Дей Кин
Погоня за убийцей

1

   Было жарко. И темно. В камерах пахло мужчинами, сны которых наполнялись страхом, отчаянием и разочарованием. Пахло мужчинами, которые уже несколько лет не имели женщину, – и так ночь за ночью. Три стены, наверху рама окна, железная решетка, жесткие, узкие нары и дезинфекционные средства вместо лосьона. И постоянно растущее напряжение в душе, обрывающееся истерикой.
   Ты можешь выпить на углу кружечку пива? Можешь в охотку съесть порцию крабов и пойти на рыбалку? Можешь ласково потрепать свою жену и шепнуть ей: "Сегодня ночью, дорогая, да?" Увы, ты делаешь только то, что тебе велят, и держишь рот на запоре.
   Я целую ночь не спал, а утро все не наступало. Я давно ждал этого утра. Четыре года, так определил суд. И я отсидел четыре года, не выходя под залог и без сокращения срока за хорошее поведение.
   Когда прозвучала сирена, я был наготове и ждал. Мак-Кенни, надзиратель на моем этаже, остановился у камеры.
   – Сегодня большой день, не правда ли, Чарли?
   У меня в горле застрял комок, и я смог только кивнуть. Двери открылись, и я вышел в коридор, попрощавшись с товарищами, которые должны были сидеть здесь дни, недели, месяцы и даже годы. Они, каждый по-своему, пожелали мне счастья. Конечно, они завидовали мне, поскольку я уходил, а они оставались.
   До этого я напрасно пытался позавтракать, слишком был взволнован. И еще очень беспокоили дырочки в стене столовой. Я ведь знал, что они означали, и до сих пор слышал треск автоматов. И если бы не Шведе, я был бы сейчас мертв. Лежал бы вместе с Микки и Зальцем. Или сидел в камере смертников, как Шведе.
   Эти мысли отняли у меня остатки аппетита.
   Постовой, стоявший во внутреннем дворе, жестом остановил меня:
   – Чарли Уайт?
   – Да.
   – Иди за мной.
   Мы пошли через двор в маленькую комнатку административного здания. Вещи, за которые я расписался еще накануне, висели на вешалке.
   Надзиратель сказал:
   – Когда переоденешься, сдай тюремную одежду в гардеробную.
   – Хорошо.
   – А потом – в кабинет начальника тюрьмы.
   – Хорошо.
   Надзиратель с горящими желтыми искорками в глазах закурил и выпустил дым прямо мне в лицо.
   – Конечно, если ты не хочешь оставить все это себе на память.
   Я покачал головой.
   – Нет, спасибо.
   – На твоем месте я бы в будущем вел себя смирно.
   – Конечно.
   Солнце заглянуло в окно. Я разделся и какое-то время стоял голый, позволяя солнцу выжечь тюремный запах. Правда, для этого мне понадобится много солнца. Потом я оделся, сдал тюремный хлам в кладовую и направился к начальнику.
   Мое дело лежало перед ним на письменном столе.
   – Значит, сегодня вы нас покидаете, Уайт?
   – Да.
   – И вы не так уж несчастны от этого, верно?
   В кабинете начальника тюрьмы было так же жарко, как и в моей камере. Пот ручейками стекал у меня по спине. Дышать было тяжело. Разве они думают о том, сколько человек может выдержать? Я отбыл свой срок и хотел на волю. Судорожно сглотнув, я выдавил утвердительный ответ. Начальник поднял голову от моего дела.
   – Вы были капитаном рыболовецкого судна, не так ли?
   – Да.
   – На своем собственном судне?
   – Да.
   Он снова посмотрел в мое дело.
   – И никаких поощрений за хорошее поведение. – На его толстом лице появилась краска. – Поэтому вам повезло, что вы вообще уходите от нас. Понимаете, Уайт?
   Я выдал стереотипное "да", но на этот раз повторил его протяжно. Что можно на меня еще "навесить"? Он хотел было рассердиться, но передумал.
   – О'кей, коли так, Уайт. Вы стоите выше тех заключенных, которых мы обычно имеем, и мне не хотелось бы видеть вас снова. Но в данный момент вы так чертовски полны сострадания к самому себе, что все, сказанное мной, было бы напрасно.
   Я вытер рукавом моего нового костюма пот с лица.
   – Попробовать все равно можете.
   Он положил на угол стола расписку, запечатанный конверт, несколько банкнот и немного мелочи.
   – Не имеет смысла. Если вы вот тут распишетесь в получении ста двадцати шести долларов пятидесяти центов, то речь я предоставлю кому-нибудь другому.
   Этот другой, видимо, патер Рейли. Благодаря священнику, я получил от Бет единственную весточку за четыре года. И я знал, что она в курсе моих дел. Но если Бет действительно подала на развод, то этих бумаг от нее я не получал.
   Он убрал расписку, а я сунул деньги и конверт в карман.
   – Всего хорошего, Уайт! Желаю вам счастья.
   Начальник тюрьмы нажал какую-то кнопку и перепоручил меня надзирателю. Но тот повел меня не в комнату капеллана. Впервые я вошел в дом смерти, и мне он совсем не понравился.
   Шведе примостился на углу письменного стола в маленькой комнате для свиданий, без окна. Он был босиком, в штанах и нижней рубашке. Выглядел, как обычно, только загар исчез. Линии лица резко обострились, а глаза, казалось, стали еще более синими.
   – Десять минут, Уайт, – сказал надзиратель и закрыл за собой дверь на замок. К горлу подступил комок, от которого я чуть не задохнулся. Десять минут не хватит даже на то, чтобы поблагодарить Шведе за все, сделанное для меня. Ведь и я бы участвовал в попытке к бегству вместе с другими, если бы Шведе не ударил меня так, что я потерял сознание.
   "Не делай глупостей, парень! – набросился он тогда на меня. – Тебе осталось только шесть месяцев. А у меня пожизненно".
   Побег не удался. Когда я пришел в себя, автоматы уже молчали. Микки и Зальц были мертвы, а Шведе разбил надзирателю череп железной палкой...
   – Сигарету? – спросил Шведе сейчас.
   Я вытащил из предложенной им пачки сигарету.
   – Спасибо.
   Шведе курил, глубоко затягиваясь, словно хотел полностью насладиться куревом. Я глубоко уважал этого старого человека. Будучи капитаном судна, он знал Мексиканский залив и Карибское море так же хорошо, как другие свою родную улицу. Если кто и был набит знаниями, так это Шведе.
   – Десять минут – это немного, – сказал он. – Ты бы мог принять меня за святого?
   Комок в горле исчез. Я рассмеялся.
   – Десять минут – это немного, – повторил он. – Не забывай, Чарли, что мы очень похожи друг на друга, если не считать разницы в возрасте. Мы оба любим море, и оба хорошо на этом зарабатывали. Но были ли мы этим довольны? Нет. – Он сделал отстраненное движение рукой, в которой держал сигарету. – Поэтому я и попросил начальника тюрьмы устроить нам с тобой последнее свидание. Человек много думает, когда видит перед собой смерть. И все кончается одним и тем же: каждый тащит добычу на сушу. Из тех глубин, в которых ловит.
   Он дал мне время на раздумье, а сам стал прижигать от окурка новую сигарету.
   – Раньше было иначе, человек больше принадлежал самому себе. Среди огромных морских пространств, не обозначенных на карте, он мог плавать по собственному разумению. Но времена изменились. После всех тех лет, когда плавали наудачу и с благословения божьего, общество расставило в морях буйки и другие указатели. У тебя есть серебряный доллар, парень?
   Среди тех денег, которые мне дал начальник тюрьмы, имелся серебряный доллар. Я протянул его Шведе.
   Он повертел монету в пальцах и провел по буквам лицевой стороны.
   – "Э плюрибус унум". Тебе известно, что это значит, Чарли?
   – Приблизительно: один за всех и все за одного.
   Шведе покачал головой.
   – Нет, это значит: один на многих. И это ты, Чарли, и я, и надзиратель, который тебя привел, и человек, который будет еще сегодня меня "поджаривать". Каждый – только один из многих. Нужно плыть по течению или... смотри, что произошло со мной. И смотри, что случилось с тобой, когда ты захотел идти собственным курсом. Что касается прибыли, то ты выиграл. Но если подсчитать все минусы, то получится, что ты потерял жену, судно и отсидел четыре года. А если подсчитать плюсы, то ты учинил несколько диких свинств, имеешь дамочку с двойной порцией секса и превратное убеждение в том, что ты был умнее, чем твои товарищи, другие капитаны. Каждый раз ты возвращался с хорошим уловом. А сколько у тебя денег сейчас?
   – Сто двадцать шесть долларов и пятьдесят центов.
   Шведе рассмеялся.
   – За четыре года жизни, черт возьми! Ребята из Неаполя, да и здесь в Пальмето-Сити зарабатывают столько за одну ночь, когда выходят ловить рыбу. Но ловить рыбу – это тяжелая работа. Такая же, как и многие другие. Мы это хорошо знаем – ты и я. Тебя жена встречает у тюрьмы?
   Я признался, что не имею понятия.
   – Оно и понятно, – заметил Шведе. – Мужчина может заставить свою жену голодать, может напиться и бить ее каждую дочь, а по воскресеньям дважды, но он все равно останется для нее божеством, если она знает, что она у него единственная в его жизни.
   Прежде чем я успел что-либо сказать, он продолжал:
   – Кажется, ты немного сбился с курса, Чарли, а?
   Я замялся.
   – Как сказать...
   Шведе выплюнул свою сигарету на пол.
   – Нет, ты все придерживаешься иного мнения. Не хочешь сознаться, что допустил ошибку. И жалеешь себя.
   Он закурил третью сигарету, и его голубые глаза испытующе скользнули по моему лицу.
   – Я знаю, каково тебе сейчас. Я тоже вспыльчивый. Поэтому и сижу здесь. Но ты не будешь таким, Чарли.
   Одна мысль о сеньоре Пезо сковала мне горло.
   – Что же я должен делать?
   – Ты чертовски хорошо знаешь, что я имею в виду. Но если ты прикончишь своего бывшего партнера, потому что он засадил тебя в тюрьму, то ты опять попадешь сюда. – Шведе провел рукой по стене камеры смертников. – Поможешь акционерам Флоридского Электрического общества повысить свои дивиденды.
   Я стер левой рукой капельки пота с правой. Шведе курил.
   – Словно на войне, ты купаешься в крови, и человеческая жизнь ничего не значит. Но тысячи жизней – это ведь другое дело, правильно?
   Я согласился.
   Шведе соскользнул с письменного стола и стал расхаживать взад и вперед.
   – Вот то-то и оно. Мы здесь, на Заливе, видели нечто подобное, когда тебя уже не было. Мы называли это красным приливом. Рыбы умирали миллионами на побережье, и на песчаных отмелях от Апалач-Бей до Кен-Сейбла их трупы воняли так, что можно было унюхать за десяток миль. И каждый клялся, что море теперь никогда уже не будет таким, как прежде.
   – Я слышал об этом.
   – И тем не менее все вернулось на круги своя, – глаза Шведе были удивительно синими и ясными. – Вода снова стала чистой, и крабы вернулись. Рыбы опять стали метать икру. Может быть, и не так интенсивно, как раньше, но мать-природа все равно все восстанавливает.
   Чувствуя опять комок в горле, я спросил:
   – А что здесь общего со мной?
   – Ты опять вышел на чистую воду, Чарли. Если будешь умно вести себя, там и останешься. Отыщи себе работу рыболова с участием в прибылях или, если не выйдет, работай с туристами. А когда сможешь что-то предложить, возвращайся к жене. Упади на колени, если надо, и проси вернуться.
   Я сказал:
   – Похоже на добрый совет, Шведе.
   Он долго смотрел на меня, потом отбросил окурок сигареты.
   – Но ты ему не последуешь ни на йоту, парень, А ведь речь идет о твоей голове.
   Надзиратель открыл дверь.
   – Время вышло.
   – Жаль, – заметил Шведе. Он направился к двери, даже не сделав попытки пожать мне руку. В дверях обернулся и сказал:
   – Не буду говорить "до свидания". Пока ты придерживаешься таких мыслей, это все равно, что прощание. Постараюсь приготовить тебе бутылку и брюнетку, Чарли. – Улыбка его была вымученной. – Но боюсь, что виски будет горячей девочкой.

2

   Вместе с надзирателем я опять прошел через двор. В административном корпусе он опять показал мне на наружную дверь.
   – О'кей, теперь вы свободны, Уайт.
   Я кивнул.
   – Спасибо.
   Он ушел, а я остался в вестибюле, впервые за четыре года без присмотра. Я стоял и смотрел на выход. Боялся спуститься по ступенькам. Ждет меня Бет или нет?
   Она знала, что меня выпускают. Патер Рейли написал ей об этом. И что же дальше?
   В вестибюле стоял автомат с сигаретами. Моя рука дрожала так сильно, что я едва мог сунуть в щель четверть доллара, чтобы получить пачку "Кэмел". А что мне предпринять по поводу сеньора Пезо?
   Сеньор Пезо! Имя звучало как шутка.
   Я прислонился к стене. Ждал, пока руки перестанут дрожать. Думай о Бет, думал о Цо. И о мистическом сеньоре Пезо. Жилки на висках забили тревогу. Ведь это его голос звучал по телефону, начавшему всю эту драму. Не будь этого человека, которого я никогда не видел, не было бы и четырех лет тюрьмы.
   Я бы сейчас еще плавал на "Бет-И". И это он принес мне четыре года тюрьмы, лишил судна и, что гораздо важнее, – жены.
   А теперь Шведе требовал от меня, чтобы я вычеркнул его из памяти.
   По вестибюлю проходил один из тюремных служащих. Увидев меня, он сказал:
   – Кажется, вы нас сегодня покидаете?
   – Верно, – ответил я.
   – Чего же вы еще ждете?
   Что ответить этому человеку? Что мне страшно пройти через двери?
   – Жду жену, – солгал я.
   Он тихо присвистнул.
   – Господи, как бы я хотел ждать свою жену. – И пошел дальше.
   Я сделал несколько шагов мимо ниши с кушеткой для посетителей и стенными зеркалами с полированными краями, похожими на то, какое хотела иметь Бет для нашей гостиной в старом доме на острове.
   Я остановился и посмотрел в зеркало. Четыре года тюрьмы меня не изменили. Я по-прежнему был веснушчатым рыбаком с огненно-красными волосами, с весом приблизительно девяносто килограммов и двумя унциями мозгов.
   "Говорит сеньор Пезо. Капитан Уайт, как вы относитесь к тому, чтобы заработать две тысячи долларов?"
   Так было в первый раз, по телефону. Голос с легким акцентом Ибор-Сити. Это было как раз в те времена, когда я поотстал с платежами за мое новое судно, а Бет лежала больная. В связи с выкидышем.
   Как я отнесусь к тому, чтобы заработать две тысячи долларов? Ведь этого надо поймать десять тонн рыбы. А мне предложили другое, выйти на восемьдесят миль в Залив и взять с собой несколько маленьких водонепроницаемых пакетиков. Я не знал ничего, кроме того, что, когда я взглянул на пакетики, их уже не было, а вместо них были обещанные сеньором Пезо две тысячи долларов. Дело было грязным, и я быстро понял это. Бет проплакала всю ночь, когда я рассказал ей. Но для меня это были большие деньги – деньги, которые я давно хотел иметь, чтобы привести дом в порядок, жить как туристы и покупать Бет красивые вещи.
   Потом была поездка в Веракрус, затем в Пинар-дель-Рио. К этому времени судно было оплачено. Далее последовала поездка в Гавану, где я встретил Цо. После этого я так глубоко увяз, что трудно было выбраться. Ездил туда, куда мне говорили, встречался с тем, с кем должен был встретиться, забирал все, что должен был забрать, и привозил все это в Пальмето-Сити.
   Поездки оканчивались благополучно, в деле не случалось никаких срывов. Я все больше времени проводил с Цо, заглушая свою совесть. Не делал только одного: не провозил контрабандой людей. И, предприняв одну неудачную попытку, сеньор Пезо больше не возвращался к этой теме.
   Дело было верное. Парни из береговой охраны хорошо знали меня, более старые и старшие чиновники знавали моего отца. У меня не было никаких сложностей с бумагами. Никто меня не задерживал – вплоть до последнего раза.
   В той поездке я должен был принять швейцарские часы и французские духи общей стоимостью в сорок тысяч долларов.
   С сеньором Пезо я так и не познакомился лично. Указания получал по телефону, а деньги наличными по почтовым переводам.
   Но, когда на моем судне впервые появилась береговая охрана, он бросил меня на произвол судьбы.
   "Для кого вы перевозили контрабанду, Уайт?" – спросил меня прокурор в Тампа.
   Я ответил: "Для сеньора Пезо".
   Судья чуть не лопнул от смеха, присудил мне денежный штраф в пять тысяч долларов, конфисковал судно и отослал меня в тюрьму на четыре года. Подальше от Бет, подальше от Цо. Вот я и возненавидел сеньора Пезо.
   Я бросил окурок и раздавил его каблуком. Все зависело от Бет. Если Бет меня ждет, я последую совету Шведе и начну жизнь сначала.
   Если нет, то плевал я на все. Никто не сможет безнаказанно заставить Чарли Уайта отбывать срок. Я выясню, кто он такой, сеньор Пезо, и убью его, даже в том случае, если мне придется разделить участь Шведе.
   Я шел под теми же лучами солнца, которые светили мне и во дворе тюрьмы, но теперь они казались еще более жаркими и жгучими. Я поднес руку ко лбу, прикрывая глаза.
   Бет на площади не было. Спасовала. Но Цо меня ждала, осталась мне верна. Минуту я просто стоял и смотрел на нее, как она стояла, прислонившись к "джипу" канареечного цвета. Ее черные волосы блестели на солнце. Платье было летнее, белое, и ее плечи казались вылепленными из алебастра. Платье с глубоким вырезом плотно обтягивало груди. И это мне кое о чем напомнило.
   Я подошел к машине и услышал голос Цо, который одновременно ласкал и ранил.
   – Хэлло, дорогой! Я так рада тебя видеть!
   Она подставила мне губы для поцелуя.
   – Я жду тебя здесь с самого рассвета.
   Ее губы прижались к моим, пальцы щекотали спину. К черту Шведе! К черту все! Держа ее в объятиях, я испытал сладостное чувство.
   – Ты не должна так целовать чужих мужей, можешь не попасть в рай! Она сморщила носик:
   – А кто хочет в рай?
   Я снова поцеловал ее.
   – Ах, ты, сатаненок!
   Цо поняла, она знала, что творится у меня в душе, и взяла мое лицо в ладони.
   – Сатанята в рай не попадают.
   Потом она передала мне ключи от машины.
   – За руль сядешь ты.
   Я спросил:
   – Куда поедем?
   Вместо ответа она закурила сигарету и сунула ее мне в рот.
   – Я сразу хочу кое-что тебе сказать, Чарли...
   – Что именно?
   – Тебя никто не покидал на произвол судьбы.
   Я хотел было выйти из машины, но Цо остановила, положив свою ладонь на мою руку.
   – Я это говорю совершенно серьезно. Сеньор – ты знаешь о ком речь – не мог позволить себе появиться на твоем процессе. Это поставило бы под угрозу все дело.
   – И поэтому он кинул меня на съедение волкам?
   Цо улыбнулась, обнажив белые зубы.
   – Скажи лучше, на съедение акулам. – Она сунула руку в сумочку и достала банковскую книжку. – У тебя дела обстоят совсем неплохо.
   Я раскрыл книжку и посмотрел на цифры. Значит, я сказал Шведе неправду, я не банкрот, у меня были деньги. За каждый месяц, проведенный в тюрьме, кто-то – предположительно, сеньор Пезо – переводил на мой счет по тысяче долларов. Последний взнос утверждал, что на моем счету сорок восемь тысяч пятьсот сорок шесть долларов Я сунул книжку в карман.
   – А каким образом ты замешана в это дело?
   – Выходит, замешана. – Улыбка ее немного померкла. – Ну, как, теперь ты целиком мой или я должна опять делить тебя с кем-нибудь? – Я назвал ее тем именем, которое она заслужила.
   Цо опять улыбнулась.
   – Даже в этом случае. Есть такие девушки, которые любят своих дружков. – Ее испанский акцент стал более заметным. – Даже больше, чем жены.
   Она оглядела площадь.
   – Что-то я не вижу твоей жены.
   На площади было душно. Крыша "джипа" была откинута назад, и солнце жгло, как огонь. Я снял куртку и кинул ее на заднее сиденье. К черту Бет, она не заслужила, к черту все, к черту и намерение убить сеньора Пезо. Он не был виноват в том, что меня схватили. Зато он постарался на свой лад рассчитаться со мной: ведь сорок восемь тысяч долларов – это целое состояние.
   Я поднял подбородок Цо и поцеловал ее.
   Она недоверчиво спросила:
   – За что?
   – Прости, я тебя оскорбил. Но у меня нервы на пределе. – Я кивнул на каменную громаду тюрьмы. – Еще несколько месяцев – и я был бы готов.
   Она улыбнулась сквозь слезы.
   – Ты – милый капитан Чарли. Ты мне очень нравишься. Ну, а теперь поедем?
   Я вывел машину со стоянки.
   – Куда?
   – Через всю Флориду в Кросс-Сити. На Дед-Менс-Бей я сняла хижину. Только для нас двоих, дня на два-три. А потом появится кто-нибудь из мальчиков и переправит нас в Гавану. Подходит?
   После четырех лет тюрьмы – небо и пальмы, прибой моря и Цо.
   – Ты что, смеешься надо мной?
   Оказывается, Шведе во многом ошибался. Цо придвинулась поближе ко мне.
   – Я тебе еще хоть немножко нравлюсь?
   – Очень нравишься.
   – Только нравлюсь?
   – Могу сказать, что люблю тебя.
   Она прижалась ко мне.
   – Ты вспоминал обо мне временами?
   – Тысячу раз!
   Похоже, мой ответ ей понравился.
   – Это меня радует. – Но она почему-то тяжело дышала, и грудь ее вздымалась и опускалась.
   – Почему это должно тебя радовать, моя милая?
   Дьяволенок нагнулся вперед и зажег в ее глазах непонятный свет.
   – Не называй меня милой, это очень скучно.
   Я насмешливо рассмеялся, а она обиделась.
   – Почему ты смеешься надо мной?
   – Потому что ты все равно милая.
   – Такая же милая, как Бет?
   У меня появилось неприятное ощущение в желудке.
   – Не упоминай ее имени.
   Цо улыбнулась, как маленькая колдунья.
   – Как хочешь, дорогой. Может, выпьешь немного?
   – Не откажусь.
   Она вынула из картонной упаковки бутылку рома и протянула мне: Я выпил, как пьют вино, довольно много, и вернул бутылку. Она положила ее на сиденье рядом с собой. Поскольку я давно не пил спиртного, оно подействовало на меня так же сильно, как присутствие Цо.
   Движения на улицах почти не было. Ром опалил меня и пощекотал нервы. А вскоре на пустынном отрезке дороги я свернул на обочину и остановил машину под группой пальм.
   Цо не сопротивлялась, когда я сжал ее в своих объятиях. И не называла это глупостью, как говорила Бет.

3

   Ближе к вечеру мы добрались до хижины на побережье Дед-Менс-Бей. По дороге мы еще трижды останавливались. Один раз – в Гейнсвилле, чтобы перекусить, потом – в Кросс-Сити, чтобы закупить рома, а один раз – просто по дороге.
   Оба мы были под хмельком. Цо – полная планов на будущее, а я – довольный своим настоящим состоянием. Цо, бутылка, кров над головой – что еще может желать человек после четырех лет тюрьмы?
   "Хижина" оказалась приветливым домишком на пологом светлом побережье, окруженном сосновым бором. Казалось, здесь все привел в божеский вид весьма заботливый хозяин. Песчаная дорожка вела от шоссе к заливу. Ближайший дом – рыбацкая хижина – расположен, на мой взгляд, не ближе, чем на милю.
   Залив был такой же, как всегда: темно-синий и таинственный в лучах заходящего солнца, он простирался до самого Карибского моря.
   Местечко показалось мне как нельзя более подходящим. Цо открыла дверь дома, состоящего из гостиной, кухни и спальни.
   – Почему бы тебе не искупаться, дорогой? А я тем временем приготовлю ужин.
   Я положил на стол продукты, купленные в Кросс-Сити. Предложение Цо было стоящим. Я зашагал босиком к воде.
   Заплыл я довольно далеко, так что суша стала казаться узкой чертой. Потом лег на спину и отдался на волю волн. Я разглядывал вечерние звезды, думая о том, как много упустил за эти четыре года. Море, звезды и ее... Да, да, то есть Цо. И теперь я был даже рад, что Бет не встречала меня. Мы были с ней разными людьми.
   Любовь – это брак, без ограничений. Цо никогда не плакала, если я напивался, – она напивалась вместе со мной. И Цо всегда хотела того же, что и я. Ей было плевать на то, что говорили люди. Ну, хорошо, я сидел в тюрьме, но сейчас-то был на свободе, и этим все сказано. Даже больше: Шведе ошибся относительно ее чувств. Если бы не любовь, она не встречала бы меня у ворот тюрьмы.
   Я перевернулся на живот и медленно поплыл к берегу, оставляя за собой фосфоресцирующий след. Я снова желал Цо, но теперь уже нормально, без животной страсти.
   Какой же я все-таки негодяй. Мне бы родиться лет на пятьдесят раньше, еще до того, как общество расставило свои буйки и указатели, о которых говорил Шведе. Но что поделаешь, черт возьми! Повернуть время вспять невозможно. Оставалось только одно – жить!
   Вскоре я стоял на берегу, отряхиваясь от воды, смотрел на залив и глубоко вдыхал соленый воздух. Мне представлялось, что я опять капитан судна, все равно какого, и все стало так же, как и прежде.
   Цо зажгла две лампы – одну в кухне, другую – в спальне. Я прошел по желтому ковру на кухню. В кофейнике грелась вода для кофе, в кастрюле подогревался зеленый горошек, а на сковородке жарились бифштексы.
   – Ну, доставил себе удовольствие? – крикнула Цо из спальни.
   – Выкупался великолепно! – крикнул я в ответ.
   На столе стояла открытая бутылка рома. Я отхлебнул из нее и хотел пройти в спальню – посмотреть, чем занимается Цо. При этом я споткнулся о свои вещи, оставленные на полу, шлепнулся и чуть не разбил себе затылок.
   Цо услышала мое падение, смех и спросила, над чем я смеюсь. Лежа на полу, я ответил:
   – Над тобой, хозяйка! Почему ты не развесила мою одежду?
   Я представил себе, как она пожимает плечами.
   – Откуда я могла знать, что ты этого хочешь.
   Пока я купался, она хорошо приложилась, кубинский акцент стал сильнее, чем когда-либо.
   – Когда я была маленькой девочкой, мать говорила мне: "Цо, всегда думай о том, чтобы понравиться мужчине. Ты всегда должна позволять ему делать то, что он хочет". Ты хочешь?
   Все еще сидя на полу, я ответил:
   – Можешь не сомневаться.
   Потом я поднял деньги, вывалившиеся из куртки, и конверт, врученный мне начальником тюрьмы, на котором на машинке было отпечатано мое имя и номер: Чарли А. Уайт, 34408133.
   Там, наверное, была старая песня, напоминание о том, чтобы я не сворачивал с пути праведного. Или религиозный трактат. Я хотел уже бросить письмо в ящик для мусора, что стоял у печки. Но потом мне бросился в глаза адрес на конверте, и я вскрыл его. Из конверта выпали две десятидолларовые бумажки и одна пятидолларовая.