Урсула Ле Гуин
Волновой кот

   Когда жизнь моя докатилась до некой как бы кульминационной точки, а говоря попросту, до ручки, я смоталась, и прямиком сюда. Здесь прохладнее, да и суеты никакой.
   По пути встретилась с одной занятной супружеской парочкой. Благоверные передвигались как-то порознь. Жена — совершенно разбитая, зато муж на первый взгляд как будто в полном блеске. Пока этот зануда компостировал мне мозги своими гормональными проблемами, его прекрасная половина успела (отчасти) взять себя в руки и, поместив голову в правую коленную чашечку, подковыляла к нам вприпрыжку на одной (правой же) ноге, горестно причитая: «Ну почему, почему у человека не может быть права на свободу самовыражения?!» Левая ее нога, руки и прочие члены валялись бесформенной грудой, подрагивая в унисон сетованиям как бы от нервного тика. «Какие ножки! — облизнулся супруг на изящную лодыжку. — И не спорьте, у моей жены они просто потрясающие».
   Нарушив плавное течение нашей повести, явился кот. Обыкновенный такой рыже-полосатый котофей в белоснежной «манишке» и таких же «носочках», только уж больно здоровущий. Желтоглазый и во-о-от с такими усищами. Никогда прежде не замечала, чтобы усы у котов росли над глазами, — разве это нормально? Жаль, справиться не у кого. Но поскольку мурлыка явно намылился прикорнуть на моих коленях, то и Бог с ним! Двинулись дальше, что ли?
   Интересуетесь, к какой же такой цели?
   Да куда глаза глядят, куда ж еще. Вперед и с песней. Пока не оставила охота болтать. Есть многое на свете, чего людям лучше бы не совершать, но почти нет такого, о чем не стоило бы поговорить. В общем, как ни крути-верти, у меня ведь серьезное обострение врожденной Ethica laboris puritanica — так называемой Адамовой болезни, или трудоголии. Исцеляются от нее полностью разве что усекновением головы. Даже поутру, едва проснусь, всякий раз мучительно припоминаю, что мне снилось, — это дает иллюзию, что я как бы не потратила даром семь, если не все восемь часов, пока валялась и бездарно дрыхла. Как отлеживаю себе бока здесь и сейчас. Что твой камень лежачий.
   Итак, та парочка, о которой шла речь выше, — в итоге она все же раскололась. Вдрызг. Оба. Останки главы семейства кружились вокруг меня нестройным хороводом, подпрыгивая и заполошно кудахтая, точно цыплята по осени, покуда ошметки жены, медленно съеживаясь, сошли почти что на нет, оставив после себя клубок чистых нервов — чудный материал для цыплячьего загончика, да вот только спутан, увы, безнадежно.
   Тогда, осторожно переставляя ноги, я двинулась себе дальше, вся в слезах и печали. И печаль та все еще меня не покинула. Опасаюсь даже, что она теперь — неотторжимая моя часть, вроде ноги, чресел, глаза. А то и стала моей духовной сутью. Ибо за пределами душевной муки не нахожу в себе ничего — одна сплошная пустота.
   И невдомек к тому же, по кому это я так страдаю. По жене? Мужу? Детишкам? По себе самой? Не припомнить никак. Сны подернулись черной пеленой забвения — непроглядной, хоть глаз вон. Еще звенят мандолинные отголоски струн моей беспробудной души, туманя глаза невольной слезой. Еще звучит далекая щемящая нота, рождая охоту всплакнуть — но чего ради? Кто знает…
   А рыжий котяра — очевидно, любимец и баловень той самой расколовшейся парочки — все дрыхнет себе и дрыхнет. Лапки в белых «носочках» то и дело сонно подрагивают, а однажды он, не разевая пасти, испускает негромкое сдавленное мявканье, какую-то невнятную реплику в никуда. Интересно, что такое снится ему и с кем он только что общался? Коты ведь неболтливы, они животные почти что безмолвные. Днем погружены в раздумья, как бы вернее сберечь свою Великую Кошачью Тайну — ту самую, что так ярко полыхает в их глазах ночной порой. Крикливы, точно мелкие шавки, только сверхпородистые сиамцы, хозяева которых умиленно именуют речью душераздирающие вопли своих питомцев. На самом деле эта истерия куда дальше от осмысленной речи, чем, к примеру, обет молчания гончей у ваших ног или томное урчанье полосатого барсика, прикорнувшего теперь на моем колене. Единственное, чем изредка ласкает ваш слух нормальный кот, это незамысловатое «мя-а-ау», но даже в его молчании распознаешь тайну собственных потерь, своего горя. Нутром чую, что этот зверь все знает. Именно потому он и здесь. Ведь бдительность у котов всегда на первом месте.
   Там, снаружи, нестерпимо жарко. То есть, хочу сказать, прикоснуться к чему-то становится все труднее и труднее. К газовым конфоркам, например. Теперь-то до меня уже дошло, что плита с конфорками для того, собственно, и придумана, чтобы давать тепло, в этом ее суть, главная цель, предназначение, так сказать. Но ведь никто ее не включает. Все эти электрические да газовые устройства — ты утром только входишь на кухню позавтракать, а они уже полыхают себе вовсю, плита жарит во все четыре, воздух над нею точно желатиновый. И выключать бесполезно — никто ведь и не включал. Кроме того, все эти кнопки да рукоятки тоже раскалились — не прикоснешься.
   Некоторые все же пытаются отыскать выход из положения. Самый распространенный способ — попытаться включить. Иногда такое срабатывает, но лучше все же на это особенно не рассчитывать. Иные порываются исследовать сам феномен, докопаться до корней, первопричины. По-видимому, это те, кто напуган сильнее, — в страхе люди становятся куда как человечнее. И перед ликом необъяснимого ведут себя порой с беспримерным хладнокровием. Изучают, анализируют, наблюдают. Помните парнишку с полотна Микеланджело «Судный день»? Того самого, что в ужасе перед Дьяволом закрыл лицо ладонями — но один глаз все же приоткрыт, все видит, примечает. Ведь все, что бедолаге остается теперь, — только наблюдать. А и впрямь, как еще можно убедиться в существовании Преисподней, если не поглазеть самому на пресловутые ее достопримечательности? И все же ни любопытствующий персонаж великого итальянца, ни те, о ком у нас шла речь чуть выше, ничего переменить уже не в силах. А потом есть еще тьма народу, который в подобной ситуации и пальцем не пошевельнет.
   Однако, когда в один прекрасный день из холодного крана по вашим ладоням полоснет струя кипятка, каждый — даже те, кто всегда и во всем винит «дерьмократов»,-
   ощутит себя малость не в своей тарелке. Разинут рот даже те умники, что давно уже привыкли надевать перчатки, прежде чем ухватиться за раскаленную вилку, карандаш или разводной ключ. Ахнет и тот, кому не в диковинку, что в его автомобиле всегда как в домне, — откроешь снаружи дверь, а на тебя как пахнёт жаром! Кто напрочь спалил пальцы, ероша ребенку волосы, а губы — раскаленным добела поцелуем страсти.
   Но здесь, как я уже вроде бы упоминала, все-таки малость свежее; даже кот у меня на коленях, и тот кажется прохладным. Настоящий морозильный кот — неудивительно, что его так приятно почесывать за ухом. И передвигается он с эдакой ленцой, грациозно, как умеют только представители семейства кошачьих. У них ведь нет этой отвратной привычки, присущей абсолютному большинству иных тварей божьих: ухватил добычу — рви когти! Коты, они в первую очередь нуждаются в компании, в достойном обществе. Сдается мне, во всей живой природе разве что одни пичуги еще могли бы иметь подобную склонность, но увы — даже кроха колибри в разгаре своих метаболических безумств зависает лишь на мгновение: вот она парила над кустом, точно экзотический цветок, неотличимый на фоне тропического буйства красок, и вдруг — исчезла, будто и не было. И думаешь: уж не привиделось ли? Та же история с птицами покрупнее — нахальными голубями да малиновками, а что до ласточек, так те вообще — и звуковой барьер им не преграда. Догадаться о присутствии подобной летуньи можно лишь по свистящим росчеркам под карнизами вашего старого дома в лиловых сумерках.
   Дождевые черви, и те, точно поезда подземки, бесследно ныряют в садовый чернозем, пронизанный намертво спутанной арматурой из корешков роз и петуний.
   Даже ребенка вам едва ли удастся потрепать по макушке — слишком уж он юркий, чтобы ухватить, и чересчур горяч, чтобы удержать хотя бы на миг на месте. Носится как угорелый. Да и подрастают ребятишки, согласитесь, буквально на глазах.
   Но, возможно, так было всегда?
   Опять ход моих мыслей прервал кот. На сей раз, продрав глаза, он изрек свое пресловутое «мя-а-ау» и, спрыгнув на пол, томно потерся о мою ногу. Знает скотина, как вымогать себе пайку. А прыгает-то как эффектно! Эдак текуче и замедленно, словно сама гравитация ему не указ. Кстати говоря, непосредственно перед моей ретирадой сюда с земной гравитацией явно не все было в порядке, наблюдались какие— то локальные ее аномалии. Но к коту это определенно не относится, тут совсем иные заморочки. Слава Богу, я пока еще не в том состоянии, чтобы впадать в панику от чьих-то грациозных движений. Напротив, нахожу их весьма приятными и даже в чем-то утешительными.
   Пока вскрывала для подлизы жестянку с сардинами, раздался стук в дверь. Поскольку я всегда с великим нетерпением ожидаю свежую почту, то, бросив консервный нож, тут же помчалась к выходу:
   — Кто там? Почтальон?
   Из-за двери донеслось что-то вроде невнятного «Ага!», и я откинула щеколду. Мимо меня, грубовато пихнув в бок, протиснулось нечто. Оставив в прихожей чудовищных габаритов рюкзак и маленько размяв плечи, нечто выдохнуло:
   — Вау!
   — Как же вы меня отыскали здесь? — подивилась я.
   Глядя в упор, нечто повторило мне в тон:
   — К-хак?
   Тут в памяти всплыли былые мои размышления о речи животных, и я стала склоняться к предположению, что передо мной, возможно, и не человек вовсе, а небольшая такая почтовая собачонка (большие ведь редко говорят «ага», «вау» и «к-хак», если только специально тому не обучены).
   — Проходи-ка, приятель, проходи, — дружелюбно поманила я гостя на кухню. — Ну, давай, смелее, хороший песик, вот умница!
   Визитер выглядел столь истощенным, что я незамедлительно скормила ему банку тушенки с бобами. Глотал он жадно, давясь и чавкая. Когда закончил, облизнулся и несколько раз повторил свое «вау!», на сей раз уже позвонче. Я вознамерилась было потрепать пса по загривку, как вдруг он окаменел, шерсть дыбом, в горле глухо заклокотало — кота заметил!
   Мурлыка же мой, напротив — смерив новичка взглядом сразу по прибытии, никакого интереса к нему не выказал и, восседая теперь на папке с «Хорошо темперированным клавиром», тщательно смывал с усов сардинное масло.
   — Р-р-гав! — рявкнул пес, которого я мысленно уже окрестила Пиратом. — Гав! Да вы хоть знаете, что это за кот такой? Это же кот самого профессора Шрёдингера!
   — Вовсе нет, теперь он мой собственный! — возразила я в довольно резком тоне.
   — Ну, разумеется, ведь самого герра Шрёдингера давно уже нет в живых, да почиет он в мире, но кот этот уж точно его. Я видел эту хитрую морду на сотнях иллюстраций. Доктор Эрвин Шрёдингер, видите ли, — это величайший из физиков! Гав! Подумать только, обнаружить его кота! И где!
   Кот, презрительно покосившись на пса, вернулся к прерванным на миг гигиеническим процедурам. На морде Пирата застыло выражение благоговейного трепета.
   — Видать, так оно было суждено, — хрипло выдохнул пес. — Вау! Именно суждено. Случайным совпадением такое никак не назовешь. Слишком уж это невероятно — я с ящиком, вы с котом. Встретиться-здесь-сейчас! — Пират перевел взгляд на меня, глаза лучились восторгом. — Ну, разве не чудо? Я немедленно приготовлю ящик! — Едва прогавкав это, он помчался в прихожую за своим безразмерным рюкзаком.
   Пока кот отмывал себе передние лапки, Пират успел полностью распаковаться. Когда черед процедур дошел до хвоста и брюшка — мест, трудясь над которыми, даже котам непросто выказывать грацию, — пес стал складывать извлеченные из рюкзака принадлежности в единое целое, весьма затейливое по своему устройству. Меня просто поразило, как синхронно оба они завершили свои действия — точно в одну и ту же секунду, будто сговорились заранее. И впрямь могло бы почудиться, что это неспроста, что в деле замешано нечто помимо слепого случая. Оставалось лишь надеяться, что причина кроется не во мне самой.
   — Что это? — поинтересовалась я, указывая на торчавший из стенки конструкции стальной протуберанец. Про саму коробку спрашивать было нечего — с виду ящик как ящик.
   — Пушка! — с неприкрытой гордостью ответил Пират.
   — Пушка?
   — Чтобы застрелить кота.
   — Застрелить кота?
   — Или не застрелить кота. Это уж как фотон ляжет.
   — Фотон?
   — Ага! В том-то и заключается знаменитый Gedankenexperiment (мысленный эксперимент — нем.)
   доктора Шрёдингера. Видите ли, внутри ящика есть крохотный эмиттер. В момент «зеро», спустя пять секунд как захлопнешь крышку, он выстреливает одну-единственную световую корпускулу прямиком в полупрозрачное зеркало. Для фотона квантовая вероятность пролететь сквозь такое зеркало равна одной второй, не так ли? Именно так! Если пролетит, активируется электронный триггер, и пушка бабахнет. Если фотон отразится от амальгамы, пушка не выстрелит. Теперь возьмем кота и запихнем вовнутрь. Кот в ящике. Закрываем крышку. Отходим, становимся в сторонке и ждем. Что произойдет?-
   Глаза Пирата полыхали дьявольским азартом.
   — Кот проголодается? — рискнула предположить я.
   — Да нет же, кот либо будет застрелен, либо нет! — простонал пес, в отчаянии хватая меня за руку — по счастью, не зубами. — Но пушка у нас бесшумная, абсолютно бесшумная. Да и сам ящик звуконепроницаемый. Не существует способа узнать, жив ли еще кот, покуда не откроем крышку. Другого способа просто нет. Чувствуете, ведь именно в этом и кроется центральный парадокс всей квантовой механики. До момента «зеро» с нашей системой, будь то на квантовом уровне или на нашем с вами, все просто и ясно. Зато после него она может быть представлена только линейной комбинацией двух волн. Мы не можем предугадать поведение фотона, а тем самым и всей системы в целом. Мы просто не в силах! Господь играет с миром в орлянку! Это великолепно доказывает, что, если ты стремишься хоть к какой-то определенности, тебе придется сотворить ее самому!
   — Как это?
   — Открыв крышку ящика, разумеется, — отозвался Пират, глядя на меня с внезапным разочарованием, если не с подозрением — вроде того баптиста, который, разоряясь на религиозные темы, вдруг обнаруживает, что в собеседниках-то у него вовсе никакой не баптист, а методист или даже — упаси Господи! — презренный папист. — Чтобы узнать, сыграл кот в ящик или нет.
   — Уж не утверждаешь ли ты, — сказала я, взвешивая каждое свое слово, — что пока ящик заперт, кот в нем ни жив ни мертв?
   — Ага! — возликовал Пират, снова принимая меня в свою конфессию. — А также, может статься, и жив, и мертв.
   — Но почему ты считаешь, что, откинув крышку, мы сведем систему к единственной возможности, к определенно живому либо определенно мертвому коту? Разве, открывая ящик, мы с тобой не становимся частью системы?
   — К-хак это? — с недоверием тявкнул Пират после несколько затянувшейся паузы.
   — Ну, видишь ли, мы ведь обязательно повлияем на систему, на эту твою волновую суперпозицию. Ведь нет никаких оснований считать ее ограниченной лишь внутренним объемом открытого ящика, согласен? Значит, когда мы сунем нос в ящик, это будем мы, ты и я, оба глядящие на живого кота, и вместе с тем мы оба, глядящие на мертвого. Усекаешь, где собака зарыта?
   Как будто грозовое облачко, накатив на небо, помрачило взгляд Пирата. Он хрипло тявкнул дважды и бессильно поплелся прочь. Не оборачиваясь, тоскливо бросил через плечо:
   — Нет никакой необходимости усложнять все это дело. Оно и без того непростое.
   — Ты так уверен?
   Пес обернулся, грустно кивнул. Затем жалобно проскулил:
   — Послушайте. Ведь это все, что у нас с вами есть, — обыкновенный ящик. Вот этот. Да еще кот. Оба они здесь. Ящик и кот. Давайте сунем кота в ящик. Ну, прошу вас. Позвольте мне сделать это.
   — Ну уж нет! — отшатнулась я.
   — Пожалуйста. Ну, пожалуйста! Хотя бы на минутку. Ну, хоть на полминутки. Позвольте запихнуть кота в ящик!
   — А зачем, собственно?
   — Я больше просто не в силах сносить эту ужасающую неопределенность, — провыл он и ударился в слезы.
   Сердце мое дрогнуло. Но, пусть я и ощущала определенную жалость к несчастному сукину сыну, потакать его нелепым прихотям все же отнюдь не собиралась. И уже почти было выдавила из себя решительное «нет», когда случился забавный казус. Кот сам по себе, по собственной охоте, без всякого принуждения, приблизился к ящику и, с интересом обнюхав углы, задрал заднюю лапку. Пометив хитроумное устройство целиком и полностью как свою личную собственность, он фантастически легко и грациозно взлетел на бортик и скрылся внутри. Крышка ящика, задетая пушистым рыжим хвостом, качнулась и — захлопнулась, мягко клацнув напоследок защелкой.
   — Вот тебе и кот в мешке, то бишь, в ящике, — прокомментировала я озадаченно.
   — КОТ В ЯЩИКЕ, — повторил Пират ОГРОМНЫМ шепотом, благоговейно припав брюхом к полу. — Ой-вау, ой-вау, ой-вау!
   И наступила тишина — оглушительная тишина. Мы оба таращились на ящик: я на своих двоих, пес — распластавшись на полу. Ни звука. Ничего не происходило. Да и не могло произойти. До тех пор, пока захлопнута крышка.
   — Точно шкатулка Пандоры, — произнесла я обычным шепотом. Я подзабыла подробности этой старинной байки. Что-то о выпущенных из некой магической емкости несчастьях — не то просто мелких грешков, не то каких-то кошмарных вирусных инфекций. Но вроде бы там было что— то еще. Когда все беды повырывались наружу, на дне ящика оставалось что-то еще — нечто совсем иное, совершенно неожиданное. Что бы это могло быть? Надежда? Дохлая кошка? Уже не припомнить.
   Во мне стало нарастать беспокойство. Я оглянулась на Пирата. Пес ответил выразительным движением лохматых бровей. И не уверяйте меня после этого, что собаки — бездушные твари.
   — Что именно хочешь ты доказать? — потребовала я объяснений.
   — Что кот либо загнется, либо останется жив, — пробормотал пес подчеркнуто смиренно. — Определенность. Вот все, чего я так жажду. Знать наверняка, что Творец играет с Вселенной в орлянку.
   — Играет он там себе или нет, — заметила я, смерив Пирата удивленно-ироническим взглядом, — но неужто ты всерьез полагаешь, что он оставит тебе в том расписку внутри какой-то паршивой коробки?
   Сделав шаг вперед, я жестом иллюзиониста откинула крышку. Следом, шумно выдохнув, тут же подскочил Пират. Кота внутри, естественно, не оказалось.
   Пес не тявкнул, не рухнул в обморок, даже не выругался. Случившееся он воспринял с почти что спартанским хладнокровием.
   — Ну, и где же ваш кот? — поинтересовался он наконец.
   — А где ящик?
   — Здесь.
   — Где именно?
   — Вот же он.
   — Это нам только так кажется, — возразила я. — В действительности же следует пользоваться ящиками покрупнее.
   Пират застыл в полном и окончательном замешательстве. Он не дернулся даже тогда, когда потолок над его головой, отъехав в сторону, в точности как перед тем крышка мудреного ящика, открыл провал в неестественно звездное небо. Дыхания псу хватило лишь на очередное «ой-вау!».
   А я признала наконец ту щемящую ноту, что все еще продолжала звучать во мне. Даже успела проверить ее, тренькнув на мандолине, прежде чем запузырился лак и вытек столярный клей. Это нота «ля», та самая, из-за которой свихнулся бедняга Шуман. Восхитительный, чистый тон, куда более ясный и отчетливый теперь, когда над головою одни только звезды. Мне будет очень недоставать моего рыжего мурлыки. Остается лишь гадать, успел ли он все же отыскать то, что так бездумно утратили мы с вами.