На несколько мгновений из-за туч показалась луна и осветила смертельно бледное лицо Веселого Роджера. На его губах играла странная холодная улыбка, а глаза глядели прямо перед собой — глаза человека, который принес себя в жертву ради той, которая была ему дороже всего на свете.
Когда Роджер, пройдя три мили, добрался до вырубки, на краю которой у самого леса стояла хижина миссионера, луна по-прежнему лишь изредка выглядывала из-за черных туч. Гроза еще не разразилась и словно накапливала силы, чтобы с бешенством обрушиться на мир. Гром глухо ворчал, и редкие вспышки молний свидетельствовали о том, что небесные стихии притаились в засаде.
Вырубка скрывалась под покровом непроницаемой тьмы, в которой светилось единственное желтое пятно — окно в хижине миссионера. Застыв, точно каменное изваяние, Веселый Роджер несколько минут смотрел на этот светлый квадрат. Его сердце было мертво, дух сломлен, мечты развеялись, как дым. Теперь ему остался только рассудок, твердая решимость выполнить задуманное и любовь, которая из источника радости стала источником смертной муки. Он глядел прямо перед собой, сознавая, что у него нет выбора. Никакого. И никакой надежды. Ничто не могло изменить случившегося. Перед ним был только один путь.
Когда человек жертвует жизнью ради родины или во имя великой любви, в этом есть непередаваемое величие и мощь. Вот почему у Веселого Роджера нашлись силы пересечь темную вырубку, постучать в дверь и войти в освещенную комнату, где его ждали Нейда и седенький старичок миссионер.
Тревога и страх на лице Нейды тотчас сменились счастливой улыбкой, и, не замечая странной перемены в своем любимом, она бросилась к нему, как тогда на тропе. Веселый Роджер обнял ее, но на этот раз нежно и бережно, точно ребенка, которому он боялся причинить боль. Губы, коснувшись ее щеки, были холодны, как лед, и Нейда испуганно посмотрела ему в глаза. И опять, как тогда на тропе, Веселый Роджер отстранил ее и повернулся к миссионеру. Холодно и сурово он рассказал ему о том, что произошло с Нейдой в этот вечер, о том, как Джед Хокинс попытался осуществить свой жестокий план и продать ее Муни. Потом он вытащил из внутреннего кармана маленький кожаный бумажник и протянул его старичку.
— Тут почти тысяча долларов, — сказал он. — Это мои деньги. Я даю их вам для Нейды. Оставьте ее у себя, позаботьтесь о ней, и, может быть, потом…
Нейда обеими руками вцепилась в его локоть. Ее глаза стали огромными. По лицу разлилась бледность, и она прерывающимся голосом сказала:
— Я пойду с вами. Я пойду с вами… и с Питером!
— Нет, — сказал он. — Теперь это невозможно. Я уйду один, Нейда. Я догнал Джеда Хокинса… и убил его.
Над хижиной раздался оглушительный удар грома, и пол под их ногами задрожал. Веселый Роджер указал на дверь в перегородке и попросил:
— Отец Джон, оставьте нас с ней вдвоем… на одну минуту…
Старичок миссионер, сжимая в руке бумажник, кивнул и вышел в соседнюю комнату. Закрывая за собой дверь, он увидел, что Роджер Мак-Кей протянул руки к Нейде, и она бросилась в его объятия. И тут разразилась буря. На крышу обрушились потоки дождя. Стихии сорвались с узды, гром гремел не переставая, и ночь казалась еще чернее от белесых вспышек молний. Миссионер стоял в темноте, прислушиваясь к реву бури, — маленький седой старик, видевший на своем веку много человеческих трагедий, умевший только жалеть и молиться. И сейчас он просил бога просветить его. Минуты шли. Пять… Десять… Вдруг рев бури на мгновение сделался еще оглушительнее, но тут же стал прежним, и старичок понял, что входная дверь открылась и закрылась.
Он заглянул в соседнюю комнату. Нейда лежала, скорчившись, на полу, рассыпавшиеся каштановые пряди скрывали от его взгляда ее лицо и руки. Питер стоял у двери. Миссионер подошел к девушке, наклонился к ней и, ласково обняв за плечи, попробовал утешить ее: он говорил ей, что надо уповать на милосердие божье, а вокруг хижины гремела гроза…
Веселый Роджер Мак-Кей, наклонив голову навстречу ударам бури, уходил все дальше от хижины, где осталось его сердце. Он шел на Север.
Когда Роджер, пройдя три мили, добрался до вырубки, на краю которой у самого леса стояла хижина миссионера, луна по-прежнему лишь изредка выглядывала из-за черных туч. Гроза еще не разразилась и словно накапливала силы, чтобы с бешенством обрушиться на мир. Гром глухо ворчал, и редкие вспышки молний свидетельствовали о том, что небесные стихии притаились в засаде.
Вырубка скрывалась под покровом непроницаемой тьмы, в которой светилось единственное желтое пятно — окно в хижине миссионера. Застыв, точно каменное изваяние, Веселый Роджер несколько минут смотрел на этот светлый квадрат. Его сердце было мертво, дух сломлен, мечты развеялись, как дым. Теперь ему остался только рассудок, твердая решимость выполнить задуманное и любовь, которая из источника радости стала источником смертной муки. Он глядел прямо перед собой, сознавая, что у него нет выбора. Никакого. И никакой надежды. Ничто не могло изменить случившегося. Перед ним был только один путь.
Когда человек жертвует жизнью ради родины или во имя великой любви, в этом есть непередаваемое величие и мощь. Вот почему у Веселого Роджера нашлись силы пересечь темную вырубку, постучать в дверь и войти в освещенную комнату, где его ждали Нейда и седенький старичок миссионер.
Тревога и страх на лице Нейды тотчас сменились счастливой улыбкой, и, не замечая странной перемены в своем любимом, она бросилась к нему, как тогда на тропе. Веселый Роджер обнял ее, но на этот раз нежно и бережно, точно ребенка, которому он боялся причинить боль. Губы, коснувшись ее щеки, были холодны, как лед, и Нейда испуганно посмотрела ему в глаза. И опять, как тогда на тропе, Веселый Роджер отстранил ее и повернулся к миссионеру. Холодно и сурово он рассказал ему о том, что произошло с Нейдой в этот вечер, о том, как Джед Хокинс попытался осуществить свой жестокий план и продать ее Муни. Потом он вытащил из внутреннего кармана маленький кожаный бумажник и протянул его старичку.
— Тут почти тысяча долларов, — сказал он. — Это мои деньги. Я даю их вам для Нейды. Оставьте ее у себя, позаботьтесь о ней, и, может быть, потом…
Нейда обеими руками вцепилась в его локоть. Ее глаза стали огромными. По лицу разлилась бледность, и она прерывающимся голосом сказала:
— Я пойду с вами. Я пойду с вами… и с Питером!
— Нет, — сказал он. — Теперь это невозможно. Я уйду один, Нейда. Я догнал Джеда Хокинса… и убил его.
Над хижиной раздался оглушительный удар грома, и пол под их ногами задрожал. Веселый Роджер указал на дверь в перегородке и попросил:
— Отец Джон, оставьте нас с ней вдвоем… на одну минуту…
Старичок миссионер, сжимая в руке бумажник, кивнул и вышел в соседнюю комнату. Закрывая за собой дверь, он увидел, что Роджер Мак-Кей протянул руки к Нейде, и она бросилась в его объятия. И тут разразилась буря. На крышу обрушились потоки дождя. Стихии сорвались с узды, гром гремел не переставая, и ночь казалась еще чернее от белесых вспышек молний. Миссионер стоял в темноте, прислушиваясь к реву бури, — маленький седой старик, видевший на своем веку много человеческих трагедий, умевший только жалеть и молиться. И сейчас он просил бога просветить его. Минуты шли. Пять… Десять… Вдруг рев бури на мгновение сделался еще оглушительнее, но тут же стал прежним, и старичок понял, что входная дверь открылась и закрылась.
Он заглянул в соседнюю комнату. Нейда лежала, скорчившись, на полу, рассыпавшиеся каштановые пряди скрывали от его взгляда ее лицо и руки. Питер стоял у двери. Миссионер подошел к девушке, наклонился к ней и, ласково обняв за плечи, попробовал утешить ее: он говорил ей, что надо уповать на милосердие божье, а вокруг хижины гремела гроза…
Веселый Роджер Мак-Кей, наклонив голову навстречу ударам бури, уходил все дальше от хижины, где осталось его сердце. Он шел на Север.
8
Дверь, за которой исчез его хозяин, захлопнулась перед носом Питера, и он напрасно ждал, не раздадутся ли за ней снова знакомые шаги, — до его слуха доносился лишь шум дождя да грохот грома. Незнакомое чувство жгло его, заставляло дрожать, разливалось огнем по жилам. Говорят, собака иногда распознает неслышное приближение смерти, и тот же самый инстинкт подсказывал Питеру, что в эту ночь случилось нечто страшное, и теперь оно пряталось в ночной буре, мучило его; Питер заскулил и повернулся к Нейде.
Обхватив голову руками, рыдая безудержно, как ребенок, она лежала там, где упала, когда Веселый Роджер поцеловал ее в последний раз и исчез за дверью. Рядом с ней на коленях стоял старик миссионер, гладил худой рукой ее волосы, шептал ей слова ободрения и утешения, а за стенами хижины бушевали дождь и ветер, оконные рамы стучали, откликаясь на жуткие голоса, которые выли и стонали среди древесных вершин.
Рыдания Нейды терзали Питера, и все же у него было только одно желание — догнать того, кто ушел. Он не умел рассуждать, и ему представлялось, что это Джед Хокинс трясет окна невидимыми руками, что это он стучит в дверь порывами ветра и наполняет ночной мрак ужасом и угрозами. Он ненавидел человека, который остался лежать на тропе, подставляя безжизненное лицо потокам дождя. Питер не только ненавидел его, но и боялся, а потому ему казалось, что Нейда плачет на полу из-за этого же страха. Отец Джон гладил ее по плечу и говорил ей какие-то непонятные слова. Питеру хотелось подойти к ней. Ему хотелось, чтобы Нейда опять крепко обняла его, как в те дни, когда она изливала ему свои горести Но больше всего ему хотелось догнать хозяина и быть с ним.
Питер подошел к двери и прижал нос к щели над порогом. Он почувствовал, что буря яростно ломится в нее, его ноздри заполнил влажный туман. Но ветер не принес с собой запаха Веселого Роджера Мак-Кея. Питер начал царапать дверь, а потом повернулся и с бьющимся сердцем вопросительно посмотрел на Нейду и миссионера.
Ему было четыре с половиной месяца, но он провел их в лесной глуши, а последние недели постоянно находился в обществе Веселого Роджера, вот почему его ум развился не по возрасту. Конечно, он был не в силах понять, что его хозяин — преступник в глазах закона, но вечная настороженность, необходимость прятаться и быть всегда начеку научили его очень многому. Он инстинктивно чувствовал, что сегодня вечером случилось что-то опасное. Самый воздух был наполнен этой опасностью. Он вдыхал ее запах. Она пронизывала раскаты грома, вспышки небесного огня, могучие удары ветра, от которых содрогалась хижина и дребезжали окна. И Питер смутно сознавал, что во всем виноват мертвец, оставшийся там, на дороге, что из-за этого человека его хозяйка плачет, а хозяин ушел и не возвращается. Он чувствовал, что должен был пойти с Веселым Роджером в таинственную черноту бури и вместе с ним драться с тем единственным, кого он ненавидел всем сердцем, — с мертвецом, который лежал там в густом мраке под черной стеной леса.
Миссионер утешал Нейду, но за долгие годы врачевания чужих горестей его голос утратил силу и убежденность.
— Господь простит его, дитя мое. В своем неизреченном милосердии бог простит Роджера Мак-Кея, ибо он убил Джеда Хокинса, спасая тебя. Но люди его не простят. Служители закона искали его за былые проступки, а теперь он прибавил к ним еще и то, что закон называет убийством. Но бог рассудит иначе. Он заглянет в его сердце, в сердце человека, который пожертвовал собой…
Нейда злобно стряхнула с себя ласковую руку миссионера, и Питер в свете лампы увидел, что лицо ее смертельно побледнело.
— Мне все равно, как рассудит бог! — гневно вскричала она. — Бог был сегодня несправедлив. Мистер Роджер рассказал мне все: сказал, что он разбойник и что мне не следует выходить за него замуж. А я сказала — нет! Я люблю его и буду скрываться вместе с ним. И мы условились сегодня вечером прийти к вам, чтобы вы нас обвенчали, но тут ваш бог позволил Джеду Хокинсу силком вытащить меня из дома, потому что он продал меня человеку, который живет за железной дорогой… И бог допустил, чтобы мистер Роджер догнал Джеда и убил его! Он несправедлив, ваш бог! Да, да, да! Ведь мистер Роджер научил меня, что такое радость, и я любила его, и он меня любил… Бог жесток, раз он позволил ему убить Джеда Хокинса!..
Голос ее прервался от муки. Питер заскулил, глядя, как миссионер помог Нейде подняться, увел ее в спальню и зажег там лампу. Питер тихонько прокрался туда вслед за ними. И когда миссионер ушел, оставив их наедине с их горем, Нейда словно только теперь заметила щенка и протянула к нему руки.
— Питер, — прошептала она, — Питер…
Минуты шли, а Питер слушал, как колотится сердце Нейды. Она прижимала его к груди, и он смотрел на ее прекрасное бледное лицо, на вздрагивающие губы, на синие глаза, прикованные к квадрату окошка, за которым чернела ночь. Буря ненадолго стихла. Но эта тишина была зловещей, а прерывало ее только тиканье стенных часов, таких же старых и усталых, как сам миссионер. И Нейда, примостившаяся на краешке кровати отца Джона, была уже непохожа на прежнюю юную девушку, которой» пошел восемнадцатый год «. В этот день на полянке в ельнике, где благоухал жасмин, а в траве прятались фиалки и алая земляника, она стала взрослой. В этот час она впервые в жизни почувствовала себя счастливой. Она слушала, как Веселый Роджер рассказывал ей о том, что она уже давно знала, — что он разбойник и скрывался здесь от полиции, которая все это время разыскивала его на Севере. Он убеждал ее, что недостоин ее любви и будет последним негодяем, если не расстанется с ней. А в ее душе росла ликующая сила. Она сделала свой выбор раз и навсегда без колебаний и страха. И вот теперь, пока она смотрела невидящим взглядом на стекла в струйках дождевой воды, та же сила проснулась в ней, но еще более могучая, чем в часы счастья, — тоска по любимому и отчаянное желание найти выход из роковой ловушки.
В ее памяти пронеслась вся прожитая ею жизнь: тяжкие, мучительные годы, проведенные в хижине Джеда Хокинса и его забитой покорной жены; зимние и летние месяцы, которые казались ей веками беспросветной тоски и одиночества, потому что ее единственным другом на земле был лес. Буря вновь застучала в окно, а Нейда вспоминала тот день, когда несколько месяцев назад она случайно обнаружила убежище Роджера Мак-Кея. С той поры он стал для нее всем и она жила словно в раю. Он стал для нее отцом, матерью, братом, а теперь — и это было важнее всего — возлюбленным. Но в этот самый день, когда он впервые обнял ее, когда они были так счастливы, Джед Хокинс задумал привести в исполнение свой черный замысел, и Веселый Роджер убил его!
Вскрикнув, Нейда вскочила на ноги так стремительно, что Питер шлепнулся на пол. Он растерянно уставился на нее, приоткрыв пасть. Девушка прерывисто дышала. Вся ее тонкая фигурка сотрясалась от дрожи. Внезапно Питер увидел, что ее глаза вспыхнули, а по щекам разлился жаркий румянец. Она нагнулась к нему и зашептала, стараясь, чтобы ее не услышал миссионер:
— Питер, все это не так. Джеда Хокинса и следовало убить. Так ему и надо, Питер… Питер, ну и пусть за ним гонится полиция. Мы все равно пойдем с ним. Пойдем, слышишь?
Нейда бросилась к окну, и Питер смотрел, как она начала его открывать, задыхаясь и судорожно шепча:
— Мы пойдем с ним, Питер! Пойдем… что бы нам ни грозило… даже смерть!..
Осторожно, дюйм за дюймом, она приоткрыла окно. В комнату ворвалась буря. Порыв ветра задул лампу, но как раз в этот миг Нейда увидела, что на стене висит нож в эскимосских ножнах.
Она на ощупь отыскала его, зажала в руке и выскользнула из окна на размокшую землю. Питер одним прыжком догнал ее. Темнота сомкнулась вокруг них, но они отыскали тропу, ведущую на Север, — в такую ночь Веселый Роджер не мог пойти напрямик через лес. До них донесся голос миссионера, который окликал их из окошка. Но тут раздался такой раскат грома, что земля у них под ногами содрогнулась и буря заревела с утроенной силой. Небо рассекли ослепительные вспышки молний. Деревья застонали и затрещали, хлынул дождь, но Нейда продолжала бежать по тропе, крепко сжимая нож — свою единственную защиту от ужасов, таящихся во мраке, — а рядом с ней, не обгоняя ее ни на шаг, бежал Питер.
Но видел он ее, только когда вспыхивала молния: ее мокрые волосы растрепались, мокрое платье облепило тело, широко раскрытые глаза были устремлены вперед. Когда же свет молнии сменялся густой тьмой, Питер слышал спотыкающийся топот ее ног, тяжелое дыхание, а иногда свистящий шелест — это ветка хлестала ее по лицу или по груди. Дождь смыл запах его хозяина, но он знал, что они бегут, чтобы догнать Веселого Роджера. Ему хотелось поторопиться, кинуться вперед со всех ног, но он перебарывал это желание, потому что Нейда спотыкалась, тяжело дышала, а ее лицо во вспышках небесного огня было таким белым и странным. Что-то подсказывало Питеру, что Нейде во что бы то ни стало надо догнать Веселого Роджера. И он боялся, что она остановится. Он пытался залаять, подбодрить ее, как он лаял, когда они бегали наперегонки по зеленым лугам за Гребнем Крэгга. Но ему мешал дождь. Дождь бил его по спине, как злые руки, плескал ему в глаза воду из луж и забивался в глотку, стоило ему открыть пасть. Зато он старался держаться поближе к Нейде, и она иногда ощущала прикосновение его шершавого бока.
В эти первые минуты, когда Нейда бросилась догонять возлюбленного, она слышала только один голос — голос собственного сердца, всего своего существа, голос, который, заглушая грохот грома и вой ветра, гнал ее вперед, безжалостно заставлял преодолевать усталость и слабость. Веселый Роджер ушел всего за полчаса до того, как они с Питером бросились его догонять. И она должна догнать его — догнать как можно скорее, прежде чем лес успеет его поглотить, прежде чем он уйдет навсегда из ее жизни.
Стена мрака впереди, не пугала Нейду. Когда ветки хлестали ее по лицу и цеплялись за волосы, она отводила их и, спотыкаясь, бежала дальше. Дважды она налетала на поваленные деревья, выбиралась из путаницы сучьев, вся исцарапанная, и со стоном подзывала Питера, крепко сжимая в руке тяжелые ножны. Казалось, стихии в диком разгуле ополчились именно против нее, издеваясь над беспомощностью своей жертвы, злобно радуясь живой игрушке, которая посмела бросить им вызов. Питер еще никогда не слышал такого грома. Он сотрясал землю под его лапами. Его раскаты не смолкали ни на мгновение, молнии вспыхивали, словно залпы скорострельных орудий, и в конце концов, не выдержав ярости ветра и дождя, Нейда без сил упала на землю, шаря руками в поисках Питера.
Питер прижался к ней, мокрый и дрожащий. Его теплый язык нашел ее ладонь, а Нейда, крепко обняв его, поникла, и ее кудри смешались с грязью и намокшей хвоей. Питер слышал ее тяжелое дыхание… И тут все переменилось. Гром ушел на восток, а с ним и молнии. Ветер в вершинах деревьев стонал все тише и вскоре смолк, а ливень сменился теплым дождиком. Июльская гроза унеслась так же внезапно, как и налетела. Нейда с трудом поднялась на ноги и побрела дальше.
Вместе с бурей улеглось и смятение в ее мыслях, иго страха и растерянности спало с ее рассудка. Она начала рассуждать спокойно, а вместе со спокойствием пришли надежда, уверенность и новые силы. Она знала, что Веселый Роджер идет по этой тропе: другой тропы, ведущей на Север через дремучий лес, тут не было. За полчаса он не мог уйти далеко. А вдруг он укрылся от ярости бури под каким-нибудь большим деревом? В ее сердце вспыхнула радость. Ведь если так, значит, он совсем-совсем близко! Нейда остановилась, глубоко вздохнула и позвала его. Она трижды повторила свой зов, но услышала в ответ только повизгивание Питера. Через несколько минут она опять позвала его, как могла, громче. И снова из мрака впереди не донеслось ответа.
Тропа спустилась в ложбину, и под ногами Нейды зачавкала болотная грязь. Девушка проваливалась в нее по лодыжки, оступалась в глубокие лужи, где вода доходила Питеру до брюха. Только через четверть часа они наконец выбрались на твердую землю. К этому времени уже умчалась последняя туча. Дождь прекратился. Гром глухо рокотал где-то далеко-далеко. Угасли последние вспышки зарниц, и деревья тихо шептались, словно радуясь тому, что буря миновала. Нейда и Питер слышали над головой и повсюду вокруг журчание воды и шелест падающих капель: плакали намокшие ветки, побулькивали лужи, лепетали ручейки, разлетаясь брызгами под их ногами. В просвете между облаками выглянула луна.
— Мы догоним его, Питер, — жалобно сказала Нейда. — Теперь мы его догоним. Он ведь, наверное, где-нибудь совсем близко…
И Питер замер, прислушиваясь, не ответит ли Роджер Мак-Кей на ее зов.
Над их головами плыла полная луна июльских ночей, и ярость бури была уже забыта. Она исхлестала и затопила лес, но теперь каждое дерево было очищено от гнили и праха, был умыт каждый цветок и каждая травинка. От земли поднималось благоухание молодой зелени, дурманящий дух мхов и прелой хвои, и в чистом воздухе чуть слышно веяло ароматом смолы и неуловимо пряным дыханием мохнатых ветвей, которые сплетались в бесконечные пологи и сверкающие завесы. Казалось, могучий лес был полон трепета невидимой и таинственной жизни — бесшумной, но пульсирующей, дышащей, впивающей целительный бальзам освеженного воздуха в успокоении, которое пришло на смену грому и молниям, реву ветра и ливня. Луна, словно повелительница, по чьей воле свершилось все это, глядела вниз с властным торжеством. Ни пыль, ни туман, ни дым лесного пожара не затеняли ее сияния, и в лесу было светло, как на рассвете. Лунные лучи золотыми и серебряными полосами ложились на деревья, отбрасывая густую тень туда, куда они не могли проникнуть, и разливаясь озерами там, где лесная кровля пропускала их потоки. Тропа, уходящая на Север, мерцала серебром, рассекая лес от неба до земли.
На мокрой земле виднелись четкие следы Веселого Роджера, а на полянке, которую расчистил какой-то охотник, чтобы поставить шалаш. Веселый Роджер остановился передохнуть после бури… и пошел дальше. На эту полянку через три часа после того, как они покинули хижину миссионера, вышли Нейда и Питер.
Они шли медленно; в лунном свете девушка казалась бесплотной тенью. На полянке они остановились, и сердце Питера тоскливо сжалось, когда его хозяйка вновь позвала Веселого Роджера. Это был уже не крик, а рыдание. У Нейды больше не осталось сил. Она еле держалась на ногах, ее лицо осунулось и побледнело от усталости, стиснутые губы и застывший взгляд говорили о мучительном отчаянии. Ей больше не на что было надеяться, и она знала это, когда, упав на землю, с рыданием позвала того, чьи следы так ясно отпечатались на тропе, уходя дальше в лесной сумрак.
— Питер, у меня нет сил идти, — простонала она. — Нет… сил… идти…
Нейда прижала руки к груди. Питер увидел, как блеснули в лунном свете костяные ножны эскимосского ножа, увидел, что ее губы что-то беззвучно шепчут, но он не расслышал ни своего имени, ни какого-нибудь слова. Питер заскулил и медленно двинулся вперед, обнюхивая тропу. Он ясно различил запах Веселого Роджера, и его пронизала радостная дрожь. Он оглянулся, тихо повизгивая, уговаривая свою хозяйку встать.
— Питер! — позвала она. — Питер!
Он вернулся к ней. Нейда вынула нож из ножен, и в ее руке сверкнула холодная сталь. Глаза Нейды блестели, она схватила Питера, притянула его к себе, и он услышал, что часто и прерывисто стучит ее сердце.
— Питер, Питер! — бормотала она. — Если бы ты только умел говорить! Если бы ты мог догнать мистера Роджера и сказать ему, что я здесь, что он должен вернуться…
Ее руки конвульсивно сжались, и Питер почувствовал, что она вся встрепенулась.
— Питер, — шепнула она, — ты это сделаешь?
Несколько секунд она, казалось, не дышала. Потом Питер услышал, как она вскрикнула, словно придумав что-то. Державшие его руки разжались, и в желтоватом свете луны блеснул, нож.
Питер ничего не понял, но он знал, что должен внимательно следить за каждым движением своей хозяйки. Она наклонила голову, и почти просохшие волосы заблестели под луной. Ее пальцы утонули в растрепавшихся локонах, и Питер увидел сверкание ножа, услышал, как он поскрипывает, а потом увидел, что Нейда держит в руке отрезанную прядь. Он был совсем сбит с толку. А Нейда бросила нож, зачем-то оторвала длинный лоскут от повисшего лохмотьями платья и тщательно завернула в него отрезанный локон. Затем она, вновь притянув Питера к себе, привязала лоскут с локоном ему на шею, потом оторвала еще несколько узких полосок ситца и намотала их вокруг его шеи так туго, что ему стало трудно дышать.
И все это время она говорила с ним взволнованным, прерывающимся голосом, так что кровь быстрее побежала в жилах Питера, а его возбуждение росло и росло. Кончив, Нейда поднялась на ноги и, покачиваясь, как тени деревьев, падавшие на поляну, указала в сторону залитой лунным светом тропы.
— Вперед, Питер! — негромко сказала она. — Быстрее! Беги за ним, Питер, догони его, приведи обратно! Мистера Роджера… Веселого Роджера… Вперед, Питер! Вперед!
Питер не знал такой команды. Но он начал понимать, чего от него хотят. Он обнюхал следы Веселого Роджера, быстро поднял голову и увидел, что хозяйка им довольна. Она торопила его. Он продолжал обнюхивать следы, уходя все дальше, а Нейда подбодряла его и повторяла:» Скорее, скорее!«.
Инстинкт и сообразительность подсказывали ему, что он должен что-то сделать, и внутри у него все восторженно напряглось. Нейда хотела, чтобы он ушел. Она хотела, чтобы он догнал Веселого Роджера, и повесила ему на шею тряпочку, которую он должен отнести Веселому Роджеру. Он радостно и возбужденно тявкнул и неторопливой рысцой побежал по тропе. Это была бессознательная проверка. Но Нейда не окликнула его. Он насторожил уши, ожидая приказа вернуться, но хозяйка молчала. И он возликовал. Он не ошибся! Он не бросил Нейды. Не убежал от нее. Она сама хотела, чтобы он побежал вдогонку за Веселым Роджером.
Ночь поглотила Питера. Он слился с серебристыми потоками ее лунного света, с ее прихотливыми тенями, с ее тишью и тайной, с ее смутным ожиданием. Он знал, что буря принесла с собой много бед, и по-прежнему ощущал близость трагедии в этом ночном мире, по которому он бежал. Он не напрягал всех сил и все же продвигался втрое быстрее, чем прежде с Нейдой. Он помнил об осторожности, время от времени останавливался, чтобы прислушаться, и хотя ему этого очень хотелось, ни разу не взвизгнул от нетерпения. Теперь, когда Питер остался один в лесу, все его существо чутко воспринимало биение скрытой жизни вокруг. Он знал, что Ночной народ дремучей чащи не спит. На мягких когтистых лапах, на бесшумных крыльях, остря клыки и клювы, крались во мраке хищники. Они тенями скользили в лунных аркадах леса или парили меж деревьев, поджидая добычу, готовясь пожрать существа слабее себя. Питер знал об этом. И опыт и инстинкт предостерегали его. Вот почему все время, пока он бежал по следу Роджера Мак-Кея, он вглядывался в сумрак, нюхал воздух и оскаливал зубы.
Но его переполняла не только жажда приключений. В нем жило ощущение ответственности своей миссии, хотя то, что человек снисходительно называет разумом животных, было здесь ни при чем. Это ощущение ответственности возникало потому, что шею его туго обматывали линялые лоскутки. Они были как бы частью его хозяйки, частью ее души, чем-то очень для нее важным и доверенным ему. И сейчас вся его осторожность, все его мужество нужны были Питеру для того, чтобы охранять эти лоскутки, пока они не окажутся в руках Роджера Мак-Кея. А охранять значило драться. Это был закон, которому следовало множество поколений его диких предков. Вот почему он прислушивался и принюхивался, и кровь все быстрее струилась в его жилах, пока он бежал по следу. Он заворчал и с кошачьей стремительностью обернулся на легкий шелест, но это просто выпрямилась ветка, которую во время бури прижал соседний сук. Над тропой впереди мелькнула серая молния, и Питер глухо зарычал. Это была рысь. Питер замер, а потом осторожно обогнул лунное пятно, в котором на мгновение возникла лесная разбойница, вооруженная двадцатью кривыми кинжалами.
Теперь, когда щенок остался в лесу один и присутствие человека, человеческие шаги и его запах уже не отгоняли диких тварей, он замечал, что ночная жизнь леса надвигается на него все ближе. Серые совы больше не хранили безмолвия, когда он пробегал мимо: они шипели и зловеще щелкали сильными клювами. Он слышал легкие шорохи; в кустах, где тайно пробирались мелкие зверюшки, он услышал дробный топот неуклюжих ног и почувствовал острый запах: это дикобраз отправился в полночь перекусить тополиной корой. Потом тропа кончилась, и запах Веселого Роджера повел его прямо через лес, полный лунных потоков и озер, смутных теней и черных провалов мрака. Теперь он вторгся в самое сердце владений Ночного народа. Он услышал волчий вой, полный тоски одиночества и смертельной угрозы; он уловил противный запах лисицы, которая выслеживала добычу, старательно держась так, чтобы ветер дул ей в морду; в минуту полного затишья из черного провала впереди до него донеслось щелканье зубов и хруст — это куница, сверкая глазами, доедала куропатку. А клювы щелкали все более злобно, серые тени проносились над самой его головой, и он слышал предсмертные крики беззащитных зверюшек — писк лесной мыши, крик дневной птицы, проснувшейся в чьих-то острых зубах, вопль кролика, схваченного одним из серых воздушных пиратов. И вдруг прямо перед собой в центре лунного озера Питер увидел чудовище. Это была огромная медведица с двумя толстыми медвежатами, которые кувыркались и боролись друг с другом в голубоватом свете. Питер никогда не видел медведей и не знал, что такое медведь. Но медведица, которая внезапно вытащила бурый нос из прохладной рыхлой земли, где она искала сладкие корни, знала, что такое собака. Она на своем веку видела много собак, слышала их лай и знала, что они всегда сопровождают человека. Поэтому она потянула ноздрями воздух и испустила громкое» вуф!«, которое подействовало на медвежат, как удар хлыста. Они бросились к матери, получили по оплеухе, показавшей им, куда надо бежать, и все трое, треща валежником, исчезли в темноте.
Обхватив голову руками, рыдая безудержно, как ребенок, она лежала там, где упала, когда Веселый Роджер поцеловал ее в последний раз и исчез за дверью. Рядом с ней на коленях стоял старик миссионер, гладил худой рукой ее волосы, шептал ей слова ободрения и утешения, а за стенами хижины бушевали дождь и ветер, оконные рамы стучали, откликаясь на жуткие голоса, которые выли и стонали среди древесных вершин.
Рыдания Нейды терзали Питера, и все же у него было только одно желание — догнать того, кто ушел. Он не умел рассуждать, и ему представлялось, что это Джед Хокинс трясет окна невидимыми руками, что это он стучит в дверь порывами ветра и наполняет ночной мрак ужасом и угрозами. Он ненавидел человека, который остался лежать на тропе, подставляя безжизненное лицо потокам дождя. Питер не только ненавидел его, но и боялся, а потому ему казалось, что Нейда плачет на полу из-за этого же страха. Отец Джон гладил ее по плечу и говорил ей какие-то непонятные слова. Питеру хотелось подойти к ней. Ему хотелось, чтобы Нейда опять крепко обняла его, как в те дни, когда она изливала ему свои горести Но больше всего ему хотелось догнать хозяина и быть с ним.
Питер подошел к двери и прижал нос к щели над порогом. Он почувствовал, что буря яростно ломится в нее, его ноздри заполнил влажный туман. Но ветер не принес с собой запаха Веселого Роджера Мак-Кея. Питер начал царапать дверь, а потом повернулся и с бьющимся сердцем вопросительно посмотрел на Нейду и миссионера.
Ему было четыре с половиной месяца, но он провел их в лесной глуши, а последние недели постоянно находился в обществе Веселого Роджера, вот почему его ум развился не по возрасту. Конечно, он был не в силах понять, что его хозяин — преступник в глазах закона, но вечная настороженность, необходимость прятаться и быть всегда начеку научили его очень многому. Он инстинктивно чувствовал, что сегодня вечером случилось что-то опасное. Самый воздух был наполнен этой опасностью. Он вдыхал ее запах. Она пронизывала раскаты грома, вспышки небесного огня, могучие удары ветра, от которых содрогалась хижина и дребезжали окна. И Питер смутно сознавал, что во всем виноват мертвец, оставшийся там, на дороге, что из-за этого человека его хозяйка плачет, а хозяин ушел и не возвращается. Он чувствовал, что должен был пойти с Веселым Роджером в таинственную черноту бури и вместе с ним драться с тем единственным, кого он ненавидел всем сердцем, — с мертвецом, который лежал там в густом мраке под черной стеной леса.
Миссионер утешал Нейду, но за долгие годы врачевания чужих горестей его голос утратил силу и убежденность.
— Господь простит его, дитя мое. В своем неизреченном милосердии бог простит Роджера Мак-Кея, ибо он убил Джеда Хокинса, спасая тебя. Но люди его не простят. Служители закона искали его за былые проступки, а теперь он прибавил к ним еще и то, что закон называет убийством. Но бог рассудит иначе. Он заглянет в его сердце, в сердце человека, который пожертвовал собой…
Нейда злобно стряхнула с себя ласковую руку миссионера, и Питер в свете лампы увидел, что лицо ее смертельно побледнело.
— Мне все равно, как рассудит бог! — гневно вскричала она. — Бог был сегодня несправедлив. Мистер Роджер рассказал мне все: сказал, что он разбойник и что мне не следует выходить за него замуж. А я сказала — нет! Я люблю его и буду скрываться вместе с ним. И мы условились сегодня вечером прийти к вам, чтобы вы нас обвенчали, но тут ваш бог позволил Джеду Хокинсу силком вытащить меня из дома, потому что он продал меня человеку, который живет за железной дорогой… И бог допустил, чтобы мистер Роджер догнал Джеда и убил его! Он несправедлив, ваш бог! Да, да, да! Ведь мистер Роджер научил меня, что такое радость, и я любила его, и он меня любил… Бог жесток, раз он позволил ему убить Джеда Хокинса!..
Голос ее прервался от муки. Питер заскулил, глядя, как миссионер помог Нейде подняться, увел ее в спальню и зажег там лампу. Питер тихонько прокрался туда вслед за ними. И когда миссионер ушел, оставив их наедине с их горем, Нейда словно только теперь заметила щенка и протянула к нему руки.
— Питер, — прошептала она, — Питер…
Минуты шли, а Питер слушал, как колотится сердце Нейды. Она прижимала его к груди, и он смотрел на ее прекрасное бледное лицо, на вздрагивающие губы, на синие глаза, прикованные к квадрату окошка, за которым чернела ночь. Буря ненадолго стихла. Но эта тишина была зловещей, а прерывало ее только тиканье стенных часов, таких же старых и усталых, как сам миссионер. И Нейда, примостившаяся на краешке кровати отца Джона, была уже непохожа на прежнюю юную девушку, которой» пошел восемнадцатый год «. В этот день на полянке в ельнике, где благоухал жасмин, а в траве прятались фиалки и алая земляника, она стала взрослой. В этот час она впервые в жизни почувствовала себя счастливой. Она слушала, как Веселый Роджер рассказывал ей о том, что она уже давно знала, — что он разбойник и скрывался здесь от полиции, которая все это время разыскивала его на Севере. Он убеждал ее, что недостоин ее любви и будет последним негодяем, если не расстанется с ней. А в ее душе росла ликующая сила. Она сделала свой выбор раз и навсегда без колебаний и страха. И вот теперь, пока она смотрела невидящим взглядом на стекла в струйках дождевой воды, та же сила проснулась в ней, но еще более могучая, чем в часы счастья, — тоска по любимому и отчаянное желание найти выход из роковой ловушки.
В ее памяти пронеслась вся прожитая ею жизнь: тяжкие, мучительные годы, проведенные в хижине Джеда Хокинса и его забитой покорной жены; зимние и летние месяцы, которые казались ей веками беспросветной тоски и одиночества, потому что ее единственным другом на земле был лес. Буря вновь застучала в окно, а Нейда вспоминала тот день, когда несколько месяцев назад она случайно обнаружила убежище Роджера Мак-Кея. С той поры он стал для нее всем и она жила словно в раю. Он стал для нее отцом, матерью, братом, а теперь — и это было важнее всего — возлюбленным. Но в этот самый день, когда он впервые обнял ее, когда они были так счастливы, Джед Хокинс задумал привести в исполнение свой черный замысел, и Веселый Роджер убил его!
Вскрикнув, Нейда вскочила на ноги так стремительно, что Питер шлепнулся на пол. Он растерянно уставился на нее, приоткрыв пасть. Девушка прерывисто дышала. Вся ее тонкая фигурка сотрясалась от дрожи. Внезапно Питер увидел, что ее глаза вспыхнули, а по щекам разлился жаркий румянец. Она нагнулась к нему и зашептала, стараясь, чтобы ее не услышал миссионер:
— Питер, все это не так. Джеда Хокинса и следовало убить. Так ему и надо, Питер… Питер, ну и пусть за ним гонится полиция. Мы все равно пойдем с ним. Пойдем, слышишь?
Нейда бросилась к окну, и Питер смотрел, как она начала его открывать, задыхаясь и судорожно шепча:
— Мы пойдем с ним, Питер! Пойдем… что бы нам ни грозило… даже смерть!..
Осторожно, дюйм за дюймом, она приоткрыла окно. В комнату ворвалась буря. Порыв ветра задул лампу, но как раз в этот миг Нейда увидела, что на стене висит нож в эскимосских ножнах.
Она на ощупь отыскала его, зажала в руке и выскользнула из окна на размокшую землю. Питер одним прыжком догнал ее. Темнота сомкнулась вокруг них, но они отыскали тропу, ведущую на Север, — в такую ночь Веселый Роджер не мог пойти напрямик через лес. До них донесся голос миссионера, который окликал их из окошка. Но тут раздался такой раскат грома, что земля у них под ногами содрогнулась и буря заревела с утроенной силой. Небо рассекли ослепительные вспышки молний. Деревья застонали и затрещали, хлынул дождь, но Нейда продолжала бежать по тропе, крепко сжимая нож — свою единственную защиту от ужасов, таящихся во мраке, — а рядом с ней, не обгоняя ее ни на шаг, бежал Питер.
Но видел он ее, только когда вспыхивала молния: ее мокрые волосы растрепались, мокрое платье облепило тело, широко раскрытые глаза были устремлены вперед. Когда же свет молнии сменялся густой тьмой, Питер слышал спотыкающийся топот ее ног, тяжелое дыхание, а иногда свистящий шелест — это ветка хлестала ее по лицу или по груди. Дождь смыл запах его хозяина, но он знал, что они бегут, чтобы догнать Веселого Роджера. Ему хотелось поторопиться, кинуться вперед со всех ног, но он перебарывал это желание, потому что Нейда спотыкалась, тяжело дышала, а ее лицо во вспышках небесного огня было таким белым и странным. Что-то подсказывало Питеру, что Нейде во что бы то ни стало надо догнать Веселого Роджера. И он боялся, что она остановится. Он пытался залаять, подбодрить ее, как он лаял, когда они бегали наперегонки по зеленым лугам за Гребнем Крэгга. Но ему мешал дождь. Дождь бил его по спине, как злые руки, плескал ему в глаза воду из луж и забивался в глотку, стоило ему открыть пасть. Зато он старался держаться поближе к Нейде, и она иногда ощущала прикосновение его шершавого бока.
В эти первые минуты, когда Нейда бросилась догонять возлюбленного, она слышала только один голос — голос собственного сердца, всего своего существа, голос, который, заглушая грохот грома и вой ветра, гнал ее вперед, безжалостно заставлял преодолевать усталость и слабость. Веселый Роджер ушел всего за полчаса до того, как они с Питером бросились его догонять. И она должна догнать его — догнать как можно скорее, прежде чем лес успеет его поглотить, прежде чем он уйдет навсегда из ее жизни.
Стена мрака впереди, не пугала Нейду. Когда ветки хлестали ее по лицу и цеплялись за волосы, она отводила их и, спотыкаясь, бежала дальше. Дважды она налетала на поваленные деревья, выбиралась из путаницы сучьев, вся исцарапанная, и со стоном подзывала Питера, крепко сжимая в руке тяжелые ножны. Казалось, стихии в диком разгуле ополчились именно против нее, издеваясь над беспомощностью своей жертвы, злобно радуясь живой игрушке, которая посмела бросить им вызов. Питер еще никогда не слышал такого грома. Он сотрясал землю под его лапами. Его раскаты не смолкали ни на мгновение, молнии вспыхивали, словно залпы скорострельных орудий, и в конце концов, не выдержав ярости ветра и дождя, Нейда без сил упала на землю, шаря руками в поисках Питера.
Питер прижался к ней, мокрый и дрожащий. Его теплый язык нашел ее ладонь, а Нейда, крепко обняв его, поникла, и ее кудри смешались с грязью и намокшей хвоей. Питер слышал ее тяжелое дыхание… И тут все переменилось. Гром ушел на восток, а с ним и молнии. Ветер в вершинах деревьев стонал все тише и вскоре смолк, а ливень сменился теплым дождиком. Июльская гроза унеслась так же внезапно, как и налетела. Нейда с трудом поднялась на ноги и побрела дальше.
Вместе с бурей улеглось и смятение в ее мыслях, иго страха и растерянности спало с ее рассудка. Она начала рассуждать спокойно, а вместе со спокойствием пришли надежда, уверенность и новые силы. Она знала, что Веселый Роджер идет по этой тропе: другой тропы, ведущей на Север через дремучий лес, тут не было. За полчаса он не мог уйти далеко. А вдруг он укрылся от ярости бури под каким-нибудь большим деревом? В ее сердце вспыхнула радость. Ведь если так, значит, он совсем-совсем близко! Нейда остановилась, глубоко вздохнула и позвала его. Она трижды повторила свой зов, но услышала в ответ только повизгивание Питера. Через несколько минут она опять позвала его, как могла, громче. И снова из мрака впереди не донеслось ответа.
Тропа спустилась в ложбину, и под ногами Нейды зачавкала болотная грязь. Девушка проваливалась в нее по лодыжки, оступалась в глубокие лужи, где вода доходила Питеру до брюха. Только через четверть часа они наконец выбрались на твердую землю. К этому времени уже умчалась последняя туча. Дождь прекратился. Гром глухо рокотал где-то далеко-далеко. Угасли последние вспышки зарниц, и деревья тихо шептались, словно радуясь тому, что буря миновала. Нейда и Питер слышали над головой и повсюду вокруг журчание воды и шелест падающих капель: плакали намокшие ветки, побулькивали лужи, лепетали ручейки, разлетаясь брызгами под их ногами. В просвете между облаками выглянула луна.
— Мы догоним его, Питер, — жалобно сказала Нейда. — Теперь мы его догоним. Он ведь, наверное, где-нибудь совсем близко…
И Питер замер, прислушиваясь, не ответит ли Роджер Мак-Кей на ее зов.
Над их головами плыла полная луна июльских ночей, и ярость бури была уже забыта. Она исхлестала и затопила лес, но теперь каждое дерево было очищено от гнили и праха, был умыт каждый цветок и каждая травинка. От земли поднималось благоухание молодой зелени, дурманящий дух мхов и прелой хвои, и в чистом воздухе чуть слышно веяло ароматом смолы и неуловимо пряным дыханием мохнатых ветвей, которые сплетались в бесконечные пологи и сверкающие завесы. Казалось, могучий лес был полон трепета невидимой и таинственной жизни — бесшумной, но пульсирующей, дышащей, впивающей целительный бальзам освеженного воздуха в успокоении, которое пришло на смену грому и молниям, реву ветра и ливня. Луна, словно повелительница, по чьей воле свершилось все это, глядела вниз с властным торжеством. Ни пыль, ни туман, ни дым лесного пожара не затеняли ее сияния, и в лесу было светло, как на рассвете. Лунные лучи золотыми и серебряными полосами ложились на деревья, отбрасывая густую тень туда, куда они не могли проникнуть, и разливаясь озерами там, где лесная кровля пропускала их потоки. Тропа, уходящая на Север, мерцала серебром, рассекая лес от неба до земли.
На мокрой земле виднелись четкие следы Веселого Роджера, а на полянке, которую расчистил какой-то охотник, чтобы поставить шалаш. Веселый Роджер остановился передохнуть после бури… и пошел дальше. На эту полянку через три часа после того, как они покинули хижину миссионера, вышли Нейда и Питер.
Они шли медленно; в лунном свете девушка казалась бесплотной тенью. На полянке они остановились, и сердце Питера тоскливо сжалось, когда его хозяйка вновь позвала Веселого Роджера. Это был уже не крик, а рыдание. У Нейды больше не осталось сил. Она еле держалась на ногах, ее лицо осунулось и побледнело от усталости, стиснутые губы и застывший взгляд говорили о мучительном отчаянии. Ей больше не на что было надеяться, и она знала это, когда, упав на землю, с рыданием позвала того, чьи следы так ясно отпечатались на тропе, уходя дальше в лесной сумрак.
— Питер, у меня нет сил идти, — простонала она. — Нет… сил… идти…
Нейда прижала руки к груди. Питер увидел, как блеснули в лунном свете костяные ножны эскимосского ножа, увидел, что ее губы что-то беззвучно шепчут, но он не расслышал ни своего имени, ни какого-нибудь слова. Питер заскулил и медленно двинулся вперед, обнюхивая тропу. Он ясно различил запах Веселого Роджера, и его пронизала радостная дрожь. Он оглянулся, тихо повизгивая, уговаривая свою хозяйку встать.
— Питер! — позвала она. — Питер!
Он вернулся к ней. Нейда вынула нож из ножен, и в ее руке сверкнула холодная сталь. Глаза Нейды блестели, она схватила Питера, притянула его к себе, и он услышал, что часто и прерывисто стучит ее сердце.
— Питер, Питер! — бормотала она. — Если бы ты только умел говорить! Если бы ты мог догнать мистера Роджера и сказать ему, что я здесь, что он должен вернуться…
Ее руки конвульсивно сжались, и Питер почувствовал, что она вся встрепенулась.
— Питер, — шепнула она, — ты это сделаешь?
Несколько секунд она, казалось, не дышала. Потом Питер услышал, как она вскрикнула, словно придумав что-то. Державшие его руки разжались, и в желтоватом свете луны блеснул, нож.
Питер ничего не понял, но он знал, что должен внимательно следить за каждым движением своей хозяйки. Она наклонила голову, и почти просохшие волосы заблестели под луной. Ее пальцы утонули в растрепавшихся локонах, и Питер увидел сверкание ножа, услышал, как он поскрипывает, а потом увидел, что Нейда держит в руке отрезанную прядь. Он был совсем сбит с толку. А Нейда бросила нож, зачем-то оторвала длинный лоскут от повисшего лохмотьями платья и тщательно завернула в него отрезанный локон. Затем она, вновь притянув Питера к себе, привязала лоскут с локоном ему на шею, потом оторвала еще несколько узких полосок ситца и намотала их вокруг его шеи так туго, что ему стало трудно дышать.
И все это время она говорила с ним взволнованным, прерывающимся голосом, так что кровь быстрее побежала в жилах Питера, а его возбуждение росло и росло. Кончив, Нейда поднялась на ноги и, покачиваясь, как тени деревьев, падавшие на поляну, указала в сторону залитой лунным светом тропы.
— Вперед, Питер! — негромко сказала она. — Быстрее! Беги за ним, Питер, догони его, приведи обратно! Мистера Роджера… Веселого Роджера… Вперед, Питер! Вперед!
Питер не знал такой команды. Но он начал понимать, чего от него хотят. Он обнюхал следы Веселого Роджера, быстро поднял голову и увидел, что хозяйка им довольна. Она торопила его. Он продолжал обнюхивать следы, уходя все дальше, а Нейда подбодряла его и повторяла:» Скорее, скорее!«.
Инстинкт и сообразительность подсказывали ему, что он должен что-то сделать, и внутри у него все восторженно напряглось. Нейда хотела, чтобы он ушел. Она хотела, чтобы он догнал Веселого Роджера, и повесила ему на шею тряпочку, которую он должен отнести Веселому Роджеру. Он радостно и возбужденно тявкнул и неторопливой рысцой побежал по тропе. Это была бессознательная проверка. Но Нейда не окликнула его. Он насторожил уши, ожидая приказа вернуться, но хозяйка молчала. И он возликовал. Он не ошибся! Он не бросил Нейды. Не убежал от нее. Она сама хотела, чтобы он побежал вдогонку за Веселым Роджером.
Ночь поглотила Питера. Он слился с серебристыми потоками ее лунного света, с ее прихотливыми тенями, с ее тишью и тайной, с ее смутным ожиданием. Он знал, что буря принесла с собой много бед, и по-прежнему ощущал близость трагедии в этом ночном мире, по которому он бежал. Он не напрягал всех сил и все же продвигался втрое быстрее, чем прежде с Нейдой. Он помнил об осторожности, время от времени останавливался, чтобы прислушаться, и хотя ему этого очень хотелось, ни разу не взвизгнул от нетерпения. Теперь, когда Питер остался один в лесу, все его существо чутко воспринимало биение скрытой жизни вокруг. Он знал, что Ночной народ дремучей чащи не спит. На мягких когтистых лапах, на бесшумных крыльях, остря клыки и клювы, крались во мраке хищники. Они тенями скользили в лунных аркадах леса или парили меж деревьев, поджидая добычу, готовясь пожрать существа слабее себя. Питер знал об этом. И опыт и инстинкт предостерегали его. Вот почему все время, пока он бежал по следу Роджера Мак-Кея, он вглядывался в сумрак, нюхал воздух и оскаливал зубы.
Но его переполняла не только жажда приключений. В нем жило ощущение ответственности своей миссии, хотя то, что человек снисходительно называет разумом животных, было здесь ни при чем. Это ощущение ответственности возникало потому, что шею его туго обматывали линялые лоскутки. Они были как бы частью его хозяйки, частью ее души, чем-то очень для нее важным и доверенным ему. И сейчас вся его осторожность, все его мужество нужны были Питеру для того, чтобы охранять эти лоскутки, пока они не окажутся в руках Роджера Мак-Кея. А охранять значило драться. Это был закон, которому следовало множество поколений его диких предков. Вот почему он прислушивался и принюхивался, и кровь все быстрее струилась в его жилах, пока он бежал по следу. Он заворчал и с кошачьей стремительностью обернулся на легкий шелест, но это просто выпрямилась ветка, которую во время бури прижал соседний сук. Над тропой впереди мелькнула серая молния, и Питер глухо зарычал. Это была рысь. Питер замер, а потом осторожно обогнул лунное пятно, в котором на мгновение возникла лесная разбойница, вооруженная двадцатью кривыми кинжалами.
Теперь, когда щенок остался в лесу один и присутствие человека, человеческие шаги и его запах уже не отгоняли диких тварей, он замечал, что ночная жизнь леса надвигается на него все ближе. Серые совы больше не хранили безмолвия, когда он пробегал мимо: они шипели и зловеще щелкали сильными клювами. Он слышал легкие шорохи; в кустах, где тайно пробирались мелкие зверюшки, он услышал дробный топот неуклюжих ног и почувствовал острый запах: это дикобраз отправился в полночь перекусить тополиной корой. Потом тропа кончилась, и запах Веселого Роджера повел его прямо через лес, полный лунных потоков и озер, смутных теней и черных провалов мрака. Теперь он вторгся в самое сердце владений Ночного народа. Он услышал волчий вой, полный тоски одиночества и смертельной угрозы; он уловил противный запах лисицы, которая выслеживала добычу, старательно держась так, чтобы ветер дул ей в морду; в минуту полного затишья из черного провала впереди до него донеслось щелканье зубов и хруст — это куница, сверкая глазами, доедала куропатку. А клювы щелкали все более злобно, серые тени проносились над самой его головой, и он слышал предсмертные крики беззащитных зверюшек — писк лесной мыши, крик дневной птицы, проснувшейся в чьих-то острых зубах, вопль кролика, схваченного одним из серых воздушных пиратов. И вдруг прямо перед собой в центре лунного озера Питер увидел чудовище. Это была огромная медведица с двумя толстыми медвежатами, которые кувыркались и боролись друг с другом в голубоватом свете. Питер никогда не видел медведей и не знал, что такое медведь. Но медведица, которая внезапно вытащила бурый нос из прохладной рыхлой земли, где она искала сладкие корни, знала, что такое собака. Она на своем веку видела много собак, слышала их лай и знала, что они всегда сопровождают человека. Поэтому она потянула ноздрями воздух и испустила громкое» вуф!«, которое подействовало на медвежат, как удар хлыста. Они бросились к матери, получили по оплеухе, показавшей им, куда надо бежать, и все трое, треща валежником, исчезли в темноте.