Виктор Александрович Курочкин


На войне как на войне




   Незабвенному другу Ванюше Кошелкину посвящаю эту повесть.



   Двадцать четвертого декабря тысяча девятьсот сорок третьего года Первый Украинский фронт перешел в наступление. На участке Радомышль – Брусилов оборону немцев прорывала 3-я Гвардейская танковая армия. Первые три дня самоходный полк полковника Басова находился в резерве начальника артиллерии 6-го Гвардейского танкового корпуса.
   Самоходки закопались в лесу, куда они прибыли еще за два дня до начала наступления. Лес этот младший лейтенант Малешкин – командир СУ-85 – считал ни с чем не сравнимым убожеством. Немецкие летчики с артиллеристами так его обработали, что он просматривался на сквозь – и с боков, и сверху.
   Две ночи экипаж Сани Малешкина сидел под машиной в яме, около танковой печки. В яме было невыносимо жарко, и дым безжалостно выедал глаза. Огонь в печке надо было поддерживать все время. Таков был приказ командира полка.
   Последнюю ночь Саня не смыкал глаз до утра. Дежурство у печки он побоялся доверить даже заряжающему – ефрейтору Бянкину, самому опытному и толковому бойцу экипажа. Накануне в полку произошло ЧП. Экипаж Саниного приятеля лейтенанта Пашки Теленкова так усердно топил печку, что раскалил днище машины. Дюритовые соединения на трубопроводах обуглились и лопнули. Из мотора и баков вытекло все масло и горючее. Если бы полк не задержался в лесу еще на сутки по каким-то неизвестным Сане Малешкину причинам, Теленкову могли бы приписать умышленную порчу машины перед боем и отправить его в штрафную роту. Но Пашку пощадили. Впрочем, Пашка – парень действительно отчаянный, смелый, а самоходку вывел из строя потому, что уснул с экипажем и чуть сам не сгорел.
   Младший лейтенант Малешкин подогревал свою самоходку осторожно и все время беспокойно ощупывал днище под мотором. По мнению Сани, температура была в самый раз, чтоб мотор завелся в одну секунду и самоходка, выскочив из ямы, ринулась в бой.
   На войне младшему лейтенанту Малешкину пока что ужасно не везло. Вот уже полгода как он на фронте, а еще не выпустил по врагу ни одного снаряда. На своей самоходке Саня догонял немцев по пыльным дорогам Полтавщины вплоть до Днепра. И вот тут ему, казалось, улыбнулось счастье. Но увы! Оно только улыбнулось – не больше. Во время переправы на Буклинский плацдарм, когда Санина самоходка уже вскарабкалась на паром, немец, словно нарочно, пустил всего лишь один снаряд, и он плюхнулся у парома. Никто не пострадал, кроме Малешкина. Осколком снаряда, словно гигантским топором, обрубило у пушки конец ствола. Нелепейший случай! А не будь его, Саня переправился бы на ту сторону реки и наверняка стал бы героем. По крайней мере он так думал. Впрочем, кто знает, может, и стал бы. В приказе командующего фронтом значилось, что первый воин – пехотинец, танкист, артиллерист, – ставший ногой на правый берег Днепра, получает звание Героя Советского Союза. А ведь Санина машина переправлялась первой.
   Самоходку Малешкина стащили с парома и поволокли в тыл менять пушку. Ребята воевали, дрались за Киев, а он все это время сидел около пустого корпуса своей самоходки. За это Пашка Теленков присвоил ему звание «корпусного генерала». Оно так прилипло к Малешкину, что теперь редко кто называл его младшим лейтенантом.
   Очередного наступления Малешкин ждал с нетерпением и твердо был уверен, что в конце концов он покажет себя. Всю эту длинную декабрьскую ночь Саня подогревал машину, размышляя о своей злосчастной судьбе, думал о предстоящих боях и мечтал об ордене. У всех ребят в полку были ордена, у Пашки Теленкова – три. А у Малешкина – ни медали, ни значка.
   Под утро Саня чуть-чуть прикорнул и был разбужен зычным голосом комбата:
   – Командиры машин, ко мне!
   – Подымайся! Живо! – закричал Саня на свой экипаж, который вповалку спал на дне ямы.
   Командир четвертой батареи капитан Сергачев в белом полушубке, туго стянутом ремнями, нетерпеливо постегивал прутиком по голенищу хромового сапога.
   – Гвардии младший лейтенант Малешкин по вашему приказанию явился! – прокричал Саня, приложив к ушанке черную, как у трубочиста, руку.
   Сергачев не то с удивлением, не то с презрением посмотрел на Малешкина.
   – Шапку поправь, разгильдяй.
   Саня схватился обеими руками за шапку, повернул ее на сто восемьдесят градусов, перетащил с бока на живот пряжку ремня и, став по стойке «смирно», без страха ел глазами командира. Весь его вид говорил: «Смотри, комбат, какой я сегодня молодец, не только шапку, но и ремень поправил».
   Подбежал лейтенант Теленков и тоже доложил, что он явился.
   – Машина готова? – вместо приветствия спросил комбат.
   – Так точно, товарищ капитан! Всю ночь работали.
   – Скажи мне спасибо, а то бы наверняка тебя под трибунал закатали.
   Легко подпрыгивая, прибежал младший лейтенант Чегничка, стукнул каблуками и ловко вскинул к бровям руку. За ним не торопясь, развалисто подошел лейтенант Беззубцев и небрежно махнул рукой. Этого угрюмого, широкоплечего офицера на батарее побаивались и уважали. Он всем им годился в батьки, обладал невероятной силой и удивительным спокойствием. У Беззубцева была тяжелая нижняя челюсть, исковерканная осколком, квадратный нос и крохотные колкие глаза. Вздувшаяся на лбу синяя вена, словно веревка, стягивала его мысли. Вероятно, поэтому Беззубцева считали тугодумом.
   Сергачев внимательно осмотрел свой комсостав и, кривя тонкие губы, усмехнулся:
   – Ну и видик! От одного вашего вида немцы разбегутся куда попало.
   – Пусть разбегаются. Мы к ним не на блины собрались, – проворчал лейтенант Беззубцев.
   Малешкин, чтоб сгладить столь неучтивое отношение угрюмого Беззубцева к комбату, радостно воскликнул:
   – Вы б посмотрели, товарищ капитан, на моего механика-водителя. Вот это видик! Черт чертом. Словно его из пекла вытащили.
   Сергачев на столь важное замечание Малешкина не обратил внимания и приказал приготовить карту.
   – А у меня ее нет, – пожаловался Саня.
   – У тебя никогда ничего нет, – заметил комбат.
   – А я виноват, что мне ее не дали? – обиженно протянул Малешкин.
   Сергачев отлично знал, что Малешкину карты не досталось, и все же не упустил случая упрекнуть его в разгильдяйстве.
   – Отмечаем по карте маршрут движения. Младший лейтенант Малешкин, достаньте бумажку и записывайте…
   Саня схватился за сумку, которая болталась сбоку, и стал торопливо ее расстегивать. В сумке бумажки не оказалось. Вообще в ней ничего не было, кроме трех кружков печенья – остаток дополнительного пайка, который он вчера получил и вместе с экипажем в один присест уничтожил. Саня об этом знал и в сумку полез просто так, для отвода глаз комбата.
   Сергачев перечислял села, мимо которых они должны были ехать, и названия их были очень знакомые: все те же Каменки, Боярки, Городища, Барановки. А сколько их за полгода проехал на своей самоходке младший лейтенант Малешкин! Потом мысли Сани перекинулись на самого себя. Он с тоской размышлял о том, отчего ему так не везет в жизни. Все над ним насмехаются, подтрунивают, что ни случись в полку – все сразу почему-то вспоминают Малешкина. До чего дошло – карты ему не дали! Всем хватило, даже командиру автоматчиков, а командиру машины, основной боевой единицы в полку, не досталось. А зачем этому автоматчику карта? Ведь он со своим взводом только и делает, что штаб охраняет.
   Горестные размышления младшего лейтенанта Малешкина прервал голос комбата:
   – Вопросы будут?
   Саня вздрогнул и непроизвольно громко выпалил:
   – Вопросов нет. Все ясно, товарищ капитан.
   Пашка Теленков захохотал. Даже мрачный Беззубцев заулыбался, и хмурое лицо его стало необыкновенно ласковым и добродушным. Капитан Сергачев показал Малешкину кулак.
   – На подготовку и завтрак – двадцать минут.
   Когда Малешкин вернулся к своей самоходке, заряжающий с наводчиком сидели на верху машины под брезентом и курили. Они не обратили на своего командира никакого внимания. Это взорвало Саню.
   – Чего сидите? – закричал он. – Встать!
   Наводчик с заряжающим вылезли из-под брезента, неуклюже поднялись, переглянулись, пожали плечами.
   – А где Щербак?
   – На кухню пошел, – ответил наводчик.
   – За завтраком, – пояснил заряжающий.
   – Я вас не спрашиваю, ефрейтор Бянкин, зачем он пошел. Я спрашиваю, почему Щербак пошел, а не вы? – Саня передохнул. – Сколько раз запрещал отлучаться водителю с наводчиком. Почему не исполняются мои приказания?! – У Сани голос сорвался, и он последние слова просвистел фистулой.
   Сержант с ефрейтором опять переглянулись и, как показалось Сане, усмехнулись нарочито оскорбительно.
   – Сержант Домешек, прекратите корчить рожи и отвечайте на вопрос: почему не исполняются мои приказания?
   Сержант Домешек, тощий одесский еврей с выразительными печальными глазами, принял стойку «смирно». – Не могу знать, товарищ гвардии младший лейтенант.
   – Ефрейтор Бянкин, почему не выполняются мои приказания?
   – Почему? – Бянкин вздохнул, сдвинул шапку на лоб, со лба опять на затылок и, глядя на командира ясными, невинными глазами, пояснил: – Очень Гришка Щербак любит ходить на эту кухню.
   – Даже больше, чем старый еврей в синагогу, – добавил Домешек.
   От этого замечания у Сани не дрогнул ни один мускул, хотя кто знает, каких усилий ему это стоило. Он сердито посмотрел на своего наводчика.
   – Отставить шуточки, сержант, – и хотел было четким командирским голосом отдать приказ на выступление. Но командирский запал у него уже иссяк. Саня широко улыбнулся и радостно сообщил, что через двадцать минут полк выступает, что наконец-то они выберутся из этого проклятого леса. Однако наводчик с заряжающим не разделили Саниного восторга. Фронтовая жизнь научила их многому, и в первую очередь – не торопиться. Заряжающий с наводчиком стали сворачивать брезент. Появился Щербак с картонной коробкой, которую он держал перед собой обеими руками. Забыв про брезент, экипаж Малешкина наблюдал, как Щербак осторожно обходит упавшую сосну. Всех, конечно, интересовал не сам Щербак, а картонка. Поставив коробку у ног Сани, Щербак выпрямился, козырнул и, глупо улыбаясь, доложил:
   – Водку и энзе выдали, товарищ лейтенант. А чтоб два раза не ходить, я выпросил у чмошников коробку.
   Чмошниками солдаты называли хозяйственников. В переводе это слово не выдержит никакой цензуры.
   В коробке Щербак приволок два котелка супа, фляжку с водкой, хлеб, сухари, четыре куска сала, четыре банки свиной тушенки и кулек с сахаром. Саня, забыв про свое возмущение, искренне похвалил его за солдатскую смекалку, и экипаж здесь же, на несвернутом брезенте, сел завтракать. Выпили по сто граммов водки, закусили энзеновским салом, принялись за суп. У одного котелка пристроились наводчик с водителем, у другого – Саня с ефрейтором. Осип Бянкии почистил пальцем ложку и, навесив ее над котелком, ждал, когда командир приготовит свою. Но Саня, сколько ни шарил за голенищем, ложки там не находил. Не оказалось ее и в другом сапоге.
   – Черт знает куда она девалась, – пробормотал Малешкин, виновато посматривая на Бянкина. – Вчера, ты помнишь, была?
   – Наверное, под машиной в яме валяется, – заметил ефрейтор. – Слазить посмотреть?
   – Не надо. Я сам. Чего ты смотришь? Жри, – сердито приказал Малешкин и полез под машину.
   Минут десять Саня рылся в песке и наконец нашел свою ложку на гусенице под опорным катком. Саня крепко выругался и закричал:
   – Эй вы, черти, кто мою ложку под каток засунул?
   – Я, наверное, – отозвался Щербак.
   – Что же ты мне сразу не сказал?
   – Забыл…
   И прежняя злость на механика-водителя вспыхнула у Сани с еще большей силой.
   – Ты вечно все забываешь. – Саня выполз из-под самоходки и, держа ложку как пистолет, пошел на Щербака. – Я тебе запретил шляться на кухню. А ты опять забыл? Зачем потащился на кухню, а? Встать, разгильдяй, когда с тобой разговаривают!
   Щербак поднялся и, сгорбясь, опустив голову, стоял перед командиром.
   – Отвечай: почему пошел на кухню?
   – За завтраком.
   – А почему ты пошел?
   – А кому-то все равно надо было идти.
   – Не кому-то, а заряжающему! Я же приказывал!
   – Приказывал, – как эхо, повторил Щербак.
   – А почему же вы, Щербак, нарушаете мой приказ?
   – А Бянкин мне сказал: «Бери котелки и топай на кухню».
   – А кто здесь командир? Я или Бянкин? Отвечай мне, кто здесь командир, я или…
   – Конечно, вы, товарищ лейтенант. И полно вам ругаться. Рубайте суп, а то совсем холодный будет, – сказал ефрейтор и потянулся к банке с тушенкой.
   – Отставить тушенку, ефрейтор Бянкин. Разве вы не знаете, что это неприкосновенный запас! – прикрикнул Саня на заряжающего.
   Ефрейтор покидал с руки на руку банку и, вздохнув, бросил ее в коробку. Саня, довольный тем, что Бянкин, которого он, откровенно говоря, побаивался, беспрекословно выполнил его приказание, уже не так грозно смотрел на водителя, и голос его сразу подобрел. Он еще продолжал ругать Щербака, но гнев его теперь звучал как награда собственному самолюбию. Впрочем, ругать Щербака можно было сколько хочешь. Он никогда не возражал, да и не обижался. Он чем-то напоминал старую, задубелую клячу, которую сколько ни бей, сколько ни кричи, она не оглянется и не прибавит шагу.
   Бестолковый, неряшливый Щербак стоял, беспомощно опустив руки, и преданно смотрел на командира. Сане одновременно стало жалко водителя и стыдно за свой разнос. Но он не знал, как сменить гнев на милость. Малешкину хотелось сказать Щербаку что-нибудь доброе, теплое, но подходящих слов не находилось. И он сказал:
   – Ты бы хоть рожу помыл. А то ведь ужас на кого ты похож.
   Щербак понял, что командир выдохся, и охотно согласился после завтрака помыться. Малешкин, доказав, какой он строгий командир, спокойно уселся хлебать остывший суп. Наводчик с заряжающим переглянулись и, втянув головы в плечи, хихикнули. Экипаж давно раскусил своего командира: вспыльчив, горяч, но отходчив, а вообще мягкий, как лен, хоть веревки вей.
   Бянкин, видя, как командир вяло шевелит ложкой, заметил, что баланда сегодня жидковата. Саня, не чувствуя вкуса, утвердительно кивнул головой. Хотя суп был обычный – и наваристый, и довольно-таки густой, – Осип Бянкин руганул чмошников и, не спуская глаз с командира, вынул из коробки банку свиной тушенки. Подкинул ее, как мяч, поймал и поставил перед Саней. Домешек тоже взял банку и тоже ее подкинул.
   – Ни-ни, – замотал головой Саня.
   – Ну, товарищ лейтенант! – жалобно протянул Домешек.
   Когда экипаж с командиром жил в полном согласии и дружбе, то повышал его в звании и величал лейтенантом.
   – По уставу не положено, – сказал Саня.
   Бянкин вынул из кармана нож.
   – Лейтенант, неравно убьют, так зачем же добру пропадать.
   – А если не убьют, то на тетушкином аттестате проживем, – заявил Щербак.
   Саня помолчал, вздохнул и махнул рукой. Возражал он не потому, что был такой уж дотошный хранитель уставных норм, а просто потому, что был командир. И если бы заряжающий с наводчиком не проявили инициативы насчет тушенки, то он проявил бы ее сам.
   Позавтракав, экипаж закурил и, покурив, нехотя поднялся и стал готовить машину к маршу. Свернули брезент и накрыли им снарядные ящики, которые были штабелем сложены над мотором самоходки. По обеим сторонам машины и сзади, над трансмиссией, лежали толстые бревна, к которым были привязаны бочки с горючим и маслом. Самоходный полк в составе 6-го корпуса 3-й Гвардейской танковой армии после прорыва обороны немцев должен был выйти на оперативный простор. Об этом Малешкину не докладывали, но он сам догадывался, потому как машина его была загружена снарядами и горючим до отказа.
   Саня лично проверял крепление бочек и боеукладку. Все было в порядке. Малешкин спрыгнул с машины, критически осмотрел ходовую часть. Ему показалось, что с правой стороны гусеничная лента сильно провисла.
   – Гришка! – закричал Саня.
   – Чего?
   – Подтяни правый ленивец.
   – Ладно.
   Однако Щербак даже не пошевелился. Он сидел в машине и, не зная, что ему делать, тер пальцем стекло тахометра. Приказ командира донесся до него издалека, как эхо, он так же, как эхо, ответил: «Ладно». Механик-водитель не любил самоходку и боялся ее. Сокровенной мечтой Щербака было перебраться в ремонтную роту. Но перебраться туда не так-то просто, особенно когда сидишь за рычагами машины. «Вот было б счастье, если б фриц закатал болванку в моторный отсек: машине капут, и все живы».
   В передний люк просунулось злое лицо Малешкина.
   – Ты чего ж сидишь, обормот грязный! Я кому сказал подтянуть гусеницы? Ну, погоди, ты меня выведешь из терпения!
   Щербак заторопился, стал искать натяжной ключ, приговаривая:
   – Сейчас, сейчас, товарищ лейтенант, все будет в порядке.
   Поиски ключа продолжались долго, наконец ключ был найден заряжающим Осипом Бянкиным. Втроем они стали подтягивать ленивец, но ленивец не поддавался: он был натянут до отказа.
   – Надо выбрасывать трак, – заявил ефрейтор.
   – Надо, – нехотя согласился с ним Щербак.
   – Давайте выбрасывать. Бянкин, тащи паука с выколоткой, – приказал Саня.
   Бянкин нагнулся, прищурясь, осмотрел гусеницу, ударил по ней каблуком и решительно плюнул:
   – И так сойдет, лейтенант.
   – А если свалится?
   – Хрен свалится, – заявил Бянкин.
   Авторитет ефрейтора в экипаже был непоколебим. Малешкин облегченно вздохнул. Выбрасывать траки – грязная и утомительная работа. А Саня с минуты на минуту ждал команду: «Заводи».
   – Щербак, у тебя все готово? – отрывисто спросил Саня. Щербак козырнул:
   – Так точно, товарищ лейтенант.
   – У тебя, Бянкин?
   Заряжающий пожал плечами:
   – Мои снаряды всегда готовы.
   – Домешек? Где наводчик?
   Саня оглянулся. Домешек стоял сзади. Вид его испугал Саню. Вернее, он не увидел самого Домешека. Он увидел длинный белый, как у грача, нос и огромные белки, которые, казалось, вот-вот вывалятся из глазниц. Домешек протянул Сане руку:
   – Вот…
   – Что это? – спросил Саня.
   – Чека… от гранаты.
   Саня ничего не понимал, не понимали и Щербак с ефрейтором. Но всем вдруг стало страшно.
   – Я проверял в сумках гранаты и не знаю как… вытащил чеку. – Домешек хотел улыбнуться, но вместо улыбки лицо его задрожало и сморщилось.
   У Малешкина обмякли ноги, и все вокруг стало нереально маленьким и серым.
   – Граната без чеки в сумке? – спросил ефрейтор.
   Домешек кивнул и, схватившись за голову, сел прямо в снег.
   – Почему же она не взорвалась? – вслух подумал Саня.
   – Наверное, трубку взрывателя прижало. А то б она рванула. – И Бянкин зябко поежился.
   – Что же теперь делать-то?
   Саня по очереди посмотрел на своих ребят. Домешек сидел на снегу и тупо разглядывал ладонь, на которой лежала чека. Щербак, уставясь на самоходку, размазывал по лицу грязь. Ефрейтор Бянкин сворачивал цигарку и никак не мог свернуть: то просыпался табак, то рвалась бумага.
   Малешкина сковал ужас. Его самоходка, родной дом, превратилась в огромную глыбу взрывчатки. Малейший толчок – капсуль-детонатор срабатывает, и… Саня закрыл глаза и увидел огромный взрыв, а на месте машины – черную яму. Он невольно попятился.
   – Дела так дела, – протянул Бянкин; ему все-таки удалось свернуть папироску и закурить.
   Малешкин взглянул на ефрейтора, который жадно глотал дым, и протянул руку. Бянкин отдал ему окурок. Саня затянулся, обжег губы и опять рассеянно спросил:
   – Что же делать-то теперь, а? Если взорвется машина, нам всем… – и не договорил.
   Впрочем, все поняли и молчали. И в этом молчании младший лейтенант Малешкин почувствовал, что теперь все зависит от него. Он командир, он за все в ответе. Саня закрыл ладонью глаза, стиснул зубы.
   – Сержант Домешек, вы сейчас пойдете в машину и достанете ту гранату. Понятно?
   Домешек скорее удивленно, чем испуганно посмотрел на командира, словно спрашивая: «Ты что, шутишь, лейтенант?» – и наконец понял, что это не шутка, а приказ.
   Он поднялся, опустил руки и тихо по складам проговорил:
   – Есть достать гранату.
   С минуту он стоял, повесив руки и опустив голову, потом поднял ее, горько усмехнулся и пошел к машине. Когда он уже занес ногу на гусеницу, Малешкина обожгла мысль: если Домешек погибнет, ему тоже не жить. «Так зачем же и ему? Уж лучше один я». И Саня тихо позвал:
   – Мишка.
   Домешек через плечо посмотрел на командира.
   – Вернись.
   – Зачем?
   – Назад! – грубо оборвал его Саня.
   Домешек пожал плечами и вернулся.
   – Я сам… Понимаешь, я сам. – Саня отвернулся от наводчика, посмотрел на корявую сосну с перебитой макушкой. – В какой сумке она?
   – С левой стороны.
   – Какая она?
   – Не знаю, лейтенант. Я ее не видел. Когда я увидал в руке чеку, все забыл, ничего не помню, словно по затылку бревном ахнули…
   – Значит, в левой?
   – Кажется, в левой.
   – «Кажется», «кажется»! Должен точно знать, – взорвался ефрейтор. – Лейтенант, давай я ее достану?
   – Нет… Я сам.
   – Разрешите. Для меня эти гранаты раз плюнуть.
   – Ефрейтор! – И Малешкин так посмотрел на заряжающего, что у того сразу отпала охота настаивать. Бянкин посоветовал лейтенанту снять фуфайку.
   – Без нее удобнее, – сказал он.
   Саня стащил фуфайку, бросил ее на снег, потом снял шапку и тоже швырнул, подошел к машине, вскочил на нее и взглянул в открытый люк. Оттуда на него дохнуло холодом. Он оглянулся на ребят, хотел улыбнуться, помахать им рукой, сказать что-нибудь доброе, но улыбки не получилось, рука не поднялась, и сказал он то, что надо было сказать:
   – Отойдите от машины подальше. А то взорвется, и вам будет хана. – Последних слов Саня не хотел произносить, они сами неожиданно соскочили с его губ, и Малешкнн почувствовал, что он немеет от страха. – Господи, помоги! – прошептал гвардии младший лейтенант Малешкин и спустил ноги в люк, как в могилу.
   Саня не помнил, как он разыскал гранату, как осторожно и цепко ухватил ее за взрыватель и вынул из сумки.
   Когда Саня вылез из машины и вытер с лица пот, который был холоднее родниковой воды, он опять увидел мир, огромный и прекрасный, хотя над лесом висело сырое, тяжелое декабрьское небо. Саня поднял вверх гранату и закричал:
   – Ребята! Вот она!
   Ребята подошли и боязливо покосились на гранату, которую Малешкин так сжал, что побелели пальцы.
   – Забрось ее вон туда, в кусты, – посоветовал Домешек.
   Но Саня категорически отверг это разумное предложение, сказав, что на взрыв сбегутся и опять припишут батарее ЧП.
   – Вставить на место чеку. Вот и все, – сказал Бянкин, – Мишка, давай чеку. – Ефрейтор подул на чеку, обтер об ватник и подступил к командиру.
   – Где там дырка?
   Малешкин протянул заряжающему руку с гранатой.
   – Что же ты зажал дырку? Раздвинь пальцы!
   – Не могу. – Саня спрятал гранату за спину.
   – Почему? – удивился ефрейтор.
   – Боюсь.
   Бянкин попытался отобрать у Малешкина гранату.
   – Ладно, черт с тобой. Держи крепче взрыватель.
   – А ты что будешь делать? – испуганно спросил Саня.
   – Ничего. Держи.
   Саня не успел сообразить, в чем дело, как Бянкин отвернул от взрывателя гранату.
   – А теперь бросай взрыватель.
   – Куда?
   – В снег. Да чего ты боишься?
   Саня бросил. Взрыватель, описав дугу, упал в снег. Все ждали взрыва, а его не было.
   – Что за хреновина? – удивленно протянул Домешек.
   Бянкин поднял взрыватель, подергал трубку.
   – Брак!
   Заряжающий с наводчиком принялись дико хохотать, к ним присоединился и Щербак.
   Домешек схватил Малешкина за руку:
   – Я по этому поводу расскажу анекдот…
   Анекдота наводчик рассказать не успел: появился комбат и приказал выводить машину на дорогу.
   На другом конце леса, как молотилка, застрекотала самоходка, к ней присоединилась вторая. «Первая батарея уже заводит», – догадался Малешкин и стал торопливо натягивать фуфайку. Затрещал и защелкал мотор командирской машины, и в ту же секунду за кустами взвизгнул стартер и, как пушка, захлопала самоходка Пашки Теленкова. Справа с надрывным воем выползала из ямы машина Чегнички. Сам он пятился перед ней, махал руками, грозил кулаком и показывал пальцем то на одну, то на другую, гусеницу. Теперь весь лес стрекотал, трещал, хлопал, выл… Сизый вонючий дым по стволам искалеченных сосен пополз к такому же сизому сырому небу, смешался с ним, и ничего не стало видно.
   Саня, прикрывая лицо руками, стоял перед люком механика-водителя и ждал, когда тот запустит мотор. Стартер визжал, выл, как сирена, а мотор не заводился. Саня в конце концов не выдержал, подскочил к люку.
   – Почему не заводится, а? Ты что, меня угробить хочешь?!
   – Аккумуляторы сели, – ответил Щербак.
   – Отчего ж они сели? Вчера заводили, а сегодня сели?
   – Потому что вы всю ночь рацию гоняли! – закричал Щербак.
   Саня опешил. Такого он от Щербака не ожидал. Малешкина затрясло от обиды.
   – Ты чего валишь с больной головы… Не подготовил машину, а теперь валишь. Ну погоди, я с тобой разберусь, – зловеще прошипел Малешкин.
   – Не очень-то, лейтенант, разоряйтесь! А что вы все время музыку слушаете – факт, и никуда не попрешь, – заявил механик.
   Действительно, против этого факта переть было некуда. Радио он любил и частенько часа по два гонял рацию, хотя знал, что от этого аккумуляторы разряжаются. Саня с тоской посмотрел в глаза механика-водителя. Они от гнева округлились и пожелтели, стали как медные пуговицы.