Страница:
– Когда же сие было? – спросил он Баженина.
– Давно, еще при вашем покойном батюшке, в году шестьдесят девятом.
– Ну, я за то не ответчик. За содейство всяким «шпигам» у меня не будет потачки!.. Голова долой!..
Наутро после похмелки, с остатком свиты, Петр отправился по Двине до селения Копачева, а дальше сухим путем через Шенкурск на Вологду.
– Давно, еще при вашем покойном батюшке, в году шестьдесят девятом.
– Ну, я за то не ответчик. За содейство всяким «шпигам» у меня не будет потачки!.. Голова долой!..
Наутро после похмелки, с остатком свиты, Петр отправился по Двине до селения Копачева, а дальше сухим путем через Шенкурск на Вологду.
Второй приезд Петра в Архангельск
Быть может, дословно так и сказал при рождении Петра Симеон Полоцкий: «Не будет в летах его подобных ему. Ублажат его народы похвалами, и славу к славе стяжает он. Будет он чудный победоносец, смирит враждующих соседей, падут многие от меча его, увидят его дальние страны и страх от него будет на многих». А может быть, задним числом напечатано пророчество такое. Не будем придирчивы и строги, судя о том, как, когда и почему менялись, приспосабливаясь, тексты.
Вполне возможно, что умный политик Полоцкий угадал в Петре того деятеля-преобразователя, в котором остро нуждалась земля Российская.
Стечение благоприятных обстоятельств спасало и сохраняло Петра в самые опасные дни начала его жизни. Дважды укрывала Петра Троицкая лавра от разнузданных бунтовщиков-стрельцов и от алчной до власти царевны Софьи. Пока не возмужали и не окрепли потешные полки, спасаться будущему императору приходилось только бегством.
С юных лет Петр познал, чем изобилует Россия и в чем она нуждается.
Быстро прошло время потешных военных игр. И не успели еще преображенцы и семеновцы стать в ряды войск, как Петр уже замыслил создание регулярных полков и терзался думами о строительстве своего морского флота. Первая поездка на Север вдохновила его. Увидев иноземные корабли в Архангельске, как было не пожелать иметь свой флот, как было не пожелать расширения торговли с иноземцами.
Огромная страна с населением в четырнадцать миллионов человек, имела выход в мир только в Архангельске. Да и это пока не выход, а только вход к нам со стороны иноземцев, поскольку своего флота не создано. Петр нетерпеливо ждал весны, чтобы снова поехать на Север. В январе умерла его мать Наталия Кирилловна. Известив о своем горе архангельского воеводу Апраксина, в том же письме Петр сообщал ему о направлении в Архангельск корабельных мастеров и заказывал изготовить шапки и обувь для солдат. Санным путем по зимнику Петр отправил из Москвы в Архангельск тысячу самопалов и две тысячи пудов пороха. Двадцать четыре корабельных пушки привезли в Вологду и оставили до весеннего приезда царя, располагая отправить их водным путем.
В эту зиму, извещенный заблаговременно, вологодский воевода, князь Петр Львов, следил за поспешной постройкой двадцати двух карбасов для поездки государя в Архангельск. Первого мая с большой свитой Петр выбыл из Москвы. Приготовленные на пути перекладные подводы на четвертые сутки доставили царскую экспедицию в Вологду.
Пахнущие свежерубленной сосной и смолой карбасы стояли наготове. Петр осмотрел суда, проверил оснастку, сам закреплял паруса и хвалил работу. Пробыв в Вологде четыре дня, провожаемый вологжанами пушечной пальбой, застилавшей пороховым дымом реку, Петр отправился в путь.
Первый карбас возглавил князь Троекуров, на одиннадцатом находился за главного шкипера сам Петр. После карбаса Ромодановского тянулись суда, груженные пушками и всем необходимым провиантом.
Весь путь от Вологды до Архангельска по течению Сухоны и Двины занял десять дней. Как того требовал заведенный порядок, в Архангельске состоялась торжественная встреча.
Пушечная и ружейная пальба, колокольный звон, раскатистое «ура» и приветственные выкрики неслись с берега Двины навстречу царскому каравану.
Воевода Апраксин доложил Петру о том, что в Соломбале подготовлен к спуску корабль «Святой Павел», а ожидаемый из Голландии корабль «Святое пророчество» еще где-то в пути.
Петр поблагодарил воеводу, а князя Федора Ромодановского провозгласил адмиралом будущего флота.
Местом пребывания царя в городе были скромные бревенчатые светлицы на Мосеевом острове. Однако малое время в них Петр находился. Встреча с архиепископом Афанасием, благодарственный молебен не отняли больше часа. Сразу же государь устремился в Соломбалу посмотреть до спуска корабль на стапелях. Доброе корабельное начало вызвало довольную улыбку государя.
– Зело отлично сработано! – похвалил он главных мастеров Яна и Никласа, – иного от вас и не ожидал. Хочу, чтоб и наши плотники тому же обучились. Доделывайте, быть послезавтра «Апостолу Павлу» на воде.
Вечером, с приближенными, Петр был в доме голландского купца Иоагана Лёпса. И, будучи сам в звании купца, русский царь торговал, назначая цену на ворвань, смолу, на хлеб и корабельный лес. Взамен «первостатейному купчине» Петру требовались самые необходимые товары: солдатское, грубой шерсти сукно, свинец, горючая сера, вино, медь, оловянная посуда, табак и ружья. В этих и прочих товарах в тот год в Архангельске недостатка не было. За лето пришло на Двину с полсотни судов.
В добром, полухмельном настроении Петр был общителен с иноземцами, не стесняясь напрашивался осматривать их корабли, а облюбовав одного из голландских шкиперов, некоего Клааса Месшу, стал его просить:
– Обучи меня всему вашему распорядку морскому от самого последнего матроса до шкипера.
– Шутить изволите, ваше царские величество!
– Нет, так надобно. Вот спустим «Апостола Павла», и, пока у причала будут его доделывать да оснащать, прошу– поучи меня…
– Воля ваша, государь, только того не знаю, – умея распоряжаться, сумеете ли вы на моем корабле мне подчиняться?
– А иначе не мыслю, – ответил Петр.
20 мая 1694 года в Соломбале было торжество. При великом стечении архангелогородцев Петр взял топор и собственноручно подрубил опоры. По скату, густо смазанному салом, «Святой Павел», при криках «ура», медленно сполз со стапелей в Двину.
Петр, откинув топор, вытер с лица пот и тряхнул за плечо стоявшего рядом с ним Апраксина:
– Добро, Федор Матвеевич! Что давно желалось, ныне содеялось!..
– Не велик был тот соломбальский первенец: – длина 86 футов, ширина – 22, глубина 9 футов.
В тот же час на корабле Петр устроил угощение всей своей компании, пригласив кое-кого и из иностранцев.
Петр чокался с Осипом Бажениным и наказывал:
– Гляди, Баженин, не дремли. Белое море ждет, что пойдут в Европу баженинские суда. Не подведи, друже, сам Нептун океанский желает того. Ну, пей да дело разумей. И не смотри на меня лихо. Царь, он тоже человек.
– Истинно так, ваше царское величество…
– Не возвеличивай. Я здесь шкипер, и не более того. «Святой Петр» не ахти что, на таком судне только в Соловки молиться ездить, а «Павел» – этот посильней будет, Эх, кабы все двенадцать апостолов были здесь, у пристани. А пока нет своего флота, придется некие конфузии в торговых делах терпеть. Смекай, Баженин, что тебе говорю!.. – Петр выпил бокал рейнского, закусил засахаренным лимоном, уставился взглядом в Ромодановского:
– Ты что, адмирал? Невесело, что ль? Держи голову выше! Угощайся. Федор Юрьевич, будет у нас флот – не хуже заморских. Ничего того ради не пожалею, будет…
С недостроенного «Святого Павла» Петр отправился в палаты к воеводе Апраксину, и там продолжалось питие и веселие. Будучи богатырского телосложения, государь на пиршествах не терял ни рассудка, ни памяти. Иных же, особенно пожилых, бывало выносили из-под столов замертво.
На другой день, освежась после похмелья, Петр распорядился готовить яхту к поездке на Соловецкие острова, а «Святого Павла» скорей достраивать и оснащать, пока он, государь, будет занят другими делами и поездкой в Соловки.
Надо полагать, что не больше трех – пяти дней он потратил на изучение корабельного распорядка на корабле у голландского шкипера Клааса Месши. Переодетый в матросское платье, долговязый и плечистый, Петр никак не походил на юнгу. Сначала орудовал на верхней и нижней палубе шваброй, раздувал и подносил огонь и табачную конфорку шкиперу. Потом перевелся на следующую ступень, стал каютным сторожем, оберегал продовольственные запасы и по мерке наливал и выдавал матросам водку. Выполнять обязанности младшего матроса было трудней. Шкипер боялся, как бы чего не случилось с Петром в этой должности. Но русский царь резво брался и за это дело: крепил снасти, распускал паруса, по веревочным вестницам поднимался на мачту и, к удовольствию Клааса, ни разу не оборвался. Учение кончилось тем, что Петру понравился голландский шкипер и он уговорил его за добрую плату перейти служить на русском корабле. Клаас Месша согласился. (Не прошло двух лет службы, как он умер. Петр в знак соболезнования послал его вдове пятьсот гульденов.)
В минувшем девяносто третьем году Петр, будучи в Архангельске, учредил регулярную почтовую связь с Москвой.
В этот второй приезд он глубже проник в коммерческие хитрости торговли с иноземцами и, для порядка и ограждения интересов русского купечества, создал здесь Коммерц-коллегию. В качестве торговых представителей направил в Амстердам, Гамбург, Копенгаген и Любек своих агентов, в должности обер-комиссаров.
Для борьбы против тайного привоза иноземцами незаявленных товаров Петр повелел Апраксину установить пограничные заставы на Мурмане, в Коле, в Мезени и Пустозерске. Иноземных купцов и шкиперов, которые попытаются избегать Архангельской таможни, задерживать, а товары их отбирать в казну. Находились среди иностранцев тузы, которые желали прочно закабалить русский Север.
Такие разговоры вели они с молодым русским царем:
– Страна ваша большая, казна небогатая, сдайте нам в полное право рыбную ловлю на Севере на пятнадцать лет, вашему величеству будет доход, а нам прибыль…
С таким предложением обращался к Петру, в частности, некто Соломон Вернизобер, добиваясь монополии на рыбную ловлю, зверобойство и китоловство в пределах мурманского побережья. Но Петр решительно отказал:
– Покупать и увозить разрешаю, добро пожаловать, но промышлять, в ущерб поморам, не могу никому дозволить, кроме как своему купечеству и товариществам.
На тринадцатый день своего вторичного пребывания в Архангельске, царь собрался в Соловецкий монастырь Яхта «Святой Петр», приготовленная для этой поездки, была по тем временам довольно внушительна: десять саженей в длину, две в ширину, осадка – сажень. На яхте двенадцать пушек. Время замело следы ее происхождения: неизвестно, построена ли яхта еще до первого приезда Петра Бажениным или же она была подарена русскому царю голландскими или английскими купцами ради благодетельного к ним расположения.
Итак, Петр отправился в Соловки. С ним находился архиепископ Афанасий, единственно из всего высшего духовенства бритый, по той причине, что раскольник Никита Пустосвят во время «дискуссии» отодрал у него полбороды вместе с кожей и поплатился за пылкий нрав головой. Сопровождали Петра и некоторые из его московских спутников – боярин Тихон Стрешнев, боярин Нарышкин, думный дьяк Никита Зотов и несколько солдат.
В благоприятную погоду яхта сделала разворот на Двине и медленно прошла перед городом, красуясь поднятыми парусами и трехцветным государственным флагом, который недавно ввел Петр.
Государь, в зеленом кафтане, с кортиком, стоял на носу яхты, покуривал короткую трубку и, в предчувствии доброго плавания, любовался растянувшимся вдоль правого берега городом. И было на что поглядеть. В каких только русских городах не бывал Петр, но Архангельск казался ему – да таким и был – особенным, непохожим на другие города.
Отправляясь в Соловки, Петр нарочно приказал повернуть яхту и пройти перед всем городом, на виду, начиная от древних каменных стен монастыря Михаила Архангела. И город, как на параде, длинным рядом домов и разных строений предстал перед его глазами. По соседству с монастырем, словно салютуя, махали крыльями шесть ветряных мельниц. За ними стояли двухэтажные бревенчатые дома с крутоскатными крышами – купца Болотникова и начальника тюрьмы. Затем гауптвахта и казармы. Дальше, возле берега, шумела широкая торговая площадь, а около нее, впритык к деревянным обрубам, теснились мелкие и крупные суда со спущенными парусами. По соседству с рынком – большой канатный двор, армейский дом, тюрьма и широкий толстостенный каменный Гостиный двор с крепостными стенами. Башни с бойницами; на средней башне, распластав крылья, опершись на хвост, блестя позолотой, держался двуглавый державный когтистый орел…
Петр перестал курить. Ему подали немецкую складную зрительную трубу. Приставив ее к правому глазу, он продолжал дивиться полюбившимся городом. Все ему здесь уже знакомо, все исхожено вдоль и поперек. Но с палубы, с Двины, при ярком солнечном свете многое выглядело гораздо краше.
Дома русских купцов, построенные из толстых бревен, с узкими, низкими оконцами, отличались от домов в «немецкой слободе» прочностью и неуклюжей отделкой. По соседству с ними, за ратушей, куда веселей выглядели одноэтажные, обшитые крашеным тесом дома Бокка и Юнка, Брокена и Беккера, Бюрста, Гуньона, Бейля и десятков других иноземцев, прочно обосновавшихся на двинском берегу. Но вот начались могутные, с высокими заборами, балюстрадами и выходами вокруг стен, более крупные и веселые дома знатных архангелогородцев Бажениных, Барминых, Крыловых, Лариных и Голубиных, за домами склады и пильные ветряные мельницы.
«Эти не сдадутся, не уступят в своих делах иноземцам», – думал Петр.
Поравнявшись с кладбищенской церковью, он отставил зрительную трубу.
Яхта миновала Мосеев остров с царскими светлицами, Началась Соломбала. Батарея, скрытая за бревенчатым тыном, оглушительно рявкнула в честь царского путешествия. На иноземных кораблях взмыли красочные вымпела.
– Виват рус цар Петер!..
– Счастливого плавания!..
При выходе в море, из-за тихой погоды, ночью яхта стала на якорь. Утром погода изменилась. Яхту повел сам Петр, встав у руля. Перед ним лежала старинная голландская карта. Не доверяясь ей, Петр поставил около себя вожатых, знавших беломорские пути, и велел им наблюдать за его действиями.
На сто двадцатой от Архангельска версте, около Унской губы, поднялась непогодь. Бушующие волны накатывались и хлестали через палубу. В страхе солдаты и матросы шептали молитвы, готовясь к явной смерти. Потом запели, кто как мог, на все голоса: «Спаси, господи, плавающих и путешествующих…»
Царь Петр струхнул, и напрасно историки былых времен утверждали, что в эту ужасную бурю одно лишь лицо Петра, смотревшего на яростное море, казалось спокойным. До спокойствия ли было тогда.
Петр, легко поддавшись уговорам сумского монастырского крестьянина Антипы Тимофеева, уступил тому свое место у руля.
Лоцман Антипа Тимофеев, видавший виды на море, конечно, был не трусливого десятка, но и тот, берясь за руль, сказал:
– Дай бог проскочить между скал, что зовутся «Унскими рогами». Только за ними, может, и спасемся от урагана. Здесь такие места, что и при доброй погоде корабли о камни разбивались.
И повел Антипа яхту, круто наворачивая под ударами страшных волн. Петр с охраной стоял около него, вцепившись руками в натянутые снасти.
– Ступай, государь, вниз! Как бы тебя не смыло.
Петр пропустил мимо ушей слова Антипы. Не жить – не быть, но как ему не увидеть смертельно опасные чертовы «Унские рога». А это всего-навсего были открытые и скрытые скалы. Петр, не спуская глаз с мужика-лоцмана, следил за ловкими движениями его сильных рук.
Где-то на минуту, а может быть и того меньше, ему померещилось, что Антипа неверно направляет судно почти в притирку со скалой. Царь испуганно высказал свое опасение лоцману. Тот, вместо ответа, вмиг справясь с волной, повернул яхту, и скала оказалась с подветренной стороны.
– Самое опасное место чуть подальше, вон там, где кипят-пенятся на каменных грядах буруны. Вот тут упаси нас бог! – проговорил громко лоцман.
Стиснув зубы и зорко глядя в сумрак бурного, под нависшими облаками моря, он продолжал борьбу со стихией. У Петра появилась надежда на спасение. Он снова что-то попытался указать Антипе, чуть-чуть изменить курс яхты. Но Антипа не отвел глаз от бушующего моря, не удостоил царя даже взглядом. Он здесь главный, да еще – божья воля. Яхта с людьми и с царем – в его мужицких руках. Антипа отпустил словцо солоней морской воды и твердым голосом, требовательно, сквозь шум морской как отрубил:
– Государь, ты отдал мне руль, так не мешай, ступай отседа прочь. Здесь мое место, а не твое. Я знаю, что делаю!..
Мужицкая дерзость не раздосадовала царя. Как лоцману не доверить, когда он так смело царю говорит?
Пройдя «Унские рога», яхта оказалась в полной безопасности. Лоцман Антипа перекрестился и уступил руль Петру.
– А теперь, государь-батюшка, не страшно. Правь прямо на Пертоминский монастырь. Святые Вассиан да Иона к себе в гости зовут.
Яхта стала на якорь вблизи монастыря. Для монахов неожиданное, удивительное событие: сам царь пожаловал с архиепископом. Трезвон, молебствие.
Петр подозвал к себе лоцмана Антипу.
– Крепко ты меня отпотчевал в бурю…
– Прости меня, дурака, царь-батюшка. Может не те слова сорвались, прости… – И лоцман бухнулся Петру в ноги.
– Встань. Ты был вправе мне так ответить. Неправ я, совался не в свое дело. Вот тебе мое шкиперское платье. Высуши и носи на здоровье. Крепко шито, не распорется. И вот тебе еще моя шапка да тридцать целковых в награду, и быть тебе в полной свободе от монастырских работ. Теперь ты сам себе хозяин… – И поцеловал его Петр трижды при этом.
Народная молва донесла до наших дней легенду: будто бы лоцман Антипа Тимофеев – предъявитель царской шапки – имел право дарма угощаться в любом кабаке, И доугощался до скорого смертного часа. (Подобная легенда бытовала в народе и о верхолазе Телушкине, который ухитрился без лесов забраться на шпиль Петропавловского собора в Петербурге и отремонтировать фигуру ангела.)
Четверо суток бушевала буря. Ночевал Петр на яхте, а в дневное время осматривал монастырское хозяйство.
В первых числах июня монахи старательно копали гряды в огородах, сажали капустную рассаду, лук, редьку и даже огурцы. Ячмень уже был посеян и дал всходы.
– Лето здесь короткое. Не пропадают ли труды ваши? – спрашивал Петр монахов и мужиков, работавших здесь по обету.
– Да как сказать, – отвечал за всех игумен, – бывает, и суетно трудимся. Бывает, и с проком. Лето – оно короткое, но солнце-то у нас многочасно гуляет по небеси. И у нас, и в Соловках вся овощ поспевает. Ячмень хилый, сам-четыре, больше бог не дает.
– Когда же вы молитесь, если столько тут у вас дела?
– А мы больше трудимся, нежели молимся.
– Вот это верно, – соглашался Петр, – молитвы изнуряют, а труды укрепляют.
Один из мужиков осмелился и заговорил:
– Нельзя, царь-батюшка, работную пору горячую мимо рук своих упускать. Как поработаешь, так и полопаешь. Когда земля трудов просит, мы, мужики и монахи тутошние, молимся на скору руку: одному богу мигнем, другому кивнем, а третий и сам догадается. Для прилику в колокол брякнем да и бежим на полосы, кто с лопатой, кто с тяпкой, кто с чем, а кто и навоз на носилках тащит…
– Похвально! Вижу, хозяйство ваше оттого в порядке и голод не грозит.
– Что ты, царь-батюшка, какой там голод? Да тут у нас трески да палтусины и семушки – солить не успеваем. Святые ангелы да преподобные наши Вассиан с Ионой за нас там, на том свете, добро молятся…
Петр спросил игумена и о том, бывают ли в монастыре какие чудеса.
– Нечем похвастать, ваше царское величество, – ответил тот. – Мощи святых угодников под спудом запечатаны, а служба ни Вассиану, ни Ионе не составлена. Молимся им так, попутно и бессловесно, в мыслях поминая их богоугодные труды. Они в здешних местах первые начали монастырское строение, а в таких местах, как наши, всякий монастырь душам спасение и царству укрепление.
– Что ж ты, архиепископ, втуне и в загоне содержишь угодников Вассиана и Иону? – обратился Петр к Афанасию. – Они нам, путешествующим, приют оказали. Надо святых не обидеть. Полюбопытствуем о мощах преподобных.
После вечерни, оставшись в монастырском храме втроем, Петр, Афанасий и игумен, тайно от монахов и мирских глаз, вскрыли гробницу.
Вероятно, никто из троих чуда и не ожидал, но то, что они увидели, не могло их не разочаровать. В гробнице вместо двух нетленных трупов находился рассыпавшийся прах и пожелтевшие кости одного из угодников – Вассиана или Ионы – неизвестно.
Петр пожал плечами и, отвернувшись, махнул рукой:
– Запечатайте эту труху и не показуйте. А коль скоро они числятся святыми, почитайте обоих, тем паче что здешняя обитель в полезных трудах пребывает.
За время вынужденной гостьбы в глуши Поморья Петр каждый день ходил на молебствие. Сделал сосновый крест, учинил на нем голландскими буквами надпись: «Сей крест сделал шхипер Петр в лето Христово 1694».
Наконец морской бог Нептун успокоил студеное Белое море, и царская яхта, распустив паруса, в легкую поветерь понеслась к Соловецким островам.
Тридцать пять соловецких колоколов гулом и трезвоном встретили прибытие Петра. После молебствия Петр с приближенными, сопровождаемые архимандритом Фирсом, осматривали прежде всего крепостные стены, воздвигнутые из тяжелых, стопудовых и тысячепудовых неотесанных камней. Восемь башен с амбразурами и старыми пушками придавали монастырю грозный, неприступный вид. Они были построены под руководством доморощенного зодчего монаха Трифона, родом из Неноксы с Беломорья. И хотя эти стены строились всего только за сто лет до прибытия Петра Первого, но, судя по циклопической кладке камней, казалось, что начало Соловецкой крепости совпадает с первыми днями мироздания.
За суровыми стенами, за семью тяжелыми, двойными, наглухо запираемыми воротами – особая монастырская жизнь. Там восемь церквей и одна надвратная, с богатейшими окладами икон, древними книгами и всякой драгоценной утварью, бережно хранимой, как сокровище и наглядное свидетельство мастерства и искусства безымянных русских умельцев.
В оружейной палате, где хранилось старое и новое оружие, Петр подержал в руках саблю князя Пожарского и сказал:
– Славный герой} был князь, с оным оружием он изгонял поляков и литовцев за пределы нашей земли. Времена меняются. Мы намерены с Польшей быть в дружбе. На всякий случай, от шведов и прочих заморских недругов, сей монастырь может постоять крепко…
– Пушечек мало и в порохе недостача, царь-государь, смилуйтесь, не худо бы нам прибавить, всегда пригодится, – взмолился архимандрит Фирс, умильно глядя на Петра. – Было многонько, да во время семилетнего сидения против усмирителя, воеводы Мещеринова, втуне порох, и бомбы, и силы людские поистратили. Зело сердито стояли тогда монахи соловецкие против никоновских новшеств.
– А ныне одумались? Не подведете?
– Подвоха не будет, ваше царское величество, раскольного духа не осталось, – сказал архимандрит.
– Добро, – ответил на это Петр, – ведаю, что ни в свечах, ни в ладане у вас нужды нет. Таких даров от меня Зосиме и Савватею не будет, а двести пудов пороху из Архангельска велю послать. На бога надейтесь, а в беде без пороха не обойдетесь. Пушек покуда не обещаю. Нужды в том нет, старые, если надобно, послужат. Прошу напомнить мне, какие и когда славные события украшали обитель здешнюю, – спросил Петр архимандрита, – и ведете ли запись, когда что приключается?.. Сие весьма полезно для гиштории. Потомство спасибо скажет.
– Ведется, ваше царское величество, – живо отозвался архимандрит, – со времен Василия Темного пишется соловецкий летописец.
– Покажи!
– Вот он здесь, в ковчежце, под замком. Ключарь! Где ты? Подь сюда, отопри.
Из свиты, окружавшей царя, вышел иссушенный заботами и тревогами, бледнолицый, чернобородый монах со связкой ключей на серебряной цепи. Он достал из сундучка толстую книгу в коже, с медными застежками и подал государю. Тот долго и внимательно перелистывал, читая окружающим отдельные записи вслух:
– «1584 года великий государь Иоанн Васильевич пожаловал в Соловецкий монастырь для поминовения опальных (убиенных) новгородцев 753 человека 1100 рублей…»
Прочел Петр и от себя добавил:
– Людей побил и грех рублями искупил. Не будем осуждать Грозного, предшественника нашего, бог ему судья, – и продолжал, перелистывая, читать древние записи:
«1597 года… царь-государь Борис Федорович [Годунов] пожаловал в монастырь для вылития колокола 500 пудов меди, да олова 100 пудов, с прибавлением своей меди 100 пудов вылит колокол старцем Сергием в 1600 году и назван сей колокол „Борисовичем“…
…Послано в 1609 году воеводе Михаилу Скопину-Шуйскому 2000 рублей, а на следующий год царю Василию Иоанновичу 3150 рублей, да серебряная ложка…
…В годы 1613, 1614, 1615 нападали на Соловецкое поморье черкасы, литовцы и русские изменники. Все жилища, рыбные и соляные промыслы ими были ограблены и преданы пламени, а жители умерщвлены… Однако ж храбростью монастырских стрельцов и крестьян отбиты и прогнаты…»
– Что ж, похвально, пишите и впредь. Пойдем, Фирс, покажи, как хозяйствуешь.
Крупно шагая, так что сопровождавшие едва поспевали за ним, Петр шел впереди всех, на ходу расспрашивая Фирса, сколько работных людей, сколько скота, огородов. Слабоват стал памятью Фирс, особливо насчет цифири. Подозвал к себе лохматого, длинноволосого келаря, тот выручил архимандрита из затруднительного положения и на все вопросы стал отвечать Петру без запинки:
Вполне возможно, что умный политик Полоцкий угадал в Петре того деятеля-преобразователя, в котором остро нуждалась земля Российская.
Стечение благоприятных обстоятельств спасало и сохраняло Петра в самые опасные дни начала его жизни. Дважды укрывала Петра Троицкая лавра от разнузданных бунтовщиков-стрельцов и от алчной до власти царевны Софьи. Пока не возмужали и не окрепли потешные полки, спасаться будущему императору приходилось только бегством.
С юных лет Петр познал, чем изобилует Россия и в чем она нуждается.
Быстро прошло время потешных военных игр. И не успели еще преображенцы и семеновцы стать в ряды войск, как Петр уже замыслил создание регулярных полков и терзался думами о строительстве своего морского флота. Первая поездка на Север вдохновила его. Увидев иноземные корабли в Архангельске, как было не пожелать иметь свой флот, как было не пожелать расширения торговли с иноземцами.
Огромная страна с населением в четырнадцать миллионов человек, имела выход в мир только в Архангельске. Да и это пока не выход, а только вход к нам со стороны иноземцев, поскольку своего флота не создано. Петр нетерпеливо ждал весны, чтобы снова поехать на Север. В январе умерла его мать Наталия Кирилловна. Известив о своем горе архангельского воеводу Апраксина, в том же письме Петр сообщал ему о направлении в Архангельск корабельных мастеров и заказывал изготовить шапки и обувь для солдат. Санным путем по зимнику Петр отправил из Москвы в Архангельск тысячу самопалов и две тысячи пудов пороха. Двадцать четыре корабельных пушки привезли в Вологду и оставили до весеннего приезда царя, располагая отправить их водным путем.
В эту зиму, извещенный заблаговременно, вологодский воевода, князь Петр Львов, следил за поспешной постройкой двадцати двух карбасов для поездки государя в Архангельск. Первого мая с большой свитой Петр выбыл из Москвы. Приготовленные на пути перекладные подводы на четвертые сутки доставили царскую экспедицию в Вологду.
Пахнущие свежерубленной сосной и смолой карбасы стояли наготове. Петр осмотрел суда, проверил оснастку, сам закреплял паруса и хвалил работу. Пробыв в Вологде четыре дня, провожаемый вологжанами пушечной пальбой, застилавшей пороховым дымом реку, Петр отправился в путь.
Первый карбас возглавил князь Троекуров, на одиннадцатом находился за главного шкипера сам Петр. После карбаса Ромодановского тянулись суда, груженные пушками и всем необходимым провиантом.
Весь путь от Вологды до Архангельска по течению Сухоны и Двины занял десять дней. Как того требовал заведенный порядок, в Архангельске состоялась торжественная встреча.
Пушечная и ружейная пальба, колокольный звон, раскатистое «ура» и приветственные выкрики неслись с берега Двины навстречу царскому каравану.
Воевода Апраксин доложил Петру о том, что в Соломбале подготовлен к спуску корабль «Святой Павел», а ожидаемый из Голландии корабль «Святое пророчество» еще где-то в пути.
Петр поблагодарил воеводу, а князя Федора Ромодановского провозгласил адмиралом будущего флота.
Местом пребывания царя в городе были скромные бревенчатые светлицы на Мосеевом острове. Однако малое время в них Петр находился. Встреча с архиепископом Афанасием, благодарственный молебен не отняли больше часа. Сразу же государь устремился в Соломбалу посмотреть до спуска корабль на стапелях. Доброе корабельное начало вызвало довольную улыбку государя.
– Зело отлично сработано! – похвалил он главных мастеров Яна и Никласа, – иного от вас и не ожидал. Хочу, чтоб и наши плотники тому же обучились. Доделывайте, быть послезавтра «Апостолу Павлу» на воде.
Вечером, с приближенными, Петр был в доме голландского купца Иоагана Лёпса. И, будучи сам в звании купца, русский царь торговал, назначая цену на ворвань, смолу, на хлеб и корабельный лес. Взамен «первостатейному купчине» Петру требовались самые необходимые товары: солдатское, грубой шерсти сукно, свинец, горючая сера, вино, медь, оловянная посуда, табак и ружья. В этих и прочих товарах в тот год в Архангельске недостатка не было. За лето пришло на Двину с полсотни судов.
В добром, полухмельном настроении Петр был общителен с иноземцами, не стесняясь напрашивался осматривать их корабли, а облюбовав одного из голландских шкиперов, некоего Клааса Месшу, стал его просить:
– Обучи меня всему вашему распорядку морскому от самого последнего матроса до шкипера.
– Шутить изволите, ваше царские величество!
– Нет, так надобно. Вот спустим «Апостола Павла», и, пока у причала будут его доделывать да оснащать, прошу– поучи меня…
– Воля ваша, государь, только того не знаю, – умея распоряжаться, сумеете ли вы на моем корабле мне подчиняться?
– А иначе не мыслю, – ответил Петр.
20 мая 1694 года в Соломбале было торжество. При великом стечении архангелогородцев Петр взял топор и собственноручно подрубил опоры. По скату, густо смазанному салом, «Святой Павел», при криках «ура», медленно сполз со стапелей в Двину.
Петр, откинув топор, вытер с лица пот и тряхнул за плечо стоявшего рядом с ним Апраксина:
– Добро, Федор Матвеевич! Что давно желалось, ныне содеялось!..
– Не велик был тот соломбальский первенец: – длина 86 футов, ширина – 22, глубина 9 футов.
В тот же час на корабле Петр устроил угощение всей своей компании, пригласив кое-кого и из иностранцев.
Петр чокался с Осипом Бажениным и наказывал:
– Гляди, Баженин, не дремли. Белое море ждет, что пойдут в Европу баженинские суда. Не подведи, друже, сам Нептун океанский желает того. Ну, пей да дело разумей. И не смотри на меня лихо. Царь, он тоже человек.
– Истинно так, ваше царское величество…
– Не возвеличивай. Я здесь шкипер, и не более того. «Святой Петр» не ахти что, на таком судне только в Соловки молиться ездить, а «Павел» – этот посильней будет, Эх, кабы все двенадцать апостолов были здесь, у пристани. А пока нет своего флота, придется некие конфузии в торговых делах терпеть. Смекай, Баженин, что тебе говорю!.. – Петр выпил бокал рейнского, закусил засахаренным лимоном, уставился взглядом в Ромодановского:
– Ты что, адмирал? Невесело, что ль? Держи голову выше! Угощайся. Федор Юрьевич, будет у нас флот – не хуже заморских. Ничего того ради не пожалею, будет…
С недостроенного «Святого Павла» Петр отправился в палаты к воеводе Апраксину, и там продолжалось питие и веселие. Будучи богатырского телосложения, государь на пиршествах не терял ни рассудка, ни памяти. Иных же, особенно пожилых, бывало выносили из-под столов замертво.
На другой день, освежась после похмелья, Петр распорядился готовить яхту к поездке на Соловецкие острова, а «Святого Павла» скорей достраивать и оснащать, пока он, государь, будет занят другими делами и поездкой в Соловки.
Надо полагать, что не больше трех – пяти дней он потратил на изучение корабельного распорядка на корабле у голландского шкипера Клааса Месши. Переодетый в матросское платье, долговязый и плечистый, Петр никак не походил на юнгу. Сначала орудовал на верхней и нижней палубе шваброй, раздувал и подносил огонь и табачную конфорку шкиперу. Потом перевелся на следующую ступень, стал каютным сторожем, оберегал продовольственные запасы и по мерке наливал и выдавал матросам водку. Выполнять обязанности младшего матроса было трудней. Шкипер боялся, как бы чего не случилось с Петром в этой должности. Но русский царь резво брался и за это дело: крепил снасти, распускал паруса, по веревочным вестницам поднимался на мачту и, к удовольствию Клааса, ни разу не оборвался. Учение кончилось тем, что Петру понравился голландский шкипер и он уговорил его за добрую плату перейти служить на русском корабле. Клаас Месша согласился. (Не прошло двух лет службы, как он умер. Петр в знак соболезнования послал его вдове пятьсот гульденов.)
В минувшем девяносто третьем году Петр, будучи в Архангельске, учредил регулярную почтовую связь с Москвой.
В этот второй приезд он глубже проник в коммерческие хитрости торговли с иноземцами и, для порядка и ограждения интересов русского купечества, создал здесь Коммерц-коллегию. В качестве торговых представителей направил в Амстердам, Гамбург, Копенгаген и Любек своих агентов, в должности обер-комиссаров.
Для борьбы против тайного привоза иноземцами незаявленных товаров Петр повелел Апраксину установить пограничные заставы на Мурмане, в Коле, в Мезени и Пустозерске. Иноземных купцов и шкиперов, которые попытаются избегать Архангельской таможни, задерживать, а товары их отбирать в казну. Находились среди иностранцев тузы, которые желали прочно закабалить русский Север.
Такие разговоры вели они с молодым русским царем:
– Страна ваша большая, казна небогатая, сдайте нам в полное право рыбную ловлю на Севере на пятнадцать лет, вашему величеству будет доход, а нам прибыль…
С таким предложением обращался к Петру, в частности, некто Соломон Вернизобер, добиваясь монополии на рыбную ловлю, зверобойство и китоловство в пределах мурманского побережья. Но Петр решительно отказал:
– Покупать и увозить разрешаю, добро пожаловать, но промышлять, в ущерб поморам, не могу никому дозволить, кроме как своему купечеству и товариществам.
На тринадцатый день своего вторичного пребывания в Архангельске, царь собрался в Соловецкий монастырь Яхта «Святой Петр», приготовленная для этой поездки, была по тем временам довольно внушительна: десять саженей в длину, две в ширину, осадка – сажень. На яхте двенадцать пушек. Время замело следы ее происхождения: неизвестно, построена ли яхта еще до первого приезда Петра Бажениным или же она была подарена русскому царю голландскими или английскими купцами ради благодетельного к ним расположения.
Итак, Петр отправился в Соловки. С ним находился архиепископ Афанасий, единственно из всего высшего духовенства бритый, по той причине, что раскольник Никита Пустосвят во время «дискуссии» отодрал у него полбороды вместе с кожей и поплатился за пылкий нрав головой. Сопровождали Петра и некоторые из его московских спутников – боярин Тихон Стрешнев, боярин Нарышкин, думный дьяк Никита Зотов и несколько солдат.
В благоприятную погоду яхта сделала разворот на Двине и медленно прошла перед городом, красуясь поднятыми парусами и трехцветным государственным флагом, который недавно ввел Петр.
Государь, в зеленом кафтане, с кортиком, стоял на носу яхты, покуривал короткую трубку и, в предчувствии доброго плавания, любовался растянувшимся вдоль правого берега городом. И было на что поглядеть. В каких только русских городах не бывал Петр, но Архангельск казался ему – да таким и был – особенным, непохожим на другие города.
Отправляясь в Соловки, Петр нарочно приказал повернуть яхту и пройти перед всем городом, на виду, начиная от древних каменных стен монастыря Михаила Архангела. И город, как на параде, длинным рядом домов и разных строений предстал перед его глазами. По соседству с монастырем, словно салютуя, махали крыльями шесть ветряных мельниц. За ними стояли двухэтажные бревенчатые дома с крутоскатными крышами – купца Болотникова и начальника тюрьмы. Затем гауптвахта и казармы. Дальше, возле берега, шумела широкая торговая площадь, а около нее, впритык к деревянным обрубам, теснились мелкие и крупные суда со спущенными парусами. По соседству с рынком – большой канатный двор, армейский дом, тюрьма и широкий толстостенный каменный Гостиный двор с крепостными стенами. Башни с бойницами; на средней башне, распластав крылья, опершись на хвост, блестя позолотой, держался двуглавый державный когтистый орел…
Петр перестал курить. Ему подали немецкую складную зрительную трубу. Приставив ее к правому глазу, он продолжал дивиться полюбившимся городом. Все ему здесь уже знакомо, все исхожено вдоль и поперек. Но с палубы, с Двины, при ярком солнечном свете многое выглядело гораздо краше.
Дома русских купцов, построенные из толстых бревен, с узкими, низкими оконцами, отличались от домов в «немецкой слободе» прочностью и неуклюжей отделкой. По соседству с ними, за ратушей, куда веселей выглядели одноэтажные, обшитые крашеным тесом дома Бокка и Юнка, Брокена и Беккера, Бюрста, Гуньона, Бейля и десятков других иноземцев, прочно обосновавшихся на двинском берегу. Но вот начались могутные, с высокими заборами, балюстрадами и выходами вокруг стен, более крупные и веселые дома знатных архангелогородцев Бажениных, Барминых, Крыловых, Лариных и Голубиных, за домами склады и пильные ветряные мельницы.
«Эти не сдадутся, не уступят в своих делах иноземцам», – думал Петр.
Поравнявшись с кладбищенской церковью, он отставил зрительную трубу.
Яхта миновала Мосеев остров с царскими светлицами, Началась Соломбала. Батарея, скрытая за бревенчатым тыном, оглушительно рявкнула в честь царского путешествия. На иноземных кораблях взмыли красочные вымпела.
– Виват рус цар Петер!..
– Счастливого плавания!..
При выходе в море, из-за тихой погоды, ночью яхта стала на якорь. Утром погода изменилась. Яхту повел сам Петр, встав у руля. Перед ним лежала старинная голландская карта. Не доверяясь ей, Петр поставил около себя вожатых, знавших беломорские пути, и велел им наблюдать за его действиями.
На сто двадцатой от Архангельска версте, около Унской губы, поднялась непогодь. Бушующие волны накатывались и хлестали через палубу. В страхе солдаты и матросы шептали молитвы, готовясь к явной смерти. Потом запели, кто как мог, на все голоса: «Спаси, господи, плавающих и путешествующих…»
Царь Петр струхнул, и напрасно историки былых времен утверждали, что в эту ужасную бурю одно лишь лицо Петра, смотревшего на яростное море, казалось спокойным. До спокойствия ли было тогда.
Петр, легко поддавшись уговорам сумского монастырского крестьянина Антипы Тимофеева, уступил тому свое место у руля.
Лоцман Антипа Тимофеев, видавший виды на море, конечно, был не трусливого десятка, но и тот, берясь за руль, сказал:
– Дай бог проскочить между скал, что зовутся «Унскими рогами». Только за ними, может, и спасемся от урагана. Здесь такие места, что и при доброй погоде корабли о камни разбивались.
И повел Антипа яхту, круто наворачивая под ударами страшных волн. Петр с охраной стоял около него, вцепившись руками в натянутые снасти.
– Ступай, государь, вниз! Как бы тебя не смыло.
Петр пропустил мимо ушей слова Антипы. Не жить – не быть, но как ему не увидеть смертельно опасные чертовы «Унские рога». А это всего-навсего были открытые и скрытые скалы. Петр, не спуская глаз с мужика-лоцмана, следил за ловкими движениями его сильных рук.
Где-то на минуту, а может быть и того меньше, ему померещилось, что Антипа неверно направляет судно почти в притирку со скалой. Царь испуганно высказал свое опасение лоцману. Тот, вместо ответа, вмиг справясь с волной, повернул яхту, и скала оказалась с подветренной стороны.
– Самое опасное место чуть подальше, вон там, где кипят-пенятся на каменных грядах буруны. Вот тут упаси нас бог! – проговорил громко лоцман.
Стиснув зубы и зорко глядя в сумрак бурного, под нависшими облаками моря, он продолжал борьбу со стихией. У Петра появилась надежда на спасение. Он снова что-то попытался указать Антипе, чуть-чуть изменить курс яхты. Но Антипа не отвел глаз от бушующего моря, не удостоил царя даже взглядом. Он здесь главный, да еще – божья воля. Яхта с людьми и с царем – в его мужицких руках. Антипа отпустил словцо солоней морской воды и твердым голосом, требовательно, сквозь шум морской как отрубил:
– Государь, ты отдал мне руль, так не мешай, ступай отседа прочь. Здесь мое место, а не твое. Я знаю, что делаю!..
Мужицкая дерзость не раздосадовала царя. Как лоцману не доверить, когда он так смело царю говорит?
Пройдя «Унские рога», яхта оказалась в полной безопасности. Лоцман Антипа перекрестился и уступил руль Петру.
– А теперь, государь-батюшка, не страшно. Правь прямо на Пертоминский монастырь. Святые Вассиан да Иона к себе в гости зовут.
Яхта стала на якорь вблизи монастыря. Для монахов неожиданное, удивительное событие: сам царь пожаловал с архиепископом. Трезвон, молебствие.
Петр подозвал к себе лоцмана Антипу.
– Крепко ты меня отпотчевал в бурю…
– Прости меня, дурака, царь-батюшка. Может не те слова сорвались, прости… – И лоцман бухнулся Петру в ноги.
– Встань. Ты был вправе мне так ответить. Неправ я, совался не в свое дело. Вот тебе мое шкиперское платье. Высуши и носи на здоровье. Крепко шито, не распорется. И вот тебе еще моя шапка да тридцать целковых в награду, и быть тебе в полной свободе от монастырских работ. Теперь ты сам себе хозяин… – И поцеловал его Петр трижды при этом.
Народная молва донесла до наших дней легенду: будто бы лоцман Антипа Тимофеев – предъявитель царской шапки – имел право дарма угощаться в любом кабаке, И доугощался до скорого смертного часа. (Подобная легенда бытовала в народе и о верхолазе Телушкине, который ухитрился без лесов забраться на шпиль Петропавловского собора в Петербурге и отремонтировать фигуру ангела.)
Четверо суток бушевала буря. Ночевал Петр на яхте, а в дневное время осматривал монастырское хозяйство.
В первых числах июня монахи старательно копали гряды в огородах, сажали капустную рассаду, лук, редьку и даже огурцы. Ячмень уже был посеян и дал всходы.
– Лето здесь короткое. Не пропадают ли труды ваши? – спрашивал Петр монахов и мужиков, работавших здесь по обету.
– Да как сказать, – отвечал за всех игумен, – бывает, и суетно трудимся. Бывает, и с проком. Лето – оно короткое, но солнце-то у нас многочасно гуляет по небеси. И у нас, и в Соловках вся овощ поспевает. Ячмень хилый, сам-четыре, больше бог не дает.
– Когда же вы молитесь, если столько тут у вас дела?
– А мы больше трудимся, нежели молимся.
– Вот это верно, – соглашался Петр, – молитвы изнуряют, а труды укрепляют.
Один из мужиков осмелился и заговорил:
– Нельзя, царь-батюшка, работную пору горячую мимо рук своих упускать. Как поработаешь, так и полопаешь. Когда земля трудов просит, мы, мужики и монахи тутошние, молимся на скору руку: одному богу мигнем, другому кивнем, а третий и сам догадается. Для прилику в колокол брякнем да и бежим на полосы, кто с лопатой, кто с тяпкой, кто с чем, а кто и навоз на носилках тащит…
– Похвально! Вижу, хозяйство ваше оттого в порядке и голод не грозит.
– Что ты, царь-батюшка, какой там голод? Да тут у нас трески да палтусины и семушки – солить не успеваем. Святые ангелы да преподобные наши Вассиан с Ионой за нас там, на том свете, добро молятся…
Петр спросил игумена и о том, бывают ли в монастыре какие чудеса.
– Нечем похвастать, ваше царское величество, – ответил тот. – Мощи святых угодников под спудом запечатаны, а служба ни Вассиану, ни Ионе не составлена. Молимся им так, попутно и бессловесно, в мыслях поминая их богоугодные труды. Они в здешних местах первые начали монастырское строение, а в таких местах, как наши, всякий монастырь душам спасение и царству укрепление.
– Что ж ты, архиепископ, втуне и в загоне содержишь угодников Вассиана и Иону? – обратился Петр к Афанасию. – Они нам, путешествующим, приют оказали. Надо святых не обидеть. Полюбопытствуем о мощах преподобных.
После вечерни, оставшись в монастырском храме втроем, Петр, Афанасий и игумен, тайно от монахов и мирских глаз, вскрыли гробницу.
Вероятно, никто из троих чуда и не ожидал, но то, что они увидели, не могло их не разочаровать. В гробнице вместо двух нетленных трупов находился рассыпавшийся прах и пожелтевшие кости одного из угодников – Вассиана или Ионы – неизвестно.
Петр пожал плечами и, отвернувшись, махнул рукой:
– Запечатайте эту труху и не показуйте. А коль скоро они числятся святыми, почитайте обоих, тем паче что здешняя обитель в полезных трудах пребывает.
За время вынужденной гостьбы в глуши Поморья Петр каждый день ходил на молебствие. Сделал сосновый крест, учинил на нем голландскими буквами надпись: «Сей крест сделал шхипер Петр в лето Христово 1694».
Наконец морской бог Нептун успокоил студеное Белое море, и царская яхта, распустив паруса, в легкую поветерь понеслась к Соловецким островам.
Тридцать пять соловецких колоколов гулом и трезвоном встретили прибытие Петра. После молебствия Петр с приближенными, сопровождаемые архимандритом Фирсом, осматривали прежде всего крепостные стены, воздвигнутые из тяжелых, стопудовых и тысячепудовых неотесанных камней. Восемь башен с амбразурами и старыми пушками придавали монастырю грозный, неприступный вид. Они были построены под руководством доморощенного зодчего монаха Трифона, родом из Неноксы с Беломорья. И хотя эти стены строились всего только за сто лет до прибытия Петра Первого, но, судя по циклопической кладке камней, казалось, что начало Соловецкой крепости совпадает с первыми днями мироздания.
За суровыми стенами, за семью тяжелыми, двойными, наглухо запираемыми воротами – особая монастырская жизнь. Там восемь церквей и одна надвратная, с богатейшими окладами икон, древними книгами и всякой драгоценной утварью, бережно хранимой, как сокровище и наглядное свидетельство мастерства и искусства безымянных русских умельцев.
В оружейной палате, где хранилось старое и новое оружие, Петр подержал в руках саблю князя Пожарского и сказал:
– Славный герой} был князь, с оным оружием он изгонял поляков и литовцев за пределы нашей земли. Времена меняются. Мы намерены с Польшей быть в дружбе. На всякий случай, от шведов и прочих заморских недругов, сей монастырь может постоять крепко…
– Пушечек мало и в порохе недостача, царь-государь, смилуйтесь, не худо бы нам прибавить, всегда пригодится, – взмолился архимандрит Фирс, умильно глядя на Петра. – Было многонько, да во время семилетнего сидения против усмирителя, воеводы Мещеринова, втуне порох, и бомбы, и силы людские поистратили. Зело сердито стояли тогда монахи соловецкие против никоновских новшеств.
– А ныне одумались? Не подведете?
– Подвоха не будет, ваше царское величество, раскольного духа не осталось, – сказал архимандрит.
– Добро, – ответил на это Петр, – ведаю, что ни в свечах, ни в ладане у вас нужды нет. Таких даров от меня Зосиме и Савватею не будет, а двести пудов пороху из Архангельска велю послать. На бога надейтесь, а в беде без пороха не обойдетесь. Пушек покуда не обещаю. Нужды в том нет, старые, если надобно, послужат. Прошу напомнить мне, какие и когда славные события украшали обитель здешнюю, – спросил Петр архимандрита, – и ведете ли запись, когда что приключается?.. Сие весьма полезно для гиштории. Потомство спасибо скажет.
– Ведется, ваше царское величество, – живо отозвался архимандрит, – со времен Василия Темного пишется соловецкий летописец.
– Покажи!
– Вот он здесь, в ковчежце, под замком. Ключарь! Где ты? Подь сюда, отопри.
Из свиты, окружавшей царя, вышел иссушенный заботами и тревогами, бледнолицый, чернобородый монах со связкой ключей на серебряной цепи. Он достал из сундучка толстую книгу в коже, с медными застежками и подал государю. Тот долго и внимательно перелистывал, читая окружающим отдельные записи вслух:
– «1584 года великий государь Иоанн Васильевич пожаловал в Соловецкий монастырь для поминовения опальных (убиенных) новгородцев 753 человека 1100 рублей…»
Прочел Петр и от себя добавил:
– Людей побил и грех рублями искупил. Не будем осуждать Грозного, предшественника нашего, бог ему судья, – и продолжал, перелистывая, читать древние записи:
«1597 года… царь-государь Борис Федорович [Годунов] пожаловал в монастырь для вылития колокола 500 пудов меди, да олова 100 пудов, с прибавлением своей меди 100 пудов вылит колокол старцем Сергием в 1600 году и назван сей колокол „Борисовичем“…
…Послано в 1609 году воеводе Михаилу Скопину-Шуйскому 2000 рублей, а на следующий год царю Василию Иоанновичу 3150 рублей, да серебряная ложка…
…В годы 1613, 1614, 1615 нападали на Соловецкое поморье черкасы, литовцы и русские изменники. Все жилища, рыбные и соляные промыслы ими были ограблены и преданы пламени, а жители умерщвлены… Однако ж храбростью монастырских стрельцов и крестьян отбиты и прогнаты…»
– Что ж, похвально, пишите и впредь. Пойдем, Фирс, покажи, как хозяйствуешь.
Крупно шагая, так что сопровождавшие едва поспевали за ним, Петр шел впереди всех, на ходу расспрашивая Фирса, сколько работных людей, сколько скота, огородов. Слабоват стал памятью Фирс, особливо насчет цифири. Подозвал к себе лохматого, длинноволосого келаря, тот выручил архимандрита из затруднительного положения и на все вопросы стал отвечать Петру без запинки: