Каралис Дмитрий

Роман с героиней


   Дмитрий Каралис
   Роман с героиней
   Повесть
   Глава 1
   Медведев узнавал соотечественников по выражению глаз.
   Есть несколько анекдотов, сочиненных самими же русскими, по каким признакам вылавливают наших разведчиков в западных туалетах, ресторанах и публичных домах. Анекдоты смешны, правдивы, как большинство анекдотов, сочиненных о самих себе, приводятся в учебных курсах разведшкол многих государств, но не имеют к этой истории никакого отношения.
   К ней имеют отношение следующие обстоятельства.
   То, что Медведев оказался единственным, как он думал, русским человеком на греческом острове Родос в декабре 199... года.
   То, что Медведев писал роман, и тот шел тяжело, со скрипом. Так всегда бывает, когда тащишь повозку сюжета к вершине выбранного перевала, подсаживая в нее новых и новых героев, до тех пор, пока она не достигнет верхней точки и не помчится под гору сама, теряя ездоков и набирая скорость.
   Медведев тянул свою повозку без песни, но и без ропота, догадываясь, что за две недели уединения он едва ли успеет втянуть в гору два десятка героев-родственников -- он писал роман о своих предках.
   Материалов к роману он прихватил с избытком, отчего исцарапанный, но крепкий пластиковый "самсонайт" можно было оставлять в аэропортах безнадзорным -- позарившийся на него лихой человек не пробежал бы с чемоданом и пяти шагов: всем известно, как тяжелы книги и документы.
   Романный материал, доставленный из России на греческий остров Родос эстафетой трех самолетов, а затем вознесенный ночным таксистом к вершине скалистого холма, где приютилось ласточкино гнездо писательского центра, этот материал, очевидно, решил, что достиг предназначенной ему высоты, и безмятежно отяжелел в ожидании легкого спуска.
   В номере Медведева на втором этаже бледновато отсвечивала бумага. На изящной каштановой тумбочке уныло светилась кипа исписанных страниц; в барском малиновом кресле белели папки с архивными выписками; а на широкой кровати дрейфовали раскрытые исторические книги и справочники, куда каждое утро их приходилось выкладывать -- стол был ни к черту: легкомысленный предмет, напоминавший дамское трюмо -- с гнутыми ножками, ящиком, высокой перекладиной внизу, о которую Медведев долго ушибал ноги, и тесной столешницей -- лампа, пепельница, бумага, а локти висят.
   Медведев подступался к материалу с уговорами, призывая его встряхнуться, собраться, напружиниться -- нам, дескать, еще предстоит ползти и карабкаться вверх, но этот стервец лениво дрых в теплом сухом воздухе и не думал отзываться на понукания. Стоило ли лететь с пудом бумаги кружным зимним маршрутом над тремя морями и десятком европейских государств, чтобы бродить вокруг него кругами на курортном островке? В Питере по ночам хоть иногда, но писалось.
   Родовое древо на листе миллиметровки (по нему Медведев собирался спускаться в глубь веков и вести за собою читателя) он укрепил рядом с просторным окном, и всякий раз, имея нужду обратиться к схеме, жадно хватал глазами сказочный для северного человека пейзаж в добротной пластиковой раме: зеленая пальма на ветру, голубое море, известковые горы близкого турецкого берега и рыбачий катерок, застывший в фотографическом мгновении взгляда.
   Три прозрачные авторучки оставались полными, и лишь в четвертой, начатой еще в Петербурге, короткий фиолетовый столбик напоминал термометр в морозный день.
   И третье, что имеет отношение к описываемым событиям, -- его ежедневные визиты в ресторанчик "Чайна-хаус", где на террасе под легким тентом Медведев с забытым аппетитом съедал горшочек обжигающего китайского супа из мидий, водорослей, морковки, грибов и еще чего-то не установленного (китаянка объясняла, но английский Медведева оказался груб для тонких гастрономических разговоров), а на второе -- цыплячьи лапки, запеченные в сухариках.
   Медведев набрел на этот дешевый ресторанчик в первый же день и решил не искать добра от добра -- меню вполне соответствовало его вкусу и кошельку, туго набитому драхмами, будившими в памяти рисунки из школьного учебника по истории Древнего мира. Единственный недостаток красивых греческих денег заключался в поразительной способности всех этих акрополей, древних воинов в шлемах и мускулистых задумчивых дискоболов пачками обмениваться на бутылочки пепси-колы, гамбургеры в маслянистых салфетках, пластики жевательной резинки и иную ерунду, без которой не прожить чужестранцу. Зеленые лица американских президентов в париках в этом смысле казались весомее и хитрее. Их в кошельке Медведева было меньше, но хрустели они увереннее, и греческие древности обменивались на них шелестящими ворохами.
   ...В тот день Медведев уже потягивал холодную воду из высокого запотевшего стакана, думал о том, что минул пятый день его литературного заточения, а еще ни черта не написано, кроме двух десятков страниц общих мест и дневниковых записей, и неизвестно -- напишется ли; думал о том, что пора подняться и пройтись по пустынным улочкам курортного городка -- купить таксофонную карту, зайти в ювелирную лавку к Янису, подтвердить, что выбранные цепочки он обязательно заберет, как только получит компенсацию за авиабилеты, спуститься к набережной и пойти в темноте по хрустящей гальке вдоль всхлипывающего моря к Центру -- тянуть повозку со своими предками, оставившими Медведеву редкое наследство -- четырехсотлетний след в истории Великого княжества Литовского -- он набрел на него в Историческом архиве и не думал от него отказываться.
   С этими мыслями Медведев ткнул окурок в пепельницу, допил воду и чуть сдвинул назад стул, и тут же под навес террасы вошла красивая женщина с высокой копной светлых волос и остановилась, словно раздумывая, нужен ли ей этот пустой ресторанчик с пиликающей восточной мелодией, или следует поискать другой. Легкая сумочка на плече, в руке пластиковые пакеты.
   Она скользнула по Медведеву взглядом, и он понял -- русская.
   Неслышно придвинув стул обратно, Медведев налил себе воды из графина и закурил новую сигарету. ("Вот так я бросаю курить", -- подумал он.)
   Женщина постояла у стойки и ткнула пальцем в клеточку светящегося фото-меню: "This, please!" Она произнесла это так неуверенно и знакомо, словно вместе с Медведевым начинала учиться английскому языку у одной учительницы -- горбуньи Клары Петровны, в 164-й школе города Ленинграда. Повар-китаец отпел ей что-то по-английски, и худая китаянка с желтым пергаментным лицом взялась исполнять заказ.
   Медведев стал курить и смотреть на газетный киоск через улицу, а когда женщина, прошелестев пакетами, села за близкий столик и щелкнула зажигалкой, как бы невзначай скользнул по ней взглядом. Перстни на длинных пальцах, слегка растрепанная прическа, цепочка с кулоном, жакет из искрящейся материи... И, кажется, кожаные брюки.
   Все это Медведев досмотрел мысленным взором, отвернувшись к светящемуся киоску и припоминая увиденное. "Снежная Королева", -- подумал про нее Медведев.
   От женщины, курившей тонкую сигарету, веяло холодной усталостью, словно она переделала за день много хлопотных и неприятных дел и теперь не хочет никого видеть, но королевский сан не позволяет ей опустить гордо поднятый подбородок. Медведев еще раз повернул голову, но она не захотела встретиться с ним взглядом -- ее большие голубые глаза смотрели на всех, но и мимо всех, так смотрят в зал опытные сидельцы президиумов.
   Слегка задетый ее холодным невниманием, Медведев представил, что эта русская женщина, скорее всего, жена бизнесмена, приехала отдохнуть в мертвый сезон на сказочный Родос, и теперь, устав таскаться по магазинам или рассорившись с ухажером, решила проявить самостоятельность и поужинать в дешевом ресторанчике. Не бежать же к ней с объятиями: "Здравствуйте, землячка!" Она вежливо пошлет его подальше, -- достаточно взглянуть на его летние ботинки с плетеным верхом, джинсы и легкую куртку с капюшоном, которую он взял у сына на случай ветреной погоды. Медведев хмуро вообразил, что сейчас на освещенную террасу войдет ее ухажер, сверкая золотым ошейником цепи под шелковой рубашкой, сядет рядом и примирительно коснется лбом ее головы, и она холодно отстранится. А потом они перекусят, повеселеют, прогуляются и пойдут спать в гостиницу, где остановилась их группа из Киева или Минска.
   Медведев вышел из ресторанчика, кивнув повару. Подошел к киоску и купил таксофонную карту. Постоял, разглядывая обложки журналов. Украдкой скосил глаза -- она сидела с прямой спиной и ела из керамической миски салат. Ухажер не появлялся, и Медведев подумал, что такое лицо бывает, когда тебя бросают...
   Точно, русская. У нее плохо на душе, но она старается держаться.
   Не будь в ней столько невозмутимого холода, или ответь она встречным взглядом, Медведев подсел бы к ней и заговорил -- спросил, что случилось, и чем он может помочь. Быть может, она потеряла деньги или билеты. Или украли. Но тут же мелькнуло иное соображение: она -- дорогая шлюха, ее опустили греки или бросил богатый любовник... А на него она не взглянула, потому что не хочет знаться с невзрачно одетыми соотечественниками -- от них никакого толку. Но что ее занесло в дешевый китайский ресторанчик?..
   Медведев завернул за угол к лавке Яниса, но заходить не стал. Лысый полноватый Янис прохаживался меж витрин и, прикрыв глаза, играл на скрипке. Тускло блестела старая скрипка, взмывал и опадал смычок, переливалось на черном бархате серебро.
   Медведев постоял, прислушиваясь к пронзительным звукам скрипки и к себе: почему я верчусь тут, как мальчишка, выслеживающий одноклассницу, а не иду писать роман, но ответа не нашлось, он уже оказался перед другой витриной -- темной, увидел свое отражение, пригладил ежик волос, похлопал по карманам в поисках расчески -- ее не обнаружилось, перешел улицу, обманывая себя, что хочет посмотреть, почем в магазинчике сигареты -- на тот случай, если кончатся свои, а он еще не бросит курить, и когда увидел китайца, протиравшего опустевший столик, обрадовался: она ушла, значит, не судьба, так было надо, можно успокоиться и идти разбираться с предками.
   Он обозвал себя сначала старым дураком, затем -- мальчишкой, огляделся -- куда она могла так быстро уйти? -- и увидел ее высокую светлую прическу меж темных манекенов магазина одежды.
   Медведев зачем-то протащился мимо витрины -- совершенно не в том направлении, в каком ему следовало идти к дому, приметил неподалеку два столика на улице и элегантного грека за стойкой бара, быстро попросил кофе и пепельницу, сел и подумал, что будет вполне пристойно обратиться к ней с вопросом: "Извините, вы случайно не из России?", если она пойдет в его сторону. Только бы чертов грек успел сварить кофе. А если она, пожав плечами, пройдет мимо, он посидит наедине с чашечкой, покурит и двинется к историческим баррикадам на своем легкомысленном столе.
   Грек принес кофе и стакан с холодной водой. Медведев размешал сахар, успел отхлебнуть теплой коричневой пенки и напрягся -- она вышла из магазина и не спеша двинулась в его сторону, покачивая пакетами и высоко держа голову. Ее глаза смотрели поверх улицы, и Медведев был уверен, что теперь она не видит его по-настоящему.
   Она была в двух шагах от его столика, когда Медведев не спеша поднялся:
   -- Извините, вы, случайно, не из России?
   Она словно споткнулась и растерянно посмотрела на него:
   -- Да... А как вы догадались?
   Медведев улыбнулся и тронул спинку пластикового стула.
   -- Как-то так, догадался. -- Он помолчал, продолжая улыбаться. -Выпейте со мной чашечку кофе. Здесь хороший кофе...
   -- Спасибо, -- неожиданно улыбнулась она. -- Кофе -- с удовольствием.
   Медведев придвинул ей стул, и она, устроив пакеты под стол, села.
   Он с колотящимся сердцем сунулся в дверь, скорее показал, чем сказал, что нужен еще один кофе, грек сдержанно кивнул.
   Медведев вытянул из бумажника визитную карточку, представился, сказал, что на острове пятый день, живет в международном доме творчества, соскучился по русской речи и рад встретить соотечественницу и просто поболтать. Лицо женщины смягчилось, в больших глазах мелькнул интерес, она раскрыла сумочку -- из нее пахнуло косметикой -- выложила на стол узкую пачку сигарет "Vogue", тяжелую зажигалку, протянула Медведеву свою визитную карточку: "Оксана Миленок, экспорт-импорт, Чехия..." Он чиркнул копеечной зажигалкой, пожалел, что дорогие, подаренные к дню рождения, оставил вместе с наборами увесистых авторучек дома, женщина ухватила тонкой сигаретой огонек:
   -- Вы писатель? -- Белый дымок взвился и застыл между ними.
   Медведев кивнул. Мимо столика прошла парочка, скосив на Оксану глаза.
   -- Как интересно. Первый раз разговариваю с писателем. А что вы сейчас пишете?
   -- Так, одну вещицу, -- ответил Медведев. Он вдруг увидел себя со стороны -- русский писатель на далеком острове, романтическая фигура, полон сдержанного достоинства, богатая биография -- он, вообще-то, интересный мужчина, не хватает только павлиньего хвоста...
   Беседа стала стремительно набирать высоту, и вскоре Медведев уже знал, что Оксана живет под Прагой, куда перебралась несколько лет назад из Белоруссии -- с мамой, детьми, мужем и собакой. Раньше вела в музыкальной школе класс фортепиано. Сейчас у них трехэтажный дом, несколько магазинов сувениров. Деревушка старинная, на зеленом холме -- замок.
   -- А как вас занесло в Чехию? -- Он сдержанно отхлебнул кофе.
   -- Безработица. Попытка спасти семью... Что ждало моих детей после окончания института? -- Она подняла на него глаза. -- Стоять на рынке?
   "Ну и глазищи", -- подумал Медведев и спросил:
   -- И все удалось?
   -- Частично...
   Через дорогу пробиралась пестрая кошка -- ее словно обрызгали разноцветной краской. Она огляделась и с шорохом взлетела на дерево.
   -- А дом большой?
   -- Вот такой. -- Оксана кивнула на трехэтажный особняк напротив кафе -с белыми лентами лоджий и тарелкой телевизионной антенны. -- Это сейчас примерно такой, а покупали развалюху. -- Она махнула рукой и заговорила быстро и весело: -- Крыша текла, штукатурка отваливалась, на полу засохшие мыши, сад зарос. Раньше в нем пекарня была. Достался прежним хозяевам по реституции. Кошмар, но отступать некуда. Платок на голову, коса, тачка -- и вперед! Экономия, дисциплина -- и каждый день вперед! Сейчас страшно вспомнить, но обжились.
   Медведев отметил, что говорит она искренне, радостно, пропала холодность в лице. Эта встреча ляжет хорошим эпизодом в страницы "Греческого дневника", который он вел в ущерб своим предкам.
   Он заговорил о себе, а чашка кофе -- семь-восемь глотков -- уподобилась чашке коньяка: он рассказывал сбивчиво, но весело, и Оксана быстро узнала, что недавно он отметил свое сорокапятилетие, дома его ждут жена, сын, овчарка Альма, издательство "Апостолъ", созданное им несколько лет назад, а на остров он прилетел по путевке ЮНЕСКО -- хочет дописать здесь роман и немного проветриться.
   -- А что вы написали? -- Оксана взглянула на его визитку. -- Может, читала?
   -- Едва ли. Пишу мало. -- Он перечислил названия пяти своих книг, Оксана с сожалением помотала головой, щурясь на чашку с кофе:
   -- Я так мало сейчас читаю... Перед отъездом почти всю библиотеку продала. Взяла только классику...
   Медведев сказал, что два экземпляра своей последней книги "Герой не нашего времени" он привез на остров -- остался один экземпляр. Второй подарил библиотеке писательского Центра -- так принято...
   -- А можете дать почитать? Я давно ничего русского не читала. Я верну...
   -- Да, -- кивнул Медведев. -- А вы когда улетаете?
   -- Через десять дней, -- не сразу отозвалась она. -- Четырнадцатого.
   -- Я тоже четырнадцатого, -- удивляясь совпадению, сказал он. -- У вас во сколько самолет? У меня утром.
   -- Зимой в Афины только один рейс, утренний, -- сказала Оксана.
   -- Значит, летим вместе, -- произнес Медведев.
   И то, что женщина угодила за его столик, и то, что она русская, и улетают они в один день одним рейсом -- эти совпадения придавали знакомству волнующий привкус.
   -- А сколько лет вашим детям? -- как бы невзначай спросил Медведев.
   Оксана помешала ложечкой кофе и подняла на него повеселевшие глаза:
   -- Мне сорок. -- Она пристроила мокрую ложку на салфетку. -- Вы же это хотели узнать?
   Медведев со смущенной улыбкой пожал плечами.
   -- Я уже привыкла, -- мужчины всегда про детей спрашивают, чтобы мой возраст вычислить... А детям... Дочке восемнадцать, учится на антиквара. Сыну двадцать, закончил Академию туризма. Я свой возраст никогда не скрываю... Все, что есть, -- мое. -- Она отхлебнула кофе и поставила чашку на стол.
   Они помолчали, и Медведеву показалось, что Оксана рада неожиданному знакомству, легкому разговору и не торопится уходить.
   -- У вас все в порядке? -- негромко спросил Медведев. -- Когда я увидел вас там, в ресторанчике... Мне показалось, у вас нехорошо на душе...
   -- Устала просто. Все никак от своей работы отойти не могу. -- Она поправила прическу -- пышные, словно кукольные волосы соломенного цвета. -Хотела в парикмахерскую зайти, да все уже закрыто...
   -- Вы здесь одна или с группой?
   -- Одна. -- Оксана посмотрела по сторонам улицы, словно поджидала кого-то. -- А вы купаетесь?
   Едва Оксана оказалась за столиком, грек принес вторую пепельницу, спросил, откуда она приехала (Медведева он ни о чем не спрашивал, словно его и не было за столом), сладко улыбнулся, поставил в вазочку фиолетовый цветочек -- они в изобилии росли в округе: "Это для вас, мадам!" -- и постоял рядом, ожидая, очевидно, продвижения успешно начатой светской беседы. Медведев посмотрел на него пристально-вопросительно, но тот не смутился, сделал вид, что ничего не понимает, и вообще -- "Здесь хозяин я, -- читалось на его лице. -- Мадам в гостях у меня!" Медведев подумал, что глаза грека много повидали, но мало видели, и сказал, что пока они в его услугах не нуждаются, спасибо.
   -- Я раньше тоже бизнесом занимался, -- сказал Медведев. -- И детективы издавал, и книги продавал, а потом плюнул на все и организовал маленькое издательство -- нечто вроде писательского клуба. Жена недавно подсчитала, что я потерял в заработке в семь раз...
   -- Что же бросили?
   -- Неинтересно стало. -- Медведев повертел в руках пачку сигарет, сдерживаясь, чтобы не закурить. Сунул ее в карман рубашки. -- И мир поменялся... Хотите еще кофе? Или, может быть, пройдемся? Вы где остановились?
   -- Отель "Медитерранеан", на набережной. -- Оксана повесила сумочку на плечо.
   Она определенно кого-то напоминала. Певицу? Актрису?..
   -- И давно вы здесь?
   Оксана сказала, что на острове она отдыхает -- тут она призадумалась -четвертый день.
   "Она что-то недоговаривает, -- быстро подумал Медведев. -- Не должна такая женщина в одиночестве ехать в мертвый сезон к морю и бесцельно бродить по городку", -- но тут же оставил эту мысль, увлеченный разговором и осторожным разглядыванием собеседницы.
   Оксана прошуршала пакетами и поднялась.
   Медведев подошел к стойке и расплатился. Грек торопливо выскользнул с подносом на улицу, собрал посуду и напел вслед Оксане комплиментов, как своей знакомой. Медведев, не оборачиваясь, пристроил для грека увесистый кулак за спиной и потряс им на прощание.
   Они прошли в молчании полутемной улочкой и повернули направо. С рокотом промчался кожаный мотоциклист-укротитель, держа за рога блестящего быка.
   -- А где ваш Центр?
   Медведев остановился и покрутил головой. Среди высоких темных деревьев светлели особняки с разноцветными флагами белья, вывешенного в лоджиях на просушку, и желтыми шариками апельсинов в глубине сада. За ажурной оградой угадывалась православная церковь, закрытая уже третий день -- карлица с безобразным лицом, с ней можно было разговаривать, только собрав волю в кулак, пуская пузыри, объясняла Медведеву, что храм откроется в субботу.
   -- Ага! -- Медведев извинился улыбкой за свою растерянность. -- Вон там, на холме Монте-Смит, прямо над морем. Хотите взглянуть?
   -- Хочу. А таксофон там есть? Мне надо маме позвонить.
   Они пошли узкими улочками к темному холму, на вершине которого прилепился писательский Центр -- гостиница из семи номеров с бетонным копытом террасы над обрывом, где Медведев, проснувшись к полудню, делал разминку и расхаживал потом с чашкой кофе.
   На первый взгляд Медведев казался флегматичным и слегка робким. Очки, ежик темных волос на крупной голове, неторопливость движений придавали ему вид добродушного увальня, обреченного быть в компаниях на вторых ролях: молчать, когда все говорят, помогать хозяйке накрывать на стол, безропотно брести в дежурный магазин за кончившимся хлебом, лимонадом или водкой, чтобы потом, когда остальные гости будут пьяно топтаться под музыку в полумраке комнаты, сидеть в углу у торшера и разглядывать в семейном альбоме фотографии голеньких младенцев. Да, листать альбом, приглядывать за хозяйским дитем, отправленным в кроватку, и сажать упившегося любимчика компании в такси, ссужая его деньгами без всякой надежды на отдачу.
   Но стоило Медведеву скинуть пиджак, чтобы откликнуться на просьбу хозяйки и принести из коридора массивное кресло для опоздавшего гостя, как выявлялись расчетливая скупость движений, ухватистость рук и мощь торса -та, которую природа щедро отпустила человеку в юности, позаботившись, чтобы маршрутный лист биографии снабжал его в молодые годы достойными занятиями: работать топором, пилой, лопатой, носить на спине мешки, валить лес, замешивать бетон в дощатом коробе, класть кирпичные стены, вытягивать засевшие в липкой грязи машины, копать траншеи "от забора и до обеда", выходить на ринг в полутяже, играть центральным защитником в институтской футбольной команде, разгружать ночами вагоны с бочковой селедкой и говяжьими тушами, вздернутыми на крюки и искрящимися инеем в вагоне-рефрижераторе, где стоит морозный туман и лампочки тускло светят желтыми кольцами. Медведев весело вносил кресло, бибикая гостям, чтобы они расступились, и опускал его с высоты своего роста плавно и точно, как подъемный кран мог бы опустить табуреточку.
   Его молчаливость в жарких спорах иногда принималась незнакомыми людьми за робость и непонимание происходящего. Тихий голос, которым он вдруг начинал говорить, казался спорящим признаком неуверенности, желания уйти от неприятного разговора, все сгладить и уступить. Так и случилось несколько лет назад в маленькой югославской деревушке, куда Медведев пробрался по собственной воле, поверив институтскому приятелю, казаку-разбойнику, что он едет помогать России, и о чем он впоследствии не любил вспоминать.
   Приятель, Федор, курировал, как он выражался, некие поставки нашим добровольцам, и Медведев, напросившись в эту поездку, сидел тогда за дощатым столом в ночном саду вместе с тремя переговорщиками в качестве спонсора процесса, что частично соответствовало действительности -- пять тысяч долларов он отдал Федору еще до поездки -- на бинты, медикаменты и питание для братьев-казачков.
   Ругаться стали после первой же чарки. Над столом висела тусклая желтая лампа, о ее стекло нудно билась мошкара, Федор поливал казачков матом, требовал отчетов, возврата каких-то сумм, грозил доложить куренному атаману, пристукивал кулаком по столу, Медведев молчал, понимая, что дело грязное, и когда два быстроглазых мужичка переглянулись, нехорошо заулыбались, закивали головами, он понял, что скоро их будут бить, а то и убивать -- два автомата были приставлены к чинаре. Как бы по нужде он пошел, пошатываясь, к темной изгороди сада, снял с нее верхнюю жердь, подержал в руках, оглядел, словно проверяя, достаточно ли она ровна для известной лишь ему цели, и неспешно двинулся к столу. Казачки посмотрели на него искоса и хмуро -- то ли перепил этот молчаливый увалень и решил почудить, то ли наладить чего собрался. Один из них, сидевший ближе к чинаре, все же мягко потянулся к "акаэму", а второй, отложив нож и вилку, двинул руку за спину, к кобуре. Федор булькающим голосом еще поучал казачков, но его глаза уже белели от страха, и он заносил ногу над скамейкой, чтобы выскочить из-за стола. Медведев махнул увесистой жердиной, вжикнул теплый ночной воздух, хрустнуло, и тот, чьи пальцы уже схватили ствол автомата, влетел головой в чинару. Вторым посвистом и хрустом вышибло из-за стола рвущего из кобуры пистолет. Медведев нагнулся за очками и услышал, как из того, что лежал под чинарой, с ровным зудением что-то сочится. Он быстро надел очки -- стекла оказались в порядке -- и увидел, как темнеет в паху камуфляжная форма лежавшего. Федор схватил со скамейки сумку, оглянулся на темный дом, в котором жили бурые от возраста старик со старухой и было слышно, как скребется и скулит за дверью собака, и метнулся к воротам: "Уходим!"
   Они возвращались в Питер неделю -- через Киев и Минск, и по мере приближения к дому удаль и отвага Федора в рассказах о наказании жуликоватых казачков возрастали, а участие Медведева-Медведя стало сводиться к заурядному размахиванию колом над морально поверженным противником. Получалось, что Федор зычным голосом поставил их на место, они уже готовы были вернуть зажиленное и принять положенное наказание, но тут перепивший Медведев влез с дрыном и все скомкал.
   Согласие новой знакомой заглянуть в зимний писательский монастырь с кельями-номерами не удивило Медведева. Неестественней было бы жеманство: "Нет-нет, спасибо", дескать, -- "В номера? За кого вы меня принимаете?" Его озадачила собственная авантажность. "Зачем? Сколько вам лет, дядя?" -витали в воздухе вопросы, но Медведев успокаивал себя мыслью, что ничего особенного не произойдет, в ответ на ее белый трехэтажный дом он лишь немного похвастается тем, как живут писатели. Его спутница вовсе не похожа на женщину, мечтающую упасть в объятия первого встречного. Все идет достойно, без намеков и недосказанностей.