Страница:
Дин Кунц
Потерянные души
«Люди не сильно отличаются в определении зла; но насчет того, какое зло полагать допустимым, различия огромны».
Г. К. Честертон
Эта книга посвящается Дивайн и Флетчеру Бакли, помогающим друг другу сохранять здравомыслие в мире, который становится все безумнее. Пусть в вашей жизни будет много хороших книг, хорошей музыки, хороших друзей и – с учетом ваших предпочтений во время отпуска – только хорошие медведи.
Глава 1
Октябрьский ветер дул со звезд. Казалось, он сметает бледный лунный свет с шиферных крыш церкви и аббатства, с высоких окон, с каменных стен. И там, где на лужайках недавние заморозки обесцветили траву, в холодном лунном свете она выглядела, как лед.
В два часа ночи Девкалион вышагивал по периметру семиакрового участка, следуя контуру опушки леса, окружающего аббатство. Ему не требовался свет фонаря, чтобы находить путь. Девкалион прекрасно обошелся бы без него и в темноте горных лесов.
Время от времени он слышал звуки, доносящиеся из темноты, царящей между сосен, но тревоги они не вызывали. Он не имел при себе оружия, потому что ничто его не пугало: ни в лесу, ни в ночи, ни на Земле.
И не физическая сила (пусть его отличали и необычайно высокий рост, и необыкновенно могучие мышцы) являлась причиной его уверенности в себе и храбрости.
Он спустился с холма мимо школы святого Варфоломея, где сироты с физическими и психическими недостатками летали во сне под приглядом монахинь-бенедиктинок. По словам сестры Анжелы, матери-настоятельницы, чаще всего ее юным подопечным снилось, что они усилием воли взмывают в небо, летят над школой, аббатством, церковью, лесом.
Во всем здании свет горел только в окнах кабинета сестры Анжелы на первом этаже. У Девкалиона мелькнула мысль попросить у нее совета, но сестра Анжела не знала всей правды о нем, а ее следовало знать, чтобы понять возникшую у него проблему.
Проживший столетия, но юный душой, рожденный не от мужчины и женщины, а слепленный из тел умерших преступников и оживленный ударом необычной молнии, Девкалион именно в монастырях чувствовал себя как дома. Первое – и, как он верил, единственное выжившее – создание Виктора Франкенштейна, он не принадлежал к этому миру, но при этом не ощущал себя чужаком в аббатстве святого Варфоломея. Ранее он чувствовал себя своим во французских, итальянских, испанских, перуанских и тибетских монастырях.
Он покинул свою келью в гостевом крыле, потому что его не отпускало совершенно иррациональное предчувствие дурного, от которого он никак не мог отделаться. И надеялся, что прогулка по прохладному горному воздуху освободит разум от необъяснимой тревоги.
К тому времени, когда Девкалион, замкнув круг, подошел к дверям церкви аббатства, он уже понимал, что предчувствие дурного основано не на дедуктивных выводах, а на интуиции. Ему хватало ума и опыта, чтобы знать – интуиция – высшая форма знания, пренебрегать которой нельзя ни при каких обстоятельствах.
Не входя в дверь, он покинул ночь и ступил в нартекс церкви.
У входа в неф решился опустить два пальца в чашу со святой водой, перекрестился, воззвав к Отцу, и Сыну, и Святому Духу. Существование Девкалиона являло собой богохульство, бросало вызов святому порядку, потому что его создатель – простой смертный – восстал против Всевышнего и против закона природы. Однако у Девкалиона были причины надеяться, что он не просто существо из плоти и костей и не будет обречен на забвение.
Не сделав ни шага по центральному проходу, с порога нефа он перенесся к далекому ограждению алтаря.
Церковь куталась в тенях, подсвечивалось только распятие над алтарем, да перед ликами святых горели свечи в стаканчиках из красного стекла.
Появившись у ограждения, Девкалион почувствовал, что в церкви он не один. Поймав движение краем глаза, он повернулся, чтобы увидеть монаха, поднимающегося с первого ряда скамей.
При росте в пять футов и семь дюймов и весе в двести фунтов, брат Сальваторе был скорее крепким, чем толстым, чем-то напоминая автомобиль, спрессованный в куб гидравлическим прессом. Выглядел так, будто пули отлетали бы от него.
Грубое лицо Сальваторе наводило страх, когда в молодости он жил за чертой закона. Но шестнадцать лет монастырской жизни годы искреннего раскаяния и замаливания грехов, смягчили резкие углы, наполнили когда-то холодный взгляд серых глаз добротой, а улыбку из жестокой превратили в блаженную.
В аббатстве он был самым близким другом Девкалиона.
На его руках, держащих четки, в глаза прежде всего бросались костяшки, и именно так другие бандиты прозвали его в прошлой жизни. Да и здесь, в монастыре святого Варфоломея, его называли братом Костяшки.
– Кто, по преданию, убил сон? – спросил Костяшки.
– Макбет.
– Я не сомневался, что ты знаешь.
Возможно, потому, что Девкалион родился от мертвых, ему не требовался каждодневный сон, без которого не могли обойтись рожденные от живых. В те редкие ночи, когда Девкалион спал, ему всегда что-то снилось.
Брат Костяшки знал правду о Девкалионе – его создание в лаборатории, его рождение от молнии, его ранние преступления, его стремление к искуплению грехов. Монах также знал, что бессонные ночи Девкалион по большей части посвящал чтению. И за двести лет прочитал и перечитал такое количество книг, что они могли бы составить едва ли не самую большую библиотеку этого мира.
– В моем случае это не Макбет. Воспоминания, – продолжил монах. – Воспоминания – чистый кофеин.
– Ты получил отпущение грехов за свое прошлое.
– Это не означает, что прошлого не было.
– Воспоминания – не тряпки, которые становятся чистыми, если их достаточно долго тереть.
– Наверное, я проведу остаток жизни, оттирая их. Что привело сюда тебя?
Проведя рукой по изуродованной половине своего когда-то красивого лица, Девкалион пробормотал: «Он воскрес».
Монах бросил взгляд на распятие.
– Не такая уж это новость, мой друг.
– Я про моего создателя – не про твоего.
– Виктора Франкенштейна?
Имя и фамилия эхом отдались от куполообразного потолка, чего не случалось с другими словами.
– Виктора Гелиоса, как он называл себя в последнее время. Я видел, как он умер. Но он снова живет. Каким-то образом… он живет.
– Откуда ты знаешь?
– Как ты узнаешь самое важное из того, что тебе ведомо?
Монах вновь посмотрел на распятие.
– Через свет откровения.
– В моем откровении света нет. Это темный прилив в моей крови – темный, холодный, густой и настойчивый, говорящий мне: «Он жив».
В два часа ночи Девкалион вышагивал по периметру семиакрового участка, следуя контуру опушки леса, окружающего аббатство. Ему не требовался свет фонаря, чтобы находить путь. Девкалион прекрасно обошелся бы без него и в темноте горных лесов.
Время от времени он слышал звуки, доносящиеся из темноты, царящей между сосен, но тревоги они не вызывали. Он не имел при себе оружия, потому что ничто его не пугало: ни в лесу, ни в ночи, ни на Земле.
И не физическая сила (пусть его отличали и необычайно высокий рост, и необыкновенно могучие мышцы) являлась причиной его уверенности в себе и храбрости.
Он спустился с холма мимо школы святого Варфоломея, где сироты с физическими и психическими недостатками летали во сне под приглядом монахинь-бенедиктинок. По словам сестры Анжелы, матери-настоятельницы, чаще всего ее юным подопечным снилось, что они усилием воли взмывают в небо, летят над школой, аббатством, церковью, лесом.
Во всем здании свет горел только в окнах кабинета сестры Анжелы на первом этаже. У Девкалиона мелькнула мысль попросить у нее совета, но сестра Анжела не знала всей правды о нем, а ее следовало знать, чтобы понять возникшую у него проблему.
Проживший столетия, но юный душой, рожденный не от мужчины и женщины, а слепленный из тел умерших преступников и оживленный ударом необычной молнии, Девкалион именно в монастырях чувствовал себя как дома. Первое – и, как он верил, единственное выжившее – создание Виктора Франкенштейна, он не принадлежал к этому миру, но при этом не ощущал себя чужаком в аббатстве святого Варфоломея. Ранее он чувствовал себя своим во французских, итальянских, испанских, перуанских и тибетских монастырях.
Он покинул свою келью в гостевом крыле, потому что его не отпускало совершенно иррациональное предчувствие дурного, от которого он никак не мог отделаться. И надеялся, что прогулка по прохладному горному воздуху освободит разум от необъяснимой тревоги.
К тому времени, когда Девкалион, замкнув круг, подошел к дверям церкви аббатства, он уже понимал, что предчувствие дурного основано не на дедуктивных выводах, а на интуиции. Ему хватало ума и опыта, чтобы знать – интуиция – высшая форма знания, пренебрегать которой нельзя ни при каких обстоятельствах.
Не входя в дверь, он покинул ночь и ступил в нартекс церкви.
У входа в неф решился опустить два пальца в чашу со святой водой, перекрестился, воззвав к Отцу, и Сыну, и Святому Духу. Существование Девкалиона являло собой богохульство, бросало вызов святому порядку, потому что его создатель – простой смертный – восстал против Всевышнего и против закона природы. Однако у Девкалиона были причины надеяться, что он не просто существо из плоти и костей и не будет обречен на забвение.
Не сделав ни шага по центральному проходу, с порога нефа он перенесся к далекому ограждению алтаря.
Церковь куталась в тенях, подсвечивалось только распятие над алтарем, да перед ликами святых горели свечи в стаканчиках из красного стекла.
Появившись у ограждения, Девкалион почувствовал, что в церкви он не один. Поймав движение краем глаза, он повернулся, чтобы увидеть монаха, поднимающегося с первого ряда скамей.
При росте в пять футов и семь дюймов и весе в двести фунтов, брат Сальваторе был скорее крепким, чем толстым, чем-то напоминая автомобиль, спрессованный в куб гидравлическим прессом. Выглядел так, будто пули отлетали бы от него.
Грубое лицо Сальваторе наводило страх, когда в молодости он жил за чертой закона. Но шестнадцать лет монастырской жизни годы искреннего раскаяния и замаливания грехов, смягчили резкие углы, наполнили когда-то холодный взгляд серых глаз добротой, а улыбку из жестокой превратили в блаженную.
В аббатстве он был самым близким другом Девкалиона.
На его руках, держащих четки, в глаза прежде всего бросались костяшки, и именно так другие бандиты прозвали его в прошлой жизни. Да и здесь, в монастыре святого Варфоломея, его называли братом Костяшки.
– Кто, по преданию, убил сон? – спросил Костяшки.
– Макбет.
– Я не сомневался, что ты знаешь.
Возможно, потому, что Девкалион родился от мертвых, ему не требовался каждодневный сон, без которого не могли обойтись рожденные от живых. В те редкие ночи, когда Девкалион спал, ему всегда что-то снилось.
Брат Костяшки знал правду о Девкалионе – его создание в лаборатории, его рождение от молнии, его ранние преступления, его стремление к искуплению грехов. Монах также знал, что бессонные ночи Девкалион по большей части посвящал чтению. И за двести лет прочитал и перечитал такое количество книг, что они могли бы составить едва ли не самую большую библиотеку этого мира.
– В моем случае это не Макбет. Воспоминания, – продолжил монах. – Воспоминания – чистый кофеин.
– Ты получил отпущение грехов за свое прошлое.
– Это не означает, что прошлого не было.
– Воспоминания – не тряпки, которые становятся чистыми, если их достаточно долго тереть.
– Наверное, я проведу остаток жизни, оттирая их. Что привело сюда тебя?
Проведя рукой по изуродованной половине своего когда-то красивого лица, Девкалион пробормотал: «Он воскрес».
Монах бросил взгляд на распятие.
– Не такая уж это новость, мой друг.
– Я про моего создателя – не про твоего.
– Виктора Франкенштейна?
Имя и фамилия эхом отдались от куполообразного потолка, чего не случалось с другими словами.
– Виктора Гелиоса, как он называл себя в последнее время. Я видел, как он умер. Но он снова живет. Каким-то образом… он живет.
– Откуда ты знаешь?
– Как ты узнаешь самое важное из того, что тебе ведомо?
Монах вновь посмотрел на распятие.
– Через свет откровения.
– В моем откровении света нет. Это темный прилив в моей крови – темный, холодный, густой и настойчивый, говорящий мне: «Он жив».
Глава 2
Эрскин Поттер, будущий мэр Рейнбоу-Фоллс, штат Монтана, медленно бродил по темной кухне, ориентируясь по зеленому свету цифровых часов на двух духовках.
На верхней они показывали 2:14, тогда как на нижней 2:11, словно время у пола текло медленнее, чем ближе к потолку.
Во всем стремясь к совершенству, Поттер захотел переставить часы на 2:16, истинное время. Ко времени следовало относиться уважительно. Время – смазка, которая позволяет плавно функционировать механизму вселенной.
Закончив с более важным делом, Поттер намеревался переставить все часы в доме. С тем, чтобы дом находился в полной гармонии со вселенной.
А потом регулярно проверял бы часы, чтобы убедиться, идут ли они правильно. Если бы они спешили или отставали, Поттеру не составило бы труда их отрегулировать.
Кружа по кухне, он проводил рукой по прохладным гранитным поверхностям столешниц… и нахмурился, наткнувшись на крошки. Они впились в ладонь.
Он поднял ладонь к носу и понюхал крошки. Тесто, масло сои, пальмовое масло, сыр из обезжиренного молока, соль, перец, дрожжи, соевый лецитин.
Слизнув крошки с ладони, он подтвердил сделанный анализ: крошки от соленых галет с сыром «Чиз-ит».
Галеты «Чиз-ит» ему нравились. В отличие от крошек, оставленных на кухонной столешнице. Такое он терпеть не мог.
Подойдя к плите, он поднял решетку одной из газовых горелок, отложил в сторону, помялся, потом все-таки провел пальцем по нержавеющему поддону. Жир.
Эрскин Поттер считал, что плиту необходимо чистить после каждой готовки, а не один-два раза в неделю. Любой инструмент, или механизм, или система работали лучше и служили дольше, если поддерживались в чистоте и порядке.
В раковине он нашел посуду, которую следовало вымыть: тарелки, миски, ложки, ножи и вилки, сунутые в стакан. Но остатки пищи с посуды все-таки смыли.
Он не сразу открыл холодильник, предполагая, что увиденное там его разозлит. А злость снижала концентрацию и уменьшала эффективность.
Концентрация и эффективность играли важную роль. Так мало людей этого мира обладало должными концентрацией и эффективностью. Ради блага этой планеты таких вот рассеянных и неэффективных следовало убить.
Став мэром Рейнбоу-Фоллс, штата Монтана, он не обладал бы достаточной властью, чтобы уничтожить миллионы людей, но собирался достойно выполнить возложенную на него миссию. Какие бы властные полномочия ни получал член Коммуны – с большой буквы «К», – какое бы ни выполнял задание, его ценили точно так же, как любого другого.
Абсолютное равенство – этот принцип по важности не уступал концентрации и эффективности.
Всестороннее сотрудничество с другими членами Коммуны тоже входило в число важных принципов, таких, например, как поддержание режима секретности: обычные мужчины и женщины не должны были знать о существовании Коммуны.
Были и другие важные принципы, но ни один не считался важнее другого. Отсутствие иерархии ценностей упрощало принятие решений. Столкнувшись с любой проблемой, оказавшись в сложной ситуации, Эрскин Поттер – как и любой член Коммуны – принимал наиболее эффективное решение, стремясь максимально быстро добиться нужного результата, и никогда не сомневался в том, что действует правильно.
Под моралью подразумевалась эффективность. Под аморальным – неэффективное.
Проверяя собственный самоконтроль, рискуя разозлиться, Эрскин Поттер открыл холодильник. Какой бардак!
Банки с оливками и маринованными огурчиками стояли на одной дверной полке с пластиковой бутылкой шоколадного сиропа. Каперсы, горчица, кетчуп и сальва, которым полагалось составлять компанию оливкам и маринованным огурчикам, оказались на одной полке с баллоном взбитых сливок и банкой вишенок для коктейлей, которые, очевидно, следовало ставить к шоколадному сиропу. И на полках тоже все стояло вперемешку.
Ужаснувшись, Поттер даже зашипел сквозь стиснутые зубы. Но, несмотря на негодование, не позволил себе разозлиться.
В твердой решимости быстро завершить порученное дело, закрыл дверцу холодильника.
Над его головой чьи-то шаги пересекли комнату. И тут же Поттер услышал, как кто-то спускается по лестнице.
В коридоре вспыхнул свет. Пройдя сквозь хрустальный плафон, лег геометрическими фигурами на пол и стены, будто разделив реальность на фрагменты.
Эрскин Поттер не убежал. Не спрятался. Остался у холодильника.
В дверном проеме появился силуэт. Под потолком кухни зажглись флуоресцентные лампы, наполнив воздух холодным белым светом.
В пижаме и шлепанцах, вероятно, решив утолить ночной голод, нынешний мэр Рейнбоу-Фоллс, штат Монтана, появился на кухне. Ростом пять футов и десять дюймов, весом в сто восемьдесят фунтов, пятидесяти двух лет от роду, с каштановыми волосами и круглым, добрым лицом, сын Лоретты и Гейвина Поттер. Звали его Эрскин.
Нынешний мэр Поттер застыл, не веря собственным глазам, когда увидел на кухне своего двойника.
– Эрскин, – будущий мэр Поттер не стал затягивать паузу. – Мой дорогой брат. Я искал тебя полжизни.
Он солгал. Лоретта и Гейвин Поттер не были родителями незваного гостя. У него вообще не было ни отца, ни матери. Он и не рождался. Его вырастили в считаные месяцы, запрограммировали и отправили в этот мир.
Он прикинулся братом-близнецом майора Поттера лишь для того, чтобы сбить с толку и обезоружить свою жертву.
Произнося эти слова, он уже шел к нынешнему мэру, раскинув руки, словно решив обнять родственника, с которым так давно не виделся. Схватил мэра за плечи, резко вогнал колено ему в промежность и толкнул в угол у двойной духовки с неправильно установленными часами.
Из-под пиджака вытащил какое-то устройство, похожее на пистолет. Прижал ствол к левому виску мэра и нажал на спусковой крючок.
Вместо пули устройство выстрелило иглой, которая пробила череп и вошла в мозг на заданную длину.
И мгновенно мэр перестал хвататься за расплющенные яйца, перестал жадно ловить ртом воздух. Глаза его широко раскрылись, словно у удивленного ребенка.
Химический состав, покрывавший иглу, ускорял свертываемость крови, поэтому из раны не вылилось ни капли.
У иглы была шляпка. Не плоская, а закругленная, напоминающая шляпку обойного гвоздя.
Круглая шляпка выглядела, как серебристое насекомое, прильнувшее к виску мэра. Игла служила зондом, в шляпке находилась электронная начинка, сложные наносхемы.
Незваный гость отвел ставшего покорным мэра к столу, выдвинул стул, приказал: «Садись».
Когда мэр сел, положив руки ладонями вверх на колени, незваный гость прошел к двери черного хода и открыл ее.
С крыльца в дом вошли женщина и девушка-подросток. Нэнси Поттер, сорока четырех лет, с начесанными светлыми волосами, и четырнадцатилетняя Ариэль. Двойники настоящих Нэнси и Ариэль – выращенные, запрограммированные и выпущенные в мир девятью днями ранее.
Нэнси тихонько закрыла дверь черного хода. Ариэль оглядела кухню, потом подняла глаза к потолку. Нэнси тоже посмотрела на потолок, а потом переглянулась с Ариэль.
Провожаемые взглядом двойника Эрскина Поттера, женщина и девушка вышли из кухни в коридор, к лестнице, ведущей на второй этаж. Ему нравилось, как грациозно и эффективно они двигались. Точно так же двигался бы он сам.
Он сел за стол напротив настоящего Эрскина Поттера, наставил на него пистолет и нажал на спусковой крючок. Устройство содержало только одну иглу. Второй выстрел являлся телеметрическим сигналом, который активировал электронику в головке иглы, начиная передачу информации в накопительный модуль в голове двойника.
И хотя незваный гость полностью контролировал происходящее на кухне, через его мозг проносились образы, выуженные из серого вещества мэра, потоки образов, в большинстве своем связанные и последовательные, частично разрозненные, касающиеся самых разных моментов его жизни.
Вместе с образами поступала информация: имена, фамилии, места, впечатления, обрывки разговоров, страхи и надежды. Он загружал в модуль воспоминания мэра со всеми свойственными им искажениями и разрывами.
По окончании этой сессии незваный гость вполне мог сойти за настоящего Эрскина Поттера даже среди его ближайших друзей. Он узнал бы всех, с кем когда-либо встречался Поттер, и смог бы подробно описать любую из их прошлых встреч.
Девяностоминутная сессия вызвала у него желание отлить. Он не мог сказать, почему так произошло, но желание было таким сильным, что он едва успел добраться до туалета на первом этаже, не обмочив штаны.
Когда новый – и облегчившийся – мэр вернулся на кухню, прежний все так же сидел у стола, его руки, ладонями вверх, лежали на коленях, на лице читалось изумление. Он не двигался, лишь губы непрерывно шевелились, произнося какие-то беззвучные слова.
Новый мэр помыл посуду, которую оставили в раковине, и разобрался с содержимым холодильника. Поставил всё, как положено, выбросил заплесневелый сыр и пинту сливок, срок использования которых истек уже десять дней назад.
Произошло это в 4:08:24. Его программа позволяла фиксировать время с точностью до секунды. При наличии встроенных в него тысячелетних часов все остальные часы и календари становились излишними.
Прежде чем он успел переставить часы на духовках, сверху вернулись новые Нэнси и Ариэль. За ними плелись настоящие Нэнси и Ариэль, босиком и в пижамах, маленькие серебряные скарабеи поблескивали на их левых висках.
Снаружи донесся шум приближающегося грузовика, прибывшего менее чем за минуту до назначенного срока.
Двойник настоящего мэра Поттера приказал ему: «Эрскин, поднимайся и выходи на заднее крыльцо».
Уже на крыльце, когда грузовой автофургон останавливался на подъездной дорожке, Эрскин поднял руку к виску и осторожно прикоснулся к закругленной головке иглы, которая сверкала, как драгоценный камень в свете фар. Но вытащить иглу он был не в силах.
В холоде ночи теплое дыхание становилось паром. У настоящих Поттеров пар выходил чаще, и его было больше в сравнении с теми, кто присвоил себе их жизни.
Дом располагался на заросшем лесом участке площадью в два акра. Сам участок – на окраине города. Никто из соседей не мог увидеть, как трое прежних обитателей дома уезжают навстречу их незавидной судьбе.
Двое коммунаров вышли из кабины и открыли задние дверцы фургона.
И пока новые Нэнси и Ариэль ждали на крыльце, новый мэр повел бывших Поттеров к заднему борту фургона.
– Залезайте.
В кузове вдоль обоих бортов тянулись скамьи. На правой сидели пятеро в пижамах и ночных рубашках, на левой – двое. Поттеры к ним и присоединились.
Как животные, парализованные страхом, все десятеро смотрели на нового мэра. Никто не кричал, никто не двигался без соответствующего приказа.
В кузове хватало места еще на десятерых. Водителю и его напарнику предстояли и другие остановки.
Как только Поттеры уселись, водитель закрыл и запер задние дверцы.
– За Коммуну.
– За Коммуну, – ответил новый Эрскин Поттер.
Он понятия не имел, куда отвезут тех, кто сейчас сидел в кузове, и как их убьют. Его это не интересовало. И не заботило. В этом мире они были лишними. И получали то, что заслуживали.
На верхней они показывали 2:14, тогда как на нижней 2:11, словно время у пола текло медленнее, чем ближе к потолку.
Во всем стремясь к совершенству, Поттер захотел переставить часы на 2:16, истинное время. Ко времени следовало относиться уважительно. Время – смазка, которая позволяет плавно функционировать механизму вселенной.
Закончив с более важным делом, Поттер намеревался переставить все часы в доме. С тем, чтобы дом находился в полной гармонии со вселенной.
А потом регулярно проверял бы часы, чтобы убедиться, идут ли они правильно. Если бы они спешили или отставали, Поттеру не составило бы труда их отрегулировать.
Кружа по кухне, он проводил рукой по прохладным гранитным поверхностям столешниц… и нахмурился, наткнувшись на крошки. Они впились в ладонь.
Он поднял ладонь к носу и понюхал крошки. Тесто, масло сои, пальмовое масло, сыр из обезжиренного молока, соль, перец, дрожжи, соевый лецитин.
Слизнув крошки с ладони, он подтвердил сделанный анализ: крошки от соленых галет с сыром «Чиз-ит».
Галеты «Чиз-ит» ему нравились. В отличие от крошек, оставленных на кухонной столешнице. Такое он терпеть не мог.
Подойдя к плите, он поднял решетку одной из газовых горелок, отложил в сторону, помялся, потом все-таки провел пальцем по нержавеющему поддону. Жир.
Эрскин Поттер считал, что плиту необходимо чистить после каждой готовки, а не один-два раза в неделю. Любой инструмент, или механизм, или система работали лучше и служили дольше, если поддерживались в чистоте и порядке.
В раковине он нашел посуду, которую следовало вымыть: тарелки, миски, ложки, ножи и вилки, сунутые в стакан. Но остатки пищи с посуды все-таки смыли.
Он не сразу открыл холодильник, предполагая, что увиденное там его разозлит. А злость снижала концентрацию и уменьшала эффективность.
Концентрация и эффективность играли важную роль. Так мало людей этого мира обладало должными концентрацией и эффективностью. Ради блага этой планеты таких вот рассеянных и неэффективных следовало убить.
Став мэром Рейнбоу-Фоллс, штата Монтана, он не обладал бы достаточной властью, чтобы уничтожить миллионы людей, но собирался достойно выполнить возложенную на него миссию. Какие бы властные полномочия ни получал член Коммуны – с большой буквы «К», – какое бы ни выполнял задание, его ценили точно так же, как любого другого.
Абсолютное равенство – этот принцип по важности не уступал концентрации и эффективности.
Всестороннее сотрудничество с другими членами Коммуны тоже входило в число важных принципов, таких, например, как поддержание режима секретности: обычные мужчины и женщины не должны были знать о существовании Коммуны.
Были и другие важные принципы, но ни один не считался важнее другого. Отсутствие иерархии ценностей упрощало принятие решений. Столкнувшись с любой проблемой, оказавшись в сложной ситуации, Эрскин Поттер – как и любой член Коммуны – принимал наиболее эффективное решение, стремясь максимально быстро добиться нужного результата, и никогда не сомневался в том, что действует правильно.
Под моралью подразумевалась эффективность. Под аморальным – неэффективное.
Проверяя собственный самоконтроль, рискуя разозлиться, Эрскин Поттер открыл холодильник. Какой бардак!
Банки с оливками и маринованными огурчиками стояли на одной дверной полке с пластиковой бутылкой шоколадного сиропа. Каперсы, горчица, кетчуп и сальва, которым полагалось составлять компанию оливкам и маринованным огурчикам, оказались на одной полке с баллоном взбитых сливок и банкой вишенок для коктейлей, которые, очевидно, следовало ставить к шоколадному сиропу. И на полках тоже все стояло вперемешку.
Ужаснувшись, Поттер даже зашипел сквозь стиснутые зубы. Но, несмотря на негодование, не позволил себе разозлиться.
В твердой решимости быстро завершить порученное дело, закрыл дверцу холодильника.
Над его головой чьи-то шаги пересекли комнату. И тут же Поттер услышал, как кто-то спускается по лестнице.
В коридоре вспыхнул свет. Пройдя сквозь хрустальный плафон, лег геометрическими фигурами на пол и стены, будто разделив реальность на фрагменты.
Эрскин Поттер не убежал. Не спрятался. Остался у холодильника.
В дверном проеме появился силуэт. Под потолком кухни зажглись флуоресцентные лампы, наполнив воздух холодным белым светом.
В пижаме и шлепанцах, вероятно, решив утолить ночной голод, нынешний мэр Рейнбоу-Фоллс, штат Монтана, появился на кухне. Ростом пять футов и десять дюймов, весом в сто восемьдесят фунтов, пятидесяти двух лет от роду, с каштановыми волосами и круглым, добрым лицом, сын Лоретты и Гейвина Поттер. Звали его Эрскин.
Нынешний мэр Поттер застыл, не веря собственным глазам, когда увидел на кухне своего двойника.
– Эрскин, – будущий мэр Поттер не стал затягивать паузу. – Мой дорогой брат. Я искал тебя полжизни.
Он солгал. Лоретта и Гейвин Поттер не были родителями незваного гостя. У него вообще не было ни отца, ни матери. Он и не рождался. Его вырастили в считаные месяцы, запрограммировали и отправили в этот мир.
Он прикинулся братом-близнецом майора Поттера лишь для того, чтобы сбить с толку и обезоружить свою жертву.
Произнося эти слова, он уже шел к нынешнему мэру, раскинув руки, словно решив обнять родственника, с которым так давно не виделся. Схватил мэра за плечи, резко вогнал колено ему в промежность и толкнул в угол у двойной духовки с неправильно установленными часами.
Из-под пиджака вытащил какое-то устройство, похожее на пистолет. Прижал ствол к левому виску мэра и нажал на спусковой крючок.
Вместо пули устройство выстрелило иглой, которая пробила череп и вошла в мозг на заданную длину.
И мгновенно мэр перестал хвататься за расплющенные яйца, перестал жадно ловить ртом воздух. Глаза его широко раскрылись, словно у удивленного ребенка.
Химический состав, покрывавший иглу, ускорял свертываемость крови, поэтому из раны не вылилось ни капли.
У иглы была шляпка. Не плоская, а закругленная, напоминающая шляпку обойного гвоздя.
Круглая шляпка выглядела, как серебристое насекомое, прильнувшее к виску мэра. Игла служила зондом, в шляпке находилась электронная начинка, сложные наносхемы.
Незваный гость отвел ставшего покорным мэра к столу, выдвинул стул, приказал: «Садись».
Когда мэр сел, положив руки ладонями вверх на колени, незваный гость прошел к двери черного хода и открыл ее.
С крыльца в дом вошли женщина и девушка-подросток. Нэнси Поттер, сорока четырех лет, с начесанными светлыми волосами, и четырнадцатилетняя Ариэль. Двойники настоящих Нэнси и Ариэль – выращенные, запрограммированные и выпущенные в мир девятью днями ранее.
Нэнси тихонько закрыла дверь черного хода. Ариэль оглядела кухню, потом подняла глаза к потолку. Нэнси тоже посмотрела на потолок, а потом переглянулась с Ариэль.
Провожаемые взглядом двойника Эрскина Поттера, женщина и девушка вышли из кухни в коридор, к лестнице, ведущей на второй этаж. Ему нравилось, как грациозно и эффективно они двигались. Точно так же двигался бы он сам.
Он сел за стол напротив настоящего Эрскина Поттера, наставил на него пистолет и нажал на спусковой крючок. Устройство содержало только одну иглу. Второй выстрел являлся телеметрическим сигналом, который активировал электронику в головке иглы, начиная передачу информации в накопительный модуль в голове двойника.
И хотя незваный гость полностью контролировал происходящее на кухне, через его мозг проносились образы, выуженные из серого вещества мэра, потоки образов, в большинстве своем связанные и последовательные, частично разрозненные, касающиеся самых разных моментов его жизни.
Вместе с образами поступала информация: имена, фамилии, места, впечатления, обрывки разговоров, страхи и надежды. Он загружал в модуль воспоминания мэра со всеми свойственными им искажениями и разрывами.
По окончании этой сессии незваный гость вполне мог сойти за настоящего Эрскина Поттера даже среди его ближайших друзей. Он узнал бы всех, с кем когда-либо встречался Поттер, и смог бы подробно описать любую из их прошлых встреч.
Девяностоминутная сессия вызвала у него желание отлить. Он не мог сказать, почему так произошло, но желание было таким сильным, что он едва успел добраться до туалета на первом этаже, не обмочив штаны.
Когда новый – и облегчившийся – мэр вернулся на кухню, прежний все так же сидел у стола, его руки, ладонями вверх, лежали на коленях, на лице читалось изумление. Он не двигался, лишь губы непрерывно шевелились, произнося какие-то беззвучные слова.
Новый мэр помыл посуду, которую оставили в раковине, и разобрался с содержимым холодильника. Поставил всё, как положено, выбросил заплесневелый сыр и пинту сливок, срок использования которых истек уже десять дней назад.
Произошло это в 4:08:24. Его программа позволяла фиксировать время с точностью до секунды. При наличии встроенных в него тысячелетних часов все остальные часы и календари становились излишними.
Прежде чем он успел переставить часы на духовках, сверху вернулись новые Нэнси и Ариэль. За ними плелись настоящие Нэнси и Ариэль, босиком и в пижамах, маленькие серебряные скарабеи поблескивали на их левых висках.
Снаружи донесся шум приближающегося грузовика, прибывшего менее чем за минуту до назначенного срока.
Двойник настоящего мэра Поттера приказал ему: «Эрскин, поднимайся и выходи на заднее крыльцо».
Уже на крыльце, когда грузовой автофургон останавливался на подъездной дорожке, Эрскин поднял руку к виску и осторожно прикоснулся к закругленной головке иглы, которая сверкала, как драгоценный камень в свете фар. Но вытащить иглу он был не в силах.
В холоде ночи теплое дыхание становилось паром. У настоящих Поттеров пар выходил чаще, и его было больше в сравнении с теми, кто присвоил себе их жизни.
Дом располагался на заросшем лесом участке площадью в два акра. Сам участок – на окраине города. Никто из соседей не мог увидеть, как трое прежних обитателей дома уезжают навстречу их незавидной судьбе.
Двое коммунаров вышли из кабины и открыли задние дверцы фургона.
И пока новые Нэнси и Ариэль ждали на крыльце, новый мэр повел бывших Поттеров к заднему борту фургона.
– Залезайте.
В кузове вдоль обоих бортов тянулись скамьи. На правой сидели пятеро в пижамах и ночных рубашках, на левой – двое. Поттеры к ним и присоединились.
Как животные, парализованные страхом, все десятеро смотрели на нового мэра. Никто не кричал, никто не двигался без соответствующего приказа.
В кузове хватало места еще на десятерых. Водителю и его напарнику предстояли и другие остановки.
Как только Поттеры уселись, водитель закрыл и запер задние дверцы.
– За Коммуну.
– За Коммуну, – ответил новый Эрскин Поттер.
Он понятия не имел, куда отвезут тех, кто сейчас сидел в кузове, и как их убьют. Его это не интересовало. И не заботило. В этом мире они были лишними. И получали то, что заслуживали.
Глава 3
Для Карсон О’Коннор-Мэддисон и ее мужа Майкла Мэддисона – дочери копа, расследовавшего убийства, и сына инженера по технике безопасности – два прошлых года выдались очень уж насыщенными, с максимумом убийств и минимумом безопасности. Будучи детективами Управления полиции Нового Орлеана, они раскрыли, что Виктор Гелиос, горделивый миллиардер, сделавший деньги на биотехнологиях, на самом деле Виктор Франкенштейн, проживший двести сорок лет. Объединившись с двухсотлетним Девкалионом, который стремился убить своего создателя, Карсон и Майкл выжили в многочисленных схватках с Новыми людьми Виктора, став свидетелями ужасов, которые не шли ни в какое сравнение с галлюцинациями Эдгара По, накурившегося опиумом. Они преследовали и их преследовали, они стреляли и в них стреляли, и они поглощали горы вкуснейших блюд в таких замечательных заведениях, как «Чудесная еда». Карсон водила самые разные автомобили на очень высокой скорости, а Майкла так ни разу и не вырвало, хотя он постоянно клялся, что это сейчас произойдет, если она не сбросит скорость. Они уничтожили лабораторию Виктора, обратили его в бегство, отведали еще более вкусные блюда в «Акадиане», присутствовали при смерти Виктора, засвидетельствовали гибель всей его Новой расы. У них появилась собака, немецкая овчарка по имени Герцог, которую они спасли от монстров, и в их присутствии загадочный и невероятно талантливый Девкалион излечил тогда двенадцатилетнего брата Карсон, Арни, от аутизма. Придя к выводу, что пора начинать новую жизнь, они ушли со службы, поженились, переехали в Сан-Франциско и уже собрались открыть пончиковую. Но потом поняли, что им нужна работа, позволяющая носить оружие, а потому пончиковую открывать не стали, получили лицензии частных детективов, и очень скоро в Сан-Франциско появилось «Детективное агентство О’Коннор-Мэддисон». Они пережили трудные дни, научились пользоваться палочками вместо ножей и вилок, съели огромное количество отменно приготовленных китайских блюд, частенько говорили о том, какой была бы пончиковая, если бы они ее открыли, и родили девочку, которую Карсон хотела назвать Мэтти, в честь отважной девчонки из фильма «Истинная доблесть»[1]. Но Майкл настаивал, чтобы ее назвали Задирой или хотя бы Рубен, в честь Рубена Когберна по прозвищу Задира, персонажа этого же фильма, сыгранного Джоном Уэйном. В итоге они назвали дочь Скаут, в честь не менее отважной девочки из книги и фильма «Убить пересмешника».
За час до зари, за четыре недели до Хэллоуина, менее чем за два года до конца света[2], если верить страхам, нагнетаемым средствами массовой информации, Карсон и Майкл сидели в кабине малотоннажного грузовика, припаркованного в ряду точно таких же грузовиков на темной стоянке между двумя огромными складами неподалеку от порта. Они вели наблюдение в рамках расследования одного дела о промышленном шпионаже и говорили, среди прочего, о детских влажных салфетках.
– Они не слишком едкие, – не соглашалась с мужем Карсон. – Более того, они совсем не едкие.
– Я прочитал состав пропитки.
– Я тоже прочитала состав. Алоэ, ланолин, травяной экстракт…
– А из чего они делают этот экстракт? – спросил Майкл.
– Трава есть трава. Натуральный продукт. Травяные экстракты очищают. Не оставляя вредного налета.
– Так они говорят. Только не говорят, о каких травах идет речь. А раз они не говорят всю правду, живущий во мне коп чует ложь.
– Ради бога, Майк, ни одна компания не будет выпускать едкие, раздражающие кожу детские влажные салфетки.
– Откуда ты знаешь? Компания может принадлежать кому угодно. Ты знаешь, кому принадлежит эта компания?
– Я в достаточной степени уверена, что принадлежит она не Аль-Каиде.
– «В «достаточной степени» недостаточно, когда мы говорим о попке нашей маленькой девочки.
Карсон вздохнула. Майкл оставался душкой, но отцовство иногда вызывало в нем паранойю, которую ранее она не замечала.
– Послушай, сладенький, попка Скаут волнует меня никак не меньше, чем тебя, и меня вполне устраивают влажные салфетки.
– Пропитка содержит пищевую соду.
– Потому что пищевая сода устраняет запахи.
– Пищевая сода используется в огнетушителях.
– Хорошо. Мы можем не волноваться о том, что попка Скаут загорится.
– Пищевая сода, – повторил Майкл таким голосом, будто речь шла о яде гремучей змеи. – Думаю, мы должны использовать хлопчатобумажные тряпочки, воду и мыло.
Карсон отшатнулась в притворном ужасе.
– Мыло? Ты знаешь, что содержится в мыле?
– Мыло есть мыло.
– Прочитай все, что написано на упаковке, а потом говори мне о мыле.
– А что такого ужасного в мыле?
Карсон не знала, что может содержаться в мыле, но полагала, что, как минимум, полдюжины ингредиентов встревожат Майкла, а потому детские влажные салфетки покажутся ему куда как более приемлемыми.
– Просто прочитай все, написанное на упаковке… и даже не мечтай, что сможешь хоть раз спокойно уснуть после того, как прочтешь.
И тут на неосвещенной автомобильной стоянке появилась темная фигура.
Майкл наклонился к ветровому стеклу.
– Я знал, что именно здесь все и произойдет.
С сиденья между ними Карсон взяла фотоаппарат, оснащенный прибором ночного видения.
– Что ты видишь? – спросил Майкл.
– Это Бекманн, – ответила она, не отрывая глаза от видоискателя. – У него в руке «дипломат». Это обмен, все так.
– Идет кто-то еще, – указал Майкл. – Слева.
Карсон чуть повернулась в указанном направлении и увидела другого мужчину, который вышел из-за склада и направлялся к Бекманну.
– Это Чанг. С пакетом из магазина.
– На пакете есть логотип магазина?
– Какое это имеет значение? Это всего лишь емкость для переноса денег.
– Чанг хорошо одевается. Хочется знать, где он покупает одежду, – пояснил Майкл.
Увеличив масштаб изображения, Карсон сделала несколько снимков, комментируя то, что видит:
– Он говорит с Бекманном. Бекманн ставит на асфальт «дипломат». Чанг что-то достает из пакета.
– Засними пакет. Мы будем увеличивать изображение, пока не прочитаем название магазина. Эй… что там произошло?
– Чанг вытащил из пакета пистолет и застрелил Бекманна.
– Я такого не ожидал.
– Он только что выстрелил в него второй раз. Бекманн упал.
– Я не слышу выстрелов.
– Глушитель, – доложила Карсон.
– Что-то тут не так.
– Чанг приседает, чтобы выстрелить в третий раз, в голову.
– Что теперь?
– Ты знаешь что, – ответила Карсон, откладывая фотоаппарат.
– Это занятие не для отцов.
Карсон достала пистолет из плечевой кобуры.
– Это занятие и не для матерей. Но ребенку нужны новые туфельки.
За час до зари, за четыре недели до Хэллоуина, менее чем за два года до конца света[2], если верить страхам, нагнетаемым средствами массовой информации, Карсон и Майкл сидели в кабине малотоннажного грузовика, припаркованного в ряду точно таких же грузовиков на темной стоянке между двумя огромными складами неподалеку от порта. Они вели наблюдение в рамках расследования одного дела о промышленном шпионаже и говорили, среди прочего, о детских влажных салфетках.
– Они не слишком едкие, – не соглашалась с мужем Карсон. – Более того, они совсем не едкие.
– Я прочитал состав пропитки.
– Я тоже прочитала состав. Алоэ, ланолин, травяной экстракт…
– А из чего они делают этот экстракт? – спросил Майкл.
– Трава есть трава. Натуральный продукт. Травяные экстракты очищают. Не оставляя вредного налета.
– Так они говорят. Только не говорят, о каких травах идет речь. А раз они не говорят всю правду, живущий во мне коп чует ложь.
– Ради бога, Майк, ни одна компания не будет выпускать едкие, раздражающие кожу детские влажные салфетки.
– Откуда ты знаешь? Компания может принадлежать кому угодно. Ты знаешь, кому принадлежит эта компания?
– Я в достаточной степени уверена, что принадлежит она не Аль-Каиде.
– «В «достаточной степени» недостаточно, когда мы говорим о попке нашей маленькой девочки.
Карсон вздохнула. Майкл оставался душкой, но отцовство иногда вызывало в нем паранойю, которую ранее она не замечала.
– Послушай, сладенький, попка Скаут волнует меня никак не меньше, чем тебя, и меня вполне устраивают влажные салфетки.
– Пропитка содержит пищевую соду.
– Потому что пищевая сода устраняет запахи.
– Пищевая сода используется в огнетушителях.
– Хорошо. Мы можем не волноваться о том, что попка Скаут загорится.
– Пищевая сода, – повторил Майкл таким голосом, будто речь шла о яде гремучей змеи. – Думаю, мы должны использовать хлопчатобумажные тряпочки, воду и мыло.
Карсон отшатнулась в притворном ужасе.
– Мыло? Ты знаешь, что содержится в мыле?
– Мыло есть мыло.
– Прочитай все, что написано на упаковке, а потом говори мне о мыле.
– А что такого ужасного в мыле?
Карсон не знала, что может содержаться в мыле, но полагала, что, как минимум, полдюжины ингредиентов встревожат Майкла, а потому детские влажные салфетки покажутся ему куда как более приемлемыми.
– Просто прочитай все, написанное на упаковке… и даже не мечтай, что сможешь хоть раз спокойно уснуть после того, как прочтешь.
И тут на неосвещенной автомобильной стоянке появилась темная фигура.
Майкл наклонился к ветровому стеклу.
– Я знал, что именно здесь все и произойдет.
С сиденья между ними Карсон взяла фотоаппарат, оснащенный прибором ночного видения.
– Что ты видишь? – спросил Майкл.
– Это Бекманн, – ответила она, не отрывая глаза от видоискателя. – У него в руке «дипломат». Это обмен, все так.
– Идет кто-то еще, – указал Майкл. – Слева.
Карсон чуть повернулась в указанном направлении и увидела другого мужчину, который вышел из-за склада и направлялся к Бекманну.
– Это Чанг. С пакетом из магазина.
– На пакете есть логотип магазина?
– Какое это имеет значение? Это всего лишь емкость для переноса денег.
– Чанг хорошо одевается. Хочется знать, где он покупает одежду, – пояснил Майкл.
Увеличив масштаб изображения, Карсон сделала несколько снимков, комментируя то, что видит:
– Он говорит с Бекманном. Бекманн ставит на асфальт «дипломат». Чанг что-то достает из пакета.
– Засними пакет. Мы будем увеличивать изображение, пока не прочитаем название магазина. Эй… что там произошло?
– Чанг вытащил из пакета пистолет и застрелил Бекманна.
– Я такого не ожидал.
– Он только что выстрелил в него второй раз. Бекманн упал.
– Я не слышу выстрелов.
– Глушитель, – доложила Карсон.
– Что-то тут не так.
– Чанг приседает, чтобы выстрелить в третий раз, в голову.
– Что теперь?
– Ты знаешь что, – ответила Карсон, откладывая фотоаппарат.
– Это занятие не для отцов.
Карсон достала пистолет из плечевой кобуры.
– Это занятие и не для матерей. Но ребенку нужны новые туфельки.
Глава 4
Автофургон отбыл, увозя настоящих Эрскина, Нэнси и Ариэль навстречу их судьбе. Новые мэр Поттер, его эффективная жена и его сконцентрированная на главном дочь вернулись в дом.
Энергично, целенаправленно, по-деловому принялись за уборку кухни. Переставили содержимое шкафчиков, полок и кладовки так, чтобы отныне приготовление каждой трапезы занимало минимальное время.
Энергично, целенаправленно, по-деловому принялись за уборку кухни. Переставили содержимое шкафчиков, полок и кладовки так, чтобы отныне приготовление каждой трапезы занимало минимальное время.