Страница:
Артур Конан Дойл
СООБЩЕНИЕ ХЕБЕКУКА ДЖЕФСОНА
В декабре 1873 года английский корабль «Божья благодать» вошел в Гибралтар, ведя на буксире бригантину «Святая дева». Покинутая командой бригантина была обнаружена на 38°40' северной широты и 17°15' западной долготы. Этот случай породил в то время немало разных толков и возбудил всеобщее любопытство, которое так и осталось неудовлетворенным. Подробности дела изложены в обстоятельной статье, опубликованной в «Гибралтарском вестнике». Желающие могут ознакомиться с ней в номере от 4 января 1874 года, если мне не изменяет память, а для тех, кто не имеет такой возможности, я приведу наиболее существенные выдержки из нее.
«Мы побывали на брошенном корабле «Святая дева», – пишет анонимный автор, – и подробно расспросили офицеров «Божьей благодати», надеясь получить от них какие-нибудь сведения, проливающие свет на эту загадку. По мнению всех опрошенных, «Святая дева» была оставлена командой за несколько дней, а может быть, и недель, до того, как ее обнаружили. В судовом журнале, найденном на корабле, говорится, что бригантина 16 октября вышла из Бостона, направляясь в Лисабон. Однако журнал велся от случая к случаю и содержит лишь весьма скудные сведения. В записях не встречается упоминаний о дурной погоде, окраска судна имеет свежий вид, такелаж ничуть не пострадал, и приходится отвергнуть предположение, что оно покинуто из-за полученных повреждений. Корпус корабля совершенно не пропускал воду. Никаких следов борьбы или насилия над командой не обнаружено, и совершенно непонятно, чем вызвано исчезновение экипажа.
На бригантине находилась женщина: в каюте найдена швейная машина и отдельные предметы женского туалета. Они принадлежали по всей вероятности жене капитана – в судовом журнале упоминается, что она сопровождала мужа. В доказательство того, что погода благоприятствовала плаванию бригантины, можно привести следующую деталь: на швейной машине лежала катушка шелковых ниток, которая даже при небольшой качке, конечно, скатилась бы на пол.
Все лодки оказались целыми и висели на своих местах, на шлюп-балках, а груз – свечное сало и американские часы – сохранился в неприкосновенности. На баке, среди различного хлама, обнаружен старинный меч искусной работы. На его стальном клинке виднеются какие-то продольные полосы, словно меч не так давно вытирали. Оружие было доставлено в полицию, которая передала его для исследования доктору Монегену. Результаты исследования пока не известны.
В заключение отметим, что, по мнению капитана «Божьей благодати» Дальтона – опытного и сведущего моряка, – «Святая дева» брошена командой довольно далеко от того места, где она была обнаружена, поскольку в тех широтах проходит мощное течение, зарождающееся у берегов Африки. Вместе с тем он признал, что теряется в догадках и не в состоянии-предложить никакого сколько-нибудь удовлетворительного объяснения этой истории. Полное отсутствие каких-либо определенных данных заставляет опасаться, что судьба команды «Святой девы» останется одной из тех многочисленных тайн, хранимых морскими безднами, которые не будут разгаданы до наступления судного дня, когда море отдаст своих мертвецов. Если, как есть основания предполагать, было совершено преступление, трудно надеяться, что виновных постигнет заслуженная кара».
В дополнение к этой выдержке из «Гибралтарского вестника» приведу телеграмму из Бостона. Она обошла все английские газеты и содержит все, что удалось узнать о «Святой деве». Вот ее текст:
«Святая дева», бригантина водоизмещением в 170 тонн, принадлежала фирме бостонских импортеров вин «Уайт, Рассел и Уайт». Капитан Д.У.Тиббс – старый служащий фирмы, человек испытанной честности и бывалый моряк. Его сопровождала жена в возрасте тридцати одного года и младший сын трех лет. Команда состояла из семи матросов, включая двух негров, и юнги.
На бригантине было три пассажира, в том числе крупный бруклинский специалист по туберкулезу легких – доктор Хебекук Джефсон. Он известен также как поборник освобождения негров, особенно на первом этапе деятельности аболиционистов. Его памфлет «Где твой брат?», опубликованный перед началом гражданской войны, оказал большое влияние на общественное мнение. Другими пассажирами были бухгалтер фирмы мистер Д.Хертон и мистер Септимиус Горинг, мулат из Нью-Орлеана.
Расследование не смогло пролить свет на судьбу этих четырнадцати человек. Смерть доктора Джефсона не пройдет незамеченной в политических и научных кругах».
Я изложил в интересах публики все, что до сих пор было известно о судьбе «Святой девы» и ее команды, так как за прошедшие десять лет разгадать эту тайну не удалось никому. Теперь я берусь за перо с намерением рассказать все, что знаю о злополучном плавании бригантины. Я считаю своим долгом выступить с этим сообщением и спешу это сделать, ибо у меня есть основания думать, что в скором времени я уже не в силах буду писать: я наблюдаю у себя зловещие симптомы, которые хорошо изучил на других. В виде предисловия к моему рассказу позвольте заметить, что я, Джозеф Хебекук Джефсон, доктор медицины Гарвардского университета и бывший консультант Самаритянской клиники в Бостоне.
Многие, конечно, удивятся, почему я до сих пор не давал о себе знать и почему никак не реагировал на появление различных догадок и предположений. Если бы оглашение известных мне фактов в какой-то мере помогло правосудию, я без колебания решился бы на это. Но у меня не было такой уверенности. Я попытался рассказать обо всем одному английскому чиновнику, но встретил такое оскорбительное недоверие, что решил больше не подвергать себя подобному унижению.
И все же я могу извинить невежливость ливерпульского мирового судьи, когда вспоминаю, как отнеслись к моему рассказу мои собственные родственники. Они знали мою безупречную честность, но выслушивали меня со снисходительной улыбкой людей, решивших не противоречить сумасшедшему. Я поссорился со своим шурином Джоном Ванбургером, усомнившимся в моей правдивости, и твердо решил предать дело забвению. Только настойчивые просьбы моего сына заставили меня изменить свое решение.
Мой рассказ станет более понятным, если я коротко остановлюсь на своем прошлом и приведу два-три факта, которые проливают свет на последующие события.
Мой отец Вильям К.Джефсон, один из наиболее уважаемых жителей Лоуелла, был проповедником секты «Плимутские братья». Как и большинство пуритан Новой Англии, он был решительным противником рабства. Именно он внушил мне отвращение к рабству, которое я сохранил на всю жизнь. Еще будучи студентом медицинского факультета Гарвардского университета, я стал известен как сторонник освобождения негров. Позднее, получив ученую степень и купив третью часть практики доктора Уиллиса в Бруклине, я, несмотря на свою занятость, уделял много времени дорогому мне делу. Мой памфлет «Где твой брат?» («Свербург, Листер и Кo », 1859) вызвал значительный интерес.
Когда началась гражданская война, я покинул Бруклин и провел всю кампанию в рядах 113-го нью-йоркского полка. Я участвовал во второй битве при Бул Ране и в сражении при Геттисберге. Затем в бою под Антиетамом я был тяжело ранен и, вероятно, умер бы на поле сражения, если бы не великодушие джентльмена по фамилии Мюррей, по распоряжению которого меня перенесли в его дом и окружили вниманием и заботой. Благодаря его милосердию и заботливому уходу его черных слуг я вскоре мог, опираясь на палку, передвигаться по территории плантации. Именно в дни моего выздоровления произошел случай, непосредственно связанный с моим дальнейшим повествованием.
Во время болезни за мной особенно заботливо ухаживала старая негритянка. По-видимому, она пользовалась большим авторитетом среди других негров. Ко мне она относилась с исключительным вниманием. Как-то старая негритянка в разговоре со мной обронила несколько слов, из которых я понял, что она слыхала обо мне и признательна за то, что я защищаю ее угнетенный народ.
Однажды, когда я сидел один на веранде и, греясь на солнце, размышлял, не следует ли мне вернуться в армию Гранта, я с удивлением увидел, что ко мне подходит эта старуха. Негритянка осторожно оглянулась по сторонам, проверяя, нет ли кого поблизости, порылась у себя на груди в складках платья и достала замшевый мешочек, который висел у нее на шее на белом шнурке.
– Масса, – сказала она хриплым шепотом, нагнувшись к моему уху, – я скоро умру. Я очень старый человек. Скоро меня не будет на плантации масса Мюррея.
– Вы можете еще долго прожить, Марта, – ответил я. – Вы же знаете, что я доктор. Если вы нездоровы, скажите, что у вас болит, и я постараюсь вылечить вас.
– Я не хочу жить, я хочу умереть. Скоро я буду вместе с небесным владыкой… – И она разразилась одной из тех полуязыческих напыщенных тирад, к которым порой бывают склонны негры. – Но, масса, у меня есть одна вещь, которую я должна кому-то оставить. Я не могу взять ее с собой за Иордан. Это очень ценная вещь, самая ценная и самая священная на свете. Она оказалась у меня, бедной черной женщины, потому, что мои предки были, наверно, великие люди у себя на родине. Но вы не можете понять этого так, как понял бы негр. Мне передал ее мой отец, а к нему она перешла от его отца, но кому же я передам ее теперь? У бедной Марты нет ни детей, ни родных, никого нет. Вокруг себя я вижу только дурных негров и глупых негритянок – никого, кто был бы достоин этого камня. И я сказала себе: вот масса Джефсон, который пишет книги и сражается за негров. Он, должно быть, хороший человек, и я отдам камень ему, хотя он белый и никогда не узнает, что это за камень и откуда он.
С этими словами старуха пошарила в замшевом мешочке и достала из него плоский черный камень с отверстием посредине.
– Вот, возьмите, – сказала она, почти силой вкладывая камень мне в руку. – Возьмите. От хорошего никогда вреда не будет. Берегите его и не потеряйте! – И с предостерегающим жестом старуха заковыляла прочь, озираясь по сторонам, чтобы удостоверяться, что за нами никто не наблюдает.
Серьезность старой негритянки не произвела на меня особого впечатления, наоборот, скорее позабавила, и во время ее тирады я не рассмеялся только потому, что не хотел ее обидеть. Когда она ушла, я внимательно рассмотрел полученный предмет. Это был очень черный, исключительно твердый камень овальной формы – именно такой плоский камень человек выбирает на морском берегу, когда ему захочется бросить его подальше. У камня были закругленные края, в длину он имел три дюйма, а в ширину – посредине – полтора. Особенно курьезной показалась мне форма камня: на его поверхности виднелось несколько хорошо заметных полукруглых бороздок, что придавало ему поразительное сходство с человеческим ухом. В общем, мое приобретение заинтересовало меня, и я решил при первой же возможности показать его в качестве геологического образца своему другу, профессору Шредеру из Нью-Йоркского института. Пока же я сунул камень в карман и, уже не думая о нем, поднялся со стула и пошел прогуляться по аллеям.
К тому времени моя рана уже почти зажила, и вскоре я распрощался с мистером Мюрреем. Победоносные армии северян наступали на Ричмонд. Мои услуги не требовались, и я возвратился в Бруклин. Здесь я возобновил свою медицинскую практику, а затем женился на второй дочери известного резчика по дереву Джосайя Ванбургера. За несколько лет мне удалось приобрести обширные связи и хорошо зарекомендовать себя как специалиста по туберкулезу легких. Я все еще хранил странный черный камень и часто рассказывал, при каких любопытных обстоятельствах получил его. Профессор Шредер, которому я показал камень, очень заинтересовался не только самим образцом, но и его историей. По словам профессора, это был осколок метеорита, а свое сходство с ухом он приобрел в результате искусной, очень тщательной обработки. Неизвестный мастер проявил тонкую наблюдательность и высокое мастерство, сумев передать мельчайшие детали человеческого уха.
– Я не удивился бы, – заметил профессор, – если бы оказалось, что камень отбит от большой статуи. Но мне совершенно непонятно, как удалось с таким мастерством обработать столь твердый материал. Если где-то действительно имеется статуя, у которой отбита эта часть, мне бы очень хотелось взглянуть на нее!
В то время и я думал точно так же. Но позднее мне пришлось изменить свое мнение.
Следующие семь-восемь лет моей жизни прошли спокойно, без всяких событий. Вслед за весной наступало лето, после зимы – весна, не внося никаких перемен в мои повседневные занятия. В связи с расширением практики я взял в качестве партнера Д.С.Джексона на одну четвертую часть дохода. Но все же напряженная работа сказалась на моем здоровье, и я почувствовал себя так плохо, что по настоянию жены решил посоветоваться со своим коллегой по Самаритянской клинике доктором Каванагом Смитом. Этот джентльмен, осмотрев меня и обнаружив, что у меня несколько уплотнена верхушка левого легкого, порекомендовал мне пройти курс лечения и отправиться в длительное морское путешествие.
Я по натуре человек непоседливый, и, естественно, мысль о морском путешествии пришлась мне по душе. Вопрос был окончательно решен во время встречи с молодым Расселом из фирмы «Уайт, Рассел и Уайт». Он предложил мне воспользоваться одним из кораблей его отца – «Святой девой», которая вскоре должна была отплыть из Бостона.
– «Святая дева» – небольшое, но удобное судно, – сказал он, – а капитан Тиббс – превосходный человек. Морское плавание окажется для вас лучшим лекарством.
Я придерживался такого же взгляда и охотно принял предложение.
Вначале предполагалось, что жена отправится вместе со мной. Однако она всегда плохо переносила морские путешествия, а так как на этот раз у нас были еще и другие важные основания не подвергать ее здоровье риску, мы решили, что она останется дома. Я не религиозный и не экспансивный человек, но как я благодарю небо, что не взял ее с собой!
Со своей практикой я расставался без всяких опасений, поскольку мой партнер Джексон был надежный и трудолюбивый человек.
Я прибыл в Бостон 12 октября 1873 года и сразу же направился в контору фирмы, решив поблагодарить ее владельцев за оказанную мне любезность. В ожидании приема я сидел в бухгалтерии, когда слова «Святая дева» внезапно привлекли мое внимание. Я оглянулся и увидел высокого худого человека, который, облокотившись на барьер полированного красного дерева, спрашивал о чем-то одного из служащих. Неизвестный стоял боком ко мне, и я заметил в нем сильную примесь негритянской крови. Это был, очевидно, или квартерон, или даже мулат. Его изогнутый орлиный нос и прямые гладкие волосы говорили о родстве с белыми, в то время как черные беспокойные глаза, чувственный рот и сверкающие зубы указывали на африканское происхождение.
Незнакомец производил неприятное, почти отталкивающее впечатление, особенно при взгляде на его болезненно-желтое, обезображенное оспой лицо. Но когда он говорил, его изысканные выражения в сочетании с мягким, мелодичным голосом доказывали, что перед вами образованный человек.
– Я хотел задать несколько вопросов о «Святой деве», – повторил он, наклоняясь к конторщику. – Она отплывает послезавтра, не так ли?
– Да, сэр, – с необычайной вежливостью ответил молодой конторщик, впавший в благоговейный трепет при виде крупного бриллианта, сверкавшего на манишке незнакомца.
– Куда она направляется?
– В Лиссабон.
– Сколько на ней команды?
– Семь человек, сэр.
– Есть пассажиры?
– Да, двое. Один из наших молодых служащих и доктор из Нью-Йорка.
– А джентльменов с Юга на корабле нет? – поспешно спросил незнакомец.
– Нет, сэр.
– Найдется место еще для одного пассажира?
– Можно разместить еще трех пассажиров, – ответил конторщик.
– Я еду, – решительно заявил квартерон. – Я еду и покупаю место немедленно. Пожалуйста, запишите: мистер Септимиус Горинг из Нью-Орлеана.
Конторщик заполнил бланк и передал его незнакомцу, указав на пустое место внизу. Когда мистер Горинг наклонился над бланком, чтобы расписаться, я с ужасом заметил, что пальцы на его правой руке обрублены и он держит перо между большим пальцем и ладонью. Я видел тысячи убитых на войне, много раз присутствовал при различных хирургических операциях, но ничто не вызывало у меня такого отвращения, как эта огромная, коричневая, похожая на губку рука с единственным торчащим пальцем. Между тем квартерон довольно ловко и быстро расписался, кивнул конторщику и не спеша вышел. Как раз в эту минуту мистер Уайт сообщил, что готов принять меня.
В этот же вечер я отправился на «Святую деву», осмотрел свою каютку и нашел ее исключительно удобной, принимая во внимание небольшие размеры корабля. Для мистера Горинга, которого я видел утром, предназначалась каюта рядом с моей. Напротив находилась каюта капитана и каюта мистера Джона Хертона, ехавшего по делам фирмы. Каюты были расположены по обеим сторонам коридора, который вел с верхней палубы в кают-компанию. Это была уютная, со вкусом отделанная комната, обшитая панелями из дуба и красного дерева, с удобными кушетками и дорогим брюссельским ковром.
Я остался вполне доволен и своим помещением и самим капитаном Тиббсом – грубовато-добродушным моряком с громким голосом и простыми манерами. Он бурно приветствовал меня на борту своего корабля и уговорил распить бутылку вина в его каюте. Капитан сообщил, что берет с собой в рейс жену и младшего сына и надеется при благоприятных условиях прибыть в Лиссабон через три недели.
Мы провели время в приятной беседе и расстались добрыми друзьями. Тиббс предупредил меня, что я должен быть на судне на следующее утро, так как он уже закончил погрузку и намеревается отплыть с полуденным отливом. Я вернулся в гостиницу, где меня ожидало письмо жены, и утром, после освежающего сна, отправился на корабль.
Теперь я приведу выдержки из дневника, который стал вести, чтобы немного скрасить однообразие длительного плавания. Пусть кое-где стиль его покажется бесцветным, зато могу поручиться за точность всех приводимых мною фактов, так как добросовестно вел свои записи изо дня в день.
16 октября. Отчалили в половине третьего и с помощью буксира вышли в залив. Здесь буксирное судно покинуло нас, и мы, поставив все паруса, поплыли со скоростью около девяти узлов в час. Я стоял на корме и наблюдал, как тает на горизонте низменное побережье Америки, пока вечерняя дымка не скрыла его из виду. Лишь одинокий красный огонь продолжал ярко мерцать позади, отражаясь на воде длинной, напоминающей кровавый след полосой. Сейчас, когда я пишу, мне все еще виден этот огонь, хотя он и уменьшился до размеров булавочной головки.
У капитана плохое настроение, так как в последний момент его подвели два матроса из команды «Святой девы» и он вынужден был нанять двух негров, случайно оказавшихся на причале. Исчезнувшие матросы были верные и надежные люди. Они совершили с капитаном не один рейс, и потому их неявка не только рассердила, но и озадачила его. Там, где команда из семи человек должна обслуживать не такой уж маленький корабль, потеря двух опытных матросов – дело серьезное. Негры могут, конечно, постоять у штурвала или вымыть палубу, но в плохую погоду на них рассчитывать не приходится.
Наш кок – тоже негр, а с мистером Септимиусом Горингом едет маленький черный слуга, так что мы представляем собой довольно пестрое общество. Бухгалтер Джон Хертон, видимо, будет приятным членом нашей компании – это жизнерадостный, веселый молодой человек. Странно, до чего мало общего между богатством и счастьем! Хертону еще предстоит завоевать свое место под солнцем, он едет искать счастье в далекой стране, но его можно назвать счастливейшим из смертных. Горинг, если я не ошибаюсь, богат, я тоже не беден, но я знаю, что у меня больные легкие, а Горинг, если судить по его лицу, чем-то глубоко озабочен. И мы оба выглядим неважно по сравнению с нищим, но беззаботным конторщиком.
17 октября. Сегодня утром на палубу впервые вышла миссис Тиббс – бодрая, энергичная женщина с ребенком, который не так давно научился ходить и лепетать. Хертон сразу же набросился на него и утащил к себе в каюту, где обязательно заронит в желудок ребенка диспепсию. (Какими циниками делает нас медицина!).
Лучшей погоды по-прежнему желать нельзя, а с юго-запада дует свежий попутный бриз. Корабль идет так плавно, что его движение было бы трудно заметить, если бы не скрип снастей, хлопанье надуваемых ветром парусов и длинный пенистый след за кормой. Все утро мы прогуливались с капитаном на шканцах. Прогулка ничуть не утомила меня, из чего я заключил, что бодрящий морской воздух уже оказал благотворное влияние на мои легкие. Тиббс – хорошо осведомленный человек, и у нас завязался интересный разговор о наблюдениях Маури над океанскими течениями. После беседы мы спустились в его каюту просмотреть книгу, о которой шла речь. Здесь, к удивлению капитана, мы застали Горинга, хотя обычно пассажиры не могут заходить в «святая святых» корабля без специального приглашения. Он извинился за свое вторжение, сославшись на незнание судовых порядков, а добродушный моряк только посмеялся над этим случаем и попросил Горинга оказать нам честь и остаться в нашей компании.
Горинг показал на открытый им ящик с хронометрами и заявил, что он любовался ими. По-видимому, он был знаком с математическими инструментами, так как сразу же определил, какой из трех хронометров наиболее надежен, и даже назвал стоимость каждого, допустив ошибку всего лишь в несколько долларов. Он поговорил с капитаном о магнитном отклонении, а когда мы вернулись к теме об океанских течениях, обнаружил глубокое знание и этого предмета. В общем, при более близком знакомстве он производит несколько лучшее впечатление, чем с первого взгляда, и, несомненно, это культурный и воспитанный человек. Приятный голос Горинга гармонирует с его речью, но никак не вяжется с его внешностью.
В полдень было установлено, что мы прошли двести двадцать миль. К вечеру ветер настолько усилился, что первый помощник капитана в предвидении неспокойной ночи приказал вязать рифы на марселях и брамселях. Я заметил, что барометр упал до двадцати девяти дюймов. Надеюсь, наше плавание не окажется тяжелым: я плохо переношу качку, и мое здоровье, вероятно, только ухудшится от путешествия в штормовую погоду, хотя я питаю величайшее доверие к морскому искусству капитана и к прочности корабля.
После ужина играл с миссис Тиббс в крибедж, а Хертон исполнил для нас несколько пьес на скрипке.
18 октября. Мрачный прогноз вчерашнего вечера не оправдался. Ветер опять стих, и сейчас мы дрейфуем среди округлых, невысоких волн. Порывистый ветерок рябит поверхность моря, но не в силах надуть паруса. Воздух холоднее, чем вчера, и я надел толстую шерстяную фуфайку, которую связала для меня жена.
Утром ко мне в каюту заходил Хертон, и мы выкурили с ним по сигаре. Он припоминает, что видел Горинга в 1869 году в Кливленде, штат Огайо. Как и сейчас, он производил тогда загадочное впечатление. Он разъезжал без всякой видимой цели и избегал говорить о своих занятиях. Этот человек интересует меня в психологическом отношении. Сегодня утром во время завтрака я внезапно ощутил смутное чувство неловкости, какое испытывают некоторые люди, когда на них кто-нибудь пристально смотрит. Я быстро поднял голову и встретил напряженный, почти свирепый взгляд Горинга, но выражение его глаз мгновенно смягчилось, и он бросил какое-то тривиальное замечание о погоде. Странно: по словам Хертона, почти такой же случай произошел с ним вчера на палубе.
Я замечаю, что Горинг во время прогулок часто разговаривает с матросами-неграми. Мне нравится эта черта. Обычно метисы игнорируют своих черных сородичей и относятся к ним с еще большей нетерпимостью, чем белые. Его черный паж, по-видимому, предан своему хозяину, следовательно, Горинг относится к нему хорошо. Словом, этот человек представляет любопытное сочетание самых противоположных качеств, и, если я не ошибаюсь, он даст мне обильную пищу для наблюдений во время нашего путешествия.
Капитан жалуется, что его хронометры показывают разное время. Как он утверждает, это происходит с ними впервые. Из-за легкого тумана мы не смогли произвести нужных наблюдений в полдень. По навигационному счислению мы прошли за сутки около ста семидесяти миль.
Как и предсказывал капитан, матросы-негры оказались плохими моряками. Но они умеют обращаться со штурвалом и потому переведены в рулевые с тем, чтобы освободить более опытных матросов для другой работы на корабле.
Все это мелочи, но и они дают пищу для разговоров на судне. Вечером мы заметили кита и пришли в страшный ажиотаж. Судя по резким очертаниям его спины и раздвоенному хвосту, это был, по-моему, кит-полосатик, или финвал, как его называют китобои.
19 октября. Весь день дул холодный ветер, и я благоразумно оставался в каюте, покинув ее только для ужина. Не поднимаясь со своей койки, я могу доставать книги, трубки и все, что мне потребуется. Вот одно из преимуществ маленького помещения.
Сегодня, вероятно, от холода, начала ныть моя старая рана. Читал «Опыты» Монтеня и лечился. В полдень зашел Хертон с сыном капитана – Додди, а за ними пожаловал сам шкипер, так что у меня состоялось нечто вроде приема.
20 и 21 октября. Все еще холодно, моросит дождь, и я не выхожу из каюты. Чувствую себя в этом заточении плохо, и настроение прескверное. Заходил с визитом Горинг, но его посещение не очень меня подбодрило. Он почти не разговаривал и только пристально рассматривал меня, вызывая во мне раздражение. Затем он встал и молча вышел из каюты. Начинаю подозревать, что это сумасшедший. Я как будто уже упоминал, что наши каюты расположены рядом. Они разделены тонкой деревянной перегородкой, в которой образовались щели. Некоторые из них настолько велики, что, лежа на койке, я невольно наблюдаю за каждым движением Горинга. Вовсе не желая играть роль шпиона, я постоянно вижу его за одним и тем же занятием: мне кажется, он при помощи карандаша и компасов работает над картой. Я уже заметил его интерес к вопросам навигации, но меня удивляет, что он тратит время на прокладку курса корабля. Впрочем, это невинное занятие, и он, несомненно, сверяет свои результаты с данными капитана.
«Мы побывали на брошенном корабле «Святая дева», – пишет анонимный автор, – и подробно расспросили офицеров «Божьей благодати», надеясь получить от них какие-нибудь сведения, проливающие свет на эту загадку. По мнению всех опрошенных, «Святая дева» была оставлена командой за несколько дней, а может быть, и недель, до того, как ее обнаружили. В судовом журнале, найденном на корабле, говорится, что бригантина 16 октября вышла из Бостона, направляясь в Лисабон. Однако журнал велся от случая к случаю и содержит лишь весьма скудные сведения. В записях не встречается упоминаний о дурной погоде, окраска судна имеет свежий вид, такелаж ничуть не пострадал, и приходится отвергнуть предположение, что оно покинуто из-за полученных повреждений. Корпус корабля совершенно не пропускал воду. Никаких следов борьбы или насилия над командой не обнаружено, и совершенно непонятно, чем вызвано исчезновение экипажа.
На бригантине находилась женщина: в каюте найдена швейная машина и отдельные предметы женского туалета. Они принадлежали по всей вероятности жене капитана – в судовом журнале упоминается, что она сопровождала мужа. В доказательство того, что погода благоприятствовала плаванию бригантины, можно привести следующую деталь: на швейной машине лежала катушка шелковых ниток, которая даже при небольшой качке, конечно, скатилась бы на пол.
Все лодки оказались целыми и висели на своих местах, на шлюп-балках, а груз – свечное сало и американские часы – сохранился в неприкосновенности. На баке, среди различного хлама, обнаружен старинный меч искусной работы. На его стальном клинке виднеются какие-то продольные полосы, словно меч не так давно вытирали. Оружие было доставлено в полицию, которая передала его для исследования доктору Монегену. Результаты исследования пока не известны.
В заключение отметим, что, по мнению капитана «Божьей благодати» Дальтона – опытного и сведущего моряка, – «Святая дева» брошена командой довольно далеко от того места, где она была обнаружена, поскольку в тех широтах проходит мощное течение, зарождающееся у берегов Африки. Вместе с тем он признал, что теряется в догадках и не в состоянии-предложить никакого сколько-нибудь удовлетворительного объяснения этой истории. Полное отсутствие каких-либо определенных данных заставляет опасаться, что судьба команды «Святой девы» останется одной из тех многочисленных тайн, хранимых морскими безднами, которые не будут разгаданы до наступления судного дня, когда море отдаст своих мертвецов. Если, как есть основания предполагать, было совершено преступление, трудно надеяться, что виновных постигнет заслуженная кара».
В дополнение к этой выдержке из «Гибралтарского вестника» приведу телеграмму из Бостона. Она обошла все английские газеты и содержит все, что удалось узнать о «Святой деве». Вот ее текст:
«Святая дева», бригантина водоизмещением в 170 тонн, принадлежала фирме бостонских импортеров вин «Уайт, Рассел и Уайт». Капитан Д.У.Тиббс – старый служащий фирмы, человек испытанной честности и бывалый моряк. Его сопровождала жена в возрасте тридцати одного года и младший сын трех лет. Команда состояла из семи матросов, включая двух негров, и юнги.
На бригантине было три пассажира, в том числе крупный бруклинский специалист по туберкулезу легких – доктор Хебекук Джефсон. Он известен также как поборник освобождения негров, особенно на первом этапе деятельности аболиционистов. Его памфлет «Где твой брат?», опубликованный перед началом гражданской войны, оказал большое влияние на общественное мнение. Другими пассажирами были бухгалтер фирмы мистер Д.Хертон и мистер Септимиус Горинг, мулат из Нью-Орлеана.
Расследование не смогло пролить свет на судьбу этих четырнадцати человек. Смерть доктора Джефсона не пройдет незамеченной в политических и научных кругах».
Я изложил в интересах публики все, что до сих пор было известно о судьбе «Святой девы» и ее команды, так как за прошедшие десять лет разгадать эту тайну не удалось никому. Теперь я берусь за перо с намерением рассказать все, что знаю о злополучном плавании бригантины. Я считаю своим долгом выступить с этим сообщением и спешу это сделать, ибо у меня есть основания думать, что в скором времени я уже не в силах буду писать: я наблюдаю у себя зловещие симптомы, которые хорошо изучил на других. В виде предисловия к моему рассказу позвольте заметить, что я, Джозеф Хебекук Джефсон, доктор медицины Гарвардского университета и бывший консультант Самаритянской клиники в Бостоне.
Многие, конечно, удивятся, почему я до сих пор не давал о себе знать и почему никак не реагировал на появление различных догадок и предположений. Если бы оглашение известных мне фактов в какой-то мере помогло правосудию, я без колебания решился бы на это. Но у меня не было такой уверенности. Я попытался рассказать обо всем одному английскому чиновнику, но встретил такое оскорбительное недоверие, что решил больше не подвергать себя подобному унижению.
И все же я могу извинить невежливость ливерпульского мирового судьи, когда вспоминаю, как отнеслись к моему рассказу мои собственные родственники. Они знали мою безупречную честность, но выслушивали меня со снисходительной улыбкой людей, решивших не противоречить сумасшедшему. Я поссорился со своим шурином Джоном Ванбургером, усомнившимся в моей правдивости, и твердо решил предать дело забвению. Только настойчивые просьбы моего сына заставили меня изменить свое решение.
Мой рассказ станет более понятным, если я коротко остановлюсь на своем прошлом и приведу два-три факта, которые проливают свет на последующие события.
Мой отец Вильям К.Джефсон, один из наиболее уважаемых жителей Лоуелла, был проповедником секты «Плимутские братья». Как и большинство пуритан Новой Англии, он был решительным противником рабства. Именно он внушил мне отвращение к рабству, которое я сохранил на всю жизнь. Еще будучи студентом медицинского факультета Гарвардского университета, я стал известен как сторонник освобождения негров. Позднее, получив ученую степень и купив третью часть практики доктора Уиллиса в Бруклине, я, несмотря на свою занятость, уделял много времени дорогому мне делу. Мой памфлет «Где твой брат?» («Свербург, Листер и Кo », 1859) вызвал значительный интерес.
Когда началась гражданская война, я покинул Бруклин и провел всю кампанию в рядах 113-го нью-йоркского полка. Я участвовал во второй битве при Бул Ране и в сражении при Геттисберге. Затем в бою под Антиетамом я был тяжело ранен и, вероятно, умер бы на поле сражения, если бы не великодушие джентльмена по фамилии Мюррей, по распоряжению которого меня перенесли в его дом и окружили вниманием и заботой. Благодаря его милосердию и заботливому уходу его черных слуг я вскоре мог, опираясь на палку, передвигаться по территории плантации. Именно в дни моего выздоровления произошел случай, непосредственно связанный с моим дальнейшим повествованием.
Во время болезни за мной особенно заботливо ухаживала старая негритянка. По-видимому, она пользовалась большим авторитетом среди других негров. Ко мне она относилась с исключительным вниманием. Как-то старая негритянка в разговоре со мной обронила несколько слов, из которых я понял, что она слыхала обо мне и признательна за то, что я защищаю ее угнетенный народ.
Однажды, когда я сидел один на веранде и, греясь на солнце, размышлял, не следует ли мне вернуться в армию Гранта, я с удивлением увидел, что ко мне подходит эта старуха. Негритянка осторожно оглянулась по сторонам, проверяя, нет ли кого поблизости, порылась у себя на груди в складках платья и достала замшевый мешочек, который висел у нее на шее на белом шнурке.
– Масса, – сказала она хриплым шепотом, нагнувшись к моему уху, – я скоро умру. Я очень старый человек. Скоро меня не будет на плантации масса Мюррея.
– Вы можете еще долго прожить, Марта, – ответил я. – Вы же знаете, что я доктор. Если вы нездоровы, скажите, что у вас болит, и я постараюсь вылечить вас.
– Я не хочу жить, я хочу умереть. Скоро я буду вместе с небесным владыкой… – И она разразилась одной из тех полуязыческих напыщенных тирад, к которым порой бывают склонны негры. – Но, масса, у меня есть одна вещь, которую я должна кому-то оставить. Я не могу взять ее с собой за Иордан. Это очень ценная вещь, самая ценная и самая священная на свете. Она оказалась у меня, бедной черной женщины, потому, что мои предки были, наверно, великие люди у себя на родине. Но вы не можете понять этого так, как понял бы негр. Мне передал ее мой отец, а к нему она перешла от его отца, но кому же я передам ее теперь? У бедной Марты нет ни детей, ни родных, никого нет. Вокруг себя я вижу только дурных негров и глупых негритянок – никого, кто был бы достоин этого камня. И я сказала себе: вот масса Джефсон, который пишет книги и сражается за негров. Он, должно быть, хороший человек, и я отдам камень ему, хотя он белый и никогда не узнает, что это за камень и откуда он.
С этими словами старуха пошарила в замшевом мешочке и достала из него плоский черный камень с отверстием посредине.
– Вот, возьмите, – сказала она, почти силой вкладывая камень мне в руку. – Возьмите. От хорошего никогда вреда не будет. Берегите его и не потеряйте! – И с предостерегающим жестом старуха заковыляла прочь, озираясь по сторонам, чтобы удостоверяться, что за нами никто не наблюдает.
Серьезность старой негритянки не произвела на меня особого впечатления, наоборот, скорее позабавила, и во время ее тирады я не рассмеялся только потому, что не хотел ее обидеть. Когда она ушла, я внимательно рассмотрел полученный предмет. Это был очень черный, исключительно твердый камень овальной формы – именно такой плоский камень человек выбирает на морском берегу, когда ему захочется бросить его подальше. У камня были закругленные края, в длину он имел три дюйма, а в ширину – посредине – полтора. Особенно курьезной показалась мне форма камня: на его поверхности виднелось несколько хорошо заметных полукруглых бороздок, что придавало ему поразительное сходство с человеческим ухом. В общем, мое приобретение заинтересовало меня, и я решил при первой же возможности показать его в качестве геологического образца своему другу, профессору Шредеру из Нью-Йоркского института. Пока же я сунул камень в карман и, уже не думая о нем, поднялся со стула и пошел прогуляться по аллеям.
К тому времени моя рана уже почти зажила, и вскоре я распрощался с мистером Мюрреем. Победоносные армии северян наступали на Ричмонд. Мои услуги не требовались, и я возвратился в Бруклин. Здесь я возобновил свою медицинскую практику, а затем женился на второй дочери известного резчика по дереву Джосайя Ванбургера. За несколько лет мне удалось приобрести обширные связи и хорошо зарекомендовать себя как специалиста по туберкулезу легких. Я все еще хранил странный черный камень и часто рассказывал, при каких любопытных обстоятельствах получил его. Профессор Шредер, которому я показал камень, очень заинтересовался не только самим образцом, но и его историей. По словам профессора, это был осколок метеорита, а свое сходство с ухом он приобрел в результате искусной, очень тщательной обработки. Неизвестный мастер проявил тонкую наблюдательность и высокое мастерство, сумев передать мельчайшие детали человеческого уха.
– Я не удивился бы, – заметил профессор, – если бы оказалось, что камень отбит от большой статуи. Но мне совершенно непонятно, как удалось с таким мастерством обработать столь твердый материал. Если где-то действительно имеется статуя, у которой отбита эта часть, мне бы очень хотелось взглянуть на нее!
В то время и я думал точно так же. Но позднее мне пришлось изменить свое мнение.
Следующие семь-восемь лет моей жизни прошли спокойно, без всяких событий. Вслед за весной наступало лето, после зимы – весна, не внося никаких перемен в мои повседневные занятия. В связи с расширением практики я взял в качестве партнера Д.С.Джексона на одну четвертую часть дохода. Но все же напряженная работа сказалась на моем здоровье, и я почувствовал себя так плохо, что по настоянию жены решил посоветоваться со своим коллегой по Самаритянской клинике доктором Каванагом Смитом. Этот джентльмен, осмотрев меня и обнаружив, что у меня несколько уплотнена верхушка левого легкого, порекомендовал мне пройти курс лечения и отправиться в длительное морское путешествие.
Я по натуре человек непоседливый, и, естественно, мысль о морском путешествии пришлась мне по душе. Вопрос был окончательно решен во время встречи с молодым Расселом из фирмы «Уайт, Рассел и Уайт». Он предложил мне воспользоваться одним из кораблей его отца – «Святой девой», которая вскоре должна была отплыть из Бостона.
– «Святая дева» – небольшое, но удобное судно, – сказал он, – а капитан Тиббс – превосходный человек. Морское плавание окажется для вас лучшим лекарством.
Я придерживался такого же взгляда и охотно принял предложение.
Вначале предполагалось, что жена отправится вместе со мной. Однако она всегда плохо переносила морские путешествия, а так как на этот раз у нас были еще и другие важные основания не подвергать ее здоровье риску, мы решили, что она останется дома. Я не религиозный и не экспансивный человек, но как я благодарю небо, что не взял ее с собой!
Со своей практикой я расставался без всяких опасений, поскольку мой партнер Джексон был надежный и трудолюбивый человек.
Я прибыл в Бостон 12 октября 1873 года и сразу же направился в контору фирмы, решив поблагодарить ее владельцев за оказанную мне любезность. В ожидании приема я сидел в бухгалтерии, когда слова «Святая дева» внезапно привлекли мое внимание. Я оглянулся и увидел высокого худого человека, который, облокотившись на барьер полированного красного дерева, спрашивал о чем-то одного из служащих. Неизвестный стоял боком ко мне, и я заметил в нем сильную примесь негритянской крови. Это был, очевидно, или квартерон, или даже мулат. Его изогнутый орлиный нос и прямые гладкие волосы говорили о родстве с белыми, в то время как черные беспокойные глаза, чувственный рот и сверкающие зубы указывали на африканское происхождение.
Незнакомец производил неприятное, почти отталкивающее впечатление, особенно при взгляде на его болезненно-желтое, обезображенное оспой лицо. Но когда он говорил, его изысканные выражения в сочетании с мягким, мелодичным голосом доказывали, что перед вами образованный человек.
– Я хотел задать несколько вопросов о «Святой деве», – повторил он, наклоняясь к конторщику. – Она отплывает послезавтра, не так ли?
– Да, сэр, – с необычайной вежливостью ответил молодой конторщик, впавший в благоговейный трепет при виде крупного бриллианта, сверкавшего на манишке незнакомца.
– Куда она направляется?
– В Лиссабон.
– Сколько на ней команды?
– Семь человек, сэр.
– Есть пассажиры?
– Да, двое. Один из наших молодых служащих и доктор из Нью-Йорка.
– А джентльменов с Юга на корабле нет? – поспешно спросил незнакомец.
– Нет, сэр.
– Найдется место еще для одного пассажира?
– Можно разместить еще трех пассажиров, – ответил конторщик.
– Я еду, – решительно заявил квартерон. – Я еду и покупаю место немедленно. Пожалуйста, запишите: мистер Септимиус Горинг из Нью-Орлеана.
Конторщик заполнил бланк и передал его незнакомцу, указав на пустое место внизу. Когда мистер Горинг наклонился над бланком, чтобы расписаться, я с ужасом заметил, что пальцы на его правой руке обрублены и он держит перо между большим пальцем и ладонью. Я видел тысячи убитых на войне, много раз присутствовал при различных хирургических операциях, но ничто не вызывало у меня такого отвращения, как эта огромная, коричневая, похожая на губку рука с единственным торчащим пальцем. Между тем квартерон довольно ловко и быстро расписался, кивнул конторщику и не спеша вышел. Как раз в эту минуту мистер Уайт сообщил, что готов принять меня.
В этот же вечер я отправился на «Святую деву», осмотрел свою каютку и нашел ее исключительно удобной, принимая во внимание небольшие размеры корабля. Для мистера Горинга, которого я видел утром, предназначалась каюта рядом с моей. Напротив находилась каюта капитана и каюта мистера Джона Хертона, ехавшего по делам фирмы. Каюты были расположены по обеим сторонам коридора, который вел с верхней палубы в кают-компанию. Это была уютная, со вкусом отделанная комната, обшитая панелями из дуба и красного дерева, с удобными кушетками и дорогим брюссельским ковром.
Я остался вполне доволен и своим помещением и самим капитаном Тиббсом – грубовато-добродушным моряком с громким голосом и простыми манерами. Он бурно приветствовал меня на борту своего корабля и уговорил распить бутылку вина в его каюте. Капитан сообщил, что берет с собой в рейс жену и младшего сына и надеется при благоприятных условиях прибыть в Лиссабон через три недели.
Мы провели время в приятной беседе и расстались добрыми друзьями. Тиббс предупредил меня, что я должен быть на судне на следующее утро, так как он уже закончил погрузку и намеревается отплыть с полуденным отливом. Я вернулся в гостиницу, где меня ожидало письмо жены, и утром, после освежающего сна, отправился на корабль.
Теперь я приведу выдержки из дневника, который стал вести, чтобы немного скрасить однообразие длительного плавания. Пусть кое-где стиль его покажется бесцветным, зато могу поручиться за точность всех приводимых мною фактов, так как добросовестно вел свои записи изо дня в день.
16 октября. Отчалили в половине третьего и с помощью буксира вышли в залив. Здесь буксирное судно покинуло нас, и мы, поставив все паруса, поплыли со скоростью около девяти узлов в час. Я стоял на корме и наблюдал, как тает на горизонте низменное побережье Америки, пока вечерняя дымка не скрыла его из виду. Лишь одинокий красный огонь продолжал ярко мерцать позади, отражаясь на воде длинной, напоминающей кровавый след полосой. Сейчас, когда я пишу, мне все еще виден этот огонь, хотя он и уменьшился до размеров булавочной головки.
У капитана плохое настроение, так как в последний момент его подвели два матроса из команды «Святой девы» и он вынужден был нанять двух негров, случайно оказавшихся на причале. Исчезнувшие матросы были верные и надежные люди. Они совершили с капитаном не один рейс, и потому их неявка не только рассердила, но и озадачила его. Там, где команда из семи человек должна обслуживать не такой уж маленький корабль, потеря двух опытных матросов – дело серьезное. Негры могут, конечно, постоять у штурвала или вымыть палубу, но в плохую погоду на них рассчитывать не приходится.
Наш кок – тоже негр, а с мистером Септимиусом Горингом едет маленький черный слуга, так что мы представляем собой довольно пестрое общество. Бухгалтер Джон Хертон, видимо, будет приятным членом нашей компании – это жизнерадостный, веселый молодой человек. Странно, до чего мало общего между богатством и счастьем! Хертону еще предстоит завоевать свое место под солнцем, он едет искать счастье в далекой стране, но его можно назвать счастливейшим из смертных. Горинг, если я не ошибаюсь, богат, я тоже не беден, но я знаю, что у меня больные легкие, а Горинг, если судить по его лицу, чем-то глубоко озабочен. И мы оба выглядим неважно по сравнению с нищим, но беззаботным конторщиком.
17 октября. Сегодня утром на палубу впервые вышла миссис Тиббс – бодрая, энергичная женщина с ребенком, который не так давно научился ходить и лепетать. Хертон сразу же набросился на него и утащил к себе в каюту, где обязательно заронит в желудок ребенка диспепсию. (Какими циниками делает нас медицина!).
Лучшей погоды по-прежнему желать нельзя, а с юго-запада дует свежий попутный бриз. Корабль идет так плавно, что его движение было бы трудно заметить, если бы не скрип снастей, хлопанье надуваемых ветром парусов и длинный пенистый след за кормой. Все утро мы прогуливались с капитаном на шканцах. Прогулка ничуть не утомила меня, из чего я заключил, что бодрящий морской воздух уже оказал благотворное влияние на мои легкие. Тиббс – хорошо осведомленный человек, и у нас завязался интересный разговор о наблюдениях Маури над океанскими течениями. После беседы мы спустились в его каюту просмотреть книгу, о которой шла речь. Здесь, к удивлению капитана, мы застали Горинга, хотя обычно пассажиры не могут заходить в «святая святых» корабля без специального приглашения. Он извинился за свое вторжение, сославшись на незнание судовых порядков, а добродушный моряк только посмеялся над этим случаем и попросил Горинга оказать нам честь и остаться в нашей компании.
Горинг показал на открытый им ящик с хронометрами и заявил, что он любовался ими. По-видимому, он был знаком с математическими инструментами, так как сразу же определил, какой из трех хронометров наиболее надежен, и даже назвал стоимость каждого, допустив ошибку всего лишь в несколько долларов. Он поговорил с капитаном о магнитном отклонении, а когда мы вернулись к теме об океанских течениях, обнаружил глубокое знание и этого предмета. В общем, при более близком знакомстве он производит несколько лучшее впечатление, чем с первого взгляда, и, несомненно, это культурный и воспитанный человек. Приятный голос Горинга гармонирует с его речью, но никак не вяжется с его внешностью.
В полдень было установлено, что мы прошли двести двадцать миль. К вечеру ветер настолько усилился, что первый помощник капитана в предвидении неспокойной ночи приказал вязать рифы на марселях и брамселях. Я заметил, что барометр упал до двадцати девяти дюймов. Надеюсь, наше плавание не окажется тяжелым: я плохо переношу качку, и мое здоровье, вероятно, только ухудшится от путешествия в штормовую погоду, хотя я питаю величайшее доверие к морскому искусству капитана и к прочности корабля.
После ужина играл с миссис Тиббс в крибедж, а Хертон исполнил для нас несколько пьес на скрипке.
18 октября. Мрачный прогноз вчерашнего вечера не оправдался. Ветер опять стих, и сейчас мы дрейфуем среди округлых, невысоких волн. Порывистый ветерок рябит поверхность моря, но не в силах надуть паруса. Воздух холоднее, чем вчера, и я надел толстую шерстяную фуфайку, которую связала для меня жена.
Утром ко мне в каюту заходил Хертон, и мы выкурили с ним по сигаре. Он припоминает, что видел Горинга в 1869 году в Кливленде, штат Огайо. Как и сейчас, он производил тогда загадочное впечатление. Он разъезжал без всякой видимой цели и избегал говорить о своих занятиях. Этот человек интересует меня в психологическом отношении. Сегодня утром во время завтрака я внезапно ощутил смутное чувство неловкости, какое испытывают некоторые люди, когда на них кто-нибудь пристально смотрит. Я быстро поднял голову и встретил напряженный, почти свирепый взгляд Горинга, но выражение его глаз мгновенно смягчилось, и он бросил какое-то тривиальное замечание о погоде. Странно: по словам Хертона, почти такой же случай произошел с ним вчера на палубе.
Я замечаю, что Горинг во время прогулок часто разговаривает с матросами-неграми. Мне нравится эта черта. Обычно метисы игнорируют своих черных сородичей и относятся к ним с еще большей нетерпимостью, чем белые. Его черный паж, по-видимому, предан своему хозяину, следовательно, Горинг относится к нему хорошо. Словом, этот человек представляет любопытное сочетание самых противоположных качеств, и, если я не ошибаюсь, он даст мне обильную пищу для наблюдений во время нашего путешествия.
Капитан жалуется, что его хронометры показывают разное время. Как он утверждает, это происходит с ними впервые. Из-за легкого тумана мы не смогли произвести нужных наблюдений в полдень. По навигационному счислению мы прошли за сутки около ста семидесяти миль.
Как и предсказывал капитан, матросы-негры оказались плохими моряками. Но они умеют обращаться со штурвалом и потому переведены в рулевые с тем, чтобы освободить более опытных матросов для другой работы на корабле.
Все это мелочи, но и они дают пищу для разговоров на судне. Вечером мы заметили кита и пришли в страшный ажиотаж. Судя по резким очертаниям его спины и раздвоенному хвосту, это был, по-моему, кит-полосатик, или финвал, как его называют китобои.
19 октября. Весь день дул холодный ветер, и я благоразумно оставался в каюте, покинув ее только для ужина. Не поднимаясь со своей койки, я могу доставать книги, трубки и все, что мне потребуется. Вот одно из преимуществ маленького помещения.
Сегодня, вероятно, от холода, начала ныть моя старая рана. Читал «Опыты» Монтеня и лечился. В полдень зашел Хертон с сыном капитана – Додди, а за ними пожаловал сам шкипер, так что у меня состоялось нечто вроде приема.
20 и 21 октября. Все еще холодно, моросит дождь, и я не выхожу из каюты. Чувствую себя в этом заточении плохо, и настроение прескверное. Заходил с визитом Горинг, но его посещение не очень меня подбодрило. Он почти не разговаривал и только пристально рассматривал меня, вызывая во мне раздражение. Затем он встал и молча вышел из каюты. Начинаю подозревать, что это сумасшедший. Я как будто уже упоминал, что наши каюты расположены рядом. Они разделены тонкой деревянной перегородкой, в которой образовались щели. Некоторые из них настолько велики, что, лежа на койке, я невольно наблюдаю за каждым движением Горинга. Вовсе не желая играть роль шпиона, я постоянно вижу его за одним и тем же занятием: мне кажется, он при помощи карандаша и компасов работает над картой. Я уже заметил его интерес к вопросам навигации, но меня удивляет, что он тратит время на прокладку курса корабля. Впрочем, это невинное занятие, и он, несомненно, сверяет свои результаты с данными капитана.