Массивные замысловатые часы – бронзовое литье прошлого века – показывают двенадцать. В окна бьет солнце и освещает дорогую мебель в стиле «ретро», ковры, сияющую хрустальную горку. Вещей слишком много, и чувствуется, что хозяева их нежно лелеют. И тем более режет глаза беспорядок: распахнутые дверцы шкафов, выброшенная на пол одежда. На столе раскрыт неболь­шой чемоданчик, возле которого облигации трехпроцентного займа, женские украшения, золотой портсигар.
   В комнате чужой человек – вор. Спортивного вида, располага­ющей наружности, лет тридцати с небольшим. Он сноровисто роется в белье; руки в кожаных перчатках быстро перебирают простыни и скатерти, нащупывают тугую пачку денег, метко кидают ее в чемодан. Вдруг вор замирает: в прихожей хлопнула дверь.
   Плотный самоуверенный мужчина с портфелем и в плаще торопливо входит в комнату и останавливается, будто споткнув­шись.
   – Эт-то что?.. – начинает он грозно. И осекается…
   – Обыск! – отрезает вор, стоя к хозяину почти спиной. – Изымаем ценности, гражданин Шарипов. Коля! – окликает он воображаемого помощника. – Стань на выходе, завмаг прибыл!
   У Шарипова обвисают щеки.
   – Сейчас подпишите протокол и поедете с нами, – цедит вор, выдвигая последний ящик. – Допрыгались до тюрьмы… Деньги и документы на стол!
   Онемевший Шарипов выкладывает бумажник и документы.
   – Теперь соберите белье! – командует вор. – Рубашки, трусы, носки. Живо-живо, я на работе! – прикрикивает вор.
   Шарипов неверными шагами направляется в смежную комна­ту.
   Вор молниеносно укладывает добычу и, сделав шутовской прощальный жест в сторону невидимого Шарипова, выскальзы­вает из квартиры.
   На пороге появляется хозяин, молитвенно прижимая к груди несколько пар носков.
   – Умоляю, дозвольте позвонить жене! – произносит он, не сразу замечая, что обращается к пустой комнате.
   Постепенно ситуация начинает для него проясняться. Он прислушивается, бросается в коридор, возвращается.
   – Обокрали! Всего-навсего обокрали!.. – В блаженном облег­чении завмаг всхлипывает и утирается носками…
 

* * *

   А вор уже далеко. Он сходит по трапу самолета… Предъявляет в гостинице паспорт на имя Шарипова… С лоджии первого этажа жилого дома спускает чемодан в густо растущие внизу кусты… В поезде сбывает попутчице золотую цепочку и кольцо…
   Сменяются виды транспорта, пейзажи и города, а он, уверен­ный и неуловимый, не привлекает ничьего подозрительного внимания, пока в перронной толчее, садясь в экспресс, отправля­ющийся в Москву, не попадается на глаза женщине, которая хмуро и пристально смотрит ему вслед. А затем горячо рассказы­вает что-то человеку в милицейской форме.
   И в то время, как вор любуется из такси московскими пейзажа­ми, на стол перед Томиным ложится его фотография с объявлени­ем о всесоюзном розыске.
   – Кто таков? – спрашивает Знаменский.
   – Глеб Царапов… Удачливый вор-гастролер, чтоб его ободра­ло! Прибыл в столицу. И почему-то считается, что я могу выудить его среди десяти миллионов!..
   – Помчались, Саша! – торопит Знаменский. – Доцент небось волнуется…
 

* * *

   Доцент действительно волнуется, разговаривая с ними во дво­ре многокорпусного дома.
   – Все поняли, помните? – проверяет его Томин.
   – Да помню-помню: здороваюсь, показываю сберкнижку. И тут подъезжает ваша машина.
   – Главное, не нервничать, – советует Знаменский. – Средь бела дня и под нашим присмотром вам ничего не грозит.
   – Просто я легко одет и как-то зябко… – доцент смотрит на часы.
   – Пора, занимайте свой пост, – решает Томин.
   Доцент уходит к одному из подъездов и там останавливается, стараясь принять непринужденную позу…
   Издали во двор въезжает «Волга» с четырьмя пассажирами. Из машины выходит коренастый блондин в кожаном пиджаке и машет рукой, подзывая доцента.
   Тот чуть медлит, украдкой косится на Знаменского и Томина и видит, что они поглощены безмятежным занятием: поставив на скамью хозяйственную сумку, перекладывают в нее свертки и бу­тылки из авоськи.
   Доцент неуверенно двигается к блондину и на полдороге, не утерпев, снова оглядывается на своих заступников. В тот же миг «Волга» дает задний ход, стремительно выезжая со двора. Блондин с невнятными воплями припускает следом.
   Тем временем из-за угла соседнего корпуса вылетает милицей­ский УАЗ, стараясь отрезать «Волге» путь к отступлению. Но перед ним мчится, закрывая проезд на улицу, блондин в кожаном пиджаке.
   – И дернуло же вас оглянуться! – говорит с досадой Томин.
   – Но вы оба стояли спиной… – бормочет доцент. – И абсолют­но не обращали внимания… по-моему.
   – По-вашему.
 

* * *

   Кожаный пиджак, разумеется, задержан, и теперь они с доцен­том находятся у Пал Палыча. Здесь же присутствует Томин.
   Задержанный Агафонов пока еще не сообразил, в чем призна­ваться, а что отрицать, и потому отпирается от всего чохом. Врет он на самых искренних интонациях, без наигрыша, почти задушевно.
   – Я же все рассказал! Вы же записали!
   – А теперь мы спросим у товарища Пекуровского, – усмехает­ся Знаменский. – Вы встречали человека, с которым находитесь на очной ставке?
   – Да. Позавчера у комиссионного магазина «Автомобили» он предложил мне «Волгу». – За крепкими стенами Петровки до­цент чувствует себя в безопасности и держится с достоинством.
   – Да нет у меня никакой «Волги», хоть кого спросите!
   – Ладно-ладно, Агафонов. По цене? – спрашивает Знаменс­кий у Пекуровского.
   – На тысячу рублей ниже государственной.
   – Как он это мотивировал?
   – Дескать, подает на развод. Но раньше, говорит, надо ликви­дировать машину, чтоб жена не претендовала на долю.
   – И жены у меня нет!
   – Неужели я не понимаю, что ни «Волги», ни жены? – отмахи­вается Знаменский. – Продолжайте, товарищ Пекуровский.
   – Ну… я в принципе согласился. И он мне отдал как бы в залог техпаспорт, а я дал задаток. Условились, что сегодня он за мной заедет с приятелями. А я захвачу зятя и поедем оформлять в какой-нибудь загородный пункт.
   – Почему же не в городе?
   – Да здесь деньги ему выдали бы через три дня, и жена могла, дескать, дознаться и поднять скандал. А там я плачу в кассу, и он сразу получает. Потому что там нет условий для хранения денег…
   – И вы всему поверили? – подает голос Томин.
   – Очень правдивым показался парень…
   Знаменский взглядывает на Агафонова.
   – Да, пожалуй. Но потом все-таки обратились в милицию?
   – По счастью, жена засомневалась… в смысле – моя.
   – Ясно. Ну? – обращается Знаменский к Агафонову.
   – Товарищ что-то путает.
   – Будет вам, Агафонов. Мы же видели вас в «Волге». Горзнак у нее тот же, что в техпаспорте, за который Пекуровский заплатил вам. – Знаменский показывает техпаспорт. – Владельцем здесь значится И.П. Агафонов. А номер машины, между прочим, фик­тивный. Стало быть, «Волга» краденая.
   Агафонов встревоженно вскидывается:
   – Честно?
   – Честно.
   – Да чтоб я связался с таким делом! Да я лучше пойду в воду кинусь!
   – Наверно, хорошо плаваете, – замечает Томин.
   – Что? – не сразу понимает Агафонов. – А-а… – В настроении парня наступает перелом. – Правильно все товарищ Куровский рассказывает. Подтверждаю.
   – Пе-куровский, – поправляет доцент.
   – Давайте по порядку, – говорит Пал Палыч. – Что за маши­на?
   – Якобы знаменитого артиста. Самому неловко продавать, в лицо узнают. И по знакомству сделали, как будто моя. – Теперь Агафонов разговаривает более однотонно и деловито. Говоря правду, он меньше заботится, чтобы поверили.
   – Сказка для школьников.
   – А что мне, начальник, я сбоку припека. Взяли заместо вывески – рожа, говорят, подходящая. И всей моей выгоды – что вот пиджак выдали. Ношеный, правда, но у меня и такого нет. Один ватник.
   – Оттуда, что ли? – осведомляется Томин.
   – Да, от хозяина. Второй месяц как вышел, а тут эти ребята…
   – Кто они? – спрашивает Знаменский.
   – А леший их разберет… Если подумать, – помолчавши, говорит Агафонов, – то ничего мне не известно.
   – Ну-ну, Агафонов! – сердится Томин.
   – Да вам ведь что нужно: фамилия, местожительство, где работают. А они мне анкету не показывали. Звали меня Ванечка, я их – Леша да Юра. И все.
   – Где познакомились?
   – Свела нелегкая у пивной бочки.
   Пал Палыч и Томин переглядываются: только что разлете­лись допросить, только задержанный перестал запираться – и осечка!
   – Приметы? – хмурится Знаменский.
   – Люди как люди. Один повыше, другой пониже. Который повыше – это Юра, у него темные очки. А Леша – тот лицом старше и лысоватый. За рулем третий сидел. Боря… – Агафонов приостанавливается. – Я описывать не умею… Ну, выпить не дураки. Одеты – дай бог каждому. А больше ничего приметного.
 

* * *

   В вагоне метро все места заняты. У тех дверей, что обращены к стене тоннеля, Раиса Глазунова стоя читает журнал. Безукориз­ненно одетая и причесанная, с выражением независимости на лице, она являет собой образчик очаровательной деловой жен­щины. Неподалеку вор – Глеб Царапов, придерживаясь за по­ручни, рассматривает ее одобрительно, но в общем-то от нечего делать.
   На очередной остановке поезд заполняют пассажиры, возни­кает давка, и Царапова притискивают к Раисе. Она пытается откинуться назад, вор близко видит ее глаза и нахмуренные в легкой досаде брови. Из желания порисоваться или поддавшись галантному побуждению, он опирается ладонями в дверь, отжи­мает толпу назад и сдерживает ее напор, освобождая вокруг женщины некоторое пространство.
   – Читайте.
   – Благодарю, – насмешливо произносит она и, стоя в кольце его рук, читает до следующей остановки. Там платформа оказыва­ется расположенной со стороны Раисы и она выходит, оставив вора несколько разочарованным: он привык к вниманию. Но прежде чем скрыться, Раиса оглядывается, а сквозь стекло зак­рывшихся дверей он прощально и иронически приподымает руку.
 

* * *

   Пригородный поселок. Глухой забор и крепкие ворота, в кото­рых прорезана калитка. Раиса Глазунова нажимает кнопку звон­ка и нетерпеливо притопывает ногой. Наконец калитка отворяется, взору Раисы предстает давно небритый мужчина неопреде­ленного возраста.
   – Здравствуйте, Борис Анатольевич… Кажется, вы меня не узнаете, – снисходительно улыбается Раиса, замечая, что тот изрядно «под банкой». – Красный «жигуль», левое крыло и дверца.
   – Помню, – говорит хозяин. Привалясь плечом к забору, он не проявляет желания впустить женщину внутрь.
   – Не сделали! – догадывается она, мрачнея. – Это уже фор­менное свинство! Вы же знаете, что в среду я уезжаю!
   – Где среда, там и пятница, – тянет хозяин.
   – Да поймите, мы едем компанией на трех машинах. Вы поп­росту срываете мне отпуск!
   – Как-нибудь перебьешься. Приболел я.
   – То бишь запил. Ох, мужики!
   Из-за ее спины с механиком здоровается проезжий, который затормозил против ворот.
   – Боря, – спрашивает он, – чего-то у меня внизу звякает, не пойму.
   – Тронься, – просит механик.
   Тот трогает машину, проезжает метра полтора.
   – Жмунькает, – мгновенно ставит диагноз автомеханик. – Крестовина.
   – А-а… Вот спасибо тебе! – И автомобилист отъезжает. Этот короткий диалог напоминает Раисе, что ее собеседник – не только обманщик и пьяница, но и искусный мастер.
   – Борис Анатольевич, миленький, – говорит она. – Будьте человеком! Если я в среду утром…
   – Не-е. На той неделе.
   – Тогда я забираю машину!
   Соловые глаза мастера открываются пошире. Помедлив, он отступает назад, давая Раисе войти. Она обегает взглядом двор и оборачивается к хозяину с вопросительным и сердитым видом.
   – Нету, – сообщает он. – Увели.
   – То есть как? – медленно спрашивает она.
   – Не знаешь, как уводят?.. Хошь кричи, хошь плачь – «жигуля» нету!
   – Я, кажется, не кричу и не плачу, – каменным голосом говорит Раиса. – Но зачем вы морочили голову?
   – Да ведь жалко, начинаешь переживать, – лицемерит хозяин. – А это, может, кто из своих. Может, еще пригонят.
   – Из каких «своих»?
   – Из поселковых ребят, здешних. Тут вот свадьбу играли, трое суток колобродили, может, кто под парами и того…
   – Борис Анатольевич, вы заявили в милицию? – пресекает Раиса его скороговорку.
   – Не.
   – Послушайте, вы, конечно, нетрезвы, но все же в своем уме? Я вам доверила машину – машина пропала. Вы за нее в ответе. И не лопочите мне про свадьбу!
   Видно, механик ожидал «ахов» и «охов», его удивляет прояв­ленное женщиной присутствие духа.
   – Если без скандала, полюбовно если – буду тебе понемножку выплачивать… сколько смогу. Но чтоб милиция не цеплялась, так и знай! А иначе – и не видел, и не слыхал, и ничего не ведаю, поняла?
   – Нет! Не на таковскую напали! – взрывается Раиса.
 

* * *

   Квартирная хозяйка, словоохотливая женщина средних лет, вводит Царапова в комнату. Он снимает себе жилье.
   – Вот, пожалуйста, эта комната.
   Вор осматривается и, перегнувшись через подоконник, выгля­дывает за окно.
   – Вид из окна у меня превосходный! – заверяет хозяйка.
   – А балкон справа тоже ваш?
   – Нет, балкон в другой квартире и даже в другом подъезде.
   – И что там за соседи? Очень шумят?
   – Мертвая тишина! Летом они на даче… Тахта у меня, пощу­пайте, мягкая…
   – Это немаловажно, – улыбается вор. – Что ж, пожалуй, поживу. Такие подробности, как прописка, вас не беспокоят?
   – Н-ну… – мнется женщина.
   – Я бы с удовольствием, но при командировках мы должны прописываться в ведомственной гостинице. А условия там, сами понимаете… Да не беспокойтесь, заплачу вперед, гостей водить не собираюсь, мы с вами поладим.
   – Ну… хорошо. В конце концов, приличного человека видно…
 

* * *

   Знаменский и Томин получают взбучку от начальства. Началь­ство новое, чего от него ждать, никто пока не ведает.
   – Позорный провал операции! – Полковник не дает воли эмоциям, но заметно, что очень недоволен. – Вы себя обнаружи­ли и упустили шайку буквально из рук!
   – Виноваты, товарищ полковник.
   – Безусловно. И будет приказ о наложении взысканий.
   – Оперативную часть разрабатывал я, – заявляет Томин. – Знаменский присутствовал для оформления следственных дейст­вий.
   Полковник бросает на него острый взгляд.
   – Вы инспектор или адвокат? – И, не дожидаясь ответа, продолжает: – Каким образом сорвалось преследование?
   – Не могу понять. Куда-то они очень ловко нырнули. Все ближайшие патрули были оповещены по рации.
   – Даю сорок восемь часов на разработку плана мероприятий.
   – Ясно, – вместе отвечают Знаменский и Томин.
   Полковник делает пометку в настольном календаре.
   – Вопрос второй, – адресуется он к Томину. – У вас дело Царапова. Что предпринято?
   Томин мог бы сказать, что вопрос несерьезный. Даже нет уверенности, что вор в Москве. А если б уверенность и имелась, все равно ничего толкового предпринять пока невозможно. И практически никакого дела нет, а есть лишь мечтание поймать гастролера. Прежнему начальнику Томин так и отрапортовал бы. Впрочем, тот не задал бы подобного вопроса.
   – Пустые руки, товарищ полковник, не с чем вести розыск. Направил запросы по всем местам, где за ним числятся кражи. Рассчитываю на вас в смысле сроков.
   – Хорошо. Будет шифровка о немедленном исполнении. – Полковник оборачивается к Пал Палычу. – А вы, раз уж работа­ете сейчас в одной упряжке, примите к своему производству и дело Царапова.
 

* * *

   А Царапов прогуливается по улице, наметанным глазом оки­дывает фасады и публику. По одежде, машинам, заворачивающим в проезды между домами, по множеству известных ему признаков определяет он степень зажиточности квартала и удобство его для своих целей. Облюбовав два дома, стоящих друг против друга, вор входит в один из них и поднимается на лестничную площадку перед последним этажом. В руке он несет рулончик, закатанный в газету.
   Когда занята наблюдательная позиция и противоположный дом оказывается как на ладони, из рулончика появляется подзор­ная труба и вор принимается за изучение освещенных окон, которые не задернуты занавесками…
 

* * *

   Раиса Глазунова явилась к механику с подкреплением: сегодня рядом с ней преданная подруга Татьяна, на первый взгляд бой-баба.
   Автомеханик трезвый, злой, но более вежливый, чем накануне. Стараясь не смотреть на Раису с Татьяной, говорит куда-то в пространство:
   – Зачем же я, да при вашей подруге, буду признавать такой факт? Такого факта не было.
   – То есть вы не брались выправить мне крыло и дверцу? – с перехваченным горлом произносит Раиса.
   – Совершенно верно, девушка. Для ремонту есть автосервис. Я же, если кому помогу, то исключительно по дружбе. А вы мне незнакомы.
   – Ах, вот как?! – угрожающе надвигается на него Татьяна. – Ну тогда имейте в виду, я где угодно поклянусь, что я лично при­сутствовала, когда вы брали машину в ремонт!
   – Спасибо, предупредили. Буду иметь в виду. Вспоминать буду, с кем в тот день напролет пиво пил. Ребята подтвердят. И кончен наш разговор, девушки. – Он поворачивается и идет к дому.
   – Этот подонок думает, что меня можно без хлопот ограбить! – восклицает Раиса.
   – Эх, прийти бы с мужиком, который может морду набить! Другой был бы разговор!
   – Ты весь миллион моих друзей знаешь. Кто? – Раиса недолго ждет ответа подруги и сама подытоживает. – Людей навалом, а настоящего мужика нет!
   Обе не обращают внимания на «Волгу», которая въезжает в ворота. Из нее вываливается Пузановский, грузный, лет пятиде­сяти мужчина «авторитетной» наружности.
   – Здравствуйте, мастер, – говорит Пузановский.
   – Здравствуйте… гражданин, – с запинкой откликается меха­ник.
   Этим «мастер» и «гражданин» они быстренько условились: я тебя не знаю – ты меня не знаешь.
   – Чинить машину? – поворачивается Татьяна к новоприбыв­шему.
   Тот издает нечленораздельное междометие, которое можно понять скорее отрицательно и перехватывает инициативу.
   – Что-нибудь случилось? Конфликт? – обращается он к Раисе, стремясь уйти от вопросов Татьяны.
   – Совсем маленький, – саркастически отвечает женщина. – Я отдала в ремонт «Жигули», и теперь машины нет!
   – Где же она?
   – Вчера сказал – угнали. Сегодня говорит, что вообще не брал!
   – Черт-те что! Машина здесь? – рявкает Пузановский на механика.
   – Нету, – опасливо и виновато отзывается тот.
   Пузановский сглатывает ругательство и вновь переключается на женщин.
   – Что вы собираетесь делать?
   – Заявить в милицию, что же еще!
   – Да, конечно… Садитесь, я подброшу. Я и минуты здесь свою машину не оставлю! – Он торопливо открывает перед подругами дверцы. – Прошу вас, прошу…
   Прежде чем сесть, Татьяна придвигается к автомеханику:
   – Таких, как ты, надо отстреливать в детстве!
 

* * *

   На уличных часах без десяти двенадцать. Вор с чемоданчиком идет на дело – собранный, пружинистый, почти праздничный. Впереди – облюбованные им дома-близнецы.
   Дверь квартиры задерживает его на одну-две секунды: к про­бою замка он приставляет ребром что-то небольшое, плоское, отсвечивающее металлом. Слышится гудение, потом щелчок, и Царапов убирает приспособление в карман. Дверь послушно отк­рывается и затворяется за ним.
   В комнате он останавливается, опускает на пол чемодан и медленно-медленно обходит по кругу, ни к чему не прикасаясь, сосредоточенный и самоуглубленный. Не шарит суетливо глаза­ми по стенам, даже не выделяет особо каких-то предметов, но, кажется, словно ему сейчас слышны голоса вещей и каждая сообщает о своем местонахождении.
   Круг завершен. Вор стряхивает оцепенение и уверенно откры­вает одну из секций мебельной стенки…
   И вот уже шагает с чемоданом прочь от подъезда, заворачива­ет за угол – и нет его.
   Час спустя у подъезда роится кучка соседей: идут обычные в таких случаях пересуды.
   – Четырнадцатую квартиру обворовали!
   – Шесть магнитофонов взяли!
   – Четыре, – поправляет подросток.
   – Ну магнитофоны – не горе, – говорит одна из женщин.
   Ветхая старушка подхватывает за женщиной:
   – Какое горе, милая! Хоть потише станет, спасу не было. В однех руках шесть магнитофонов!
   – Четыре, – упрямо вставляет подросток.
   – Много он вам мешал, – заступается за потерпевшего мужчи­на с хозяйственной сумкой. – Всю жизнь по экспедициям, два месяца здесь, а десять – нету. Одна у человека радость была, музыку послушать!..
   Из подъезда выходит Томин, и беседа прерывается.
   – Товарищи! – обращается он к собравшимся, – кто-нибудь был вблизи подъезда около двенадцати часов?
   – Да я почти безотлучно, – откликается старушка.
   – Посмотрите, такой вот мужчина. Проходил он мимо вас в подъезд и обратно?
   Старушка взволнованно рассматривает фотографию.
   – Это жулик? Никогда не подумаешь!
   Через плечо старушки заглядывают любопытные, и вот уже карточка пошла по рукам.
 

* * *

   – Всю захватали, а толку чуть, – говорит Томин, бросая фотог­рафию Царапова на стол. – Однако почерк его.
   Вернувшись на Петровку, тройка заседает в кабинете Знамен­ского. Дело Царапова начинает обретать плоть.
   – Есть хоть предположения, чем он вскрывает двери? – спра­шивает Знаменский у Кибрит.
   – Нет, Пал Палыч, совершенно «нестандартный» инструмент.
   – Наш Цап-Царапов еще войдет в историю криминалистики! – усмехается Томин. – Очень ловкий прохиндей! И звериный нюх – ведь ни разу не полез в квартиру, которая поставлена на сигнализацию! А сегодня с этими магнитофонами? Даже по шкафам не рылся, пошел и достал. Причем какие магнитофоны – два наушных, роскошный «Шарп», «Грюндик»! Унес, и никто не видал!
   – И, по-вашему, он работает без наводчиков? – спрашивает Кибрит.
   – При его разъездах установить контакты на местах – малове­роятное дело, – возражает Знаменский.
   – Но как он в чужом городе определяет, у кого что взять? – продолжает сомневаться Кибрит.
   – Не знаем, – разводит руками Томин. – Наверняка мы знаем одно: Царапов всегда орудует в полдень.
   – Какая-нибудь суеверная примета, – замечает Кибрит.
   – Дай-ка, Паша, справочки с мест. Покопаюсь еще раз… – Томин углубляется в изучение ответов на запросы.
   – Между прочим, вы не забыли, что выговоры по автоделу висят? – спрашивает Кибрит.
   – Это, Зиночка, незабываемо. Завтра – кровь из носу – начальству нужен план расследования, – вздыхает Пал Палыч.
   – Шурик, отвлекись от вора!
   – Сейчас, Зинаида. – Томин продолжает возиться с бумагами. – Про план я помню. Сейчас составим грандиозный план, как переворошить всю автомобильную подноготную города и облас­ти…
   Махнув на него рукой, Кибрит достает технический паспорт на машину и заключение экспертизы, протягивает Пал Палычу.
   – Мы думали, только горзнак подделан. Оказалось, весь техпаспорт фальшивый. Но подделка на очень высоком уровне. При разовом изготовлении подобного качества добиться нельзя.
   – Налаженное производство фальшивок? Такой размах?.. Эх, как мы с доцентом напортачили! Остались в наследство никчем­ный Ванечка и красивые следы удравшей задним ходом «Волги».
   – А слепки с них сняли?
   – Сняли. Изобразили тщательную работу на месте происшес­твия.
   – Послушай, Пал Палыч… – Некая мысль бродит у нее в голове, но еще не оформилась. – Если «Волга» из угнанных, то найти бы хозяина… Я, правда, не знаю, что это даст, но…
   Томин захлопывает «воровскую» папку:
   – Никаких зацепок. Только через сбыт краденого… Ну-с, к вашим услугам. Каким это манером ты собираешься найти хозя­ина «Волги»?
   – По-моему, любой владелец скажет, что, например, левая задняя резина у него самая стертая, переднюю правую недавно чуть не пропорол об гвоздь и осталась метка и так далее. Я могу составить подробное описание. А вдруг…
   – Ты, оказывается, фантазерка, – усмехается Томин. – Но трудолюбие надо поощрять, Паша. Выдай ей слепки.
 

* * *

   У тех, кого нашим героям так хотелось бы изловить, тоже заседание. В квартире Пузановского собралась уголовная компа­ния. Кроме самого хозяина и автомеханика Молоткова присутст­вуют Печкин, Тыква и Самородок. По форме главенствует Пузановский, по сути заправляет Печкин. Он минутами звероват, но без ярко выраженной блатной окраски в речи и повадках. Однако ухмылка выдает натуру хитрую, властную и жестокую.
   – Это куда ж тебя повело? А, механик? – мрачно, с расстанов­кой спрашивает он Молоткова.
   – Да, куда? – подхватывает Пузановский и подкрепляет фразу энергичным движением руки, в которой зажата надкушенная сосиска. Пузановский почти всегда жует.
   Вскакивает Тыква.
   – Уж ты падла!.. Себе кусок рвешь, да? В одиночку? – впадает Тыква в блатную истерику. – А знаешь, что за это бывает? – Трепеща от возбуждения, он выхватывает из кармана нож и поигрывает им.
   Хотя Тыква наслаждается пока лишь воображаемой распра­вой, Молотков следит за ним неотрывно. И когда тот, пугая, делает выпад, в руках у автомеханика оказывается стул.
   – Уйди, припадочный!
   Пузановский перестает жевать. Ему нужен не мордобой, а воспитательное мероприятие в его, так сказать, коллективе.
   – Леша… – просительно окликает он Печкина, которому картина потасовки доставляет некоторое удовольствие.
   – Ладно, будя ножиком играть, – решает Печкин. – Хотя я лично Тыкву понимаю.
   Пузановский вслед за Печкиным принимает суровый вид.
   – Вот, Боря, до чего дошло! – укоряет он механика. – Мы тебе разрешили калымить по ремонту. Но если заказчик от тебя идет в милицию…
   – Данилыч! Да постыдись! – возмущается Молотков. – Они разрешили! Да что бы вы без меня! Кто вам номера-то перебива­ет? Кто выучил машины из-под любой страховки брать? Кто вас вывез, когда задним ходом драпали? А Константина кто предос­тавил? – Автомеханик указывает на сидящего на отшибе Само­родка. – И теперь нож сулите?!
   Настроение присутствующих смягчается: заслуги Молоткова несомненны.
   – Говори, куда продал машину! – требует Печкин.
   – Не продавал я ее. Есть по деталям, по железу незаменимый человек. И месяц назад привозит своего «жигуля», как есть в лепешку. Аж стонет и плачет: сделай. А делать там – сдуреешь! Ну и тут подвернулась эта бабенка с машиной. Марка та же, цвет тот же… Глядел-глядел, плюнул и пустил на замену!
   – Спиваешься, механик! – припечатывает Печкин. – Раньше ты из любой лепешки обратно вещь слепил бы! Сядешь через водку.
   – Ничего они не докажут! Ну был участковый, покрутился-покрутился, с тем и ушел.
   – Он срока не тянул, он смелый! – язвит Тыква.
   Самородок в своем углу поднимается и прокашливается.
   – Будешь говорить? – спрашивает Пузановский. – Слушаем нашего Самородка.
   Самородок, поглощенный своим «призванием», органически безнравствен. Всех присутствующих, за исключением Молоткова, он глубоко презирает.
   – Я делаю все, что вам требуется, – жидким тенорком начина­ет он. – Печати, бланки, права, всякие дерьмовые справки – извольте. Но я работаю на четких условиях: вы субсидируете мои научные исследования…
   Тыква насмешливо цокает языком.
   – Да, мое изобретение мирового масштаба! – взвизгивает Самородок. – За мою универсальную антиржавчину мне простит­ся все! Я еще буду за вас ходатайства писать насчет амнистии! И я предупреждал: не втягивайте меня в ваши подробности. Меня это отвлекает. Я занятый человек, поймите наконец!.. Но должен заявить, что нахожу недопустимым обращение с Борисом Анатольичем. Это мастер , у него в пальцах больше ума, чем во всех ваших мозгах. Я протестую! – срывается он на фальцет и неожи­данно садится.
   В наступившей паузе явственно слышна работа челюстей Пузановского.
   – Слышь, Пузо, – ворчит Печкин, – хватит жрать одному.
   – Разве я жру? – изумляется тот. – Жую по мелочи от нервов. Сейчас будем ужинать, но надо подвести итог.
   – Чтоб меж собой никаких тайн, – говорит Печкин.
   – Верно, Леша. С кем что случится – немедленно сообщать!
   Компания вразброд одобряет резолюцию. Самородок пожима­ет плечами. Тыква придвигается к Печкину и шепчет:
   – Я слыхал, того покупателя… который с юга… вроде водолазы ищут. Пузу сказать?
   – Обожрется от нервов – лопнет. Да и нам-то с тобой что? Покупатель тогда просто не пришел… почему-то. Верно?
   Тыква мечтательно улыбается, и Печкин отвечает ему мерзкой своей ухмылкой.
 

* * *

   В комиссионном магазине радиотоваров Томин идет вдоль прилавка, рассматривая выставленную аппаратуру.
   – О-о! – говорит он с непринужденностью толстосума. – Это у вас «Шарп» с индикаторной шкалой? И что, никто не берет?
   – Только вчера поступил, – объясняет продавец.
   – Если в порядке, возьму. Выпиши. А там никак «Грюндиг» с приемником? Я чувствую, куплю полмагазина! И мы с тобой все это будем красиво и долго заворачивать… – Понижает голос. – Найди мне еще парочку наушных – «Сони», «Акай», а?
   Продавец уважительно склоняет голову.
   – Вчера были и сразу проданы…
   Забрав чеки, Томин направляется в помещение, где произво­дится прием на комиссию.
   – Простите, вчера тоже вы работали? – спрашивает он очкас­того и надменного приемщика.
   – Да, я, – величественно подтверждает он.
 

* * *

   На допросе у Знаменского он утрачивает, однако, свою велича­вость…
   Пал Палыч читает вслух написанное:
   – «Гражданин, принесший вышеупомянутые магнитофоны, мне незнаком и ни на кого из моих друзей не ссылался». Просто некто с улицы?
   – Товарищ следователь, к нам все приходят с улицы! И потом: я смотрю и оцениваю вещь. Человека я не замечаю, только его товар. Я товаровед.
   – А своего брата заметите?
   – Мой бедный брат умер в детстве.
   – Зато двоюродный жив, имеет жену и двух дочерей. И здесь, в квитанции, они числятся у вас сдатчиками тех самых магнитофо­нов.
   Чтобы избежать взгляда Пал Палыча, товаровед снимает и протирает очки, бормоча:
   – Вы же знаете наше дурацкое правило: от одного человека не принимать двух одинаковых вещей… Потом нужно ждать, пока не продадут…
   – А ему срочно требовались деньги, – договаривает Пал Палыч.
   – Да, очень просил, и я вошел в бедственное положение…
   – Записываем: вы взяли магнитофоны за наличные и оформи­ли их на своих родственников. Так?
   – Нельзя ли добавить, что это из сочувствия… и поддавшись на уговоры.
   – Смотря сколько он получил по сравнению с продажной ценой.
   – Несколько меньше, конечно…
   Знаменский ждет.
   – Примерно, половину, – договаривает товаровед.
   – И расстались взаимно довольные. И не было мысли, что скупаете краденое?
   – Нет! Я бы никогда, никогда!.. Человек внушал абсолютное доверие!
   – Немножко, значит, посмотрели на него?
   – Немножко посмотрел…
   – А если он еще раз наведается?
   – Зачем? – вздрагивает товаровед.
   – За тем же. Вы нас известите?
   – Д-да… ах да, непременно! Теперь, когда я узнал… Немедлен­но!
   Прямо-таки взрыв гражданского энтузиазма, – думает Пал Палыч, – но нет, такой вот старый лис помогать милиции не станет.
 

* * *

   Пекле второго безуспешного визита к автомеханику Раиса подала заявление о пропаже «Жигулей» в милицию и теперь регулярно наведывается сюда, домогаясь результатов.
   – Ну как? По-прежнему на точке замерзания? Все никаких доказательств? – агрессивно спрашивает она у молодого лейте­нанта.
   – Объективных доказательств нет, но…
   – Да куда же я свою машину дела? – перебивает Раиса. – Или я, по-вашему, сочиняю?!
   – Вы послушайте, что я хотел сказать. Материал ваш на Пет­ровку ушел. Туда все нераскрытое сейчас затребовали насчет автомобильных дел. Вызовут вас, успокойтесь!
   … И действительно, вызвали и выслушали – с некоторым недоумением.
   – Странная история, – говорит Пал Палыч. – Если человек кормится частным ремонтом, зачем ему привлекать внимание милиции?
   – Проще на улице угнать, чем у своего же клиента, – добавляет Томин.
   – Я понимаю, нелогично, – нервничает Раиса. – И все-таки Молоткову точно известно, где мой «жигуль»! Голову даю на отсечение!
   – А как вы к нему попали-то? – осведомляется Томин.
   – У меня случилась авария. Когда я остановилась, подлетел какой-то тип, начал утешать. А я ужасно расстроилась, потому что в отпуск мы собирались… В общем, он понял, что у меня горит и всучил координаты этого подлеца автомеханика. Он, говорит, мою «Ниву» поднял буквально из руин и в рекордный срок!.. Наверно, из той же шайки. Если б я запомнила номер… – Она помолчала. – Неужели ничем невозможно помочь?.. Конечно, и расписки я не брала и свидетелей нет… Но хоть бы припугнуть! Он же трус, и вдруг его на Петровку – да он проговорился бы от страху! Он даже постороннего человека испугался, который толь­ко прикрикнул!
   – А что за посторонний? – на всякий случай спрашивает Пал Палыч.
   – Какой-то автовладелец. Застал нас у Молоткова, я была с подругой. – Раиса приостанавливается и хмурится, вспоминая. – А знаете, он вел себя странно… Совершенно ошалела с этой катавасией, все доходит задним числом! – И спешит рассказать: – Он услышал, из-за чего скандал, и скорей-скорей нас в машину и увез. Мы просили довезти до милиции, а он поехал куда-то на край света, обратно еле добрались!
   – Вы не слишком подозрительны? – мягко спрашивает Пал Палыч.
   – Да нет же! Он вовсе не посторонний, я уверена, он заодно с Молотковым! Здоровенный, толстый, как бегемот, – рессоры стонут. Лицо широкое, сплошные щеки. Какой-то нос, глазки – для порядка, остальное – щеки, загривок и шея… Никого не напоминает? – спрашивает она, сердясь.
   – К сожалению, нет, – отвечает Томин.
   – Что ж, не буду отнимать дорогого времени. – И Раиса выходит, не прощаясь.
 

* * *

   Преданная Татьяна дожидалась подругу у ограды Петровки, тридцать восемь, и, негодуя, приняла рассказ Раисы о разговоре у следователя.
   – В общем, остается самой найти машину и украсть обратно… – Раиса говорит пока просто так, с горькой усмешкой. – А интересно, за угон собственной машины судят?
   – Показали бы мне гараж, где она стоит, я бы его зубами прогрызла! – ожесточенно гудит Татьяна. – За справедливость пусть хоть вешают!
   В квартире у Раисы подруги продолжают за чаем обсуждать историю с пропажей машины.
   – В жизни не было так тошно! Как будто всю истоптали и заплевали, – жалуется Раиса. – Ограбили, унизили! Этого Мо­лоткова, кажется, убила бы… Как мне этот «жигуль» достался! Ведь до сих пор в долгах!
   – Я ли не знаю… – мрачно отзывается Татьяна.
   – Нет, даже ты не знаешь… У меня были одни колготки! Я их стирать боялась!
   Татьяна молча обнимает подругу.
   – Не могу я смириться! – говорит Раиса ей в плечо. – Я должна что-то сделать, а то рехнусь!.. Слушай, ты помнишь, как мордатый гаркнул на механика? Ведь совершенно по-хозяйски! Если человек первый раз, он сначала зайдет, спросит. А он сразу въехал. И сам отпер ворота.
   – Да, ты права…
   – Да! Толстяк у них главный! И недаром они притворялись! Ты же не будешь ни с того ни с сего говорить мне «гражданка» и скрывать, что мы знакомы. Между ними что-то есть, что надо скрывать.
   – Райка, ты к чему клонишь?
   – Надо их выследить, Танюша. Всю шайку! И тепленькими выложить на Петровку!
   – Да как?! С ума сошла!..
   – У меня в голове уже план! – Раиса оживилась, загорелась. – Возьму машину у Кольки и еще у кого-нибудь на переменку, чтобы не примелькаться.
   – Погоди… не увлекайся, – предостерегает Татьяна, сама уже увлеченная. – У милиции все же свои каналы, способы, а что ты…
   – Татьяна, разъяренная женщина любого опера за пояс затк­нет! Особенно, когда в отпуску и круглые сутки свободна! Ты со мной?
   – Я-то с тобой.
   – Значит, две разъяренные женщины!
 

* * *

   А вор присматривает новый объект, через подзорную трубу заглядывая в вечерние освещенные квартиры.
   Вот лежит в постели больной старик. Медсестра в белом халате наполняет из ампулы шприц. Царапов переводит трубу правее. И здесь в окуляр попадает женщина, которая перетирает столовое серебро и шеренгу вызолоченных изнутри чарочек. Перейдя в другую комнату, она достает и начинает пересыпать нафталином дорогие меха.
   У вора хищно раздуваются ноздри, и он не отрывается от трубы, даже заслышав шаги за спиной. Это пожилая женщина спускает­ся по лестнице, клича кошку.
   – Чтой-то вы высматриваете? – строго спрашивает она.
   – Мамаша! – трагическим голосом отзывается вор. – Там моя жена с приятелем!
   Женщина сочувственно ахает. Вор сует трубу в карман, прикры­вает рукой глаза и оборачивается к женщине.
   – Мне стыдно, что я подглядывал…
   – Это ей стыдно! Беги да всыпь обоим!
   Наутро, облачившись в рабочий комбинезон, Царапов очищает люк мусоропровода и подставляет под него упаковочную коробку. Затем, уже в обычном костюме, входит в подъезд и на вопрос бдительной вахтерши: к кому? – показывает аптечную коробоч­ку.
   – Просили навестить больного из восемьдесят третьей кварти­ры и передать лекарство.
   – Пятый этаж, – говорит вахтерша.
   В квартире вор быстро сносит на кухню меха и серебро, уклады­вает в полиэтиленовые пакеты и спускает в мусоропровод.
   Внизу, под люком мусоропровода коробка полна с верхом. Вор уминает содержимое и ловко по-магазинному обвязывает бечев­кой.
 

* * *

   Знаменский закончил допрос очередного «автопогорельца» и передает ему машинописный листок.
   – Давайте отмечу пропуск, а вы прочтите для порядка это описание. Не от вашей ли машины колеса? – Чувствуется, что этот вопрос Пал Палыч задает уже в сотый раз.
   Входит Томин, обычное «привет» – «привет». «Автопогоре­лец» читает составленное Кибрит описание шин той «Волги», которая удрала при свидании доцента с Ванечкой.
   – Нет. Я за неделю до угона всю резину сменил. – Забрав пропуск, потерпевший прощается.
   Знаменский смотрит на часы и усмехается собственному жесту.
   – Выслушиваю разные автомобильные истории, – говорит он, – пишу протоколы, а начиная с двенадцати все, понимаешь, поглядываю на часы.
   – Сам дергаюсь: вот, думаю, взламывает дверь, вот входит в переднюю… – Чтобы заглушить беспокойство, Томин пускается в общие рассуждения. – Воруют сейчас в двух вариантах. Первый: «Ломись в любую дверь». Люди живут лучше, почти везде есть, что взять. Лезут в первую попавшуюся квартиру – и находят. Второй вариант: «Уши по асфальту».
   – Да, – кивает Пал Палыч. – Перестал как-то народ беречься.
   – Перестал, Паша! На удивление. Сдают кому попало пло­щадь. Рассказывают, что не следует. И про себя и про соседей. Ворье на ротозействе кормится.
   Звонит телефон, Знаменский берет трубку, слушает и произно­сит:
   – Кража!
   … Они приезжают в дом, который посетил Царапов.
   – Никуда я не отлучалась, сидим, как пришитые! У нас дом кооператива Академии наук! – воинственно доказывает вахтер­ша Томину. – Спросите жильцов – когда это было, чтобы нас тут не было! Всегда тут, всегда! И никто вещей не выносил!
   – Но какие-нибудь посторонние сегодня около двенадцати проходили?
   – Только один молодой человек. Лекарство передать в восемь­десят третью квартиру.
   – Вы видели, как он вышел?
   – Конечно, видела! С пустыми руками. Еще сделал вот так, – и она показывает, как вор пожал руку самому себе в символичес­ком прощальном жесте.
   Возвратясь с места кражи, Томин бушует:
   – Теперь он еще и фокусник! Дематериализация мехов и ценной утвари! Ну, светлые умы, куда он все подевал? И откуда все знал?
   – Даже про больного академика! – подхватывает Пал Палыч.
   – Может, я лучше сойду с ума? Зинаида, можно видеть сквозь стены?
   – А метод столетней давности, описанный Конан-Дойлем, не подойдет? – спрашивает она.
   – Какой?
   – Наблюдение из дома напротив.
   Томин крякает, достает записную книжку, находит телефон, звонит.
   – Юлия Семеновна?.. С Петровки. Скажите, когда вы переби­рали серебро и прочее свое бар… – он чуть не договаривает «барахло», но спохватывается и маскирует это кашлем, – и прочие вещи, шторы на окнах были задернуты?.. Пока все. – Томин кладет трубку. – Разумеется, она не помнит! То, что нужно, никто не помнит. Вселенский склероз!
   – Шурик, ты раскалился докрасна, это уже вредно.
   – А что не вредно? Жизнь вообще вредная штука: никто в конце концов не выдерживает, все помирают.
 

* * *

   Царапов в это время старается наладить сбыт. В винном отделе, который изолирован от магазина, со всем управляется румяная боевая Маня. Она и кассир, и продавец, и рабочий, ворочающий ящики, и кредитор своих не всегда платежеспособных завсегдата­ев.
   – Закрываюсь, закрываюсь! – покрикивает она, выпроважи­вая последних покупателей. Кого и подпихнет в спину. – Завтра приходите опохмеляться! А тебе больше в долг не дам, не надей­ся!
   Ей не противоречат. Прощаются уважительно и любезно, нас­колько позволяют градусы. Вор оказывается последним, но его Маня не толкает: этакий статный, уверенный.
   – Закрываюсь, – напоминает она и смотрит выжидающе: чего, мол, тебе?
   – Вот и хорошо. Я вещички тут некоторые хотел показать.
   – Да я вас первый раз вижу, – осторожничает она.
   – Так и я вас вижу впервые, Маня, – ласково улыбается вор. – Оно ведь так лучше.
   Продавщица еще секунду-две медлит, но все же запирает дверь, соглашаясь тем самым продолжить беседу наедине. Она проходит за прилавок и говорит уже фамильярно:
   – Небось скажешь: с женой поругался и уезжаешь. Позарез, мол, деньги нужны.
   – Как ты догадалась, Маня?
   – А, у всех одна формулировка… когда из дому тащут. Мой тоже тащил, пока не выгнала.
   – Беда с мужиками, верно? – подстраивается под нее Царапов.
   – С ними беда, а без них опять беда! – Маня снимает не первой свежести халат и оглаживает себя, расправляя платье.
   Вору намек ясен, но ему нужна не Маня – нужны наличные. Он поднимает на прилавок туго набитый портфель и щелкает зам­ком. Наружу бугром, как живой, выпирает мех. Вор раскладывает шкурки на прилавке.
   – Утрамбовал-то… – говорит Маня, расправляя ладонью мягкий ворс. На время деловая хватка берет в ней верх, и вытесняет прочие мысли. Она заглядывает в нутро портфеля, вынимает ложки: серебряные столовые и золотые чайные, рассматривает, кладет обратно и машет на меха. – Забери пока, нечего на виду держать!
   И тут ее внезапно приковывают руки вора. Сворачивая шкурки в тугой рулон, они двигаются так молниеносно и привычно, что невольно рождают у Мани догадку: не в своем доме взяты вещи-то!
   – С тобой, чего доброго, влипнешь… – бормочет она, еще не вполне уверенная, потому что вор слишком не похож на вора. Но тот одаривает ее беззаботной улыбкой:
   – Никогда, Маня! Бери со спокойной душой!
   Поплевав на его «никогда» через левое плечо, Маня начинает сбивать цену.
   – Между прочим, конъюнктура повернулась. Чего ты принес – уже не дефицит. Было время – на ковры кидались, на хрусталь. А теперь это все и это все, – трогает она пальцами серьги у себя в ушах, – знаешь, как в торговле называется? Товары замедленной реализации.
   – Обижаешь, Маня! Что ж тогда в цене?
   – Что?.. Ну вот видеоприставка к телеку. Я в одних гостях видела – обалдеть! «Джи-ви-си» называется. И к ней фирменные фильмы. За это я бы твой портфель доверху бумагой насыпала!
   – Это заказ?
   – А можешь достать? – радостно изумляется Маня.
   – Поискать надо… авось где у жены завалялась.
   – Засыплешься ведь, черт глазастый! – дрогнувшим голосом произносит Маня.
   – Цыц! – обрывает вор.
   Маня вздыхает и раз и два.
   – Слушай, – заводит она душевный разговор. – Мне офици­ально рабочий в отделе положен… На что тебе нервы трепать, если откровенно-то? Ну подвигаешь немного ящики… обозна­чишь работу.
   – У меня трудовой книжки нету, – щурится вор от сдержива­емого смеха.
   – Да на шута она, книжка! – даже охрипла бывалая Маня. – Слу-ушай, квартира у меня трехкомнатная, все есть, балкон, лес рядом, обихожу тебя, всегда домашнее питание, я стряпать так люблю!..
   Вор берет в ладони ее руку.
   – Спасибо, Маня. Тронут. Только я вкалывать не люблю, даже немного, натура не дозволяет. Я птица перелетная… А приставка тебе будет, Маня.
 

* * *

   В буфете на Петровке Кибрит ожидает своей очереди. Входит Томин.
   – Зинаида, согласна быть голодной, но счастливой?
   – Еще бы!
   – Тогда беги к Паше, пожинай лавры!
   – Да что такое случилось? – Оба отступают немного в сторон­ку.
   – Сейчас направил к нему товарища Нодиева. Это тот, что засыпался с поддельным талоном предупреждения.
   – И?..
   – Да я маленько зашился с автомобилистами, такую кучу просеиваем… И ткнул ему случайно твое описание шин.
   – От «Волги», которую вы красиво упустили?
   – Ну да. И вдруг, представляешь, – сработало! Можно сказать, исторический поворот событий!
   …Нодиеву за сорок, он в потертых джинсах и весь какой-то шалавый, разболтанно жестикулирующий – вечный подросток. Лицо у него характерное и запоминающееся.
   – Точно, резина моя. В смысле – моя бывшая. Ту «Волгу» я продал. А у нового хозяина ее, верно, увели.
   – К этому мы еще вернемся. А что у вас за история с талоном?
   – Не знаю абсолютно! – врет Нодиев. – Гаишник чего-то прицепился, понятия не имею.
   Пал Палыч в коротком раздумье.
   – Настроены тянуть волынку… Ладно, изложу факты сам, чтобы не препираться попусту. Вы регулярно ездите по одной трассе, регулярно превышаете скорость и получаете проколы в талонах. И вдруг предъявляете постовому ГАИ нетронутый та­лон. А он помнит, что собственноручно делал вам предупрежде­ние в третьем талоне и талон был дырявый, как дуршлаг.
   – Мало ли что он скажет! Почем он помнит, что я – это я?! Машина другая, даже вон кепка новая! – Он хватает с колена кепчонку с маленьким козырьком и лихо напяливает. – Вот! – И победоносно смотрит на Кибрит, проверяя эффект.
   – Я бы вас даже в цилиндре узнала, – улыбается Кибрит.
   – Ну, вы! Вы эксперт! То эксперт – а то гаишник!
   – Зинаида Яновна, объясните Олегу Модестовичу.
   Кибрит переворачивает лицом вверх лежащие на столе табли­цы, на которых видны очень крупные изображения букв.
   – Изъятый у вас талон поддельный. Вот его снимки при боль­шом увеличении. Посмотрите, везде, где стрелки, это отступле­ние от стандартного типографского шрифта. Кустарная работа.
   – Так что, либо вы скажете, откуда взяли талон, либо будете отвечать за использование фальшивых документов, – подхваты­вает Знаменский.
   Нодиев стягивает кепчонку с головы, вешает на палец и пока­чивает между колен. Так у него выражается расстройство чувств.
   – Чего-то последнее время не везет. На каждом пустяке вле­таю… Теперь вот приходится хорошего человека подводить. Но не сам же он талоны штампует, верно? Оправдается, я думаю? Вить­ка это Клячко достал… Которому я ту машину продал.
 

* * *

   Клячко спокойный и внушающий доверие мужчина
   – Вот и помогай людям… – говорит он, сидя против Пал Палыча на месте Нодиева.
   – Вы не ответили на мой вопрос,
   – А я отвечу, не беспокойтесь. Талон достал Пузановский. Иван Данилыч. – В тоне Клячко слышна антипатия. – Для знакомых он всякие такие вещи делает. Взял полсотни… Ради другого кого я не стал бы, честно. Но Модестыч – водитель уникальный. На ногах, пожалуйста, споткнется. А на колесах в игольное ушко проедет! От него требовать сорок километров в час… – Клячко пожимает плечами, не найдя слов.
   – Скажите, после покупки машины у Модестыча вы резину меняли?
   – Мелко повезло – не успел.
   – Очень хорошо… Обстоятельства угона?
   – А самые дурацкие… Отбежал к автомату позвонить. Думал, на минутку, машина на глазах, светло. И на беду Пузановский… Вроде и не пьяный был, а полез чего-то в будку обниматься… Короче, когда я от него отпихнулся, машины уже не было!
   Знаменский слушает с большим вниманием и по ходу фиксиру­ет суть в протоколе.
   – А откуда он взялся?
   – Не знаю… Мне было уже вообще не до чего.
   Ситуация подталкивает вызвать Томина. Знаменский звонит:
   – Саш, если можешь, зайди… Да, сейчас. – И вновь к Клячко. – Скажите, прежде вам случалось обниматься с Пузановским?
   – С какой стати…
   – В его поведении по-вашему была нарочитость?
   – То есть? – переспрашивает Клячко.
   – Мне кажется, у вас осталось впечатление, будто Пузановский виноват в угоне.
   – Ну… Всегда хочется на кого-то свалить, – самокритично замечает Клячко.
   – А кто он, в сущности, такой – Пузановский?
   – Работает в нашей же системе. Директор маленького стадио­на. Раньше называлась «оздоровительная площадка», но он мужик шибко форсистый, пробил, чтобы переименовали в стадион.
   – Так. Чем еще он вам несимпатичен? – Пал Палыч маскирует свой интерес полушутливой интонацией.
   – Правы, несимпатичен, – подтверждает Клячко. – Все он хочет, все может, все покупает. Ненасытная какая-то утроба. И даже внешне… чересчур его, как говорится, много. Туша-тушей, физиономия лоснится! – Клячко показывает руками, какая толстая у Пузановского физиономия. – Но это, конечно, субъективно, – обрывает он себя: не привык говорить о людях плохо.
   На последних репликах входит Томин, слышит описание Пуза­новского и просматривает протокол.
   – Все покупает… – возвращается Знаменский к началу харак­теристики Пузановского. – Высокая зарплата?
   – Ну что вы!
   – Тогда откуда? Или об этом не спрашивают?
   – Я, знаете, не представляю… подойти к человеку: послушай, откуда у тебя деньги? Не принято.
   Томина одолевает некое подозрение.
   – Какие-то там глазки… носик, – цитирует он по памяти Раису, – а в остальном – щеки и загривок.
   – Вы знакомы? – вскидывается Клячко.
 

* * *

   В маленькой передней своей квартиры Раиса надевает парик и очки с затемненными стеклами; осмотрев себя в зеркало, находит превращение достаточно радикальным и выходит.
   Садится за руль светлого «жигуля» и стремительно уносится по улице…
   На перекрестке в веренице машин стоит сияющая «Волга» Молоткова. Зеленый свет. «Волга» трогается, секунду спустя, отделенный от нее двумя-тремя машинами, трогается и «жигуль». Раиса ведет слежку за «подлецом автомехаником».
 

* * *

   – Думаешь, прошляпили мы с Глазуновой? – спрашивает Пал Палыч.
   – Могли. Но не в этом суть. На Пузановском и так все замыка­ется! Гляди. Доценту всучили фальшивый паспорт на «Волгу». Нодиеву добыли фальшивый талон. И оба раза замешан Пузановский: и в угоне «Волги», и в добывании талона!
   – Плюс, по мнению Зины, фальшивки делала одна рука! – добавляет Пал Палыч.
   – Неужели наконец повезло?! Ну-ка, где у нас этот стадиончик? – Томин заглядывает в протокол. – Ага! В том районе зам по розыску – отличный мужик, – говорит он, уже крутя диск телефона. – Ованес Филиппович?.. Некто Томин приветствует… Знакома тебе фамилия Пузановский? И что бы ты о нем?!.. По счастью, в разведку мне с ним не ходить. А конкретнее?.. Так-так, поня-ят-но… Сначала ты мне помоги, коллега дорогой, потом и я тебе. Надо энергично подумать, как бы меня представить Пузановскому – через надежных для него людей. Допустим, я намерен приобрести хорошую машину…
 

* * *

   Вор тоже звонит.
   – Алло, мастерская?.. С вами говорит сотрудник Министерст­ва иностранных дел, – начинает он значительным голосом. – Здрасте-здрасте. Имеется небольшая проблема: привез японскую видеоприставку и не могу наладить. Требуется квалифицирован­ный… Так… так… А когда этот Федор Михайлович будет?.. Благо­дарю.
   Позже, сидя в пивном баре, он потешает мастера анекдотами:
   – Федор Михайлович, а еще про Еву знаешь?
   – Не.
   – Говорят, изменяла Адаму. А иначе как бы человек произо­шел от обезьяны?.. Слушай, а ты ведь можешь хороший совет дать! – вдруг «догадывается» Царапов. – Видеокассеты надо толкнуть, брат привез. Подскажи покупателей.
   Мастер, размякший от пива и смеха, не задумываясь, вынимает записную книжку.
   – Сколько душе угодно! – Листая странички, он приговарива­ет. – У этого своих полно… этот без денег… Вот: Столькин возьмет! И еще Пузановский. Этот гребет все под метелку!
 

* * *

   Утро. У Томина один из сотрудников его отдела – Птахин.
   – Он, мерзавец, вроде невидимой кометы, – говорит Томин о Царапове. – Мы можем обнаружить только хвост, то бишь кра­деное.
   – Если исключительно повезет, – скептически уточняет Птахин.
   – Исключительно – это если на улице возьмешь его по приме­там. А мы программируем среднее везение при хорошей органи­зации. И ты не строй кислую мину, ты записывай. Первое. Разм­ножить перечень украденных Цараповым вещей с их описанием. Второе. Провести совместный рейд дружинников с врачами саннадзора по винным отделам магазинов, где чаще всего продают вещи с рук. При проверке санитарного состояния помещений зафиксировать предметы, посторонние для рабочих мест продав­цов. Дружинникам разъяснить нашу цель – обнаружение фактов скупки краденого. Третье. В таксопарках опросить шоферов с предъявлением фотографии Царапова на предмет выяснения, возил его кто из них и куда и не было ли со стороны данного пассажира попытки расплатиться вещами.
   – Или сбагрить что-нибудь по дешевке, – добавляет Птахин.
   – Правильно. Отдай Знаменскому, пусть выбивает «добро» у начальства. А я убежал по автоделам. И комиссионку стерегите в оба! – напоминает напоследок Томин. – Уж больно он любит радиотехнику!
 

* * *

   Раиса убедилась, что «бегемот» действительно тесно контакти­рует с Молотковым. Сейчас, сменив парик и машину, она пресле­дует «Волгу» автомеханика, где рядом с ним восседает и Пузанов­ский. Когда «Волга» останавливается, Раиса – уже опытный конспиратор – проезжает мимо и тормозит поодаль. Затем опус­кает стекло и поправляет боковое зеркальце, чтобы видеть, что происходит сзади.
   Пузановский с Молотковым выходят из машины и Раиса заме­чает, в какой подъезд они вошли.
   И тут оказывается, что за всей картиной наблюдает в свою очередь Царапов. Он покуривает на лестничной площадке проти­воположного дома и ему одновременно – на сей раз без всякой оптики – видны и парадное Пузановского, и привезшая его «Волга», и «жигуль» Раисы.
   Раиса меняет круглые очки на квадратные, повязывает голову косынкой, запирает машину и отправляется на разведку. У подъ­езда Пузановского она заговаривает с двумя девчушками-дошкольницами, выбежавшими погулять. При этом она изображает руками обширный живот и лукообразное лицо, ясно подразуме­вая «бегемота». Девочки смеются, кивают и что-то рассказывают.
   Вор задумчиво и недовольно трет подбородок. Не нравится ему деятельность Раисы – она может стать помехой на его пути…
 

* * *

   Арестованного Агафонова (Ванечку) Томин допрашивает в Бутырке.
   Томин с помощью своего коллеги Ованеса Филипповича раз­добыл фотографии Пузановского, Печкина и Тыквы. Это его козыри против Ванечки, но Ванечка осторожничает.
   – Я же следователю сказал, и он записал: никогошеньки не узнаю! – в своей неподражаемо искренней манере разливается он. – Не умею я по фотографиям. Очень большая разница от живых людей!
   – А по-моему, Ванечка, ты валяешь ваньку. Давай маленький урок тюремной арифметики. Допустим, сегодня у них три эпизо­да. Сколько тебе дадут?
   – Я так рассчитываю – от силы полгода.
   – Правильно. А если добегаются они эпизодов до пятнадцати, еще, не дай бог, кого пришибут? Ты хоть и сидишь, а все равно участник шайки! Сколько тогда им? Сколько тебе?
   – Ой-ма!
   – Вот то-то! Скорей поймаем – тебе лучше. Я к ним пойду, шкурой своей рискуя! Так ты мне хоть кивни: они? нет?
   Ванечка взглядывает на фотографии и молча наклоняет голо­ву.
 

* * *

   Царапов снова на посту. Сегодня с ним чемоданчик – он намерен «поработать».
   «Волга» Пузановского пока у подъезда, хозяин не заставляет себя ждать – вываливается из дверей, втискивается за руль и укатывает.
   Вор засекает время – без четверти двенадцать. С легким сердцем он докуривает, поднимает чемоданчик и… видит тормо­зящую Раису. Проклятье! Опять ее принесло! Будет торчать, высматривать, примечать… Брошенная жена? Авантюристка?.. Нет, прямо-таки глупо лезть в квартиру, за которой кто-то наблю­дает!
   Он снова смотрит на часы. Выходит на улицу и приближается к машине, придумывая, как бы ему спровадить непрошенную сви­детельницу.
   Раиса сняла темные очки, и Царапов обнаруживает, что они уже встречались – тогда, в метро! Не успевает она опомниться, как вор открывает дверцу и усаживается рядом с ней.
   – Здравствуйте, прекрасная незнакомка! А я-то ищу вас пов­сюду! Вы так гордо ушли – я был просто безутешен! Что с глазом?
   – Что-то попало. Выходите из машины!.. – Раиса тоже узнала вора, и это несколько смягчает ее отпор.
   – Неблагодарная! Без меня вас тогда смяли бы в лепешку!
   – Вы мне мешаете.
   – Да впустую простоите: ваш предмет укатил семь минут назад. Сердечные дела? Или оскорбляю? Оскорбляю, – догадывается он. – Очень рад!
   Только зеркальце и носовой платок, который Раиса приклады­вает к уголку глаза, помогают ей замаскировать растерянность.
   – И что еще вы о нем знаете? – спрашивает она.
   – Иван Данилович Пузановский – мелкий деятель по спор­тивной части. Обжора. И очень богатый человек. Сейчас тут дежурить бесполезно, он поехал обедать, оттуда на работу.
   – Вы друг-приятель?
   Тон Раисы подсказывает Царапову правильный ответ:
   – Сугубо наоборот! – Он сдвигает рукав пиджака: истекают последние благоприятные для кражи минуты. – Возвращайтесь к вечеру, – настоятельно советует вор, собираясь покинуть маши­ну. Хоть бы отчалила и развязала ему руки!
   – Погодите, – останавливает Раиса. – А что вы здесь, собст­венно, делаете?
   Неприятно, что возник такой вопрос. Это Царапову совсем не нужно, чтобы кто-то задавался подобной мыслью.
   – Почему я должна верить, что вы не из той же компании? – продолжает Раиса.
   Да, на сегодня сорвалось. Вор опускается на сиденье.
   – По-моему, достаточно хорошенько на меня посмотреть, – говорит он и глядит на Раису с открытой улыбкой – обаятельный и почти светский молодой человек.
   Она тоже смотрит на него. И гляделки затягиваются.
 

* * *

   Татьяна притулилась полулежа в кресле, горло замотано шар­фом. Раиса хлопочет вокруг нее и попутно рассказывает новости.
   – Боюсь, зря ты откровенничала, Райка. Незнакомый человек.
   – Да он же первый открылся, Танюша, а я ему тоже незнакома.
   – Ну! Тебя-то за версту видно! – сипит Татьяна.
   – И его видно. – Раиса усмехается, вспоминая: достаточно хорошенько посмотреть… – Короче, мы заключили пакт о взаи­мопомощи. – Она тянется за градусником, который подруга держит под мышкой, смотрит температуру и качает головой.
   – Все-таки мне странно… – гнет свое Татьяна.
   – Сама караулила подлеца автомеханика – не было странно. Ангину из-за меня схватила – тоже не странно. А если кто-то еще ради своего друга – сразу странно? – урезонивает Раиса.
   Татьяна пожимает плечами и вздыхает.
   – Друга обманули, обобрали. Сам он человек мягкотелый, а Глеб не может этого так оставить. Вот и все! – втолковывает Раиса.
   – Что же вы уговорились делать?
   – Сначала собрать компру. С Глебом мне, пожалуй, удастся. Он в порядке исключения – решительный мужчина.
 

* * *

   По дороге от Управления к воротам, что против «Эрмитажа», разодетый Томин встретил Кибрит:
   – Зинуля, приветствую и отбываю.
   – Ай-ай-ай! Кто это у нас такой красивый?
   – Вообще-то я «без определенки», но собираюсь приобретать краденые автомобили. Такой, как они говорят, «шашлык» с день­гами.
   – Ты бы хоть показал свои липовые документы. Там ведь на этом собаку съели, еще раскусят тебя!
   – Да при мне никаких… – начинает Томин и спохватывается. – Хорошо, что напомнила. Я же взял удостоверение, чтобы предъявить на выходе! Пожалуйста, проводи и забери. Ну как полезут по карманам…
   – Шурик, ты уж там, пожалуйста… – тревожно начинает Кибрит, не договаривая «поосторожнее».
   – Эх, золотко, кабы знать, где соломку подстелить!
   Кибрит доводит его до постового, Томин предъявляет удосто­верение, отдает ей и выходит с территории Петровки. И несколь­ко секунд Кибрит провожает глазами его фигуру, мелькающую за переплетами высокой ограды.
 

* * *

   Рейд по винным отделам дал результаты. У Мани в подсобке обнаружили часть краденых вещей. Теперь они лежат на прилав­ке: дюжина чайных ложек и шесть чеканных чарочек, сияющих золоченым нутром.
   – Подпишите, пожалуйста, акт изъятия вещей, – говорит Знаменский двум понятым, один из которых – директор магази­на, другой – парень-дружинник. Знаменский протягивает авторучку продавщице: – Вы тоже.
   – Ничего я не подпишу! – скандально заявляет Маня.
   – Как ты, Маня, не подпишешь, когда факт, что нашли, – вразумляет ее директор.
   – Не подпишу – и все! – кричит Маня.
   – Ваших подписей достаточно, – говорит директору Знаменс­кий. – Продавца я забираю для официального допроса. Вы сво­бодны, спасибо, – отпускает Знаменский дружинника.
   Под дверью толкутся Манины завсегдатаи, заглядывают сквозь витрину, стучат в дверь. Она выскакивает к ним, разъяренная.
   – Давай расходись! Читать не умеете? Учет! – Возвратясь, Маня на том же запале приступает к Знаменскому: – Я не понимаю, чего такое? Кому дело, что ложки да рюмки? Грязные они, что ли? Заразные?
   – Прекрасно вы понимаете, что санитарный осмотр закончил­ся. Я не врач, а следователь.
   – И что? Ложек не видели? Ну, смотрите, смотрите! – Маня грохает на прилавок электрический чайник, выставляет банку растворимого кофе, сахарницу. – Казните меня теперь! Все пос­торонние для торговли предметы!
   Она ждет, что скажет следователь, но тот молчит, и Маня снова заводит:
   – Кому они мешают, ложки эти? Алкаши носят, канючат! дай выпить, дай выпить. Сунула да забыла. Чего особенного?
   Знаменский опять не отвечает, даже не смотрит на нее, меряет шагами помещение.
   – Сколько работаю, никогда такого не было! – Маня берет тоном ниже. – Какое мое преступление? «Левак» я схватила? Или в розлив торгую?
   Очередная пауза.
   – Это что же, – вы и разговаривать со мной не хотите? – спрашивает она уже в некоторой растерянности.
   – Крика не люблю, – отзывается Знаменский.
   – Ну извините… работа у меня грубоватая, все с мужичьем… А теперь вот из-за них неприятности. Вот хоть эти вещи, – начина­ет она новый, более хитрый заход, – приносит один, рыжий такой, с золотым зубом. Купи. Я говорю, мне незачем. Тогда говорит, так возьми, дай бутылку-другую, потом разочтемся. Я их, говорит, спьяну потеряю, у тебя целей будут. Ну и лежали они недели две.
   Знаменский останавливается.
   – Вещи краденые. Взяты у вдовы одного академика. И не две недели, а пять дней назад.
   – Это еще доказать надо!
   – Хозяйка опознает, свидетели тоже. Сделаем обыск у вас на дому, наверно найдем и остальное.
   Теперь молчит Маня. Угроза обыска заставила ее дрогнуть.
   – Вранья я не переношу, Мария… как вас по отчеству?
   – Не старуха, чтоб по отчеству. Маня.
   – Я бы мог тоже соврать, Маня. Что вора, дескать, взяли и он указал на вас. Врать не стану – пока не взяли. Но возьмем, потому что мы точно знаем, кто он таков. – Пал Палыч вынимает фотографию вора и прислоняет к чайнику перед Маней.
   Та уже при словах «не взяли» как-то встрепенулась. Теперь же и вовсе не в силах совладать со своим лицом: улыбается ей с фотографии обаятельный вор, и Маня, слабея, всхлипывает.
   – Вот видите, и вам личность знакома.
   – Совершенно даже незнакомая! – бурно протестует Маня и отворачивается от фотографии.
   – Эх, Маня… Не буду даже опознания проводить. Чтобы вам лишнего вранья не писать в протокол.
   Теперь, наблюдая Манину реакцию, Пал Палыч понимает: не только себя она выгораживает – вора не хочет выдать. Но просто ли тут женская симпатия или что-то большее?
   Маня сморкается и невзначай все поглядывает на фотографию вора.
   – У нас их много, – хитрит Пал Палыч, – могу подарить на память… хоть вы и незнакомы.
   Ну-ка, Маня, что у тебя на душе? Маня сует фотографию в карман.
   – Значит, рыжий таки принес?
   – Рыжий!
 

* * *

   Раиса протирает лобовое стекло своей машины. Царапов стоит рядом.
   – Я видела гараж Пузановского, – рассказывает она. – Откры­тый. Правда, издали, но вторая машина там определенно была. «Жигули», и цвет как будто мой… Вдруг действительно мой «жигулек»?
   – Надо посмотреть, – говорит вор.
   – Как?
   – С замком я управлюсь.
   Раиса поднимает брови: это в шутку или серьезно?
   – Разумеется, если на это взглянуть через пенсне… – лениво щурится вор. – Интеллигентно утремся платочком, и пусть по­донки посильней ломают нам хребет?
   Раиса уязвлена обвинением в робости.
   – Прямо сейчас, днем?
   – А зачем нам с вами ночь и полумрак? Поверьте опыту, люди друг на друга не смотрят. Я раньше, правда, не лазил по гаражам, но предпочитаю дневное время…
   Они приближаются к одному из стоящих «плечом к плечу» гаражей. Вор недолго возится с замком, причем спина его засло­няет, что он там делает. Да Раису и не тянет подглядывать, ее волнует, чтобы за ними не подглядывали.
   – Прошу! – Дверь гаража открыта.
   Внутри стоят «Волга» Пузановского и красные «Жигули». Раиса делает два порывистых шага… и отворачивается.
   – Увы…
   Тут в дверь заглядывает мужская голова. Раиса обмирает.
   – Огоньку не найдется? – спрашивает мужчина.
   Вор невозмутимо щелкает зажигалкой, голова прикуривает и исчезает. Выйдя наружу, вор запирает замок, и они уходят, не привлекая ничьего внимания…
   – Глеб, кто вы по профессии? – спрашивает Раиса по дороге к машине.
   – Да как вам сказать, Раечка… Профессия у меня довольно редкая. Даже рискованная. Но пока работаю.
   – Скажите откровенно, вы из милиции?
   – Раечка, если так, то могу ли я сказать откровенно? – извора­чивается вор и переводит на свое: – «Волга» в гараже, стало быть, хозяин дома. Опять будете караулить?
   Раиса пожимает плечами.
   – Тогда извините, в полдень я должен быть в другом месте.
   – Садитесь, – кидает Раиса.
   Оба садятся в машину. Вид у Раисы хмурый. Возбуждение от надежды найти «жигуль» прошло, да еще между нею и ее союзни­ком стоит какая-то недоговоренность.
   – Видимо, я все время задаю нетактичные вопросы, – произ­носит она сухо.
   – Не надо на меня сердиться, – заглядывает ей в лицо вор.
   Раиса его и привлекает и раздражает. С одной стороны, она помеха и обуза, с другой – вызывает покровительственное чувст­во. К тому же он постоянно помнит о комизме их союза, что придает его поведению оттенок иронической игры. И сейчас и в дальнейшем он говорит Раисе правду или полуправду, что она принимает за особую манеру выражаться – шутливо и уклончиво.
   Когда машина тормозит в районе новостроек, Раиса уже весе­ла: вор только что рассказал что-то забавное.
   – Спасибо, что подкинули! – Он берет с заднего сиденья чемоданчик, по размеру способный вместить японскую видеоп­риставку.
   – Если недолго, я подожду.
   – Да?.. – он колеблется. – Всегда надеюсь, что недолго…
   Возвращается он чрезвычайно довольный.
   – Куда теперь? – спрашивает Раиса, откладывая журнал.
   – Раечка, мне неловко использовать вас как даровой транс­порт.
   – Я же использовала вас как дарового взломщика. Надо отра­батывать.
   И снова они едут по городу. И теперь останавливаются у винно­го магазина, где Царапов недавно сторговался с продавщицей Маней.
   Вор тянется за чемоданом – там видеоприставка, которую он выкрал, пока Раиса ждала его в машине. Но что-то удерживает его и заставляет выйти на предварительную разведку.
   Стоя на тротуаре, он смотрит в сторону магазина. Оттуда появ­ляется пьяненький мужичок – тот, которому Маня грозила не давать в кредит. Вор направляется навстречу, спрашивает:
   – Батя, Маня сегодня работает?
   – Не работает, – бормочет тот. – Таскают Маню. Замели нашу Маню… Эх, парень, даже – веришь? – нету настроения выпить! – Он покачивается и хватается за вора.
   Тот отцепляет от себя его пальцы.
   – Батя, я тебя уважаю! – убедительно говорит он и быстро отходит. Покупает ненужную газету, пачку сигарет: надо привести в порядок выражение лица, прежде чем показаться Раисе. А мимо нее, сидящей в машине, шаркает пьяненький, приговари­вая сам себе:
   – Эх, Маня… хорошая была Маня… такая ласковая…
   Возвращающегося Царапова Раиса встречает вопросительным взглядом: они сделали такой конец, чтобы он поговорил со слу­чайным алкоголиком о какой-то Мане?
   – В ваших глазах я читаю вопрос, – говорит вор.
   – Пожалуй, – отзывается Раиса.
   – Категорический вопрос: когда мы будем обедать? У вас зверски голодное лицо.
   Все время этот человек сбивает Раису с толку.
   – Едем обедать, – объявляет он. – Я только мгновенно заскочу по дороге к одному приятелю.
   Теперь машина Раисы подкатывает к комиссионному магазину радиоаппаратуры. Здесь Царапова, как мы помним, подстерегают коллеги Томина. Но после происшествия с Маней он осторожен вдвойне: Раиса сворачивает в переулок.
   Задами подбирается вор к окнам служебных помещений. За одним из них работает тот же очкастый товаровед. Вор останавливается против окна, приподнимает чемодан, товаровед вскидывает глаза, все понимает и делает короткий отрицательный знак головой.
 

* * *

   У Знаменского сидят коллега Томина Птахин и таксист.
   На бланке, который он рассматривает, наклеено в ряд несколь­ко фотографий.
   – Вот этот, улыбистый, – таксист указывает на Царапова. – Позавчера этот пассажир предложил мне джинсы.
   – Взяли?
   – У меня принцип: от пассажиров не брать. Вы бы их с меня сейчас даром сняли!
   – В котором часу вы его везли? – спрашивает между тем Птахин.
   – Под вечер, часов в девять.
   – Было у него что-нибудь с собой?
   – Чемодан не особо большой.
   – Открывал?
   – Нет, поскольку от джинсов я отказался.
   – Обождите немного в коридоре. С вами поедет наш товарищ, покажете поточней, где высадили.
   – Именно позавчера он вдобавок к видеоприставке царапнул джинсы! – говорит Знаменский.
   – Так что, Пал Палыч, начинаем новый этап? – торжествую­ще спрашивает Птахин.
   – Да, начинаем! Уже третий шофер возил его на Басманную, чего нам еще? Давайте поднимать участковых: пусть прочесыва­ют территорию – кто у них там балуется жильцами без прописки?
 

* * *

   Раиса и Царапов осматривают небольшой стадион, заглядыва­ют во все уголки.
   – Вы, по-моему, давно поняли, что никаких угнанных машин здесь нет, – говорит Раиса. – Лазаете для моего удовольствия.
   – Да нет, мне здесь нравится, – улыбается вор, помахивая кейсом. Он ловко и уверенно проходит по бревну. – Очень просто, – говорит, спрыгивая. – Надо только забыть о высоте.
   Они выходят на футбольное поле. Безлюдье, кое-где травка пробивается, солнышко светит.
   – Если бы не эти паразиты – была бы сейчас на юге! До чего же я ненавижу всякое ворье!
   – А я, как кончу тут свои дела, махну, пожалуй, на взморье! Люблю там отдыхать.
   Раиса мимоходом срывает под забором одуванчик, подносит к лицу.
   – Медом пахнет…
   Вдруг вор прислушивается, оглядывается и, схватив Раису в охапку, кидается в укрытие – за агитационный щит.
   – Что такое? Отпустите! – отталкивая его руки, сопротивляет­ся Раиса.
   – Не брыкайтесь! – резко обрывает Царапов. – Директор едет.
   Ворота стадиона раскрываются, в них въезжают две «Волги». Первую ведет Пузановский, с ним сидит Молотков, из другой выходят Печкин с Тыквой.
   Кто-то затворяет ворота, а Пузановский с Молотковым ос­матривают вторую «Волгу». Спрятавшиеся Раиса и вор не слы­шат, о чем завязалась перебранка между четверкой, они только видят, как все четверо усаживаются за врытым в землю столом возле административной хибары.
   Вор вынимает из кейса подзорную трубу, наводит. Близко ви­дит, как Пузановский чистит апельсин.
   – Ого! – говорит Раиса. – Вы недурно оснащены! Дайте посмотреть. – Она прилипает к трубе…
   – Не возьму я машину в обработку! – злится механик. – Из-за той стервы участковый зачастил.
   – Прикажешь обратно хозяину подарить? – негодует Тыква.
   – Там как хотите, а я не могу!
   – Выходит, мы с Тыквой задаром работали? – требовательно спрашивает Печкин у Пузановского, который уминает второй апельсин.
   – Я эту машину у вас покупаю, – самодовольно предлагает Пузановский. – Идет?
   – И куда денешь? – с любопытством спрашивает Печкин.
   – Сожрет! – радуется Тыква.
   – Поставлю в тихом месте, а там посмотрю, – скрытничает Пузановский.
   Во время разговора они жестикулируют и оглядываются на машину, что подсказывает Раисе догадку:
   – Глеб, наверно, они эту «Волгу» угнали!.. Теперь «бегемот» вынул деньги!..
   – Это уже по моей части, – говорит вор. – Позвольте! – и решительно отбирает у нее трубу.
   Он видит, как Пузановский отсчитывает Пчелкину и Тыкве по пачке купюр, а солидный остаток сует в карман.
 

* * *

   Вечером Царапов дома. Он снимает ботинки, садится в кресло, вытягивает ноги. Берет сигарету, лезет за зажигалкой, вытаскива­ет из кармана смятый одуванчик. Нюхает, кидает в пепельницу. Невесело ему что-то.
   В передней раздается слишком длинный звонок, затем шлепа­ющие шаги хозяйки и ее голос: «Кто там?.. А в чем дело?.. Сейчас открою, сейчас! Халат надену, минуточку…» Голос из недовольного становится испуганным.
   Вору большего не надо, чтобы все понять. Мгновение – и ножка стула засунута в ручку двери, еще мгновение – надеты ботинки и погашен свет. Прихватив кейс, Царапов перекидывает ноги через подоконник. Путь для отступления был им предусмот­рен еще при найме комнаты: под окном относительно широкий карниз. Правда, внизу пять-шесть этажей пустоты, но вниз вор не смотрит. Распластавшись по стене – правая рука вытянута по движению, в левой кейс, – он осторожно, но достаточно быстро приближается к балкону соседней квартиры, о котором расспрашивал хозяйку.
   Из коридора доносится: «Ваш жилец дома? Где его дверь?»
   Но стука в дверь он уже не слышит, так как вышибает дверь балкона, затем дверь из квартиры на площадку, стремительно сбегает вниз по лестнице к наружным дверям, около которых ночуют две пустые детские коляски.
   И вот из подъезда выходит молодой заботливый папаша, хоть и поздновато, но выкроивший время погулять с младенцем.
   А у соседнего подъезда оперативная машина ждет «под пара­ми» с невыключенным мотором.
   Вор с коляской скрывается за углом, достает из нее кейс – и нет его, сгинул…
 

* * *

   Раиса читает в постели перед сном. Вдруг – кого принесло так поздно? – тренькает дверной звонок. Она встает отпереть: «Кто?» – И слышит: «Глеб».
   – Что случилось? – спрашивает Раиса, открыв, и осматривает его изумленно. – У вас такой вид… как будто из дому выгнали.
   – Напротив! – кривовато усмехается Царапов. – Очень стара­лись удержать. Но я все-таки ушел. И больше я в тот дом ни ногой… Извините, если разбудил.
   – Нет, я не спала… – В глазах невысказанный вопрос: зачем он, собственно, явился?
   – Я уезжаю. Хотелось проститься.
   – Надолго?
   – Скорей, надолго.
   Раиса молчит. В обычное время она только корректно попро­щалась бы и пожелала счастливого пути. Но, застигнутая врасп­лох, не успевает скрыть огорчения, разочарования. Сама того не заметив, в нарушение своих жизненных принципов, она стала как бы несколько зависима от Царапова за последние дни. И вот стоит перед ним сейчас немного растерянная, немного растрепан­ная.
   Вор достает зачем-то железнодорожный билет с плацкартой, показывает. Раиса машинально смотрит, возвращает.
   – Поезд через час десять… – говорит вор.
   – А как же я?.. Наши поиски?.. – невольно вырывается у Раисы.
   – Самому обидно уезжать… Не доделал то, что собирался. Такой убыток… другу моему. Но что поделаешь!
   Он уже берет свой кейс, медлит… И ставит его обратно.
 

* * *

   В обычном для новых кварталов дворе – не дворе, а простран­стве между домами – стоит ряд машин.
   Вдоль ряда идут Томин и Пузановский.
   – Ты ж говорил, можно без документов, – пыхтит на ходу Пузановский.
   – И не отказываюсь. Человек купил списанную железку. Доку­менты есть – тачки нет. Но вот без доверенности, дорогой, нельзя. Как он без доверенности в Ростов погонит?
   – Ладно, договоримся – будет доверенность. В обмен, между прочим, на деньги.
   – А я думал – в кредит! – Томин подталкивает Пузановского кулаком в бок и покатывается, дескать, остроумно пошутил. Тот одышливо похохатывает в ответ.
   Они подходят к новенькой «Волге». (Той самой, что Пузановс­кий купил у своих компаньонов).
   – Во, гляди! – хвалится Пузановский. – Экспортное исполне­ние, шипованная резина, все любоваться будут! – Он отпирает машину и приглашает Томина за руль, а сам садится с другой стороны и вставляет ключ зажигания. – Обрати внимание: па­нель, обивка.
   И в этот миг взявшиеся буквально из-под земли люди в мили­цейской форме окружают «Волгу».
   – Выйти из машины, предъявить документы! – командует старший по званию, капитан.
   Томин выскакивает резво, Пузановский пыхтя и наливаясь страхом.
   – Документы! – повторяют Томину. Он роется для виду по карманам, придумывая, как быть.
   – Ничего с собой нету, – говорит он. – Да вы зря думаете, мы случайно сели, дверца была открыта, – это он кидает Пузановскому ориентир на первое время.
   – Молчать! – обрывает капитан.
   – Я его вообще не знаю, у него плохо с сердцем стало, – частит Томин и с этими словами вдруг рывком выдирается из рук придер­живавшего его милиционера и пускается наутек.
   – Стой! Буду стрелять! – кричит капитан.
   Томин начинает выписывать зигзаги, будто не замечая, что один из милиционеров бежит ему наперерез. Инспектор бросает­ся в сторону, и тут его сшибает с ног дюжий милиционер. Пока они катаются по земле – достаточно далеко от всех, – Томин спокойно говорит:
   – Повозись со мной… Я инспектор угрозыска. Томин… Да не отпускай руку, балда, заломи… Ой!.. Позвони на Петровку следо­вателю Знаменскому. Только чтобы толстый не догадался. В отделение нас надо доставить порознь. Понял?.. Теперь пошуми на меня!
   – Ты еще поговори тут! – подыгрывает милиционер. – А ну вставай! А ну пошли! – И, как положено, ведет беглеца назад с заломленной за спину рукой.
 

* * *

   В той же одежде, что и при задержании, Томин торопливо подкрепляется в буфете Управления. Видит Кибрит, окликает:
   – Зинаида, подсядь к арестованному!
   – Шурик! О тебе страшные слухи, пойман с поличным, бежал из-под стражи… – смеется Кибрит.
   – Пытался, – усмехается он и мнет плечо. – Мм… Крепкие есть ребята в отделениях.
   – Я не пойму, это было запланировано?
   – Что ты! Злодейская шутка судьбы! Участковый засек угнан­ную машину, отделение устроило засаду. А я работал с Пузановским под своей легендой. В итоге мы оба задержаны, и вся опера­ция накануне срыва.
   – Ну что за непруха! – огорчается Кибрит.
   – Пересеклись две случайности, – он опять трет руку. – Н-да, хороший парень… Слушай, в трудные минуты мы всегда мыслили коллективно. Пошли со мной к Пал Палычу, а?
   Знаменский расхаживает по кабинету. Постучав, заглядывает Кибрит – один ли он – и входит вместе с Томиным.
   – Допросил? – спрашивает Томин.
   – Допросил… – кивает Пал Палыч. – Пузановский – солид­ный, уважаемый человек. Закружилась голова, ухватился за дверцу, она открылась, он сел в машину отдышаться. Вдруг явился незнакомый брюнет. Возможно, хотел обчистить карманы – недаром потом удирал. Все.
   – Молодец! – удовлетворенно говорит Томин. – С лету понял подсказку! Трусил сильно?
   – Больше возмущался: «Больного человека – на Петровку!» Пришлось намекнуть, что ты по приметам похож на одного бан­дита.
   – Браво! Все гораздо лучше, чем я боялся!
   – Да чего хорошего?! – взрывается Пал Палыч. – Мы оба в идиотском положении! Что, по-твоему, дальше?
   – Отпускать за недоказанностью!
   – Вас обоих?
   – Если ты не решил меня упечь!
   – А ты понимаешь, чем это пахнет?
   – Ну… не впервой же, Паша, вывернусь.
   – Пузановский его подозревает? – догадывается Кибрит.
   – Не знаю, Зина. Этот трюк с побегом…
   – Боюсь, именно это и растолкуют Пузановскому его прияте­ли!
   – Побег я объясню, не беспокойтесь, – возражает Томин. – Хуже, что все у них до меня шло гладко, а со мной – сразу забрала милиция. Хоть тут я как раз ни сном ни духом, однако… немножко нехорошо.
   – Словом, если Пузановского освобождать – тебя надо выво­дить из операции, – резюмирует Знаменский.
   – И все труды кошке под хвост?! – взвивается Томин. – А новый человек будет начинать с нуля? Не пойдет!
   – А как пойдет?
   – Почему его не посадить, раз невыгодно отпускать? – вмеши­вается Кибрит.
   – Рано, Зинаида, рано! Я даже не знаю полного состава шайки и кто делает документы!
   – Посадить непросто, – возражает и Знаменский. – Это только кажется, что Пузановского взяли чуть не с поличным. На поверку доказательств – с гулькин нос.
   – Но если Шурик предстанет в форме, с майорскими погона­ми… неужели он не дрогнет?
   Знаменский пожимает плечами. Это, скорее, вопрос к Томину, он общался с Пузановским и точнее предскажет его реакцию.
   – Дрогнет. Но не признается, – качает головой Томин. – Тяжесть улик, понимаешь, должна возрастать на килограмм живого веса… Паша, нам с Пузановским надо уйти отсюда в обнимку! Только сложились нужные отношения – и родная милиция вдарила под дых! – Томин страдает, как может страдать опера­тивный работник, у которого рухнула тщательно обдуманная операция. – Докажи ему, что я не ваш человек!
   – Доказать не моту… – Знаменский снова начинает ходить.
   – Можно показать на очной ставке, – подает голос Кибрит.
   – Очная ставка? Про что?
   – Какая разница, Пал Палыч? Придумай. В чем-нибудь да есть у них разногласия!
   Знаменский останавливается, и они с Томиным некоторое время смотрят друг на друга.
   – Хм, – произносит Знаменский.
   – Хм, – откликается Томин.
   Чувствуется, что обдумывают одну и ту же идею.
   – Ну, Томин, держись! – говорит с веселой угрозой Пал Палыч и хлопает его по плечу…
   И вот очная ставка. Пузановский заканчивает свои показания.
   – Я принял валидол, сердце начало отпускать. И тут окружает милиция. Верите, чуть не начался второй приступ!
   – Верю, верю, – говорит Знаменский. – Но давайте уточним: стало плохо рядом с машиной или на расстоянии?
   – Знаете, в такой момент уже слабо воспринимаешь… как бы в тумане… Возможно, гражданин сам подвел меня и усадил… не могу утверждать.
   – Понятно. Ну, теперь что вы скажете? – меняя тон, обраща­ется Пал Палыч к Томину.
   – А что, начальник? Вижу – человек сомлел, а спереди маши­на открытая. Ну подвел – чего такого? Пускай, думаю, посидит, очухается.
   – А сам за руль?! – беспощадно обличает Пал Палыч. – Тоже сомлел?
   – Зачем, у меня здоровье приличное. Думал это… к врачу его отвезти, если будет загибаться.
   – Вы не крутите! – Знаменский вскакивает, наклоняется через стол и трясет указательным пальцем перед носом Томина. – Имя-фамилию почему скрываете, а?
   – Нну-у… ммм… – тянет Томин, и это по интонации близко к «сам толком не знаю».
   – А почему от милиции побежал? – энергично напирает Знаменский.
   – Да так… – мямлит Томин.
   – Из-ви-ни-те! От милиции просто так не бегают! Молчите? По часам засекаю, сколько молчите! – Знаменский гневно бара­банит по циферблату на руке.
   – Живот схватило! – тонким голосом выпаливает «додумав­шийся» Томин.
   Завершая очную ставку, Пал Палыч говорит извиняющимся тоном:
   – От ошибок мы не застрахованы, товарищ Пузановский. – Капитан с сотрудниками случайно проходил, вдруг видит – номер, который недавно объявлен в розыск. Шипованная резина. А в машине люди. Естественно, скомандовал задержать.
   – Возможно, на мое счастье, – подхватывает Пузановский, окончательно вошедший в роль. – Еще неизвестно, что этот тип собирался со мной сделать!
   – Зачем плохо думаешь! – обиженно укоряет Томин. – Зачем его слушаешь? – кивает он в сторону наблюдающего за ними Знаменского.
   В кабинет, постучав, входит лейтенант и браво рапортует:
   – Товарищ майор, просили передать вам дактокарты на неиз­вестного. На него ничего нет!
   Знаменский делает вид, что разочарован, мечет на Томина угрожающие взгляды: не удалось выяснить, что за птица попала в сети.
   – Погоди! – обещает он. – Ты еще нам попадешься!
   Все намеченные мероприятия по дезориентации Пузановского выполнены.
   – Прошу подписать протокол.
   Пузановский расписывается. Томин ставит крестик.
   – Неграмотный, – извиняется он.
   Знаменский нажимает кнопку, входит конвой и задержанных порознь (Томина первым) выводят. Пал Палыч стоит в задумчи­вости. Что-то его беспокоит…
   Возвращается Томин.
   – Уф! И как это преступный элемент выдерживает – допросы, очные ставки, я уж не говорю, суд! – Он переходит к делу. – Почему не отпускаешь? Что за финт?
   – Ощущение, что я перегнул палку, – отвечает Знаменский, недовольный самим собой. – Для такого деятеля, как Пузановс­кий, попасть на Петровку и шутя отделаться… Не заподозрит подвох?
   Задумывается и Томин, перебирая в памяти подробности оч­ной ставки.
   – Что-нибудь в противовес бы, этакое легонькое… – размыш­ляет Знаменский. – Для продления… Может быть… С тобой он это не свяжет, ни в чем мы его не уличим… А рвение свое продемонстрируем.
   – Глазунова? – догадывается Томин.
   – Если б хоть сейчас застать дома!
 

* * *

   Раиса занята приготовлением завтрака. В кухню заглядывает Царапов, смотрит на часы.
   – Выходит, я проспал полдень… фантастика! – Он осторожно обнимает ее за плечи.
   Эти первые слова наутро – какую окраску они придадут тому, что произошло? А он, будто подслушав, говорит:
   – Клясться в вечной любви я тебе не буду.
   Ну вот! Клятв она не ждала, но вместе с «добрым утром» это все же грубовато. Однако Раиса «отбивает мяч» почти без паузы:
   – Я – тем более! Я вообще по натуре амазонка. Привыкла одна.
   – И замужем не была?
   – Попробовала. Занятие не по мне.
   – А я и не пробовал… Где взять чашки?
   – Не изображай семейного человека. Садись и жди.
   – Я понимаю, что я тут гость. Втерся к тебе по старой солдат­ской присказке: «Хозяюшка, не дашь ли водицы испить, а то так есть хочется, что даже переночевать негде…» Сколько ты вытерпишь меня в своей квартире?
   – Пока не надоешь.
   Обстановка в комнате Раисы отражает характер и вкусы хозяй­ки: ничего лишнего, а то, что есть, недорого, но удобно и несколь­ко необычно. Вместо мебельной стенки – простые широкие полки, на них книги, парадная посуда, лампа, телефон, часы и прочие функциональные вещи и лишь кое-где памятные безде­лушки. Перед диваном скамья, покрытая рушником. У окна мольберт с наброском какого-то интерьера.
   – Сама все придумала? – спрашивает Царапов, осматривая комнату опытным взглядом.
   – Я ведь кончила художественное училище, работаю дизайне­ром.
   – А-а. Сколько видел квартир – такую впервые… Поговорим? Надо всерьез браться за Пузановского – раз я остался. Давай смотреть правде в глаза: «жигуля» твоего загнали, не вернешь. Надо выдирать деньги.
   – Как их выдерешь?
   – Как – не твоя забота. Тут ты должна положиться на меня. Это дело сугубо мужское.
   Его прерывает телефонный звонок. Раиса снимает трубку:
   – Слушаю… Здравствуйте… Да вы скажите толком: машину-то мою нашли?!.. – И тянет разочарованно: – А-а… Да, я почти не бываю дома… Опознать толстяка?.. Еще бы, конечно, опознаю! Теперь убедились, что он за фрукт? А то я у вас была мнитель­ная!
   – Арестован или нет? – взволнованно подсказывает ей Цара­пов.
   – Скажите, он арестован?.. – И, глядя на вора, отрицательно качает головой. – Ладно, приеду, – без энтузиазма заканчивает она разговор.
   – Непонятно, зачем тебя вызывают, – в сомнении произносит вор.
   – Почему? Все-таки улика – я его видела у Молоткова.
   – Какая улика, Раиса: автомобилист заехал к автомеханику! Недаром тебя прошлый раз отправили ни с чем. Если теперь за тебя хватаются как за соломинку, значит, на Петровке вообще ничего нет! Попугают его и отпустят.
   – А я расскажу, что узнали мы!
   – Как с одним приятелем лазили в гараж? Как смотрели в трубу? Довольно комичные обстоятельства. И ничего нельзя доказать.
   – Я совершенно не понимаю, что же ты мне советуешь!
   – У меня свой план. Поехали. – Он надевает пиджак. – Растолкую по дороге.
 

* * *

   Процедура опознания происходит в кабинете Знаменского. Зло посмотрев на Пузановского, сидящего между двух других мужчин, Раиса говорит:
   – Никого из них не видела, не знаю и знать не хочу!
   Знаменский с любопытством прищуривается, но протягивает ей авторучку и показывает, где расписаться. Она поспешно ставит росчерк в протоколе и выходит, еле пробормотав: «До свидания». Расписываются и покидают кабинет остальные участники опоз­нания. Знаменский нажимает кнопку вызова конвоя.
   Пузановский отдувается и вытирает лоб.
   – Ну все наконец?
   – Да, – дежурно улыбается Пал Палыч. – К сожалению, пришлось… некоторые формальности… – Он делает неопреде­ленно-извиняющийся жест, не желая вдаваться в какие-либо объяснения по поводу Раисы. – Сейчас придет конвой, у вас ведь вещи в КПЗ, там оформят освобождение, – и начинает сосредо­точенно отыскивать что-то в настольном календаре.
   От дальнейшей беседы Знаменского избавляет конвоир. Пуза­новский прощается и радостно топает в коридор. А Пал Палыч набирает номер на внутреннем аппарате:
   – Можешь заходить.
   Секунды через две входит Томин.
   – Как?
   – Узнала. Но не опознала !
   – Весьма странно…
   – Ладно, об этом потом. Пузановский пошел собирать вещи, так что тебе надо поспешить… – Знаменский кладет ему руку на плечо. – А в спешке как-никак легче пережить огорчение.
   – Что еще, Паша?
   – Вчера без тебя упустили Царапова.
   Томин отзывается скорбным стоном.
   – Теперь все, прости-прощай! Уехал…
   – Ничего не попишешь… Беги, брат, освобождайся.
   …Коридор перед камерами КПЗ.
   Лязгают двери, выпуская Пузановского и Томина. Дежурный официально объявляет Томину:
   – Как лицо без определенных занятий и места жительства, вы на первый раз предупреждаетесь. В дальнейшем будете привлече­ны к ответственности… Работать устраивайся, ясно?
   – Очень ценная мысль, – замечает Томин.
 

* * *

   …И вот уже оба освобожденных усаживаются за столик в пив­ном баре.
   – Все нутро ссохлось! – говорит Пузановский.
   – Придется тебе угощать меня в долг. Из-за ментов без копей­ки остался, – вздыхает Томин.
   – Отобрали? – в голосе Пузановского недоверие: он ведь присутствовал при освобождении Томина, а при освобождении возвращают все отобранное.
   – Здрасьте! – вытаращивается Томин. – Да я ж их сбросил! Зачем же я, по-твоему, зайцем скакал?!
   Пузановский слушает, туго соображая.
   – Правда, не понял? Я же шел колеса покупать, башка! С толстой мошной! Вот если бы мы с ней влипли – рассказывай тогда про валидол!
   – Не сообразил, – признается Пузановский. – А чего ты обострял: бесфамильный, неграмотный?
   – За алименты я в розыске, – понизив голос, жалуется Томин. – Две бабы, как акулы ненасытные. Хорошо, в загсе пальцы не катают…
   – Ну, ты гусь! – благосклонно улыбается Пузановский.
   – Поневоле станешь. Как бы можно жить, если б никто не мешал!.. А как мы с тобой дальше? – закидывает удочку Томин.
   – Деньги-то… сегодня нет – завтра будут. А вот ты теперь чем торгуешь?
   – Сегодня нет – завтра будет. – Пузановский опускает круж­ку. – Есть хочу! – обнаруживает он и ужасается. – Я ж с утра не ел с этой катавасией! – и вскакивает…
 

* * *

   Гонимый зверским аппетитом, Пузановский рысит к своему подъезду и вдруг натыкается на поджидающую его Раису.
   – Это… вы? – спрашивает он.
   – Нам надо немедленно поговорить, – произносит Раиса заготовленную фразу.
   Тот сглатывает слюну и кривится. Настолько поглощен мысленным перебиранием своих съестных припасов, что воспринима­ет ее прежде всего как препятствие на пути к холодильнику.
   – Ладно, пошли… – Он первым устремляется в подъезд.
   Пыхтя и путаясь в связке ключей, отпирает Пузановский три замка.
   – Давай, давай! – торопит он, впуская Раису в квартиру: что ему бояться какой-то шалой девчонки? – Подыхаю с голоду.
   В передней нога об ногу скидывает ботинки и влезает в шлепан­цы.
   – Ффу! – секунда блаженства. – И какой у нас будет разговор? – с долей игривости он подхватывает Раису под локоток и увлека­ет к двери в комнату.
   – Де-ло-вой! – отвечает оттуда жесткий мужской голос.
   Это говорит развалившийся в кресле вор.
   – Сугубо деловой, – повторяет он. – Про деньги.
   Пузановский злобно и ошарашенно крякает. Смысл появления Раисы был ему понятен с первого мгновения: станет чего-то клянчить и добиваться. Но она, оказывается, еще мужика раздобыла в подмогу! Пузановский переводит взгляд с вора на Раису и обратно, оценивая их возможную опасность. Раису он помнит по встрече у Молоткова и дальнейшему разговору в машине: она из порядочных. А мужик… руки лежат спокойно и расслабленно на подлокотниках, длинные ноги в элегантных туфлях вытянуты поперек комнаты… не делает попытки отрезать хозяина от выхо­да… вообще не делает ни единого движения… рассчитывает взять «на голос».
   Пузановский оглядывается на дверь, снова на Царапова. Голод – плохой советчик. «А, пропади они пропадом!» – решает он и направляется мимо вора в комнату, где стоит холодильник. Пуза­новский алчно извлекает из него гору снеди, которую тут же начинает уминать, заливая пивом.
   Вор, прихвативши кейс, входит следом.
   – Поскольку это надолго, – говорит он, разумея затеянную трапезу, – параллельно будем беседовать. А девушка пока полис­тает журнальчики. Вон, – указывает он Раисе, – всякий зарубеж. Хозяин разрешит?
   Пузановский молча жует.
   – Я спросил: хозяин разрешит?
   – Только пускай там больше ничего не трогает, – неприязнен­но бормочет Пузановский.
   – Там больше ничего и не нужно, – усмехается вор и плотно затворяет за собой дверь.
   – Ты кто… длинноногий?
   – Работа у меня такая: когда кому чего не отдают, то зовут меня. Вышибать.
   – Уж сразу вышибать… – Пузановский видел в жизни всякое, сам проделывал всякое и паниковать не расположен. Да и еда успокаивает. – Сколько ж ты, интересно, просишь и за что? – пренебрежительно осведомляется он.
   – Прошу?!.. Слушай, толстомясый! Не держи меня за фраера. Видно, с нервов да с голодухи не все сечешь. У тебя в двери сколько замков? Три. Может, ты мне ключи давал?.. То-то и оно: разговор будет серьезный.
   Пузановский начинает жевать медленнее. Шут побери, недоо­ценил он этого типа. Вон как оскалился! А Царапов снова пере­ходит на корректный, но непререкаемый тон:
   – Девушке вернешь стоимость «Жигулей-шестерки», плюс мои десять процентов как посреднику. Плюс за «Волгу», которую твои молодчики увели. У моего друга, между прочим.
   – Какие молодчики? Чего увели? – брюзгливо отпирается Пузановский.
   Раиса в дальнем углу проходной комнаты украдкой звонит:
   – Татьяна, мы на месте… Я не могу громче. Мы где надо, поняла? Начали разговаривать. Да… Да, пожелай удачи… Я поз­воню сразу… Наверное, через полчаса. От силы час. Целую.
   – Так ты, значит, отказываешься платить? – изумляется Царапов.
   – И что тогда?
   – Девушка пойдет на Петровку.
   Пузановский фыркает и набивает рот.
   – И кое-что порасскажет. – Вор достает блокнот, листает. – К примеру, про черную «Волгу», номер 25-28 МНФ, с шипованной резиной. И как ты расплачивался со своими хмырями на стадио­не. Сидели на солнышке, ты изволил апельсины кушать. (Челюс­ти Пузановского почти замирают.) Автомеханику тот раз ничего не досталось, верно? – подмигивает довольный Царапов. – А обмывали вы это дело в «Арагви». Еще чем-нибудь развлечь? – Он перекидывает странички, словно выбирая отдельные сведе­ния из массы записей. – Сказать, кто из твоих живет на Краснофлотской, пятнадцать? Могу. Могу даже описать блондинку в зеленом, которая была у тебя прошлую субботу. Короче, полное досье. – Вор захлопывает блокнот. – Сядешь, Иван Данилыч, на казенные хлеба. Прощай ветчина, прощай пиво!
   Старый верный способ: назвавши два-три факта, создать впе­чатление, будто знаешь все.
   – А поскрести под твоих уголовничков – там, пожалуй, и на высшую меру… – Это он добавляет уже для довершения эффекта, не подозревая, сколь опасной окажется для них с Раисой брошен­ная наобум фраза…
   А Раиса сидит как на иголках с пестрым журналом в руках. Не до картинок ей. Она твердо обещала не вмешиваться… но что происходит? Удастся ли Глебу прижать «бегемота»? Сюда долетают лишь отдельные слова, и ничего непонятно. Не вытерпев, она тихонько снимает туфли, на цыпочках подбирается к двери, при­никает к ней ухом. И слышит голос Пузановского:
   – Пятьсот.
   Царапов смеется.
   – Ладно, тыщу. Но последнее слово. Все!
   – Да я уже девять взял, хозяин! – веселится Царапов, похло­пывая себя по карманам. – «Стихи о спорте», издание второе.
   Пузановский вскакивает, бросается к шкафу, хватает книгу в жестком переплете, открывает: листы ее склеены в плотную массу, и в ней вырезано «помещение», так что книга представляет собой коробку-тайник. Пустой тайник.
   – Ворюга! – задушенно вскрикивает Пузановский и вне себя замахивается на вора «Стихами о спорте». Ребром ладони тот бьет его по запястью, книга отлетает, а Пузановский, постанывая, трет ушибленную руку и повторяет в бессильном бешенстве:
   – Ворюга… ворюга…
   – От ворюги слышу, – цедит Царапов. – Остальные ты мне выложишь сам из-под ковра… – Он вдруг видит лицо Раисы, шагнувшей в комнату. И такое на этом лице выражение, что его будто ледяной водой окатывает. Она слышала? Она поняла?
   – Зачем ты сюда… – бормочет вор растерянно. – Мы ведь договорились…
   – Глеб! Ты рылся в его вещах? – а глаза просят: опровергни!
   Пузановский улавливает какую-то несработанность, разногла­сия парочки и тотчас же пользуется этим: он толкает Раису на вора, выскакивает за дверь, захлопывает и запирает ее снаружи торчащим в замке ключом.
   Вор подхватывает Раису, та отшатывается и спрашивает свое:
   – Ты рылся в его поганых вещах?
   Она почти не замечает проделанного Пузановским фокуса, ей сейчас всего важнее ответ Глеба. И ему в этот момент всего важнее оправдаться. Он лишь мельком оборачивается на щелчок замка. Исчезновение Пузановского даже на руку: легче врать.
   – Я же тут долго сидел… перебирал от скуки книги и вот, – он поднимает «Стихи о спорте», показывает Раисе тайник. – Тут он прятал деньги.
   – И ты взял?
   – Тебя шокирует, что без спросу? – Царапов постепенно овладевает собой. – А разве твой «жигуль» не угнали без спросу?
   – Чем же ты тогда лучше них!
   Пока они выясняют отношения, Пузановский, навалившись всей тушей, медленно, но упорно двигает массивный шкаф. Шкаф без ножек и по толстой ворсистой обшивке ползет почти без шума…
   Между Цараповым и Раисой соотношение сил уже отчасти изменилось, женщина несколько сбита с толку.
   – Но ты же говорил, «мужской разговор»!..
   – И как это тебе рисовалось?
   – Что ты припугнешь его нашими сведениями… Может быть… набьешь морду…
   – Две уголовные статьи. Шантаж и нанесение телесных пов­реждений. Это тебя устраивало!
   С концом его фразы совпадает тяжелый бухающий звук – шкаф доехал и уперся торцом в дверь.
   – Чем-то задвинул, сволочь! – определяет вор и мигом собира­ется в кулак. Запертый замок был в его глазах пустяком, паничес­ким жестом Пузановского. Дверь, припертая шкафом, свидетель­ствует, что тот что-то задумал. «Будет вызывать своих субчиков! – понимает вор и взглядывает на часы. – Ближе всех живет длин­ный блатняга. Сколько оттуда езды? Минут двадцать пять, не больше. Значит, через двадцать нас тут быть не должно. Но пустой я не уйду!»
   Пузановский унес телефонный аппарат на длинном шнуре в кухню, чтобы не слышно было, и там, конечно же, названивает:
   – Лешу, пожалуйста… А куда – не сказал?
   В досаде разъединяет и набирает снова:
   – Можно Юру?.. А где он?.. Если вернется, пусть сразу позво­нит Пузановскому! Алло, Молоткова позовите!.. Плевать, что занят, у него дома ЧП! Борис?.. Бросай все к чертям – и ко мне в пожарном порядке, понял?.. А где Лешка с Тыквой, не знаешь?.. Точно?!.. Ну, жми! Скорей!
   Следующего номера Пузановский на память не помнит и лихо­радочно роется в блокноте.
   – Извините, у вас, говорят, Леша с Юрой… Если можно… Леша?.. Наконец-то! Леша, ты мне с Тыквой – позарез… И срочно!.. Постарайся, хорошо?
   Отдуваясь, Пузановский кладет трубку.
   – Хоть поесть нормально, – говорит он, утирая лоб.
 

* * *

   А вор, свернув ковер перед диваном, отковыривает стамеской паркетины, маскирующие главный тайник Пузановского. Под паркетом открывается небольшая металлическая плита. Вор пытается нащупать секретный запор.
   – Во что я ввязалась! – бормочет Раиса. – Во что я ввяза­лась?!..
   Металлическая крышка откинута, тайник являет взору свое набитое деньгами нутро. Вор раскрывает на полу кейс. На верхней крышке его прикреплены изнутри петли для подзорной трубы, крепкого ножа, каких-то длинных не то пассатижей, не то щипчи­ков и небольшого изогнутого ломика, традиционно называемого «фомка». В пустую петлю он вставляет стамеску и принимается за деньги. Пачки крупных купюр быстро и плотно ложатся в кейс.
   Царапов с торжествующей и какой-то пьяноватой улыбкой вскидывает глаза и видит на лице Раисы глубокое отвращение.
   – Дорвался и не можешь остановиться?
   – А по-твоему, оставить этим бандитам? – хитрит он. – Лишнее сдадим в милицию, там разберутся.
   Пузановский снимает с плиты большую сковородку с яични­цей, режет хлеб, достает пучок зеленого лука. Наливает себе стопку водки. Из комнаты доносятся приглушенные удары.
   – Бейся, длинноногий, бейся, – злорадно усмехается Пузанов­ский и чокается с бутылкой.
   Яростно, смаху бьется Царапов плечом в дверь. Дверь понемногу поддается – в щель уже всунуты паркетины, и Раиса держит наготове следующие. Удар… удар… – и втискивается пятая до­щечка. Оба не разговаривают и не смотрят друг на друга, но опять заодно. Куда Раисе деваться, надо выбираться из западни.
   Пузановский с недожеванной былинкой лука в руке входит в комнату. На лице издевка, пока он не замечает угрожающей щели. С утробным рыком Пузановский упирается в шкаф и перебирает ногами, пытаясь вернуть его на прежнее место. Это не удается, дощечки вставлены не зря (а ему за торцом не видны).
   Сантиметр за сантиметром шкаф наступает на Пузановского, а тот смотрит на часы, оглядывается, хватается еще за какую-то мебель, не зная, что предпринять. Но он все-таки додумывается. Спешит в прихожую и возвращается с железным костылем и молотком. Он забьет костыль в пол перед шкафом и тем застопо­рит его движение.
   При такой комплекции приходится опираться о стул, чтобы присесть или стать на колено. Кряхтя и постанывая, он проделы­вает это, прилаживает костыль и уже заносит молоток – но раздается спасительный звонок в дверь.
 

* * *

   Звонок останавливает и Царапова. Он слышит радостные воз­гласы Пузановского и отвечающие ему мужские голоса. Это по­доспели Печкин с Тыквой. Еще бы пяток минут – и вырвались! А что теперь?
   – Ты очень удачно прервала наш тет-а-тет с хозяином, – зло говорит он Раисе. – Теперь их трое. – Он отходит от двери, убирает ненужный ломик в кейс и по привычке тщательно запирает замки.
 

* * *

   Татьяна, подруга Раисы, смотрит на часы и томится ожидани­ем. Трещит телефон, она радостно хватает трубку, но…
   – Нет, вы не туда попали.
 

* * *

   По городу, обгоняя всех, кого можно, едет злой автомеханик. Чуть не на середину проезжей части вылезает «голосующий» парень и показывает пальцем по шее – дескать, позарез. Обог­нуть его трудно. Молотков притормаживает и кричит:
   – Следующий раз подвезу – на тот свет!
 

* * *

   – Поподробней, – тихо говорит Печкин Пузановскому. – Что насчет высшей меры?
   – Да так, сболтнул.
   Печкин обменивается взглядом с Тыквой.
   – Мочить! – скор на решение Тыква.
   – Сдурел? – ахает Пузановский. – Отбить гаду печенку, заб­рать все и выкинуть. А ей пригрозить – и вся любовь!
   – Легко живешь, – роняет Печкин.
   А Тыква вносит ясность:
   – Мы тут одного «шашлыка» в речку уронили.
   У Пузановского сразу одышка и сердцебиение.
   – Уголовник! – сипит он. – Учтите, я за вас не отвечаю!
   – Да он, Пузо, к тебе шел, – сообщает равнодушно Печкин. – Тебе деньги нес. Так что, вроде и ты причастен…
   – Мочить их! – радостно трепещет Тыква. – Мочить!..
   Это сказано уже достаточно внятно, чтобы Царапов услышал и – в противоположность Раисе – понял.
   – Что могут с нами сделать? – спрашивает Раиса, уловив его реакцию.
   – У меня есть нож, – говорит он после паузы. – Но я не пробовал его на людях.
   Раиса зябко передергивает плечами:
   – Надо позвать на помощь! Кругом же народ!
   – С двенадцатого этажа ори – не ори… – он направляется к окну.
   – Глеб… Все-таки кто ты такой? Эти инструменты… и вообще все… Что это значит?!
   Перегнувшись наружу, вор осматривает стену. С отчаяния бьет кулаком о подоконник.
   – Ни трубы, ни карниза, ни балкончика! Гладко. Сволочи!.. Экономят все!..
   Он оборачивается к Раисе:
   – Кто я? – И вдруг его прорывает: – Ошиблась ты со мной, Раиса! Я же вор! Квартирный вор. Как ты не догадалась? По-староблатному – домушник! Спрашивала, чем я лучше них? А ничем! Только вид поприятней. А Пузановского я наколол рань­ше тебя. Ты со своей слежкой мне поперек горла была, я бы его давно обчистил!.. Что так смотришь? Мразь я для тебя, да?
   Он извлекает из холодильника бутылку пива, откупоривает, пьет из горлышка. Допив, отбивает дно бутылки о батарею (на худой случай тоже оружие). Осколки он загоняет ногой в угол, расчищая поле боя. Раиса сидит на диване, окаменев.
 

* * *

   – Тебе бы только дорваться до мокрого! – шипит Пузановский на Тыкву. – Откуда ему про «шашлыка» знать?!
   – Откуда про остальное? – возражает Печкин. – Ты, слушай, отнесись трезво. Если сгорим – и впрямь вышка!
   – Леша… Но не здесь же… не у меня… – слабеет Пузановский перед властностью Печкина.
   – А где? Потом вывезем.
 

* * *

   Вор отходит от двери – слушал и основное из разговора шайки расслышал хорошо. Раиса занята другими мыслями.
   – Какая подлость… – говорит она. – Использовать меня для своих целей!
   – Ну уж тебе я не хотел ничего плохого. И деньги на машину отдал бы до копейки, клянусь!
   – Да будь они прокляты, эти деньги! Будь они прокляты! – Раиса вскакивает вне себя и с размаху швыряет кейс в окно.
   Царапов даже не шевельнулся, чтобы ее удержать.
   – Думаешь, крепко меня наказала? Я уже наказан крепче некуда.
   Раиса, не вслушиваясь, срывается к двери, начинает бараба­нить:
   – Откройте!.. Негодяи!.. Немедленно откройте!.. Вы за это ответите!..
   Под дверью слышится хихиканье Тыквы.
   – Люблю, когда кошечка такая нетерпеливая! Чуток еще обожди.
   Раиса падает на диван и рыдает.
   – Ну не плачь… тише… Не доставляй этим гадам удовольст­вие… Давай поговорим по-человечески. Почему ты босиком?
   – С тобой? О чем мне с тобой говорить?!.. Я думала: встретила настоящего человека! А ты… Ты же меня обокрал хуже, чем они!
   – Дорого бы я дал, чтобы мы с тобой не встретились… Я должен быть один. Не застревать, ни за что не цепляться. Мне привязы­ваться нельзя! Ни к чему, ни к кому!..
   – Зачем вы мне сказали, кто вы такой? – спрашивает Раиса после молчания.
   – Не знаю… Наверно, приходит момент, когда хочется сказать правду…
 

* * *

   В смежной комнате Печкин разливает водку, Пузановский бессильно расплылся в кресле, а Тыква мечтательно играет но­жом, поставя его острым концом на палец и ловко удерживая в вертикальном положении.
   – Немножко выпьем за благополучное окончание! – Печкин вручает стопки Пузановскому и Тыкве:
   – Пусти меня вперед! – просит его Тыква. – Раз, раз – и иди руки мой! – делает он выпады ножом.
   – Зачем в комнате сырость?! Врубим музыку погромче, и ты, Пузо, ее вот так – оп! – показывает, как следует придушить Раису. – И в ванну. А мы отключим его.
   – Он здоровый! Он мне чуть руку не перешиб! – хнычет Пузановский.
   – Поимеем в виду.
   – Леша, я не могу! Ну почему я, Леша?.. Это вообще Борис виноват! С него все пошло! Вот приедет и пускай он, пускай он! Это ж он нас подвел! А я не умею!..
   – Учиться надо, – мерзко ухмыляется Печкин, но, видя, что Пузановский ненадежен, решает: – А, ладно, пять минут не расчет, ждем механика. Ему полезно.
 

* * *

   Все же есть передача мыслей на расстояние: Татьяна в мучи­тельной тревоге. Нет, больше ждать невозможно! Она набирает ноль два. Ей отвечают: «Дежурный по городу слушает».
   – Я вас умоляю, как мне позвонить следователю Знаменскому на Петровку? Это страшно срочно, это по его делу!..
   Знаменский с трубкой в руке слушает, что рассказывает ему Татьяна.
   – Секунду, – говорит он и набирает внутренний номер. – Саша, безумный день не кончился. Пробегись до моего кабинета. – И снова Татьяне. – Как вас зовут? Адрес?.. Слушаю дальше.
   Татьяна тараторит в трубку:
   – Надо срочно что-то делать! Она давно должна была позво­нить! Я чувствую, что с ней худо!.. Как давить на Пузановского? Сейчас объясню. Они собрали улики… Это трудно по телефону, но, в общем, у Раисы есть факты… Да, мне известно. Это тот, с которым она пошла… Глеб… Он подбил ее отказаться на опознании… Он?.. Я толком не знаю, они с неделю как познакомились…
   Во время разговора в кабинет Знаменского входит Томин. Пал Палыч прикрывает ладонью трубку и объясняет:
   – Глазунова с неведомым человеком отправилась выколачи­вать деньги из Пузановского.
   – А, что б ее!
   – Не волнуйтесь так, мне надо понять, в чем дело, – говорит Знаменский в трубку. – Скажите, факты, которыми собирались давить… хорошо, назовем «мужской разговор»… эти факты дейст­вительно могли напугать Пузановского?.. Понятно… Да-да, мы примем меры! – Пал Палыч кладет трубку, и они с Томиным глядят друг на друга, взвешивая услышанное.
   – Так или иначе, надо вмешиваться.
   – Да, – соглашается Томин. – И, может быть, минуты дороги. Это такая братия!
   – Я звоню дежурному по городу, чтобы ближайший патруль прорвался в квартиру. А ты, Саша, звони Пузановскому и расшифровывайся!
   – Еще утром мы завязывались в три узла, чтобы его отпустить! – восклицает Томин, однако Знаменский уже соединился с де­журным, и Томин берется за городской телефон:
   – Иван Данилыч? По вопросу твоей жизни и смерти! На проводе брюнет, с которым тебя сегодня задерживали! Слышу голоса, шум… Драка? Двое чужих пришли права качать. Верно?.. Помолчи! Я дело говорю! – Он переходит на жесткий тон. – Слушай внимательно! Я – не Неизвестный, а майор из уголовно­го розыска! Квартира окружена. Не набирай себе лишних статей! Я тебя предупредил, ты понял? За все будешь отвечать первый! Скажи своим, чтобы я слышал: «Ребята, все, мы засыпались!..» Громче: «Ребята, мы засыпались, милиция!» Вот так, молодец. Не вешай трубку! Я тебе в порядке исключения разрешу взять в камеру побольше колбаски… (Томин старается удержать Пузановского у телефона, чтобы хоть так отчасти контролировать ситуацию.)
   Бывший на связи с дежурным Знаменский сообщает:
   – Патруль подъезжает.
   – Сейчас позвонят в дверь, – окрепшим голосом говорит Томин в трубку. – Открыть немедленно! И не вздумайте сопро­тивляться!
 

* * *

   Знаменский и Томин выскакивают у дома Пузановского и спешат в подъезд мимо милицейской машины.
   А в квартире, в первой комнате, под наблюдением милиционе­ров все, кроме Раисы, стоят лицом к стене с заложенными за голову руками.
   – Товарищ майор, застали форменную поножовщину, – док­ладывают Знаменскому.
   – Разберемся, – говорит он и подходит прежде всего к Раисе.
   По разгрому вокруг можно судить, что звонок Томина был более чем своевременным: шкаф от двери в смежную комнату отодвинут, там виден сломанный стул, ковер комком сбит в угол, на полу разные неожиданные предметы.
   В первой комнате беспорядка меньше, но и тут валяется поче­му-то затоптанное полотенце, кресло лежит на боку, подмяв под себя туфли Раисы. На столе два ножа – Тыквы и Царапова.
   Не лучше выглядят задержанные. У Печкина оторван рукав пиджака и подбит глаз, у Тыквы по лицу размазана кровь, у Царапова на груди остались лишь клочья от рубашки и майки; автомеханик всклокочен, на щеке багровый подтек. Только на Пузановском не заметно следов борьбы; видно, он уклонился-таки от свалки – потому и трубку снял.
   – Вы спасли мне жизнь, – говорит Раиса. Она стоит босиком, опершись о стол, и ее сотрясает то ли дрожь, то ли сухое, без слез рыдание. – Извините за опознание…
   – Об этом позже. – Знаменский поднимает кресло и жестом предлагает ей сесть.
   Раиса садится, машинально надевает туфли.
   А Томин обходит задержанных и каждому достаются наручни­ки.
   – Фасадом попрошу, – говорит Томин, трогая за плечо Тыкву. – А, Юрочка! Недолго на свободе погулял.
   – Зато душу отвел! – вызывающе ощеривается Тыква и при­вычно подставляет руки для металлических браслетов.
   Автомеханик, увидя наручники, неумело протягивает перед собой ладони.
   – Ага, мастер – золотые руки… – Томин качает головой. – Привет, Иван Данилыч! Вспоминай скоренько, где сбережения. Придут понятые – начнем обыск. А добровольно выданное зач­тется на суде как вид раскаяния.
   – Нечего мне выдавать, – жалобно отвечает Пузановский. – Все выгреб! Вот тот… длинноногий… – Голос его пресека­ется, и он всхлипывает, будто карикатурный обрюзгший младе­нец.
   – Неужели все? – весело удивляется Томин. – Так облегчил нам работу? – и он смотрит в спину вора с любопытством.
   – Повернитесь! Ба!.. – ахает Томин. – Ца-ра-пов!.. Вот так встреча! По всем разумным расчетам, вы должны подъезжать к Батуми или Норильску!
   Однако вор не расположен беседовать. Он протягивает Томину руки как что-то ему самому теперь не нужное, но даже не смотрит на инспектора и следователя.
   Не «подыграл» он им, даже подпортил торжество тем, что как-то не отреагировал на поимку. И Знаменский с Томиным взгля­дывают в сторону Раисы: что свело эту женщину с Цараповым в дикой авантюре?
   То ли от мимолетной своей задумчивости, то ли от жалкого вида Печкина Томин обращается к нему иным тоном, чем к другим.
   – Эх, Печкин, Печкин! – только и произносит он, но звучит это обвиняюще.
   Печкина словно током бьет от тона инспектора, от щелканья наручников.
   – Что Печкин? Что Печкин? Все на меня? Я хуже всех?!
   – Тихо, задержанный! – подает басистый голос ближайший милиционер.
   – Начальник! – Печкин вдруг валится перед Томиным на колени. – Я первый признаюсь! Я первый! Про всех расскажу! Про Пузо расскажу! Про Самородка расскажу! Убить хотели, все признаю! Виновен… Не хочу вышку… Простите… Только жить!.. А-а-а… Все скажу! Кого в речку бросили, скажу!..
 

* * *

   Прошло несколько месяцев. В кабинете Знаменского заканчи­вается очная ставка между вором и Шариповым – завмагом, которого он когда-то обворовал, притворившись вершителем правосудия. Ситуация парадоксальная – преступник уличает потерпевшего.
   – Никакого ареста я не пугался! – Шарипов демонстрирует дутое негодование. – Как вы даже можете верить?! Этому прес­тупнику!
   – Вопрос, собственно, не в том, чего вы там пугались или не пугались, – со скрытым юмором говорит Знаменский. – Была ли кража и признаете ли вы своими перечисленные Цараповым ценности?
   – Да откуда у меня такие деньги… такие вещи! Ну вы сами подумайте! Просто смешно! – через силу смеется Шарипов.
   – Итак, записываем в протокол, что от вещей вы отказались?
   – Минуточку… – в смятении бормочет Шарипов, и рука его непроизвольно дергается вперед, чтобы остановить занесенную над протоколом авторучку. – И… что с ними будет?
   – Как бесхозные поступят в государственный доход.
   Гримаса страдания искажает черты Шарипова. Второй раз он утрачивает кровное добро, которое уже было горько оплакано!
   Но страх все же пересиливает жадность:
   – Отказываюсь… Не мои.
   Знаменский ногтем отмечает место в протоколе:
   – Подпись. – Шарипов расписывается. – Пропуск.
   Идя к выходу, Шарипов невольно описывает дугу, стараясь держаться от Царапова подальше. У двери оборачивается и видит его издевательскую усмешку.
   – У-у, воровская морда! – выпаливает он.
   Вор оборачивается к Знаменскому:
   – Такого грех не почистить, Пал Палыч!
   – Не будем строить Робин Гуда.
   Вор опускает глаза. Помолчав, Знаменский меняет тему:
   – Послушайте, Царапов… Мы уже подбиваем бабки, а что я о вас знаю?
   Царапов молчит, колеблясь.
   – Интересуетесь, как я свихнулся? Подножка судьбы. А потом уже катишься… Стоит споткнуться, Пал Палыч, по тебе пройдут, затопчут, не оглянутся.
   Знаменский примерно представляет, о чем речь: крутой жи­тейский переплет, из которого двадцатилетний парень вышел замаранным и его отторгла прежняя благопристойная среда. Но…
   – Вас не затоптали, Царапов. Вы после подножки три года работали.
   – Если не затоптали, то выкинули на обочину. И я стал жить поперек… Геологические партии, спасатель на водах… Мне нужно было напряжение, полная отдача, опасность. Нервы, риск… Ну, а потом надоело выкладываться задаром.
   – Как-то обидно за вас, Царапов. Значит, будь вы посерее да потрусливей – жили бы благополучно?
   – Наверняка.
   – Н-да… А вы думали, как будете там? И как потом?
   – Был знакомый алкаш, он говорил: «Под каждым забором можно найти свою ветку сирени».
   – Я серьезно, Царапов.
   Царапов проводит рукой по лицу и произносит безнадежно:
   – Думать… О чем же думать? Сколько ни думай, вывод один – жизнь не состоялась.
   – Знаете, в этом кабинете сиживали люди, которые меняли курс в пятьдесят, – говорит Пал Палыч, неисправимый пропо­ведник. – Не понимаю, что так гнет вас в дугу. Ну дадут срок, вы же знали, что когда-то не миновать? На суд вы пойдете в прилич­ной упаковке: обвиняемый чистосердечно во всем признался. Выдал котел денег в лесу, который бы медведь не раскопал. По словам Глазуновой, проявил даже некое рыцарство, защищая ее в квартире Пузановского. Она – отличный свидетель защиты.
   – Пал Палыч! – звенящим голосом прерывает Царапов. – Не надо! В эту сторону поезда не ходят!
   «Вот оно, значит, как, – думает Знаменский, стоя позже у окна. – Тут уж ничего не поделаешь. Тут следователь бессилен… До чего жизнь изобретательна бывает по части мелодрамы!»