Парень стоял над разложенными книгами и еще решительнее втолковывал кому-то:
– Да оттого книга дешевая, что она не от руки, не соловецкими монахами писана, а тиснением печатана. Вот самая свежая, нынешними кораблями к нам в город доставлена – «Книга учащая морского плавания», а к ней для плавающих по морю архангелогородцев и такую еще добавить надо: «Уготование и толкование ясное и зело изрядное красно образного повертания кругов небесных… с подвигами планет сиречь Солнца, месяца и звезд небесных на пользу и утешение любящим астрономию…».
Весь долгий летний день выстоял Михайло Аврамов на людном месте около деревянной церкви Ильи-пророка, подсчитал выручку, свел концы с концами, по пятаку с рубля выторговал себе в пользу и был весьма доволен торгом.
Оставшиеся от продажи книги – «Краткое собрание Льва Миротворца августейшего греческого кесаря показующее дел воинских обучение», «Притчи Езоповы» и другие – он перевязал бечевкой, вскинул на плечо и по наплавному мосту с Кегострова пошел на правый берег Двины в Гостиный двор сдавать выручку приказчикам торгового дома амстердамских купцов.
Но как ни отрадно было на сердце у Михаила, а он все же задумывался, строя догадки: с какой же это стати он самому царю так понадобился, почему записали его имя? Не в матросы ли хотят забрать? Нет, тут что-то не то!..
Дома Михайло рассказал родителям, как он видел царя и даже отвечал на его расспросы, а царь сказал: «Мы еще с тобой встретимся». К добру это или к худу?..
– Тут и гадать нечего, – уразумел отец Михаилы и обрадованно пояснил: – У государя на толковых людей глаз наметанный, заберет он тебя у нас. Будет тебе, Мишка, мое отцовское благословение – служи государю верой и правдой! А мать – что мать? Она и при добром случае от разлуки с тобой слезами будет умываться…
– Да куда ему! Как пылинка затеряется… Не увидит света белого, – простонала мать.
– Она уже куксится. Полно хныкать! – прикрикнул на нее отец. – Или он один? Да разве наши архангельские где растеряются? Им всякая нелегкость под силу. Не зря нынче его величество сам отбирал крепких парней, здешних и холмогорских, учить за границей делу мореходному по всем правилам. – Старик стал перечислять знакомых ему людей, облюбованных Петром для учения в Голландии: – Андрюшку Пустошкина, Петьку Мелехова, Евдокима Раковцева, Борьку Худякова, Фролку Манилова, Гришку и Яшку Голенищевых, да всех-то десятка три, не меньше, отобрал. А как на корабль садились, с песнями да припляской уезжали. Не дурни, сумеют набраться, чего от них царь хочет. Не зря денежки за дорогу и учение тратятся. И тебе так придется, сын. Не трусь – не робей. Смышленостью тебя бог не обидел. Да будет воля его… Сколько копеек-то нынче зашиб с книжек?
– Не утаю, батя. С лихвой поторговал: присчиталось мне за труд без пяти алтын рубль. Вот они, забирай до копеечки…
В то лето Петр с войском отбыл из Архангельска в Соловки, а потом, через Нюхчу, к Онежскому озеру и на Ладогу.
Не был забыт царем Михайло Аврамов. Отправившись на попутных барках с иноземными приказчиками и товарами по Двине и Сухоне, где-то бурлацкой силой, где-то лошадьми тянули лямку, а когда и под парусами шли, – увидел и познал тогда Михайло, в какой далекой крайности обретается родной Архангельск от Вологды и Москвы.
Сопроводительная грамота в сундучке с хлебными сухарями была бережно завернута в вышитый рукотерник. А на бумаге приказание – быть ему, Михайло Аврамову, в Москве при Оружейной палате дьяком, сведущим в познании книжных и художественных дел…
Оружейная палата в Москве уже в ту пору славилась не только богатейшими сокровищами искусств, но она еще, как рассадник русской культуры, имела мастеровых людей, отличных умельцев, чеканщиков и филигранщиков из Устюга и Сольвычегодска, живописцев-изографов из Вологды, Ярославля, Владимира и Новгорода, литейщиков и оружейников из Тулы…
Восприимчивому архангелогородцу Михайле Аврамову было чему здесь поучиться.
Прошло десять лет с того времени, как, по милости Петра, Аврамов покинул Архангельск и служил дьяком, ведавшим хранилищами единственного в стране музея. За эти годы пребывания в Москве он изучил печатное дело и, видимо, не раз еще был в книжных делах примечен Петром.
Первая типография в Петербурге, повелением Петра, возникла в 1711 году. Для начала она была оборудована одним печатным станом, привезенным из Москвы.
Книги выходили неспешно, с великой осмотрительностью. Директор типографии Михайло Аврамов, как того и ожидал Петр, познал в Оружейной палате и на Печатном дворе все «художества», относящиеся к печатанию. Начитанный и преданный любимому книжному делу, Аврамов, облеченный доверием государя и контролируемый им, приступил к изданию книг.
Аврамов начал свою книжную деятельность с печатания книги, называемой «Краткое изображение процессов или судебных тяжб. Против римскоцесарских и сазонских прав учрежденное».
В январе 1712 года, еще до выхода первой книги в Петербурге, Михайло Аврамов тиснул в одном экземпляре собственные стихи, посвященные прославлению побед Петра. Печатный текст стихов художественно разрисовал гравер Алексей Зубов, работавший при типографии. (Ныне уникальный лист приветственного стихотворения хранится в Русском музее в Ленинграде.) Это были самые первые стихи, посвященные деяниям Петра. Сочинитель Михайло Аврамов, обладавший для своего времени достаточной грамотностью, в стихосложении был не весьма искусен. Держась высокого «штиля» и именуя себя «последним нижайшим рабом», он писал:
«Дело типографское учинено здесь токмо для лучшего обучения русского народа, чего ради и мастеры иноземцы из Риги и Ревеля были высланы, с которыми отправлялись во флоты корабельные и галерные сигнальные книги и листы и прочие гражданские науки и на иностранных языках книги, что ныне и одни российские мастера отправляют; также и пунсонному и словолитному делу из русских людей пунсоны делать и литеры отливать обучались мастерством не хуже иноземцев, а гридорованных дел мастеры и живописцы здесь же в делах тех, а наипаче в рисовании, наилучшую получили науку… И хотя сия типография наиболее для обучения в общую народную пользу российских людей учинена, но к тому же и разных книг и прочих дел по сей 1726 год на 49 528 рублей 3 с половиной копейки напечатала…»
Без повеления Петра и без его предварительного просмотра дозволялось печатать только мелочи – объявления, табели, инструкции, приветственные и поздравительные грамоты, таблицы и копии указов. Книги, а тем более светские книги, требовали пристального и понимающего взгляда.
Аврамов, по сути дела, выполнял роль издателя и цензора. Есть примеры, когда директор типографии, весьма верующий человек, предостерегал от издания «крамольных» книг даже самого государя.
Как-то, отлучаясь на долгое время из Петербурга, Петр позвал к себе Аврамова и передал ему рукопись, переведенную с немецкого Яковом Брюсом.
– Сия вещь – сочинение зело ученого мужа Христиана Гюйгенса, – сказал Петр, – перевел и прислал нам Брюс, речется «Книга мирозрения или мнение о небесно-земных глобусах и их украшениях». Пусть люди ведают, что такое есть мироздание. Печатай одну тысячу и двести экземпляров. Приукрась книгу гравюрами Зубова или другого достойного мастера.
– Будет исполнено, ваше величество. Жаль, вскорости не можно сделать: мелкие делишки тому помехой служат…
– Какие? Назови, – потребовал Петр.
Пригибая пальцы, Аврамов начал перечислять:
– Копия указа о пошлинах с отпуска хлеба да еще книга «Устав воинский о должности генералов…». Есть к печатанию «Грамота Константинопольского патриарха Иеремии о разрешении вкушать мясо во все посты, кроме недели перед причастием»…
– Преважнейший документ! – усмехаясь, перебил Петр директора типографии. – Словно брюхо у нас не ведает того, что ему потребно и здравию полезно. Ладно! Печатай и патриарха, да не осуждают меня попы и подпопки за нарушение постов. Что еще?
– «Юности честное зерцало или показание к житейскому обхождению». Сия книжица на спасов день в продажу выйдет…
– Доброе дело. «Зерцало» надобно весьма и взрослому люду, а недорослям особливо. После «Зерцала» тем же шрифтом печатай Брюсов перевод «Мирозрения». В мое отсутствие кабинет-секретарь Алексей Макаров над тобой голова и советник…
Придя домой, директор типографии разложил на столе рукопись и приступил к чтению. Но чем дальше читал, тем больше дивился и возмущался. Что же такое нехристь Брюс подсунул царю? Да читал ли сам Петр сие богопротивное паскудство?.. А если не читал перевода, тогда мне быть в ответе пред царем и богом…
Было над чем призадуматься первому питерскому книгопечатнику. В «Книге мирозрения», вопреки божьим законам и ветхозаветным церковным прописям, преподносилась читателям гелиоцентрическая система мира Коперника в доступном изложении Гюйгенса, допускалось существование иных миров во вселенной и возможность нахождения жизни, живых организмов на других планетах. Библейская версия о сотворении мира Саваофом в шесть дней подвергалась сокрушительному уничтожению. И надумал тогда Михаиле Аврамов отпечатать не 1200 экземпляров этой книги, как велел ему Петр, а только тридцать… Петр возвратился из-за границы и не в последнюю очередь заинтересовался делами типографии. Аврамов принес ему все отпечатанные экземпляры «Мирозрения» и доложил:
– Ваше величество, не могу, опасаюсь даже хранить в типографии противное богу безумство, переведенное сумасбродом Брюсом. Тиснул тридцать книжиц, не казните меня за это… А ежели угодно милости вашей – печатание можем продолжить.
– Что ж, Михайло, может быть, ты и справедливо судишь: не всякому такую книгу в руки дашь. Но мы не веки вечные должны невеждами быть, когда другие о том давно ведают. Пора и нам заблуждения искоренять из народа. Однако и тридцати книжек пока довольно станет. А как понадобится – прибавку напечатаем…
Семь лет в узких кругах Петербурга читали Брюсов перевод «Космотеороса» Христиана Гюйгенса, изданного Аврамовым. В 1724 году эта книга вышла в Москве. Начиналась она словами: «Во имя Иисусово, аминь» – дабы подобной оговоркой угодить особам духовным…
Служба в должности дьяка Оружейной палаты, а затем – директора первой Петербургской типографии вывела Михаила Аврамова в статские советники. Вращаясь среди привилегированных особ, Аврамов почитался человеком образованным. Он сумел стать зятем любимца Петра кабинет-секретаря Алексея Макарова. Выгодной свадьбой приумножил свои, добытые правдами и неправдами, богатства. Роскошная жизнь в новой столице, избыточные доходы разлагающе подействовали на тридцатилетнего книжника, предавшегося щегольству, пьянству и распутству. Потом он подпал влиянию монахов и духовенства старого уклада и каялся во всех своих прегрешениях, плотских и духовных:
– Из-за проклятых денег, не ведая куда их девать, тратил оные на пьянство и блуд и на прочие безумные дела и злодейства…
Противники Петровы, приверженцы старой веры, сторонники сохранения власти патриарха всея Руси, говорили:
– И пьянство, и блуд, и всякое пресыщение телесное не суть грехи тягчайшие. Кайся и беги от грехов тяжких духовных. Не послушай словеса Феофана Прокоповича, составившего еретическое «Первое учение отрокам»…
В припадке покаяния Аврамов, следуя заветам и поучениям неистового протопопа Аввакума (сожженного в Пустозерске), возомнил себя последователем старообрядчества, каялся и проклинал себя:
– Грешен: языческих писак Овидия и Вергилия с упоением читал… Грешен: исполняя волю царскую, печатал и читал преступную и богомерзкую книгу, переведенную с Коперника, о том, что земля якобы вокруг солнца пляшет… Господи, научи, как искупить мои тягчайшие прегрешения…
И надумал тогда, не без влияния монахов, кающийся книжник Аврамов сочинить свои молитвенные тетрадки, перечеркнуть ими дерзкие поучения нового духовного регламента, составленного при участии Петра архипастырем Прокоповичем.
В этих печатных тетрадках Аврамов тиснул обязательные ко всеобщему изучению тропари и молитвы, десять заповедей, символ веры, псалом пятидесятый и приписал к сборнику: за изучением молитвослова выборными судьями должен соблюдаться контроль над всем народом.
Размножение аврамовских тетрадок с припиской о принудительном всеобщем изучении молитв преследовало цель – отвлечь внимание народа от петровских нововведений и той светской литературы, что стала выходить в Петербурге и Москве. Петр, доверяя Аврамову, не обратил серьезного внимания на его молитвенные тетрадки и не предугадал в них злокозненного подвоха против просветительных деяний Прокоповича.
Пока был жив Петр, книжник Аврамов продолжал возглавлять печатное дело первой, постепенно расширяющейся типографии.
Но скрытая старообрядческая злоба уже клокотала в нем, хотя из боязни царского гнева он хитрил и не решался открыто осуждать Петра за преобразования в православии и общественной жизни.
Отстраненный от своей должности после смерти Петра, кающийся в своих прегрешениях бывший книжник Михайло Аврамов превратился в свирепого, усердного, не по чину и не по разуму, защитника старых порядков. Он стал преподносить императрице Анне Иоанновне проект за проектом о восстановлении нарушенного Петром патриаршества.
Шесть лет находился бывший книжник под следствием и наконец за «жажду аввакумовского подвига, за грубые и предерзостные суждения» угодил в Охотский острог.
В это же время подвергся преследованию и его шурин, когда-то влиятельный кабинет-секретарь его величества вологжанин Алексей Макаров. Заступников у Аврамова не оказалось…
Елизавета Петровна, став царицей, помиловала его и вернула из ссылки как невинную жертву бироновщины. Но не таков оказался искатель аввакумовской славы Аврамов. Снова и снова он стал писать резкие, с аввакумовскими выражениями, письма-проекты против петровских реформ.
– Прилично заградить нечестивые уста, – говорил он, возражая против повторного издания «Книги мирозрения» Гюйгенса и «Разговоров о множестве миров» Фонтенеля.
За противные суждения Аврамов был нещадно расспрашиваем в Тайной канцелярии. Затем несколько лет томился он в застенках Петропавловской крепости, до безумия упорствовал, но не сдавался.
Стойкость Аврамова изумляла начальника Тайной канцелярии Шувалова; последний намеревался отправить его «спасаться» от житейских пороков в отдаленный монастырь. Но опоздал. Бывший книжник петровских времен, изменивший благому книжному делу, арестант Михайло Аврамов умер в тюрьме семидесяти лет от роду…
– Да оттого книга дешевая, что она не от руки, не соловецкими монахами писана, а тиснением печатана. Вот самая свежая, нынешними кораблями к нам в город доставлена – «Книга учащая морского плавания», а к ней для плавающих по морю архангелогородцев и такую еще добавить надо: «Уготование и толкование ясное и зело изрядное красно образного повертания кругов небесных… с подвигами планет сиречь Солнца, месяца и звезд небесных на пользу и утешение любящим астрономию…».
Весь долгий летний день выстоял Михайло Аврамов на людном месте около деревянной церкви Ильи-пророка, подсчитал выручку, свел концы с концами, по пятаку с рубля выторговал себе в пользу и был весьма доволен торгом.
Оставшиеся от продажи книги – «Краткое собрание Льва Миротворца августейшего греческого кесаря показующее дел воинских обучение», «Притчи Езоповы» и другие – он перевязал бечевкой, вскинул на плечо и по наплавному мосту с Кегострова пошел на правый берег Двины в Гостиный двор сдавать выручку приказчикам торгового дома амстердамских купцов.
Но как ни отрадно было на сердце у Михаила, а он все же задумывался, строя догадки: с какой же это стати он самому царю так понадобился, почему записали его имя? Не в матросы ли хотят забрать? Нет, тут что-то не то!..
Дома Михайло рассказал родителям, как он видел царя и даже отвечал на его расспросы, а царь сказал: «Мы еще с тобой встретимся». К добру это или к худу?..
– Тут и гадать нечего, – уразумел отец Михаилы и обрадованно пояснил: – У государя на толковых людей глаз наметанный, заберет он тебя у нас. Будет тебе, Мишка, мое отцовское благословение – служи государю верой и правдой! А мать – что мать? Она и при добром случае от разлуки с тобой слезами будет умываться…
– Да куда ему! Как пылинка затеряется… Не увидит света белого, – простонала мать.
– Она уже куксится. Полно хныкать! – прикрикнул на нее отец. – Или он один? Да разве наши архангельские где растеряются? Им всякая нелегкость под силу. Не зря нынче его величество сам отбирал крепких парней, здешних и холмогорских, учить за границей делу мореходному по всем правилам. – Старик стал перечислять знакомых ему людей, облюбованных Петром для учения в Голландии: – Андрюшку Пустошкина, Петьку Мелехова, Евдокима Раковцева, Борьку Худякова, Фролку Манилова, Гришку и Яшку Голенищевых, да всех-то десятка три, не меньше, отобрал. А как на корабль садились, с песнями да припляской уезжали. Не дурни, сумеют набраться, чего от них царь хочет. Не зря денежки за дорогу и учение тратятся. И тебе так придется, сын. Не трусь – не робей. Смышленостью тебя бог не обидел. Да будет воля его… Сколько копеек-то нынче зашиб с книжек?
– Не утаю, батя. С лихвой поторговал: присчиталось мне за труд без пяти алтын рубль. Вот они, забирай до копеечки…
В то лето Петр с войском отбыл из Архангельска в Соловки, а потом, через Нюхчу, к Онежскому озеру и на Ладогу.
Не был забыт царем Михайло Аврамов. Отправившись на попутных барках с иноземными приказчиками и товарами по Двине и Сухоне, где-то бурлацкой силой, где-то лошадьми тянули лямку, а когда и под парусами шли, – увидел и познал тогда Михайло, в какой далекой крайности обретается родной Архангельск от Вологды и Москвы.
Сопроводительная грамота в сундучке с хлебными сухарями была бережно завернута в вышитый рукотерник. А на бумаге приказание – быть ему, Михайло Аврамову, в Москве при Оружейной палате дьяком, сведущим в познании книжных и художественных дел…
Оружейная палата в Москве уже в ту пору славилась не только богатейшими сокровищами искусств, но она еще, как рассадник русской культуры, имела мастеровых людей, отличных умельцев, чеканщиков и филигранщиков из Устюга и Сольвычегодска, живописцев-изографов из Вологды, Ярославля, Владимира и Новгорода, литейщиков и оружейников из Тулы…
Восприимчивому архангелогородцу Михайле Аврамову было чему здесь поучиться.
Прошло десять лет с того времени, как, по милости Петра, Аврамов покинул Архангельск и служил дьяком, ведавшим хранилищами единственного в стране музея. За эти годы пребывания в Москве он изучил печатное дело и, видимо, не раз еще был в книжных делах примечен Петром.
Первая типография в Петербурге, повелением Петра, возникла в 1711 году. Для начала она была оборудована одним печатным станом, привезенным из Москвы.
Книги выходили неспешно, с великой осмотрительностью. Директор типографии Михайло Аврамов, как того и ожидал Петр, познал в Оружейной палате и на Печатном дворе все «художества», относящиеся к печатанию. Начитанный и преданный любимому книжному делу, Аврамов, облеченный доверием государя и контролируемый им, приступил к изданию книг.
Аврамов начал свою книжную деятельность с печатания книги, называемой «Краткое изображение процессов или судебных тяжб. Против римскоцесарских и сазонских прав учрежденное».
В январе 1712 года, еще до выхода первой книги в Петербурге, Михайло Аврамов тиснул в одном экземпляре собственные стихи, посвященные прославлению побед Петра. Печатный текст стихов художественно разрисовал гравер Алексей Зубов, работавший при типографии. (Ныне уникальный лист приветственного стихотворения хранится в Русском музее в Ленинграде.) Это были самые первые стихи, посвященные деяниям Петра. Сочинитель Михайло Аврамов, обладавший для своего времени достаточной грамотностью, в стихосложении был не весьма искусен. Держась высокого «штиля» и именуя себя «последним нижайшим рабом», он писал:
Дальше, отметив военные заслуги Петра, автор завершил вирши пожеланием:
Слава богу, обогатившему великую Россию,
Ему же хвала, посетившему славную Ингрию.
Еже в России положи сокровища драгая,
Во Ингрии открыл стези своя благая,
Яко дарова монарха премудрого Петра Первого,
России и Ингрии державца Великого
Он от юности есть о России премудрый рачитель,
Державы своей истинный расширитель…
Позже в отчете за пятнадцать лет книжного дела в Петербурге Михайло Аврамов писал:
Да подаст бог творец вашему величеству много жити,
Наследство в таковых же действах узрити.
«Дело типографское учинено здесь токмо для лучшего обучения русского народа, чего ради и мастеры иноземцы из Риги и Ревеля были высланы, с которыми отправлялись во флоты корабельные и галерные сигнальные книги и листы и прочие гражданские науки и на иностранных языках книги, что ныне и одни российские мастера отправляют; также и пунсонному и словолитному делу из русских людей пунсоны делать и литеры отливать обучались мастерством не хуже иноземцев, а гридорованных дел мастеры и живописцы здесь же в делах тех, а наипаче в рисовании, наилучшую получили науку… И хотя сия типография наиболее для обучения в общую народную пользу российских людей учинена, но к тому же и разных книг и прочих дел по сей 1726 год на 49 528 рублей 3 с половиной копейки напечатала…»
Без повеления Петра и без его предварительного просмотра дозволялось печатать только мелочи – объявления, табели, инструкции, приветственные и поздравительные грамоты, таблицы и копии указов. Книги, а тем более светские книги, требовали пристального и понимающего взгляда.
Аврамов, по сути дела, выполнял роль издателя и цензора. Есть примеры, когда директор типографии, весьма верующий человек, предостерегал от издания «крамольных» книг даже самого государя.
Как-то, отлучаясь на долгое время из Петербурга, Петр позвал к себе Аврамова и передал ему рукопись, переведенную с немецкого Яковом Брюсом.
– Сия вещь – сочинение зело ученого мужа Христиана Гюйгенса, – сказал Петр, – перевел и прислал нам Брюс, речется «Книга мирозрения или мнение о небесно-земных глобусах и их украшениях». Пусть люди ведают, что такое есть мироздание. Печатай одну тысячу и двести экземпляров. Приукрась книгу гравюрами Зубова или другого достойного мастера.
– Будет исполнено, ваше величество. Жаль, вскорости не можно сделать: мелкие делишки тому помехой служат…
– Какие? Назови, – потребовал Петр.
Пригибая пальцы, Аврамов начал перечислять:
– Копия указа о пошлинах с отпуска хлеба да еще книга «Устав воинский о должности генералов…». Есть к печатанию «Грамота Константинопольского патриарха Иеремии о разрешении вкушать мясо во все посты, кроме недели перед причастием»…
– Преважнейший документ! – усмехаясь, перебил Петр директора типографии. – Словно брюхо у нас не ведает того, что ему потребно и здравию полезно. Ладно! Печатай и патриарха, да не осуждают меня попы и подпопки за нарушение постов. Что еще?
– «Юности честное зерцало или показание к житейскому обхождению». Сия книжица на спасов день в продажу выйдет…
– Доброе дело. «Зерцало» надобно весьма и взрослому люду, а недорослям особливо. После «Зерцала» тем же шрифтом печатай Брюсов перевод «Мирозрения». В мое отсутствие кабинет-секретарь Алексей Макаров над тобой голова и советник…
Придя домой, директор типографии разложил на столе рукопись и приступил к чтению. Но чем дальше читал, тем больше дивился и возмущался. Что же такое нехристь Брюс подсунул царю? Да читал ли сам Петр сие богопротивное паскудство?.. А если не читал перевода, тогда мне быть в ответе пред царем и богом…
Было над чем призадуматься первому питерскому книгопечатнику. В «Книге мирозрения», вопреки божьим законам и ветхозаветным церковным прописям, преподносилась читателям гелиоцентрическая система мира Коперника в доступном изложении Гюйгенса, допускалось существование иных миров во вселенной и возможность нахождения жизни, живых организмов на других планетах. Библейская версия о сотворении мира Саваофом в шесть дней подвергалась сокрушительному уничтожению. И надумал тогда Михаиле Аврамов отпечатать не 1200 экземпляров этой книги, как велел ему Петр, а только тридцать… Петр возвратился из-за границы и не в последнюю очередь заинтересовался делами типографии. Аврамов принес ему все отпечатанные экземпляры «Мирозрения» и доложил:
– Ваше величество, не могу, опасаюсь даже хранить в типографии противное богу безумство, переведенное сумасбродом Брюсом. Тиснул тридцать книжиц, не казните меня за это… А ежели угодно милости вашей – печатание можем продолжить.
– Что ж, Михайло, может быть, ты и справедливо судишь: не всякому такую книгу в руки дашь. Но мы не веки вечные должны невеждами быть, когда другие о том давно ведают. Пора и нам заблуждения искоренять из народа. Однако и тридцати книжек пока довольно станет. А как понадобится – прибавку напечатаем…
Семь лет в узких кругах Петербурга читали Брюсов перевод «Космотеороса» Христиана Гюйгенса, изданного Аврамовым. В 1724 году эта книга вышла в Москве. Начиналась она словами: «Во имя Иисусово, аминь» – дабы подобной оговоркой угодить особам духовным…
Служба в должности дьяка Оружейной палаты, а затем – директора первой Петербургской типографии вывела Михаила Аврамова в статские советники. Вращаясь среди привилегированных особ, Аврамов почитался человеком образованным. Он сумел стать зятем любимца Петра кабинет-секретаря Алексея Макарова. Выгодной свадьбой приумножил свои, добытые правдами и неправдами, богатства. Роскошная жизнь в новой столице, избыточные доходы разлагающе подействовали на тридцатилетнего книжника, предавшегося щегольству, пьянству и распутству. Потом он подпал влиянию монахов и духовенства старого уклада и каялся во всех своих прегрешениях, плотских и духовных:
– Из-за проклятых денег, не ведая куда их девать, тратил оные на пьянство и блуд и на прочие безумные дела и злодейства…
Противники Петровы, приверженцы старой веры, сторонники сохранения власти патриарха всея Руси, говорили:
– И пьянство, и блуд, и всякое пресыщение телесное не суть грехи тягчайшие. Кайся и беги от грехов тяжких духовных. Не послушай словеса Феофана Прокоповича, составившего еретическое «Первое учение отрокам»…
В припадке покаяния Аврамов, следуя заветам и поучениям неистового протопопа Аввакума (сожженного в Пустозерске), возомнил себя последователем старообрядчества, каялся и проклинал себя:
– Грешен: языческих писак Овидия и Вергилия с упоением читал… Грешен: исполняя волю царскую, печатал и читал преступную и богомерзкую книгу, переведенную с Коперника, о том, что земля якобы вокруг солнца пляшет… Господи, научи, как искупить мои тягчайшие прегрешения…
И надумал тогда, не без влияния монахов, кающийся книжник Аврамов сочинить свои молитвенные тетрадки, перечеркнуть ими дерзкие поучения нового духовного регламента, составленного при участии Петра архипастырем Прокоповичем.
В этих печатных тетрадках Аврамов тиснул обязательные ко всеобщему изучению тропари и молитвы, десять заповедей, символ веры, псалом пятидесятый и приписал к сборнику: за изучением молитвослова выборными судьями должен соблюдаться контроль над всем народом.
Размножение аврамовских тетрадок с припиской о принудительном всеобщем изучении молитв преследовало цель – отвлечь внимание народа от петровских нововведений и той светской литературы, что стала выходить в Петербурге и Москве. Петр, доверяя Аврамову, не обратил серьезного внимания на его молитвенные тетрадки и не предугадал в них злокозненного подвоха против просветительных деяний Прокоповича.
Пока был жив Петр, книжник Аврамов продолжал возглавлять печатное дело первой, постепенно расширяющейся типографии.
Но скрытая старообрядческая злоба уже клокотала в нем, хотя из боязни царского гнева он хитрил и не решался открыто осуждать Петра за преобразования в православии и общественной жизни.
Отстраненный от своей должности после смерти Петра, кающийся в своих прегрешениях бывший книжник Михайло Аврамов превратился в свирепого, усердного, не по чину и не по разуму, защитника старых порядков. Он стал преподносить императрице Анне Иоанновне проект за проектом о восстановлении нарушенного Петром патриаршества.
Шесть лет находился бывший книжник под следствием и наконец за «жажду аввакумовского подвига, за грубые и предерзостные суждения» угодил в Охотский острог.
В это же время подвергся преследованию и его шурин, когда-то влиятельный кабинет-секретарь его величества вологжанин Алексей Макаров. Заступников у Аврамова не оказалось…
Елизавета Петровна, став царицей, помиловала его и вернула из ссылки как невинную жертву бироновщины. Но не таков оказался искатель аввакумовской славы Аврамов. Снова и снова он стал писать резкие, с аввакумовскими выражениями, письма-проекты против петровских реформ.
– Прилично заградить нечестивые уста, – говорил он, возражая против повторного издания «Книги мирозрения» Гюйгенса и «Разговоров о множестве миров» Фонтенеля.
За противные суждения Аврамов был нещадно расспрашиваем в Тайной канцелярии. Затем несколько лет томился он в застенках Петропавловской крепости, до безумия упорствовал, но не сдавался.
Стойкость Аврамова изумляла начальника Тайной канцелярии Шувалова; последний намеревался отправить его «спасаться» от житейских пороков в отдаленный монастырь. Но опоздал. Бывший книжник петровских времен, изменивший благому книжному делу, арестант Михайло Аврамов умер в тюрьме семидесяти лет от роду…
Фрагмент последний
Двадцатилетняя Северная война требовала огромных сил и средств народных. Война отвлекала внимание Петра Первого от больших и малых дел, направленных на преобразование государства. Но и тогда он находил время для забот, не связанных с войной.
По желанию Петра из Голландии, через Архангельск, был выписан в большом количестве крупный рогатый скот. На двинских заливных лугах завелась порода знаменитых коров – холмогорок.
В Вятском уезде, как сообщал об этом историк времени Петра Голиков, крестьяне занимались овцеводством. Тому способствовали обильные пастбища. Узнав об этом, Петр закупил за границей породистых овец, основал в Вятке завод для разведения их и туда же за знатное жалованье выписал немецкого пастуха (зоотехника)…
Многое из задуманного Петром на Севере осталось невыполненным, иногда даже неначатым, а начатое довершалось после его смерти.
Трижды проезжая в Архангельск через торговый город Великий Устюг, Петр каждый раз приходил к мысли, что рано или поздно, но чем скорей – тем лучше, надобно соединить Вычегду с Камой посредством двух рек, текущих от водораздела, – Лопьи, впадающей в Каму, и Усолы, впадающей в Вычегду.
– Много труда понадобится, но ведь и силы мужицкой у нас не занимать стать, – говорил устюжанам царь. – А какая бы выгода была великая купечеству и государству, когда бы сим близким путем пошел сибирский хлеб через Архангельск за море и в города российские!..
– А не грешно ли, ваше царское величество, супротив божьего устроения принуждать реки вспять идти? Как бы не прогневить всевышнего? – сомневались устюжане.
– В добрых делах бог не помеха, – усмехался в ответ Петр, – вредным делам черт помощник. Не мог же бог, строя мир за неделю, все доглядеть. Кое-что в поправках нуждается. Будем исправлять, довершать и – бог нам придет на помощь. А на черта управа всегда найдется…
Мысль Петра о соединении Вычегды с многоводной Камой не была претворена в дело…
В допетровские времена северяне-поморы ради торга с Сибирью и зверобойных промыслов уходили к северо-востоку на ладьях и карбасах, придерживаясь берегов. Ходили они морем до устьев Оби и Енисея. Путь этот занимал в добрую погоду месяц-полтора. Беспрепятственно пробирались к сибирским рекам и иноземные промышленники.
Петр получил в Амстердаме от бургомистра и картографа Николаса Витсена карту «Северо-восточной Татарии» и, беседуя с ним, выспрашивал, что нужно сделать, дабы оградить проникновение иноземцев в Сибирь. Из беседы с Витсеном он заключил, что временные летние стражи не в состоянии нести контрольно-пропускную службу на морском пути в Сибирь, посему счел необходимым построить на Новой Земле, в удобном месте, крепость, которая стала бы приютом для русских промышленников и преградой против проникновения иностранцев на северо-восток России. Задумано это было благоразумно и правильно, однако неотложные и важные дела помешали Петру заняться строением контрольного пункта на самом крайнем севере, чем и воспользовались впоследствии, после смерти Петра, иностранные рыболовы и зверобои, производя хищнические опустошения в морских русских владениях…
Бурное в непогодь Ладожское озеро часто оказывалось губительным для проходивших по нему судов. Огромные убытки терпели купцы и судовладельцы, доставлявшие в невскую столицу товары и всякий провиант для армии и строителей и для торга с иностранцами. Много человеческих жертв поглощало Ладожское озеро. Во избежание бедствий на Ладоге и, разумеется, в интересах государственной экономии Петр решил, в обход озера, соединить реку Свирь с Невой Ладожским каналом.
Десятки тысяч пленных шведов, вологодских землекопов и освободившихся от войны солдат были заняты земляными работами на разных участках по всему южному побережью Ладожского озера. Начатый при Петре, канал был закончен после его смерти.
Соединить Волгу с Балтикой было заветной мечтой Петра. Находясь в поездке за границей, в Лондоне, он познакомился с ученым гидрологом, капитаном Джоном Перри. Узнав о его умении проводить каналы и строить шлюзы, Петр нанял его к себе на службу и поручил ему вести исследования северных рек, дабы соединить их с волжским бассейном.
Перри приехал в Россию и занялся, за высокое жалованье, порученным ему делом. В первую очередь он исследовал район небольших рек Сяси и Тихвинки, где обнаружил большое падение водного уровня к Ладожскому озеру – на 897 английских футов, а потом – рек Чагодощи и Мологи, которые шли от водораздела в обратном направлении, к устью Шексны, и падали на 562 фута. Канал и шлюзы здесь должны были протянуться на 700 миль.
Петру итоги этих исследований показались неприемлемыми. Тогда Перри с помощниками перекинулся снимать чертежи в районе Меты, Волхова и Ильменя. Но отпал и этот вариант.
В 1710 году (спустя год после Полтавской победы) Перри был направлен Петром в Вытегру, на Ковжу, Белое озеро и Шексну. Через год туда же поехал и сам Петр, чтобы лично убедиться, насколько удобно проводить здесь соединение озер и рек для судоходной связи Волги с Онежским озером и дальше – с выходом на Балтику.
Перри составил чертежи и даже первоначальную смету расходов, довольно умеренную, заниженную, чтобы суммой расходов не оттолкнуть государя от его замысла. Важно начать, завязнуть в деле, а дальше смету можно увеличивать.
Составленная англичанином смета в десять тысяч рублей предусматривала даровой каторжный труд, а равно и труд военнопленных шведов и была утверждена Сенатом. Но из-за войны с турками и шведами и по другим причинам строительство было отложено.
Народные предания, рассказывающие о том, что Петр Первый бывал в здешних местах, существовали не только в прошлом веке. Они существуют и поныне. Из поколения в поколение, из уст в уста переходят бывальщины, славящие Петра за то, что он ходил по вытегорским и ковженским лесам и болотам, что в ночную, комариную пору «почивал» в шалаше, сплетенном из ивовых прутьев. И не день, не два, а целых длинных десять летних дней бродил он здесь с иноземцем Перри, да еще с ними был ловкий человек Корчмин, который помогал Петру как переводчик разговаривать с англичанином.
В прошлом веке некий вытегорский старец именем Пахом, проживший 115 лет, показывал место на Беседной горе, там, где Петр разговаривал с мужиками. На том месте, где находился петровский шалаш, сооружен обелиск.
Задуманное Петром – с великим запозданием, но исполнилось, и память об основоположнике этого дела историей не была забыта…
В один из приездов Петра в Архангельск, в 1697 году, любознательные северяне доставили ему образцы удивительного горючего камня с берегов речки Доманик, впадающей в Ухту. По наименованию этой речки и камни были названы доманиками. Сам Петр, не ведая, чем может быть полезна порода, открытая на зырянской земле, не замедлил отправить доставленные ему сланцы в Голландию для исследования…
Давным-давно известно северянам Ухтинское месторождение нефти. И на первых порах люди искали способы полезного ее применения. Пользовались нефтью для лечения болезней, смазывали нефтью трубицы колес, но о большем, на том уровне развития науки, техники и производства, на Руси еще не догадывались.
В 1721 году мезенский рудознатец Григорий Черепанов сообщил в Берг-коллегию сведения о, нефтяных Ухтинских источниках. А через три года доставил в Петербург образцы нефти.
Петр лично интересовался находкой, о которой имел представление понаслышке и по тем данным, которые были опубликованы голландцем Николаем Витсеном в его книге «Северная и Восточная Татария», изданной в Амстердаме в 1692 году.
За год до своей смерти Петр издал указ о тщательном исследовании нефтяного района, а Черепанову приказал выдать «наградные» шесть рублей, «дабы он, также и прочие, впредь к сысканию руд лутче имели охоту…».
В молодые годы Петр наслушался в Архангельске от местных зверобоев разговоров о том, что голландские мореходы в старопрежние времена пробирались через Ледовитый океан на восток, искали прямые и близкие пути в Китай и Индию. Все их попытки были безуспешны.
Интерес к открытию и освоению этого пути проявил и Петр. Тем более что сухим путем через Уральский камень, через всю Сибирь наши северные землепроходцы уже добрались до Дальнего Востока.
Спустя не столь многие годы после того, как русские землепроходцы – Атласов, Дежнев, Хабаров и другие – достигли берегов Тихого океана и сделали ряд географических открытий, Петр Первый отправил, на северо-восток поручика Ивана Евреинова и геодезиста Федора Лужина.
В указе-инструкции от 2 января 1719 года им было предписано:
«Ехать вам до Тобольска, и от Тобольска, взяв провожатых, ехать до Камчатки и далее куда вам указано, и описать тамошние места: сошлася ль Америка с Азиею, что надлежит тщательно сделать, не только зюйд и норд, но и ост и вест, и все на карте исправно поставить».
Посланцы Петра побывали на Камчатке, прошли вблизи Курильских островов, но после кораблекрушения были вынуждены вернуться в Охотск, так и не выполнив до конца царское поручение. Петр на этом не успокоился. Он вызвал к себе капитана Витуса Беринга, человека надежного, оказавшего большие успехи в переводе военных кораблей из Архангельска на Балтику, и приказал ему готовиться сухим путем пробираться на самый крайний северо-восток державы.
За несколько дней до смерти Петр, с присущей его стилю четкостью и лаконичностью, 6 января 1725 года выдал Берингу наказ:
«1. Надлежит в Камчатке, или в другом том месте, сделать один или два бота с палубами.
2. На оных ботах, возле земли, которая идет на норд, и по чаянию (понеже оной конца не знают), кажется, что та земля часть Америки.
3. И для того искать, где оная сошлась с Америкою, и чтобы доехать до какого города европейских владений, или ежели увидят какой корабль европейский, проведать от него, как оной кюст [берег] называют, и взять на письме, и самим побывать на берегу, и взять подлинную ведомость, и, поставя на карту, приезжать сюды…»
24 января Беринг с небольшой экспедицией отправился из Петербурга в дальний и долгий путь. Через две недели экспедиция добралась до Вологды. И там Беринг узнал о смерти Петра.
Длительное путешествие экспедиция Беринга завершила при Екатерине Первой.
Пешим ходом, иногда речными путями Беринг от Петербурга через всю страну достиг берегов Охотского моря. Из Охотска отбыл в Авачу (Нижне-Камчатск) и из устья реки Камчатки на ладьях отправился дальше на Север.
Претерпев на своем трудном пути множество невзгод и лишений, Беринг наконец нашел, что на 67-м градусе находятся северо-восточная оконечность Азии и пролив, отделяющий Азию от Америки.
Наказ Петра Великого был выполнен. Память о землепроходце и мореплавателе Витусе Беринге увековечена: его именем названы пролив и море…
Заканчивая повествование о деяниях Петра Первого связанных с нашим Севером, сделаем оговорку, что автор естественно, не мог упомянуть о всех сторонах деятельности Петра, да и не ставил перед собой такой задачи. Это только фрагменты биографии выдающегося человека, правильно почувствовавшего веление времени и сумевшего немало сделать для развития и укрепления Русского государства.
По желанию Петра из Голландии, через Архангельск, был выписан в большом количестве крупный рогатый скот. На двинских заливных лугах завелась порода знаменитых коров – холмогорок.
В Вятском уезде, как сообщал об этом историк времени Петра Голиков, крестьяне занимались овцеводством. Тому способствовали обильные пастбища. Узнав об этом, Петр закупил за границей породистых овец, основал в Вятке завод для разведения их и туда же за знатное жалованье выписал немецкого пастуха (зоотехника)…
Многое из задуманного Петром на Севере осталось невыполненным, иногда даже неначатым, а начатое довершалось после его смерти.
Трижды проезжая в Архангельск через торговый город Великий Устюг, Петр каждый раз приходил к мысли, что рано или поздно, но чем скорей – тем лучше, надобно соединить Вычегду с Камой посредством двух рек, текущих от водораздела, – Лопьи, впадающей в Каму, и Усолы, впадающей в Вычегду.
– Много труда понадобится, но ведь и силы мужицкой у нас не занимать стать, – говорил устюжанам царь. – А какая бы выгода была великая купечеству и государству, когда бы сим близким путем пошел сибирский хлеб через Архангельск за море и в города российские!..
– А не грешно ли, ваше царское величество, супротив божьего устроения принуждать реки вспять идти? Как бы не прогневить всевышнего? – сомневались устюжане.
– В добрых делах бог не помеха, – усмехался в ответ Петр, – вредным делам черт помощник. Не мог же бог, строя мир за неделю, все доглядеть. Кое-что в поправках нуждается. Будем исправлять, довершать и – бог нам придет на помощь. А на черта управа всегда найдется…
Мысль Петра о соединении Вычегды с многоводной Камой не была претворена в дело…
В допетровские времена северяне-поморы ради торга с Сибирью и зверобойных промыслов уходили к северо-востоку на ладьях и карбасах, придерживаясь берегов. Ходили они морем до устьев Оби и Енисея. Путь этот занимал в добрую погоду месяц-полтора. Беспрепятственно пробирались к сибирским рекам и иноземные промышленники.
Петр получил в Амстердаме от бургомистра и картографа Николаса Витсена карту «Северо-восточной Татарии» и, беседуя с ним, выспрашивал, что нужно сделать, дабы оградить проникновение иноземцев в Сибирь. Из беседы с Витсеном он заключил, что временные летние стражи не в состоянии нести контрольно-пропускную службу на морском пути в Сибирь, посему счел необходимым построить на Новой Земле, в удобном месте, крепость, которая стала бы приютом для русских промышленников и преградой против проникновения иностранцев на северо-восток России. Задумано это было благоразумно и правильно, однако неотложные и важные дела помешали Петру заняться строением контрольного пункта на самом крайнем севере, чем и воспользовались впоследствии, после смерти Петра, иностранные рыболовы и зверобои, производя хищнические опустошения в морских русских владениях…
Бурное в непогодь Ладожское озеро часто оказывалось губительным для проходивших по нему судов. Огромные убытки терпели купцы и судовладельцы, доставлявшие в невскую столицу товары и всякий провиант для армии и строителей и для торга с иностранцами. Много человеческих жертв поглощало Ладожское озеро. Во избежание бедствий на Ладоге и, разумеется, в интересах государственной экономии Петр решил, в обход озера, соединить реку Свирь с Невой Ладожским каналом.
Десятки тысяч пленных шведов, вологодских землекопов и освободившихся от войны солдат были заняты земляными работами на разных участках по всему южному побережью Ладожского озера. Начатый при Петре, канал был закончен после его смерти.
Соединить Волгу с Балтикой было заветной мечтой Петра. Находясь в поездке за границей, в Лондоне, он познакомился с ученым гидрологом, капитаном Джоном Перри. Узнав о его умении проводить каналы и строить шлюзы, Петр нанял его к себе на службу и поручил ему вести исследования северных рек, дабы соединить их с волжским бассейном.
Перри приехал в Россию и занялся, за высокое жалованье, порученным ему делом. В первую очередь он исследовал район небольших рек Сяси и Тихвинки, где обнаружил большое падение водного уровня к Ладожскому озеру – на 897 английских футов, а потом – рек Чагодощи и Мологи, которые шли от водораздела в обратном направлении, к устью Шексны, и падали на 562 фута. Канал и шлюзы здесь должны были протянуться на 700 миль.
Петру итоги этих исследований показались неприемлемыми. Тогда Перри с помощниками перекинулся снимать чертежи в районе Меты, Волхова и Ильменя. Но отпал и этот вариант.
В 1710 году (спустя год после Полтавской победы) Перри был направлен Петром в Вытегру, на Ковжу, Белое озеро и Шексну. Через год туда же поехал и сам Петр, чтобы лично убедиться, насколько удобно проводить здесь соединение озер и рек для судоходной связи Волги с Онежским озером и дальше – с выходом на Балтику.
Перри составил чертежи и даже первоначальную смету расходов, довольно умеренную, заниженную, чтобы суммой расходов не оттолкнуть государя от его замысла. Важно начать, завязнуть в деле, а дальше смету можно увеличивать.
Составленная англичанином смета в десять тысяч рублей предусматривала даровой каторжный труд, а равно и труд военнопленных шведов и была утверждена Сенатом. Но из-за войны с турками и шведами и по другим причинам строительство было отложено.
Народные предания, рассказывающие о том, что Петр Первый бывал в здешних местах, существовали не только в прошлом веке. Они существуют и поныне. Из поколения в поколение, из уст в уста переходят бывальщины, славящие Петра за то, что он ходил по вытегорским и ковженским лесам и болотам, что в ночную, комариную пору «почивал» в шалаше, сплетенном из ивовых прутьев. И не день, не два, а целых длинных десять летних дней бродил он здесь с иноземцем Перри, да еще с ними был ловкий человек Корчмин, который помогал Петру как переводчик разговаривать с англичанином.
В прошлом веке некий вытегорский старец именем Пахом, проживший 115 лет, показывал место на Беседной горе, там, где Петр разговаривал с мужиками. На том месте, где находился петровский шалаш, сооружен обелиск.
Задуманное Петром – с великим запозданием, но исполнилось, и память об основоположнике этого дела историей не была забыта…
В один из приездов Петра в Архангельск, в 1697 году, любознательные северяне доставили ему образцы удивительного горючего камня с берегов речки Доманик, впадающей в Ухту. По наименованию этой речки и камни были названы доманиками. Сам Петр, не ведая, чем может быть полезна порода, открытая на зырянской земле, не замедлил отправить доставленные ему сланцы в Голландию для исследования…
Давным-давно известно северянам Ухтинское месторождение нефти. И на первых порах люди искали способы полезного ее применения. Пользовались нефтью для лечения болезней, смазывали нефтью трубицы колес, но о большем, на том уровне развития науки, техники и производства, на Руси еще не догадывались.
В 1721 году мезенский рудознатец Григорий Черепанов сообщил в Берг-коллегию сведения о, нефтяных Ухтинских источниках. А через три года доставил в Петербург образцы нефти.
Петр лично интересовался находкой, о которой имел представление понаслышке и по тем данным, которые были опубликованы голландцем Николаем Витсеном в его книге «Северная и Восточная Татария», изданной в Амстердаме в 1692 году.
За год до своей смерти Петр издал указ о тщательном исследовании нефтяного района, а Черепанову приказал выдать «наградные» шесть рублей, «дабы он, также и прочие, впредь к сысканию руд лутче имели охоту…».
В молодые годы Петр наслушался в Архангельске от местных зверобоев разговоров о том, что голландские мореходы в старопрежние времена пробирались через Ледовитый океан на восток, искали прямые и близкие пути в Китай и Индию. Все их попытки были безуспешны.
Интерес к открытию и освоению этого пути проявил и Петр. Тем более что сухим путем через Уральский камень, через всю Сибирь наши северные землепроходцы уже добрались до Дальнего Востока.
Спустя не столь многие годы после того, как русские землепроходцы – Атласов, Дежнев, Хабаров и другие – достигли берегов Тихого океана и сделали ряд географических открытий, Петр Первый отправил, на северо-восток поручика Ивана Евреинова и геодезиста Федора Лужина.
В указе-инструкции от 2 января 1719 года им было предписано:
«Ехать вам до Тобольска, и от Тобольска, взяв провожатых, ехать до Камчатки и далее куда вам указано, и описать тамошние места: сошлася ль Америка с Азиею, что надлежит тщательно сделать, не только зюйд и норд, но и ост и вест, и все на карте исправно поставить».
Посланцы Петра побывали на Камчатке, прошли вблизи Курильских островов, но после кораблекрушения были вынуждены вернуться в Охотск, так и не выполнив до конца царское поручение. Петр на этом не успокоился. Он вызвал к себе капитана Витуса Беринга, человека надежного, оказавшего большие успехи в переводе военных кораблей из Архангельска на Балтику, и приказал ему готовиться сухим путем пробираться на самый крайний северо-восток державы.
За несколько дней до смерти Петр, с присущей его стилю четкостью и лаконичностью, 6 января 1725 года выдал Берингу наказ:
«1. Надлежит в Камчатке, или в другом том месте, сделать один или два бота с палубами.
2. На оных ботах, возле земли, которая идет на норд, и по чаянию (понеже оной конца не знают), кажется, что та земля часть Америки.
3. И для того искать, где оная сошлась с Америкою, и чтобы доехать до какого города европейских владений, или ежели увидят какой корабль европейский, проведать от него, как оной кюст [берег] называют, и взять на письме, и самим побывать на берегу, и взять подлинную ведомость, и, поставя на карту, приезжать сюды…»
24 января Беринг с небольшой экспедицией отправился из Петербурга в дальний и долгий путь. Через две недели экспедиция добралась до Вологды. И там Беринг узнал о смерти Петра.
Длительное путешествие экспедиция Беринга завершила при Екатерине Первой.
Пешим ходом, иногда речными путями Беринг от Петербурга через всю страну достиг берегов Охотского моря. Из Охотска отбыл в Авачу (Нижне-Камчатск) и из устья реки Камчатки на ладьях отправился дальше на Север.
Претерпев на своем трудном пути множество невзгод и лишений, Беринг наконец нашел, что на 67-м градусе находятся северо-восточная оконечность Азии и пролив, отделяющий Азию от Америки.
Наказ Петра Великого был выполнен. Память о землепроходце и мореплавателе Витусе Беринге увековечена: его именем названы пролив и море…
Заканчивая повествование о деяниях Петра Первого связанных с нашим Севером, сделаем оговорку, что автор естественно, не мог упомянуть о всех сторонах деятельности Петра, да и не ставил перед собой такой задачи. Это только фрагменты биографии выдающегося человека, правильно почувствовавшего веление времени и сумевшего немало сделать для развития и укрепления Русского государства.