Ясунари Кавабата
Стон горы

Стон горы

1

   Синго Огата чуть нахмурился, чуть приоткрыл рот, – похоже, он о чем-то задумался. Со стороны, может быть, и не видно, что он задумался. Кажется – он грустит.
   Его сын, Сюити, сразу заметил это, но такое случалось часто, и он не встревожился.
   Сюити понимал состояние отца – он не просто задумался. Он пытается что-то вспомнить.
   Отец снял шляпу и опустил на колени, не выпуская ее из рук. Сюити молча взял у него шляпу и положил в багажную сетку.
   – Э-эта, как ее… – В такие минуты Синго с трудом подыскивал слова. – Прислуга, которая недавно уехала в деревню, как ее звали?
   – Каё, по-моему.
   – Да, да, Каё. Когда она уехала?
   – В четверг на прошлой неделе, значит, пять дней назад.
   – Пять дней назад? Прислуга взяла расчет всего пять дней назад, а я уже не помню ни ее лица, ни как она была одета. Это ужасно.
   Отец преувеличивает, подумал Сюити.
   – Это случилось дня за два, за три до отъезда этой самой Каё. Я собрался на прогулку, стал надевать тэта и говорю: «Что это у меня па ноге, уж не экзема ли?» А Каё отвечает: «Ну что вы, просто натерли любимый мозоль». Честно говоря, меня это даже тронуло. Я, видимо, действительно натер мозоль на прогулке. Так вот, я подумал, что «любимый» ко мне относится. И растрогался. А теперь понимаю, что она говорила о «любимой мозоли». Так что умиляться было не от чего. Просто неграмотно выразилась. Это и сбило меня с толку. Я только сейчас сообразил, – сказал Синго. – Понимаешь мою ошибку?
   – Понимаю.
   – Ну да. Она просто неграмотно выразилась, и это сбило меня с толку.
   Отец был из провинции и чувствовал себя в грамматике не слишком уверенно. А Сюити учился в Токио.
   – Теперь я понял свою ошибку, а вот имени прислуги никак вспомнить не могу. Не помню ни лица ее, ни как она была одета. Каё прожила у нас, пожалуй, с полгода?
   – Да.
   Сюити давно привык к забывчивости отца и не выразил ему ни малейшего сочувствия.
   А сам Синго, хоть уже и пора было привыкнуть, все же встревожился немного. Сколько он ни старался вспомнить Каё, ясно представить себе служанку не удавалось. Он пытался расшевелить свою память сентиментальными подробностями.
   Вот и сейчас он вспоминает, как Каё, низко кланяясь, провожала его в прихожей. Вспоминает, как она сказала: «Ну что вы, просто натерли любимый мозоль».
   Видя, как трудно восстановить в памяти один-единственный случай, когда прислуга, прожившая в доме полгода, провожала его в прихожей, Синго чувствует, что жизнь уходит.

2

   Ясуко, жена Синго, старше его на год, ей шестьдедесят. У них сын и дочь. Старшая – дочь, Фусако, у нее две девочки.
   Ясуко выглядит молодо. Она не кажется старше мужа. И не потому, что Синго такой уж дряхлый, – просто считается, что жена обычно моложе мужа, и если она не выглядит старше его, то в этом нет ничего неестественного. К тому же она небольшого роста, плотная, крепко сбитая.
   Ясуко никогда не была красавицей, а в молодости выглядела старше мужа и потому не любила выходить с ним на люди.
   Синго, сколько ни думал, так и не вспомнил, с какого возраста исчезло ощущение, что жена старше его. По его расчетам, после пятидесяти. Женщина, как правило, стареет раньше, а тут все наоборот.
   В шестьдесят лет у Синго случилось кровотечение. Скорее всего легочное, но он не стал ни серьезно обследоваться, ни лечиться. Правда, больше оно не повторялось.
   Болезнь не состарила Синго. Наоборот, кожа разгладилась. И за те полмесяца, что он лежал в постели, губы у него стали яркими, как в молодости.
   Синго раньше не жаловался на легкие. И когда в шестьдесят лет у него вдруг пошла горлом кровь, он помрачнел, приуныл, но лечиться отказался. Сюити считал это старческим упрямством, хотя дело было совсем в другом.
   Ясуко спит хорошо, наверно, потому, что здорова. Иногда Синго кажется, что по ночам он просыпается только от храпа Ясуко. Она начала храпеть лет с пятнадцати, и родители без конца таскали ее по врачам, но после замужества это у нее прошло. И она снова стала храпеть лет десять назад.
   Обычно Синго сжимает пальцами нос Ясуко и теребит. Если не помогает, он хватает ее за шею и трясет. Это когда он в хорошем расположении духа, а когда в дурном – еще и остро чувствует старческую немощь этого тела, многие годы лежащего рядом с ним.
   В эту ночь Синго был в плохом настроении – он зажег свет и искоса взглянул на Ясуко. Потом схватил ее за шею и стал трясти. Шея в испарине.
   Чтобы жена перестала храпеть, может быть, достаточно просто протянуть руку и дотронуться до нее, подумал Синго, неожиданно почувствовав к ней острую жалость.
   Он взял лежавший у изголовья журнал, но было невыносимо душно и жарко; тогда он встал, вышел на веранду, широко раскрыл ставни и присел на корточки.
   Была лунная ночь.
   За ставнями висело платье Кикуко. Какого-то неопределенно-белого цвета. Наверно, выстирала его и забыла снять, подумал Синго, а может быть, нарочно оставила платье на улице, чтобы его вымыла ночная роса.
   «Гья, гья, гья, гья», – послышался из сада стрекот. Это цикада, которая сидит на вишне, что растет слева, почти касаясь карниза. Неужели у цикады такой противный голос, – усомнился Синго. И все-таки это цикада.
   Интересно, цикады тоже боятся страшных снов? Цикада подлетела и опустилась на сетку от москитов.
   Синго схватил ее, но она не стрекотала.
   – Немая, – пробормотал Синго. – Это другая цикада, не та, что верещала «гья».
   Чтобы ее снова не приманил свет, Синго с силой подбросил цикаду к самой макушке вишни. Цикада так и не застрекотала.
   Взявшись за створки ставней, он перегнулся через перила веранды и стал осматривать вишню, но так и не определил, села на нее цикада или нет. Лунная ночь кажется глубокой. И эта глубина ощущается как бесконечность.
   Еще далеко до десятого августа, а цикады уже стрекочут.
   Кажется, будто с листа на лист падают капли ночной росы.
   Потом Синго услыхал стон горы.
   Ветра нет. Вот-вот наступит полнолуние, все залито светом, и в сыром ночном воздухе чуть колышется тусклый контур деревьев, очерчивающий невысокую гору. Нет, колышется не от ветра.
   Неподвижны и листья папоротника внизу под верандой, на которой стоит Синго.
   В иные ночи слышен шум волн на болотистом побережье Камакура, и поэтому Синго подумал, не стон ли это моря, но нет, это был стон горы.
   Он был похож на далекий стон ветра, и в Пем чувствовалась глубоко скрытая мощь, как в подземном гуле. Казалось, стонет у тебя в голове, и Синго, проверяя, не шумит ли у него в ушах, помотал головой.
   Стон прекратился.
   Стон прекратился, но Синго охватил страх. Он похолодел – а вдруг это весть, что настал его смертный час?
   Стон ветра? Стон моря? Звон в ушах? Синго нужно было все обдумать спокойно. Может быть, он слышал один из этих звуков, подумал он. Нет, то был в самом деле стон горы.
   Точно пронесся дьявол и заставил гору застонать.
   Оттого что ночной воздух был полон влаги, гора, и так-то крутая, казалась мрачной, неприступной стеной. Гора подступала почти вплотную к дому.Синго и, хоть напоминала отвесную стену, походила скорее на половину огромного яйца.
   Рядом с горой и за ней высятся другие горы, но застонала скорее всего именно эта гора, у дома Синго.
   Из-за верхушек деревьев там и тут проглядывают звезды.
   Задвигая ставни, Синго вспомнил один странный случай.
   Дней десять назад он ждал приятеля в новом чайном домике. Того все не было, и гейша пришла пока только одна – две другие опаздывали.
   – Снимите галстук. Жара невыносимая, – сказала гейша.
   – Угу.
   Синго позволил гейше снять с себя галстук.
   Они не были близко знакомы, но, положив галстук в карман его пиджака, лежавшего у ниши, где висела картина, гейша начала рассказывать о себе.
   Месяца два назад гейша и подрядчик, строивший этот чайный домик, полюбили друг друга и решили вместе покончить с собой. Но когда пришло время выпить цианистый калий, гейша засомневалась – хватит ли того количества, которое у них было, чтобы умереть без мучений.
   – «Доза смертельная, это точно, – говорил мне тот человек. – Посмотри, каждая доза в отдельном пакетике, верно? Значит, насыпано сколько надо». Но я все равно не верила. Мои подозрения только усиливались. «Кто дал тебе порошки? Может быть, специально насыпали так мало, чтобы проучить нас обоих и заставить помучиться? Я тебя спрашиваю, какой врач или аптекарь дал тебе это, а ты твердишь одно – не могу сказать. Странно. Решили вместе умереть, а ты даже такого пустяка рассказать не можешь. Ведь потом я так и не узнаю».
   «Просто фарс какой-то», – чуть не вырвалось у Синго, но он промолчал.
   Гейша настояла на том, чтобы отложить самоубийство и совершить его только после того, как она попросит кого-нибудь взвесить цианистый калий.
   – Вот тут он весь, я его с собой ношу. Подозрительная история, подумал Синго. В памяти осталось, что речь шла именно о подрядчике, строившем этот чайный домик.
   Гейша достала из сумочки пакетик и, развернув, показала содержимое.
   – Хм, – пробормотал Синго, скользнув взглядом по пакетику. Он не мог определить, действительно ли это цианистый калий.
   Задвигая ставни, он вспомнил ту гейшу.
   Синго снова лег в постель, но не решился разбудить шестидесятитрехлетнюю жену, чтобы рассказать ей о страхе, который нагнал на него стон горы.

3

   Сюити служил в той же фирме, что и Синго, и, кроме того, выполнял обязанности «напоминателя» при отце.
   Обязанности «напоминателя» взяли на себя также Ясуко, что было вполне естественно, и Кикуко – молодая жена Сюити. Так что три члена семьи восполняли угасавшую память Синго.
   В фирме эта обязанность лежала на секретарше.
   Сюити зашел в кабинет отца, вынул книгу из небольшого книжного шкафа в углу и начал перелистывать ее.
   – Ой-ой-ой, – воскликнул он, подходя к столу секретарши и показывая ей открытую страницу.
   – Что такое? – спросил, чуть улыбнувшись, Синго.
   Сюити подал ему раскрытую книгу. Там было написано:
   «Здесь не утрачена идея целомудрия. Видеть друг в друге не просто любовников – вот средство, которое позволяет мужчине не страдать от любви к женщине, а женщине – от любви к мужчине, позволяет им наслаждаться и дольше любить друг друга. Таков, в общем, способ сохранить внутреннюю гармонию…»
   – Где это «здесь»? – спросил Синго.
   – В Париже. Писатель путешествовал по Европе. Мозг Синго стал слишком неповоротлив, чтобы воспринимать остроты и парадоксы, но то, что он прочел, показалось ему не остротой, не парадоксом, а прекрасным прозрением.
   Вряд ли эти слова произвели такое уж сильное впечатление на Сюити. Ему просто нужен был повод, чтобы договориться с секретаршей вместе пойти домой. Синго сразу это понял.
   Сойдя с электрички в Камакура, Синго подумал, что хорошо бы ему условиться с Сюити одновременно возвращаться домой или приходить позже Сюити.
   Автобусы были переполнены, и Синго решил пройтись пешком.
   У рыбной лавки он остановился и заглянул внутрь; хозяин поздоровался с ним, и он вошел. Вода в бочонке с креветками была мутно-белая. Синго потрогал кончиком пальца лангустов. Видно, еще живые, хотя и не двигаются. Лежала гора моллюсков, и Синго решил купить их.
   – Вам сколько? – спросил хозяин. Синго немного растерялся.
   – И правда, сколько? Три. Покрупнее.
   – Минутку, сейчас приготовим.
   Синго были неприятны натужные звуки, с какими хозяин и его сын вскрывали неподатливые раковины концом кухонного ножа.
   Когда мясо моллюсков было вымыто и хозяин проворно нарезал его, в лавку вошли две девушки.
   – Что вам? – спросил он, продолжая нарезать моллюсков.
   – Нам ставриды.
   – Сколько?
   – Одну.
   – Всего одну?
   – Да.
   – Всего одну?
   Ставрида была мелкая. Но девушки не обратили внимания на издевательский тон хозяина.
   Хозяин завернул ставриду в обрывок бумаги и протянул им.
   Девушка, стоявшая сзади, видимо, посмелее, тронула подругу за локоть.
   – Может, возьмем еще и закуски, а?
   Та, что была впереди и держала ставриду, все время разглядывала лангустов.
   – Эти лангусты, верно, и в субботу еще будут? Мой их очень любит.
   Вторая ничего не ответила.
   Синго украдкой взглянул на девушку.
   Современные проституточки. Спина голая, на ногах матерчатые тапочки. А сложены обе хорошо.
   Хозяин сгреб нарезанное мясо моллюсков к середине кухонной доски и, раскладывая его снова в три раковины, бросил презрительно:
   – Таких теперь и в Камакура развелось, хоть пруд пруди.
   – Ну и что же в этом плохого? Наоборот, прекрасно, – возразил Синго.
   Хозяин небрежно раскладывал мясо моллюсков по раковинам, и Синго обратил внимание на такую, казалось бы, мелочь, что теперь все оно перемешалось и уже не попадет в свои раковины.
   Сегодня четверг, и до субботы еще чуть ли не три дня, но в последнее время лангусты почти всегда бывают в рыбных лавках, подумал Синго. Неужели этим неотесанным девицам удается так искусно приготовить лангустов, что ими можно угощать гостей? Нет, лангусты, хоть жарь их, хоть парь, хоть вари, все равно остаются грубой, простой пищей.
   Синго действительно думал о девушках с симпатией и даже потом вспоминал их с некоторой грустью.
   В семье четыре человека, а он купил трех моллюсков. Просто Синго знал, что Сюити к ужину не придет, но он не сообразил, что поставит свою невестку Кикуко в неловкое положение. Когда торговец спросил: «Сколько?» – Синго, не подумав, исключил Сюити.
   По дороге он зашел в магазин и купил еще плодов гинго.

4

   То, что Синго пришел домой с покупками из рыбной лавки, было случаем беспримерным, но ни Ясуко, ни Кикуко даже виду не подали, что удивлены.
   Может быть, так они пытались скрыть свои чувства, не увидев Сюити, который должен был вернуться вместе с отцом.
   Отдав Кикуко моллюсков и гинго, Синго направился на кухню.
   – Чашечку подслащенной воды.
   – Сейчас, минутку, – сказала Кикуко, но Синго уже сам открыл водопроводный кран.
   В мойке лежали лангусты и креветки. Какое совпадение. В рыбной лавке он колебался, не купить ли креветок. Но покупать и креветок и лангустов он, разумеется, не стал бы.
   Посмотрев, какого цвета креветки, Синго сказал:
   – Хорошие.
   Они были еще живые и блестящие. Кикуко раскалывала гинго тупой стороной кухонного ножа.
   – На вид спелый, но все равно есть его будет нельзя.
   – Ты думаешь? Мне, правда, тоже казалось, что в это время года гинго несъедобны.
   – Давайте позвоним в магазин.
   – А, ладно. По вкусу моллюски, которых я купил, то же самое, что креветки. Я и решил – покупать еще и креветок совсем ни к чему.
   – Удивительная предусмотрительность. – Кикуко на мгновение высунула кончик языка. – Моллюсков мы сварим прямо в раковинах, лангустов поджарим, а креветок запечем в тесте. Грибы я уже купила. Вы, отец, не сходите в огород за баклажанами?
   – Хорошо.
   – Помельче которые. И еще принесите немного молодой зелени. Может, действительно хватит одних креветок?
   На ужин Кикуко подала двух вареных моллюсков. Синго, немного поколебавшись, сказал:
   – По-моему, должен быть еще один.
   – Я подумала: у бабушки с дедушкой зубки слабенькие, и они с удовольствием поедят вдвоем без посторонних, – сказала Кикуко.
   – Что?… Не говори глупостей. В доме нет никаких внуков, а ты вдруг «дедушка».
   Ясуко опустила голову и тихо засмеялась.
   – Простите. – Кикуко легко поднялась и принесла еще одного вареного моллюска.
   – Лучше бы мы поели вдвоем, как предлагала Кикуко, – сказала Ясуко.
   Синго в душе восхитился словами Кикуко, он понимал, что они очень кстати. Ее слова помогали сгладить неловкость того, что он купил не четырех, а трех моллюсков. И с каким невинным видом она произнесла их, – нет, она далеко не глупа.
   Может быть, Кикуко все время обдумывала, как лучше поступить: оставить моллюска Сюити и самой не есть или разделить с матерью одну порцию на двоих? Однако Ясуко не заметила, что творится в душе Синго.
   – Все из-за того, что было всего три моллюска. Нас четверо, а ты почему-то купил три штуки, – бестактно вернулась к старому Ясуко.
   – Я знал, что Сюити не придет к ужину, зачем же было покупать для него?
   Ясуко грустно улыбнулась. Но, может быть, благодаря ее возрасту улыбка не выглядела такой уж горькой.
   Кикуко тоже не подала вида, что огорчена. И даже не спросила, куда пошел Сюити.
   Кикуко была младшей в семье из восьми братьев и сестер.
   Семеро старших давно женаты, и у всех дети.
   Синго иногда думал об удивительной плодовитости родителей Кикуко.
   Кикуко порой жаловалась, что Синго до сих пор не может запомнить имена ее братьев и сестер.
   Она родилась, когда мать решила, что детей с нее хватит, и была уверена, что уже не сможет забеременеть. Она стыдилась рожать в таком возрасте, проклинала свое нестареющее тело и пыталась выкинуть, но ничего не получилось. Роды были тяжелые – пришлось накладывать щипцы.
   Кикуко говорила, что слышала об этом от самой матери, и рассказала Синго всю эту историю.
   Синго не понимал, как может мать рассказывать такое дочери, не понимал, как может Кикуко рассказывать такое свекру.
   Кикуко откинула тогда волосы со лба и показала тонкий шрам от щипцов.
   Увидев этот чуть заметный шрам, Синго полюбил Кикуко еще сильнее.
   В семье к Кикуко относились, как обычно относятся к младшему ребенку. Правда, ее не столько баловали, сколько просто нежно любили. Она была не особенно крепкого здоровья.
   Когда Кикуко пришла невесткой в дом Синго, он обратил внимание, что она, сама того не сознавая, как-то очень грациозно поводит плечами. Он чувствовал в ней чистое, наивное кокетство.
   Глядя на стройную, белокожую Кикуко, Синго вспоминал иногда старшую сестру Ясуко.
   В молодости Синго был влюблен в нее. После ее смерти Ясуко поселилась в доме зятя, чтобы присматривать за сиротами. Она работала, не жалея себя. Ясуко мечтала занять место старшей сестры. Она любила красавца зятя, да и память о сестре была ей дорога. Сестра была удивительно красива – просто не верилось, что их родила одна мать. Муж сестры представлялся Ясуко чуть ли не сказочным героем.
   Ясуко была очень удобна и зятю и детям, но зять делал вид, что не понимает ее сокровенного желания. Он жил в свое удовольствие. Казалось, Ясуко уготовано судьбой навсегда остаться прислужницей в семье покойной сестры.
   Узнав об этом, Синго решил жениться на Ясуко.
   Сейчас, через тридцать лет, Синго не думает, что их брак был ошибкой. Многолетний брак не определяется тем, с чего он начался.
   Но все равно образ сестры Ясуко прочно поселился в их сердцах. Ни Синго, ни Ясуко никогда не заговаривали о ней, но и забыть ее не могли.
   Когда сын женился и в дом пришла Кикуко, воспоминания Синго снова вспыхнули, словно их осветило молнией, но теперь они не были для него так уж болезненны.
   Не прошло и двух лет с тех пор, как Сюити женился на Кикуко, а уже завел себе женщину. Для Синго это было удивительно.
   В отличие от Синго, выходца из деревни, которому пришлось много пережить в юные годы, Сюити никогда не страдал от любви, его не мучили страсти.
   По нему никогда невозможно было заметить, что его что-то угнетает. Синго так и не удалось установить, когда Сюити впервые узнал женщину.
   Сейчас Сюити определенно связался с какой-нибудь гейшей, а может быть, даже с проституткой, осуждал его Синго.
   А эта секретарша из фирмы – с ней он, наверно, просто ходит на танцы, и не исключено, что она нужна ему лишь для того, чтобы усыплять отцовскую бдительность, думал Синго. Во всяком случае, его любовница не такая уж красавица. Красавицей Синго считал Кикуко. С тех пор как у Сюити появилась женщина, их близость с Кикуко, казалось, стала иной. Весь облик Кикуко изменился.
   Проснувшись среди ночи, – это произошло, когда на ужин был вареный моллюск, – Синго услышал голос Кикуко, такого голоса у нее еще не было никогда.
   Кикуко не знает, что у Сюити есть женщина, думал Синго.
   – Неужели отец, купив на одного моллюска меньше, решил таким способом извиниться за тебя? – шептала она.
   Нет, Кикуко, разумеется, ничего не знает, но, может быть, она все же догадывается, что здесь замешана женщина?
   Не успел он задремать, как наступило утро. Синго вышел взять газету. Луна стояла еще высоко. Наскоро просмотрев газету, он снова лег.

5

   На вокзале в Токио Сюити быстро вскочил в электричку и занял место, а когда вслед за ним вошел Синго, он встал и уступил место отцу.
   Потом достал из своего кармана очки отца и вместе с вечерним выпуском газеты протянул Синго. У Синго тоже были с собой очки, но обычно он их где-нибудь оставлял, и поэтому Сюити носил для него запасные.
   Перегнувшись через газету к Синго, Сюити сказал:
   – Сегодня я говорил с Танидзаки – у нее есть школьная подруга, которая хочет пойти в прислуги. Нам ведь нужна.
   – Да? А это ничего, что она подруга Танидзаки? – А что тут такого?
   – Эта прислуга все выспросит у Танидзаки и, чего доброго, расскажет о твоих делах Кикуко.
   – Глупости. Что она может рассказать?
   – Тебе бы надо знать, какого сорта эти девицы, что идут в прислуги. – Синго снова уткнулся в газету.
   Когда они сошли в Камакура, Сюити сказал:
   – Танидзаки рассказывала тебе что-нибудь обо мне?
   – Ничего не рассказывала. Она со мной как немая.
   – Правда? Это неприятно. Послушай, отец, я немного приударяю за твоей секретаршей, а ты недоволен, может быть, даже осуждаешь меня.
   – Что ж тут удивительного. Во всяком случае, постарайся, чтобы Кикуко ничего не узнала.
   Сюити, словно теперь-то уж скрывать нечего, сказал:
   – Нет, все-таки Танидзаки что-то тебе рассказала.
   – Неужели Танидзаки соглашается развлекаться с тобой, зная, что у тебя есть женщина?
   – Да, пожалуй. Отчасти из ревности.
   – Чепуха.
   – Я ее брошу. Хочу бросить.
   – Мне непонятны твои рассуждения. Раз уж на то пошло, давай поговорим откровенно.
   – Когда брошу, все начистоту расскажу.
   – Так или иначе, постарайся, чтобы Кикуко ничего не узнала.
   – Хорошо. Но Кикуко, наверно, уже все знает.
   – Ты думаешь? Синго помрачнел.
   Вернувшись домой, он все еще был мрачен, а после ужина молча встал из-за стола и ушел в свою комнату.
   Кикуко принесла ему кусок арбуза. – Кикуко, соль забыла, – вошла вслед за ней Ясуко.
   Кикуко и Ясуко присели на корточки у двери.
   – Ты не слыхал, как Кикуко кричала: отец, арбуз, арбуз? – спросила Ясуко.
   – Не слыхал. Я знал, что его положили охладить.
   – Кикуко, он не слыхал, – обернулась к ней Ясуко.
   – Отец почему-то сегодня сердитый. Немного помолчав, Синго сказал:
   – Что-то в последнее время у меня плохо с ушами. На днях открыл ставни на веранде, чтобы проветрить комнату, и мне послышалось, будто стонет гора за домом. А бабка спокойно спала себе.
   Ясуко и Кикуко посмотрели на гору.
   – Разве бывает, чтобы гора стонала? – удивилась Кикуко.
   – Когда-то давно я спрашивала об этом у матери. И она мне сказала, что ее старшая сестра слышала стон горы перед смертью.
   Синго вздрогнул. Забыть такое непростительно, подумал он. Как же он не вспомнил об этом, услышав стон горы?
   Кикуко, взволнованная, тоже молчала, на этот раз она не повела своими красивыми плечами.

Крылья цикады

1

   Приехала дочь, Фусако, с двумя детьми. Старшей четыре года, младшей еще и года нет. Неужели Фусако и дальше будет рожать с такими интервалами? Конечно, о следующем ребенке говорить еще рано, но Синго все-таки спросил невзначай:
   – Заведешь еще одного?
   – Нет, отец, больше не хочу. Разве я тебе не говорила? – Фусако небрежно положила девочку и, распеленывая ее, спросила: – А ваша Кикуко еще не решила завести?
   Она тоже сказала это невзначай, но лицо Кикуко, повернутое в сторону ребенка, застыло.
   – Оставь, пусть девочка полежит так, – сказал Синго.
   – Кунико, а не «девочка». Ты же знаешь, что имя ей дали по деду.
   Каким стало лицо Кикуко, заметил, по-видимому, только Синго. Но и он не придал этому значения и с нежностью следил, как сучит ножками освобожденный младенец.
   – Оставь ее. Видишь, как ей хорошо. Раньше было, наверно, жарко, – сказала Ясуко, придвигаясь к ребенку и поглаживая ему животик и ножки. – Сейчас твоя мамочка и сестричка примут ванну и будут чистенькие.
   – Дать полотенце? – вскочила Кикуко.
   – Я привезла с собой, – сказала Фусако. Значит, приехала не на один день.
   Фусако стала вынимать из фуросики[1] полотенце и смену белья; к ее спине угрюмо прижалась старшая дочь Сатоко. С тех пор как они вошли, она не произнесла ни слова. У Сатоко были черные густые волосы.
   Синго узнал этот фуросики, в котором Фусако принесла свои вещи; он даже вспомнил, что она взяла его из дому, когда выходила замуж.
   Фусако с Кунико на спине, одной рукой волоча Сатоко, другой поддерживая тяжелый узел, пришла с вокзала пешком. Ну и дела, подумал Синго.
   Противный ребенок эта Сатоко, которую нужно вот так тащить за собой. И капризная, а матери и без того нелегко, она из сил выбивается.
   Интересно, думал Синго, ведь Ясуко, наверно, не особенно приятно, что Кикуко всегда следит за собой?