Страница:
– Эгей, болезный, – повернулся леший к борту. – Тебе не пособить?
– Буль-буль, – ответил несчастный стихотворец.
– И вот чего никак в толк взять не могу, – продолжил козлорогий, послав пару мелких синих молний Стиру в хвост. – Отчего так: к своей домашней нелюди, ну ларам там, пенатам, домовым по-нашенски, вы вполне терпимо относитесь, а вот тех, кои в лесах да на воде живут, «чужими» зовете-величаете…
– Ну я, положим, не такой, – неуверенно почесал затылок Будря.
– Ведаю. Потому и не брезгую с тобой хлеб-соль делить. И парнишечка твой такой же, как и ты. Но Силы у него… Как у молодого бычка. Поостеречься бы надо. Не ровен час, не сумеет совладать.
Промочил горло.
– А наши девахи? Та, что потише да поскромнее, еще ничего. А вот сестрица ейная… Ох и язва же, ох и язва моровая. Ничего, пройдет дурость-то. Перебесятся. Но обе тоже Силой меченные. Не такой, как мальчонка, не тутошней, но тоже могутной.
– Як то так? – заинтересовался бравый вояка.
Леший отмахнулся:
– Тебе не понять, не суши голову.
Видя, что Будря насупился, словно грозовая туча, рыжий толстяк поспешил исправить свою оплошность.
– Их Сила рождена не на Гебе…
Глаза старого леха начали выкатываться:
– Бей меня Перкунас своими молниями!
– Не поминай всуе, – посоветовал леший. – А то ведь надоест старику, да стрельнет в тебя – костей не соберешь.
Будря с опаской уставился в безоблачное небо, не замечая довольной мины собеседника. Однако лех не собирался сдаваться.
– Слухай, пане, – снова приступил с расспросами царский телохранитель. – А коли не в нашем, то где? На Луне, что ли?
– Почему на Селене? Хотя…
– Яичница! – негромко вскрикнул Стир.
– О, наш артист опамятовел! – обрадовался леший. – Взалкал ужо!
– Слухай, пане, – тем временем вышел из ступора царский телохранитель. – А цо то ты мувил, цо Сила паненок не на Гебе уродзона? То где еще? На Селене?
– Почто на Селене? Хотя…
– Глазунья! – снова забормотал стихотворец. – Огромная-преогромная!
– Пан Стир, иди до нас. Тутай и яичница есть, и окорок, и доброе винко!
– Да нет! – нетерпеливо стукнул копытом о палубу длинноухий. – Я говорю, что яичница там, за бортом!
– Тьфу! – сплюнул в сердцах Будря. – Перечаровал ты, пане леший. Не туда свои молнии кинул!
– Ой, что это?! – не унимался Стир Максимус. – Гигантский глаз!
Вояке и козлорогому надоело это представление. Они живо поднялись и, нетрезво пошатываясь, направились к бредившему ослу с недвусмысленными намерениями унять его силой. Но едва подошли к борту, как весь их хмель словно рукой сняло.
Потому как из темной бездны на них пялилось… исполинское ОКО.
Оно и впрямь напоминало колоссальную яичницу-глазунью. С той лишь разницей, что желток не застыл в пропеченном белке, а медленно вращался по окружности.
– Цо то есть? – выдавил из себя помертвевший Будря.
– Не знаю, – также шепотом ответствовал леший. – Как бы не кракен-батюшка.
– Кр-кр-крак-кен? – заволновался Стир.
– Не каркай, будто ты не осел, а ворона! Нужно будить малышню. Без нее, коли что, не управимся.
На шум выскочил капитан.
– Что стряслось? – протирая заспанные глаза, поинтересовался он. – И что ваша животина делает на палубе?
– Пасусь! – вызывающе ответил поэт, повергнув моряка в священный ужас.
– Ты вот чего, паря! – хлопнул капитана пару-тройку раз по щекам козлорогий. – Не время щас на говорящих ослов пялиться. И не такое на белом свете бывает. Глянь-кась вон туды.
Ткнул пальцем в море за бортом. Капитан посмотрел… И кулем осел на палубу, потеряв сознание.
Рядышком за компанию прилег обеспамятовавший от потрясений Стир.
– Что морской волк, что осел длинноухий – все едино! – покачал головой лесной князь.
– Как, дева-воин, – обратился он к появившейся на палубе Орландине, – не желаешь ли и ты к ним присуседиться?
Амазонка нахмурилась. Этот косматый толстяк не переставал вызывать у нее глухое раздражение.
– Может мне кто-нибудь внятно объяснить, что здесь происходит?
– Пан Борута мувит, цо то може быть кракен, – поведал о грозящей напасти Будря.
Орландина перегнулась через борт.
– Хм, вполне возможно.
– Кракены об эту пору года обычно спокойные, – раздался у нее за плечом звонкий мальчишеский голос.
– Да и вообще на людей они редко нападают, – поддержала Кара всезнайка Орланда.
– Так, вижу все в сборе, – констатировала прознатчица, обозрев столпившихся у борта путешественников.
Стир с капитаном, уже пришедшие в себя, стояли чуть поодаль от других.
– У твоего рулевого нервы крепкие? – на всякий случай поинтересовался у моряка поэт.
– Как канаты! – гордо выпятил грудь хозяин корабля. – Я людей под себя подбираю.
– Ну-ну…
Тем временем рядышком с первым глазищем появилось и второе, такое же громадное. Желтки-зрачки вращались с немыслимой скоростью.
Холодные пальцы ужаса сжали сердца людей, находящихся на борту «Октавии». Все почувствовали приближение чего-то чуждого и непостижимого.
Орланда, упав на колени, воздела к темному ночному небу, усыпанному яркими звездами, руки с зажатым в них распятием.
Сестра посмотрела на нее с плохо скрываемой завистью. В эту минуту амазонка тоже страстно захотела иметь в душе хоть каплю искренней, не замутненной ничем посторонним веры.
– Проси, проси своего бога лучше! – громко прокричала она.
И тут гигантские очи стали медленно подниматься к небу.
По морю пошла огромная волна, едва не перевернувшая корабль. «Октавия» бортом зачерпнула воды и жалобно застонала, как раненый зверь.
Из морской пучины выдвинулся живой «утес» с двумя круглыми совиными глазами и крючковатым, хищным, грозно щелкающим клювом.
– Страсти-мордасти! – привычно почесал затылок леший. – Таки кракен и есть! Ну, робяты, тут, кажись, и конец нашему пути!
Пощелкав перстами, козлорогий сотворил из ничего огненный шар размером с человеческую голову.
– Нет!! – предупреждающе вскричал Кар, но было поздно.
Пару мгновений пожонглировав шаром, перебрасывая его из одной руки в другую, лесной князь размахнулся и запустил пылающий снаряд в морское чудище.
Долетев до кракена, сгусток огня рассыпался на десяток шариков поменьше и осветил монстра, ослепив его. Несколько искр угодили обитателю глубин прямо в глаза, остальные с шипением вонзились в фиолетовую студенистую плоть.
Кракен дернулся, вновь подняв гигантскую волну, а затем… заревел.
Этот вопль не походил ни на что, слышанное доселе людьми, сгрудившимися на палубе «Октавии». В нем слились вой ветра и рев проснувшегося вулкана, плеск низвергающегося водопада и шум катящихся по горному склону камней, мольба о помощи и скрежет проклятий.
– Вот глотка луженая! – восхитился лесной князь. – А ну-ка, други, заткните пальцами уши и откройте рты!
Когда его приказ был исполнен, толстяк разразился ответной трелью. Да такой заливистой, что на грот-мачте пузырем надулся и с треском лопнул парус.
Зверь морской от неожиданности притих.
– То-то же! – наставительно воздел перст указующий куявец. – Знай наших! Зря меня, что ль, Соловьем-разбойником дома кличут?! Еще огоньку? – Он задорно принялся лепить новый шар.
– Погоди! – повис у него на руке тартесский царь. – Дай я попробую! Побереги силы для свиты!
– Какой еще свиты? – не поняла Орландина.
– Кракен словно август морской. Он в одиночку не охотится. Обязательно прилипалы рядом отираются.
– Да справишься ли ты с этой чудой-юдой, паря? – усомнился леший. – Хотя… – уже в который раз за эту ночь молвил он. – Попробуй. Авось…
Юноша величественным шагом прошествовал к борту, сбросил с себя плащ и остался в одном хитоне. Протянув к кракену руки, он начал медленно и напевно произносить какие-то непонятные слова.
Из всего, произносимого им, Орланда поняла только имя Хоренна, часто повторяемое мальчиком, Она слышала его однажды, во время битвы с морскими чудовищами на Царском Берегу в Тартессе. Однако тогда юный повелитель государства был слаб и растерян, угнетенный бедами, обрушившимися на его столицу. Нынче же он стоял, гордо выпрямив стан, а речь его была уверенной и властной.
Завороженный одному ему понятными словами кракен застыл на месте. Огромные чаши глаз подернулись пленкой полупрозрачных век.
Как-то пару лет назад в Сераписе Орланда видела вендийского фокусника, заставлявшего с помощью флейты танцевать ядовитую змею. Примерно то же происходило и сейчас.
Кракен медленно раскачивался из стороны в сторону, словно стараясь подстроиться под ритм песни, слетавшей с уст царя Кара:
– Но как?!
– Просто подойди и возьми его за руку. А другой рукой за свой амулет держись. Да смотри, что бы тут ни творилось, не отпускай руки!
Девушка в точности исполнила его повеление. Кар сначала запнулся от неожиданности, но потом как-то враз оживился, голос его окреп и зазвенел гораздо бойчее и тверже:
– Цо пан мувит?
– Ниц, пане, – неожиданно для леха ответил ему козлорогий по-артанийски. – Тыле то, цо наразе бендем валчиць!
– О, воевать! – оживился Будря, выхватывая саблю. – А с кем?
– Эти чудища тебя устроят?! – стала с ним плечом к плечу Орландина, тоже обнажившая верный скрамасакс.
– Где чудища? – взревел ошалевший от страха Стир Максимус. – Какие чудища?!
– Под ноги, под ноги гляди! – ткнула мечом ку да-то в палубу амазонка.
Ослик взбрыкнул передними ногами и угодил в нечто мягкое, склизкое и шевелящееся.
– И-а, и-а!! – начал длинноухий топтаться по клубку морских змей, невесть откуда появившихся на «Октавии».
Орландина была атакована сразу двумя огромными крабами.
«Вжик, вжик!» – звенел скрамасакс, рубя плохо поддающийся хитин В разные стороны летели ошметки мяса, водорослей и слизи.
Пока амазонка разбиралась с первой из пучеглазых образин, вторая подобралась к девушке с тыла.
Замахнувшись клешней, краб намеревался то ли пронзить ею врага, словно копьем, то ли отрезать воительнице руку. Однако не успел, отброшенный прочь мощным ударом задних копыт Стира. Тварь отлетела на несколько локтей и шлепнулась на спину, беспомощно шевеля клешнями.
Окрыленный первой победой поэт вскочил крабу на брюхо и принялся лихо отплясывать какой-то дикий танец. Сначала противник пытался оказать сопротивление. То одна, то вторая клешня тянулись к ослиным ногам, хвосту, морде. Но ушастый песнопевец вовремя увертывался, не переставая работать всеми четырьмя копытами. Постепенно движения краба становились все более вялыми, пока, наконец, и вовсе не затихли. Для верности раздробив поверженному врагу обе клешни, Стир спрыгнул с него и пошел искать себе нового соперника.
Справившись с членистоногим, Орландина огляделась по сторонам. В пылу схватки она не успевала следить за происходящим. Теперь, когда ночная тьма постепенно начинала рассеиваться и на горизонте забрезжили первые лучи восходящего солнца, стало возможным рассмотреть то, что происходило на палубе «Октавии».
Вот рядом друг с другом валяются два дохлых краба. Один – ее рук работа, а второй – растоптанный Стиром.
В двух шагах от них темнеет вязкая масса, из которой торчит то кусок хвоста, то оскалившаяся змеиная голова. Тоже поэт постарался.
Сам длинноухий воитель гонялся за тремя или четырьмя крупными морскими ежами. Настигая какой-нибудь из колючих шаров, ослик изо всей дури наподдавал по нему так, что морской обитатель улетал за борт в привычную для себя стихию. Это занятие, по всей видимости, забавляло песнопевца, так как с последним из ежей он не спешил расставаться, бацая его то в одну, то в другую сторону. Делал это осторожно, чтобы не пораниться о ядовитые колючки.
Запыхавшийся Будря крошил в куски полутораметрового осьминога, невесть как очутившегося на мачте. Чудище извивалось, угрожающе размахивая толстыми щупальцами с присосками. Одно из них весьма ощутимо шарахнуло владельца Большого Дупла по голове. Бравый вояка на миг замер, очумело вращая глазами, а потом с диким криком: «Ах ты Мудря недоделанный, убирайся в свои Козлиные Кучки!» – ринулся на обидчика и в три удара лишил осьминога всех его конечностей.
Если бы Орландина не видела это своими собственными глазами, ни за что не поверила бы, что такое возможно. Толстый хвастун и впрямь оказался заправским рубакой.
Студенистое тело осьминога, лишившись щупалец, шмякнулось на палубу, где и было прикончено одной из молний лешего, трудившегося в поте лица.
Вокруг козлорогого валялись дымящиеся туши нескольких спрутов. Их размеры были немногим поменьше, чем у давешнего противника пана Будри, но тоже впечатляли. Лешему также удалось поджарить парочку морских змей и еще какого-то монстра, названия которого Орландина не знала. Чем-то страшилище напоминало русалку или тритона, однако вместо человеческой головы имело толстую, лысую и усатую морду с большими слоновьими ушами.
– Осторожно, дочка! – крикнул ей лесной князь.
Амазонка едва увернулась от удара тяжелого ласта точно такого же «тритона», какого только что рассматривала.
Новый противник был тяжел и неповоротлив. Он брал скорее своей массой, чем ловкостью, и девушке ничего не стоило с ним справиться.
Кар и Орланда по-прежнему стояли взявшись за руки. Было видно, каких невероятных усилий стоит мальчику держаться на ногах. Но он стоял и продолжал распевать чудную песню на неведомом языке.
Бывшая послушница тоже устала. Ей ужасно хотелось вытереть пот, заливавший глаза, резавший и разъедавший их. Однако она понимала, что разжимать рук нельзя. От ее стойкости зависят судьбы всех людей, находившихся на корабле.
– Потерпите еще чуток, детки! – подбадривал их леший. – Скоро все кончится. Вот только солнышко взойдет!
И они терпели.
Амазонка, не раздумывая, прыгнула на спину рептилии. Принялась что есть мочи колотить скрамасаксом по панцирю, только все без толку. Попыталась достать черепашью шею или, на худой конец, лапу, но и там и сям оказалась чешуйчатая броня.
Прямехонько в клюв животного впилась голубая молния, пущенная метким лешим. Черепахе хоть бы хны. Все ползла, медленно, но неумолимо приближаясь к тартесскому царю-беглецу и несостоявшейся монахине.
В бессильной злобе Орландина хлопнула ладонью по узорчатому доспеху (из чего он только у твари сделан!).
Черепаха вдруг застыла на месте, как конь, почувствовавший узду, натянутую сильной рукой наездника. Неспешно повернула голову и уставилась на оседлавшую ее деву желтыми немигающими глазами. Чего, мол, хочешь?
– Вон, вон пошла! Убирайся прочь!
И для верности еще пару раз ударила рукой по панцирю.
Рептилия закатила глаза, будто раздумывая, а стоит ли слушаться повелений этого странного существа. Потом… кивнула и, развернувшись к Кару и Орланде хвостом, проковыляла к борту и плюхнулась в море. Прознатчица, не ожидавшая подобной реакции, еле успела спрыгнуть.
С удивлением посмотрела на свою ладонь. И что в ней такого? Может, черепаха по простой ласке истосковалась?
Или…
Или все дело в невзрачном черном колечке, подаренном ей Смоллой Смолёной при побеге сестер из Сераписа? Старая огнеметчица говорила тогда что-то в том духе, дескать, этот перстенек дает власть над всякими Древними Народцами. Орландина не придала тогда значения болтовне матушкиной подруги, но ее подарок с мизинца не снимала. Ужели это он так подействовал на безмозглого выходца из пучины?…
Додумать она не успела, ибо в эти минуты из-за горизонта выплыл сияющий Ра-Гелиос на своей золотой колеснице.
И все закончилось.
Первым бесшумно ушел под воду живой утес кракен. Еще пару минут из разом заголубевшей воды грозно глядели на людей его желтые глазищи, а потом исчезли без следа. За морским владыкой сгинула и его свита.
И если бы не останки поверженных врагов, заполонившие палубу «Октавии», ничего бы не напоминало о недавнем побоище.
– Мама миа! – возопил невесть откуда взявшийся капитан судна. – Кто мне возместит убытки?!
– Заткни пасть, урод! – прикрикнула на него Орландина, устремившаяся к осевшим на доски сестре и мальчику. – А то сейчас я тебе устрою «приятную прогулку»!
Глава 7
– Буль-буль, – ответил несчастный стихотворец.
– И вот чего никак в толк взять не могу, – продолжил козлорогий, послав пару мелких синих молний Стиру в хвост. – Отчего так: к своей домашней нелюди, ну ларам там, пенатам, домовым по-нашенски, вы вполне терпимо относитесь, а вот тех, кои в лесах да на воде живут, «чужими» зовете-величаете…
– Ну я, положим, не такой, – неуверенно почесал затылок Будря.
– Ведаю. Потому и не брезгую с тобой хлеб-соль делить. И парнишечка твой такой же, как и ты. Но Силы у него… Как у молодого бычка. Поостеречься бы надо. Не ровен час, не сумеет совладать.
Промочил горло.
– А наши девахи? Та, что потише да поскромнее, еще ничего. А вот сестрица ейная… Ох и язва же, ох и язва моровая. Ничего, пройдет дурость-то. Перебесятся. Но обе тоже Силой меченные. Не такой, как мальчонка, не тутошней, но тоже могутной.
– Як то так? – заинтересовался бравый вояка.
Леший отмахнулся:
– Тебе не понять, не суши голову.
Видя, что Будря насупился, словно грозовая туча, рыжий толстяк поспешил исправить свою оплошность.
– Их Сила рождена не на Гебе…
Глаза старого леха начали выкатываться:
– Бей меня Перкунас своими молниями!
– Не поминай всуе, – посоветовал леший. – А то ведь надоест старику, да стрельнет в тебя – костей не соберешь.
Будря с опаской уставился в безоблачное небо, не замечая довольной мины собеседника. Однако лех не собирался сдаваться.
– Слухай, пане, – снова приступил с расспросами царский телохранитель. – А коли не в нашем, то где? На Луне, что ли?
– Почему на Селене? Хотя…
– Яичница! – негромко вскрикнул Стир.
– О, наш артист опамятовел! – обрадовался леший. – Взалкал ужо!
– Слухай, пане, – тем временем вышел из ступора царский телохранитель. – А цо то ты мувил, цо Сила паненок не на Гебе уродзона? То где еще? На Селене?
– Почто на Селене? Хотя…
– Глазунья! – снова забормотал стихотворец. – Огромная-преогромная!
– Пан Стир, иди до нас. Тутай и яичница есть, и окорок, и доброе винко!
– Да нет! – нетерпеливо стукнул копытом о палубу длинноухий. – Я говорю, что яичница там, за бортом!
– Тьфу! – сплюнул в сердцах Будря. – Перечаровал ты, пане леший. Не туда свои молнии кинул!
– Ой, что это?! – не унимался Стир Максимус. – Гигантский глаз!
Вояке и козлорогому надоело это представление. Они живо поднялись и, нетрезво пошатываясь, направились к бредившему ослу с недвусмысленными намерениями унять его силой. Но едва подошли к борту, как весь их хмель словно рукой сняло.
Потому как из темной бездны на них пялилось… исполинское ОКО.
Оно и впрямь напоминало колоссальную яичницу-глазунью. С той лишь разницей, что желток не застыл в пропеченном белке, а медленно вращался по окружности.
– Цо то есть? – выдавил из себя помертвевший Будря.
– Не знаю, – также шепотом ответствовал леший. – Как бы не кракен-батюшка.
– Кр-кр-крак-кен? – заволновался Стир.
– Не каркай, будто ты не осел, а ворона! Нужно будить малышню. Без нее, коли что, не управимся.
На шум выскочил капитан.
– Что стряслось? – протирая заспанные глаза, поинтересовался он. – И что ваша животина делает на палубе?
– Пасусь! – вызывающе ответил поэт, повергнув моряка в священный ужас.
– Ты вот чего, паря! – хлопнул капитана пару-тройку раз по щекам козлорогий. – Не время щас на говорящих ослов пялиться. И не такое на белом свете бывает. Глянь-кась вон туды.
Ткнул пальцем в море за бортом. Капитан посмотрел… И кулем осел на палубу, потеряв сознание.
Рядышком за компанию прилег обеспамятовавший от потрясений Стир.
– Что морской волк, что осел длинноухий – все едино! – покачал головой лесной князь.
– Как, дева-воин, – обратился он к появившейся на палубе Орландине, – не желаешь ли и ты к ним присуседиться?
Амазонка нахмурилась. Этот косматый толстяк не переставал вызывать у нее глухое раздражение.
– Может мне кто-нибудь внятно объяснить, что здесь происходит?
– Пан Борута мувит, цо то може быть кракен, – поведал о грозящей напасти Будря.
Орландина перегнулась через борт.
– Хм, вполне возможно.
– Кракены об эту пору года обычно спокойные, – раздался у нее за плечом звонкий мальчишеский голос.
– Да и вообще на людей они редко нападают, – поддержала Кара всезнайка Орланда.
– Так, вижу все в сборе, – констатировала прознатчица, обозрев столпившихся у борта путешественников.
Стир с капитаном, уже пришедшие в себя, стояли чуть поодаль от других.
– У твоего рулевого нервы крепкие? – на всякий случай поинтересовался у моряка поэт.
– Как канаты! – гордо выпятил грудь хозяин корабля. – Я людей под себя подбираю.
– Ну-ну…
Тем временем рядышком с первым глазищем появилось и второе, такое же громадное. Желтки-зрачки вращались с немыслимой скоростью.
Холодные пальцы ужаса сжали сердца людей, находящихся на борту «Октавии». Все почувствовали приближение чего-то чуждого и непостижимого.
Орланда, упав на колени, воздела к темному ночному небу, усыпанному яркими звездами, руки с зажатым в них распятием.
Сестра посмотрела на нее с плохо скрываемой завистью. В эту минуту амазонка тоже страстно захотела иметь в душе хоть каплю искренней, не замутненной ничем посторонним веры.
– Проси, проси своего бога лучше! – громко прокричала она.
И тут гигантские очи стали медленно подниматься к небу.
По морю пошла огромная волна, едва не перевернувшая корабль. «Октавия» бортом зачерпнула воды и жалобно застонала, как раненый зверь.
Из морской пучины выдвинулся живой «утес» с двумя круглыми совиными глазами и крючковатым, хищным, грозно щелкающим клювом.
– Страсти-мордасти! – привычно почесал затылок леший. – Таки кракен и есть! Ну, робяты, тут, кажись, и конец нашему пути!
Пощелкав перстами, козлорогий сотворил из ничего огненный шар размером с человеческую голову.
– Нет!! – предупреждающе вскричал Кар, но было поздно.
Пару мгновений пожонглировав шаром, перебрасывая его из одной руки в другую, лесной князь размахнулся и запустил пылающий снаряд в морское чудище.
Долетев до кракена, сгусток огня рассыпался на десяток шариков поменьше и осветил монстра, ослепив его. Несколько искр угодили обитателю глубин прямо в глаза, остальные с шипением вонзились в фиолетовую студенистую плоть.
Кракен дернулся, вновь подняв гигантскую волну, а затем… заревел.
Этот вопль не походил ни на что, слышанное доселе людьми, сгрудившимися на палубе «Октавии». В нем слились вой ветра и рев проснувшегося вулкана, плеск низвергающегося водопада и шум катящихся по горному склону камней, мольба о помощи и скрежет проклятий.
– Вот глотка луженая! – восхитился лесной князь. – А ну-ка, други, заткните пальцами уши и откройте рты!
Когда его приказ был исполнен, толстяк разразился ответной трелью. Да такой заливистой, что на грот-мачте пузырем надулся и с треском лопнул парус.
Зверь морской от неожиданности притих.
– То-то же! – наставительно воздел перст указующий куявец. – Знай наших! Зря меня, что ль, Соловьем-разбойником дома кличут?! Еще огоньку? – Он задорно принялся лепить новый шар.
– Погоди! – повис у него на руке тартесский царь. – Дай я попробую! Побереги силы для свиты!
– Какой еще свиты? – не поняла Орландина.
– Кракен словно август морской. Он в одиночку не охотится. Обязательно прилипалы рядом отираются.
– Да справишься ли ты с этой чудой-юдой, паря? – усомнился леший. – Хотя… – уже в который раз за эту ночь молвил он. – Попробуй. Авось…
Юноша величественным шагом прошествовал к борту, сбросил с себя плащ и остался в одном хитоне. Протянув к кракену руки, он начал медленно и напевно произносить какие-то непонятные слова.
Из всего, произносимого им, Орланда поняла только имя Хоренна, часто повторяемое мальчиком, Она слышала его однажды, во время битвы с морскими чудовищами на Царском Берегу в Тартессе. Однако тогда юный повелитель государства был слаб и растерян, угнетенный бедами, обрушившимися на его столицу. Нынче же он стоял, гордо выпрямив стан, а речь его была уверенной и властной.
Завороженный одному ему понятными словами кракен застыл на месте. Огромные чаши глаз подернулись пленкой полупрозрачных век.
Как-то пару лет назад в Сераписе Орланда видела вендийского фокусника, заставлявшего с помощью флейты танцевать ядовитую змею. Примерно то же происходило и сейчас.
Кракен медленно раскачивался из стороны в сторону, словно стараясь подстроиться под ритм песни, слетавшей с уст царя Кара:
– Во дает малец! – восхищенно присвистнул лешачок. – Сила так и прет! Слышь, дочка, – обратился он к Орланде. – Помоги-ка парню. Боюсь, он скоро выдохнется.
Са, Хоренна, кьятастирра,
Ус а кордо мика пелло.
Ку си тида ля, Хоренна,
Ик ю нида сум ле гиро.
– Но как?!
– Просто подойди и возьми его за руку. А другой рукой за свой амулет держись. Да смотри, что бы тут ни творилось, не отпускай руки!
Девушка в точности исполнила его повеление. Кар сначала запнулся от неожиданности, но потом как-то враз оживился, голос его окреп и зазвенел гораздо бойчее и тверже:
– А теперь, други, держитесь! – потряс кулаками леший. – Пришла пора всем подраться!
Ум, Хоренна, зи ле хорро,
Ки са мьяна пу ин маха.
Н ита ку л оти дорита,
Мисо кьят и са, Хоренна!
– Цо пан мувит?
– Ниц, пане, – неожиданно для леха ответил ему козлорогий по-артанийски. – Тыле то, цо наразе бендем валчиць!
– О, воевать! – оживился Будря, выхватывая саблю. – А с кем?
– Эти чудища тебя устроят?! – стала с ним плечом к плечу Орландина, тоже обнажившая верный скрамасакс.
– Где чудища? – взревел ошалевший от страха Стир Максимус. – Какие чудища?!
– Под ноги, под ноги гляди! – ткнула мечом ку да-то в палубу амазонка.
Ослик взбрыкнул передними ногами и угодил в нечто мягкое, склизкое и шевелящееся.
– И-а, и-а!! – начал длинноухий топтаться по клубку морских змей, невесть откуда появившихся на «Октавии».
Орландина была атакована сразу двумя огромными крабами.
«Вжик, вжик!» – звенел скрамасакс, рубя плохо поддающийся хитин В разные стороны летели ошметки мяса, водорослей и слизи.
Пока амазонка разбиралась с первой из пучеглазых образин, вторая подобралась к девушке с тыла.
Замахнувшись клешней, краб намеревался то ли пронзить ею врага, словно копьем, то ли отрезать воительнице руку. Однако не успел, отброшенный прочь мощным ударом задних копыт Стира. Тварь отлетела на несколько локтей и шлепнулась на спину, беспомощно шевеля клешнями.
Окрыленный первой победой поэт вскочил крабу на брюхо и принялся лихо отплясывать какой-то дикий танец. Сначала противник пытался оказать сопротивление. То одна, то вторая клешня тянулись к ослиным ногам, хвосту, морде. Но ушастый песнопевец вовремя увертывался, не переставая работать всеми четырьмя копытами. Постепенно движения краба становились все более вялыми, пока, наконец, и вовсе не затихли. Для верности раздробив поверженному врагу обе клешни, Стир спрыгнул с него и пошел искать себе нового соперника.
Справившись с членистоногим, Орландина огляделась по сторонам. В пылу схватки она не успевала следить за происходящим. Теперь, когда ночная тьма постепенно начинала рассеиваться и на горизонте забрезжили первые лучи восходящего солнца, стало возможным рассмотреть то, что происходило на палубе «Октавии».
Вот рядом друг с другом валяются два дохлых краба. Один – ее рук работа, а второй – растоптанный Стиром.
В двух шагах от них темнеет вязкая масса, из которой торчит то кусок хвоста, то оскалившаяся змеиная голова. Тоже поэт постарался.
Сам длинноухий воитель гонялся за тремя или четырьмя крупными морскими ежами. Настигая какой-нибудь из колючих шаров, ослик изо всей дури наподдавал по нему так, что морской обитатель улетал за борт в привычную для себя стихию. Это занятие, по всей видимости, забавляло песнопевца, так как с последним из ежей он не спешил расставаться, бацая его то в одну, то в другую сторону. Делал это осторожно, чтобы не пораниться о ядовитые колючки.
Запыхавшийся Будря крошил в куски полутораметрового осьминога, невесть как очутившегося на мачте. Чудище извивалось, угрожающе размахивая толстыми щупальцами с присосками. Одно из них весьма ощутимо шарахнуло владельца Большого Дупла по голове. Бравый вояка на миг замер, очумело вращая глазами, а потом с диким криком: «Ах ты Мудря недоделанный, убирайся в свои Козлиные Кучки!» – ринулся на обидчика и в три удара лишил осьминога всех его конечностей.
Если бы Орландина не видела это своими собственными глазами, ни за что не поверила бы, что такое возможно. Толстый хвастун и впрямь оказался заправским рубакой.
Студенистое тело осьминога, лишившись щупалец, шмякнулось на палубу, где и было прикончено одной из молний лешего, трудившегося в поте лица.
Вокруг козлорогого валялись дымящиеся туши нескольких спрутов. Их размеры были немногим поменьше, чем у давешнего противника пана Будри, но тоже впечатляли. Лешему также удалось поджарить парочку морских змей и еще какого-то монстра, названия которого Орландина не знала. Чем-то страшилище напоминало русалку или тритона, однако вместо человеческой головы имело толстую, лысую и усатую морду с большими слоновьими ушами.
– Осторожно, дочка! – крикнул ей лесной князь.
Амазонка едва увернулась от удара тяжелого ласта точно такого же «тритона», какого только что рассматривала.
Новый противник был тяжел и неповоротлив. Он брал скорее своей массой, чем ловкостью, и девушке ничего не стоило с ним справиться.
Кар и Орланда по-прежнему стояли взявшись за руки. Было видно, каких невероятных усилий стоит мальчику держаться на ногах. Но он стоял и продолжал распевать чудную песню на неведомом языке.
Бывшая послушница тоже устала. Ей ужасно хотелось вытереть пот, заливавший глаза, резавший и разъедавший их. Однако она понимала, что разжимать рук нельзя. От ее стойкости зависят судьбы всех людей, находившихся на корабле.
– Потерпите еще чуток, детки! – подбадривал их леший. – Скоро все кончится. Вот только солнышко взойдет!
И они терпели.
Большая морская черепаха, щелкая клювом, поползла к Орланде.
Си, Хоренна, ли ко торро.
Ах э сито ку ва мано.
Буле кьято ик, Хоренна.
Ри то ванно да ку яти…
Амазонка, не раздумывая, прыгнула на спину рептилии. Принялась что есть мочи колотить скрамасаксом по панцирю, только все без толку. Попыталась достать черепашью шею или, на худой конец, лапу, но и там и сям оказалась чешуйчатая броня.
Прямехонько в клюв животного впилась голубая молния, пущенная метким лешим. Черепахе хоть бы хны. Все ползла, медленно, но неумолимо приближаясь к тартесскому царю-беглецу и несостоявшейся монахине.
В бессильной злобе Орландина хлопнула ладонью по узорчатому доспеху (из чего он только у твари сделан!).
Черепаха вдруг застыла на месте, как конь, почувствовавший узду, натянутую сильной рукой наездника. Неспешно повернула голову и уставилась на оседлавшую ее деву желтыми немигающими глазами. Чего, мол, хочешь?
– Вон, вон пошла! Убирайся прочь!
И для верности еще пару раз ударила рукой по панцирю.
Рептилия закатила глаза, будто раздумывая, а стоит ли слушаться повелений этого странного существа. Потом… кивнула и, развернувшись к Кару и Орланде хвостом, проковыляла к борту и плюхнулась в море. Прознатчица, не ожидавшая подобной реакции, еле успела спрыгнуть.
С удивлением посмотрела на свою ладонь. И что в ней такого? Может, черепаха по простой ласке истосковалась?
Или…
Или все дело в невзрачном черном колечке, подаренном ей Смоллой Смолёной при побеге сестер из Сераписа? Старая огнеметчица говорила тогда что-то в том духе, дескать, этот перстенек дает власть над всякими Древними Народцами. Орландина не придала тогда значения болтовне матушкиной подруги, но ее подарок с мизинца не снимала. Ужели это он так подействовал на безмозглого выходца из пучины?…
Додумать она не успела, ибо в эти минуты из-за горизонта выплыл сияющий Ра-Гелиос на своей золотой колеснице.
И все закончилось.
Первым бесшумно ушел под воду живой утес кракен. Еще пару минут из разом заголубевшей воды грозно глядели на людей его желтые глазищи, а потом исчезли без следа. За морским владыкой сгинула и его свита.
И если бы не останки поверженных врагов, заполонившие палубу «Октавии», ничего бы не напоминало о недавнем побоище.
– Мама миа! – возопил невесть откуда взявшийся капитан судна. – Кто мне возместит убытки?!
– Заткни пасть, урод! – прикрикнула на него Орландина, устремившаяся к осевшим на доски сестре и мальчику. – А то сейчас я тебе устрою «приятную прогулку»!
Глава 7
МОРЕ И БЕРЕГ
– Ну и шторм, хозяин! – В каюту влетел кормчий-иллириец, выжимая бороду широкой татуированной ладонью. – Ну и шторм! Трезубец Нептуна мне в… – Он закашлялся. – Шторм, это ж надо! Похлеще, чем в южных морях!
– Ничего, – бросил Горгий. – «Нереида» суденышко крепкое, из лучшего куявского дуба как-никак. Выдержит.
При последних словах оба пассажира, закусывавших за столом гостеприимного капитана, испытали немалое облегчение.
– Выдержать-то выдержит, – отдышавшись, продолжил кормчий, при этом поглядывая в сторону хмурившихся парней. – Другого боюсь – не снесло бы нас на скалы. Потому как если налетим на риф, то при такой погодке отойдем напрямки к Плутону в гости. Удивительное дело – нас на юго-запад уже пятый час несет. Так что, получается, плывем мы уже аккурат по Ахайе. Нет, как хочешь, хозяин, а не простая это буря, – повторил он, не забыв подмигнуть путешественникам. – Как будто кто нарочно наколдовал.
В этот момент «Нереида» в очередной раз рухнула в пропасть. Весла судорожно забили по воде, помогая судну вскарабкаться на зыбкую сине-зеленую гору, но надвигавшиеся сзади валы догнали кораблик, нависли над палубой, прокатились по ней.
Помянув в короткой фразе полдюжины богов, кормчий выскочил из единственной каютки «Нереиды», оставив хозяина и пассажиров в одиночестве.
С палубы донесся его хриплый рев:
– Паруса долой! Все свободные – на весла. Да пошевеливайтесь, олухи царя морского! Кого смоет за борт, тот отправится прямо к Моредержцу Нептуну! Если его кракены с тритонами не сожрут!
И спустя несколько минут отчаянный крик впередсмотрящего, перекрывающий свист бури:
– Впереди земля!
Капитан, извинившись перед почтенными гостями, удалился.
– Хвала Хонсу! – выдохнул белокурый юноша. – Итак, наши мучения подошли к концу!
Его старший приятель ничего не ответил. Пощипывая небольшую козлиную бородку, он думал о том, не поспешил ли блондинчик возносить хвалу небожителям.
Некстати вспомнился неприятный разговор, состоявшийся накануне их отъезда из Брундизия.
– Знаешь, что я с тобой сделаю, Гавейн? Я велю набить из тебя чучело! Как раз сейчас – Ланселат прошелся взад-вперед, поскрипывая новенькими сапогами из турьей кожи. – Как раз сейчас пошла мода – в богатых домах ставить чучела обезьян… Десяток монет за тебя выручишь, а большего ты и не стоишь…
– Виноват, дукс!
– Не называй меня не принадлежащим мне титулом, не поможет!
– Виноват, командор!
– Дармоеды! – рявкнул трибун. – Зачем я взял вас на службу? Жрать и пьянствовать на деньги Артория? Или дело делать? Разве все было так сложно? Всего-навсего съездить в Дельфы, передать письма и шкатулку, кому надо, устроить шум и вернуться обратно! Дело, с которым справится любая девчонка из борделя! Мужчины! Воины! Олухи!
– Виноват! – как попугай повторил Гавейн.
– Нет, пожалуй, чучело из тебя не выйдет. Слишком тупая рожа для обезьяны. Может, продать тебя в термы? Твоя задница правда тощевата, но для второразрядных клиентов сойдет. Для всяких развратных ахайцев, у которых не хватит денег на свеженького мальчика…
Гавейн молчал, лишь выпученными глазами и жалким видом демонстрируя, что такая перспектива его никоим образом не устраивает.
– Послушай, – вдруг спросил проконсул Сераписский. – А может? я идиот? Может? я чего-то не понял? Может? это ты – хороший и ловкий слуга нашего общего господина, а я – никчемный болван?
Проштрафившийся воин предпочел промолчать.
– Итак, давай по порядку. Вы двое были отправлены к нашим друзьям в Дельфы, чтобы доставить… известному лицу шкатулку и письмо, кое-что передать на словах и помочь ему разобраться с делами. На все про все вам хватило бы недели-двух. Я прав?
Гавейн мысленно попрощался с жизнью.
Когда Ланселат начинал говорить с провинившимся вот так, обстоятельно и спокойно, с этой своей легкой улыбкой, то пиши пропало…
– Вместо этого…
Трибун вытащил из стола коробочку с лаковым рисунком, распахнул ее, вынул свернутую из бурых листьев палочку, понюхал и, саркастически хмыкнув, положил ее обратно.
«Сигарилла из Аунакского королевства, две сестерции штука», – механически отметил несчастный рыцарь Круга Стоячих Камней.
– Вместо этого вы вляпываетесь в какую-то дикую историю, теряете вверенный вам груз, деньги, творите Хонсу знает что, твой приятель куда-то пропадает, и в итоге ты вызываешь меня способом, какой можно применять лишь в крайнем случае, и несешь полную околесицу…
Гавейну просто нечего было возразить.
Все было именно так.
И то, что им так и не удалось в назначенный день погрузиться на корабль (а все его проклятая жадность), и идиотская драка в портовой гостинице, и зарубленный стражник, и всякие штучки потустороннего свойства. Бегство по лабиринтам грязных улиц, куда-то исчезнувший Парсифаль, и в итоге – использование талисмана Мерланиуса.
– Я бросаю Серапис, вверенный мне Арторием… и августом, конечно, – поправился он, – и лечу к тебе. Кстати, почти полдня болтался в небе на спине создания, которое предпочел бы не видеть еще тысячу лет.
Гавейн вздрогнул.
Ланселат и впрямь примчался сюда, в окрестности Брундизия, на ездовом драконе – сыне той самой твари, которую они видели в Тартессе, правда мельче размером.
– А ты мне толком не можешь объяснить, какого Плутона вы сорвали сверхважное задание?! Между прочим, полет на драконе – не самое приятное путешествие!
(Тут Гавейн был полностью согласен с шефом.)
– Вот что, не стану я тебя продавать в термы. Жалко… бедных клиентов. Верну-ка я тебя Мечехвостам. Надо думать, там про тебя не забыли.
Проконсул хищно прищурился.
– Дароносица, – начал он загибать пальцы, – два креста с камешками (а камешки-то были отборные!), да еще подрезанный служка храма. Помнится, Мечехвосты имеют от августа привилегию суда по преступлениям своих против ордена? Я прав? Напомни, ты ведь там три года ошивался…
Мир покачнулся перед очами незадачливого порученца Ланселата.
Он пришел в себя, лишь обнаружив, что целует запыленные сапоги своего начальника, бормоча что-то вроде: «Нет, нет, только не это… Искуплю… Жизнью клянусь…».
Покачав головой, трибун брезгливо высвободился из объятий подчиненного, повернулся и направился к двери.
– Постойте, господин, не губите! – кинулся на карачках Гавейн следом за Ланселатом.
– Ну, чего тебе? – насмешливо передернул тот плечами.
– Я думаю, неспроста это все было! Кто-то против нас все это подстроил! И еще этот осел…
– Какой еще осел? – отмахнулся полководец. – При чем тут вообще осел?
– На том корабле, на который мы не сели по моей оплошности, был осел! Осел! Я понял – это был тот самый осел!! Я его узнал!
Рыцарь выкрикивал слова, будто в горячке.
– Он нас выследил!
Сейчас с Гавейном произошло то, что хорошо когда-то поняли авторы пословицы: «Один дурак может сказать такое, что сотня мудрецов не разберет».
Его отчаянная попытка оправдаться, заставившая парня импровизировать и выдумывать оправдания прямо на месте, неожиданно попала в точку.
– Ты рехнулся, братец ты мой? – Теперь Ланселат откровенно рассмеялся. – Какие еще могут быть ослы, кроме вас двоих?
– Выслушайте меня, командор, прошу… Значит, так, – волнуясь, начал он повествование. – Когда два месяца назад мы с этим пед… ну, с Перси, по велению святого отца нашего прибыли в Тартесс…
– Хорошо, пока ты прощен, – молвил Ланселат, когда Гавейн умолк. – Пока, – добавил многозначительно. – А сейчас иди, вызволяй своего напарника. Он находится во «Льве и кастрюле». Тоже хорош, красавчик. Нашел время по лупанариям прятаться! От Мерланиуса и на том свете не укроешься!
Гавейн судорожно сглотнул.
И когда это трибун, прибывший в Брундизий всего два часа назад, успел отыскать Парсифаля? И как тот оказался в лупанарии? Вот же сучара! Хоть все лети в тартарары, а у него одно на уме.
– И очень тебя прошу. – Проконсул Сераписский достал из ящичка сигариллу и с блаженной улыбкой стал ее нюхать. – Не болтай о том, о чем говорил со мной. Как оправдаться перед понтификом за про вал – это моя забота. Думаю, время, чтобы все исправить, у вас еще есть.
Оставшись в одиночестве, трибун погрузился в тяжелые раздумья.
Ланселат уже давно начинал сомневаться в том, что Арторий поступил правильно, вняв советам Мерланиуса.
– Ничего, – бросил Горгий. – «Нереида» суденышко крепкое, из лучшего куявского дуба как-никак. Выдержит.
При последних словах оба пассажира, закусывавших за столом гостеприимного капитана, испытали немалое облегчение.
– Выдержать-то выдержит, – отдышавшись, продолжил кормчий, при этом поглядывая в сторону хмурившихся парней. – Другого боюсь – не снесло бы нас на скалы. Потому как если налетим на риф, то при такой погодке отойдем напрямки к Плутону в гости. Удивительное дело – нас на юго-запад уже пятый час несет. Так что, получается, плывем мы уже аккурат по Ахайе. Нет, как хочешь, хозяин, а не простая это буря, – повторил он, не забыв подмигнуть путешественникам. – Как будто кто нарочно наколдовал.
В этот момент «Нереида» в очередной раз рухнула в пропасть. Весла судорожно забили по воде, помогая судну вскарабкаться на зыбкую сине-зеленую гору, но надвигавшиеся сзади валы догнали кораблик, нависли над палубой, прокатились по ней.
Помянув в короткой фразе полдюжины богов, кормчий выскочил из единственной каютки «Нереиды», оставив хозяина и пассажиров в одиночестве.
С палубы донесся его хриплый рев:
– Паруса долой! Все свободные – на весла. Да пошевеливайтесь, олухи царя морского! Кого смоет за борт, тот отправится прямо к Моредержцу Нептуну! Если его кракены с тритонами не сожрут!
И спустя несколько минут отчаянный крик впередсмотрящего, перекрывающий свист бури:
– Впереди земля!
Капитан, извинившись перед почтенными гостями, удалился.
– Хвала Хонсу! – выдохнул белокурый юноша. – Итак, наши мучения подошли к концу!
Его старший приятель ничего не ответил. Пощипывая небольшую козлиную бородку, он думал о том, не поспешил ли блондинчик возносить хвалу небожителям.
Некстати вспомнился неприятный разговор, состоявшийся накануне их отъезда из Брундизия.
– Знаешь, что я с тобой сделаю, Гавейн? Я велю набить из тебя чучело! Как раз сейчас – Ланселат прошелся взад-вперед, поскрипывая новенькими сапогами из турьей кожи. – Как раз сейчас пошла мода – в богатых домах ставить чучела обезьян… Десяток монет за тебя выручишь, а большего ты и не стоишь…
– Виноват, дукс!
– Не называй меня не принадлежащим мне титулом, не поможет!
– Виноват, командор!
– Дармоеды! – рявкнул трибун. – Зачем я взял вас на службу? Жрать и пьянствовать на деньги Артория? Или дело делать? Разве все было так сложно? Всего-навсего съездить в Дельфы, передать письма и шкатулку, кому надо, устроить шум и вернуться обратно! Дело, с которым справится любая девчонка из борделя! Мужчины! Воины! Олухи!
– Виноват! – как попугай повторил Гавейн.
– Нет, пожалуй, чучело из тебя не выйдет. Слишком тупая рожа для обезьяны. Может, продать тебя в термы? Твоя задница правда тощевата, но для второразрядных клиентов сойдет. Для всяких развратных ахайцев, у которых не хватит денег на свеженького мальчика…
Гавейн молчал, лишь выпученными глазами и жалким видом демонстрируя, что такая перспектива его никоим образом не устраивает.
– Послушай, – вдруг спросил проконсул Сераписский. – А может? я идиот? Может? я чего-то не понял? Может? это ты – хороший и ловкий слуга нашего общего господина, а я – никчемный болван?
Проштрафившийся воин предпочел промолчать.
– Итак, давай по порядку. Вы двое были отправлены к нашим друзьям в Дельфы, чтобы доставить… известному лицу шкатулку и письмо, кое-что передать на словах и помочь ему разобраться с делами. На все про все вам хватило бы недели-двух. Я прав?
Гавейн мысленно попрощался с жизнью.
Когда Ланселат начинал говорить с провинившимся вот так, обстоятельно и спокойно, с этой своей легкой улыбкой, то пиши пропало…
– Вместо этого…
Трибун вытащил из стола коробочку с лаковым рисунком, распахнул ее, вынул свернутую из бурых листьев палочку, понюхал и, саркастически хмыкнув, положил ее обратно.
«Сигарилла из Аунакского королевства, две сестерции штука», – механически отметил несчастный рыцарь Круга Стоячих Камней.
– Вместо этого вы вляпываетесь в какую-то дикую историю, теряете вверенный вам груз, деньги, творите Хонсу знает что, твой приятель куда-то пропадает, и в итоге ты вызываешь меня способом, какой можно применять лишь в крайнем случае, и несешь полную околесицу…
Гавейну просто нечего было возразить.
Все было именно так.
И то, что им так и не удалось в назначенный день погрузиться на корабль (а все его проклятая жадность), и идиотская драка в портовой гостинице, и зарубленный стражник, и всякие штучки потустороннего свойства. Бегство по лабиринтам грязных улиц, куда-то исчезнувший Парсифаль, и в итоге – использование талисмана Мерланиуса.
– Я бросаю Серапис, вверенный мне Арторием… и августом, конечно, – поправился он, – и лечу к тебе. Кстати, почти полдня болтался в небе на спине создания, которое предпочел бы не видеть еще тысячу лет.
Гавейн вздрогнул.
Ланселат и впрямь примчался сюда, в окрестности Брундизия, на ездовом драконе – сыне той самой твари, которую они видели в Тартессе, правда мельче размером.
– А ты мне толком не можешь объяснить, какого Плутона вы сорвали сверхважное задание?! Между прочим, полет на драконе – не самое приятное путешествие!
(Тут Гавейн был полностью согласен с шефом.)
– Вот что, не стану я тебя продавать в термы. Жалко… бедных клиентов. Верну-ка я тебя Мечехвостам. Надо думать, там про тебя не забыли.
Проконсул хищно прищурился.
– Дароносица, – начал он загибать пальцы, – два креста с камешками (а камешки-то были отборные!), да еще подрезанный служка храма. Помнится, Мечехвосты имеют от августа привилегию суда по преступлениям своих против ордена? Я прав? Напомни, ты ведь там три года ошивался…
Мир покачнулся перед очами незадачливого порученца Ланселата.
Он пришел в себя, лишь обнаружив, что целует запыленные сапоги своего начальника, бормоча что-то вроде: «Нет, нет, только не это… Искуплю… Жизнью клянусь…».
Покачав головой, трибун брезгливо высвободился из объятий подчиненного, повернулся и направился к двери.
– Постойте, господин, не губите! – кинулся на карачках Гавейн следом за Ланселатом.
– Ну, чего тебе? – насмешливо передернул тот плечами.
– Я думаю, неспроста это все было! Кто-то против нас все это подстроил! И еще этот осел…
– Какой еще осел? – отмахнулся полководец. – При чем тут вообще осел?
– На том корабле, на который мы не сели по моей оплошности, был осел! Осел! Я понял – это был тот самый осел!! Я его узнал!
Рыцарь выкрикивал слова, будто в горячке.
– Он нас выследил!
Сейчас с Гавейном произошло то, что хорошо когда-то поняли авторы пословицы: «Один дурак может сказать такое, что сотня мудрецов не разберет».
Его отчаянная попытка оправдаться, заставившая парня импровизировать и выдумывать оправдания прямо на месте, неожиданно попала в точку.
– Ты рехнулся, братец ты мой? – Теперь Ланселат откровенно рассмеялся. – Какие еще могут быть ослы, кроме вас двоих?
– Выслушайте меня, командор, прошу… Значит, так, – волнуясь, начал он повествование. – Когда два месяца назад мы с этим пед… ну, с Перси, по велению святого отца нашего прибыли в Тартесс…
– Хорошо, пока ты прощен, – молвил Ланселат, когда Гавейн умолк. – Пока, – добавил многозначительно. – А сейчас иди, вызволяй своего напарника. Он находится во «Льве и кастрюле». Тоже хорош, красавчик. Нашел время по лупанариям прятаться! От Мерланиуса и на том свете не укроешься!
Гавейн судорожно сглотнул.
И когда это трибун, прибывший в Брундизий всего два часа назад, успел отыскать Парсифаля? И как тот оказался в лупанарии? Вот же сучара! Хоть все лети в тартарары, а у него одно на уме.
– И очень тебя прошу. – Проконсул Сераписский достал из ящичка сигариллу и с блаженной улыбкой стал ее нюхать. – Не болтай о том, о чем говорил со мной. Как оправдаться перед понтификом за про вал – это моя забота. Думаю, время, чтобы все исправить, у вас еще есть.
Оставшись в одиночестве, трибун погрузился в тяжелые раздумья.
Ланселат уже давно начинал сомневаться в том, что Арторий поступил правильно, вняв советам Мерланиуса.