Владимир Козлов
Колхоз
Мы с Андрюхой лежим в траве за машинным двором и смотрим на облака. Кайф. Последний кайф лета перед скучищей учебы и повседневности. Когда Гриша – алкаш, к которому нас определили на машинный двор – зовет нас, притворяемся, что не слышим. Пошел он в жопу вместе со сраным государством, которое загнало нас, студентов, в мудацкий колхоз в какой-то дыре, где делать нечего и в магазине пусто.
Шесть часов. Рабочий день кончился, и мы идем за бухлом к бабке Вере-самогонщице. Покупаем у нее две бутылки, потом буханку хлеба в магазине. Там кроме хлеба есть только мука, соль, спички и крупы. Молоко завозят раз в неделю, а всего остального не бывает вообще, нужно в район ехать. Стакан у нас есть: Андрюха спиздил его в столовой.
Бухаем за деревней. Погода хорошая, не холодно. Сидим, прислонившись к стогу сена. В стогу что-то шуршит, наверное, крысы, ну и хуй на них.
Над полем заходит солнце, освещая панораму – ржавые силосные башни, сгнившие коровники и убогие покосившиеся дома. И скелеты комбайнов на машинном дворе. И дом председателя, двухэтажный, с балконом. А сам председатель сейчас стоит возле своего УАЗа и болтает с двумя местными блядюгами, одна слегка горбатая, а вторая – ничего, работает в правлении секретаршей. Потом они уходят, а председатель садится в машину и куда-то сваливает.
– Перестройка, не перестройка – все однохуйственно: кругом только херня и блядство, – говорит Андрюха. Он любит пиздеть про всякую политику, а я все это слушаю, но политика мне до жопы.
– Люди в таких вот задроченных колхозах всегда в жопе будут, понимаешь? – он смотрит на меня.
– Да, понимаю. Ну и пусть, мне их не жалко, сами козлы.
Самогонка, хоть и сивая, как малофья, дает в голову.
Блядь, хоть бы сала какого, а то хлеб – ну что это за закуска? – говорю я.
– Где ты сало возьмешь, будешь, что ли, в каждый дом соваться – продайте сало? А в столовую идти – ебал я в рот. От этой жратвы меня уже тошнит. Пошли в клуб на дискотеку. Утром пацаны говорили, что сегодня, в клубе дискотека.
– Какая хуй дискотека? Для кого? Я тут вообще никого еще не видел, кроме этих двух блядей и Васи-мудака.
Вася – здешний герой. Старый уже мужик – лет, может быть, двадцать восемь или тридцать, ходит по вечерам, прибарахлившись, – в туфлях года семьдесят пятого, на каблуках, и в наглаженных брюках – с двойными «стрелками». К нашим бабам цеплялся, но они его послали на хер.
– Ну, говорят, еще «камазники» есть – армяне, которые там дорогу строят, на КамАЗах работают.
– На хера им дискотека?
– Откуда я знаю?
Допиваем и прем к клубу. У входа тусуются несколько чуваков с нашего потока. Все в телогрейках и шапках – холодно им, бля.
– Что, будет дискотека? – спрашивает Андрюха.
– А где вы уже бухнули? – отвечает высокий прыщавый пацан – строит из себя делового.
– Да тут рядом. Так что там насчет дискотеки?
– Наверное, будет. Тут какие-то гандоны подходили – человек пять, и Вася-пидор бегал. Они с ним что-то про дискотеку базарили.
Откуда-то вылазит Вася. В пиджаке и светло-зеленой рубашке со старомодным воротником. Смотрит на нас.
– Хули вы шапки понадевали? По ебалу получать шапка не поможет.
Спокойно так говорит, что непонятно, по-хорошему он или рыпается. Никто ему не отвечает. Он подходит к дверям клуба, отмыкает висячий замок, заходит внутрь.
– А если местные залупнутся? – спрашивает какой-то невысокий дохлый на вид пацан.
В клубе Вася включает музыку – «Ласковый май».
– Не ссы. Никто нас не тронет, если сами не будем до их баб доколупываться, – отвечает прыщавый.
– Пошли еще бухла купим. Я уже трезвею. Какая может быть дискотека по трезвому? – говорит Андрюха. – Кто-нибудь еще с нами?
Все молчат, и мы с ним идем за бухлом вдвоем, но не к бабе Вере, а к другим. Я их не знаю, Андрюха знает. Он ведет меня по темным деревенским переулкам.
– Не ссы, я здесь брал у них уже, с Мырой.
Подходим к каком-то дому. Он стучит. Открывает молодая еще баба – лет двадцать максимум.
Привет. Есть? – спрашивает Андрюха.
– Конечно, она по-блядски улыбается. Он сует ей деньги.
Она уходит, потом приносит бутылку сивого самогона, заткнутую скомканной газетой.
– Пошли с нами на дискотеку, – предлагает Андрюха.
– А что, дискотека сегодня?
– Ну.
– Ну ладно, пошли. Я только оденусь. И сеструху свою двоюродную возьму, она у нас сейчас живет, хорошо?
– Хорошо. Тогда захвати закуски, выпьем по дороге. Не идти же тркзвыми на танцы.
– Зачем по дороге? Давай у нас.
– А кто еще дома?
– Мамаша.
– Тогда не надо.
– Ну ладно, подождите.
Ждем на улице, курим. Уже совсем стемнело.
Минут через десять они выходят – накрашенные, в самопальных джинсах и дурацких куртках.
– Это Света, а это Андрей и…
– Игорь. А тебя саму как зовут?..
– Анжела.
Пьем из горла по кругу. Заедаем хлебом и нарезанным салом: они позаботились.
– Ну вот, ты хотел сала. Что хочешь, то и получаешь. Как всегда, – Андрюха улыбается.
– Ну не всегда. Почти всегда. Особенно пизды.
В одном углу – несколько незнакомых чуваков нездешнего вида. Это, наверное, те, про которых говорил прыщавый. Остальные все наши. Три бабы и человек двадцать пацанов. Вася сидит в углу сцены, слегка прикрытом облезлой занавеской, возле бобинного магнитофона, типа дискжокей.
Мы вчетвером становимся своим кругом, дрыгаемся под музыку. Мне хорошо и тепло и слегка головокружительно.
После нескольких песен мне становится хуево. Я бегу за занавес тошнить – рядом с Васей. Он вскакивает, подлетает ко мне.
– Ты что, охуел? Иди бери швабру и убирай. Я сегодня за клуб отвечаю.
Я смотрю на него и улыбаюсь. Мне вдруг становится легко. Сплевываю остатки блевотины, потом бью ему кулаком в морду. Он падает. Я иду танцевать дальше. В зале, похоже, никто ничего не заметил.
Вася встает, вытирает разбитый нос занавеской, выключает магнитофон.
– Все, пиздец дискотеке. Раз не хотели по-нормальному, то пошли вы все в жопу. А тебе вообще пиздец. Готовься.
– Э, это ты мне? – я смотрю на него, как на малого, который залупается на взрослых пацанов.
– Да, тебе.
Я хочу дать ему еще, но Андрюха меня оттаскивает. Всей толпой выходим из клуба.
– Ну что, пошлите к нам, раз так. Мамаша уже, наверное, спать легла, – говорит Анжела. – Зря ты его, конечно. Он теперь будет мстить.
– Пошли, конечно, – говорю я. Проблевавшись, я заодно и протрезвел, и теперь надо догнаться.
В комнату без стука входит Анжела.
– Выйди, там пришли, хотят с тобой поговорить.
Я надеваю рубашку, выхожу на крыльцо. Меня ждут Вася и еще несколько мужиков.
– Привет, – говорит Вася. Трезвый я бы обоссался со страху, а пьяному все до жопы. И я говорю:
– Привет, если не шутишь.
– Я тебе, бля, счас пошучу, сука.
И начинают меня пиздить. Я даже не отмахиваюсь, только прикрываю лицо и голову, но они молотят по яйцам и по ребрам.
– Бля, перестаньте, пидарасы, скоты вонючие, суки, уроды, сволочи, гады, уй блядь, хуесосы поганые, еб ваш… уй, блядь.
– Ладно, хватит на первый раз.
И уходят.
Я встаю, отряхиваюсь, возвращаюсь в дом. На кухне за столом сидит Андрюха.
– Что, отпиздили?
– Ну.
– Зря ты лез, конечно. Да ладно. Давай лучше выпьем.
Он разливает самогонку по стаканам.
– Все эти хуесосы – продукт системы. Ты это понимаешь?
– Понимаю.
– Ну, так вот. Их создал совок, он их сделал, можно сказать. Они его прямой продукт.
– Ты хочешь сказать, что если бы не было совка, то таких уродов не было бы?
– Были бы все равно. Но меньше.
– Но все равно были бы?
– Конечно. Так заложено в природе. Давай еще выпьем.
– А где ты возьмешь?
– Анжела, иди сюда! – кричит Андрюха.
– Ты что, с ума сошел? Что ты орешь – ночь ведь? – она недовольно смотрит на него.
– Давай еще бухнем, у вас же есть.
– Не, вы че? Нам рано вста-а-а-вать, нет, нет, это нет. И вааще – вам пора уходить.
– Ну, тогда дай нам бутылку.
– А деньги? Мы и так с вас ничего не брали, а выпили столько.
– Ну, нет сейчас денег. Кончились. Принесу завтра.
– Ладно.
– И, это самое, еще хлеба там и сала.
– А губа не залупится?
– Нет, не бойся.
Она приносит бутылку сивухи, полбуханки хлеба и сало. Мы берем все это и выходим, не прощаясь и не сказав спасибо.
Садимся на скамейку возле чьего-то дома. Светает. Над рекой – туман, и трава мокрая. Пьем по очереди из горла: стаканов нет.
– Все говно, – говорит Андрей. – Союз говно, коммунизм говно, Перестройка говно, Горбачев хуесос.
– Да, – говорю я.
– Ну вот, видишь, и ты согласен, что все говно.
– Согласен.
– Давай тогда свалим на хер в Америку.
– Давай.
– Ну, за то, чтобы свалить в Америку, – он делает большой глоток из бутылки и передает ее мне. Я допиваю.
Смотрю на часы. Пять утра.
– Два часа до подъема. На работу пойдем?
– Какая еще работа? Спать ляжем.
– Хорошая идея.
Андрюха бросает бутылку через забор кому-то во двор. Слышно, как она разбивается. Мы хохочем, потом поднимаемся и, обнявшись, идем к бараку.
– Этот поезд в огне, и нам не на что больше жать, – запевает Андрюха. Я подключаюсь:
– Этот поезд в огне, и нам некуда больше бежать.
Во дворе какого-то дома стоит какой-то мужик в длинных семейных трусах, курит и недовольно смотрит на нас:
– Хули вы спать людям мешаете?
– Пошел ты на хуй, урод, – кричит Андрюха. – Ну-ка иди сюда!
Мужик бурчит что-то себе под нос и уходит в дом.
#
Шесть часов. Рабочий день кончился, и мы идем за бухлом к бабке Вере-самогонщице. Покупаем у нее две бутылки, потом буханку хлеба в магазине. Там кроме хлеба есть только мука, соль, спички и крупы. Молоко завозят раз в неделю, а всего остального не бывает вообще, нужно в район ехать. Стакан у нас есть: Андрюха спиздил его в столовой.
Бухаем за деревней. Погода хорошая, не холодно. Сидим, прислонившись к стогу сена. В стогу что-то шуршит, наверное, крысы, ну и хуй на них.
Над полем заходит солнце, освещая панораму – ржавые силосные башни, сгнившие коровники и убогие покосившиеся дома. И скелеты комбайнов на машинном дворе. И дом председателя, двухэтажный, с балконом. А сам председатель сейчас стоит возле своего УАЗа и болтает с двумя местными блядюгами, одна слегка горбатая, а вторая – ничего, работает в правлении секретаршей. Потом они уходят, а председатель садится в машину и куда-то сваливает.
– Перестройка, не перестройка – все однохуйственно: кругом только херня и блядство, – говорит Андрюха. Он любит пиздеть про всякую политику, а я все это слушаю, но политика мне до жопы.
– Люди в таких вот задроченных колхозах всегда в жопе будут, понимаешь? – он смотрит на меня.
– Да, понимаю. Ну и пусть, мне их не жалко, сами козлы.
Самогонка, хоть и сивая, как малофья, дает в голову.
Блядь, хоть бы сала какого, а то хлеб – ну что это за закуска? – говорю я.
– Где ты сало возьмешь, будешь, что ли, в каждый дом соваться – продайте сало? А в столовую идти – ебал я в рот. От этой жратвы меня уже тошнит. Пошли в клуб на дискотеку. Утром пацаны говорили, что сегодня, в клубе дискотека.
– Какая хуй дискотека? Для кого? Я тут вообще никого еще не видел, кроме этих двух блядей и Васи-мудака.
Вася – здешний герой. Старый уже мужик – лет, может быть, двадцать восемь или тридцать, ходит по вечерам, прибарахлившись, – в туфлях года семьдесят пятого, на каблуках, и в наглаженных брюках – с двойными «стрелками». К нашим бабам цеплялся, но они его послали на хер.
– Ну, говорят, еще «камазники» есть – армяне, которые там дорогу строят, на КамАЗах работают.
– На хера им дискотека?
– Откуда я знаю?
Допиваем и прем к клубу. У входа тусуются несколько чуваков с нашего потока. Все в телогрейках и шапках – холодно им, бля.
– Что, будет дискотека? – спрашивает Андрюха.
– А где вы уже бухнули? – отвечает высокий прыщавый пацан – строит из себя делового.
– Да тут рядом. Так что там насчет дискотеки?
– Наверное, будет. Тут какие-то гандоны подходили – человек пять, и Вася-пидор бегал. Они с ним что-то про дискотеку базарили.
Откуда-то вылазит Вася. В пиджаке и светло-зеленой рубашке со старомодным воротником. Смотрит на нас.
– Хули вы шапки понадевали? По ебалу получать шапка не поможет.
Спокойно так говорит, что непонятно, по-хорошему он или рыпается. Никто ему не отвечает. Он подходит к дверям клуба, отмыкает висячий замок, заходит внутрь.
– А если местные залупнутся? – спрашивает какой-то невысокий дохлый на вид пацан.
В клубе Вася включает музыку – «Ласковый май».
– Не ссы. Никто нас не тронет, если сами не будем до их баб доколупываться, – отвечает прыщавый.
– Пошли еще бухла купим. Я уже трезвею. Какая может быть дискотека по трезвому? – говорит Андрюха. – Кто-нибудь еще с нами?
Все молчат, и мы с ним идем за бухлом вдвоем, но не к бабе Вере, а к другим. Я их не знаю, Андрюха знает. Он ведет меня по темным деревенским переулкам.
– Не ссы, я здесь брал у них уже, с Мырой.
Подходим к каком-то дому. Он стучит. Открывает молодая еще баба – лет двадцать максимум.
Привет. Есть? – спрашивает Андрюха.
– Конечно, она по-блядски улыбается. Он сует ей деньги.
Она уходит, потом приносит бутылку сивого самогона, заткнутую скомканной газетой.
– Пошли с нами на дискотеку, – предлагает Андрюха.
– А что, дискотека сегодня?
– Ну.
– Ну ладно, пошли. Я только оденусь. И сеструху свою двоюродную возьму, она у нас сейчас живет, хорошо?
– Хорошо. Тогда захвати закуски, выпьем по дороге. Не идти же тркзвыми на танцы.
– Зачем по дороге? Давай у нас.
– А кто еще дома?
– Мамаша.
– Тогда не надо.
– Ну ладно, подождите.
Ждем на улице, курим. Уже совсем стемнело.
Минут через десять они выходят – накрашенные, в самопальных джинсах и дурацких куртках.
– Это Света, а это Андрей и…
– Игорь. А тебя саму как зовут?..
– Анжела.
Пьем из горла по кругу. Заедаем хлебом и нарезанным салом: они позаботились.
– Ну вот, ты хотел сала. Что хочешь, то и получаешь. Как всегда, – Андрюха улыбается.
– Ну не всегда. Почти всегда. Особенно пизды.
* * *
Заходим в клуб. Дискотека уже идет. Человек двадцать танцуют на сцене, еще несколько сидят на стульях в зале.В одном углу – несколько незнакомых чуваков нездешнего вида. Это, наверное, те, про которых говорил прыщавый. Остальные все наши. Три бабы и человек двадцать пацанов. Вася сидит в углу сцены, слегка прикрытом облезлой занавеской, возле бобинного магнитофона, типа дискжокей.
Мы вчетвером становимся своим кругом, дрыгаемся под музыку. Мне хорошо и тепло и слегка головокружительно.
После нескольких песен мне становится хуево. Я бегу за занавес тошнить – рядом с Васей. Он вскакивает, подлетает ко мне.
– Ты что, охуел? Иди бери швабру и убирай. Я сегодня за клуб отвечаю.
Я смотрю на него и улыбаюсь. Мне вдруг становится легко. Сплевываю остатки блевотины, потом бью ему кулаком в морду. Он падает. Я иду танцевать дальше. В зале, похоже, никто ничего не заметил.
Вася встает, вытирает разбитый нос занавеской, выключает магнитофон.
– Все, пиздец дискотеке. Раз не хотели по-нормальному, то пошли вы все в жопу. А тебе вообще пиздец. Готовься.
– Э, это ты мне? – я смотрю на него, как на малого, который залупается на взрослых пацанов.
– Да, тебе.
Я хочу дать ему еще, но Андрюха меня оттаскивает. Всей толпой выходим из клуба.
– Ну что, пошлите к нам, раз так. Мамаша уже, наверное, спать легла, – говорит Анжела. – Зря ты его, конечно. Он теперь будет мстить.
– Пошли, конечно, – говорю я. Проблевавшись, я заодно и протрезвел, и теперь надо догнаться.
* * *
На кухне выпиваем еще бутылку «сивухи», потом я начинаю «крутить» Светку. Мы лежим у нее на кровати, я трогаю ее сиськи, которые вывались из бюстгальтера, но больше она ничего не разрешает делать.В комнату без стука входит Анжела.
– Выйди, там пришли, хотят с тобой поговорить.
Я надеваю рубашку, выхожу на крыльцо. Меня ждут Вася и еще несколько мужиков.
– Привет, – говорит Вася. Трезвый я бы обоссался со страху, а пьяному все до жопы. И я говорю:
– Привет, если не шутишь.
– Я тебе, бля, счас пошучу, сука.
И начинают меня пиздить. Я даже не отмахиваюсь, только прикрываю лицо и голову, но они молотят по яйцам и по ребрам.
– Бля, перестаньте, пидарасы, скоты вонючие, суки, уроды, сволочи, гады, уй блядь, хуесосы поганые, еб ваш… уй, блядь.
– Ладно, хватит на первый раз.
И уходят.
Я встаю, отряхиваюсь, возвращаюсь в дом. На кухне за столом сидит Андрюха.
– Что, отпиздили?
– Ну.
– Зря ты лез, конечно. Да ладно. Давай лучше выпьем.
Он разливает самогонку по стаканам.
– Все эти хуесосы – продукт системы. Ты это понимаешь?
– Понимаю.
– Ну, так вот. Их создал совок, он их сделал, можно сказать. Они его прямой продукт.
– Ты хочешь сказать, что если бы не было совка, то таких уродов не было бы?
– Были бы все равно. Но меньше.
– Но все равно были бы?
– Конечно. Так заложено в природе. Давай еще выпьем.
– А где ты возьмешь?
– Анжела, иди сюда! – кричит Андрюха.
– Ты что, с ума сошел? Что ты орешь – ночь ведь? – она недовольно смотрит на него.
– Давай еще бухнем, у вас же есть.
– Не, вы че? Нам рано вста-а-а-вать, нет, нет, это нет. И вааще – вам пора уходить.
– Ну, тогда дай нам бутылку.
– А деньги? Мы и так с вас ничего не брали, а выпили столько.
– Ну, нет сейчас денег. Кончились. Принесу завтра.
– Ладно.
– И, это самое, еще хлеба там и сала.
– А губа не залупится?
– Нет, не бойся.
Она приносит бутылку сивухи, полбуханки хлеба и сало. Мы берем все это и выходим, не прощаясь и не сказав спасибо.
Садимся на скамейку возле чьего-то дома. Светает. Над рекой – туман, и трава мокрая. Пьем по очереди из горла: стаканов нет.
– Все говно, – говорит Андрей. – Союз говно, коммунизм говно, Перестройка говно, Горбачев хуесос.
– Да, – говорю я.
– Ну вот, видишь, и ты согласен, что все говно.
– Согласен.
– Давай тогда свалим на хер в Америку.
– Давай.
– Ну, за то, чтобы свалить в Америку, – он делает большой глоток из бутылки и передает ее мне. Я допиваю.
Смотрю на часы. Пять утра.
– Два часа до подъема. На работу пойдем?
– Какая еще работа? Спать ляжем.
– Хорошая идея.
Андрюха бросает бутылку через забор кому-то во двор. Слышно, как она разбивается. Мы хохочем, потом поднимаемся и, обнявшись, идем к бараку.
– Этот поезд в огне, и нам не на что больше жать, – запевает Андрюха. Я подключаюсь:
– Этот поезд в огне, и нам некуда больше бежать.
Во дворе какого-то дома стоит какой-то мужик в длинных семейных трусах, курит и недовольно смотрит на нас:
– Хули вы спать людям мешаете?
– Пошел ты на хуй, урод, – кричит Андрюха. – Ну-ка иди сюда!
Мужик бурчит что-то себе под нос и уходит в дом.
#