Квин Лев. Ржавый капкан на зеленом поле

   — Как хорошо вы говорите по-русски! — Мне нужно было выиграть время, чтобы оценить обстановку. — Откуда?
   — От верблюда, — прозвучало уж совсем неожиданно. — Извините меня, — снова застенчиво улыбнулся Гербигер, — но трудно было удержаться от соблазна… Дело в том, что я довольно долго жил в вашей стране. С тридцать девятого по сорок седьмой. Восемь лет. Весьма значительный срок, не правда ли? Не желаете ли знать, где именно?
   — Если не секрет.
   — В отличие от некоторых господ, с которыми вам предстоит сегодня встретиться, у меня нет решительно никаких секретов, — сказал Гербигер довольно загадочно. — В Москве. И в Свердловске. И в Сибири.
   — Вот как, и в Сибири тоже?
   — Да, в Новосибирске, во время войны. Я работал там в театре. Бутафором. Не смейтесь, пожалуйста, я и это умею. А после войны стал проситься обратно к себе в Вену. Я был вынужден покинуть Вену при владычестве Гитлера, у меня здесь никого не осталось, ни одного даже дальнего родственника. И потянуло! Зачем? Для чего? Кому я тут нужен?
   Кончики его век покраснели. Голубые глаза наполнились влагой. Он отвернулся, узкие плечи вздрогнули и обмякли. Я поторопился налить воды из графина.
   — Ничего, ничего, не извольте беспокоиться, товарищ Ванаг! — Он мягко отвел мою руку со стаканом. — Надеюсь, вы разрешите называть вас товарищем? Я ведь, собственно, не имею на это права. В компартии я не состою, советским гражданином не являюсь… Да, да, товарищ Ванаг, Вена, к превеликому нашему сожалению, перестала быть безопасным местом — я опять возвращаюсь к давешнему разговору. Даже «Восток — Запад». Вы ведь как раз туда собираетесь.
   То ли он зачем-то нагонял на меня страху, то ли сам был напуган до смерти.
   — Должен ли я вас понимать так, что меня там могут убить? Или похитить?
   — Напрасно изволите шутить, товарищ Ванаг. Если бы вы знали хотя бы частицу того, что ведомо мне… Я знаю по крайней мере двоих господ… — Словно сомневаясь, пойму ли я, он показал для убедительности два пальца. — Вы, разумеется, осведомлены о некоей организации с аббревиатурным названием ЦРУ?.. Так вот, эти двое — ее сотрудники. Ужасно! Ужасно! — снова запричитал он. — Конечно, доказать я ничего не могу, но почти стопроцентная гарантия.
   — Однако вы неплохо осведомлены.
   — Как же! Я ведь сам состою у них на службе.
   — В ЦРУ?
   Кроткие глаза испуганно расширились, потом он рассмеялся, тихо, почти неслышно.
   — В научном обществе «Восток — Запад». Ученым библиотекарем, всего-навсего… Не буду скрывать: в начальный период моей работы одним из тех двоих была произведена слегка замаскированная попытка подобраться ко мне. Но вскоре он понял, что совершает ошибку. Нужна исключительная способность к воображению, чтобы представить меня в качестве шпиона. — Гербигер снова беззвучно рассмеялся. — А вот для научного общества я вполне полезен. И не одними только своими скромными познаниями в библиотечном деле, хотя и как служащий я почти идеален: даже законными вакациями пренебрегаю — к чему мне, одинокому, отдых? Другое вполне важное обстоятельство. Общество носит название «Восток — Запад», а у них представлен почти один только Запад. Франция, Англия, США… Мало, чрезвычайно мало людей, знающих Восток. Вот тут профессор Гербигер очень и очень к месту, не правда ли? Жил в Советском Союзе, знает в какой-то мере язык, лоялен к русским, даже глубоко симпатизирует им… Коротко говоря, профессор Гербигер — это как бы лицо общества, обращенное на Восток. О-о, если бы только у вас нашлось желание и время, как много я мог бы поведать вам о нашем двуликом Янусе!
   Он явно напрашивался на встречу со мной. Не заметить этого, промолчать было бы бестактно, и я сказал:
   — Послушаю с большим удовольствием. Вижу, вы многое повидали в своей жизни.
   — Благодарю! — он обрадованно схватил мою руку, пожал крепко. — Вы верите мне?
   — Почему же я должен вам не верить?
   — Только, пожалуйста, пожалуйста, не говорите никому о нашем разговоре! И Вальтеру тоже, да? Нет-нет, он очень хороший человек, но у него так много знакомых… И еще одна просьба. Когда будете в нашем обществе, меня, возможно, вам представят. Пожалуйста, не подавайте виду, что вы меня уже знаете; Вальтера я тоже предупредил. Ничего особенного, просто тот человек за мной присматривает и следствием могут явиться небольшие неприятности. Зачем они, не так ли? Я вас разыщу потом, если не возражаете. Вальтер говорил мне, что вы на квартире Шимонеков. Я позвоню, их телефон наверняка есть в справочнике, и мы условимся о встрече. Хорошо? И на лекцию вашу я явлюсь всенепременнейше. Но прошу: будьте осторожны, очень осторожны!
   На какое-то мгновение у меня возникло желание предупредить его, чтобы не звонил: уж если там установлен телеобъектив, то и телефон наверняка прослушивается. Но все-таки я промолчал. Как объяснить, что у меня возникло такое подозрение? Сказать ему про глазок в стене?
   Гербигер ушел, так и не дождавшись Вальтера. Что-то уж слишком долго выражал ему сочувствие по поводу критической статьи в газете директор библиотеки!
   Он вернулся лишь в половине одиннадцатого.
   — Не беспокойся, Арвид, у нас еще уйма времени. Тут всего каких-нибудь десять минут езды.
   — Что твой шеф?
   — А! Старый осел! Он хочет, видите ли, сам написать другую рецензию, хвалебную. А у него такая научная репутация — пусть уж лучше кто-нибудь поругает. Еле отговорил… Что так смотришь? Думаешь, я расстроен? Ничуть! Наоборот! Критика всегда вызывает интерес. Некоторые тут у нас специально заказывают ругательные статьи своим добрым знакомым. А то и платят.
   Он снял ослепительно белый халат, который всегда носил на работе, аккуратно расправил и повесил в шкаф на плечики, сняв с них предварительно пиджак.
   Даже в самую жару Вальтер не позволял себе появляться на людях без пиджака. Давным-давно уже минуло то время, когда он носился по Вене на стареньком тарахтящем мотоцикле в коротких замшевых штанах на помочах, аккуратно пристроив к заднему сиденью тощий портфель с очередным книжным обозрением для нашей газеты.
   Машину Вальтер водил виртуозно. Ехал вроде бы и не быстро, но с тонким расчетом, всегда оказываясь возле светофора именно в тот миг, когда загорался зеленый и он мог на скорости обойти скопление автомобилей. На поворотах всегда притормаживал и вежливо пропускал пешеходов, даже если имел преимущество перед ними. И все равно каким-то непостижимым образом оказывался впереди всех лихачей, которые проскакивали, распугивая народ, раньше него.
   За рулем Вальтер разговаривал редко, лишь односложно отвечая на вопросы. Но тут спросил меня сам:
   — Как тебе Гербигер?
   — Еще не разобрался. Во всяком случае, интересно.
   — Странный человек. Всего боится, от всего бежит… Русским он действительно владеет? Или только хвастает?
   — Очень прилично.
   Я не сказал Вальтеру об архаизмах. Слишком долго объяснять. Да и не к чему.
   — Судьба у него — не позавидуешь. — Вальтер коротко посигналил неосторожному босоногому юнцу в джинсах. — Он тебе не сказал, что сидел при всех режимах?
   — Нет.
   — Его посадил наш Дольфус, потом одержимый Адольф. Потом он бежал в Польшу, там тоже посадили. Освободили Советы. А затем он и при Советах сел: заподозрили его в преступной связи с немцами. Ненадолго, правда. Перед самой войной выпустили… Жалкий человек. Ни семьи, ни родных — никого! Была близкая женщина, такая же одинокая, как он. Погибла недавно в автомобильной катастрофе. Он чуть не помешался… Ну, вот мы и на месте.
   Он замедлил ход, отыскивая свободное место для стоянки. В центре Вены это было не так-то просто. Иной раз приходилось дважды, а то и трижды объезжать квартал, чтобы хоть куда-нибудь втиснуться.
   На этот раз нам повезло. От тротуара отчалила какая-то дипломатическая каравелла с цветным флажком на радиаторе, и Вальтер ловко всадил свою верткую «шкоду» на освободившееся место, перед самым носом целившего сюда же черного «мерседеса» с шикарными сиденьями из красной кожи.
   — Зевать не надо! — заключил он весело, поворачивая замок в дверце машины.
   Из «мерседеса» не отозвались.
   Научное общество «Восток — Запад» размещалось, как и библиотека Вальтера, в великокняжеском дворце. Только не в парадных апартаментах, предназначенных для пышных приемов и балов, а в жилых помещениях бывших его владельцев, маленьких неудобных комнатах вдоль длинного коридора на самом верхнем, не видимом с улицы за шикарной колоннадой, этаже здания. До появления системы центрального отопления эти не очень-то уютные комнатенки имели одно решающее преимущество перед роскошными залами нижних этажей: их можно было натопить.
   Нас встретил ответственный работник общества, черноволосый, смуглый, широкоплечий атлет с короткой фамилией Кен.
   — О, как я рад! — рука у него была словно из стали. — Мне столько приходилось слышать о трудах господина профессора!
   Вряд ли он прежде слышал даже мою фамилию. Но правила хорошего тона предписывали максимальную любезность по отношению к гостю.
   — Президент нашего общества болен, но сегодня как раз зашел ненадолго на работу и выразил желание лично встретиться с вами… По секрету сказать, болезнь его намного серьезнее, чем он сам предполагает, — без видимой причины вдруг разоткровенничался Кен. — Да, по всей вероятности, у нас скоро откроется вакансия… Жаль, очень жаль! — торопливо, словно спохватившись, добавил он.
   Предупредительно распахивая двери, Кен провел нас с Вальтером в светлый душный кабинет в углу здания.
   — Господин президент, наш русский гость!
   В отличие от Кена председатель правления общества или президент, величественный старик с коротким седым бобриком, географ с мировым именем, не стал делать вид, что ему знакомы мои работы.
   — Мы с вами трудимся в далеко отстоящих друг от друга отраслях науки, — тактично пояснил он, мягко улыбаясь при этом. — Но я искренне рад знакомству, поверьте. И лекция ваша тоже придется как нельзя более кстати. К сожалению, мы пока очень мало преуспели в связях с гуманитарными науками социалистических стран… Господин Кен, надеюсь, все организовано должным образом? — Он нажал кнопку вентилятора, подставил розовое лицо под освежающую струю. — Извините, пожалуйста, последнее время я не очень здоров и плохо переношу жару.
   — О, да-да! Все готово! — засуетился Кен, быстро потирая руки, словно в предвкушении какого-то счастливого события. — Лекцию, господин президент, мы намерены провести в малом зале старой резиденции…
   — Но ведь там, насколько я помню, всего мест двести.
   — Что поделать, господин президент. Слишком сильная жара, на большой приток слушателей, к сожалению, рассчитывать не приходится. Люди стремятся за город, к воде.
   — Верно, — кивнул Вальтер. — Даже наша библиотека пустует. А зал резиденции я знаю. Он хоть и невелик, но очень уютен, и это дает свои преимущества. Профессору Ванагу будет там нетрудно наладить контакт с аудиторией.
   — Ну вот! — Кен не переставал радостно потирать руки. — Теперь о времени. Может быть, послезавтра? Оповестить мы успеем. Пресса, радио, телевидение.
   — Нет, послезавтра не годится, — к моему удивлению, возразил Вальтер. — Господин Ванаг отправляется в небольшое путешествие по Австрии. — Он, улыбаясь, повернулся ко мне: — Мой маленький сюрприз тебе и Инге. Мы еще поговорим об этом… Так что лекцию придется провести после возвращения в Вену. Я думаю, лучше всего во вторник. Если, разумеется, со стороны господ из общества не будет возражений.
   — Возражения? — Кен с преданным выжиданием уставился на своего шефа.
   — Ну разумеется, нет! — Президент общества так и не отрывал лица от воздушной струи; он, по-видимому, действительно очень страдал от жары. — Как удобно гостю, так удобно и нам.
   Уточнили тему лекции, ее продолжительность. Попрощались с президентом, и Кен повел нас знакомиться со штатными работниками. Я переходил из комнаты в комнату, пожимал руки, выслушивал любезности. Кен, не жалея красок, расписывал научные достижения общества. По его уверениям, в этой дюжине комнатушек творилось нечто грандиозное — работа таких масштабов была не под силу не то что сравнительно маломощной любительской организации, но даже и солидному исследовательскому институту на государственном бюджете.
   Входя в раж, Кен совершенно упустил из виду, что перед ним как-никак люди, имеющие отношение к науке. Вальтер явно забавлялся, хитро улыбаясь, но все-таки помалкивая. Мне же в конце концов надоело пребывать в роли этакого легковерного губошлепа:
   — Итак, насколько я понял, вы охватываете решительно все аспекты отношений между регионами. Географические, культурные, экономические…
   — Этнографические, — продолжая ехидно улыбаться, вставил Вальтер.
   — Кроме политических! — торопливо сообщил Кен, потирая руки. — Политикой мы не занимаемся. Мы ученые.
   Сам-то он с его могучим торсом профессионального борца не очень походил на мужа науки.
   Провел он меня и в библиотеку, которая помещалась в мансарде, этажом выше. Здесь было просторно и на удивление прохладно: в помещении приглушенно гудел мощный кондиционер.
   — А это господин Гербигер! — представил Кен библиотекаря и добавил с такой гордостью, словно демонстрировал редкий экземпляр малоизвестного животного: — Он у нас говорит по-русски. Скажите что-нибудь по-русски господину Ванагу! — скорее приказал, чем попросил он библиотекаря, из чего вытекало, что тому здесь приходится не сладко.
   — Здравствуйте! — покорно изрек Гербигер и поклонился. — Мы все весьма рады приветствовать вас в стенах нашего общества.
   В его робких голубых глазах я прочитал немую мольбу.
   — Здравствуйте. Рад познакомиться с вами.
   — Теперь дальше, — заторопил меня Кен, продолжая потирать руки. — Следующий отдел — редакционно-издательский. Там мы познакомим вас с нашими издательскими планами и вручим памятный подарок.
   Памятным подарком оказался брелок с эмблемой общества, к которому Кен тут же собственноручно прикрепил мои ключи от квартиры.
   — Нам будет приятно сознавать, что он всегда с вами.
   Кроме брелока, мне вручили еще кучу всяких красочных брошюр и проспектов. Часть этого добра помог нести Вальтер. Другую же кипу, несмотря на все мои протесты, взял Кен, который проводил нас до самой машины:
   — Нет, нет, господин Ванаг, позвольте, разве можно затруднять гостя!
   Мы отъехали, чудом не задев переднее крыло втиснувшегося все-таки рядом с нами «мерседеса».
   Кен улыбался, кивал вслед головой и радостно потирал руки.
   — Он что, тоже ученый? — спросил я Вальтера.
   — Кто?.. Кен? — Он от души расхохотался. — Какой там ученый! Обычный делец, если не хуже. Про него ходят всякие слухи.
   — Почему же, в таком случае, нельзя было обойтись без него?
   — Ну, во-первых, он работник общества, а «Восток — Запад» — это стоящая марка. Во-вторых, Кен деловой человек, толковый организатор — наша библиотека уже не раз прибегала к его услугам, и, скажу тебе, небезуспешно. В-третьих, нам, в конце концов, важна сама лекция. Это главное. А слухи есть слухи, в нынешнее бурное время от них не уберегся бы даже святой. Хотя Кен, конечно, далеко не святой, — добавил он со смешком.
   У площади Шварценберга, где в виде строгой полукруглой колоннады установлен памятник нашим воинам, павшим в боях за освобождение Вены, Вальтер свернул с Ринга вправо, в сторону, противоположную своей библиотеке.
   Я оглянулся с удивлением:
   — Куда мы едем?
   — Обеденное время. Вообще-то говоря, я рассчитывал на обед в «Востоке — Западе», но они что-то пожадничали. Ничего, тут поблизости есть одна приличная забегаловка. Дешево и вкусно. Сегодня ты мой гость, разумеется, — счел нужным уточнить Вальтер, и я почему-то сразу вспомнил о его запиской книжечке, которая так возмущала Ингу.
   За обедом на вольном воздухе, в маленьком тенистом дворике, зажатом со всех сторон серокаменными громадами, Вальтер рассказал мне о своем сюрпризе. В отделе печати у него есть знакомый чиновник, очень ему обязанный. Какие-то у него возникли осложнения по службе, ему грозило увольнение. Но Вальтер, используя личные связи в высоких сферах, сумел все уладить. Однако оставил чиновника у себя на крючке, и тот время от времени оказывает ему всяческие услуги.
   — Так, по мелочам! — Вальтер мерно разжевывал свое мясное филе. — Устроить бесплатный номер в гостинице, организовать поездку по линии отдела печати — у них там куча средств на представительство. Словом, вы с Ингой пройдете по высокому классу.
   — Но ведь я не журналист и в периодической печати выступаю довольно редко.
   — Зато у тебя десятки научных публикаций и книг… Итак, ты едешь в Зальцбург и Инсбрук, да еще в качестве гостя отдела печати. Доволен?
   Свозить меня на своей машине в старинный Зальцбург Вальтер обещал еще в прошлый раз. Однако помешала его сильная занятость на работе. Тем не менее в письмах он снова обещал непременно провезти меня по Австрии. Сейчас он тоже не свободен: Вальтер страстный лыжник, и свой отпуск плюс всякие отгулы приурочивает к поздней осени — началу «белого сезона». И вот нашел, оказывается, возможность! Изобретательно, ничего не скажешь: и волки сыты, и овцы целы.
   Смущала лишь некоторая неопределенность положения. Все-таки отдел печати. Меня будут принимать за журналиста, затевать беседы о прессе…
   — Ты напрасно щепетильничаешь, — убеждал Вальтер. — В Австрии нет резких разграничений между журналистикой и наукой. Печатаешься — значит, журналист или писатель. Кстати, они знают, что ты историк, я уже им сказал. Так что спросят — рассказывай о своей научной работе сколько душе угодно, всем будет интересно. А в субботу вечером мы с Эллен тоже прикатим в Инсбрук, это я тебе обещаю твердо. Обратно в Вену поедем вместе… Ну что ты такой узколобый! Не хочешь думать о себе, подумай об Инге.
   Зальцбург — город всемирно известных музыкальных фестивалей. Инсбрук — место зимних олимпиад… Инга меня загрызет.
   Да и самому интересно. После войны эти города находились в зоне оккупации западных союзников, и для нас из-за начавшейся холодной войны доступ туда был наглухо закрыт.
   — Ну хорошо, предположим, я соглашусь. Как же тогда все оформить?
   Вальтер неторопливо, маленькими глотками, смакуя, пил холодную, со льда, «коку».
   — Уже все оформлено; я предвидел, что ты согласишься. Зайдешь завтра к Штольцу, представишься и заберешь программу и железнодорожные билеты. Главное — билеты. У нас это целое состояние — железнодорожные билеты и гостиницы. Или ты предпочитаешь всю свою австрийскую поездку просидеть в гнезде у Шимонеков? — Он хитро прищурил глаз.
   — Ну уж нет! По правде сказать, в их шикарном гнездышке немножко душновато. Кстати, а кто они такие? — спросил я, поскольку подвернулся удобный случай.
   — Он тоже библиотекарь — разве я тебе не говорил? Конечно, рангом пониже по сравнению со мной. Не все же у нас такие ученые, как господин Редлих! — рассмеялся Вальтер. — Ну, а она… Вообще-то она служит в довольно скромной фармацевтической фирме, да и должность не ахти. Но в ней есть нечто… Сплошные загадки! Начну хотя бы с того, что она индонезийка — не правда ли, экзотично? А продолжу вот чем — смотри только со стула не упади! — Он пригнулся к самому моему уху: — Строго между нами, даже Эллен не должна знать: мадам Шимонек очень заинтересовала некие полицейские чины.
   — Полицейские? — Я и в самом деле удивился.
   — Наркотики, — произнес Вальтер тихо, одними губами, и тут же резко вскинул руки ладонями наружу: — Не знаю, не знаю, не знаю! Они живут на широкую ногу, люди завидуют; может быть, просто-напросто болтовня…
   Вот оно что — наркотики… Что ж, этим вполне можно объяснить такой необычный интерес к нашей венской обители.
   Значит, все-таки не я, а Шимонеки…
   — Мне пора! — заспешил Вальтер, взглянув на часы. — Еду через центр, могу тебя подбросить… Ахмед!
   Он рассчитался с подбежавшим официантом-турком, дав ему несколько шиллингов на чай.
   Домой мне было рано. Мы условились с Ингой встретиться в два. Я решил пройтись по нашим с Верой старым местам и посмотреть заодно, существует ли еще тот крохотный филателистический магазинчик, с дряхленьким хозяином которого мы были добрыми приятелями. В отличие от многих других владельцев подобных магазинов, типичных стяжателей и спекулянтов, он был настоящим коллекционером, знал и ценил марки и получал радость, когда удавалось помочь какой-нибудь редкой маркой такому же одержимому собирателю, как и он сам.
   Я как-то забрел в его лавчонку в поисках нужного мне знака почтовой оплаты старой Латвии. Неожиданно выяснилось, что он, как и я, коллекционирует эту, в общем-то, не слишком популярную среди австрийских филателистов страну. Общий интерес нас сблизил. Старичок оказался очень милым знающим человеком, я ему тоже понравился. Магазин был в двух шагах от нашего дома на Зингерштрассе. Когда у меня выдавалось свободное время, я забегал к старичку, и мы подолгу рассматривали марки, находя удовольствие во взаимном общении. И ни его, ни меня не смущало, что покупал я всего-то ничего. В нашем скромном семейном бюджете расходы на марки не предусматривались.
   Зато позднее, уже вернувшись в Советский Союз и занявшись научной деятельностью, я развернулся вовсю. Особенно после гибели Веры. Маленькая Инга и коллекция марок — вот все, что мне оставалось, не считая работы. Вечерами, с трудом уложив спать свою неугомонную девочку, я допоздна просиживал за марочными альбомами.
   Впоследствии, когда горе потеряло первоначальную остроту, марки перестали занимать в моей жизни такое большое место. И все-таки я по-прежнему оставался любителем коллекционирования.
   …Магазинчик оказался на своем старом месте, на узенькой улочке, в доме с облупившимися лепными змеями вдоль карниза, держащими в зубах щит родового герба. Та же вывеска «Почтовые марки» над входом. Та же скромная половина витрины с филателистическими новинками в целлофановых конвертах; вторая часть витрины, отделенная перегородкой, уставлена фарфоровыми статуэтками — рядом помещается такая же крохотная антикварная лавка. Та же узкая дверь с истертым каменным порогом.
   А вот и новшество: за стеклом двери броская табличка с надписью: «Коллекционирование почтовых марок — лучший вид капиталовложения». И ниже таблица, показывающая, как подскочили цены на марки за последние несколько лет.
   Я толкнул дверь. Негромко звякнул колокольчик, опять-таки как в то далекое время. И звук у него был тот же: тонюсенький, жалобный. У меня возникло фантастическое ощущение, что время повернуло вспять. Сейчас шевельнется легкая кисейная занавеска, отделяющая торговое помещение от служебного, и появится сам хозяин, сгорбленный, седоголовый, с постоянной доброй улыбкой.
   И занавеска действительно шевельнулась. Но человек, который вышел из-за нее, очень мало походил на моего знакомого. Средних лет, крутой с залысинами лоб, пустой левый рукав пришпилен к легкой летней куртке.
   Он бросил на меня быстрый изучающий взгляд поверх массивных роговых очков.
   — Добрый день! Что господину угодно?
   — Собственно… — Объяснить было довольно трудно. Я и сам толком не знал, чего хочу. — Видите ли, я был знаком с хозяином магазина…
   — С хозяином? Простите, но не имею чести вас знать.
   — Я имею в виду — с прежним, — поторопился уточнить я.
   — С каким именно? — Во взгляде мелькнула совершенно откровенная ирония. — Наше предприятие существует ровно девяносто лет. За это время сменилось шесть владельцев. Я седьмой по счету.
   — Верно, с шестым.
   — С моей покойной женой?
   — О, простите! Тогда, наверное, с пятым. В конце сороковых годов.
   — Значит, с ее отцом. Он был владельцем предприятия с девятьсот десятого по пятьдесят второй год.
   Слово «предприятие» он произносил на полном серьезе, даже с долей гордости, словно речь шла о бог весть каком важном заводе с тысячами работающих.
   — Ах вот как!
   Наступило неловкое молчание. Я уже не рад был, что зашел. Старичку уже тогда подходило к восьмидесяти. Ну неужели действительно можно было подумать, что он жив!
   Хоть бы этот однорукий догадался предложить посмотреть филателистические новинки! Но он, вероятно, не видел во мне клиента и молча буравил взглядом.
   — Вы латыш! — вдруг произнес он облегченно, будто, наконец, решил сложную, не дававшую покоя задачу.
   — Да, — поразился я. — Как вы определили?
   — Старик часто рассказывал о вас. Я как раз тогда вернулся из русского плена. — Он показал головой в сторону пустого рукава. — Меня там долго таскали по всяким госпиталям; рана-то оказалась с гнильцой. Я вас всех ненавидел, а старик твердил и твердил о своем латыше оттуда. Вы как-то уезжали к себе в отпуск и привезли ему оттуда сигареты. Нет, не сигареты… Как это называется? Картонная коробка со всадником на фоне гор…
   — Папиросы… Что-то не припомню.
   — Зато я хорошо запомнил. Он сам был некурящий, старик, папиросы отдал мне. А я мучился: этично или неэтично курить папиросы, подаренные врагом?
   — Ну и как?
   — Мучился, пока не выкурил все. Потом перестал мучиться.
   — А с ненавистью как?
   — Я ведь не голову потерял — всего-навсего руку. Обидно, конечно, вернуться калекой… Не надо было лезть. Других гнали, а я сам напросился. Нет, не идея. Какая там идея! Молод был, сила била через край, приключений захотелось. Ну и получил приключения… Надо же! — Он снял очки, глаза потеплели. — А я все сомневался: сочиняет старик в целях моего воспитания или его латыш существует на самом деле? Даже когда он папиросы принес. Уж не купил ли, думаю, у спекулянтов, специально, чтобы меня воспитать? Хотя, с другой стороны, откуда у него такие деньги на папиросы? Наверное, помните, как мы тогда жили?.. А вы в Вене что делаете? Уж не в посольстве ли?