Страница:
и не в первый раз задаю себе вопрос: в чем его неотразимая
привлекательность? Вряд ли найдется кинорежиссер, который взял бы на роль
главного героя актера с такими данными. А если б и взял, его не утвердил
бы худсовет. Круглое лицо, нос картошкой. Ни глубокомысленной складки
между бровями, ни изобличающего железную волю квадратного подбородка. А в
итоге - ощущение Силы. Силы, которая себя прячет, а не демонстрирует.
Прячет до поры.
Я выключаю магнитофон и раскидываю по столу свое богатство - десятка
три фотографий Александра Ивановича, подаренных мне или переснятых, и
вновь вглядываюсь в эти любительские снимки. Маринеско на мостике
подводной лодки. Маринеско в центральном посту у перископа, Маринеско в
кругу команды. И более поздние, снятые уже в мирное время во время
Кронштадтских сборов. Веселая церемония на пирсе учебного отряда:
Александр Иванович принимает в дар от начальника отряда, своего бывшего
комдива Евгения Гавриловича Юнакова, живого поросенка. Этим традиционным
подарком подводники встречали возвращающихся из боевого похода
победителей. Александр Иванович и адмирал В.Ф.Трибуц, командовавший
Балтийским флотом в годы войны. Они курят и о чем-то мирно беседуют.
Александр Иванович в "комнате славы" учебного отряда отвечает на вопросы
молодых моряков. Впечатление такое, что все снимки сделаны скрытой
камерой. Абсолютная естественность, полное отсутствие позы. Не хочу
сказать, что на всех тридцати снимках он одинаков. Сказываются и годы, и
настроение, в котором его захватил объектив. Но он везде верен себе. Один
и тот же с матросом и адмиралом. В центре дружеского внимания и наедине со
своими мыслями.
Особенно дорога мне одна фотография. Ее подарил мне председатель Совета
ветеранов-подводников Балтики вице-адмирал Лев Андреевич Курников, во
время войны начальник штаба нашей бригады. На фото мы сняты вместе с
Александром Ивановичем. Третий в кадре - наш общий друг, бывший
флагманский штурман бригады, ныне покойный Н.Н.Настай. Настай в морской
форме, Александр Иванович в пиджаке и белой рубашке с галстуком, через
руку переброшен легкий плащ. На лацкане пиджака только один орден Ленина,
тот самый, без ленточки, что выставлен теперь в музейной витрине. Мы стоим
у гранитного парапета, сзади широкая Нева, горизонт закрывает мост
Лейтенанта Шмидта. По этим признакам легко угадываются и место, и дата.
Июнь 1963 года. Университетская набережная. Раннее утро. Скоро должны
подать "плавсредства", которые перевезут ветеранов-подводников из
Ленинграда в Кронштадт на традиционную встречу. Дата и место не вызывают
сомнений, а вот о чем мы трое говорили за несколько секунд до того, как
возникла эта уловленная чьим-то объективом тревожная пауза, восстановить
уже невозможно, и мне все чаще приходит в голову, что я ошибаюсь: это не
встреча, а расставание. Мы стоим на фоне светлого неба, но Ленинград -
город белых ночей, и в июне вечера там почти неотличимы от раннего утра. А
если так, то все становится на свои места: сбор уже позади, нас привезли в
Ленинград, остались считанные минуты до последнего рукопожатия, понятны и
плохо скрытая тревога на наших с Настаем лицах, и невеселое раздумье на
еще недавно оживленном лице Маринеско. На этой фотографии он уже немолод,
все мальчишеское куда-то ушло, на лбу залегли морщины, но и до старости
ему еще далеко, в темных волосах не блестит седина, а от всей его
невысокой, но крепкой, нерасплывшейся фигуры по-прежнему исходит ощущение
сдержанной силы. И трудно поверить, что этому поразительно жизнестойкому и
жизнелюбивому человеку осталось жить всего несколько месяцев.
Знали ли мы, его друзья, что страшная болезнь уже проникла в него? Не
знали, как не знал до конца и сам Александр Иванович, но нас уже точила
тревога. На сборе ветеранов он был, как всегда, оживлен, дружелюбен,
открыт, но покашливал странно, не по-простудному, и тогда лицо его сразу
старело и становилось таким, каким его запечатлел объектив на этом, вполне
вероятно, последнем по времени снимке.
Не перестаю огорчаться, что среди множества магнитофонных записей у
меня не записан голос Александра Ивановича: когда мы с ним встречались, у
меня еще не было портативного магнитофона. Но я и так помню его голос. То
же ощущение сдержанной силы, что и от внешности. Говорил он всегда
негромко, но так, что хотелось слушать. Подводники вообще народ не шумный,
в центральном посту и в рубке подводной лодки принято говорить вполголоса
и обходиться без лишних слов. Эта привычка сказывается и на берегу. Даже в
возбуждении Александр Иванович редко возвышал голос. Разве только когда
пел. Петь он любил, пел хорошо, по-русски и по-украински и даже под
хмельком не фальшивил. Как, впрочем, и в быту. А чужую фальшь угадывал
мгновенно, и это наводит на мысль, что музыкальность слуха - качество не
только физиологическое. Слух у Александра Ивановича был тончайший.
Прошло то время, когда подвиг Маринеско оставался неизвестным народу,
теперь никто не спорит, что он настоящий герой. Но ведь не единственный
же. Я знал и знаю многих не менее отважных. "Рядом с героями" - так
называлась вышедшая в шестидесятых годах книга воспоминаний
писателей-фронтовиков Ленинграда и Балтики. Название очень точное. И по
долгу службы, и по характеру своей профессии военные литераторы оказались
летописцами героического времени, пройдя за годы войны сложный путь от
фронтового репортажа к первым, еще несовершенным попыткам понять и
осмыслить природу массового героизма советских воинов и приблизиться к
первым художественным обобщениям. От поступка найти ход к побуждению, от
побуждения к характеру. Так было уже тогда, и нет ничего удивительного в
том, что сегодня меня интересует не тоннаж потопленных Маринеско вражеских
судов, а в первую очередь героический характер. Яркий, самобытный, знавший
и взлеты, и падения, но при этом удивительно цельный Уязвимый, но в своей
основе несгибаемый и бескомпромиссный. Способный возвышаться над
обстоятельствами и подчинять их себе. И наконец, что немаловажно, -
отмеченный печатью таланта. Талант и героизм - понятия сопряженные.
Талантливому человеку, для того чтобы полностью осуществить заложенные в
нем возможности, необходима воля, зачастую героическая воля. Точно так же
человеку героического склада для совершения выдающегося подвига в
большинстве случаев необходимо высокое профессиональное мастерство,
доступное только людям одаренным.
Героический характер. Чтобы пояснить, что я подразумеваю под этими
словами, мне придется сделать некоторое отступление и попытаться
определить содержание, которое мы привычно вкладываем в ставшие расхожими
слова "героизм", "подвиг". В годы войны мы столько раз сталкивались с
этими понятиями в жизни, что почти не испытывали нужды в теоретических
определениях. Вместо определений мы приводили примеры, десятки, сотни
свежих ошеломляющих фактов. И факты говорили сами за себя.
Но время идет. На смену воинскому подвигу пришла героика созидательного
труда. Возникла потребность глубже осмыслить духовный опыт войны, внести
необходимые поправки в некоторые сложившиеся представления, все чаще
возникают споры и происходят переоценки людей и событий на основе новых
данных. Наряду с этим растет потребность в уточнении нашей привычной
терминологии.
Итак, что же такое герой и героизм? Для объяснения слов существуют
толковые словари. Снимаю с полки третий том "Словаря современного
литературного русского языка" (1954) и раскрываю на слове "герой". Полных
четыре столбца убористого текста. С научной тщательностью собраны все
возможные оттенки слова - от героя в понимании древних эллинов, полубога,
наделенного сверхъестественной силой и способностями, до "героя дня" -
человека, на короткое время обратившего на себя всеобщее внимание; от
героини как театрального амплуа до пишущегося с прописной буквы почетного
звания Матери-героини. Все эти исторически сложившиеся понятия не
тождественны, и о каждом из них стоит поразмыслить. Выделим сразу в
самостоятельную категорию Героя с большой буквы, Героя как звание, как
высшую правительственную награду, она дается за особо значительные заслуги
и по существующему статуту может быть присвоена не единожды. Героем со
строчной буквы можно быть лишь однажды, это скорее характер человека, чем
оценка его деяний, и нередко, называя человека героем, мы имеем в виду не
столько объективную значимость совершенного им деяния, сколько те черты
личности, которые _подвигли_ его на вызывающий наше восхищение поступок. Я
нарочно употребил этот прекрасный древний глагол, потому что он многое
проясняет в более привычном слове "подвиг". В своем основополагающем
определении толковый словарь говорит: "Герой - человек, совершающий
подвиги"; и хотя слово "подвиг" тоже многозначно и многооттеночно, в нем
как бы закапсулированы два составляющих единство, но находящихся в сложном
взаимодействии элемента: высокая общественная ценность поступка, дающая
ему право называться подвигом, и те высокие нравственные качества,
подвигнувшие человека преодолеть все трудности и опасности на пути к его
свершению. В каждом подвиге объективный смысл деяния и субъективные
человеческие побуждения находятся в сложных, разнообразных, зачастую
противоречивых отношениях. К этой теме я еще неизбежно вернусь, а пока
признаюсь, что наряду с объективным смыслом подвига Маринеско меня в не
меньшей мере увлекают те стороны его личности, которые я расцениваю как
героический склад характера. И то, что сам Маринеско и на словах, и
письменно заявлял, что никогда не считал себя героем и не мечтал им быть,
нисколько тому не противоречит. Мечтает стать героем почти любой
подросток, иногда это свидетельствует только о честолюбии. Рост
материальной и духовной культуры отразился и на процессе формирования
героического характера. Чтобы совершить подвиг во время войны и тем более
в мирное время, как правило, уже недостаточно самоотверженности и
готовности рисковать собой - подвиг сегодня может совершить только человек
хорошо вооруженный. Вооруженный, конечно, в самом широком смысле - не
только оружием, но и умением, знаниями, навыками, наконец, вооруженный
идейно, отлично знающий, во имя чего он идет на подвиг.
И конечно, постепенно складывающийся во мне образ Маринеско привлек
меня тем, что героическое начало было в нем глубочайшим образом заложено;
чем больше я узнавал его и о нем, тем яснее становилось для меня, что
беспримерный, по слову И.С.Исакова, январский рейд 1945 года не был яркой
вспышкой, на короткое время осветившей фигуру человека заурядного, а
предопределен всей его предшествующей жизнью. Я увидел в Александре
Маринеско один из тех характеров, которые привлекали меня всегда. И в
жизни, и в искусстве.
Здесь я позволю себе некоторый экскурс в прошлое.
В течение моей, как выяснилось, уже довольно долгой жизни у меня было
несколько друзей, погибших в самом расцвете лет. И хотя они не совершили
каких-либо чрезвычайных подвигов, они остались в моей благодарной памяти
как люди героического склада. Никто из них не ушел из жизни бесследно, но
я убежден, что только ранняя смерть помешала им совершить нечто более
значительное, еще более заслуживающее названия "подвиг", чем то, что они
успели за свою короткую, но активную, отмеченную самостоятельностью
решений жизнь. Вся их жизнь была подготовкой к подвигу, они непрерывно
тренировали и закаливали свою волю для какого-то еще неясного по
очертаниям, но несомненного для них главного дела, главного поступка.
Валентин Кукушкин, Юрий Крымов, Алексей Лебедев.
Они были очень разными, эти люди, и объединяла их только страстная
любовь к литературе. Между собой они не были знакомы, возникли в моей
жизни в разные периоды, и я потерял их одного за другим. Не вернувшиеся с
войны Крымов и Лебедев оставили после себя книги. Проза Крымова и стихи
Лебедева живут и сегодня. С Валей Кукушкиным, скончавшимся в 1930 году в
возрасте двадцати лет от осложнения после скарлатины, мы подружились
детьми. В годы гражданской войны мы оба были воспитанниками трудовой
колонии при Биостанции Юных Натуралистов под Москвой. Помимо общего для
всех интереса к живой природе нас с Валей сближало страстное увлечение
литературой и театром. Валентин ни в чем не знал удержу - это была натура
бурная, подверженная разнообразным, зачастую скоропреходящим увлечениям,
однако все его интересы, в том числе биология, спорт и театр, казались ему
слишком мирными и, так сказать, побочными. У него был темперамент бойца.
"Такие люди, как мы с тобой, - сказал мне однажды Валька, - должны
готовить себя к революционной деятельности. Мировая революция нас ждать не
будет. Надо пойти на производство, чтоб приобрести пролетарскую закалку. А
дальше - видно будет. Пойдем, куда пошлют. Искусство - прекрасная вещь, но
заниматься им надо только в свободное время".
"Таким людям" было в то время лет по двенадцать. Но время было такое. И
позже, когда жизнь внесла свои поправки в наши детские мечтания, Валентин
остался верен себе. Пошел на производство, а затем поступил в военное
училище. Работал в типографии, написал свою первую пьесу, поставленную
Театром рабочей молодежи. Нелепая смерть прервала его работу над второй
пьесой, принятой к постанове вахтанговцами. Трудно сказать, кем бы стал
Валентин Кукушкин к началу войны - драматургом или командиром полка, но в
одном я уверен твердо: это был человек, заряженный на подвиг. И даже когда
такие ребята не успевают свершить всего задуманного, они оставляют след в
сознании знавших их людей, они как бы электризуют среду.
Юрий Крымов до начала войны дожил. И не только дожил, но успел
прославиться. Написанная тридцатилетним инженером-нефтяником повесть
"Танкер "Дербент" имела всесоюзный успех, вошла в школьные программы по
русской литературе, автор был награжден орденом Трудового Красного
Знамени. В 1939 году ордена у писателей, особенно у молодых, были
редкостью. Единственный раз, когда я видел Крымова, человека на редкость
смелого, по-настоящему испуганным, был день, когда он узнал о награждении.
Он считал, что ему выдан щедрый аванс и неизвестно, сумеет ли он
когда-нибудь его отработать.
"Погиб на фронте" - этими словами заканчивается краткая справка о Юрии
Крымове в советском энциклопедическом словаре (1980). "Пал смертью
храбрых" было бы точнее, но, памятуя, как Крымов не любил торжественности,
я принимаю формулировку. Она нуждается только в расшифровке.
На фронт Юрий ушел в самые первые дни войны. Вскоре связь с ним
оборвалась, и только в 1943 году, после освобождения Полтавщины, родные и
близкие узнали о его судьбе. В райком партии пришел колхозник из села
Богодуховка Чернобаевского района и принес пробитый штыком фашистского
солдата военный билет Крымова и написанное им перед боем незаконченное
письмо к жене, Ирине. Этот потрясающий человеческий документ опубликован,
и я не хочу портить его беглым пересказом. Мы многим обязаны ныне
покойному Алексею Коваленко и его сыновьям, они похоронили Юрия и с риском
для жизни сохранили до конца оккупации драгоценные реликвии. Могила
Крымова - в центре села Богодуховка, рядом со школой. Я был там дважды и
видел, как колхозники села и пионеры из отряда имени Крымова чтут память
писателя.
Справедливо ли выделять судьбу Юрия среди понесенных в том бою тяжких
потерь? Выполнение воинского долга еще не подвиг. Может быть, и
несправедливо, если б не одна подробность, о которой я узнал много позже,
через десятилетия. Ее рассказал мне поэт Микола Бажан, видевший Крымова
незадолго до его гибели. Оказывается, Крымов имел полную возможность на
законном основании с санкции военного начальства выйти из окружения вместе
с редакцией армейской газеты. Никто бы его не обвинил в дезертирстве. Но
он предпочел вернуться в свою часть к товарищам и разделил их судьбу.
Рассказ Бажана меня поразил - и тем новым, что я узнал о Крымове, и еще
больше тем, что я узнал в нем Крымова, иначе поступить он не мог.
Кадровый моряк, штурман подводной лодки Алексей Лебедев ненамного
пережил Крымова. В первом же боевом походе лодка, на которой шел Лебедев,
подорвалась на минном поле. Подвига, к которому он готовил себя всю жизнь,
ему совершить не пришлось. Нельзя сомневаться, что он готовил себя именно
к подвигу, порукой тому не только выбор профессии, достаточно перечитать
его стихи, чтобы понять, что море, флот, военная история России были для
него постоянным источником вдохновения. К началу войны у Лебедева вышли
уже две книжки стихов, их знали не только моряки, ими увлекалась и
продолжает увлекаться молодежь. Как-то я спросил Лебедева, не подумывал ли
он (до войны, конечно) уйти с флота и стать профессиональным литератором.
Лебедев ответил твердо: "Нет. Я штурман. В тот день, когда я перестану
быть моряком, я перестану писать стихи".
Не знаю, как вел себя лейтенант Лебедев в свой последний час. Наверняка
достойно. Труднее сказать, как сложилась бы судьба Лебедева, доживи он до
Победы, но мне нетрудно представить себе его капитан-лейтенантом,
командиром лодки, с победой вернувшимся из боевого похода.
И опять одна подробность, ставшая известной через многие годы. Ее
сообщил мне адмирал В.Ф.Трибуц, командовавший во время войны
Краснознаменным Балтийским флотом.
- Признаться, - сказал со вздохом Владимир Филиппович, - подписывая
боевой приказ, я запнулся на фамилии Лебедева. Подумал: а не поберечь ли
нашего лучшего флотского поэта? Потом вспомнил его стихи и понял, что,
вычеркнув его из списка, нанесу ему нестерпимое оскорбление. И подписал.
Кто сегодня решится ответить на вопрос: не целесообразнее ли было
"поберечь" Лебедева? А может быть, и Крымова? Я знаю одно: нравственные
соображения не всегда совпадают с целесообразностью. Иногда они выше.
Меня могут спросить - для чего сделано это отступление? Только для
того, чтобы подчеркнуть, как подвижны и многооттеночны наши представления
о подвиге и героизме, как сложно сочетаются в них субъективные побуждения
героя и объективная значимость совершенного ими деяния, индивидуальный
склад характера и социальный климат, свободная воля и непредсказуемое
стечение обстоятельств.
У слова "подвиг" есть слово-антипод. Это слово - "преступление".
Совершить преступление - это значит сделать нечто совершенно обратное
подвигу - пренебречь в личных интересах интересами других людей,
интересами родины, общества, человечества. Исстари повелось, что оценку
преступным действиям дает суд. В различные эпохи, в разных странах суд
вершится различно, различны и задачи суда - между судьей, за полчаса
осуждающим мелкого воришку, и Нюрнбергским международным трибуналом,
осудившим не только главных военных преступников, развязавших
бесчеловечную войну, но и бесчеловечную сущность фашизма, существует
гигантская разница. Но во всех судах, начиная с древних времен, есть нечто
общее: взвешиваются показания свидетелей и вещественные доказательства,
выслушиваются показания обвиняемого, решение выносится с учетом личности и
прошлой жизни, смягчающих или отягчающих обстоятельств.
С подвигом дело обстоит иначе. Хотя большинство преступлений делается
тайно, а героический поступок таить незачем, количество безымянных
подвигов огромно. Даже в тех случаях, когда общество заинтересовано в
поощрении героя, "следствие" до предела упрощено, а вердикт выносится
чисто административным путем. Правила, предписывающие средствам массовой
информации весьма осторожно высказываться по нерешенным судебным делам, на
подвиги не распространяются. Бывает, что информация недостаточна или не
соответствует стихийно складывающемуся общественному мнению. Тогда
рождается легенда. Когда легенда касается событий, сохранившихся лишь в
памяти поколений и не оставивших зримых следов, она с трудом поддается
суду истории. Иное дело - события сравнительно недавнего прошлого. Для
здоровья общества необходимо, чтоб все общественные приговоры, осуждающие
или прославляющие реально существовавших людей, соответствовали фактам и
давали объективную оценку поступков и побуждений, попросту говоря - были
справедливыми. Суд истории нередко поправляет суждения современников.
Иногда на это уходят десятилетия. Благодаря кропотливой работе военных
историков пересмотрены многие репутации в истории гражданской войны, у
всех на памяти героическая борьба писателя С.С.Смирнова за исторически
точную трактовку подвига защитников Брестской крепости, а подхваченная
народом крылатая фраза Ольги Берггольц "Никто не забыт, ничто не забыто" -
это еще не констатация, а скорее призыв. Читая газеты, следя за радио- и
телепередачами, мы повседневно сталкиваемся с неизвестными подвигами,
узнаем имена героев, еще недавно безымянных. Суд истории не самый скорый,
но самый справедливый, и время зачастую работает не во вред, а на пользу
истине. Печально, что все меньше остается живых свидетелей подвига, но в
установлении исторической дистанции есть и хорошая сторона. Временная (или
пространственная) приближенность к событию или человеку нередко искажает
наши представления; сколько раз мы убеждались, что, рассматривая со
слишком близкого расстояния, мы теряем перспективу, нам застилают глаза
соображения хотя и существенные, но сиюминутные, преходящие, и нужен
какой-то срок, чтобы отделить главное от второстепенного и увидеть явление
в его подлинных масштабах.
В личности Александра Маринеско для меня сегодня важнее всего
проследить, как складывался этот характер, понять заключенные в нем
противоречия, присущие, по моим наблюдениям, многим незаурядным людям.
Концентрированная воля, равно как и выдающееся дарование, - качество не
только прекрасное, но и опасное, требующее, как все нестандартное,
нестандартного к себе отношения.
Приступая к работе, я старался не обременять себя никакими
предвзятостями и был готов к неожиданностям. Единственное, в чем я был
убежден с самого начала: героем не делаются в пять минут. Самый подвиг
может длиться секунды, но он всегда подготовлен всей предшествующей
жизнью.
В одной из ранних служебных аттестаций Маринеско, подписанной его
учителем и воспитателем Евгением Гавриловичем Юнаковым, есть такая фраза:
"Способен пренебрегать личными интересами для пользы службы".
Сказано суховато. Сегодня, оглядываясь на пройденный Маринеско
жизненный путь, этот пункт можно, пожалуй, сформулировать иначе:
"Способен на подвиг".
В Кронштадте на площади Мартынова стоит памятник подводникам Балтики.
Памятник очень скромный, как скромна на вид и сама площадь. Никакого
сравнения с центральной площадью перед Морским собором, где теперь музей.
Но отсюда рукой подать до прекрасного здания, где еще во время войны
помещался штаб Балтийского флота, с вышкой, откуда видны стоящие на рейде
корабли и просматривается южный берег залива. Еще ближе - строения
береговой базы. Во время войны от ее пирсов уходили в боевые походы
подводные лодки, теперь там учебный отряд. От площади Мартынова начинается
Советская улица - главная улица Кронштадта с почтамтом и старинными
торговыми рядами, а если, дойдя до рядов, свернуть направо - Матросский
клуб, до революции - Офицерское собрание, описанное Л.Соболевым в
"Капитальном ремонте". Получившему увольнение в город моряку никак не
миновать площади Мартынова, и немудрено, что сердцу моряка эта тихая
площадь говорит очень многое. В обычное время, особенно в сумерки, она
почти безлюдна, но в сквере есть уютные скамеечки и они редко пустуют.
Здесь можно встретиться с товарищем для задушевного разговора, назначить
свидание девушке, можно посидеть наедине с собой, перечитать полученное из
дома письмо, просто отдохнуть от четко организованного быта воинской
части. Оживает площадь только по торжественным дням. В дни ежегодных
(теперь реже) сборов ветеранов-подводников здесь проводятся общегородские
митинги. Сюда 9 мая 1978 года вместе с другими ветеранами приехали на
встречу с кронштадтцами почетные гости - экипаж краснознаменной "С-13". И
опять, как в училище имени Ленинского комсомола, была встреча с флотской
молодежью, менее парадная, но не менее волнующая: здесь все свое,
знакомое, отсюда под покровом темноты уходили в море, здесь неподалеку
дом, где жил командир, здесь, в Кронштадте, до недавнего времени жила
вдова командира Нина Ильинична.
Кронштадт вообще удивительный город. Его красота и величие
приоткрываются не сразу. Он суров и для человека, не приобщившегося к его
тайнам, будничен. Зато для переживших вместе с ним "его минуты роковые" он
остается памятным навеки. Помню свое первое впечатление, когда в июле
сорок первого получил назначение на бригаду подводных лодок, стоявшую
тогда в Кронштадте. Еще не ступив на кронштадтскую землю, я был
разочарован. Стоя на палубе тихоходного буксирчика, я с нетерпением ждал,
что передо мной прямо из воды вырастет отвесная скала, а на ней крепостные
привлекательность? Вряд ли найдется кинорежиссер, который взял бы на роль
главного героя актера с такими данными. А если б и взял, его не утвердил
бы худсовет. Круглое лицо, нос картошкой. Ни глубокомысленной складки
между бровями, ни изобличающего железную волю квадратного подбородка. А в
итоге - ощущение Силы. Силы, которая себя прячет, а не демонстрирует.
Прячет до поры.
Я выключаю магнитофон и раскидываю по столу свое богатство - десятка
три фотографий Александра Ивановича, подаренных мне или переснятых, и
вновь вглядываюсь в эти любительские снимки. Маринеско на мостике
подводной лодки. Маринеско в центральном посту у перископа, Маринеско в
кругу команды. И более поздние, снятые уже в мирное время во время
Кронштадтских сборов. Веселая церемония на пирсе учебного отряда:
Александр Иванович принимает в дар от начальника отряда, своего бывшего
комдива Евгения Гавриловича Юнакова, живого поросенка. Этим традиционным
подарком подводники встречали возвращающихся из боевого похода
победителей. Александр Иванович и адмирал В.Ф.Трибуц, командовавший
Балтийским флотом в годы войны. Они курят и о чем-то мирно беседуют.
Александр Иванович в "комнате славы" учебного отряда отвечает на вопросы
молодых моряков. Впечатление такое, что все снимки сделаны скрытой
камерой. Абсолютная естественность, полное отсутствие позы. Не хочу
сказать, что на всех тридцати снимках он одинаков. Сказываются и годы, и
настроение, в котором его захватил объектив. Но он везде верен себе. Один
и тот же с матросом и адмиралом. В центре дружеского внимания и наедине со
своими мыслями.
Особенно дорога мне одна фотография. Ее подарил мне председатель Совета
ветеранов-подводников Балтики вице-адмирал Лев Андреевич Курников, во
время войны начальник штаба нашей бригады. На фото мы сняты вместе с
Александром Ивановичем. Третий в кадре - наш общий друг, бывший
флагманский штурман бригады, ныне покойный Н.Н.Настай. Настай в морской
форме, Александр Иванович в пиджаке и белой рубашке с галстуком, через
руку переброшен легкий плащ. На лацкане пиджака только один орден Ленина,
тот самый, без ленточки, что выставлен теперь в музейной витрине. Мы стоим
у гранитного парапета, сзади широкая Нева, горизонт закрывает мост
Лейтенанта Шмидта. По этим признакам легко угадываются и место, и дата.
Июнь 1963 года. Университетская набережная. Раннее утро. Скоро должны
подать "плавсредства", которые перевезут ветеранов-подводников из
Ленинграда в Кронштадт на традиционную встречу. Дата и место не вызывают
сомнений, а вот о чем мы трое говорили за несколько секунд до того, как
возникла эта уловленная чьим-то объективом тревожная пауза, восстановить
уже невозможно, и мне все чаще приходит в голову, что я ошибаюсь: это не
встреча, а расставание. Мы стоим на фоне светлого неба, но Ленинград -
город белых ночей, и в июне вечера там почти неотличимы от раннего утра. А
если так, то все становится на свои места: сбор уже позади, нас привезли в
Ленинград, остались считанные минуты до последнего рукопожатия, понятны и
плохо скрытая тревога на наших с Настаем лицах, и невеселое раздумье на
еще недавно оживленном лице Маринеско. На этой фотографии он уже немолод,
все мальчишеское куда-то ушло, на лбу залегли морщины, но и до старости
ему еще далеко, в темных волосах не блестит седина, а от всей его
невысокой, но крепкой, нерасплывшейся фигуры по-прежнему исходит ощущение
сдержанной силы. И трудно поверить, что этому поразительно жизнестойкому и
жизнелюбивому человеку осталось жить всего несколько месяцев.
Знали ли мы, его друзья, что страшная болезнь уже проникла в него? Не
знали, как не знал до конца и сам Александр Иванович, но нас уже точила
тревога. На сборе ветеранов он был, как всегда, оживлен, дружелюбен,
открыт, но покашливал странно, не по-простудному, и тогда лицо его сразу
старело и становилось таким, каким его запечатлел объектив на этом, вполне
вероятно, последнем по времени снимке.
Не перестаю огорчаться, что среди множества магнитофонных записей у
меня не записан голос Александра Ивановича: когда мы с ним встречались, у
меня еще не было портативного магнитофона. Но я и так помню его голос. То
же ощущение сдержанной силы, что и от внешности. Говорил он всегда
негромко, но так, что хотелось слушать. Подводники вообще народ не шумный,
в центральном посту и в рубке подводной лодки принято говорить вполголоса
и обходиться без лишних слов. Эта привычка сказывается и на берегу. Даже в
возбуждении Александр Иванович редко возвышал голос. Разве только когда
пел. Петь он любил, пел хорошо, по-русски и по-украински и даже под
хмельком не фальшивил. Как, впрочем, и в быту. А чужую фальшь угадывал
мгновенно, и это наводит на мысль, что музыкальность слуха - качество не
только физиологическое. Слух у Александра Ивановича был тончайший.
Прошло то время, когда подвиг Маринеско оставался неизвестным народу,
теперь никто не спорит, что он настоящий герой. Но ведь не единственный
же. Я знал и знаю многих не менее отважных. "Рядом с героями" - так
называлась вышедшая в шестидесятых годах книга воспоминаний
писателей-фронтовиков Ленинграда и Балтики. Название очень точное. И по
долгу службы, и по характеру своей профессии военные литераторы оказались
летописцами героического времени, пройдя за годы войны сложный путь от
фронтового репортажа к первым, еще несовершенным попыткам понять и
осмыслить природу массового героизма советских воинов и приблизиться к
первым художественным обобщениям. От поступка найти ход к побуждению, от
побуждения к характеру. Так было уже тогда, и нет ничего удивительного в
том, что сегодня меня интересует не тоннаж потопленных Маринеско вражеских
судов, а в первую очередь героический характер. Яркий, самобытный, знавший
и взлеты, и падения, но при этом удивительно цельный Уязвимый, но в своей
основе несгибаемый и бескомпромиссный. Способный возвышаться над
обстоятельствами и подчинять их себе. И наконец, что немаловажно, -
отмеченный печатью таланта. Талант и героизм - понятия сопряженные.
Талантливому человеку, для того чтобы полностью осуществить заложенные в
нем возможности, необходима воля, зачастую героическая воля. Точно так же
человеку героического склада для совершения выдающегося подвига в
большинстве случаев необходимо высокое профессиональное мастерство,
доступное только людям одаренным.
Героический характер. Чтобы пояснить, что я подразумеваю под этими
словами, мне придется сделать некоторое отступление и попытаться
определить содержание, которое мы привычно вкладываем в ставшие расхожими
слова "героизм", "подвиг". В годы войны мы столько раз сталкивались с
этими понятиями в жизни, что почти не испытывали нужды в теоретических
определениях. Вместо определений мы приводили примеры, десятки, сотни
свежих ошеломляющих фактов. И факты говорили сами за себя.
Но время идет. На смену воинскому подвигу пришла героика созидательного
труда. Возникла потребность глубже осмыслить духовный опыт войны, внести
необходимые поправки в некоторые сложившиеся представления, все чаще
возникают споры и происходят переоценки людей и событий на основе новых
данных. Наряду с этим растет потребность в уточнении нашей привычной
терминологии.
Итак, что же такое герой и героизм? Для объяснения слов существуют
толковые словари. Снимаю с полки третий том "Словаря современного
литературного русского языка" (1954) и раскрываю на слове "герой". Полных
четыре столбца убористого текста. С научной тщательностью собраны все
возможные оттенки слова - от героя в понимании древних эллинов, полубога,
наделенного сверхъестественной силой и способностями, до "героя дня" -
человека, на короткое время обратившего на себя всеобщее внимание; от
героини как театрального амплуа до пишущегося с прописной буквы почетного
звания Матери-героини. Все эти исторически сложившиеся понятия не
тождественны, и о каждом из них стоит поразмыслить. Выделим сразу в
самостоятельную категорию Героя с большой буквы, Героя как звание, как
высшую правительственную награду, она дается за особо значительные заслуги
и по существующему статуту может быть присвоена не единожды. Героем со
строчной буквы можно быть лишь однажды, это скорее характер человека, чем
оценка его деяний, и нередко, называя человека героем, мы имеем в виду не
столько объективную значимость совершенного им деяния, сколько те черты
личности, которые _подвигли_ его на вызывающий наше восхищение поступок. Я
нарочно употребил этот прекрасный древний глагол, потому что он многое
проясняет в более привычном слове "подвиг". В своем основополагающем
определении толковый словарь говорит: "Герой - человек, совершающий
подвиги"; и хотя слово "подвиг" тоже многозначно и многооттеночно, в нем
как бы закапсулированы два составляющих единство, но находящихся в сложном
взаимодействии элемента: высокая общественная ценность поступка, дающая
ему право называться подвигом, и те высокие нравственные качества,
подвигнувшие человека преодолеть все трудности и опасности на пути к его
свершению. В каждом подвиге объективный смысл деяния и субъективные
человеческие побуждения находятся в сложных, разнообразных, зачастую
противоречивых отношениях. К этой теме я еще неизбежно вернусь, а пока
признаюсь, что наряду с объективным смыслом подвига Маринеско меня в не
меньшей мере увлекают те стороны его личности, которые я расцениваю как
героический склад характера. И то, что сам Маринеско и на словах, и
письменно заявлял, что никогда не считал себя героем и не мечтал им быть,
нисколько тому не противоречит. Мечтает стать героем почти любой
подросток, иногда это свидетельствует только о честолюбии. Рост
материальной и духовной культуры отразился и на процессе формирования
героического характера. Чтобы совершить подвиг во время войны и тем более
в мирное время, как правило, уже недостаточно самоотверженности и
готовности рисковать собой - подвиг сегодня может совершить только человек
хорошо вооруженный. Вооруженный, конечно, в самом широком смысле - не
только оружием, но и умением, знаниями, навыками, наконец, вооруженный
идейно, отлично знающий, во имя чего он идет на подвиг.
И конечно, постепенно складывающийся во мне образ Маринеско привлек
меня тем, что героическое начало было в нем глубочайшим образом заложено;
чем больше я узнавал его и о нем, тем яснее становилось для меня, что
беспримерный, по слову И.С.Исакова, январский рейд 1945 года не был яркой
вспышкой, на короткое время осветившей фигуру человека заурядного, а
предопределен всей его предшествующей жизнью. Я увидел в Александре
Маринеско один из тех характеров, которые привлекали меня всегда. И в
жизни, и в искусстве.
Здесь я позволю себе некоторый экскурс в прошлое.
В течение моей, как выяснилось, уже довольно долгой жизни у меня было
несколько друзей, погибших в самом расцвете лет. И хотя они не совершили
каких-либо чрезвычайных подвигов, они остались в моей благодарной памяти
как люди героического склада. Никто из них не ушел из жизни бесследно, но
я убежден, что только ранняя смерть помешала им совершить нечто более
значительное, еще более заслуживающее названия "подвиг", чем то, что они
успели за свою короткую, но активную, отмеченную самостоятельностью
решений жизнь. Вся их жизнь была подготовкой к подвигу, они непрерывно
тренировали и закаливали свою волю для какого-то еще неясного по
очертаниям, но несомненного для них главного дела, главного поступка.
Валентин Кукушкин, Юрий Крымов, Алексей Лебедев.
Они были очень разными, эти люди, и объединяла их только страстная
любовь к литературе. Между собой они не были знакомы, возникли в моей
жизни в разные периоды, и я потерял их одного за другим. Не вернувшиеся с
войны Крымов и Лебедев оставили после себя книги. Проза Крымова и стихи
Лебедева живут и сегодня. С Валей Кукушкиным, скончавшимся в 1930 году в
возрасте двадцати лет от осложнения после скарлатины, мы подружились
детьми. В годы гражданской войны мы оба были воспитанниками трудовой
колонии при Биостанции Юных Натуралистов под Москвой. Помимо общего для
всех интереса к живой природе нас с Валей сближало страстное увлечение
литературой и театром. Валентин ни в чем не знал удержу - это была натура
бурная, подверженная разнообразным, зачастую скоропреходящим увлечениям,
однако все его интересы, в том числе биология, спорт и театр, казались ему
слишком мирными и, так сказать, побочными. У него был темперамент бойца.
"Такие люди, как мы с тобой, - сказал мне однажды Валька, - должны
готовить себя к революционной деятельности. Мировая революция нас ждать не
будет. Надо пойти на производство, чтоб приобрести пролетарскую закалку. А
дальше - видно будет. Пойдем, куда пошлют. Искусство - прекрасная вещь, но
заниматься им надо только в свободное время".
"Таким людям" было в то время лет по двенадцать. Но время было такое. И
позже, когда жизнь внесла свои поправки в наши детские мечтания, Валентин
остался верен себе. Пошел на производство, а затем поступил в военное
училище. Работал в типографии, написал свою первую пьесу, поставленную
Театром рабочей молодежи. Нелепая смерть прервала его работу над второй
пьесой, принятой к постанове вахтанговцами. Трудно сказать, кем бы стал
Валентин Кукушкин к началу войны - драматургом или командиром полка, но в
одном я уверен твердо: это был человек, заряженный на подвиг. И даже когда
такие ребята не успевают свершить всего задуманного, они оставляют след в
сознании знавших их людей, они как бы электризуют среду.
Юрий Крымов до начала войны дожил. И не только дожил, но успел
прославиться. Написанная тридцатилетним инженером-нефтяником повесть
"Танкер "Дербент" имела всесоюзный успех, вошла в школьные программы по
русской литературе, автор был награжден орденом Трудового Красного
Знамени. В 1939 году ордена у писателей, особенно у молодых, были
редкостью. Единственный раз, когда я видел Крымова, человека на редкость
смелого, по-настоящему испуганным, был день, когда он узнал о награждении.
Он считал, что ему выдан щедрый аванс и неизвестно, сумеет ли он
когда-нибудь его отработать.
"Погиб на фронте" - этими словами заканчивается краткая справка о Юрии
Крымове в советском энциклопедическом словаре (1980). "Пал смертью
храбрых" было бы точнее, но, памятуя, как Крымов не любил торжественности,
я принимаю формулировку. Она нуждается только в расшифровке.
На фронт Юрий ушел в самые первые дни войны. Вскоре связь с ним
оборвалась, и только в 1943 году, после освобождения Полтавщины, родные и
близкие узнали о его судьбе. В райком партии пришел колхозник из села
Богодуховка Чернобаевского района и принес пробитый штыком фашистского
солдата военный билет Крымова и написанное им перед боем незаконченное
письмо к жене, Ирине. Этот потрясающий человеческий документ опубликован,
и я не хочу портить его беглым пересказом. Мы многим обязаны ныне
покойному Алексею Коваленко и его сыновьям, они похоронили Юрия и с риском
для жизни сохранили до конца оккупации драгоценные реликвии. Могила
Крымова - в центре села Богодуховка, рядом со школой. Я был там дважды и
видел, как колхозники села и пионеры из отряда имени Крымова чтут память
писателя.
Справедливо ли выделять судьбу Юрия среди понесенных в том бою тяжких
потерь? Выполнение воинского долга еще не подвиг. Может быть, и
несправедливо, если б не одна подробность, о которой я узнал много позже,
через десятилетия. Ее рассказал мне поэт Микола Бажан, видевший Крымова
незадолго до его гибели. Оказывается, Крымов имел полную возможность на
законном основании с санкции военного начальства выйти из окружения вместе
с редакцией армейской газеты. Никто бы его не обвинил в дезертирстве. Но
он предпочел вернуться в свою часть к товарищам и разделил их судьбу.
Рассказ Бажана меня поразил - и тем новым, что я узнал о Крымове, и еще
больше тем, что я узнал в нем Крымова, иначе поступить он не мог.
Кадровый моряк, штурман подводной лодки Алексей Лебедев ненамного
пережил Крымова. В первом же боевом походе лодка, на которой шел Лебедев,
подорвалась на минном поле. Подвига, к которому он готовил себя всю жизнь,
ему совершить не пришлось. Нельзя сомневаться, что он готовил себя именно
к подвигу, порукой тому не только выбор профессии, достаточно перечитать
его стихи, чтобы понять, что море, флот, военная история России были для
него постоянным источником вдохновения. К началу войны у Лебедева вышли
уже две книжки стихов, их знали не только моряки, ими увлекалась и
продолжает увлекаться молодежь. Как-то я спросил Лебедева, не подумывал ли
он (до войны, конечно) уйти с флота и стать профессиональным литератором.
Лебедев ответил твердо: "Нет. Я штурман. В тот день, когда я перестану
быть моряком, я перестану писать стихи".
Не знаю, как вел себя лейтенант Лебедев в свой последний час. Наверняка
достойно. Труднее сказать, как сложилась бы судьба Лебедева, доживи он до
Победы, но мне нетрудно представить себе его капитан-лейтенантом,
командиром лодки, с победой вернувшимся из боевого похода.
И опять одна подробность, ставшая известной через многие годы. Ее
сообщил мне адмирал В.Ф.Трибуц, командовавший во время войны
Краснознаменным Балтийским флотом.
- Признаться, - сказал со вздохом Владимир Филиппович, - подписывая
боевой приказ, я запнулся на фамилии Лебедева. Подумал: а не поберечь ли
нашего лучшего флотского поэта? Потом вспомнил его стихи и понял, что,
вычеркнув его из списка, нанесу ему нестерпимое оскорбление. И подписал.
Кто сегодня решится ответить на вопрос: не целесообразнее ли было
"поберечь" Лебедева? А может быть, и Крымова? Я знаю одно: нравственные
соображения не всегда совпадают с целесообразностью. Иногда они выше.
Меня могут спросить - для чего сделано это отступление? Только для
того, чтобы подчеркнуть, как подвижны и многооттеночны наши представления
о подвиге и героизме, как сложно сочетаются в них субъективные побуждения
героя и объективная значимость совершенного ими деяния, индивидуальный
склад характера и социальный климат, свободная воля и непредсказуемое
стечение обстоятельств.
У слова "подвиг" есть слово-антипод. Это слово - "преступление".
Совершить преступление - это значит сделать нечто совершенно обратное
подвигу - пренебречь в личных интересах интересами других людей,
интересами родины, общества, человечества. Исстари повелось, что оценку
преступным действиям дает суд. В различные эпохи, в разных странах суд
вершится различно, различны и задачи суда - между судьей, за полчаса
осуждающим мелкого воришку, и Нюрнбергским международным трибуналом,
осудившим не только главных военных преступников, развязавших
бесчеловечную войну, но и бесчеловечную сущность фашизма, существует
гигантская разница. Но во всех судах, начиная с древних времен, есть нечто
общее: взвешиваются показания свидетелей и вещественные доказательства,
выслушиваются показания обвиняемого, решение выносится с учетом личности и
прошлой жизни, смягчающих или отягчающих обстоятельств.
С подвигом дело обстоит иначе. Хотя большинство преступлений делается
тайно, а героический поступок таить незачем, количество безымянных
подвигов огромно. Даже в тех случаях, когда общество заинтересовано в
поощрении героя, "следствие" до предела упрощено, а вердикт выносится
чисто административным путем. Правила, предписывающие средствам массовой
информации весьма осторожно высказываться по нерешенным судебным делам, на
подвиги не распространяются. Бывает, что информация недостаточна или не
соответствует стихийно складывающемуся общественному мнению. Тогда
рождается легенда. Когда легенда касается событий, сохранившихся лишь в
памяти поколений и не оставивших зримых следов, она с трудом поддается
суду истории. Иное дело - события сравнительно недавнего прошлого. Для
здоровья общества необходимо, чтоб все общественные приговоры, осуждающие
или прославляющие реально существовавших людей, соответствовали фактам и
давали объективную оценку поступков и побуждений, попросту говоря - были
справедливыми. Суд истории нередко поправляет суждения современников.
Иногда на это уходят десятилетия. Благодаря кропотливой работе военных
историков пересмотрены многие репутации в истории гражданской войны, у
всех на памяти героическая борьба писателя С.С.Смирнова за исторически
точную трактовку подвига защитников Брестской крепости, а подхваченная
народом крылатая фраза Ольги Берггольц "Никто не забыт, ничто не забыто" -
это еще не констатация, а скорее призыв. Читая газеты, следя за радио- и
телепередачами, мы повседневно сталкиваемся с неизвестными подвигами,
узнаем имена героев, еще недавно безымянных. Суд истории не самый скорый,
но самый справедливый, и время зачастую работает не во вред, а на пользу
истине. Печально, что все меньше остается живых свидетелей подвига, но в
установлении исторической дистанции есть и хорошая сторона. Временная (или
пространственная) приближенность к событию или человеку нередко искажает
наши представления; сколько раз мы убеждались, что, рассматривая со
слишком близкого расстояния, мы теряем перспективу, нам застилают глаза
соображения хотя и существенные, но сиюминутные, преходящие, и нужен
какой-то срок, чтобы отделить главное от второстепенного и увидеть явление
в его подлинных масштабах.
В личности Александра Маринеско для меня сегодня важнее всего
проследить, как складывался этот характер, понять заключенные в нем
противоречия, присущие, по моим наблюдениям, многим незаурядным людям.
Концентрированная воля, равно как и выдающееся дарование, - качество не
только прекрасное, но и опасное, требующее, как все нестандартное,
нестандартного к себе отношения.
Приступая к работе, я старался не обременять себя никакими
предвзятостями и был готов к неожиданностям. Единственное, в чем я был
убежден с самого начала: героем не делаются в пять минут. Самый подвиг
может длиться секунды, но он всегда подготовлен всей предшествующей
жизнью.
В одной из ранних служебных аттестаций Маринеско, подписанной его
учителем и воспитателем Евгением Гавриловичем Юнаковым, есть такая фраза:
"Способен пренебрегать личными интересами для пользы службы".
Сказано суховато. Сегодня, оглядываясь на пройденный Маринеско
жизненный путь, этот пункт можно, пожалуй, сформулировать иначе:
"Способен на подвиг".
В Кронштадте на площади Мартынова стоит памятник подводникам Балтики.
Памятник очень скромный, как скромна на вид и сама площадь. Никакого
сравнения с центральной площадью перед Морским собором, где теперь музей.
Но отсюда рукой подать до прекрасного здания, где еще во время войны
помещался штаб Балтийского флота, с вышкой, откуда видны стоящие на рейде
корабли и просматривается южный берег залива. Еще ближе - строения
береговой базы. Во время войны от ее пирсов уходили в боевые походы
подводные лодки, теперь там учебный отряд. От площади Мартынова начинается
Советская улица - главная улица Кронштадта с почтамтом и старинными
торговыми рядами, а если, дойдя до рядов, свернуть направо - Матросский
клуб, до революции - Офицерское собрание, описанное Л.Соболевым в
"Капитальном ремонте". Получившему увольнение в город моряку никак не
миновать площади Мартынова, и немудрено, что сердцу моряка эта тихая
площадь говорит очень многое. В обычное время, особенно в сумерки, она
почти безлюдна, но в сквере есть уютные скамеечки и они редко пустуют.
Здесь можно встретиться с товарищем для задушевного разговора, назначить
свидание девушке, можно посидеть наедине с собой, перечитать полученное из
дома письмо, просто отдохнуть от четко организованного быта воинской
части. Оживает площадь только по торжественным дням. В дни ежегодных
(теперь реже) сборов ветеранов-подводников здесь проводятся общегородские
митинги. Сюда 9 мая 1978 года вместе с другими ветеранами приехали на
встречу с кронштадтцами почетные гости - экипаж краснознаменной "С-13". И
опять, как в училище имени Ленинского комсомола, была встреча с флотской
молодежью, менее парадная, но не менее волнующая: здесь все свое,
знакомое, отсюда под покровом темноты уходили в море, здесь неподалеку
дом, где жил командир, здесь, в Кронштадте, до недавнего времени жила
вдова командира Нина Ильинична.
Кронштадт вообще удивительный город. Его красота и величие
приоткрываются не сразу. Он суров и для человека, не приобщившегося к его
тайнам, будничен. Зато для переживших вместе с ним "его минуты роковые" он
остается памятным навеки. Помню свое первое впечатление, когда в июле
сорок первого получил назначение на бригаду подводных лодок, стоявшую
тогда в Кронштадте. Еще не ступив на кронштадтскую землю, я был
разочарован. Стоя на палубе тихоходного буксирчика, я с нетерпением ждал,
что передо мной прямо из воды вырастет отвесная скала, а на ней крепостные