Костикова Екатерина. Лапник на правую сторону

   Нет. Домой Соне было не нужно.
   Дома было пусто, тоскливо, и при этом совершенно нечего есть. А у Слободской Леруся уже наготовила каких-то удивительных куриных котлет с черносливом. Дуся клялась, что за такие котлеты Соня немедленно пожелает продать родину и свою бессмертную душу в придачу. Соня сказала, что родину готова по сходной цене продать первому встречному безо всяких котлет, в бессмертную душу не верит, дома ей делать совершенно нечего, и она с удовольствием переночует у Дуси, если это удобно.
   Дуся жила в старом, буржуазной застройки доме на Чистопрудном. На фасаде висела бронзовая доска, извещающая москвичей и гостей столицы, что с 1902 по 1931 годы здесь проживал некий Красавин С.В.. В подъезде имелся камин и окна с витражами, на дверях квартир красовались старомодные таблички: «Тимофеев В.В, доктор медицины», «Шуппе Александр Яковлевич, адвокат», «Красавин Станислав Вацлавич»…
   Дверь с табличкой «Красавин» Дуся пнула коленом, и ввалилась внутрь, проорав во все горло:
   — Я дома, всем хэлло!
   — Хэлло! — отозвались из глубины квартиры — Ты хлеба не купила?
   В прихожей пахло свежей сдобой и вишневым листом. Стоило им войти, как огромные напольные часы начали гулко отбивать десять. Где-то бубнил телевизор, хлопали двери, звонил телефон… Выскочил из-за угла здоровенный, феноменально косматый черный кот с совершенно плоской мордой. Вместо носа у него посередине лица было просто две дырки. Кот вразвалочку подошел к Соне, посопел у ног своими дырками, после чего, дико взвыв, кинулся на коврик у двери, и принялся драть его когтями. Подрав несчастный коврик полминуты, животное глянуло на Соню круглыми, лимонно-желтыми глазами, как бы спрашивая, достаточно ли она уже восхитилась, и,не торопясь, потрусило прочь.
   — Это Веня, — сообщила Дуся, кивая в сторону удаляющегося косматого чудовища — А вон Леруся.
   В конце длиннющего коридора появилась дама в черном. Слободская кинула Соне под ноги розовые меховые тапки, и заорала:
   — Леруся, это Соня! Я тебе про нее рассказывала!
   Леруся заспешила к ним, тараторя:
   — Дусечка, девочки, ну остывает же все! Давайте умывайтесь, по сигаретке, и ужинать. Что вы так долго!
   — Пробки страшные — сообщила Дусечка, и чмокнула тетку — Мы еще быстро доехали. Мамахен дома?
   — Дома. И Лина, и Марта, и все. Вас ждем.
   Дуся потянула носом воздух:
   — М-м-м… Котлетки…
   И дернула Соню за рукав:
   — Давай, пошли! Они когда остынут — уже совсем не то.
   На стенах огромной кухни сверкали латунными боками тазы и ковшики, елочными огнями блестели за стеклами резного буфета разнокалиберные бутылки. Над столом, за которым при желании можно было бы легко сервировать парадный обед на двенадцать персон, горела люстра синего стекла, богато украшенная позолоченными гербами Советского Союза, пятиконечными звездами и фигурками революционных солдат.
   — Мы ее зовем Феликс Эдмундович, — сообщила Дуся, заметив, что Соня рассматривает люстру — Она раньше в каком-то доме культуры висела, Леруся в комиссионке укупила. Давай, садись, я тебя сейчас со всеми познакомлю.
   За столом собралось довольно большое дамское общество. Через две минуты Соня уже знала, что моложавая женщина в свитере с оленями — мама пламенной Слободской, загорелая матрона с коротким ежиком седых волос — ее франкфуртская коллега, приехавшая собирать материал для книги о славянской обрядовости, а огненно-рыжая девица с конопушками на носу — Дусина старшая сестра Алина, которой на самом деле вовсе не восемнадцать, а, напротив, тридцать восемь лет, и недавно она развелась со вторым мужем.
   Котлетки, красовавшиеся в фаянсовом сотейнике, дамы уплетали с неженским аппетитом и практически молча. Под перекур после ужина разговор пошел веселее. Пока Леруся мудрила над огромной, как фрезеровочный станок, кофеваркой, успели обсудить новый спектакль Гришковца (полный отстой), очищающую герленовскую маску, которую Алина приобрела в припадке безумия, заплатив за грязь с морского берега и пчелиные какашки в красивой банке больше ста долларов (чистит не хуже, чем домашняя маска из растертого геркулеса с лимонным соком), и разбитый на калужской трассе Дусин джип, который через три дня будет как новенький.
   — Я, между прочим, вспомнила, — сказала Дусина мама — Мы этом Заложном были сто лет назад на филологической практике, я тогда еще в университете училась. Очень странное место… Представьте: средняя полоса, все давным-давно окультурено, оплот, так сказать, православия, а на сто верст вокруг — ни одной церкви. И не то что их в советское время посносили, а в принципе никогда не было. В самом Заложном как-то пытались храм построить, но то ли в него молния ударила, то ли фундамент грунтовыми водами затопило, в общем, ничего не вышло. А что там за деревни в окрестностях! С филологической точки зрения — супер. Хвостово, Чертово, Космачево, целых две Голосиловки… Мы туда ездили фольклор собирать. Насобирали таких припевочек, что мороз по коже… И обряды у них, между прочим, очень своеобразные. Скажем, на Руси когда кого-то хоронят, по левой стороне дороги бросают лапник. Чтобы путь на тот свет был легким. А в Заложном лапник кладут на две стороны. Чтобы обратно легче прийти было, что ли…
   Леруся выставила на стол кофе в тонких чашках. В кофе она трусила корицу, и накладывала ложкой что-то воздушное и взбитое.
   — Гоголь-моголь на коньяке, — объяснила она Соне — Исключительно бодрит и способствует пищеварению.
   Сестра Алина, весь вечер пристально смотревшая на медсестру Богданову, вдруг решительно поставила чашку на стол, и сказала:
   — Дусь, ты будешь ругаться.
   Дуся завела глаза к потолку:
   — Что?
   — Я все равно скажу. Вы себя старите. С этим надо что-то делать.
   Обращалась она явно к Соне.
   — Лин, прекрати! — шикнула Дуся.
   — Я же говорила, будешь ругаться, — пожала плечами Алина — Но на самом деле, я права. Посмотри, ну ведь плохо же?
   Соня в полном недоумении вертела головой, стараясь понять, что именно плохо.
   — Красное! — заявила Алина — Вам, Соня, надо носить красное.
   — Лина! — взвыла Дуся.
   — Ну что? Скажешь, нет? Брюнетка, очень белая кожа, карие глаза… Красное. Конечно. Можно шоколад, можно белое, если с гладкой прической, беж, кофе с молоком, но вот так… — Алина выразительно поглядела на Сонин мышастый свитер — Вы очень теряете. Такой замечательный тип, такой юг Франции, а вы не цените!
   Соня широко раскрыла глаза. Это у нее замечательный тип? Это про нее — юг Франции? Про ее пятьдесят второй размер и толстые щеки?
   — Ну, понеслась — проворчала Дуся. Но Алина ее не слушала.
   — Вы пользуетесь бигуди, подкручиваете?
   — Что? — не поняла Соня.
   — Волосы подкручиваете?
   — Да, — смущенно призналась Богданова.
   — Нельзя, — строго сказала Лина — Надо спрямлять и давать объем. Может, немножко воском выделять пряди. Но подкручивать нельзя.
   Дуся снова тяжело вздохнула.
   — Это у нас классика жанра, — объяснила она Соне — Лина стилист, училась в Милане, а теперь измывается и над нами, и над знакомыми.
   — Дусь, ну я права, ты же знаешь! Ну вот принеси мне что-нибудь красное. Помнишь, свитер, такой, с пухом, я его в прошлом году привозила? Давай! Пойдемте, — предложила она Соне — Сами посмотрите, насколько вам лучше красное.
   Соня с детства знала, что красное ей хуже, потому что полнит. Но Лина уже тянула ее по коридору, и возражать не имело никакого смысла.
   В ванной она заставила Соню надеть другой свитер — пушистый, невесомый, яркий, как мак. Сунула головой под кран, усадила в кресло. Загудел фен, Лина что-то там делала с Сониными волосами, чем-то брызгала, чем-то мазала. Пахло сложной парфюмерией, было хорошо и уютно.
   Потом фен вдруг замолчал, Лина выдернула ее из кресла, и подвела к большому, во весь рост, зеркалу.
   — Ну что, плохо? — спросила она.
   Соня посмотрела. Из зеркала на нее глянула совершенно чужая женщина. У женщины были очень черные ресницы, яркий рот и падающие на глаза прямые темные пряди. Такие женщины в кино пьют коньяк из широких бокалов и разбивают сердца.
   — Ну что? — снова раздался Линин голос — Дусь, скажи, красотка?
   — Определенно красотка, — согласилась Дуся, и появилась в зеркале у Сони за спиной.
   — И на десять лет моложе, — не унималась Лина.
   — Определенно, — снова кивнула Дуся — Богданова, ты знаешь, что на самом деле ты — юная красотка?
   Справедливости ради надо заметить, что вообще-то Богданова всегда знала прямо противоположное. Но сейчас, любуясь собой, новой, в огромном зеркале, она подумала, что, может, не так все и плохо. Может, не такая она и страшненькая. Может, даже, ничего… В своем роде, конечно… Пожалуй, впервые в жизни медсестра Богданова сама себе понравилась. Ощущение это было не только совершенно новым, но и совершенно упоительным.
   Позже, сидя в Дусиной комнате и слушая про вдову профессора Покровского, Соня все терлась щекой о ворот мягкого свитера, и думала, что никогда не чувствовала себя лучше.
   В два часа ночи пламенная Слободская постелила Соне в гостевой комнате, а сама пошла работать. Она собиралась внимательно прочитать содержимое зеленой папки, полученной от профессорской вдовы.
   Соня чувствовала себя не только красивой, но еще и очень слабой. Голова кружилась, жизнь будто бы уходила сквозь пальцы. Она легла, и мгновенно заснула. Ей снился Вольский. Он подошел к дивану, некоторое время постоял, посмотрел на нее, а потом лег рядом и обнял, как будто так было всегда. Соня заплакала от счастья и проснулась в слезах.
   Она пошла на кухню покурить, пускала синий дым, смотрела в окно на занесенный снегом тихий московский двор, и все вспоминала свой сон, заново переживая это нереальное счастье. Вышла Дуся — всклокоченная, хмурая, со стопкой бумаг в руках.
   — У тебя круги под глазами, — сказала она, сердито глянув на Соню (прямолинейность, видно, была у сестер Слободских в крови) — Чего не спишь?
   И тут Соня все ей выложила. Никогда в жизни ни с кем на свете она не разговаривала о своих влюбленностях, а тут как прорвало. Может, просто не могла больше переживать все это одна. А может, дело было в прическе, красном свитере, новом ощущении себя…
   Соня говорила без умолку. Как она, дура, влюбилась с первого взгляда, как надеется на невозможное, вскидывается на каждый телефонный звонок, как невыносимо жить без него… Говорила полтора часа, а потом вдруг поняла, что сил больше ни на что не осталось, и сейчас она, наверное, упадет со стула. Слободская, видимо, подумала о том же, потому что молча обняла Соню и отвела в диван. Соня легла, и провалилась в сон, будто умерла.

Глава 26

   Назавтра, проводив Соню, пламенная Слободская отправилась в редакцию, и почти до ночи беседовала беседы с редактором, страждущими читателями и информаторами. Безумно хотелось поскорее попасть домой, поесть, на полчаса увалиться в диван, а потом снова заняться историей профессора Покровского.
   Ночью она пролистала папку, и теперь намеревалась порыться а электронной библиотеке и повнимательнее познакомиться с книгами, которые Покровский читал перед тем, как попасть в больницу. Мириам Вахтанговна рассказывала, что книги были, мягко говоря, странные, а на все странное Дуся делала стойку, как охотничья собака, почуявшая дичь. Она собиралась уехать домой часов в шесть, но все словно сговорились: поминутно дергали то с верстками, то с поправками, то еще с какой-то ерундой. Под конец дня совершенно неожиданно выяснилось, что сейчас приедет пресс-секретарь Акчурина вычитывать текст. Читал он долго и внимательно, три раза пил кофе, строил глазки секретарше, рассказывал анекдоты… В итоге усталая и злая, как черт, Слободская приперлась домой в одиннадцатом часу, и тут, как выяснилось, ее ждал пренеприятный сюрприз.
   На кухне, на ее любимом стуле, сидел заложновский уфолог Веселовский. Уфолог пил чай с плюшками. На соседнем стуле лежал черный мохнатый Веня, Леруся щебетала у плиты.
   Случилась немая сцена. Дуся смотрела на Веселовского, и думала, что самое ее горячее желание — чтобы этот ненормальный провалился ко всем чертям сей же миг. Ненормальный, видно, почуял некие тревожные эманации, моментально перестал улыбаться, сник, ссутулился, и промямлив «Здрас-сте», уставился в чашку. Обстановку разрядила жизнерадостная Леруся.
   — Дусечка! — закричала она, увидев племянницу — Давай скорее, пока плюшки горячие! Мы с Виктором Николаевичем тебя уже три часа ждем!
   — А чего это вы с Виктором Николаевичем меня ждете? — желчно спросила Дуся.
   Она была усталая, голодная, и искренне ненавидела Виктора Николаевича, который незнамо зачем приперся в чужой дом, обжился, угнездился тут, сидит на любимом стуле и радуется Дусиному приходу, будто она — вовсе не хозяин, а желанный гость.
   — Я, видите ли, Анна Афанасьевна, никак не мог дозвониться вам на работу, — начал оправдываться Виктор Николаевич — Секретарь говорит, вас постоянно нет. Я хотел подождать в редакции, но охрана не пустила. А у меня для вас очень важные сведения. Вот я и подумал: попробую дома застать… Адрес-то я запомнил. Валерия Станиславовна убедила меня подождать вас.
   Что ж, на Валерию Станиславовну это было похоже. Любого, кто переступал порог квартиры, она убеждала чувствовать себя как дома, кормила, поила, развлекала… Увы, проделывая все это, Валерия Станиславовна совершенно не интересовалась мнением остальных домочадцев. Лерусе просто в голову не приходило, что от ее хлебосольности домашние нередко страдают жесточайшим образом. Как-то раз, к примеру, Дуся, вернувшись с работы, обнаружила в квартире стоянку кроманьонцев. При ближайшем рассмотрении кроманьонцы оказались группой ненецких оленеводов. Оленеводы прибыли в Москву на народно-хозяйственную конференцию, но организаторы что-то там у себя напутали, и северные делегаты оказались брошены на произвол судьбы посреди огромного незнакомого города.
   Оленеводов в количестве шестнадцати человек сердобольная Леруся поселила в гостиной, разложив на полу матрацы. Прожили они на Чистопрудном почти две недели. Все эти две недели делегаты галдели, пели, и стучали по очереди в жестяной барабан, купленный в Детском мире, к тому же все кругом провоняли своими шкурами и рыбой, которую пытались солить в ванной. Вспомнив оленеводов, Дуся подумала, что по сравнению с ними Виктор Николаевич Веселовский, безобидный и, в сущности, славный псих из Заложного — это весьма и весьма небольшое зло. Да и Лерусины плюшки свое дело сделали. Сытая Дуся Слободская была человеком куда более нежным и склонным к альтруизму, чем голодная Дуся Слободская.
   — Ладно, — разрешила она, дожевывая — Рассказывайте, что у вас за важное дело…
   — Видите ли, дорогая Анна Афанасьевна — начал Веселовский, и глаза его загорелись безумным огнем энтузиазма — Вчера меня осенило!
   Виктора Николаевича осенило поутру, когда он по традиции зашел после работы в гастроном. Надо заметить, что этот гастроном был совершенно специальным местом. Именно здесь, у прилавка, Виктор Николаевич когда-то уразумел, что Иисус Христос действительно существовал и был ни кем иным, как высокоразвитым инопланетянином, пытавшимся просветить диких землян. Здесь же он догадался, где искать пропавшего председателя уфологического общества товарища Савского. И вот вчера на него снова снизошло озарение. Веселовский как раз выбирал сосиски. На сей раз Виктор Николаевич разрывался между молочными и любительскими. Молочные были вкуснее, зато любительские — посвежее. Сосредоточиться ему мешала бабка Семенова. Зловредная старушенция все норовила поставить кошелку Веселовскому на ботинок и пребольно давила палец.
   — Карга старая, — вяло ругал про себя Семенову Веселовский, пытаясь незаметно отпихнуть сумку ногой — Сосуд сеуверий! Из-за таких вот и к уфологии, и к самой идее посещения относятся скептически. Жизнь за пределами садового участка ее не волнует. А сама, поди, домового боится и в Ягу верит.
   Веселовский представил себе, как Семенова, запирая двери на ночь, тревожно поглядывает в небо: не летит ли Яга в ступе или змей-Горыныч. Тут-то его и осенило.
   — Понимаете, — тараторил Веселовский — Я себе это очень ясно представил: ночь, небо, и вдруг — огромный темный силуэт, столбы пламени… Меня словно молнией ударило: да ведь это — точь-в-точь космический корабль!
   Виктор Николаевич выхватил из кармана карандашик, и принялся быстро рисовать на салфетке.
   — Если схематично изобразить Змея Горыныча, — говорил он, старательно выводя шею мифического существа — Мы получим вот что!
   Веселовский ткнул карандашиком в бочкообразное тулово змея.
   — Овал — это тело, остроконечная вершина — хвост, а головы — это же сопла ракеты, из которых вырывается пламя!
   Дуся повнимательнее посмотрела на салфетку. Да, изображенный на ней змей и впрямь напоминал ракету с детского рисунка. Овальное туловище, острый хвост, головы, изрыгающие пламя… Только надписи СССР на боку не хватает…
   Когда, стоя в гастрономе, Веселовский все понял про Горыныча, он забыл про сосиски, и кинулся названивать Дусе, чтобы поделиться с ней своим новым знанием. Однако помощник редактора Людмила Савина отвечала, что Слободская уехала на важную встречу, и сегодня в редакцию не вернется. Что было делать Виктору Николаевичу? Он помнил адрес. Причитая и боясь опоздать, уфолог пробежал в сторону автовокзала, торопясь на утренний автобус до Москвы.
   В четыре часа дня он позвонил в двери Дусиной квартиры. Странноприимная Леруся с удовольствием накормила его обедом и битых три часа выслушивала бредовые теории. Их милую беседу нарушил только Дусин приход.
   — В текстах сказок говорится о том, что Змей Горыныч — существо огнедышащее и сжигающее целые города, — продолжал вещать Веселовский — Если мы посмотрим на схематичный рисунок, то станет понятно: это не живое существо, а самый настоящий летательный аппарат, космический корабль. А взять само его название: Горыныч. Я ведь когда-то на филологический готовился поступать… Если обратиться к истории русской словесности вообще и вопросу имяобразования в частности, мы поймем, что «Змей» — это имя, а «Горыныч» — отчество.
   — То есть папа его был Горын, — резюмировала Дуся.
   Веселовский посмотрел на нее с жалостью. Так нобелевский лауреат мог бы смотреть на воспитанника интерната для умственно отсталых.
   — Поскольку наш змей — это не живое существо, а летательный аппарат, — терпеливо объяснил Виктор Николаевич — То отца в общепринятом смысле слова у него быть не могло.
   — Тогда почему он Горыныч? — удивилась Дуся.
   — В данном случае отчество «Горыныч» происходит от слова «гора», — улыбнувшись, заявил Веселовский — Ну, с гор он спустился.
   — С чего вы взяли?
   — Видите ли, — вздохнул уфолог, сожалея, что умственно отсталая Слободская никак не может понять всей красоты его теории — Ландшафт древней Руси представлял собой фактически равнину. Значит, Змей мог жить где? В районе Уральских или Кавказских гор… Он ведь, как мы знаем, извергал пламя. Следовательно, живя на равнине, в лесной местности, Горыныч спалил бы все вокруг, случайно дыхнув не туда. А в горах он как бы это выразиться… Разом убивал двух зайцев… Во-первых, сохранял свое место дислокации от огня. Во-вторых, это если учесть, что русичи жили преимущественно на равнине и в горы особо не совались, мог не бояться, что его обнаружат.
   Дуся снова открыла было рот, но Веселовский замахал на нее руками, и продолжал тараторить:
   — Можно возразить, конечно, что его назвали Горынычем из-за колоссальных размеров. Ну, в том смысле, что он был размером с гору. Прием увеличения в русских сказках, конечно, присутствует, но не до такой степени, чтобы назвать «горой» какого-нибудь, к примеру, чудом сохранившегося динозавра. А потом, динозавры не плевались огнем, насколько мне известно…
   О динозаврах Веселовскому было известно из многочисленных книжек с картинками, хранившихся в детсадовском шкафу.
   — А Змей плевался… И мог уничтожить целый город, о чем имеются свидетельства в народных сказках. Такое проделать можно только в одном случае: в случае посадки. Пламенем из дюз. Весьма вероятно, что спалив пару городов, товарищи из космоса предпочли выбрать место посадки там, где не могли причинить ущерба жителям Земли. Они сели в горах.
   Веселовский глотнул чаю, переводя дух.
   — Сеть-то они сели, — продолжал он чуть более спокойно — Но вот как теперь изучать жизнь на голубой планете? В горах много не наизучаешь. Надо выдвигаться ближе к островам цивилизации. Но — малыми силами. Тут мы подходим к персонажам Бабы Яги и Кощея Бессмертного. Рассматривать их надо вместе, потому как они очень похожи. Обратите внимание: оба худые, изможденные, ручки-ножки тоненькие, как в них только жизнь теплится… Кощей — бессмертный, Баба Яга — женщина без возраста, сроков ее кончины никто никогда не указывает… Я лично практически уверен, что оба этих существа являются роботами!
   — Роботами? — переспросила Дуся.
   — Именно! — в голосе уфолога послышалось торжество — Именно, дорогая Анна Афанасьевна! Вспомните-ка, как выглядели первые экземпляры человекоподобных роботов! Трубчатый каркас, гидро— и пневмоприводы.
   — Терминатор, фильм первый, — пробормотала Дуся.
   После того, как Шварценеггер обгорел, от него остался стальной скелет с красными глазами.
   — Вот-вот! — поддакнул Виктор Николаевич — Именно! Терминатор! И такой же бессмертный. Бессмертие Кощея, к слову, тоже штука интересная. Как известно, его смерть в игле, игла в яйце, яйцо в утке, та — в зайце… Заяц в сундуке, сундук — на дубе, дуб — на высокой горе. Что есть игла? Металлический стержень. Поломка стержня означает смерть Кощея. Так вот: игла — это антенна. Без нее кощей не сможет получать информацию и задания с базы, с борта корабля. Чем выше разместить антенну — тем больше территория приема. Это азбука… Вот вам и дуб на горе. Антенна сломалась — и Кощей замер, упал, умер. Кто знает, может и сейчас где-нибудь лежит, ржавеет… А вспомните-ка, что делал Кощей?
   Дуся призналась, что помнит смутно.
   — Воровал женщин! — помог ей Веселовский — Василиса Премудрая, Елена Прекрасная…Воровал самых красивых, здоровых, годных для продолжения рода! Я полагаю, здесь имели место опыты по искусственному оплодотворению, изучению функций размножения и тому подобное. Сколько мы слышали различных сообщений о том, что похищенная инопланетянами женщина подвергалась неким опытам, связанным с репродуктивной функцией? Да полно таких… А Баба Яга — костяная нога специализировалась на детях. Передвигается в ступе, вылетая через трубу. Использует помело. Ступа — объект цилиндрической формы, некий индивидуальный модуль. А помело? Ну вот скажите мне, как метла выглядит? Пучек веток на палке. Радиотехническое обозначение антенны видели? Точь-в-точь эта самая метла и есть… Вылетая на дело, Баба Яга поддерживает связь с базой, в ее случае — с избушкой… Избушка тоже не проста. Она на курьих ножках. Как выглядят курьи ножки, вы себе ясно представляете? Тонкие, разлапистые. Очень напоминает опоры, которым пользовались американцы, когда сажали на Луну свои «Апполоны». Итак, баба Яга воровала детей. В сказках говорится, что она сажала детишек в печь, жарила и ела. Неправда! Скорее всего, дети погибали, не выдержав экспериментов, которые проводили над ними бездушные машины. Не в печь их сажали, а в тестер что ли… Комплексное исследование проводили: рентген, образцы тканей и прочее зверство!
   — Господи, ужас какой, — выдохнула Леруся, прикрывая рот ладонью.
   — То-то и оно, что ужас! — кивнул Веселовский — А вот еще персонаж, Соловей Разбойник. Сидит на дереве, свистит, грабит проезжающих. От его свиста кони и люди с ног падают, трава пригибается. Купцы разбегаются, кто куда, побросав товар… Что такое свист? Звук определенной частоты. Известно, что звук низкой частоты, или инфразвук, обладает способностью негативно влиять на людей. Возникает ощущение паники, люди не знают, куда себя деть. Живое, биологическое существо инфразвук воспроизводить не может, выходит, что Соловей-разбойник является ни чем иным, как механизмом. После контакта с ним люди вещей своих уже не видели. Они попросту боялись ходить туда, где испытали дикий ужас. Соловей-разбойник, или генератор инфразвука — это сторож, как сигнализация у машины. Он как бы предупреждает: сюда не ходить! Понятно, что подобная технология землянам не доступна была в то время. Кто мог охранять таки образом какие-то свои секреты от коренных жителей? Ответ ясен…
   Дуся и Леруся переглянулись. В принципе, врал Веселовский складно. Черт его знает, может, не такой уж он и псих… Виктор Николаевич, между тем, не унимался. Теперь он взялся за любимую народом сказку Ершова про конька Горбунка, тоже, оказывается, изобилующую пришельцами.
   — Сказка начинается с того, что кто-то ворошит на поле пшеницу. Раз сторожить пошли, значит пшеница, которую поворошили, гибнет. Как пшеницу можно на поле испортить? Известно как… Говорят: пшеница полегла. Не собрать ее, стало быть. Словосочетание «круги на полях» вам ничего не говорит? А вот Жар-птица… Светится, но рук не обжигает! Возможно, это какой-то химический источник света. И летают эти птицы только по ночам. И живут в очень интересном месте. Во-первых, далеко. Иван ехал на Горбунке целых семь дней. Учитывая скорости, с которыми Горбунок шурует по трассе, это довольно приличное расстояние. Может, где-нибудь в джунглях. Там и пальмы, и прочая экзотика… Места, опять же, непроходимые. Где еще пришельцам базу-то делать? Дальше смотрим: зелень какая-то нереальная описывается. Ничего удивительного. Растения очень живо реагируют на воздействие всяких полей. На месте падения тунгусского метеорита сосны-мутанты растут, толстые и зеленющие. А посреди джунглей — гора из серебра. Точно говорю — космический корабль! А Жар-птицы, коли только ночью летают, а до зари возвращаются на базу — ни что иное, получается, как беспилотные летательные аппараты…