О том, что к тете Марье приехал мальчишка со «страшенной» собачищей, нам утром сообщила Наташка Желудева. Она обо всем узнавала раньше всех.
   Наташке тринадцать лет, но она длинная. Она даже выше меня и Мишки, хотя мы учимся в одном классе. Правда, Мишка утверждает, что он повыше ее на сантиметр, но это вранье.
   Он приехал в деревню поздно вечером, когда мы уже все спали. От станции Сосенки до нашей деревни шесть километров. Но когда идут поезда, мы слышим, потому что в двух километрах от деревни, сразу за рощей, проходит железная дорога.
   Напротив рощи состав еле ползет — здесь крутой подъем. И наши деревенские спрыгивают на ходу. Даже женщины прыгают.
   Деревня наша маленькая и называется Троеполье. Сразу за последним домом начинается лес. Зимой мы слышим, как лунными ночами в белом поле воют волки. Деревня стоит на пригорке, а внизу в ивовых кустах петляет речка Сомовка. Когда-то, говорят, в ней водились сомы, а теперь, чтобы приличного окуня поймать или плотву, нужно идти за Чупрыкину мельницу.
   Мы как раз и собирались на Чупрыкину мельницу, когда прибежала Наташка.
   Выгоревшие добела пряди волос с двух сторон были подвязаны тряпочками. На длинных ногах свежие белые царапины, — видно, летела к нам напрямик, через огороды.
   — К тете Марье родственник приехал, — затараторила она. — Вышел на лужайку и прыгает через голову… А потом стал на руках ходить… Вот умора!
   — То-то вырядилась, — сказал Мишка. Он сидел на крыльце и мастерил из гусиного пера поплавок.
   — Подумаешь, на руках… — сказал и я. — Я тоже могу.
   — А собака у него — страсть одна! С теленка, чтоб мне лопнуть, если вру.
   — С лошадь, — сказал Мишка.
   — Со слона, — поддакнул я.
   Наташка взяла жестяную банку с червями, заглянула и презрительно сказала:
   — Это разве черви? Вот у тети Марьи на огороде…
   И вывалила наших червей в яму, которую вырыли для силоса. Мы с Мишкой ахнули: этих червей мы с полчаса копали у конюшни. Я бы показал Наташке за эти штучки почем фунт лиха, но из-за Мишки не стал связываться. А он и не такое от Наташки привык терпеть.
   — Пошли к Марье, — сказал Мишка, — красных накопаем…
   — А собака? — спросила Наташка. — Она вас живьем проглотит…
   — Подавится, — сказал Мишка.
 
   Прижав лбы к круглым жердинам изгороди, мы смотрим на собаку. Наташка не обманула: таких огромных мы не видали сроду. Ростом действительно с теленка, большая голова, висячие уши и длинная черная с коричневым шерсть. Собака стояла у крыльца и смотрела на дверь. Длинный, похожий на веер хвост шевелился. На широком ошейнике белые бляхи. На нас собака не обращала никакого внимания.
   — Ее звать Орион, — сказала Наташка.
   Уже и это знает!
   — Эй, Орион! — позвал Мишка.
   Собака посмотрела на нас, зевнула, показав великолепные белые клыки, и снова уставилась на дверь. Уши ее поочередно шевелились. Собака прислушивалась к тому, что происходило за дверью.
   — Кто же первый войдет в дом? — ехидно спросила Наташка.
   Мишка зачем-то поддернул новые штаны повыше, нахмурил светлые брови, взял у меня лопату и, побледнев, решительно отворил калитку. Он не сделал и двух шагов, как собака проворно повернулась и молча бросилась к нему.
   Уронив лопату и банку, Мишка пулей вылетел за калитку и навалился на нее плечом. Собака обнюхала лопату, потом подошла к калитке и, встав на задние лапы, просунула между жердинами черный нос и понюхала Мишкину голову. Стоя на задних лапах, собака была гораздо выше нас.
   — Она сейчас Мишке голову откусит! — чуть слышно прошептала Наташка.
   Но собака не стала откусывать Мишке голову — она раскрыла красную пасть и оглушительно гавкнула. Мишка медленно сполз на землю, не забывая придерживать калитку. Он, наверное, решил, что у него уже нет головы.
   Дверь распахнулась, и на пороге показался высокий худощавый мальчишка в синей куртке на блестящей молнии и коротких зеленых штанах с карманами.
   На ногах красные сандалеты.
   — Орион! — сказал мальчишка. — Ко мне!
   Собака, виляя веером-хвостом, подбежала к нему. Он потрепал ее по лохматой шее и посмотрел на нас.
   — Здравствуйте, — вежливо поздоровался мальчишка. — Вы к тете Марье?
   Мишка все еще сидел на земле и шарил руками в траве.
   — И камня, как назло, под рукой нет… — сказал он.
   — Насчет камня поосторожнее, — заметил мальчишка. — Орион этого не любит.
   — Эй, как тебя там? — спросил Мишка. — Брось сюда лопату и банку.
   — А как же черви? — усмехнулась Наташка.
   Мишка не ответил. И вид у него был сконфуженный.
   Мишка — отчаянный парень, но этот Орион — я такого собачьего имени еще не слыхал — кого угодно напугает. У него пасть как у льва. Туда запросто моя голова может пролезть. В последнее время я заметил, что Мишка перестал возражать Наташке. А когда она на него смотрит своими насмешливыми серыми глазами, он отворачивается и даже краснеет…
   Мальчишка в коротких штанах поднял лопату, консервную банку и передал Наташке, которая подскочила к калитке.
   — Как тебя звать? — спросила она.
   — Женя, — ответил мальчишка. — А тебя?
   Наташка сказала. Мишка исподлобья посмотрел на нее и отвернулся.
   — Ты в цирк готовишься? — спросила она. — Я видела, как ты через голову прыгал…
   — Чего мы тут потеряли? — сказал Мишка. — Пошли.
   Я забрал у Наташки лопату и банку. Она даже не заметила. Протянула между жердинами свою тонкую руку, но дотронуться до Ориона не решилась.
   — Он кусается? — спросила она.
   Мальчишка улыбнулся. Один зуб у него наполовину сломан. Волосы черные и челкой спускаются на лоб.
   — Погладь, — разрешил он.
   Наташка тут же запустила пальцы в густую собачью шерсть.
   — Ориончик… — засюсюкала она. — Ориоша… Хорошая собачка… А что такое Орион?
   — Такую чепуху не знает… — сказал Мишка. — Звезда какая-то…
   — Так называется созвездие, — поправил Женя. — Оно как раз над экватором…
   — Над экватором? — удивилась Наташка. — Когда мы возьмем щенка, я его Экватором назову.
   — Созвездие Ориона граничит с созвездиями Тельца, Близнецов, Зайца, Единорога… — сказал Женя.
   — Я был в Ленинграде, в планетарии, — сказал мне Мишка. — Там про все звезды и планеты рассказывают.
   — А какой породы Орион? — спросила Наташка.
   — Ньюфаундленд, — сказал мальчишка.
   — А что это такое?
   — Такую чепуху не знает… — сказал Мишка. — Полуостров в Америке.
   — Остров, — опять поправил мальчишка. — И не в Америке, а в Канаде. От Америки он отделяется проливом Белл-Айл.
   Мишка готов был лопнуть от злости. Второй раз подкузьмил его Женя. Да еще в присутствии Наташки.
   — А ты видел когда-нибудь ропуху? — спросил Мишка.
   — Ропуху? — удивился Женя. — А что это такое?
   — То-то, — сказал Мишка и кивнул мне: — Айда!
   Когда мы отошли на приличное расстояние, я спросил:
   — Про какую это ты толковал ропуху?
   — «Ориончик… Ориончик…» — передразнил Мишка. — Ну и пусть целуется с ним…
   — С кем? — спросил я.
   — Как будто я обязан помнить про все звезды и острова…
   — Кто же это — ропуха? — снова спросил я.
   — Отстань, — сказал Мишка.
   Я оглянулся: мальчишка вывел из сеней велосипед «Орленок», посадил на раму Наташку и покатил по тропинке вдоль забора. Орион бежал рядом. Пасть его открылась, и оттуда вывалился красный язык.
   — Полюбуйся, — сказал я. — Повезли красавицу твою…
   Мишка даже не оглянулся. Шагал по дороге, загребая босыми ногами теплую пыль.
   — Куда же это они поехали? — сказал я. — Свернули на тропинку… На станцию покатили!
   Мишка остановился и со злостью посмотрел на меня.
   — Мне наплевать, куда они поехали, — сказал он. — А будешь подъелдыкивать…
   — Ладно, ладно, — миролюбиво сказал я. — Пошли выкупаемся?
 
   Прошло несколько дней. Жара стояла невыносимая. Солнце с утра поднималось на безоблачное небо и пекло до самого вечера. Даже птицы не летали в небе. Один только ястреб да еще злые рыжие слепни. Они налетали неожиданно и начинали кружиться, норовя сесть между лопаток, где их не достанешь. Мы уже и забыли, когда был последний раз дождь. В такие дни нам с Мишкой достается! Нужно утром ром и вечером поливать грядки в огороде. Пятьдесят ведер утром и пятьдесят вечером. Под конец кажется, что ведра оттянули руки до земли. Мы с Мишкой с ненавистью смотрели на знойное небо и ждали дождя. Наташка тоже поливала свой огород. Только она не таскала воду в ведрах из колодца. Ее отец-механик установил в огороде электрический насос. Включил рубильник, и белая мощная струя бьет из шланга…
   Полив ненасытные грядки, мы бежали на речку. И купались до синих пупырышек на теле. Речка хотя и неширокая, но зато глубокая.
   В омуте, напротив конюшни, только Мишка доставал дно. Говорили, что там живет огромный сом. Иногда вечером он поднимается на поверхность, и тогда раздается громкий всплеск. Но Мишка только посмеивался и, когда его очень просили, нырял в омут и доставал горсть черного ила.
   Мальчишка с собакой тоже приходил на речку, но он не купался вместе со всеми.
   Уходил за излучину и там плавал с Орионом. Мне было интересно посмотреть, как плавает такая большая собака, но Мишка не соглашался идти туда.
   — Собака плавает — эка невидаль! — говорил он.
   Каждое утро, в восемь часов, Женя садился на велосипед и уезжал на станцию к пассажирскому поезду, который прибывал из Москвы. Вместе с ним на станцию бегал Орион. Когда он появлялся на улице, наши деревенские собаки поджимали хвосты и прятались в подворотни. Они тоже еще не видывали таких псов. Впрочем, Орион не обращал на них внимания.
   Я спросил у Наташки — она ведь все знает, — зачем Женя каждое утро мотается на вокзал?
   — Свежие газеты покупает, — ответила Наташка. Зачем ездить в такую даль, когда их в деревню к обеду почтальон приносит?
   Встречаясь с нами, Женя всегда здоровался. Я отвечал, а Мишка что-то бурчал под нос. Как-то Женя сказал:
   — Где здесь щуки водятся? У меня отличный спиннинг, пойдемте покидаем?
   — Не до рыбалок нам сейчас, — отрезал Мишка. — Вон засуха…
   Какое отношение к рыбалке имела засуха, я так и не понял. А на щучью заводь стоило бы сходить с Женей. У меня спиннинга не было, а он наверняка дал бы мне с берега покидать.
   — Вот такую щуку дядя Федя вчера поймал у плотины… — показала Наташка. — Пойдем?
   Они ушли, а Мишка насупился. Если бы не Орион, он подрался бы с Женей. Вернулись они через два часа и пустые. Женя взял с собой всего одну блесну, она за корягу зацепилась и осталась в речке. А достать ее не удалось. Даже Орион не смог. Это нам Наташка объяснила.
   — А при чем тут Орион? — удивился я.
   — Орион ныряет как утка, — сказал Женя.
   — Может быть, ваш Орион и летать как лебедь умеет? — язвительно спросил Мишка.
   Пес, услышав свое имя, поднял голову и посмотрел на Мишку. Мне показалось, что он усмехнулся.
   — Если Орион увидит, что человек тонет, он его спасет, — сказал Женя.
   — Ему это хоть бы что, — поддакнула Наташка. — Я видела, как он ныряет.
   — Не смешите, — сказал Мишка. — Собаки не могут нырять. Разве что спаниели… Если в уши попадет вода, собака умрет.
   — Чепуха, — улыбнулся Женя.
   — Я же видела, — сказала Наташка.
   — Спорим на «американку», — сказал Мишка. — Я сейчас нырну, а он пусть меня спасает…
   — Проиграешь, — сказал Женя.
   — Вовка, разбивай, — подмигнул мне Мишка.
   Я ударил их по рукам.
   — Место я сам выберу, — заявил Мишка.
   Женя не возражал.
 
   Мишка, конечно, выбрал омут. Тот самый, в котором никто дна не мог достать, кроме него. И в котором якобы водился большой сом. Мишка сбросил рубашку, штаны и остался в одних трусах. Трусы у него почти до колен. Наверное, мать по ошибке отцовские дала.
   Мы стояли на берегу и смотрели на него. Женя подозвал Ориона и стал гладить по голове. Пес с любопытством наблюдал за Мишкой, который спустился к воде.
   — Я отпущу, когда ты скажешь, — предупредил Женя.
   Он взял Ориона за ошейник. Пес смотрел на Мишку и тяжело дышал. В такой роскошной шубе ему было жарко. С языка капала на землю слюна.
   Мишка отплыл на середину омута и, вытаращив глаза, дурным голосом закричал:
   — Кара-у-ул… Тону-у!
   И, набрав воздуху, нырнул. Орион рванулся вперед, едва не свалив хозяина. Женя только успел сказать: «Спасай! Спасай!» — и отпустил. Пес с берега бухнулся в речку. Проплыв немного, волчком завертелся на одном месте.
   — Спасай! — крикнул Женя.
   Орион посмотрел на него и, выбросив вверх передние лапы, с всплеском скрылся под водой.
   — Что я говорила? — ликовала Наташка. Она, не отрываясь, смотрела на омут. По черной глади расходились круги. Я стал про себя считать. Что-то долго сидит в омуте Мишка. А вдруг его сом за пятку схватил? Когда я досчитал до ста, вода всколыхнулась и на поверхности показался сначала мокрый обвисший хвост, а затем ноги Ориона. Он толчками пятился из глубины. Зубами пес вцепился в Мишкины трусы. Мишка крутил головой, фыркал, а одной рукой придерживал трусы, которые растянулись, как продуктовая сумка.
   — Отпусти, говорю! — кричал Мишка, пытаясь вырваться, но пес крепко держал его за трусы и, смешно хлопая лапами по воде, продвигался к берегу. Мишке ничего не оставалось, как помогать ему руками. У самого берега Мишка хотел было встать, но Орион поволок его на песок.
   И тут произошло такое, о чем без смеха невозможно вспоминать… Мишка снова попытался вырваться, но вместо этого налимом выскользнул из собственных трусов. Наташка ойкнула и закрыла смеющееся лицо руками.
   Женя бросился к Ориону, но побагровевший Мишка уже вскочил на ноги и стремглав помчался по траве к кустам, которые, как назло, были метрах в ста от берега. Пес с трусами в зубах бросился за ним.
   — Ко мне! — кричал Женя. — Кому говорю?! Ко мне!
   Орион нехотя вернулся. Женя выхватил из его рта мокрые Мишкины трусы и протянул мне.
   — Зачем вырывался? — сказал он. — Орион ведь не знает, что он нарочно. Он спасал, а утопающие не вырываются…
   Я с восхищением смотрел на пса, который бегал вокруг меня и лаял. Его интересовали Мишкины трусы. Брызги от шерсти летели во все стороны.
   — Ай да пес! — сказал я.
   Мне хотелось погладить Ориона, но тут я вспомнил про Мишку, который голый и злой сидит в кустах. Я побежал к нему.
   — Я ничего не видела, честное слово! — крикнула вслед Наташка, давясь от смеха.
   Я нашел Мишку в самой гуще ольшаника и отдал трусы. Не глядя на меня, он выжал их и надел. Ноги и бока были оцарапаны. Это когда он продирался сквозь кусты.
   — Ушли они? — спросил он.
   — Ну ты и драпал… — улыбаясь, сказал я. Уж очень вид у Мишки был потешный.
   — Может быть, мне теперь утопиться?
   — Наташка говорит, что ничего не видела, — сказал я.
   — Драться, — сказал Мишка. — Только драться. Не на жизнь, а на смерть!
 
   На следующий день я отправился к дому тети Марьи с не очень-то приятным поручением. Я должен был передать Жене, что Мишка хочет с ним драться.
   Сегодня вечером возле поваленной березы. Мишка сказал, что только кровью можно смыть этот позор.
   У калитки я остановился. Откроешь, а Орион как налетит… Женю я увидел на крыше. Он стоял на самой кромке и готовился прыгнуть. Я услышал глухой удар о землю. Орион радостно приветствовал его внизу. Женя поднялся с земли — он не удержался на ногах — и увидел меня.
   — Заходи! — крикнул он.
   Я подошел к стене и посмотрел вверх: высоко. Метра три будет. Женя подошел к жердине, вбитой посередине лужайки, и, ухватившись одной рукой, стал кружиться вокруг. Он долго кружился, мне даже надоело смотреть на него. Когда он отпустил жердь, то глаза его косили, он пошатывался.
   — Это зарядка такая, что ли? — спросил я.
   — Тренировка, — не сразу ответил Женя. — Попробуй!
   Я подошел к жердине и несколько раз неловко крутнулся вокруг нее.
   — Вот так надо, — отстранил меня Женя.
   И показал, как нужно обхватывать жердину рукой.
   — Видел, сколько раз я крутнулся? Сто восемьдесят, — сказал он. А ты тридцать витков сделаешь и — с катушек долой…
   — Это мы еще посмотрим…
   Я крутнулся ровно тридцать раз и отпустил жердь. Какая-то непонятная сила поволокла меня в сторону, крыша дома задралась, и я шлепнулся на траву. Попробовал встать и снова упал.
   Женя стоял рядом и, хлопая себя руками по голым ляжкам, хохотал.
   — А как же они на центрифуге? А на кувыркающемся кресле? А в барокамере? — говорил он.
   Когда мир перестал вращаться вокруг меня, я наконец встал и посмотрел на него.
   — Какая еще центрифуга? — спросил я.
   Он взял газету, которая лежала на садовой скамейке, и стал просматривать. Потом взглянул на меня и со вздохом сказал:
   — Все нет сообщения…
   — Сообщения? Он сложил газету и бросил на траву.
   — Ну, например, о запуске космонавтов…
   — Давно не запускали, — сказал я.
   — Запустят.
   — На Марс?
   — Может быть, и на Марс… Теперь он на очереди.
   — Скорее бы, — сказал я. — На Марс запустят — тогда и на другие планеты полетят.
   — Думаешь, так-то просто? Каждая планета — это загадка. Вот изучат планеты автоматические станции, а тогда и человек полетит, чтобы наверняка.
   — Ладно, хватит про космос, — сказал я. — Вот что, Мишка вызывает тебя драться, понял?
   — Может, и так получится, — продолжал он, — прилетит космонавт на планету, а на землю не сможет вернуться… И будет жить там, пока за ним не прилетят другие… Ты только подумай: человек на таинственной планете! Он живет там и смотрит на Землю. Ждет, когда за ним прилетят. А на Земле его ждут… Жена, дети.
   — Будешь драться? — спросил я.
   — Драться? — взглянул на меня Женя. — С Мишей? Если он хочет, пожалуйста… А из-за чего мы должны драться?
   — Вам виднее, — сказал я. — Мне велено передать.
   И объяснил ему, что драться они будут вечером, у поваленной березы. Мы с ним забрались на крышу, и я показал ему березу. Она издали видна. Одна половина из земли торчит, а другая рядом валяется. Еще весной молния ударила в березу.
   — Не забудь, — сказал я. — Вечером.
   — Ладно, приду, — сказал он и улыбнулся. — А ты, значит, секундант?
   Что такое «секундант», я не знал, а спросить постеснялся. Потом у Мишки спросил, и он мне уверенно объяснил, что секундант — это человек с часами. Он с Женей будет драться, а я должен смотреть на часы и засекать время.
   Когда я спросил — зачем, Мишка сказал, что так все секунданты делают… А зачем, он и сам не знает.
   Я уже закрыл за собой калитку и вдруг неожиданно для себя сказал:
   — Ты учти: Мишка — левша…
   — Левша? — рассеянно переспросил он.
   Зачем я это ему сказал? Левая рука Мишку не раз в драках выручала. В самый неожиданный момент он наносил сокрушительный удар левой, и противник начинал размазывать кровь по лицу.
 
   Они награждали друг друга оплеухами и тумаками, а я сидел на поваленной березе и грыз сизую турнепсину. Дрались они хорошо, попусту не суетились, не хватали друг друга за волосы и не царапались. Приятно было смотреть на них. Мишка что-то бурчал под нос, а Женя дрался молча. Паренек он был крепкий, и мой друг только кряхтел, получая удары.
   Мне показалось, что у оврага шевельнулись кусты и вроде бы мелькнуло что-то. Но я сразу же об этом забыл, увидев, как Мишка слева заехал Жене в губу, — правда, в ответ он тут же получил сильный удар по скуле…
   Услышав вдалеке знакомый басистый лай, я оглянулся: по турнепсовому полю напрямик от деревни черным клубком летел к нам Орион. А за ним не спеша шагала по тропинке Наташка.
   — Орион! — завопил я, сообразив, что дело может плохо для Мишки обернуться.
   Они сразу перестали драться и стали смотреть на приближающегося Ориона.
   — Не вздумай замахнуться, — сказал Женя. — Разорвет!
   Орион с ходу бросился к нему на грудь. Облизал лицо и, радостно повизгивая, стал прыгать вокруг. Мишка стоял руки по швам и не шевелился.
   — Неужели, чертяка, окно выбил? — сказал Женя. — Он может.
   Подошла Наташка. В зубах зеленая травинка. Она что-то напевала.
   — Чего вы здесь делаете? — спросила она. А глаза хитрющие.
   — Тебя ждем, — сказал я. — Что, думаем, Наташка не идет?
   — Как он оттуда вырвался? — сказал Женя. — Я обе двери закрыл.
   — Это ты про собаку? — спросила Наташка. — Иду мимо случайно, слышу, Орион лает и на окна бросается… Ну, я и выпустила.
   — Понятно, — мрачно сказал Мишка.
   Я подозрительно посмотрел на Наташку: уж не ее ли это платье мелькнуло в кустах?
   — А случайно ты в ольшанике у оврага не сидела? — спросил я.
   — У какого оврага? — сделала Наташка большие глаза.
   Это, конечно, ее работа. Впрочем, я не стал разоблачать Наташку. Я был с самого начала против этой дурацкой драки. Мне этот чудной парень с собакой нравился. С ним интересно поговорить. Знает про все на свете. И первый никого не задирает. Мишка на него злится, так это из-за Наташки.
   Я посмотрел на них: хороши красавчики! У Жени губа разбита и нос стал вдвое толще, а у Мишки скула распухла и один глаз уменьшился.
   Женя облизывал разбитую губу, сплевывал красноватую слюну и гладил Ориона.
   Мишка все время отворачивался в сторону, чтобы Наташка не заметила, какой он стал урод.
   Солнце опустилось за синюю-синюю тучу. На деревню ползли пышные розоватые облака. Говорят, когда солнце опускается за тучу, будет дождь. Скорее бы, а то надоело огород поливать. И потом, охота по лужам побегать!
   Я люблю, когда дождь. Речка вспухает, становится мутной, а по дорогам и тропинкам в овраг скатываются ручьи.
   — Смотрите, спутник полетел, — сказал Женя.
   Я уставился на небо, но, кроме нескольких тусклых звезд, ничего не увидел.
   — У меня есть подзорная труба, — сказал он. — В нее все спутники видны.
   — Я ни одного не вижу, — поглядел я на небо.
   — Их много летает, — сказал Женя. — Просто люди на них не обращают внимания…
 
   Мы вчетвером сидим на крыше тети Марьиного дома и по очереди смотрим в подзорную трубу. Крыша крутая, и нужно все время быть начеку, а то, чего доброго, съедешь по замшелой дранке и сверзишься прямо в сад. Внизу носится Орион и скулит. Он хочет к нам, на крышу. Тети Марьи нет дома. Она с бригадой на сенокосе. Вернется завтра к обеду.
   Длинная выдвижная труба установлена на треногу. В окуляр видны яркие звезды и маленькие блестящие спутники. Их действительно много на небе. Они появляются у кромки леса, мерцая, как звезда, двигаются по темному небу и постепенно теряются среди других звезд. Иногда рядом летят сразу два спутника.
   — Вот это наш «Космос», а это — последняя ступень американской ракеты… — объяснял Женя.
   — Откуда ты знаешь? — не выдержал Мишка.
   — Я каждый вечер смотрю, — сказал Женя.
   — А как эта звезда называется? — спросила Наташка. Она смотрела в трубу и пальцем показывала в небо.
   — Рядом с Большой Медведицей? — спросил Женя.
   — Нет, Медведицу я знаю… Ну, вот эта яркая, а рядом еще три.
   — Это созвездие Волосы Вероники.
   — Волосы Вероники… — шепотом повторила Наташка. — Какое красивое название.
   — А это что за звезда? — небрежно ткнул Мишка пальцем в небо.
   — Марс, — сказал Женя. — Планета.
   — Верно, — сказал Мишка.
   — А это? — спросил и я.
   — Гончие Псы…
   Я только диву давался: откуда он все знает? И Мишка перестал задираться. Глаз у него почти совсем закрылся, так что ему удобно смотреть в трубу, не нужно прищуриваться. Это всегда так, после драки отношения начинают налаживаться. Наша дружба с Мишкой тоже началась с драки.
   Мы долго сидели на крыше, рядом с печной трубой. Ориону надоело лаять, и он улегся на тропинку и морду положил на лапы. Когда он поднимал голову, чтобы посмотреть на нас, глаза его вспыхивали красноватым светом. Женя рассказывал про звезды и показывал их нам. Жалко, что облака закрыли полнеба.
   Наташка смотрела Жене в рот. И глаза у нее мерцали, как эти далекие звезды. А Женя, наоборот, отворачивался от нее и смотрел на Мишку. И я чувствовал, что все это он рассказывает для Мишки. Наверное, и Мишка это понял и перестал волком смотреть на Женю.
   Когда мы спустились вниз, тучи закрыли все небо. Стало темно, в саду зашумели яблони.
   Орион подбежал к нам и всем по очереди положил толстые лапы на плечи. Так он выражал свою радость и дружелюбие. Над лесом, далеко-далеко, полыхнула молния.
   — Ура, — сказал Мишка. — Будет дождь!
   — Космонавты в дождь не стартуют, — сказал Женя, глядя на небо. — Здесь может идти дождь, а там… звездное небо. Может быть, сейчас космонавт на лифте поднимается в ракету… Четыре, три, два, один… Старт!
   — Разве они на лифте поднимаются? — спросил Мишка.
   — Знаешь, какая ракета огромная? Как башня! Попробуй заберись без лифта!
   Орион зарычал и подбежал к калитке. Там замаячила чья-то тень.
   — Я ее ищу, давно пора ужинать, а она вон где околачивается? — послышался женский голос. Это Наташкина мать.
   — Спокойной ночи, — сказала Наташка и метнулась к калитке.
   Мы еще немного постояли и тоже пошли. Женя проводил нас.
   — Я проиграл «американку», — сказал Мишка. — У меня есть охотничий нож с костяной рукояткой… Хочешь?
   Этот нож Мишке подарил отец. Когда они вместе уходили на охоту, Мишка прикреплял нож к поясу и гордо шествовал по деревне. Я знал, что этот нож — самая большая Мишкина ценность.
   Женя улыбнулся и покачал головой.
   — Что же ты хочешь? — спросил Мишка.
   — Кто такая ропуха? — спросил Женя. — Я у всех спрашивал… Никто не знает, что такое «ропуха»…
   — Жаба, — сказал Мишка. — Обыкновенная жаба…
   И расхохотался, а за ним и мы.
 
   Три дня Женя не выходил из дома. Три утра подряд он не ездил на велосипеде на станцию и не читал газет. Орион, распластавшись, лежал на крыльце и никого, кроме тети Марьи, не пропускал в дом.
   Наташка специально сбегала в поле и спросила у тети Марьи: что случилось? Почему Женя сидит дома и никуда не выходит?
   — Лежит, — смеясь, сказала тетя Марья. — На полу, родимый, лежит…
   — Заболел? — спросила Наташка.
   — Эта у него… гипо… анамия какая-то…
   И еще пуще засмеялась.
   Мы ломали головы: что же это за болезнь?
   И потом, почему на полу лежит?
   И уж совсем непонятно: человек заболел, а тете Марье смешно!
   Мы подходили к изгороди и свистели. Орион поднимал голову и сочувственно смотрел на нас. Но Женя не откликался. И даже в окно ни разу не выглянул. Тогда мы решили без приглашения пойти к нему. Но лишь открыли калитку, как с крыльца поднялся Орион и, подойдя к нам, загородил дорогу. Когда Наташка попыталась обойти его, Орион приподнял черную губу и показал большие белые клыки. Делать было нечего, и мы отступили.
   И тогда Мишке пришла в голову идея.
   — На чердаке есть окошко, — сказал он. — И без стекла… Попробуем?
   — А я как же? — спросила Наташка.
   — Ориона отвлекай, — сказал я. — Дергай все время калитку…
   Мы обошли дом и перелезли через изгородь. По бревнам, прислоненным к углу дома, вскарабкались на крышу. Сначала Мишка, потом я. А дальше было не так уж трудно, окошко широкое, и мы без особых хлопот оказались на чердаке. Спустились по лестнице в темные сени, и вот мы в комнате.
   У окна тренога с подзорной трубой. К ней прикреплена газета — это чтобы солнечные лучи не падали на пол, на котором лежал Женя и смотрел на белый потолок.
   Он лежал на голых крашеных досках, и под головой была подложена толстая книжка в коричневом переплете. Рядом, чтобы рукой можно было достать, стоял ковш с водой, на газете полбуханки хлеба, начатая банка рыбных консервов и несколько картофелин в мундире. И будильник.
   Он не удивился нашему приходу, все так же лежал и смотрел в потолок. Над ним кружились большие синие мухи, которые залетали в открытую форточку.
   — У тебя с позвоночником что-нибудь? — спросил Мишка.
   Я вспомнил, как он прыгал с крыши. Допрыгался…
   — Нога? — спросил я.
   Женя посмотрел на нас и улыбнулся.
   — Я не могу встать… — сказал он.
   — Поможем! — подскочил Мишка, но он покачал головой.
   — Я встану… — Он повернул голову и взглянул на будильник. Я встану через четыре часа сорок одну минуту…
   Мишка посмотрел на меня и дотронулся до виска: дескать, малый чокнулся…
   — В углу спиннинг, а на столе коробка с блеснами, — сказал Женя. — Забирайте и — на речку… Эх, выкупаться бы!
   Он отмахнулся от нахалки мухи, которая норовила усесться на кончик носа, и, приподняв голову, отпил из ковша. Отпил и поморщился: теплая вода.
   — Три дня так и лежишь на полу? — спросил я.
   — Три дня, — сказал Женя. — Это чепуха… А как же они? Неделями лежат вот так, не двигаясь, а потом сразу на центрифугу… А в барокамере? Шестьдесят дней!
   И тут только я сообразил, что это тоже тренировка! Мишка разглядывал на стене фотографии, приколотые кнопками. Их много было: все наши космонавты. И незнакомые летчики в странных скафандрах. Один сидел на маленькой надувной лодочке, а кругом море, и вдали виднеется пароход.
   — А что такое гипо… анамия? — спросил я.
   — Гиподинамия… — засмеялся Женя. — Это когда человек находится в состоянии полной неподвижности…
   — А-а, — сказал я.
   — А может быть, встанешь? — спросил Мишка. Женя снова взглянул на будильник.
   — Через четыре часа тридцать две минуты, — сказал он.
   — Ты что, в космонавты готовишься? — спросил Мишка.
   — Я полечу на Марс или Венеру, — сказал Женя. А может быть, и за пределы Солнечной системы… Луна — это теперь наша стартовая площадка. Еще в этом веке ее построят. Космические корабли будут с Луны улетать на другие планеты…
   — И давно ты… тренируешься? — спросил я.
   — Второй год, — сказал Женя. — Я был в Звездном городке. Меня сначала не пускали, а потом пропустили… Я им показал график движения наших спутников, который я целый месяц составлял.
   — И космонавтов видел? — спросил Мишка.
   — Они мне подарили вот эту фотографию, — сказал Женя. — Если хочешь, сними и прочитай на обратной стороне…
   Но Мишка не стал снимать со стены фотографию. Он подошел к стене и долго смотрел на космонавтов, сфотографировавшихся группой.
   — А как вы попали сюда? — запоздало спросил Женя.
   — Из космоса… — улыбнулся Мишка и показал пальцем на потолок.
   Женя попросил меня вылить теплую воду и принести из кадки свежей. Я принес.
   — И ни разу не встал? — спросил Мишка.
   — Кого же я буду обманывать? — сказал Женя. — Себя, что ли?
   — Ну, давай лежи, — сказал Мишка. — Сколько тебе осталось?
   — Четыре часа шесть минут… — сказал Женя. Последние часы ужасно долго тянутся!
   Назад мы вышли через двор. Нужно было видеть изумленную морду Ориона! Он растопырил уши и, растерянно моргая, смотрел на нас.
   — Прошляпил? — сказал я и, потрепав его по шее, вслед за Мишкой прошел калитке, где нас с нетерпением ждала Наташка. У нее даже одна ленточка в волосах развязалась.
   — Ну что, за доктором бежать? — спросила она.
   — Доктор не поможет, — сказал Мишка. — У него болезнь неизлечимая. Гипо… Как она называется?
   — Ги-по-ди-на-мия, — с удовольствием произнес я это незнакомое космическое слово.
   — Я побегу в контору, — заволновалась Наташка. — Из района «скорую помощь» вызовут…
   Она повернулась, чтобы побежать, но Мишка поймал ее за руку.
   — Пойдем на Чупрыкину мельницу щук шугать.
   — Какие щуки, — чуть не плача, сказала Наташка. — Человеку плохо, а вы… вы тут со своими щуками…
   Мишка отпустил ее руку и, помолчав, сказал:
   — Не надо «скорую помощь»… Он поправится ровно через три часа и пятьдесят пять минут…
   Мишка сказал это спокойным, серьезным голосом, и Наташка поверила. Она уселась на низкую скамейку, что возле забора, и положила руки на острые коленки, выглядывавшие из-под ситцевого платья в горошек.
   — Я буду ждать, — сказала она.