— Вы хотели меня видеть? — Это голос Олив.
   — Д-да… миледи… Мне совестно беспокоить вас… но я пришла… просить вас о помощи.
   Голос, отвечавший леди Беверли, был низкого тембра и мягкий, но, как показалось лорду Алистеру, очень испуганный.
   — О помощи? — вопрос прозвучал жестко. — Кто вы такая?
   — Меня зовут Эрайна Беверли. Последовала недолгая пауза; лорд Алистер решил, что Олив удивлена, потом она заговорила:
   — Вы хотите сказать, что являетесь дочерью Чарлза Беверли, брата моего покойного мужа?
   — Да… это правда.
   — Тогда зачем же вы пришли ко мне?
   — Я пришла к вам в отчаянии… в полном отчаянии, миледи. Это может показаться навязчивостью, так как мы никогда с вами не встречались… но мне больше не к кому обратиться… и я подумала… папа приходился вам деверем… может быть, вы поймете.
    Пойму что? Я не понимаю, что вы этим хотите сказать.
   Лорду Алистеру показалось, что у Эрайны Беверли прерывается дыхание.
   — Вам, конечно, известно, — заговорила она снова, — что мой папа… умер два года назад.
   — Помнится, муж упоминал об этом, — небрежным тоном бросила Олив, — но вы знаете, что из-за недостойного поступка вашего отца, женившегося на вашей матери, семья Беверли отреклась от него.
   — С-сэр Роберт… приезжал на похороны отца.
   — Я расцениваю это как весьма великодушную акцию с его стороны. Ваш отец бросил тень на имя семьи, и только такой добрый христианин, каким был мой муж, мог простить его после смерти.
   — В то же время, — продолжала Эрайна, — помощь, которую папа получал вначале от своего отца, а после… от сэра Роберта… прекратилась.
   — А чего же еще вы ждали?
   — Это было по-христиански… помнить, что живые… нуждаются в заботе, в то время как мертвым она больше не нужна.
   — Не вам об этом говорить! — вспыхнула Олив. — Скажите мне, зачем вы явились сюда. У меня нет времени на споры о поведении вашего отца, тем более, что я с ним никогда не виделась и ни он сам, ни ваша мать не представляют для меня ни малейшего интереса.
   — Пожалуйста… о, пожалуйста, не говорите так! — умоляла Эрайна. — Я пришла… просить вас о помощи, потому что… м-моя мать… тяжко больна. Смерть моего отца очень сильно повлияла на ее здоровье, и врачи говорят, что нужна операция, иначе ей не выжить.
   — Это не мое дело.
   — Но моя мать тоже носит имя Беверли, миледи… как и вы… и я прошу вас одолжить мне двести фунтов, чтобы мы могли заплатить за операцию в частной лечебнице у специалиста по той болезни, от которой… она страдает.
   Наступила пауза, потом Эрайна продолжила:
   — Я… верну вам долг… непременно верну… сколько бы времени ни понадобилось… но операция со дня на день откладывается, а маме все хуже.
   В голосе молодой девушки послышались слезы, но Олив ответила по-прежнему жестко и твердо:
   — А каким образом вы сможете собрать эту сумму в двести фунтов? Разве что пойдете на панель, но даже в этом случае я сомневаюсь, что вам удастся заработать такие деньги.
   Эрайна вскрикнула с неподдельным ужасом:
   — К-как вы можете… думать о такой мерзости?
   — Нищим не приходится выбирать! Вы не имеете права являться сюда и клянчить деньги для женщины, из-за которой мой деверь был изгнан из семьи. К тому же я не несу никакой ответственности.
   — Пожалуйста… ваша милость, пожалуйста, постарайтесь понять… мне больше не к кому обратиться за помощью… Я уверена, что сэр Роберт, будь он жив, помог бы маме… — Эрайна негромко всхлипнула. — Когда он заговорил со мной на похоронах, я поняла… что, несмотря на долголетнее отчуждение между братьями… он все же любил… моего отца.
   — Если мой покойный муж оказался сентиментальным глупцом, то мне это не свойственно, — отрезала Олив. — А теперь, поскольку мне больше нечего сказать по этому поводу, я предлагаю вам вернуться к вашей матери и, если она больна, поместить ее в больницу.
   — Если бы даже нашлась свободная койка в одной из больниц, — сдавленным голосом отвечала Эрайна, — было бы равносильно… убийству помещать туда маму… вы не представляете, какая там грязь, сколько заразных больных и какие невнимательные врачи.
   — Это не моя забота, — заявила Олив. — Уходите и больше не являйтесь сюда. Если ваша мать умрет, то по своей вине, больше ей некого обвинять. Я считаю, что она получила полной мерой наказание за свое поведение в прошлом.
   — Как вы можете говорить такие жестокие вещи? — вскричала Эрайна. — Единственным преступлением моей матери было то, что она любила папу так же сильно, как он любил ее… больше ничто в мире не имело для них значения.
   — Но теперь она обнаружила, что деньги тоже имеют значение! — с издевкой произнесла Олив. — Прекрасно, я надеюсь, что вы получите их, но только не от меня!
   Лорд Алистер услышал, как Эрайна вскрикнула. Потом он понял, что она плачет.
   Олив Беверли, по-видимому, позвонила, потому что вскоре отворилась дверь, а Олив сказала:
   — Проводите эту молодую женщину и последите за тем, чтобы она больше не входила в дом. Я иду к себе наверх переодеться. Дайте мне знать, когда приедет лорд Алистер.
   — Но, миледи…
   Едва Бэйтсон заговорил, как послышался глухой удар, словно кто-то упал на пол.
   Не задумываясь над тем, что он попросту подслушивал, лорд Алистер распахнул дверь в гостиную.
   Олив уже ушла, а Бэйтсон с озабоченным лицом склонился над лежащей на полу худенькой фигуркой.
   Когда лорд Алистер подошел к Эрайне, веки ее дрогнули, и она пробормотала что-то вроде извинения.
   — Бренди! — повелительным тоном произнес Алистер.
   Бэйтсон, словно бы внезапно осознав правильность такого решения, заспешил к отворенной двери в холл.
   Лорд Алистер опустился на одно колено и, взглянув на Эрайну, нашел, что ее голос соответствует наружности.
   Волосы у нее были очень светлые, и была она очень худа; обратив внимание на впадины на щеках и сильную бледность, лорд Алистер с уверенностью предположил, что она попросту голодна и упала в обморок не только от отчаяния, но и от недоедания.
   Она подняла на него широко раскрытые глаза, такие огромные, что, казалось, они занимают все лицо.
   Не голубые, как можно было бы ожидать, но светло-зеленые, как вода в лесном ручье; нос изящный и, как решил лорд Алистер, аристократической формы.
   Губы ее были мягко изогнуты, но слишком тонки — тоже из-за недоедания, конечно.
   — Извините!
   Голос был едва слышен, но все же она говорила.
   — Все в порядке, — ласково произнес он. — Лежите спокойно, пока дворецкий принесет бренди.
   — Мне… мне нужно идти.
   — Через минуту или две.
   Как он и сказал, Бэйтсон вернулся очень скоро с маленьким стаканчиком бренди на серебряном подносике.
   Лорд Алистер взял у дворецкого стаканчик, подсунул руку Эрайне под спину, слегка приподнял девушку с пола и поднес стаканчик к ее губам.
   Она глотнула и тотчас вздрогнула, когда обжигающая жидкость попала в горло.
   — Больше… не надо, — попросила она.
   — Выпейте еще чуть-чуть, — твердо сказал лорд Алистер.
   Видимо, слишком слабая, чтобы спорить, она подчинилась.
   Глотнув, девушка снова вздрогнула, но было ясно, что тьма, помутившая ее сознание, рассеялась, и щеки ее слегка порозовели.
   — Прошу прощения, что вела себя… так глупо, — поспешила сказать Эрайна все еще испуганным, прерывающимся голосом.
   — Я все понимаю, — ответил ей лорд Алистер. — Вы перенесли потрясение, и теперь я намерен отправить вас в наемном экипаже к вашей матушке.
   — О, пожалуйста… мы не можем… позволить себе это…
   — Вам ничего не придется платить, — успокоил ее лорд Алистер. — Позвольте, я помогу вам встать.
   Он видел, что бренди уже сделало свое дело, и, помогая Эрайне подняться, заметил, насколько она легка.
   Лежа на полу, она из-за своей худобы казалась очень маленькой, но когда встала и выпрямилась, стало видно, что рост у нее вполне нормальный.
   Она была еще слаба и пошатнулась, но лорд Алистер предложил ей опереться на его руку, что она и сделала.
   Свободной рукой девушка поправила сбившуюся шляпку и разгладила смявшееся во время обморока платье из дешевенького ситца.
   — Пошлите за наемной каретой! — сказал лорд Алистер Бэйтсону.
   — Слушаюсь, милорд.
   Дворецкий отдал распоряжение одному из лакеев, и тот быстрыми шагами вышел на улицу.
   К тому времени, как лорд Алистер и Эрайна медленно выбрались на крыльцо, наемный экипаж уже ждал у подъезда.
   Только когда они дошли до кареты, Эрайна отпустила руку лорда Алистера и сказала:
   — Благодарю вас… очень благодарю… вы были так добры.
   — Прошу вас, дайте мне ваш адрес, — обратился к ней Алистер. — Во-первых, я должен сообщить кэбмену, куда вас везти, а во-вторых, я хочу сегодня же немного попозже послать вам и вашей матери еды и вина.
   — О нет, пожалуйста, не надо… не стоит беспокоиться.
   — Я хочу и непременно намерен это сделать, — решительно заявил лорд Алистер. — Вам всего только следует назвать мне ваш адрес.
   — Это меблированные комнаты на Блумсбери-сквер… мы только там могли себе позволить снять жилье, но завтра мы должны освободить квартиру.
   — А номер дома?
   — Двадцать семь… и позвольте еще раз поблагодарить вас за вашу доброту ко мне.
   С этими словами Эрайна протянула лорду Алистеру руку без перчатки, и он почувствовал, что пальцы ее холодны и дрожат.
   Лорд Алистер сообщил кэбмену адрес и вручил плату за проезд. Карета тронулась.
   Поднимаясь по ступенькам к входу в дом, лорд Алистер подумал, что следовало бы послать Эрайне не только еды и вина, но и немного денег, чтобы они с матерью не голодали хотя бы следующую неделю.
   Потом он не без иронии напомнил себе, что если бы не приказ отца, он не мог бы позволить себе подобную щедрость.
   Он вошел в парадную дверь и обратился к Бэйтсону:
   — Скажите ее милости, что я здесь и прошу ее поговорить со мной как можно скорее.
   — Очень хорошо, милорд.
   Бэйтсон стал подниматься по лестнице, а лорд Алистер направился в гостиную.
   Там он увидел цветы и подумал, что на истраченные на них деньги можно было бы купить достаточное количество питательной еды для Эрайны и ее матери.
   И тотчас сказал себе, что, пожалуй, смешно так заботиться о совершенно незнакомой молодой женщине, когда у него самого полно серьезнейших забот.
   Главное сейчас не в том, голодают или нет две незнакомые ему женщины из-за неких плачевных событий в прошлом, а в том, чтобы Олив была готова вступить с ним в брак по особой лицензии.
   Он достаточно хорошо знал женщин, чтобы понимать, что ни одна из них, не говоря уже о такой знатной даме, как Олив, не хотела бы чересчур поспешно готовиться к самому важному дню в своей жизни.
   Но для него самого брак сейчас был не просто необходим, но необходим срочно.
   Ждать дольше означало бы позволить герцогу заподозрить, что его сын женился в пику ему, а это было бы далеко не лучшим началом новой жизни в качестве будущего главы клана.
   Нет, чрезвычайно важно, чтобы отец считал, что он уже вступил в брак, когда повеление вернуться на север дошло до него.
   Мистер Фолкнер мог бы с подозрением отнестись к тому, что он сразу не сообщил ему, что женат, но лорд Алистер знал, что управляющий прекрасно относился к его матери, да и его самого любил с детских лет и потому вряд ли выдаст его.
   Весь план так ясно складывался в голове у лорда Алистера, что, как он полагал, теперь он может направлять и свои действия, и поступки Олив в полной мере.
   Ему пришлось подождать с четверть часа, прежде чем Олив явилась в гостиную во всей красе, одетая в платье из ярко-розового газа, такого прозрачного, что он не скрывал изящных линий ее фигуры.
   У самых больших модниц было в обычае затягиваться так, чтобы муслин как можно плотнее обтягивал фигуру, но Олив отлично умела выбрать материал, и ей не приходилось прибегать к искусственным ухищрениям.
   Когда Бэйтсон затворил за ней дверь, Олив немного постояла неподвижно, чтобы дать лорду Алистеру налюбоваться картиной, перед ним представшей.
   Потом она слегка вскрикнула от радости и подбежала к нему с грацией, достойной балерины из театра «Ковент-Гарден».
   — Алистер! — восторженно воскликнула она. — Как я счастлива тебя видеть!
   Лорд Алистер отметил про себя, насколько отличается голос, которым она разговаривает с ним, от того, каким она обращалась к Эрайне.
   Но вот Олив приблизила к его лицу свои алые губы, и соблазнительное выражение ее полузакрытых глаз не дало ему возможности думать ни о чем, кроме ее обаяния.
   — Мне нужно кое-что тебе сказать, — проговорил он.
   — И мне тоже.
   — Очень важное.
   — Нет ничего важнее, чем то, что ты здесь и по непонятной причине до сих пор меня не поцеловал.
   — Сначала я должен поговорить с тобой.
   — Тогда говори, Алистер, и побыстрее, потому что я жажду твоих поцелуев… и еще большего.
   В ее словах звучала неподдельная страсть, и лорд Алистер подумал, что именно это он и хотел услышать.
   Медленно и серьезно, даже с оттенком драматизма он сказал:
   — Оба мои старших брата утонули, и поэтому я теперь маркиз Килдонон.
   На мгновение показалось, что Олив не поняла его. Потом, когда она выпрямилась и уставилась на него широко раскрытыми глазами, лорд Алистер продолжал:
   — Это истинная правда! Отец послал за мной, чтобы я приехал на север. И поэтому, любовь моя, мы должны немедленно пожениться, прежде чем отправиться в замок Килдонон, где я представлю тебя своему отцу и всему клану.
   Он умолк, но молчала и Олив. Потом она издала какое-то невнятное восклицание и, наконец, спросила:
   — Это правда? В самом деле, правда?
   — Я сам узнал об этом только сегодня утром и был совершенно сражен. Но первым долгом подумал о том, что теперь мы можем пожениться, и я предложу тебе герцогскую корону, о которой ты так мечтала.
   К его удивлению Олив, вместо того, чтобы кинуться к нему в объятия, как он ожидал, слегка отвернулась от него и проговорила:
   — Вчера вечером я сказала Артуру Харроуби, что сегодня дам ответ на его предложение. Потому я и просила тебя приехать сегодня, чтобы тебе первому сообщить, что намерена выйти за него замуж.
   — Что ж, теперь он будет разочарован, — пожал плечами лорд Алистер. — Ты выйдешь за меня, и мы будем вместе, как и хотели.
   Лорду Алистеру пришлось удивиться еще раз, так как Олив отошла от него к столу, на котором стояла огромная ваза с французскими гвоздиками.
   Она коснулась цветка рукой, словно прося о помощи. Потом сказала:
   — Слишком поздно!
   — Что это значит — слишком поздно? Если ты еще не приняла предложения Харроуби, тебе только остается сообщить ему отрицательный ответ.
   Олив промолчала, и лорд Алистер спросил:
   — Почему же ты не радуешься, как я ожидал? Ведь ты достаточно часто говорила, как сильно любишь меня.
   — Я и в самом деле люблю тебя, Алистер, но брак одно, а любовь совсем другое.
   — Не понимаю, — произнес лорд Алистер, и в глазах у него появилось жесткое выражение.
   — Я рада, я очень рада, что ты теперь маркиз, а впоследствии станешь герцогом, — быстро заговорила Олив, все еще глядя на цветы. — Но твой замок… он в Шотландии. Это очень далеко.
   — Но есть еще и дом в Лондоне, который мне всегда хотелось открыть.
   Олив не ответила, тогда он протянул руки, крепко взял ее за плечи и повернул лицом к себе.
   — О чем ты думаешь? Что ты хочешь мне сказать? — резко спросил он. — Что после всех твоих изъявлений любви ты предпочитаешь выйти за Харроуби, а не за меня?
   — Ты делаешь мне больно! — пожаловалась Олив.
   Лорд Алистер встряхнул ее.
   — Отвечай! Я хочу знать правду!
   — Да больно же мне, говорю… это просто жестоко… и грубо!
   Лорд Алистер убрал руки.
   — Итак, ты приняла решение, — прежним резким тоном произнес он. — Ты выходишь за Харроуби потому, что он несметно богат, и потому, что его дом и прочие имения находятся на юге Англии.
   — Постарайся понять, — умоляла Олив. — Я люблю тебя, Алистер, по-настоящему люблю, но я возненавидела бы жизнь в Шотландии, где некому восхищаться мной, где нет балов, нет оперы… и потом, я всегда терпеть не могла холодную погоду.
   — А любовь… любовь, о которой ты твердила так часто? Она не входит в счет?
   — Я люблю тебя и буду любить всегда, — настаивала Олив. — И нет никаких причин, чтобы наши отношения стали иными, чем были до сих пор. Артур — занятой человек, и у меня будет много времени… для себя.
   Она говорила и медленно подступала к лорду Алистеру, глаза ее снова сузились, и губы приоткрылись призывно.
   Лорд Алистер отступил, его глаза стали темными, словно агаты.
   — Я поздравляю тебя, Олив, с твоим умением искусно притворяться! Ты сумела убедить меня в твоей искренности.
   Голосом, напоминающим удары хлыста, он добавил:
   — Позволь тебя поздравить и с тем, что ты теперь станешь маркизой Харроуби, наследственной леди опочивальни королевы и, без сомнения, будущей предводительницей высшего общества. А главное, я уверен, что ты сделаешь великое множество простофиль, подобных мне, безмерно счастливыми!
   Окончив говорить, он вынул из кармана жилета ключ и швырнул его на пол.
   — Это ключ от твоего сада, — сказал он. — Уверен, что он тебе понадобится нынче вечером, и не забудь оставить незапертым окно в эту комнату!
   Он повернулся на каблуках и пошел к двери. Он уже открыл ее, когда с губ Олив сорвался невольный крик.
   — Алистер! — звала она. — Алистер! Лорд Алистер, не оборачиваясь, прошел через холл, прихватив по пути свой цилиндр, оставленный на стуле.
   Лакей открыл перед ним дверь, лорд Алистер сбежал по ступенькам и зашагал прочь по Парк-стрит, задыхаясь от злости и повторяя:
   — Будь она проклята! Будь проклята! Будь прокляты все женщины!

Глава 3

   Лорд Алистер направился прямиком на Хаф-Мун-стрит.
   Он почти дошел до нее, все еще пылая негодованием, но тут вид лавки, в которой торговали продовольствием, напомнил ему обещание, данное Эрайне Беверли.
   Подсознательно он чувствовал, что если поможет этой девушке, то одержит верх над Олив; он свернул к рынку Шеперд, где находились магазины, которые предпочитал его повар.
   Остановился возле лучшей в районе мясной лавки и потребовал несколько кусков говядины, баранины, а также цыплят.
   Хозяин его узнал и с большой любезностью выполнил его пожелания, а потом спросил:
   — Могу я сделать для вас еще что-нибудь, милорд?
   Лорд Алистер подумал.
   Ему вдруг пришло в голову, что если он станет помогать Эрайне и в дальнейшем, то таким образом накажет Олив за те грубость и жестокость, с какими она отказала в помощи девушке, попавшей в отчаянное положение, да к тому же своей племяннице.
   Мясник ждал, и лорд Алистер наконец сказал:
   — Пошлите все это прямо сейчас ко мне на квартиру, добавьте к этому два фунта масла, а также фрукты и овощи, которые я прошу вас приобрести в соседнем магазине.
   — С удовольствием, милорд!
   Лорд Алистер удалился и впервые с той минуты, как покинул Парк-стрит, подумал, что не хотел бы, чтобы его собственная жена обращалась с кем бы то ни было, не говоря уж о родственниках, так, какобращалась Олив с дочерью своего деверя.
   Она разоблачила себя своим поведением — ведь до сих пор он видел ее только очаровательной, ласковой и пылко в него влюбленной.
   Сбросив маску, она показала дурной характер, и лорд Алистер теперь корил себя за то, что не разглядел ее как следует раньше.
   Как истый кельт 8, он льстил себя надеждой, что обладает безошибочным инстинктом распознавания людей, а стало быть, никто из мужчин не обведет его вокруг пальца и ни одна женщина не обманет.
   Но Олив его обманула; впрочем, он был уверен, что, отказавшись выйти за него замуж, она хочет иметь его своим любовником и в будущем приложит все усилия, чтобы затащить его снова к себе в постель.
   Теперь он понимал, почему даже во время самых бурных вспышек желания что-то в глубине души твердило ему, что это не подлинное чувство, не настоящая любовь.
   На самом деле Олив оказалась скупой, алчной, честолюбивой до такой степени, что вышла бы замуж за самого сатану, если бы он посулил ей корону, богатство и главенство в элегантном обществе.
   Лорд Алистер вошел в комнату на первом этаже и увидел, что Чампкинс убирает его одежду в большой кожаный чемодан.
   Он не давал ему на этот счет прямых указаний и потому спросил:
   — Что ты делаешь? Кто тебе велел упаковывать мои вещи?
   — Тот шотландский джентльмен вернулся после вашего ухода, м'лорд. Он хотел видеть вас по важному делу и велел передать, что явится в половине седьмого.
   Лорд Алистер сжал губы, но ничего не сказал, и Чампкинс продолжал:
   — Он мне заявил, что ваша светлость уезжает в Шотландию завтра утром, а у меня вся ночь уйдет на то, чтобы уложить ваши вещи.
   Лорд Алистер проглотил бранные слова, которые так и просились ему на язык.
   Мало того, что у него нет выбора, принимать или не принимать повеление отца, теперь еще этот Фолкнер, столь убежденный в его согласии, доводит его до бешенства, а он и без того зол.
   Потом он задал себе вопрос, стоит ли кипятиться по поводу мелких уколов. Он может остаться в Лондоне и голодать, а может занять свое законное место будущего владельца замка Килдонон и сотни тысяч акров шотландской земли в придачу.
   Впервые после того, как он услышал о смерти братьев, лорд Алистер подумал о том, каким влиянием обладает его отец на севере, — ведь мать была права, утверждая, что ведет он себя как король.
   Он и в самом деле был «монархом всего сущего», и его подданные вопреки английским законам обращались к нему за правосудием. Поскольку были убеждены, что он как глава клана и есть закон.
   «Мне еще о многом хотелось бы подумать», — сказал себе лорд Алистер.
   Он понимал, что разумом уже принял свое новое положение, хотя сердце его и бунтовало против связанных с этим положением тягот.
   Он стоял в гостиной и думал о том, как приятно ему было жить здесь, как удобно, и сколько восхитительных часов провел он с друзьями или с одной очаровательной леди.
   Она являлась к нему после наступления темноты, под густой вуалью, но была достаточно смела, чтобы рисковать своей репутацией и своим браком из любви к нему, Алистеру.
   А Олив было недостаточно того, что он предложил ей.
   Тяжело примириться с этим, а еще тяжелее поверить, что после всех ее разговоров о любви к нему она предпочла ему Харроуби.
   — К дьяволу ее! Надеюсь, она будет гореть в аду! — воскликнул он.
   И еще больше разозлился на себя за то, что позволяет столь необузданные проявления эмоций.
   Послышался громкий стук в дверь, Чампкинс побежал открывать, а лорд Алистер понял, что принесли корзину, заказанную им для Эрайны.
   Когда Чампкинс снова поднялся по лестнице, лорд Алистер встретил его словами:
   — Все в порядке, я знаю, что это. Беги на конный двор и скажи Бену, чтобы подавал мой фаэтон немедленно.
   Через десять минут фаэтон был у дверей.
   То была еще одна неоплаченная собственность, и когда лорд Алистер уезжал с корзиной в ногах и со своим грумом Беном, который сидел с ним рядом, то подумал, что хорошо бы отец заплатил за право на его возвращение.
   Ему доставляло бы огромную радость править двумя превосходными лошадьми, если бы не приходилось решать, как теперь с ними поступить: то ли отправить в Шотландию, то ли продать до отъезда.
   Хоть он и сказал Олив, что откроет Килдонон-Хаус на Парк-Лейн, ему было ясно, что на это нужно получить разрешение отца. У лорда Алистера шевелилось в душе неприятное предчувствие, что отец ответит категорическим «нет!»
   — Будь оно все проклято, должен же я иметь хоть какую-то независимость! — бормотал лорд Алистер себе под нос.
   Но знал при этом, что слова его всего лишь бравада.
   Когда он вернется в замок, то найдет там все точно таким же, как в прошлом: королевством тиранически правит монарх, одержимый только идеями собственной значительности и величия Шотландии.
   Найти дом за номером двадцать семь на Блумсбери-сквер оказалось нетрудно.
   Дом выглядел запущенным и явно нуждался в покраске, окна и ступени крыльца грязные.
   Из-за отталкивающего вида дома лорд Алистер хотел, было просто оставить корзину для Эрайны и уехать.
   Потом он вспомнил, что Олив обошлась с Эрайной так же скверно, как и с ним, и не удержался от злой усмешки, когда подумал, что так или иначе доведет до ее ушей сведения о собственном великодушии.
   Достаточно сегодня же вечером в клубе «Уайтс» пустить слух о том, что он узнал, в каком тяжелом положении находится невестка Олив и ее племянница, и сплетню начнут передавать из уст в уста с превеликим удовольствием.
   Все были отлично осведомлены о том, что сэр Роберт Беверли оставил жене немалые средства — с непременной, разумеется, оговоркой, что она утратит право на них, если выйдет снова замуж.
   Это было настолько обычно для немолодых мужей молоденьких и хорошеньких вдовушек, что и говорить не о чем.
   Но пока что Олив была, как говорится, хорошо подкована, и то, что она отказала в помощи невестке и племяннице, конечно же, станет оружием в руках завидующих ей женщин и мужчин, чьи ухаживания она отвергла.
   Недобрая усмешка и жесткое выражение глаз сохранялись у лорда Алистера, когда он вышел из фаэтона.