Да, вы правы, — сказала она, с добродушным удивлением взглянув на меня. — А вы оказались сообразительней, чем я думала.
   — Ничего особенного, — разъяснил я, — ведь я в детстве сам три раза падал с деревьев! В последний раз, согласно вашей великой догадке, видимо, точно упал с нужной высоты в нужном месте и стал гораздо сообразительней.
   — Как вы это определили? — быстро спросила она.
   — Очень просто, — сказал я, — после третьего падения я, сколько ни лазал по деревьям, — больше не падал. Но только теперь, после вашего открытия, я понял, почему перестал падать с деревьев: соображал.
   — А вы не запомнили, с какой высоты в последний раз рухнули? — с хищным любопытством спросила она и даже наклонилась в мою сторону.
   Рухнул! От этого сильного слова я как-то неожиданно растерялся и пролепетал:
   — Рухнул? В каком смысле?
   — Ну не пьяный же рухнули! Это не мое дело! — раздраженно пояснила она. — С дерева рухнули!
   — Извините, — ответил я со скромным достоинством, — я, конечно, иногда выпиваю, но ни разу в жизни не упал. Тем более — не рухнул!
   — Это любимая присказка всех мужчин, — язвительно заметила она. — Но вы опять свернули на любимую тему.
   — Я свернул?!
   — Да, вы свернули! Повторяю вопрос. Вы запомнили, с какой высоты в последний раз рухнули с дерева? С дерева!
   — Нет, не запомнил, — сокрушенно признался я, чувствуя, что стремительно теряю бразды беседы.
   — Какая безалаберность! — воскликнула она и выпрямившись отхлебнула кофе.
   — Ну, метров десять-пятнадцать, наверное, было, — попытался я вспомнить.
   — Такая приблизительность с научной точки зрения — абсурд! — холодно заключила она. — Тут сантиметры играют роль!
   Я сделал вид, что подавлен крохоборством науки. И она, заметив это, вдруг вкрадчиво спросила:
   — А вы ничего не повредили, падая с такой высоты?
   — Нет, — сказал я, — но тряхнуло здорово.
   Она очень недоверчиво посмотрела на меня. И это вынудило меня оправдываться. Вероятно, она решила, что я, падая с дерева, неудачно встряхнул мозги.
   — Дело в том, — разъяснил я, — что падая я пытался цепляться за нижние ветки, и это смягчило удар.
   — О! — воскликнула она. — Это никуда не годится! Нас интересует падение в чистом виде, как у моего мужа!
   — То-то же он потерял сознание, — не удержался я.
   — Зато как поумнел! — отрезала она голосом, не допускающим полемики.
   Тут она снова глубоко задумалась, скорее всего о предстоящем опыте. Но по ее лицу почему-то было видно, что она все еще не одобряет, что я, падая, держался за ветки.
   — Нет, народ в деревне диковатый… Засмеют! — заговорила она, как бы думая вслух. — Надо это делать тайно, а мальчика найти со стороны. Да и пожарную лестницу где взять? Просить в сельсовете — опять же засмеют… Не такой уж вы оказались сообразительный, и теперь понятно почему…
   — Конечно, — согласился я с тем самым смирением, которое больше всего раздражает, — ведь я, падая с дерева, не потерял сознание, как ваш муж… Ну, если с пожарной лестницей неудобно, привезите из Москвы длинный шест, что ли…
   — Шест, — повторила она саркастически. — Уж лучше бы вы помолчали… Значит, мой муж поставит шест возле пня и будет придерживать его. А мальчишка вскарабкается на шест и сверзится на голову моего мужа? Второй раз голова его может не выдержать…
   — Но шест можно врыть в землю, а ваш муж будет стоять в сторонке! — с некоторым оттенком истерики воскликнул я.
   — Это совсем другое дело! — вдруг просветлела она и, поощрительно посмотрев на меня, добавила. — Вам бы цены не было, если бы не ваша привычка цепляться за ветки.
   — А ваш муж очень умный? — полюбопытствовал я, как бы несколько укрепив позиции собственного ума.
   — Очень! — оживленно подтвердила она. — День и ночь кроссворды разгадывает, что семечки лузгает! А я, представьте, ни одного слова не могу разгадать!
   — Но вы же не падали с дерева, — великодушно заметил я, но потом почему-то добавил: — Или падали?
   Но она в это время задумалась и не слышала моих слов.
   — У вас случайно нет знакомых в Академии наук? — вдруг спросила она.
   — Нет, — сказал я, — а что?
   — Если все рассказать в Академии наук, — поделилась она новыми соображениями, — они бы могли выдать мужу справку или там диплом о его феноменальном падении с дерева. И мы бы с этой справкой обратились в Нобелевский комитет.
   — Видите ли, — сказал я, — надо доказать, что ваш муж в детстве был идиотом, а потом, упав с дерева, удачно встряхнул мозги и поумнел. А как вы это докажете?
   — Да он и сейчас идиот, — воскликнула она, — хотя очень умный! Кроссворды как семечки щелкает. Но вот еще о чем я подумала сейчас. Если нам повезет, на кого выдадут Нобелевскую премию? На него или на меня?
   — Только вам! — твердо заверил я ее. — Ваш муж проходит как подопытный кролик. Вы же первая догадались о значении случившегося.
   — Это ему послужит хорошим уроком, — заметила она, — а то только я выдвину научную идею, он начинает смеяться.
   — А кем он работает? — спросил я.
   — Инженером на фирме. И то чуть не выгнали.
   — За что?
   — Он и в рабочее время кроссворды разгадывает. Если бы не его умище, его давно бы выгнали. Он там лучше всех разбирается в компьютерах. Это же почти все равно что кроссворды.
   — А его любовь к кроссвордам — не результат ли падения с дерева? — осторожно спросил я.
   — Что вы! — всплеснула она руками. — Я уже об этом думала! Не такая я глупая. Когда упал с дерева, он даже не понимал, что такое кроссворды! Я точно помню, когда он начал разгадывать кроссворды. Сразу после медового месяца, после нашей женитьбы! В первый же год замужества я стала догадываться, что он своим умом не мог дойти до такого ума, до которого дошел. Ну никак не мог! Понимаете, какая тут тонкость?
   — Еще бы! — воскликнул я. — Вы каким-то образом догадались о первоначальных возможностях ума?!
   — Вот именно! — с жаром подтвердила она. — Я сразу поняла: ну не мог он своим умом дойти до такого ума, до которого дошел. Хоть убейте меня, не мог! Бывший деревенский парнишка! Что-то его подтолкнуло! Но что?! И вдруг он на пятый год женитьбы признается мне, что в детстве упал с дерева. И все стало ясно. Но дерево уже срубили.
   — Вы почти гениальны! — воскликнул я. — Но вам надо на опыте доказать, что этот случай — закономерность природы. Иначе не видать премии.
   — Да, премия нам ох как не помешала бы, — вздохнув, сказала она. — Ведь очень умные люди не умеют зарабатывать деньги. Кроссворды решают или там стихи пишут…
   — А решенные им кроссворды не нужно представлять в Нобелевский комитет? — неожиданно спросила она у меня. — Боюсь, что мы их не сохранили.
   Я призадумался. Она тревожно ждала.
   — Пожалуй, нет, — сказал я. — Думаю, перед вручением премии ему дадут новенький кроссворд, чтобы он на глазах у шведского короля и почтенной публики его решил.
   — Это он запросто, — обрадовалась она. — Король чихнуть не успеет, как он заполнит кроссворд!
   Она допила подзабытый кофе и, вставая, спросила у меня:
   — Так у вас в самом деле нет знакомого десятилетнего мальчика? Мы бы заплатили родителям…
   — Нет, — ответил я твердо, — и никто не доказал, что нужен обязательно десятилетний мальчик. Может быть, можно мальчика и постарше, как ваш. Может, главное — высота и грунт! Когда закономерность поумнения будет доказана, мы всю Россию пропустим через эту высоту! Если, конечно, грунт выдержит. Вы будете новой Жанной д'Арк!
   Но она почему-то не подхватила мой пафос.
   — Нет, сыном я не могу рисковать, — вздохнула она, — хотя он плохо учится.
   Мы попрощались, и она ушла. Я заказал еще пятьдесят граммов коньяка. Выпил за здоровье ее мужа. Стоило, стоило выпить за его здоровье.