Кольцов Сергей. За магнитной стеной, или Сновидения Варежки

Кольцов Сергей
За магнитной стеной, или Сновидения Варежки

   СЕРГЕЙ КОЛЬЦОВ
   За магнитной стеной, или Сновидения Варежки
   Фантастическая повесть
   Глава I
   1
   Четвертый день крупноблочный пятиэтажный дом, стоящий на краю города, а точнее - у черта на куличках, продувался насквозь морозным январским ветром, и не спасали обклеенные рамы и жидкого нагрева радиатор.
   Карина Сухарева налила Гулене (так нарекли кошку, хотя и в мыслях она не держала собирать вокруг себя по весенним гулким ночам мордастых молодцов) в мисочку пастеризованного молока и принялась за немудреный ужин: поджарила несколько яиц, которые повезло схватить в примитивном магазинчике и доставить в целости и сохранности в битком набитом автобусе; сварила кофе, - вот, пожалуй, и все, если не считать гренков с костромским сыром. Затем наскоро сполоснула посуду, включила чревовещатель, удобно устроилась на диване - и с головой ушла в шестую серию телефильма, о котором только и судачили на службе, в очередях и компактных семьях.
   Действие картины происходило в обыкновенном, добропорядочном городе. Герои то и дело многозначительно молчали или ехали невесть куда, побочно развивалась любовная интрига - и все чего-то ждали...
   Но все кончается. Дикторша объявила, что очередная серия послезавтра вклинился хоккей.
   Карина намечала заняться постирушкой и прочими мелочами, от которых нет спасу, ибо подобны они снежному кому и не располагают к умиротворению.
   Итак, Сухарева направилась в ванную, но тут раздался торопливый звонок в дверь и запыханная Любаша, что жила в соседнем доме и за короткое время успела полюбиться Карине своим легким и неугомонным нравом, впорхнула в прихожую.
   - Страсть какой холодище! - Любаша, передернув плечами, плотнее укуталась в пуховый платок. - Вот черти полосатые, не могли по другой программе гонять эту дурацкую шайбу,
   - Ничего, потерпи денек.
   -Потерпи-потерпи. Вот так всю жизнь и терпишь. А мой-то, олух царя небесного, рад-радешенек. Еще бы - самый повод к Володьке сбежать. Пусть только явится под мухой, таких шайб наставлю, таких балдерисов покажу...
   Гулена, услышав знакомую скороговорку, вылезла изпод кухонного стола, с глубоким удовлетворением потянулась и, исполненная важности, степенно подошла к Любаше.
   - А-а, Гуленушка!
   Кошка, сладко мурлыкая, потерлась о ее ноги.
   - Ну и охочая она у тебя до ласки, что дитя малое. - Любаша весело потрепала Гулену. - Каринушка, как вышивка продвигается? Скоро разделаешься со своей Мадонной?
   - Да где там скоро! Нигде ниток не достать.
   - Что б ты без меня делала? - Любаша с нескрываемым удовольствием достала из кармана пакетик, - Держи. По великому блату достала. Импорт.
   Карина развернула - и ее ладони расцвели от яркого мулине.
   - Ой, Любаша, да ты же - золото! - Карина чмокнула ее в щечку.
   - Обрадовалась? Так-то. Я еще вчера собиралась принести, да...
   Она и дальше бы болтала без умолку о вчерашнем дне, если бы не зазвонил телефон.
   - Алло.
   - Добрый вечер. Это я, то есть - Савелий. Помните? - конфузливо пролепетал Варежкин, мерзнущий в телефонной будке.
   - Здрав...ствуйте. - Карина медленно села в кресло.
   - Вот, бродил по городу и решил позвонить. - Савелий секунду помялся и внезапно выпалил: - Я сейчас приеду.
   - Буду очень рада вас видеть, но сегодня... - Карина краем глаза посмотрела на Любашу, которая уже сидела на диване и разминала сигарету. Сегодня у меня дел полно. И вообще - поздно уже. Приходите завтра, хотя нет, -- Карина вспомнила, что будет хоккей и Любаша непременно заглянет, позвоните лучше к концу недели, и мы договоримся, как нам встретиться.
   - Я- Я обязательно позвоню. Всего хорошего.
   - До...
   В трубке раздались короткие гудки. Карина молча сидела в кресле.
   - Что-нибудь серьезное?
   - Серьезное, говоришь... Да так... Ничего особенного... - Карина замолчала и точно в оцепенении стала смотреть туда, где над вазой с пожухлыми ветками висела фотография мальчика лет пяти.
   Когда Карина пришла в себя, Любаши уже давно не было, а на полу возле кресла лежало импортное мулййе.
   "Савелий, - подумала Карина. -- Да... Что ж я собиралась делать?" А что делал Савелий в этот поздний январский час?
   Он возлежал на кушетке в своей неказистой каморке и предавался мечтам. И виделись ему летящие по небу колесницы, аэростаты, наполненные розовым туманом, и прочее, и прочее, что приличествовало званию художника-любителя, эдакого живописца-чудака, малевавшего свои картинки, богатые фантазией, колоритом, но вызывавшие только иронию да недоумение на серьезных и выбритых лицах.
   Примерно месяц назад, совсем случайно, на его пути повстречался заведующий фабричным клубом "Прогресс" Никон Передрягин. Тайком ото всех и особливо от супруги кропал он вирши, которые писались задолго до праздников всенародных и местного значения и, выведенные каллиграфическим почерком, прикношшвались к стенной газете, после чего с нескрываемым волнением Передрягин чаще обычного прохаживался мимо нее, покашливая. Именно Никон и уговорил Савелия выставить свои полотна на всеобщее обозрение, чтобы люди, вкусив Пищи духовной, могли посветлеть душой и сердцем. И случайный посетитель, чаще всего в обеденный перерыв, приходил полюбопытствовать на творения Варежкина.
   В неприметном углу зала стоял столик. На нем пылилась "Книга отзывов и пожеланий", представлявшая собою общую тетрадь в зеленой обложке. У Савелия бойко колотилось сердце, когда он ее раскрывал, особенно после очередного слета передовиков производства или профсоюзных деятелей. Да и как тут не волноваться, если собиралась тьма-тьмущая образованного и уважаемого люда. Но листы были чистыми, а игольное острие привязанного к ней карандашика так и оставалось девственным. Но Варежкин не унывал, так как еще в распашоночном возрасте уверовал в истину - на доброту всегда отзовется чья-то душа, а позже, уже будучи человеком взрослым, сказал себе: труд мой нужен, чтобы осветить чьи-то потемки.
   Никон не раз наблюдал, как Савелий, оглядываясь по сторонам, нерешительно открывал тетрадь - и сердце его дрогнуло. Как-то придя на работу, Передрягин написал то, над чем бился не один вечер-и что прерывало и без того тяжелый его сон.
   "На меня решительно произвели впечатление Ваши живописные картины. Они открывают Ваше отзывчивое сердце и могут сослужить пользу для человека. В них много желтой краски, которая символизирует солнце. Поэтому таким теплом веет от них. Спасибо Вам от всего рабочего сердца. Слесарь второго цеха".
   Далее шла неразборчивая подпись.
   В один прекрасный день Варежкин в который раз приблизился к заветному столику. За происходящим наблюдало недреманное око Передрягина. Савелий быстро прочитал написанное "Никон, воздадим тебе должное!", улыбнулся, перевернул страницу, захлопнул тетрадь и хотел было уйти, как вдруг заметил невысокую женщину, которая как вкопанная стояла возле одной из картин. Савелий, делая вид, что разглядывает полотна, краешком глаза посматривал на нее, но в конце концов не выдержал и подошел.
   - Вам понравилось? - громким от волнения голосом спросил Савелий,
   Женщина, а это была Сухарева, вздрогнула и обернулась.
   - Что вы сказали?
   - Вам... - Савелий на секунду запнулся, - вам... нравится? - Медленным движением головы он указал на картину.
   - А вам? - в свою очередь спросила Карина.
   - Не знаю... Мне показалось... Это... Это мок работы.
   Сухарева смутилась, - Признаться, я не люблю подобную живопись, после некоторого замешательства сказала Карина. - И название какое-то странное - "За Магнитной Стеной". Этот мальчик... Откуда вы его знаете?' На картине была изображена комната. По углам в напряженной позе сидели похожие на людей существа.
   Посредине - на волнистом изумрудно-фиолетовом фоне - вставшая на дыбы ослица с изумительным, почти иконописным, женским ликом. Над нею парили два пустых черных кресла. А в правом верхнем углу отчетливо виднелся портрет улыбающегося мальчонки в золотой раме.
   - От... куда знаю... - не сводя глаз с Карины, почти по слогам произнес Варежкин, - Видел... Его портрет... Он там висел на стене.
   - Где там? - Сухарева невольно подалась вперед.
   - За Стеной. Да, за Магнитной Стеной. Ночью. Еще падал снег, но потом прекратился...
   - Какая стена? Какой снег? - Невнятица, которую нес Варежкин, явно раздражала Карину. - Вы можете объяснить толком?
   - Эта картина... Я увидел ее во сне, даже не во сне. Это был не сон, а нечто иное. Я могу все рассказать. Рассказать с самого начала.
   Карина оглянулась. В зал вошли несколько человек.
   - Хорошо. Но только не здесь. Вот мой телефон, - Сухарева вынула из сумочки блокнот и быстро записала номер. - Непременно позвоните.
   Варежкин взял листок и нерешительно удалился, а Карина посмотрела ему вслед, на его налепьГй, мешковато сидящий пиджак, на брюки, не помнящие утюга, на его стоптанные башмаки, и снова вцепилась глазами в картину, точнее в ее правый верхний угол.
   4
   Надвигался Новый год, и вскоре Савелия попросили освободить помещение, Передрягин и тут пришел на выручку. Он выхлопотал на предприятии грузовик, помог справиться с картинами и долго тряс руку, желая житейских благ и творческих радостей, а когда вернулся в зал, то чуть было не прослезился при виде голых и осиротевших стен, а Варежкин тем временем ехал домой в продуваемом ветрами пальтеце, охраняя в кузове свои сокровища.
   Мелькали степенные строения, толкались прохожие, поблескивали витрины магазинов, пока не пошел знакомый район, где людей поменьше, улицы, поуже, дома пониже да и воздух попроще.
   К встрече Нового года Савелий почти не готовился.
   Купил маленькую елку (большая и в дверь не пролезет и согнется в три погибели, упершись в невысокий потолок), какие-то пестрые и веселые игрушки, и вся недолга. Когда куранты пробили двенадцать, Варежкин поднял стограммовик, наполненный напитком огненным и серьезным, чокнулся с приготовленным накануне белым холстом, натянутым на подрамник, пожелал ему и себе здравствовать, хлопнул содержимое и занюхал корочкой черного хлеба, тщательно натертой чесноком.
   Нутро быстро согревалось, в голове вспыхивали фантасмагории. Варежкин подошел к окну и увидел младенца, который с удивлением смотрел на него и пересыпал тоненькой струйкой из одной ладошки в другую золотистый и колючий песок.
   Проходили дни, заваленные делами, суматохой, будничными невзгодами и нервотрепкой.
   Недавно Савелий побывал у Сухаревой и теперь он то неподвижно лежал на промятой кушетке и, уставясь в потолок, выкуривал одну сигарету за другой, то вскакивал и нервно ходил взад и вперед, то снова ложился, вскакивал и подходил к окну, выходящему во двор, и как очумелый подолгу стоял возле него, словно пытаясь что-то вспомнить, что-то высмотреть в темных досках полуразвалившегося сарая.
   - Неужели мне все померещилось? Какая-то фатальная ошибка, галлюцинация, астральный бред.
   Самые невероятные догадки и предположения метались в воспаленных клетках мозга, не давали успокоиться, забыться, взять себя в руки. К тому же постоянно мозолили глаза отрешенно лежащие кисти и разбросанные как попало тюбики с красками. Савелий не выдержал и накрыл их газетой, а на недавно начатую картину набросил лохмотья - все, что осталось от его некогда любимой рубашки в горошек.
   - Какая-то чертовщина! - Савелий плюхнулся на кушетку, повернулся к стене и в который раз стал лихорадочно прокручивать встречу с Кариной.
   В тот день он тщательно отпарил брюки, приобрел в комиссионке недорогой пиджачишко, сходил в парикмахерскую, после чего, посмотрев на себя в зеркало, сказал: хорошо. И было утро, и был вечер; день шестой суббота. И Варежкин шел к Карине, и снег под ногами раскалывался на звезды.- Вначале она была приветливая. Улыбалась. Взяла цветы, правда, пальцы нервничали. Понять можно - волнение. Цветы поставила в молочную бутылку. А потом вдруг замкнулась. Почему?
   Варежкину вспомнились цветочные лотки, как он минут пятнадцать завороженно смотрел на стеклянные ящики в виде аквариумов, в которых горели свечи, как неловко было покупать стыдливые гвоздики - так покорно и смиренно они лежали.
   Цветы... С них-то все и началось. Была же ваза. Могла и в нее поставить. Подумаешь, какие-то пожухлые сосновые ветки. С год стоят - не меньше. Предложил выбросить - ни в коем случае. Поставить их в какую-нибудь трехлитровую банку - нет-нет, нельзя. Они должны стоять там. Стоп...
   Он вспомнил, что над сосновыми ветками, стоявшими на этажерке, белело пятно.
   Ваза с ветками ей чем-то дорога. Белое пятно. Скорее всего висела фотография. Но чья? Мужа? Любовника?
   Допустим, бросил, погиб. Память о нем? Смешно. Глупо.
   Да черт с ними, с этими ветками. При чем тут они...
   Карина... К ней шел. Спешил. Готовился. Все прахом.
   Карина... Какой сладкой горечью веет от этого имени.
   Карой и горечью. Спросил - как живешь. Сказала, что ничего интересного, что привыкла к однажды заведенному распорядку, что в прошлом... да стоит ли о нем говорить, и вдруг с пустого места: хочешь узнать - не замужем ли я? Мне муж не нужен, посторонний человек в доме - не нужен. Не хочу, чтобы кто-то нарушал мой быт. Однажды попытались перевоспитать - ничего не вышло. Впрочем, это так, прошлогодний снег, дым, кото... сжала пальцами виски. Переменил тему. Хорошая квартира, удачное место. Много простора за окнами.
   Ненавидяще посмотрела. Какой простор? Живешь, как в глуши. Раньше была квартира в центре, но дом поставили на капитальный ремонт. Разве нельзя вернуться назад? Привыкла. Хотя какая привычка. Все дело в другом, в другом... Снова сжала виски. Нельзя мне отсюда уезжать, нельзя. А вдруг вернется... все вернется - прежнее... Извини, я совсем развинтилась. Страшно болит голова. Вся неделя сумбурная, беготливая. Мне лучше прилечь. Подошла к дивану и согнала кошку.
   Обрывки воспоминаний набегали друг на друга, перекрещивались, кувыркались, пока их не подхватила головокружительная карусель и не слила в пеструю, неразрывную ленту.
   Наутро Варежкин встал свежим и бодрым. Тюбики и кисти очнулись от летаргического сна, когда Савелий, комкая, сорвал с них газету, а холст помолодел и задышал, освобожденный от наброшенных на него лохмотьев.
   - Кого нелегкая принесла?! - раздраженно сказала Карина и пошла открывать.
   На пороге стоял Варежкин с цветами и картиной.
   - Савелий! Наконец-то. Как в воду канул. Почему не звонил? - сбивчиво заговорила Сухарева, впуская Савелия. - Я уже разыскивать тебя собралась.
   - Я картину для тебя писал, - смущенно заговорил Варежкин, словно оправдываясь.
   - Картину... - Сухарева, словно спохватившись, быстро прикрыла дверь, ведущую в комнату. - Извини, у меня маленький беспорядок. Ты пока раздевайся, я сейчас приберу.
   Карина бочком юркнула в комнату, мигом сняла со стены фотографию и запрятала ее в шкаф. Затем, поправляя на ходу прическу и стараясь унять волнение, вошла в прихожую.
   Савелий протянул ей тюльпаны и стал причесываться.
   "Снова цветы... и снова некуда поставить", - подумала Карина.
   - Опять не знаешь, куда их определить? - улыбаясь, спросил Савелий.
   Карина слегка покраснела, пошла на кухню, и уже оттуда сказала: Проходи в комнату, я сейчас чайник поставлю.
   Когда она вернулась, Варежкин стоял возле этажерки и держал в руках картину.
   - Это еще что такое? Какая инфантильная композиция! - с расстановкой произнесла Сухарева.
   - Не узнаешь? Твой дом, твоя квартира.
   - Что-то непохоже.
   - Конечно, здесь, - он показал на холст, - многое выдумано, но по-другому я не умею.
   - Еще один выдумщик свалился на мою голову! Я то думала, что ты совсем другую принесешь картину, но..
   В дверь позвонили. Вместе с морозным воздухом в прихожую впорхнула Любаша.
   - А вот и я! Одной дома не сидится, а мы с тобой целую вечность не виделись! Ой, я, кажется, не вовремя. У тебя гости? - затараторила Любаша, увидев мужское пальто на вешалке.
   -Ничего, ничего. Заходи. Это мой знакомый художник. Подарок принес картину. - И на ухо добавила: - Какая-то ерунда, но не удобно отказываться.
   - Ну, здравствуйте. - Любаша, не скрывая любопытства, зашла в комнату. - Давайте знакомиться. Страсть как обожаю людей творческих, не от мира сего. - Любаша весело улыбнулась и протянула Савелию жаркую ладонь. Люба, можно и просто - Любаша, - она звонко рассмеялась.
   Принялись чаевничать.
   - Каринушка, как наши делишки? А вы, товарищ художник, не стесняйтесь, пейте, пейте чаек, мы немного посплетничаем с Кариночкой, - тараторила Любаша, добавляя Савелию горячего чаю, - хотя она и не любит пустяковых разговорчиков, но страсть как хочется почесать языком. Каринушка, что-то ты нос сегодня повесила. И молчаливая на редкость. А... понимаю. Но я только на минутку.
   - Любаша, перестань, Просто маленькие неприятности на работе.
   - А у тебя что-то изменилось... Ну, конечно, цветы! Как же я сразу не приметила! Их бы в вазу. Туда, где... - Любаша осеклась, - а где фотография? Ты что, уже разлюбила своего хорошенького племянника?
   - Решила протереть стекло, да и забыла повесить, - ответила Карина и опустила глаза.
   - Бог ты мой, а это что за штуковина? - Любаша указала пальчиком на стоявшую возле этажерки картину. - Это и есть подарок? Симпатичненько, И никак Гулена наша нарисована?
   Гулена, услышав свое имя, стала расфуфыриваться, обводить всех загадочным взглядом, выгибать спину, а затем, помпезно подняв хвост, продефилировала к этажерке, но вдруг ошалело замяукала, отскочила от картины и без проволочек забралась под диван. Любаша прыснула.
   - Даже кошка испугалась такого нагромождения, - промолвила Карина. Кис-кис, Гулена, иди ко мне.
   Через минуту из-под дивана сверкнули зеленые очи.
   Но дальше дело не продвинулось. Никакие уговоры не заставили Гулену покинуть свое убежище.
   Савелий почувствовал неловкость и решил, что пора и честь знать.
   - Спасибо за чай, за угощение. Я, пожалуй, пойду.
   - И не вздумайте. Вы не только хозяйку, но и меня обидите. Расскажите-ка лучше о своей картине. Вразумите нас, женщин. Ну, например, что это за волосы позади воображаемого дома? - полюбопытствовала Любаша.
   - Это... это ветер...
   - А что там за голубые пятна внизу?
   - Возле дома сирень растет. Вот она и расцвела.
   - Это зимой-то?!
   - При чем тут зима. - Варежкин пожал плечами. - Просто от комнаты, исходит потаенное тепло, Сирень и расцвела.
   - Ну что ж, вполне доходчиво, -- задумчиво произнесла Любаша. - Но почему же вы не нарисовали Карину? - с укоризной спросила Любаша и игриво обняла Сухареву. - Пускай бы она держала Гулену но коленях и они вместе смотрели бы на звезды, Варежпн поморщился.
   - Здесь все - Карина. Она и то, что ее окружает, - неразрывно. Варежкин непроизвольно сцепил пальцы рук. - Как бы вам объяснить?
   - Ты все хорошо объяснил, - сухо сказала Карина, - но я все равно ничего не пойму... Ты просто фантазер, Савелий. Почему бы тебе не писать то, что видят остальные? Вот чай - он и есть чай, нельзя же его изображать, допустим, простоквашей, - начала излагать свои мысли Сухарева, - Но я вижу именно так. Так мне подсказывает сердце, фантазия. Все предметы движутся, перемещаются, разговаривают друг с другом, ссорятся. Они - живые. У них свои радости и печали, свои заботы, свои неурядицы. Я вижу, что чашка готова лопнуть от злости, когда вливают в нее кипяток. Я вижу, как вазе хочется треснуть, рассыпаться, чтобы дать волю хотя бы этим сосновым веткам, как хочется ей лишиться дна, чтобы они проросли, пустили корни. И веткам неудобно в ней, они окольцованы, им хочется туда - на мороз, чтобы искриться, насыщать воздух своим дыханием. Мне видится...
   - Савелий, остановись, а то и мы привидимся тебе невесть чем, прервала его Карина.
   - Но мне кажется...
   - А мне ничего не кажется, - уже зло оборвала его Сухарева. - Спасибо за подарок. Я ценю твой труд, но не приемлю. Достаточно с меня видений и фантазий. Понятно? Достаточно! Я сыта ими по горло!
   - Каринушка, ты становишься жуткой злюкой. Ну, размечтался человек, ну, он так видит, ну и что? - вмешалась Любаша.
   - Гулена и та не выдержала этих видений. Вон, под диван залезла. А я человек. Что мне прикажешь делать? Что? Я спрашиваю? - Карина все больше и больше распалялась.
   - Вот что, милочка, возьми-ка себя в руки и перестань напускать на себя истерику! - одернула ее Любаша.
   Варежкин уже проклинал себя за то, что не в меру разговорился, Но в то же время в кладовых подсознания вертелась, не давала покоя мысль: почему так нервна Карина?
   Что ее раздражает, мучает? Тогда - цветы... Сейчас...
   Неужели какая-то картинка смогла ее вывести из себя?
   Впрочем, и с кошкой что-то неладное творится, точно картина источает какой-то эфирный яд, точно токи какие-то излучает. Но ведь с Любашей ничего не случилось. Хотя что с ней стрясется, с такой пышечкой-веселушечкой? Нет, надо что-то придумать. Но что? Выбросить?!
   - Не будем ссориться из-за чепухи, из-за картинки какой-то, - Савелий быстро встал. - Чушь все это.
   Варежкин схватил картину, резко открыл балкон и на глазах опешивших женщин вышвырнул ее. Любаша бросилась к балкону, но ее остановил протяжный стон Карины. Она обернулась и увидела, как Сухарева медленно сползает со стула. Савелий и Любаша кинулись на помощь.
   - Воды, быстрее воды! - выпалила Любаша.
   Савелий метнулся на кухню и, расплескивая воду, поднес стакан к губам Карины.
   - Что-то нервы у нее сдают в последнее время. Совсем полоумная стала, - проговорила Любаша. - Не знаю, что и делать. Я и так и этак, ничего не помогает, точно нечистый дух вселился в нее.
   Карина понемногу приходила в себя.
   - Уходи. -Немедленно... Я не могу тебя видеть, ты слышишь?!
   Если в первое время Карина была необходима Савелию как воздух, как глоток чистой, колодезной воды, то последняя встреча не то чтобы его омрачала, сделала ее образ менее притягательным, но что-то разрушила в его сознании, остудила огненную иглу, которая вонзилась в самую сердцевину его сущности, и постепенно клубящийся свет, которым он жил, стал гаснуть, и спокойное, холодноватое мерцание наполнило его плоть. Но одновременно и Карина стала приобретать очертания зыбкие, полуреальные и лишь изредка вспыхивали искорки ее ореола, и тогда Варежкин ощущал беспокойство, перекладывал вещи с места на место, словно стараясь себя и весь окружающий его мир привести в согласие, окунуться хотя бы на время в гармонию и плыть по ее спокойным волнам, по безмятежным холмам воспоминаний, забыв, что существует время, квадратные метры его каморки и тот изнурительный взрыв, имя которому - Карина.
   Наступила весна и можно бы дать ее приметы в виде давно прокисших ручьев, обрюзгшего снега и рыхлого и сероватого озерного льда. .Можно бы упомянуть и о потревоженных лесных чащобах, но каморка не выезжала на своих скрипучих половицах туда, где воздух, пронизанный переменным стоком, окатывал мурашками спину, грудь и виски.
   Варежкин просто отворил окно, чтобы дать сквозняку по-молодецки пройтись по всем затхлым уголкам и навести праздничный беспорядок в притихшем жилище. И сквозняк ворвался, словно почуяв добычу, и с маху принялся за работу. Савелий закрыл глаза и подставил лицо под ослепительный, напористый душ, в котором все перемешалось; отрывочные голоса жильцов, воробьиный галдеж, солнечные соринки и запах отсыревших досок. Кровь опрометчиво запульсировала в капиллярах и венах, но звон стекла, словно кто-то без оглядки рванул оконные рамы, стряхнул с Варежкина мощное оцепенение.
   Савелий обернулся - и не поверил своим глазам: в дверном проему стояла Карина в легком красном плащике и ее волосы путались и развевались на сквозняке.
   - Закрой окно, - спокойно сказала Карина.
   Савелий растерялся, но окно закрыл.
   - Я... я очень рад. Какими судьбами?
   - Не выдержала я, Савелий, вот и пришла, - сказала Карина, закрывая дверь.
   - Да что же ты стоишь, раздевайся! - Савелий погог Карине снять плащ и повесил его на гвоздик. - Проходи. Садись. Я рад, что ты пришла, - еще раз сказал Савелий, точно сам хотел убедиться в этом.
   - А здесь вполне уютно, - сказала Карина и села на кушетку.
   Жилье Савелия и вправду было довольно уютным.
   Недавно он развесил часть своих полотен, отчего сразу стало просторнее и светлее.
   - Даже не знаю, чем тебя угостить. Может, кофе? Или яичницу? У меня плитка хорошая, вмиг накалится.
   - Кофе, пожалуй, выпью, а больше ничего не надо, - как бы в пустоту сказала Сухарева и стала внимательно разглядывать картины.
   - Я не ожидал, что ты придешь.
   - И я не ожидала, - все с той же отсутствующей интонацией произнесла Карина.
   Савелий налил из термоса кофе, раскрыл пачку печенья и внимательно посмотрел на Карину.
   - Что ты так усердно картины разглядываешь? Почти все они были на выставке..,
   - Помню. Даже слишком хорошо помню, - Карина отпила глоток кофе.Поэтому и пришла.
   - Что-то я не совсем пойму.
   - А зачем понимать? Я тебе объясню. Все объясню, но сначала... Савелий, где ты видел мальчика? - Карина посмотрела в глаза Савелия.
   - Какого мальчика? - недоуменно спросил Варежкин.
   - Того - "За Магнитной Стеной".
   Карина отвела глаза и стала крутить перстень на безымянном пальце.
   - Хорошо, я расскажу, - Савелий встал и подошел к окну. - Но ты опять сочтешь меня выдумщиком... - Варежкин с минуту молчал, словно о чем-то раздумывая. - Я расскажу, но мне очень важно, необходимо, чтобы ты поверила...
   - Я поверю.
   Савелий потер пальцами лоб, вернулся на место; залпом выпил кофе, закурил сигарету и после нескольких глубоких затяжек стал медленно, чтобы ничего не упустить, рассказывать.