Я стоял в магазине электротоваров и раздумывал, что мне купить: ИВП или ИХП. ИВП — это портативный изменитель внешности, а ИХП — портативный изменитель характера. Изменитель характера стоил гораздо дороже, но не в деньгах было дело. Я считал, что характер у меня вполне сносный, а вот внешность... Хотя... Ведь считала же меня моя жена когда-то красивым парнем! А потом, наверное, привыкла или поняла, что это ей только казалось.
   Словом, я купил ИВП, размером чуть больше пачки сигарет, положил его в карман пиджака и вышел из магазина. Кажется, я еще и сам не очень понимал, зачем он мне нужен. Не дома же пользоваться им? Нет. Просто во мне назревал какой-то внутренний протест, взрыв. Я еще не знал, что сделаю, но уже исподволь готовил себя к этому.
   На улице шел снег, пушистый и легкий. Снежинки словно нехотя падали вниз. Я нажал кнопку портативного изменителя внешности и пожалел, что рядом нет зеркала, чтобы посмотреться в него. Мимо прошел Кондратьев из нашего отдела. Он был уже немного навеселе, хотя после окончания работы прошло всего сорок минут. В таком состоянии он привязывался ко всем своим знакомым, чтобы они составили ему компанию для продолжения уже начатого им занятия. И по тому, что он даже не узнал меня, я убедился, что внешность моя подверглась значительному изменению. Никаких неприятных ощущений, как и говорилось в паспорте приборчика, я не испытывал.
   Подошел троллейбус. Народу в нем было мало, и я сел на свободное сиденье у окна. Голова тупо болела от всевозможных совещаний и планерок в нашем СКБ. А придешь домой, что тебя там ждет? Нужно сходить купить картошки, подмести пол, просмотреть газета и журналы и засесть за телевизор. Жена будет готовить ужин. Потом и она на минуту присядет к телевизору, спросит, что там в газетах пишут, а сама даже не выслушает ответа. Да я и не отвечал на такие вопросы уже давно. Говорить нам не о чем. Мы настолько привыкли друг к другу, что даже не замечаем один другого.
   И вот тут-то мне и захотелось сделать что-нибудь не так. Не пойти, например, домой, а пригласить женщину, сидящую рядом со мной, в кино или ресторан. Влюбиться в нее, стоять вечерами под ее окнами, ждать встреч. Жене ведь все равно. Лишь бы деньги домой приносил да не приходил пьяный. Она ведь не расстроится, если даже и узнает. А что?! Сделаю!
   Я понимал, что никто со мной ни в кино, ни тем более в ресторан не пойдет. В лучшем случае воспримут как шутку, а в худшем — начнут звать милиционера. Да будь что будет! Я резко повернулся к женщине, сидящей рядом, и сказал:
   — Послушайте! Хотите, я приглашу вас в ресторан? Ей-богу, ничего плохого в этом нет.
   Женщина удивленно посмотрела на меня, и я узнал свою жену. Это было так неожиданно, что я на несколько секунд онемел. Но отступать было поздно, и я решил доиграть свою роль до конца. Тем более что изменитель внешности сделал меня неузнаваемым.
   — Или, может быть, вас дома муж ждет? — спросил я немного язвительно.
   — Нет, — спокойно сказала она. — Никто меня не ждет. Моему мужу все равно.
   — Тогда я вас приглашаю в ресторан.
   — Сразу в ресторан? — рассмеялась она. — Нет. В кино было бы еще можно. А вы сразу в ресторан.
   — Ну, тогда пойдемте в кино. Только вы не подумайте, что я донжуан какой. Просто домой идти не хочется.
   — Я понимаю, — сказала моя жена. — Мне тоже не хочется. Придешь — дома тишина, тоскливо...
   — Так не ходите!
   — Нет, нельзя. Нужно ужин приготовить. Ведь, кроме мужа, у меня еще дочь. В первый класс уже ходит... Извините, — сказала женщина. — Мне выходить на следующей остановке. До свидания.
   — Я провожу вас! — закричал я на весь троллейбус.
   — Не нужно. Еще увидит кто-нибудь и передаст вашей жене.
   — Но с вами так легко было разговаривать... и интересно.
   Моя жена как-то странно улыбнулась, но в это время троллейбус остановился, и она вышла. А я бросился следом, извиняясь перед теми, кого нечаянно толкнул. Я догнал ее и крикнул:
   — Подождите! Я пойду с вами, тем более что нам по пути.
   — Вы говорите это нарочно, — сказала она.
   — Нет, нет... Скажите хоть, как ваше имя?
   — Вероника.
   — А меня зовут Алексеем.
   Она была в короткой шубке и черных сапожках, с пушистым шарфом на голове. Ей отчего-то вдруг стало весело, и лишь раза два она задумывалась на мгновение, и на переносице появлялись морщинки. Она несла хозяйственную сумку, и я чуть ли не силой отобрал ее. Мы дошли до табачного магазина.
   — Все. Дальше меня провожать не нужно. Следующий дом — мой. До свиданья, Алексей.
   — Вероника, неужели я вас больше не увижу? Ну, назначьте мне свидание! Я буду ждать вас завтра возле кинотеатра в шесть часов вечера.
   — Нет, Алексей. Ничего из этого не выйдет.
   — А я все равно вас буду ждать! До свидания!
   Я отдал Веронике сумку, и она быстро ушла. А я завернул в табачный магазин, купил сигарет и двинулся домой. Возле дома я немного постоял и только потом вошел в подъезд, предварительно выключив свой изменитель внешности.
   Жена встретила меня стереотипной фразой:
   — Пришел?
   — Пришел, Вероника, — ответил я, и, когда чуть позже справился насчет ужина, она ответила так же стереотипно:
   — Нету ничего. Ходишь бог знает где да еще обеды спрашиваешь.
   — Ах, опять ты свое начала. В столовую буду ходить, если тебе жалко.
   — Ладно, — примирительно сказала Вероника. — Сходи-ка лучше за картошкой, а я пока мясо поставлю варить. Я сама недавно пришла.
   — Ленка на улице бегает? — строго спросил я.
   — На улице.
   Я взял сетку и пошел в магазин. Потом подметал пол, хлебал борщ, читая книгу, просматривал газеты, сидел у телевизора. Дочка наша уже легла спать. Вероника кончила свои домашние работы, устало опустилась на диван и спросила:
   — Что там в газетах пишут?
   Я, как обычно, не ответил, да она и не ждала от меня ответа. А я вдруг сказал:
   — Вероника, завтра я задержусь. У меня срочное дело.
   — Что еще за дело? — безразлично спросила жена.
   — Да так. С человеком одним надо встретиться.
   — Мне тоже надо, — вдруг сказала она.
   — Странно, ты же никуда обычно вечером не ходишь...
   — Ты тоже обычно сидишь вечером, уткнувшись в телевизор.
   — Да я ничего. Надо так надо. Только вот как Ленка одна дома будет?
   — Ой, да большая она уже! Обед на газовой плите сама разогревает.
   — Ну хорошо. А во сколько ты вернешься?
   — Не знаю точно. Может, в семь, может, позже.
   Вопреки своим правилам, я выгладил брюки. Вероника смотрела на меня удивленно.
   На следующий день без пятнадцати шесть я был уже около кинотеатра. Верный изменитель внешности, конечно, спокойно лежал в кармане. Я не очень-то верил, что Вероника придет на свидание. Мне и хотелось, чтобы она пришла, потому что я знал, она будет не такой, как дома, и в то же время я был немного оскорблен, задет, что моя жена ходит на свидание с кем-то другим. Ведь для нее я сейчас был, конечно, другим. И вот я стоял и ждал.
   Она все-таки пришла. Чуть раньше назначенного срока.
   Как истинный влюбленный, я бросился к ней навстречу.
   — Здравствуйте, Вероника! Я все боялся, что вы не придете.
   — Я просто случайно шла мимо и увидела вас, — ответила она, стараясь казаться рассеянной и безразличной. Но я-то знал, что случайно в этом районе города она не может оказаться.
   — А вот в кино я рас пригласить не могу, — сказал я. — Все билеты уже проданы. Если вы не будете против, то завтра я обязательно достану билеты. Соглашайтесь...
   — Не знаю, что и сказать, — ответила Вероника. — Я так давно не была в кино. Но дома-то что без меня будут делать?
   — А разве ваш муж не приглашает вас в кино, театр?
   — Это ему и в голову не приходит.
   — Вот скотина, — искренне сказал я.
   — Вы действительно так думаете? — спросила Вероника.
   — Да. Я так думаю.
   — Тогда я принимаю ваше предложение. А что мы будем делать сегодня?
   — Сегодня? На улице тепло. Можно просто побродить по Университетской роще, — сказал я. — И еще. Разрешите мне, пожалуйста, взять вас под руку.
   — А вы такой же, как и все, — сказала моя жена, но взять под руку разрешила.
   Мы долго гуляли по узеньким тропинкам Университетской рощи. Погода, что ли, тут виновата или лунный свет и искры на снегу? Но мне с Вероникой было удивительно хорошо. Она рассказала про свою школу, где преподавала историю, про учеников и товарищей, про директора и про подготовку к смотру художественной самодеятельности. Все в ее словах было интересным для меня. А говорила она увлекательно. Она была прирожденным рассказчиком.
   Я слегка прижал ее локоть к себе. Она вся напряглась, вырвала руку и сказала:
   — Алексей, ведите себя благоразумно.
   И мне стало стыдно, словно я пытался соблазнить чужую жену. А ведь сейчас мне так хотелось обнять ее за плечи и стоять, чуть-чуть покачиваясь, уткнувшись лицом в ее платок, и ничего не говорить, молчать.
   — Вероника, ради бога, извините меня, — сказал я. — Со мной что-то произошло. И мне так хочется обнять вас...
   Вероника холодно посмотрела на меня и сказала:
   — Почему бы вам это не проделывать со своей женой?
   — Почему? — задумчиво повторил я. — Если бы она этого хотела.
   — Значит, только потому, что ваша жена не хочет ваших объятий, вы и пригласили меня сюда?
   Я испугался. А вдруг она сейчас уйдет и никогда не будет больше этой ночи, этих деревьев, ее тихого голоса, скрипа шагов. Ничего больше не будет.
   — Вероника, — сказал я. — Мне хорошо с вами. И моя жена тут ни при чем. Не уходите. Пусть этот вечер будет счастливым.
   — Моему мужу тоже никогда не приходит в голову обнять меня, — вдруг сказала она. И я чуть не сел в снег.
   Она протянула мне руку, и мы побежали, как когда-то, лет десять назад, прямо по целине, проваливаясь чуть ли не по пояс, и даже упали в сугроб и долго барахтались, пытаясь выбраться. А когда наконец нашли аллею, то были все в снегу, как дед-мороз и снегурочка. Я отряхнул ее, но снег попал ей за воротник, и она смешно съежилась, полуоткрыв рот. Губы ее были совсем рядом, в трех сантиметрах от моего лица. И глаза у нее были закрыты, но я не осмелился поцеловать ее. Я боялся, что она рассердится и прогонит меня.
   Возвращались мы, взявшись за руки, как мальчишка и девчонка. Я проводил ее до подъезда. Мы стояли еще минут пять, потом она сказала:
   — Я замерзла. Уходите, Алексей.
   — Завтра в шесть. Там же. Не забудьте, Вероника, — сказал я.
   Она кивнула и убежала в подъезд. А я постоял еще немного, потом дошел до табачного магазина, купил там сигарет и вернулся домой. Перед дверями на лестничной клетке вытащил свой изменитель внешности, выключил его. И так мне захотелось швырнуть его куда-нибудь подальше или просто растоптать! Но почему Вероника дома со мной не такая, какой была сегодня в Университетской роще? Все из-за этого идиотского изменителя внешности. Но я не выбросил и не растоптал его. Пусть хоть ей будет хорошо.
   Когда я зашел в квартиру, Вероника что-то пела на кухне, но сразу же смолкла, увидев меня. Она уже переоделась в старенький халатик и домашние туфли. И вообще она стала обычной, какой я привык ее видеть всегда. Я тоже переоделся, напялив свое вылинявшее трико, висевшее на мне мешком, и заглянул на кухню.
   — Еще ничего не готово, — сказала Вероника машинально.
   Я взялся за газеты. Прибежала с улицы Ленка и тоже спросила ужин. Вероника рассердилась и крикнула мне, чтобы я сыграл с дочерью в шашки. Мы сыграли три партии, причем все три я проиграл. Я никогда не мог постичь премудрости этих шашек. Потом мы сели ужинать, и жена спросила:
   — Что нового на работе?
   — А-а, — сморщился я. — Все по-старому. А у тебя?
   — Что в школе может быть нового? — ответила она.
   И я подумал: действительно, ну что там может быть нового и интересного? За ужином, как обычно, нас развлекала Ленка. У нее был неистощимый запас историй, но ее иногда нужно было поддерживать, поддакивать, вставлять вопросы, удивленно вскидывать брови, а мне так хотелось плюхнуться в кресло перед телевизором.
   После ужина жена сказала:
   — Я завтра после работы задержусь часов до девяти. Ты бы помог на кухне. А то завтра некогда будет...
   — Да? — удивленно сказал я, и на мгновение сладко сжалось сердце: неужели и завтра возле кинотеатра она будет такой же чудесной, удивительной женщиной, как сегодня в Университетской роще. — А мне что же, дома прикажете сидеть?
   Я заметил, что она вдруг испугалась, а потом сказала сухо и неприязненно:
   — Можешь раз и посидеть.
   — Не могу, завтра много работы.
   — Так ты поможешь мне?
   Еще бы я не помог! Да я бы все сделал, чтобы увидеть ее завтра у кинотеатра. Вероника распределила обязанности, и мы быстро управились с делами.
   И снова на следующий день я ждал ее возле кинотеатра. Она пришла в хорошем настроении. У меня чуть ноги не подкосились, когда я увидел ее. Да и сам, я это чувствовал, стал не таким сутулым и серым, как дома. Я тоже хотел быть красивым, хотел нравиться ей.
   Я даже не запомнил, какой кинофильм показывали в тот вечер. Мы сидели в темном зрительном зале. Кто-то украдкой щелкал орехи, кто-то хрустел оберткой шоколада, некоторые вслух комментировали события, происходящие на экране, кто-то сдержанно храпел, а перед нами сидела парочка и целовалась в открытую. А я думал только о том, как бы мне осмелиться и взять ее ладонь в свою.
   Я осторожно протянул руку и нашел ее пальцы. Я чуть-чуть, едва заметно погладил их. Вероника вздрогнула. Тогда я взял ее руку в свою, и она позволила мне это. Потом она повернула ладонь вверх и сжала мои пальцы.
   Как я любил ее сейчас! Почему ее рука, которую я видел тысячи раз, сейчас привела меня в трепет? И ее едва заметный в темноте профиль, такой знакомый и такой необычный сейчас... Она вдруг погладила мою руку и прижалась к плечу. А я был счастлив. События, происходящие на экране, потеряли для меня всякий интерес. Я сидел и смотрел на ее лицо. Я любил ее.
   Из кинотеатра мы вышли оба притихшие. Надо было что-то сказать. А что? Вам понравился кинофильм? Нет. Таких вопросов я задавать был не намерен. Я просто обнял ее за плечи. Она попыталась вырваться, но только один раз. И когда я еще крепче прижал ее к себе, она повернула ко мне лицо и сказала как-то тихо, нерешительно, словно оправдываясь:
   — Глупая я...
   — Нет, — сказал я. — Ты чудесная. И если твой муж тебя не любит, то он просто дурак.
   — Алеша, не будем говорить об этом. Скажи лучше мне что-нибудь хорошее.
   — Вероника, моя милая. Все слова глупые. Разве скажешь, что творится у меня в душе. Как сказать, чтобы ты поверила? Ведь я люблю тебя.
   — Я знаю, Алеша. Но все равно говори. Говори.
   — Странность какая-то происходит. Ведь я вижу тебя всего третий раз, а уже не утерпел и объяснился в любви. Все в тебе какое-то необыкновенное. И слова, и лицо, и глаза, и ресницы, и мысли. Иногда мне кажется, что я знаю тебя много-много лет. А потом опомнюсь — да нет же, всего три дня как знакомы. Ну кто знает, как приходит любовь? У меня и жена, и дочь. А я вот хожу с тобой. И хотелось бы мне быть рядом с тобой всю жизнь. И каждый день мне было бы интересно с тобой. Ну скажи, ты хочешь, чтобы я любил тебя?
   — Хочу, — сказала Вероника. — Мне кажется, я всю жизнь ждала этих дней. Ну зачем жить, когда тебя никто не любит?.. Мне будто только что двадцать лет исполнилось... А вдруг все это сегодня и кончится? Я уже привыкла ко всему. И к тому, что меня муж не любит, и к работе, и к домашним делам. Это не тяготит, но и радости не приносит. А сейчас все взорвалось. Я приду домой и буду плакать. Ты такой ласковый и добрый. Я чувствую, что ты любишь меня. Неужели это пройдет? Мне так хорошо с тобой, что лучше бы я тебя не встречала. Нелогично, правда?
   — Правда. Только ну ее к черту, эту логику. С тобой хоть на край света.
   — Мне когда-то это же говорил мой муж. Десять лет с тех пор прошло. И край этот оказался так близко, что ему и одного шага не надо делать. Не надо идти.
   Я развернул ее к себе. Ну конечно! Она плакала.
   — Не плачь, Вероника. Это потому, что тебя муж не любит?
   — Я тебя люблю, Алеша. Не надо мне ни мужа, ни кого другого. Я тебя люблю. Не отпускай меня... И мне тоже кажется, что я знаю тебя давным-давно... Ну, поцелуй же меня!
   Мы стояли посреди тротуара и целовались. Мне было тридцать четыре года, а ей — тридцать два. Шел мягкий снег. И фонари на столбах огромными конусами света выхватывали этот снегопад из темноты. А мимо шли взрослые люди и всякие юнцы, молоденькие девушки и думали, наверное, про нас черт знает что.
   — Отпусти, — сказала Вероника. — Я вся задохнулась.
   — Я понесу тебя на руках, — сказал я.
   — Не дури.
   Но я все-таки поднял ее на руки, прошел два шага, поскользнулся и упал. Вероника засмеялась, она не сердилась на меня.
   — Эх, Алеша. Лет десять назад нужно было носить на руках.
   — Ай-яй-яй! — сказал какой-то прохожий. Это потому, что мы все сидели на снегу.
   — Извините, — рассмеялся я. — Сейчас поднимемся. — Мы поднялись и пошли дальше. И через каждые десять шагов я останавливался и целовал ее в губы, в щеки, в замерзший нос и ресницы. Она не противилась. Она хотела этого.
   Так мы дошли до нашего подъезда.
   — Алеша, уходи, — сказала моя жена. — Мне все-таки нужно домой. Муж придет, сразу есть захочет. Да и Леночка одна... Уходи.
   — Нет, я не отпущу тебя. Мне плохо без тебя. Я же умру без тебя.
   — Ну хорошо. Еще пять минут.
   Мы простояли полчаса. И мне никогда не было так хорошо. Может быть, только тогда, когда я поцеловал ее в первый раз. Мы познакомились Первого мая. А через неделю я поцеловал ее. И она не отшлепала меня по щекам, не прогнала, не сделала вид, что я обидел ее. И тогда мы простояли до утра, и слов было сказано мало, только самые нужные. Да и некогда было говорить. Потом мы поженились. И вот прошло уже столько лет...
   — Ты замерз? — спросила Вероника.
   — Нет, нет. Я нисколько не замерз.
   — Пошли в подъезд. Здесь столько прохожих.
   В подъезде было темно, какая-то парочка метнулась вверх. Здесь было тепло, но все равно я распахнул пальто, расстегнул ее шубу и прижал Веронику к себе. Она то принималась плакать, и тогда я целовал ее мокрые глаза, и она успокаивалась, то вдруг начинала гладить своими теплыми ладонями мое лицо, и я боялся шелохнуться, чтобы не спугнуть ее нервные пальцы.
   Потом она резко вырвалась и сказала:
   — Все. Уходи.
   — Где я завтра увижу тебя?
   — Алеша, ты действительно еще хочешь видеть меня? Я тебе не надоела?
   — Что ты говоришь?! — замахал я на нее руками. — Как только в голову-то тебе это пришло?
   — Давай встретимся в Лагерном саду, — сказала моя жена. — Завтра суббота. Леночка уйдет во вторую смену в школу. Давай в двенадцать.
   — Спасибо, милая.
   — Ну а теперь иди. Тебя, наверное, дома ждут... Иди, иди...
   Она убежала, и я снова вышел на улицу и направился к табачному магазину. Но на этот раз он был уже закрыт.
   Прохожие удивленно смотрели на меня. А мне и самому сейчас казалось, что я похож на ходячий эталон счастья.
   Я выключил изменитель внешности и открыл дверь квартиры. Тишина. Леночка уже спала. Я включил свет. Из кухни вышла Вероника. В стареньком халатике, какая-то маленькая, с заплаканными глазами.
   — Ты где это бродишь до полуночи? — спросила она меня.
   Вот она какая спокойная. А ведь только что целовала меня в подъезде. Нет. Любить мужа, очевидно, нет смысла. Меня как обухом по голове стукнули. Ведь она и целовала и любила не меня, а того, другого Алешку. На меня она и взглянуть ласково не хочет. Я почувствовал, как снова ссутулилась моя спина, и я стал серым-серым, скучным-прескучным.
   Я нехотя сказал:
   — На работе задержался. Испытания заели...
   — Испытания заели! — вдруг крикнула жена. — А на лице у тебя тоже испытания?!
   — Что, что у меня на лице? — испугался я.
   — Посмотрись в зеркало!
   Я так и сделал. Все лицо у меня было покрыто следами губной помады. Да-а... Исцеловали меня крепко.
   — Господи, ну что же делать? — Вероника чуть не плакала. — Ну зачем ты говоришь, что был на работе? У тебя ведь женщина есть! Зачем ты так?
   Все ясно. Все эти три дня она, конечно, не узнавала меня, теперь мне не оправдаться. И я взорвался:
   — Послушай, дорогая. Ведь это же твоя помада! Ты не узнала меня, потому что я купил изменитель внешности. Ты меня не любишь. Это я, я тебя люблю! Три дня счастья — это, наверное, очень много для меня.
   — Какой еще изменитель внешности? — удивленно спросила она.
   — Вот такой. — Я достал из кармана пластмассовую коробочку. — Вот я перед тобой обычный, давно надоевший, скучный, некрасивый. А вот я нажимаю кнопку и становлюсь красавцем, которого ты сегодня и целовала в подъезде. Теперь поняла?
   — Поняла, — засмеялась она. — Ты посмотрись в зеркало.
   — Нечего мне смотреться. Все и так известно.
   Но она все-таки настояла, и я взглянул в зеркало. На меня смотрело все то же лицо, мое собственное. Изменитель внешности был неисправен.
   — И ты все время знала, что я — это я?
   — Конечно, знала. Удивилась только сначала, что это с тобой произошло... Алешка, так, значит, счастье еще будет?
   — Будет, Вероника. Есть уже.
   — Ага! Значит, сначала вы ходите весь вечер где-то, а потом целуетесь! — Это Ленка появилась в дверях спальной комнаты. Она была в ночной рубашке и босиком.
   — Лена, марш спать! — скомандовал я.
   — Ага! Я спать, а вы тут целоваться будете!
   — Ну ладно, — сдался я. — Давайте пить чай. А потом устроим танцы.
   Мы занялись приготовлением чая. И всем было хорошо и весело.
   — Кого это мы спугнули в подъезде? — спросил я у Вероники.
   — Они целовались? — строго спросила Леночка.
   — Кажется, да, — замялся я.
   — Тогда это были Медведевы.
   — Медведевы? — удивилась Вероника. Да и я не поверил:
   — Им же ведь уже по сорок лет!
   — Ну и что же, — сказала Леночка. — Если они любят друг друга.
   Мы с Вероникой понимающе переглянулись.
   А на другой день я вскрыл злополучный изменитель внешности. Этого можно было и не делать, достаточно было взглянуть на паспорт приборчика. Он был выпущен тридцатого ноября. А уж я-то знал, что выпускают некоторые заводы тридцатого ноября.
   Потом Леночка ушла в школу, а мы с Вероникой отправились в Лагерный сад. Мы очень спешили на свидание друг с другом.