Кларк Саймон. Царь Кровь

   Так мы и работали. Я принимал детей на вытянутых руках, передавал их Стивену, а он – Кейт.
   Глаза разъедал пот. Я хрипло и резко дышал, мышцы рук и спины болели невозможно, будто готовы были оторваться от сухожилий.
   Я поглядел вверх и увидел, как Теско идет к сходням. Он уперся в стойку ограждения и вклинился в цепь между Стивеном и Кейт. И другие тоже стали подходить в эту цепь. И люди из Ферберна, и люди племени Иисуса с цветными лентами.
   Но мы работали вместе.
   Великан, стоящий уже по плечи в воде, передал мне последнего ребенка из тех, что были у него на шее.
   И лишь когда я взял его, этот человек издал глубокий вздох облегчения; лицо его разгладилось, он кивнул мне последний раз и скрылся в пенных водах.
   Но останавливаться времени не было – перед нами были еще тысячи других. Я опускал руки вниз, хватал детские ручки, поднимал ребенка к Стивену – первому звену в людской цепи.
   Потом я увидел, как плывет в воде Мадонна с Младенцем.
   Потом то и дело над водой поднималась пара рук – отец или мать держали ребенка над водой, сами захлебываясь внизу. Я тянулся как мог, хватал ребенка за одежду, и руки медленно, почти спокойно уходили вниз – локти, предплечья, кисти – и исчезали под водой.
   Я обтер пот со лба и огляделся.
   Ничего.
   Только озеро.
   Воды поднялись выше головы этих сорока тысяч.
   И ничего не стало видно. Всех этих людей унесло водой в далекое море.

* * *

   Вода прибывала, затопляя корпус корабля.
   И у меня на глазах она меняла цвет. Из черной она стала коричневой. Потом красной.
   Наверное, она вымывала руды из земли, и они окрашивали воду в цвет крови. Но казалось, что из земли мощным потоком хлынула кровь и окружила наш корабль. Она поднималась, волны все выше плескали по корпусу. Я опустил руку и набрал воды.
   Она была похожа на горсть крови – свежей и густой. И красной, темно-красной.

136

   Я отнес брата в каюту.
   Он не жаловался на ножевую рану. Но я уже без тени сомнения знал, что рана смертельна.
   Стивен лежал на боку на койке, рану на спине ему перевязали. Но сквозь повязку текла кровь.
   И остановить ее было невозможно. Она сочилась, как вода из испорченного крана. У меня руки покраснели от нее, и лицо тоже – когда я вытирал глаза, которые жгли слезы.
   Стивен лежал на боку, стеной к переборке каюты. Я сидел на краешке койки. Кровь, напитавшая простыни, пропитывала и мои джинсы.
   В иллюминатор были видны только красные воды потопа, текущие через горящую когда-то равнину, гасящие пламя земли.
   Сначала я был возбужден, кричал, чтобы мне принесли бинты, аптечку первой помощи...
   Но Стивен успокоил меня. Ему не было больно. Он был безмятежен, лицо его разгладилось и постепенно стало похоже на лицо ребенка, погружающегося в глубокий сон.
   – Ты никуда не уйдешь, малыш?
   Я стиснул его руку.
   – Я здесь, брат. Я никуда не денусь.
   – Ты только не волнуйся... только не волнуйся. – Он глядел в потолок, облизывая губы. – Странно, – прошептал он. – Совсем не больно.
   – Принести тебе что-нибудь?
   – М-да... это надо было до такого состояния дойти, чтобы мой брат предложил что-нибудь мне принести. – Он улыбнулся. – Кажется, для завтрака в постели уже слишком поздно. – Стивен стиснул мне руку. – Там, на вешалке, моя куртка... в кармане бумажник. Если можешь... спасибо.
   Когда я шел за бумажником, он спросил меня:
   – Сколько мы детей вытащили из воды?
   – Сто сорок, – ответил я. В горле у меня застрял комок, и как я ни глотал, он никуда не девался.
   – Сто сорок, – повторил Стивен и закашлялся. Изо рта хлынула кровь.
   Я не могу этого объяснить. Но мне все время кажется, что у него не кровь текла, а забили в теле родники, что кровь, хлынувшая из него, не просто свернулась и засохла на палубе каюты. Какое-то у меня было мистическое убеждение, что его кровь, как сила природы, должна утишить огни земли. И алые струйки из его раны, которая не закроется никогда, не остановятся, пока не оросят всю выжженную жаром землю.
   Я еще раз посмотрел на кровавые воды потопа, превратившие пустыню черноты в озеро красного блеска. И не мог избавиться от убеждения: МОЙ РАНЕНЫЙ БРАТ ПИТАЕТ ЭТО ОЗЕРО КРОВЬЮ СВОЕЙ ЖИЗНИ.
   – Очем задумался, малыш? – Я взглянул на Стивена – он улыбался. – Вот это видишь?
   – Что это?
   – Сам знаешь. Я их взял из альбома, когда мы с отцом уезжали в Америку... когда я оставил тебя и маму. Вот это ты на старом велосипеде, который мы нашли в гараже у Говарда. А вот у тебя бинты на голове... это когда я в тебя стрелял. Черт, как я тогда беспокоился! Я боялся, что тебя убил.
   – И ты все время носил их с собой?
   – А как же. Ты же моя семья, дуралей! – Он закашлялся и снова улыбнулся.
   Вот так это было.
   Я сидел рядом с ним на промокающей кровью простыне. Все было спокойно, безмятежно. Мы смотрели фотографии. Мы вспоминали старые времена. Он мне говорил, чтобы я сам о себе заботился – в будущем.
   В кино сцены смерти всегда коротки. Умирающий говорит свою реплику – трогательную, если она хорошо сыграна, потом закрывает глаза и роняет голову на сторону. Музыка смолкает.
   На самом деле люди могут умирать долго. Не меньше времени, чем рождаться.
   И вот лежит Стивен Кеннеди и спокойно разговаривает, даже шутит, и глаза у него иногда разгораются ярко, потом тускнеют, будто он сейчас заснет, потом он снова приходит в себя, шутит, держит фотографии и смотрит на них.
   Настала ночь.
   От момента, когда я перенес его в каюту и до того, как он перестал дышать, прошло больше двадцати часов. Оглядываясь назад, я понимаю: это избранность – то, что я был с ним в это время.
   В эти двадцать часов мое взросление шло быстро. Я увидел жизнь с других сторон. Кажется, это тогда я понял, что значит быть мужчиной.

* * *

   Когда сквозь красные облака солнце осветило красные воды, я вышел на палубу. Впервые за все это время ощутил кожей лица свежий и чистый ветер.
   Я понял, что наводнение подняло корабль из корки засохшей грязи. Мы свободно плыли по красному озеру.
   Рядом со мной оказалась Кейт. Она ничего не сказала – и не надо было. Когда она обняла меня рукой за талию, я обернулся к ней и зарылся лицом в ее волосы.

Красный потоп

   Июнь
   Что еще осталось вам рассказать?
   Наверняка вы знаете, что было после смерти моего брата Стивена; это подробно записано. Вы знаете о спорах, которые вел я с людьми на корабле. Быть лидером я не хотел. Видит Бог, я не думал, что справлюсь с ответственностью, но и группа Стивена, и лондонское племя проголосовали за это. И вот я оказался вождем двух сотен людей, из них больше половины детей, на военном корабле посреди бесконечного красного потопа.
   Вначале мы всерьез боялись, что нас вынесет в Атлантику, где мы помрем с голоду, бесцельно дрейфуя. Хотя мы и смогли запустить генераторы корабля и получить электричество, рулевое управление и гребные винты были настолько повреждены, что корабль не имел хода.
   На следующий день после смерти Стивена течение пронесло корабль через то, что осталось от большого города – быть может, Ливерпуля. Из воды торчали шпили церквей и верхушки офисных зданий. Я велел отдать кормовой якорь и смотрел, как он погружается в воду.
   Он уходил в красную муть, увлекая за собой массивную стальную цепь, потом где-то зацепился за остатки дороги, опрокидывая застрявшие автомобили, может быть, срывая крыши домов, и наконец зацепился за здание. Кто знает, какое? Может быть, кинотеатр или супермаркет.
   И полгода мы простояли там на якоре.
   Зима ворвалась бурями – взять реванш за жар. Месяц за месяцем падали с неба хлопья черного снега, вода рябила под северными ветрами, валяя стоящий на якоре корабль.
   Тот, кто грузил на этот корабль припасы, поработал отлично.
   По крайней мере мы не голодали. Снег был для нас посланной небом пресной водой – когда отфильтруешь гарь.
   Вот так мы и сидели. Оглядываясь назад, я вижу, что это было плотно забитое время. Я реорганизовал обе группы, сплачивая их в одну общину. Теско стал моей правой рукой, самым ценным человеком. Вот сейчас он развлекает детей на верхней палубе – они лепят снежную бабу. Впервые в своей жизни он попал в настоящую семью. И наслаждается каждой минутой.
   Я не знаю, что было с теми, кто попал на “Мирдат” – корабль, на который мы хотели сесть в Хейшеме. Мне хочется верить, что они ждали, сколько могли, потом неохотно подняли якорь, пошли на юг и нашли себе тропический остров. Я то и дело представляю себе их всех, особенно тех, кого знал со школьных лет, – как они жарят себе рыбу на берегу или весело играют под кокосовыми пальмами.
   А Кейт?
   Да, у нас общая каюта. Мы отлично уживаемся, и – да, я так думаю – эти отношения надолго. Иногда она злится на меня, когда я раздражаюсь. Зеленые глаза горят лазерами, и она грозится выбросить меня за борт. Но через десять минут мы оба опять смеемся и чаще всего выкраиваем часок-другой, чтобы уединиться в каюте. И когда мы там не наслаждаемся телами друг друга, Кейт придумывает что-нибудь дельное по организации быта группы или обновлению архива, который так тщательно собирал Стивен.
   И знаете что? Каюта выглядит почти по-домашнему. Малышка Ли лепит на стены свои рисунки с улыбающимися рожицами и большими лучистыми солнцами. А рядом я прикрепил фотографии из бумажника Стивена. У них на обратной стороне бурые отпечатки пальцев – когда Стивен брал их окровавленными руками. И вы правы – действительно, не проходит дня, чтобы я о нем не думал. Особенно когда вижу фотографию, на которой ему четырнадцать, а мне восемь. Мы держим рожки с мороженым, как микрофоны, широко раскрыв рты, свободная рука взнесена в воздух, будто мы поем какую-нибудь отвязную рок-песню.
   Первые недели, когда я смотрел на эти фотографии на стене, у меня к горлу подкатывал ком. Глаза щипало. А потом это прошло. Я знал, что уложил память о Стивене где-то у себя в душе. Да, конечно, его тело, зашитое в саван, бросили в кровавые воды. Но он не весь умер и исчез. Часть его души, или духа, или назовите как хотите, часть его вплавилась в мою душу. И потому я ощущаю себя цельным. И теперь, глядя на эти фотографии, я не грущу. Наоборот, я улыбаюсь невольно.
   Июль
   Недавно перестал падать снег. Небо очистилось. Сегодня утром впервые за много месяцев показалось солнце.
   Мы с Кейт взяли надувную лодку, завели подвесной мотор и поплыли на восток, петляя среди разрушенных зданий, которых все больше и больше – вода стала отступать.
   Большой корабль остался на якоре посреди озера пресной воды. И она сейчас выглядит как добрая старая вода. Красные окислы, придававшие ей цвет крови, осели на дно русла, и вода чиста, как стекло.
   Через двадцать минут я заметил сушу прямо перед нами. Просто куча грязи, оставленная отступающей водой.
   – Зачем туда приставать? – спросила Кейт. – Там же ничего нет.
   – Есть кое-что... кое-что есть.
   Я не знал, что там, но меня кольнуло предчувствие. Я знал, что туда надо подойти.
   Что-то особое? Что-то волшебное?
   Я не знал, но шел туда, будто меня позвали по имени.
   Я выскочил из лодки на подсыхающий берег. Кейт за мной.
   Остановиться я не мог. Я слышал зов. Сердце колотилось, кровь гудела в ушах.
   Возбуждение просыпалось в теле, как пробивающееся сквозь бурю солнце. Вот-вот оно прорвется и разгонит тьму величественной вспышкой света.
   Земля передо мной круто поднималась, и что там за гребнем – я не знал.
   И я побежал вперед. Я должен увидеть, что там!
   Ноги оскользались на жирном иле – перегное растений, животных, людей.
   Я дошел до края кручи. И встал, пытаясь отдышаться, оглядывая возникший из потопа остров.
   – Что там такое? – тяжело дыша, спросила Кейт, выбираясь на обрыв. – Что ты увидел?
   Я ничего не сказал. Не мог.
   А только протянул руку и помог ей вылезти.
   Я глядел в лицо Кейт. У нее округлились глаза, и вдруг лицо озарилось улыбкой.
   – Цветы! Рик... здесь же все в цветах!
   И мы, рука в руке, пошли по зеленому лугу, а он был и золотым, и красным, и белым от одуванчиков, маков и тимьяна.
   Это было начало.