Страница:
Круговое движение не имело в себе ничего чрезвычайного: оно существует в природе; все звёзды движутся по кругу, и мы могли бы, значит, в малом масштабе иметь отражение общего движения Вселенной или, вернее сказать, некая не известная до сей поры причина могла при определённых условиях случайно произвести для малых предметов некий ток, аналогичный тому, который приводит в движение миры.
Но движение не всегда было круговым; оно зачастую бывало скачкообразным, беспорядочным, предмет с силою сотрясался, переворачивался, уносился в каком-либо направлении и, вопреки всем законам статики, отрывался от земли и зависал в воздухе. В этих фактах ещё нет ничего, что не могло бы объясниться действием некоего невидимого физического фактора. Разве не видим мы, как электричество опрокидывает здания, вырывает с корнем деревья, отбрасывает вдаль самые тяжёлые тела, притягивает их или отталкивает?6
Необычные звуки, стуки, если предположить, что они не являются одним из обычных следствий растяжения древесины или какой иной случайной причины, вполне могли быть произведены накоплением скрытого флюида: разве электричество не производит самых сильных звуков?
До сего предела всё, как видно, может войти в разряд чисто физических и физиологических фактов. Не выходя даже из данного круга идей, можно убедиться, что во всём этом имелся предмет для серьёзных исследований, достойных того, чтобы привлечь к себе внимание учёных. Почему же этого не произошло? Затруднительно сказать, но, должно быть, это связано с причинами, коие среди тысячи подобных фактов доказывают ветреность ума человеческого. Прежде всего, сама по себе обыденность главного предмета, послужившего основою для первых опытов, не может, видимо, не быть принята здесь во внимание. Какого только влияния одно отдельное слово ни имело порой на вещи самые серьёзные! Несмотря на то, что движение могло быть сообщено любому другому предмету, мысль о столах возобладала несомненно потому, что это был предмет самый удобный, и потому, что люди естественным образом садились более вокруг стола, нежели вокруг какой иной мебели. И люди незаурядные, надо сказать, порою настолько инфантильны, что нет ничего невозможного в том, что некоторые избранные умы сочли ниже своего достоинства заниматься тем, что было принято называть пляскою столов. Вероятно даже, что если бы феномен, обнаруженный Гальвани, наблюдался людьми заурядными и оставался бы обозначаем неким бурлескным названием, то он бы всё ещё находился бок о бок с волшебною палочкой. Какой бы, в самом деле, учёный не почувствовал себя оскорблённым и униженным, занимаясь пляскою лягушек?7
Некоторые из них, однако, достаточно скромны, чтобы признать, что природа вполне могла ещё не сказать им своего последнего слова, и пожелали, для очистки совести, в том убедиться; но случилось так, что феномен не всегда отвечал их ожиданиям, и из-за того, что он не всё время производился по их воле и согласно их способу экспериментирования, они рассудили, что это даёт им основание отрицать его; но, несмотря на их вето, столы, поскольку столы существуют, продолжают вертеться, и мы можем сказать вместе с Галилеем: «И всё-таки они вертятся!» Скажем больше того: факты настолько умножились, что имеют сегодня права гражданства, и дело лишь за тем, чтобы найти им рациональное объяснение.
Можно ли заключить что-либо против реальности феномена из того, что он не производится всегда одинаковым образом по воле и требованиям наблюдателя? Разве феномены электричества и химии не подчинены некоторым условиям, и должно ли их отрицать, если они не производятся вне этих условий? Стало быть, стоит ли удивляться тому, что феномен перемещения предметов человеческим флюидом так же имел бы свои условия, которые делают его возможным, и что он прекращает производиться, когда наблюдатель, становясь на свою собственную точку зрения, претендует, будто он заставит неведомое явление итти по ходу своего каприза или подчинит его законам явлений известных, не считаясь с тем, что для новых фактов могут и должны быть новые законы? А для того, чтобы познать эти законы, нужно изучить обстоятельства, при которых производятся эти явления, и такое изучение может быть плодом лишь тщательного, внимательного и зачастую очень долгого наблюдения.
Но, возражают некоторые, в этом часто есть очевидный обман. Мы прежде спросим у них, вполне ли они уверены в том, что в этом есть обман, и не приняли ль они за таковой действия или явления, в которых они ничего не поняли, почти как тот крестьянин, принявший учёного профессора физики, проделывавшего перед ним свои опыты, за некоего ловкого фокусника? Предположим даже, что обман иногда мог иметь место, но разве это причина, чтобы вообще отрицать сам факт? Должно ли отрицать физику потому только, что есть фокусники, украшающие себя званием физиков? Следует, однако, учитывать характер лиц, производящих явления, и интерес, который они могут иметь в результате обмана. Могло ли это быть шуткою? Вполне можно позабавиться одну минуту, две, но шутка, бесконечно затянувшаяся, была бы столь же докучлива для мистификатора, как и для мистифицируемого. Впрочем, в такой мистификации, распростра-няющейся с одного края света в другой и среди лиц самых серьёзных, самых уважаемых и просвещённых, было бы нечто по меньшей мере настолько же чрезвычайное, как и сам феномен, о котором у нас идёт речь.
IV
Если бы явления, нас занимающие, ограничивались только движением предметов, они остались бы, как мы сказали, в области физических наук; но это совершенно не так: им было уготовано поставить нас на путь фактов странного порядка. Некто, мы не знаем через какое наитие, решил, что открыл в импульсе, сообщаемом предметам, не только производное слепой механической силы, но и присутствие в этом движении вмешательства некой разумной причины. Открытие этого пути было совершенно новым полем для наблюдений; словно какая-то завеса приподнялась над многими тайнами. Присутствует ли здесь на самом деле некая разумная сила? Вот в чём вопрос. Если эта сила существует, то какова она, какова её природа, каков её источник? Надстоит ли она человечеству? Вот другие вопросы, вытекающие из первого.
Первые разумные проявления наблюдались с помощью столов, приподнимающихся и отстукивающих ножкою определённое число ударов и отвечающих таким образом через «да» или «нет», согласно договорённости, на заданный вопрос. До сего предела нет ничего безусловно убедительного для скептиков, ибо можно верить в действие случая. Затем были получены более развёрнутые ответы посредством букв алфавита: подвижный предмет выстукивал число ударов, соответствовавших порядковому номеру каждой буквы, и таким образом удавалось составлять слова и фразы, отвечающие на заданные вопросы. Правильность ответов, их увязанность с вопросом вызвали изумление. Таинственное существо, отвечавшее таким образом, будучи спрошено о своей природе, заявило, что оно является духом или гением, назвало своё имя и сообщило различные сведения на свой счёт. Последнее обстоятельство настолько важно, что заслуживает того, чтобы его отметить. Никто, стало быть, не воображал, что духи были средством объяснения феномена: это сам феномен так назвал себя. В точных науках часто создают гипотезы, чтобы иметь основу для рассуждения, чего, однако, ни в коей мере не было в данном случае.
Вышеуказанный способ переписки был громоздок и неудобен. Опять-таки дух – и это ещё одно обстоятельство, достойное внимания – указал иной способ. Именно одно из этих незримых существ подало совет прикрепить карандаш к корзинке или к какому иному предмету. Корзинка эта, поставленная на лист бумаги, задвигалась под действием той же самой скрытой силы, коия приводит в движение столы; но, вместо простого равномерного движения, карандаш стал сам выводить буквы, составляющие слова, фразы и целые послания на многих страницах, где разрабатываются самые высокие вопросы философии, морали, метафизики, психологии и т.п., и происходило это с тою же быстротой, как если бы писали рукою.
Совет этот был подан одновременно в Америке, во Франции и в других странах. Вот в каких выражениях он был дан в Париже 10 июня 1853 года одному из самых ревностных приверженцев Учения, который уже несколько лет, начиная с 1849 года, занимался вызыванием духов: «Возьми в соседней комнате маленькую корзинку; прикрепи к ней карандаш; поставь его на бумагу положи пальцы на край листа.» И несколькими минутами позже корзинка задвигалась, и карандаш очень разборчиво написал такую фразу: «То, что я говорю вам, я категорически запрещаю говорить кому бы то ни было ещё; начните писать, и я скажу больше.»
Поскольку предмет, к которому прилаживают карандаш, является всего лишь орудием, то природа его и форма совершенно безразличны; изыскивались наиболее удобные средства; и вот многие пользуются небольшой дощечкой.
Корзинка или дощечка может быть приведена в движение лишь под влиянием некоторых лиц, одарённых на этот счёт особой способностью (или силою) и которых называют медиумами, т.е. посредниками между духами и людьми («медиум» лат. – «среда»). Условия, дающие эту способность, связаны с причинами одновременно физическими и моральными, ещё недостаточно известными, ибо медиумы бывают всех возрастов, обоих полов и на всех ступенях умственного развития. Способность эта, однако, развивается упражнением.
V
Позднее обнаружили, что корзинка и дощечка в действительности составляют лишь продленье руки, надставку к ней, и медиум, непосредственно взяв в руку карандаш, начал писать, движимый каким-то невольным и почти лихорадочным побужденьем. Благодаря этому способу сообщения стали более быстрыми, более лёгкими и полными; сегодня способ этот самый распространённый, тем более что число лиц, одарённых этой способностью, очень значительно и ежедневно умножается. Опыт позволил узнать много других разновидностей медиумической способности, и стало известно, что сообщения равно могли иметь место посредством слова, слуха, зрения, прикосновения и т. д. и даже прямого письма духов, т.е. без содействия руки медиума или карандаша.
Когда факт был установлен, то оставалось определить такой важный пункт, как роль медиума в ответах и доля, которую он механически и морально мог в них принять. Два главных обстоятельства, кои не смогли ускользнуть от внимательного наблюдателя, могут решить вопрос. Первое – это манера, которою корзинка движется под влиянием медиума через одно наложение пальцев на край бумаги; анализ показывает невозможность какого-либо управления. Эта невозможность делается особенно очевидной, когда два или три человека одновременно сидят у одной и той же корзинки; между ними нужна была б поистине феноменальная согласованность движений и, помимо того, согласованность мыслей, чтобы они могли договориться об ответе, коий следует дать на поставленный вопрос. Другой факт, не менее странный, ещё добавляет трудностей скептикам: это коренное изменение почерка, связанное с личностью проявляющегося духа, поскольку всякий раз, как возвращается тот же самый дух, его почерк воспроизводится. Стало быть, нужно было бы, чтобы медиум приноровился изменять свой собственный почерк двадцатью различными образами, и в особенности, чтоб он смог вспомнить тот, который принадлежит тому или иному духу.8
Второе обстоятельство вытекает из самого характера ответов, которые, в особенности когда речь идёт о вопросах абстрактных или научных, находятся заметно за пределами познаний, а иногда и умственных возможностей медиума. Впрочем, он чаще всего совершенно не осознаёт того, что пишет под влиянием духа; очень часто он даже не слышит или не понимает заданного вопроса, поскольку вопрос может быть и не произнесён вслух, но задан в уме, или может оказаться на языке медиуму не известном, а ответ часто бывает получен на этом же языке. Случается, наконец, и то, что корзинка пишет самопроизвольно, без предварительного вопроса, на какую-либо совершенно неожиданную тему.
Ответы эти в некоторых случаях носят на себе такой отпечаток мудрости, глубины и уместности, открывают мысли столь возвышенные и глубокие, что могут исходить лишь из высшего ума, отмеченного самой чистой нравственностью; в других же случаях ответы эти, напротив, настолько легкомысленны, настолько пусты и даже пошлы, что рассудок отказывается верить, что те и другие могли происходить из одного источника. Это различие языка и стиля речи может объясниться лишь различием проявляющихся умов. А сами умы эти, в человечестве ли они или вне его? Таков пункт, который должно выяснить и полное объяснение коего можно найти в данном труде таким, каким его дали сами духи.
Вот, стало быть, очевидные явления, кои производятся вне привычного круга наших наблюдений, в таинственной полутьме, но при свете дня: их любой может увидеть и удостовериться, что они не привилегия одного отдельного лица, но то, что тысячи людей могут при желании повторять каждый день. Эти явления необходимо имеют некую причину, и с мига, как они обнаруживают действие некоторого ума и некоторой воли, они выходят из чисто физической области.
Множество теорий было создано по этому поводу; мы рассмотрим их в своё время и увидим, могут ли они дать объяснение всем происходящим фактам. Пока же допустим существование существ,9 отдельных от человечества, поскольку таково объяснение, даваемое самими открывшимися умами, и посмотрим, что они говорят нам.
VI
Существа, сообщающиеся с нами таким способом, называют сами себя, как мы сказали, духами, или гениями, т.е. существами, прежде бывшими, – по крайней мере, некоторые из них, – людьми, жившими на Земле. Они образуют духовный мир, как мы во время нашей матерьяльной жизни образуем мир телесный.
В немногих словах мы приводим здесь самые яркие, рельефные положения Учения, которое они нам передали, для того чтобы с большей лёгкостью ответить на некоторые возражения.
«Бог вечен, незыблем, нематерьяльен, един, всемогущ, верховно справедлив и благ.»
«Он создал Вселенную, включающую в себя все одушевлённые и неодушевлённые, матерьяльные и нематерьяльные существа.»
«Существа матерьяльные составляют мир видимый, или телесный (физический), а существа нематерьяльные образуют мир невидимый, или духовный (спиритический), т.е. мир духов.»
«Мир духовный есть мир истинный, изначальный, вечный, всему предсуществующий и всё переживающий.»
«Мир телесный лишь вторичен; он мог бы перестать существовать или не существовать никогда, и это не затронуло бы сущности мира духовного.»
«Духи временно покрываются тленною матерьяльною оболочкой, разрушение коей смертью возвращает им свободу.»
«Среди различных родов телесных существ Бог избрал род человеческий для воплощения духов, достигших определённой степени развития, это есть то, что даёт ему нравственное и умственное превосходство над всеми другими.»
«Душа есть воплощённый дух, тело её всего лишь оболочка.»
«В человеке есть три элемента: 1) тело, или матерьяльное существо, подобное животным и оживляемое тем же жизненным началом; 2) душа, или нематерьяльное существо, дух, воплощённый в теле; 3) перемычка, соединяющая душу и тело, посредующее начало между материей и духом.»
«Природа человека, таким образом, двойственна; через своё тело он участвует в природе животных, инстинктами которых он обладает; через душу свою он участвует в природе духов.»
«Перемычка, или перисприт, соединяющая тело и дух, – есть своего рода полуматерьяльная оболочка. Смерть есть разрушение самой грубой оболочки, дух сохраняет вторую, которая составляет для него эфирное тело, невидимое людям в нормальном своём состоянии, но которое он при определённых условиях может сделать видимым, и даже осязаемым, как это происходит в феномене появлений.»
«Дух, таким образом, не есть какое-то абстрактное, неопределённое существо, которого может постичь одна лишь мысль; напротив, это реальное, вполне определённое существо, оно в некоторых случаях оценимо посредством зрения, слуха и осязания.»
«Духи принадлежат к различным классам и не равны ни в силе, ни в уме, ни в знании, ни в нравственности. Духи первого порядка суть духи высшие, кои отличаются от других своим совершенством, познаниями, близостью к Богу, чистотой своих чувств и своей любовью к добру; это ангелы, или чистые духи. Другие классы всё более и более отдаляются от этого совершенства; духи низших разрядов склонны к большинству наших страстей: ненависти, зависти, ревности, гордыне и т.п.; они находят удовольствие во зле и замыкаются в нём. В числе их находятся и те, что ни очень хороши, ни очень дурны; они скорее бестолковы и шумливы, чем злы, и хитрость с непоследовательностью, видимо, являются их уделом: это домовые, или духи-проказники.»
«Духи не вечно принадлежат к одному и тому же разряду. Они совершенствуются, проходя через различные ступени духовной иерархии. Это улучшение осуществляется через их воплощение, которое вменяется одним как искупленье, а другим как миссия. Матерьяльная жизнь есть испытание, которому они должны подвергаться многократно до той поры, пока не достигнут абсолютного совершенства; это есть своего рода сито или чистилище, из коего они выходят более или менее очищенными.»
«Покидая тело, душа возвращается в мир духов, из которого она и вышла, чтобы возобновить некое новое матерьяльное существование после некоторого отрезка времени, более или менее долгого, в течение коего она пребывает в состоянии скитающегося духа.»10
«Поскольку дух должен пройти через многие воплощения, то из этого следует, что мы все имели много существований и что у нас будут ещё и другие, более или менее совершенные, на этой земле, либо в других мирах.»
«Воплощение духов всегда имеет место лишь в роде человеческом; ошибкой было бы думать, будто душа, или дух, может воплотиться в теле какого-нибудь животного.»
«Разные телесные существования духа всегда прогрессивны и никогда не регрессивны; но быстрота прогресса зависит от усилий, прилагаемых нами, чтобы достичь совершенства.»
«Качества души суть свойства духа, воплощённого в нас; таким образом, человек благой есть воплощение хорошего духа, а порочный – воплощение нечистого духа.»
«Душа обладала индивидуальностью до своего воплощения; она сохраняет её и после своего отделения от тела.»
«По своём возвращении в мир духов душа находит там всех тех, кого знала на земле, и все её предшествующие существования вырисовываются в её памяти вместе с воспоминанием обо всём добре и обо всём зле, кои она совершила.»
«Воплощённый дух находится под влиянием материи; человек, преодолевающий это влияние через возвышение и очищение своей души, приближается к хорошим духам, с которыми он однажды соединится. Тот же, кто позволяет дурным страстям завладеть собою и помещает все радости свои в удовлетворенье грубых желаний, сближается с духами нечистыми, отдавая предпочтение животной природе.»
«Воплощённые духи населяют различные миры Вселенной.»
«Невоплощённые, или блуждающие, духи не занимают никакого определённого или ограниченного района; они пребывают везде, в космическом пространстве и бок о бок с нами, видя нас и непрестанно соприкасаясь с нами; это настоящие толпы, волнующиеся вокруг нас.»
«Духи оказывают на мир нравственный и даже на мир физический непрестанное воздействие; они действуют на материю и на мысль, составляя одну из сил Природы, действенную причину множества явлений, до сей поры не объяснённых или объяснённых неудовлетворительно, кои находят разумное объяснение лишь в Спиритизме.»
«Сношения духов с людьми постоянны. Благие духи побуждают нас к добру, поддерживают нас в жизненных испытаниях и помогают нам переносить их со смелостью и покорностью; дурные побуждают нас ко злу: для них наслажденье видеть нас павшими и уподобившимися им.»
«Сношения духов с людьми либо оккультны, либо явны. Оккультные сношения имеют место через хорошее или дурное влияние, которое духи оказывают на нас без нашего ведома; и дело ума нашего – различать хорошие вдохновения и дурные. Явные сношения имеют место посредством письма, речи и других матерьяльных проявлений, чаще всего через медиумов, которые служат тому орудиями.»
«Духи проявляются самопроизвольно или после их вызывания. Можно вызывать всех духов: как тех, которые одушевляли людей безвестных, так и духов лиц самых знаменитых, какова бы ни была эпоха, в которую они жили; духов наших родителей, друзей наших и врагов – и получать от них, через письменные или словесные сообщения, советы, сведенья об их загробном положении, об их мыслях на наш счёт, также как откровения, кои им позволено нам передать.»
«Духов влекут симпатия и нравственный характер лиц, их вызывающих. Высшие Духи предпочитают собрания серьёзные, где господствуют любовь к добру, искренное желание просвещения и самоулучшения. Их присутствие удаляет оттуда духов низших, которые, напротив, находят лёгкий доступ и могут с полной свободой действовать среди лиц легкомысленных иль ведомых одним пустым любопытством, пребывая всюду, где встречаются дурные инстинкты. Вместо хороших советов или полезных сведений от них следует ожидать лишь пустяков, лжи, дурных шуток или мистификаций, при этом они зачастую заимствуют имена самые уважаемые, чтобы легче ввести в обман.»
«Различение хороших и дурных духов до крайности легко; речь Высших Духов всегда исполнена достоинства, благородства, отмечена печатью самой высокой нравственности, свободна ото всякой низкой страсти; советы их дышат самою чистою мудростью и целью своей всегда имеют ваше улучшенье и благо человечества. Речь духов низших, напротив, непоследовательна, бессвязна, часто тривиальна и даже груба; хотя иногда они и говорят вещи хорошие и правдивые; но гораздо чаще – ложь и нелепицы по злобе своей или невежеству, забавляясь в ущерб тем, кто их расспрашивает, льстя их тщеславию и питая их желания ложными надеждами. В итоге сообщения серьёзные, в полном значении слова, происходят лишь в серьёзном кругу, члены которого соединены душевной общностью мыслей, устремлённых к добру.»
«Мораль Высших Духов, как и мораль Христа, сводится к евангелическому изречению: „Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы другие поступали с тобою.“ То есть делать добро и совершенно не делать зла. Человек находит в этом принципе общеприложимое правило поведения, руководство малейшими своими действиями.»
«Они учат вас тому, что эгоизм, гордыня, чувственность суть страсти, которые сближают вас с животной природой, привязывая к материи; что человек, который уже здесь отходит от материи из презренья к светским пустякам и любви к ближнему, приближается к духовной природе; что каждый из нас должен сделать себя полезным целому по способностям и средствам, которые Бог вложил ему в руку, дабы испытать его; что сильный и могущественный должны дать защиту и опору слабому, ибо тот, кто злоупотребит своей силой и могуществом, чтобы угнетать ближнего своего, нарушает закон Бога. Они учат, наконец, что поскольку в мире духов ничто не остаётся сокрытым, то с лицемера неизбежно срывается личина и все гнусности его разоблачаются; что неминуемое и ежемгновенное присутствие тех, в отношении кого мы поступили дурно, есть одно из наказаний, нам отведённых; что с состояниями несовершенства и превосходства духов связаны муки и наслаждения, неведомые нам на земле.»
«Но они учат нас также тому, что нет ошибок непоправимых и которые не могли бы быть стёрты искуплением. Человек находит средство к тому в последовательных существованиях, кои позволяют ему, согласно его желанью и усилиям, продвигаться по пути прогресса к совершенству, являющемуся его конечной целью.»
Такова суть спиритического Учения в том виде, в коем оно является к нам из наставлений, данных Высшими Духами. Рассмотрим теперь возражения, ему противополагаемые.
VII
Для многих людей несогласие учёного сословия есть если и не доказательство, то по крайней мере серьёзное основание для сильного предубеждения. Мы не из тех, кто злословит об учёных, ибо не желаем, чтобы о нас говорили, будто мы наносим удар ослиным копытом; мы, напротив того, относимся к ним с великим почтением, и нам было бы очень приятно числиться среди них; но, как бы то ни было, их мнение не может быть признано истиной в конечной инстанции, не подлежащим обжалованию приговором.
Как только наука выходит из матерьяльного наблюдения фактов, как только речь заходит о том, чтобы оценить или объяснить эти факты, раскрываются широкие двери всевозможным догадкам; каждый приносит свою малую системку, которую желает видеть возобладавшей надо всеми прочими, и с ожесточением её поддерживает. Разве не видим мы ежедневно, как самые несогласные мнения поочерёдно превозносятся и отвергаются? То отбрасываются как нелепые заблуждения, то провозглашаются затем как неоспоримые истины? Факты – вот истинный критерий наших суждений, неоспоримый довод; при отсутствии же фактов сомненье – это мнение мудреца.
Для вещей общеизвестных мнение учёных с полным правом внушает доверие, ибо они знают больше и лучше, чем человек толпы; но в том, что касается новых принципов, неведомых явлений, их способ видения всегда всего лишь гипотетичен, предположителен, потому что они ничуть не более других свободны от предрассудков; мы скажем даже, что у учёного, быть может, больше предрассудков, чем у кого другого, потому что естественная склонность влечёт его к тому, чтобы всё подчинить точке зрения, которую он развил, к тому, чтобы подогнать всё под точку зрения, коию он углубил. Так, математик доводы видит лишь в каком-нибудь алгебраическом доказательстве, химик сводит всё единственно к действию элементов и т.д. Всякий человек, избравший себе какую-либо специальность, прилепляет к ней все свои идеи; оторвите его от неё – и он часто будет говорить глупости, потому что желает подчинить всё единому шаблону; это есть следствие человеческой слабости. Я, стало быть, охотно и с полным доверием посоветуюсь с химиком по вопросу анализа химических соединений, с физиком – о силе электрического тока, с механиком о какой-либо движущей силе; но они позволят мне, – и это без всякого ущерба уважению, которое вызывает их специальное знание, – не принимать в расчёт их отрицательное мнение о Спиритизме; во всяком случае, считаться с ним ничуть не более, чем с суждением архитектора по поводу какого-либо музыкального вопроса.11
Но движение не всегда было круговым; оно зачастую бывало скачкообразным, беспорядочным, предмет с силою сотрясался, переворачивался, уносился в каком-либо направлении и, вопреки всем законам статики, отрывался от земли и зависал в воздухе. В этих фактах ещё нет ничего, что не могло бы объясниться действием некоего невидимого физического фактора. Разве не видим мы, как электричество опрокидывает здания, вырывает с корнем деревья, отбрасывает вдаль самые тяжёлые тела, притягивает их или отталкивает?6
Необычные звуки, стуки, если предположить, что они не являются одним из обычных следствий растяжения древесины или какой иной случайной причины, вполне могли быть произведены накоплением скрытого флюида: разве электричество не производит самых сильных звуков?
До сего предела всё, как видно, может войти в разряд чисто физических и физиологических фактов. Не выходя даже из данного круга идей, можно убедиться, что во всём этом имелся предмет для серьёзных исследований, достойных того, чтобы привлечь к себе внимание учёных. Почему же этого не произошло? Затруднительно сказать, но, должно быть, это связано с причинами, коие среди тысячи подобных фактов доказывают ветреность ума человеческого. Прежде всего, сама по себе обыденность главного предмета, послужившего основою для первых опытов, не может, видимо, не быть принята здесь во внимание. Какого только влияния одно отдельное слово ни имело порой на вещи самые серьёзные! Несмотря на то, что движение могло быть сообщено любому другому предмету, мысль о столах возобладала несомненно потому, что это был предмет самый удобный, и потому, что люди естественным образом садились более вокруг стола, нежели вокруг какой иной мебели. И люди незаурядные, надо сказать, порою настолько инфантильны, что нет ничего невозможного в том, что некоторые избранные умы сочли ниже своего достоинства заниматься тем, что было принято называть пляскою столов. Вероятно даже, что если бы феномен, обнаруженный Гальвани, наблюдался людьми заурядными и оставался бы обозначаем неким бурлескным названием, то он бы всё ещё находился бок о бок с волшебною палочкой. Какой бы, в самом деле, учёный не почувствовал себя оскорблённым и униженным, занимаясь пляскою лягушек?7
Некоторые из них, однако, достаточно скромны, чтобы признать, что природа вполне могла ещё не сказать им своего последнего слова, и пожелали, для очистки совести, в том убедиться; но случилось так, что феномен не всегда отвечал их ожиданиям, и из-за того, что он не всё время производился по их воле и согласно их способу экспериментирования, они рассудили, что это даёт им основание отрицать его; но, несмотря на их вето, столы, поскольку столы существуют, продолжают вертеться, и мы можем сказать вместе с Галилеем: «И всё-таки они вертятся!» Скажем больше того: факты настолько умножились, что имеют сегодня права гражданства, и дело лишь за тем, чтобы найти им рациональное объяснение.
Можно ли заключить что-либо против реальности феномена из того, что он не производится всегда одинаковым образом по воле и требованиям наблюдателя? Разве феномены электричества и химии не подчинены некоторым условиям, и должно ли их отрицать, если они не производятся вне этих условий? Стало быть, стоит ли удивляться тому, что феномен перемещения предметов человеческим флюидом так же имел бы свои условия, которые делают его возможным, и что он прекращает производиться, когда наблюдатель, становясь на свою собственную точку зрения, претендует, будто он заставит неведомое явление итти по ходу своего каприза или подчинит его законам явлений известных, не считаясь с тем, что для новых фактов могут и должны быть новые законы? А для того, чтобы познать эти законы, нужно изучить обстоятельства, при которых производятся эти явления, и такое изучение может быть плодом лишь тщательного, внимательного и зачастую очень долгого наблюдения.
Но, возражают некоторые, в этом часто есть очевидный обман. Мы прежде спросим у них, вполне ли они уверены в том, что в этом есть обман, и не приняли ль они за таковой действия или явления, в которых они ничего не поняли, почти как тот крестьянин, принявший учёного профессора физики, проделывавшего перед ним свои опыты, за некоего ловкого фокусника? Предположим даже, что обман иногда мог иметь место, но разве это причина, чтобы вообще отрицать сам факт? Должно ли отрицать физику потому только, что есть фокусники, украшающие себя званием физиков? Следует, однако, учитывать характер лиц, производящих явления, и интерес, который они могут иметь в результате обмана. Могло ли это быть шуткою? Вполне можно позабавиться одну минуту, две, но шутка, бесконечно затянувшаяся, была бы столь же докучлива для мистификатора, как и для мистифицируемого. Впрочем, в такой мистификации, распростра-няющейся с одного края света в другой и среди лиц самых серьёзных, самых уважаемых и просвещённых, было бы нечто по меньшей мере настолько же чрезвычайное, как и сам феномен, о котором у нас идёт речь.
IV
Если бы явления, нас занимающие, ограничивались только движением предметов, они остались бы, как мы сказали, в области физических наук; но это совершенно не так: им было уготовано поставить нас на путь фактов странного порядка. Некто, мы не знаем через какое наитие, решил, что открыл в импульсе, сообщаемом предметам, не только производное слепой механической силы, но и присутствие в этом движении вмешательства некой разумной причины. Открытие этого пути было совершенно новым полем для наблюдений; словно какая-то завеса приподнялась над многими тайнами. Присутствует ли здесь на самом деле некая разумная сила? Вот в чём вопрос. Если эта сила существует, то какова она, какова её природа, каков её источник? Надстоит ли она человечеству? Вот другие вопросы, вытекающие из первого.
Первые разумные проявления наблюдались с помощью столов, приподнимающихся и отстукивающих ножкою определённое число ударов и отвечающих таким образом через «да» или «нет», согласно договорённости, на заданный вопрос. До сего предела нет ничего безусловно убедительного для скептиков, ибо можно верить в действие случая. Затем были получены более развёрнутые ответы посредством букв алфавита: подвижный предмет выстукивал число ударов, соответствовавших порядковому номеру каждой буквы, и таким образом удавалось составлять слова и фразы, отвечающие на заданные вопросы. Правильность ответов, их увязанность с вопросом вызвали изумление. Таинственное существо, отвечавшее таким образом, будучи спрошено о своей природе, заявило, что оно является духом или гением, назвало своё имя и сообщило различные сведения на свой счёт. Последнее обстоятельство настолько важно, что заслуживает того, чтобы его отметить. Никто, стало быть, не воображал, что духи были средством объяснения феномена: это сам феномен так назвал себя. В точных науках часто создают гипотезы, чтобы иметь основу для рассуждения, чего, однако, ни в коей мере не было в данном случае.
Вышеуказанный способ переписки был громоздок и неудобен. Опять-таки дух – и это ещё одно обстоятельство, достойное внимания – указал иной способ. Именно одно из этих незримых существ подало совет прикрепить карандаш к корзинке или к какому иному предмету. Корзинка эта, поставленная на лист бумаги, задвигалась под действием той же самой скрытой силы, коия приводит в движение столы; но, вместо простого равномерного движения, карандаш стал сам выводить буквы, составляющие слова, фразы и целые послания на многих страницах, где разрабатываются самые высокие вопросы философии, морали, метафизики, психологии и т.п., и происходило это с тою же быстротой, как если бы писали рукою.
Совет этот был подан одновременно в Америке, во Франции и в других странах. Вот в каких выражениях он был дан в Париже 10 июня 1853 года одному из самых ревностных приверженцев Учения, который уже несколько лет, начиная с 1849 года, занимался вызыванием духов: «Возьми в соседней комнате маленькую корзинку; прикрепи к ней карандаш; поставь его на бумагу положи пальцы на край листа.» И несколькими минутами позже корзинка задвигалась, и карандаш очень разборчиво написал такую фразу: «То, что я говорю вам, я категорически запрещаю говорить кому бы то ни было ещё; начните писать, и я скажу больше.»
Поскольку предмет, к которому прилаживают карандаш, является всего лишь орудием, то природа его и форма совершенно безразличны; изыскивались наиболее удобные средства; и вот многие пользуются небольшой дощечкой.
Корзинка или дощечка может быть приведена в движение лишь под влиянием некоторых лиц, одарённых на этот счёт особой способностью (или силою) и которых называют медиумами, т.е. посредниками между духами и людьми («медиум» лат. – «среда»). Условия, дающие эту способность, связаны с причинами одновременно физическими и моральными, ещё недостаточно известными, ибо медиумы бывают всех возрастов, обоих полов и на всех ступенях умственного развития. Способность эта, однако, развивается упражнением.
V
Позднее обнаружили, что корзинка и дощечка в действительности составляют лишь продленье руки, надставку к ней, и медиум, непосредственно взяв в руку карандаш, начал писать, движимый каким-то невольным и почти лихорадочным побужденьем. Благодаря этому способу сообщения стали более быстрыми, более лёгкими и полными; сегодня способ этот самый распространённый, тем более что число лиц, одарённых этой способностью, очень значительно и ежедневно умножается. Опыт позволил узнать много других разновидностей медиумической способности, и стало известно, что сообщения равно могли иметь место посредством слова, слуха, зрения, прикосновения и т. д. и даже прямого письма духов, т.е. без содействия руки медиума или карандаша.
Когда факт был установлен, то оставалось определить такой важный пункт, как роль медиума в ответах и доля, которую он механически и морально мог в них принять. Два главных обстоятельства, кои не смогли ускользнуть от внимательного наблюдателя, могут решить вопрос. Первое – это манера, которою корзинка движется под влиянием медиума через одно наложение пальцев на край бумаги; анализ показывает невозможность какого-либо управления. Эта невозможность делается особенно очевидной, когда два или три человека одновременно сидят у одной и той же корзинки; между ними нужна была б поистине феноменальная согласованность движений и, помимо того, согласованность мыслей, чтобы они могли договориться об ответе, коий следует дать на поставленный вопрос. Другой факт, не менее странный, ещё добавляет трудностей скептикам: это коренное изменение почерка, связанное с личностью проявляющегося духа, поскольку всякий раз, как возвращается тот же самый дух, его почерк воспроизводится. Стало быть, нужно было бы, чтобы медиум приноровился изменять свой собственный почерк двадцатью различными образами, и в особенности, чтоб он смог вспомнить тот, который принадлежит тому или иному духу.8
Второе обстоятельство вытекает из самого характера ответов, которые, в особенности когда речь идёт о вопросах абстрактных или научных, находятся заметно за пределами познаний, а иногда и умственных возможностей медиума. Впрочем, он чаще всего совершенно не осознаёт того, что пишет под влиянием духа; очень часто он даже не слышит или не понимает заданного вопроса, поскольку вопрос может быть и не произнесён вслух, но задан в уме, или может оказаться на языке медиуму не известном, а ответ часто бывает получен на этом же языке. Случается, наконец, и то, что корзинка пишет самопроизвольно, без предварительного вопроса, на какую-либо совершенно неожиданную тему.
Ответы эти в некоторых случаях носят на себе такой отпечаток мудрости, глубины и уместности, открывают мысли столь возвышенные и глубокие, что могут исходить лишь из высшего ума, отмеченного самой чистой нравственностью; в других же случаях ответы эти, напротив, настолько легкомысленны, настолько пусты и даже пошлы, что рассудок отказывается верить, что те и другие могли происходить из одного источника. Это различие языка и стиля речи может объясниться лишь различием проявляющихся умов. А сами умы эти, в человечестве ли они или вне его? Таков пункт, который должно выяснить и полное объяснение коего можно найти в данном труде таким, каким его дали сами духи.
Вот, стало быть, очевидные явления, кои производятся вне привычного круга наших наблюдений, в таинственной полутьме, но при свете дня: их любой может увидеть и удостовериться, что они не привилегия одного отдельного лица, но то, что тысячи людей могут при желании повторять каждый день. Эти явления необходимо имеют некую причину, и с мига, как они обнаруживают действие некоторого ума и некоторой воли, они выходят из чисто физической области.
Множество теорий было создано по этому поводу; мы рассмотрим их в своё время и увидим, могут ли они дать объяснение всем происходящим фактам. Пока же допустим существование существ,9 отдельных от человечества, поскольку таково объяснение, даваемое самими открывшимися умами, и посмотрим, что они говорят нам.
VI
Существа, сообщающиеся с нами таким способом, называют сами себя, как мы сказали, духами, или гениями, т.е. существами, прежде бывшими, – по крайней мере, некоторые из них, – людьми, жившими на Земле. Они образуют духовный мир, как мы во время нашей матерьяльной жизни образуем мир телесный.
В немногих словах мы приводим здесь самые яркие, рельефные положения Учения, которое они нам передали, для того чтобы с большей лёгкостью ответить на некоторые возражения.
«Бог вечен, незыблем, нематерьяльен, един, всемогущ, верховно справедлив и благ.»
«Он создал Вселенную, включающую в себя все одушевлённые и неодушевлённые, матерьяльные и нематерьяльные существа.»
«Существа матерьяльные составляют мир видимый, или телесный (физический), а существа нематерьяльные образуют мир невидимый, или духовный (спиритический), т.е. мир духов.»
«Мир духовный есть мир истинный, изначальный, вечный, всему предсуществующий и всё переживающий.»
«Мир телесный лишь вторичен; он мог бы перестать существовать или не существовать никогда, и это не затронуло бы сущности мира духовного.»
«Духи временно покрываются тленною матерьяльною оболочкой, разрушение коей смертью возвращает им свободу.»
«Среди различных родов телесных существ Бог избрал род человеческий для воплощения духов, достигших определённой степени развития, это есть то, что даёт ему нравственное и умственное превосходство над всеми другими.»
«Душа есть воплощённый дух, тело её всего лишь оболочка.»
«В человеке есть три элемента: 1) тело, или матерьяльное существо, подобное животным и оживляемое тем же жизненным началом; 2) душа, или нематерьяльное существо, дух, воплощённый в теле; 3) перемычка, соединяющая душу и тело, посредующее начало между материей и духом.»
«Природа человека, таким образом, двойственна; через своё тело он участвует в природе животных, инстинктами которых он обладает; через душу свою он участвует в природе духов.»
«Перемычка, или перисприт, соединяющая тело и дух, – есть своего рода полуматерьяльная оболочка. Смерть есть разрушение самой грубой оболочки, дух сохраняет вторую, которая составляет для него эфирное тело, невидимое людям в нормальном своём состоянии, но которое он при определённых условиях может сделать видимым, и даже осязаемым, как это происходит в феномене появлений.»
«Дух, таким образом, не есть какое-то абстрактное, неопределённое существо, которого может постичь одна лишь мысль; напротив, это реальное, вполне определённое существо, оно в некоторых случаях оценимо посредством зрения, слуха и осязания.»
«Духи принадлежат к различным классам и не равны ни в силе, ни в уме, ни в знании, ни в нравственности. Духи первого порядка суть духи высшие, кои отличаются от других своим совершенством, познаниями, близостью к Богу, чистотой своих чувств и своей любовью к добру; это ангелы, или чистые духи. Другие классы всё более и более отдаляются от этого совершенства; духи низших разрядов склонны к большинству наших страстей: ненависти, зависти, ревности, гордыне и т.п.; они находят удовольствие во зле и замыкаются в нём. В числе их находятся и те, что ни очень хороши, ни очень дурны; они скорее бестолковы и шумливы, чем злы, и хитрость с непоследовательностью, видимо, являются их уделом: это домовые, или духи-проказники.»
«Духи не вечно принадлежат к одному и тому же разряду. Они совершенствуются, проходя через различные ступени духовной иерархии. Это улучшение осуществляется через их воплощение, которое вменяется одним как искупленье, а другим как миссия. Матерьяльная жизнь есть испытание, которому они должны подвергаться многократно до той поры, пока не достигнут абсолютного совершенства; это есть своего рода сито или чистилище, из коего они выходят более или менее очищенными.»
«Покидая тело, душа возвращается в мир духов, из которого она и вышла, чтобы возобновить некое новое матерьяльное существование после некоторого отрезка времени, более или менее долгого, в течение коего она пребывает в состоянии скитающегося духа.»10
«Поскольку дух должен пройти через многие воплощения, то из этого следует, что мы все имели много существований и что у нас будут ещё и другие, более или менее совершенные, на этой земле, либо в других мирах.»
«Воплощение духов всегда имеет место лишь в роде человеческом; ошибкой было бы думать, будто душа, или дух, может воплотиться в теле какого-нибудь животного.»
«Разные телесные существования духа всегда прогрессивны и никогда не регрессивны; но быстрота прогресса зависит от усилий, прилагаемых нами, чтобы достичь совершенства.»
«Качества души суть свойства духа, воплощённого в нас; таким образом, человек благой есть воплощение хорошего духа, а порочный – воплощение нечистого духа.»
«Душа обладала индивидуальностью до своего воплощения; она сохраняет её и после своего отделения от тела.»
«По своём возвращении в мир духов душа находит там всех тех, кого знала на земле, и все её предшествующие существования вырисовываются в её памяти вместе с воспоминанием обо всём добре и обо всём зле, кои она совершила.»
«Воплощённый дух находится под влиянием материи; человек, преодолевающий это влияние через возвышение и очищение своей души, приближается к хорошим духам, с которыми он однажды соединится. Тот же, кто позволяет дурным страстям завладеть собою и помещает все радости свои в удовлетворенье грубых желаний, сближается с духами нечистыми, отдавая предпочтение животной природе.»
«Воплощённые духи населяют различные миры Вселенной.»
«Невоплощённые, или блуждающие, духи не занимают никакого определённого или ограниченного района; они пребывают везде, в космическом пространстве и бок о бок с нами, видя нас и непрестанно соприкасаясь с нами; это настоящие толпы, волнующиеся вокруг нас.»
«Духи оказывают на мир нравственный и даже на мир физический непрестанное воздействие; они действуют на материю и на мысль, составляя одну из сил Природы, действенную причину множества явлений, до сей поры не объяснённых или объяснённых неудовлетворительно, кои находят разумное объяснение лишь в Спиритизме.»
«Сношения духов с людьми постоянны. Благие духи побуждают нас к добру, поддерживают нас в жизненных испытаниях и помогают нам переносить их со смелостью и покорностью; дурные побуждают нас ко злу: для них наслажденье видеть нас павшими и уподобившимися им.»
«Сношения духов с людьми либо оккультны, либо явны. Оккультные сношения имеют место через хорошее или дурное влияние, которое духи оказывают на нас без нашего ведома; и дело ума нашего – различать хорошие вдохновения и дурные. Явные сношения имеют место посредством письма, речи и других матерьяльных проявлений, чаще всего через медиумов, которые служат тому орудиями.»
«Духи проявляются самопроизвольно или после их вызывания. Можно вызывать всех духов: как тех, которые одушевляли людей безвестных, так и духов лиц самых знаменитых, какова бы ни была эпоха, в которую они жили; духов наших родителей, друзей наших и врагов – и получать от них, через письменные или словесные сообщения, советы, сведенья об их загробном положении, об их мыслях на наш счёт, также как откровения, кои им позволено нам передать.»
«Духов влекут симпатия и нравственный характер лиц, их вызывающих. Высшие Духи предпочитают собрания серьёзные, где господствуют любовь к добру, искренное желание просвещения и самоулучшения. Их присутствие удаляет оттуда духов низших, которые, напротив, находят лёгкий доступ и могут с полной свободой действовать среди лиц легкомысленных иль ведомых одним пустым любопытством, пребывая всюду, где встречаются дурные инстинкты. Вместо хороших советов или полезных сведений от них следует ожидать лишь пустяков, лжи, дурных шуток или мистификаций, при этом они зачастую заимствуют имена самые уважаемые, чтобы легче ввести в обман.»
«Различение хороших и дурных духов до крайности легко; речь Высших Духов всегда исполнена достоинства, благородства, отмечена печатью самой высокой нравственности, свободна ото всякой низкой страсти; советы их дышат самою чистою мудростью и целью своей всегда имеют ваше улучшенье и благо человечества. Речь духов низших, напротив, непоследовательна, бессвязна, часто тривиальна и даже груба; хотя иногда они и говорят вещи хорошие и правдивые; но гораздо чаще – ложь и нелепицы по злобе своей или невежеству, забавляясь в ущерб тем, кто их расспрашивает, льстя их тщеславию и питая их желания ложными надеждами. В итоге сообщения серьёзные, в полном значении слова, происходят лишь в серьёзном кругу, члены которого соединены душевной общностью мыслей, устремлённых к добру.»
«Мораль Высших Духов, как и мораль Христа, сводится к евангелическому изречению: „Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы другие поступали с тобою.“ То есть делать добро и совершенно не делать зла. Человек находит в этом принципе общеприложимое правило поведения, руководство малейшими своими действиями.»
«Они учат вас тому, что эгоизм, гордыня, чувственность суть страсти, которые сближают вас с животной природой, привязывая к материи; что человек, который уже здесь отходит от материи из презренья к светским пустякам и любви к ближнему, приближается к духовной природе; что каждый из нас должен сделать себя полезным целому по способностям и средствам, которые Бог вложил ему в руку, дабы испытать его; что сильный и могущественный должны дать защиту и опору слабому, ибо тот, кто злоупотребит своей силой и могуществом, чтобы угнетать ближнего своего, нарушает закон Бога. Они учат, наконец, что поскольку в мире духов ничто не остаётся сокрытым, то с лицемера неизбежно срывается личина и все гнусности его разоблачаются; что неминуемое и ежемгновенное присутствие тех, в отношении кого мы поступили дурно, есть одно из наказаний, нам отведённых; что с состояниями несовершенства и превосходства духов связаны муки и наслаждения, неведомые нам на земле.»
«Но они учат нас также тому, что нет ошибок непоправимых и которые не могли бы быть стёрты искуплением. Человек находит средство к тому в последовательных существованиях, кои позволяют ему, согласно его желанью и усилиям, продвигаться по пути прогресса к совершенству, являющемуся его конечной целью.»
Такова суть спиритического Учения в том виде, в коем оно является к нам из наставлений, данных Высшими Духами. Рассмотрим теперь возражения, ему противополагаемые.
VII
Для многих людей несогласие учёного сословия есть если и не доказательство, то по крайней мере серьёзное основание для сильного предубеждения. Мы не из тех, кто злословит об учёных, ибо не желаем, чтобы о нас говорили, будто мы наносим удар ослиным копытом; мы, напротив того, относимся к ним с великим почтением, и нам было бы очень приятно числиться среди них; но, как бы то ни было, их мнение не может быть признано истиной в конечной инстанции, не подлежащим обжалованию приговором.
Как только наука выходит из матерьяльного наблюдения фактов, как только речь заходит о том, чтобы оценить или объяснить эти факты, раскрываются широкие двери всевозможным догадкам; каждый приносит свою малую системку, которую желает видеть возобладавшей надо всеми прочими, и с ожесточением её поддерживает. Разве не видим мы ежедневно, как самые несогласные мнения поочерёдно превозносятся и отвергаются? То отбрасываются как нелепые заблуждения, то провозглашаются затем как неоспоримые истины? Факты – вот истинный критерий наших суждений, неоспоримый довод; при отсутствии же фактов сомненье – это мнение мудреца.
Для вещей общеизвестных мнение учёных с полным правом внушает доверие, ибо они знают больше и лучше, чем человек толпы; но в том, что касается новых принципов, неведомых явлений, их способ видения всегда всего лишь гипотетичен, предположителен, потому что они ничуть не более других свободны от предрассудков; мы скажем даже, что у учёного, быть может, больше предрассудков, чем у кого другого, потому что естественная склонность влечёт его к тому, чтобы всё подчинить точке зрения, которую он развил, к тому, чтобы подогнать всё под точку зрения, коию он углубил. Так, математик доводы видит лишь в каком-нибудь алгебраическом доказательстве, химик сводит всё единственно к действию элементов и т.д. Всякий человек, избравший себе какую-либо специальность, прилепляет к ней все свои идеи; оторвите его от неё – и он часто будет говорить глупости, потому что желает подчинить всё единому шаблону; это есть следствие человеческой слабости. Я, стало быть, охотно и с полным доверием посоветуюсь с химиком по вопросу анализа химических соединений, с физиком – о силе электрического тока, с механиком о какой-либо движущей силе; но они позволят мне, – и это без всякого ущерба уважению, которое вызывает их специальное знание, – не принимать в расчёт их отрицательное мнение о Спиритизме; во всяком случае, считаться с ним ничуть не более, чем с суждением архитектора по поводу какого-либо музыкального вопроса.11