... Итак, еще месяц прошел... Для меня это месяц усиленной работы. Давно не было такой уверенности в своих силах. "Молодая гвардия" напечатала мое стихотворение. Первый очерк мой весьма одобрен Н. Тихоновым и принят в "Звезду". "Балладу о топоре" взяла в литературную страницу газета "Смена", в 12-м номере "Звезды" идет "Первая женщина в Куули". Начал новый очерк.
   2.12.1929
   Вчера был у Тихонова, вместе сочиняли слова марша школы милиции... Кто-то из соседней квартиры украл мои калоши. Долго искали их с Тихоновым...
   Прием моей книги стихов к изданию в значительной мере зависит от В. Эрлиха. В. Эрлих, однако, держится "моя хата с краю"...
   Сегодня у меня был Н. Тихонов. Долго говорили обо всех занимающих меня мыслях. Надумал создать в секции поэтов ядро из наиболее соответствующих мне по образу мыслей. Цель ядра-совместная творческая работа; обсуждение всего написанного участниками; воздействие друг на друга; борьба с литературной пошлостью, рутинным бытовизмом стиля, преодоление его; приведение в систему мышления в направлении левого попутничества. Кто бы мог быть в таком ядре из секции поэтов? В. Эрлих, В. Ричиотти, Л. Борисов, М. Комиссарова, Н. Заболоцкий? Хорошо было бы - лапповцы: Б. Лихарев, А. Гитович, Б. Корнилов.
   18.12.1929
   Звонил А. Крайский, просил назначить кого-нибудь из секции поэтов для руководства литературным кружком в Художественно-промышленном техникуме. Я сказал, что могу взять кружок на себя, хоть это и бесплатная работа. Крайский обрадовался - видимо, никто не хотел брать его бесплатно.
   19.12.1929
   Закончил очерки: "Уфра" и "Обиды героя". Пишу рассказ "Тетрадь капитана".
   Ходил на вневойсковое обучение. Первый раз - меня учили. Второй раз назначили командовать половиной отделения. Завтра иду опять - хожу каждый четвертый день.
   Приехал из Москвы Б. Лавренев, сказал, что "Мойра" моя издается. Послал письмо в ЗИФ (изд-во "Земля и фабрика". - В. Л.) с просьбой прислать корректуру романа. В "Смене" напечатана "Баллада о топоре" и печатается очерк "На Суриндже". Послал в "Землю Советскую" очерк "Обида героя" и в "Октябрь", М. Светлову, - стихотворение "Телефон". В альманах "Красной газеты" взяли стихотворение "Пятилетка чувств". Между прочим, я читал его АА.
   Последнюю неделю обдумывал новую книгу и читал всяческую литературу о Каспийском море, об истории торгового мореплавания, о рыбных промыслах и пр. Сюжет в грубых чертах разработан, но надо получше завязать узелки. Вечерами работаю и читаю.
   23.12.1929
   Начал 3-й очерк о Туркмении, потом был у Тихонова.
   Очерки Лукницкого о Туркмении вызвали живейший интерес Тихонова. На следующий год бригада писателей под его руководством отправилась в Туркменистан.
   И может быть, кто знает, творческая "туркменская" дорога Тихонова включила в себя "туркменскую" тропу одиночки Лукницкого? И отсюда надпись на книге: "Старому памирцу дружески седой туркмен"?
   Впрочем, надписи их на книгах друг другу - это настоящий "роман в надписях", начавшийся в 1922-м и завершившийся надписью после смерти Лукницкого, уже мне, на книге, которую я сама выбрала по желанию Тихонова -"Вамбери": "Вере Константиновне Лукницкой, хозяйке фантастического города документальных поэтических воспоминаний, владелице поэтических тайн прошлого русской поэзии - с удивлением к исполненной ею работе в области поэтических открытий - сердечно Николай Тихонов. 1977 г.".
   Николай Семенович написал эти слова после того, как я показала ему "его" архив Лукницкого. Он воскликнул: "Собрать столько моего и обо мне? А сколько же у него тогда Ахматовой и Гумилева?"
   В архиве Лукницкого - в основном или дареные подлинники, или копии, сделанные точно и аккуратно самим собирателем. На тетради стихов Тихонова: "Эта рукопись подарена мне Н. Тихоновым в 1922 году. Настолько мне известно - не опубликована, так Н. Тихонов говорил мне, даря. П. Лукницкий
   На страничке с автографами К. Вагинова приписка: "Получил от Тихонова в конце марта 1926 года, а Тихонов подобрал на столе в какой-то редакции кажется, "Звезды". П. Лукницкий".
   Когда Павел Николаевич пришел работать в Союз Поэтов, Вс. Рождественский, очищая ящик письменного стола, отдал ему несколько, тогда казалось, уже ненужных бумаг, а на корректуре собственной поэмы написал вполне серьезно: "В Музейный фонд П. Н. Лукницкого".
   Архив собирался с помощью друзей, и почти все документы с пометками от кого они получены и когда.
   ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
   24.12.1929
   Опять и Н. Тихонова. К нему всегда иду со удовольствием. У них по случаю сочельника человек 15 народу. Ирина1 привезла в чемодане маленькую елку. Все дарили друг другу шуточные подарки. Из литературных людей были только я, Н. Браун и В. Эрлих.
   Написал за неделю рассказ о капитане Голубеве.
   26.12.1929
   Был у Тихонова и читал рассказ ему. Тихонов много говорил о литературе, разбирал современное положение поэзии. Суть: есть две группы поэтов "конструктивисты" и "опрощенцы". Первые называют себя так условно, ибо название это решительно ничего не определяет. Они - все те, кто действительно работает над словом, чтит культуру слова, стремится к ней и борется с неорганизованным материалом. В их среде могут быть самые разнохарактерные поэты.Прочие - "опрощенцы" и, подразумевается, вообще не поэты: они кричат о себе и живут только своей "идеологической ценностью", ни в какой мере не являясь ценностью художественной.
   Именно эту мысль Тихонов развил в своем докладе на Первом Всесоюзном съезде советских писателей в 1934 году:
   "... Лирическая поэзия в практике ленинградских поэтов представляет иногда ту купель, в которой вода бывает возмущена, но чуда не происходит. Ритмическая бедность, словесные штампы, прямое эпигонство, как путь, избранный под знаком опрощения, неотчетливость мысли, проза, переданная короткими строками, конечно, не могут обогатить молодую поэзию. Но есть и другая беда, значительнее, - это беда не только ленинградских поэтов.
   Глаз поэта еще не устремлен на жизнь. Комнатные переживания, мир только литературных ассоциаций, споры о книгах, заседания, редакции, изучение маленьких тайн ремесла вместо изучения нового человека и нового общества, вместо изучения большого героя нашей эпохи, - все это сводит поэзию на степень упражнения, где обыгрывается слово ради слова, метафора влечет метафору, - увлекательная игра, в которой разгоряченное самолюбие автора играет немалую роль".
   ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
   26.12.1929
   Приезжал сюда Маяковский. В Москве он уже почти не выступает, там его загрызли конструктивисты. Сюда он приехал с "Клопом" и "Баней". 20 октября выступал в университете, в Доме печати, потом еще где-то. Из рассказов знаю, что публика приняла его, что называется, "мордой об стол", а в университете его чуть было не избил какой-то университетский "поэт" - детина громадных размеров. Вступились в дело милиционер и военные моряки, присутствовавшие в зале, и восстановили порядок... С вечера в Доме печати вернулся в "Европейскую" гостиницу в ярости и бешенстве, свидетелями чего стали Лиля Брик и Пунин2, который был в то время у нее.
   В Русском музее обнаружены плакаты Маяковского. Их хотят выставлять в числе прочего плакатного материала. Пунин хочет.
   Позавчера был на военной службе, но все это было так плохо организовано и так глупо, что не выдержал и удрал. Не знаю, посадят ли за это на гауптвахту?..
   Предпринимал попытки устроиться в какую-нибудь научную экспедицию. Был в Институте ихтиологии, у И. Ник. Арнольда. По его совету был у профессора Самойловича в Институте Севера. Тот сказал: "Наше судно уходит в Северный Ледовитый океан на месяц. Надо выезжать завтра". Но... у меня не было ни копейки денег (надо 150 руб.), ни теплой одежды, ни возможности достать то и другое. Даже валенок, как и калош, в продаже нет, и Институт Севера для этой экспедиции искал 10 пар валенок две недели. Пришлось отказаться от этого предприятия, взяв с Самойловича обещание, что он устроит меня летом на судно, уходящее в плавание по Ледовитому океану. Если не удастся, буду устраиваться в какие-либо южные или восточные экспедиции.
   Сегодня из Москвы приехал папа, он был в ЗИФе, видел Свистунова, редактора, тот говорит, что сдает "Мойру" в печать и сам сделает какие-то изменения. Какие такие изменения? Почему он, а не я? Не позволю, конечно, "свистуновить" мою рукопись, но надо все выяснить.
   Напечатал 8 стихотворений: "Звезда" - 2, "Резец" - 3, "30 дней" - 1, Молодая гвардия" - 1, "Смена" - 1.
   31.12.1929
   Вчера начал занятия литературного кружка в Художественно-промышленном техникуме в здании Академии художеств. Вел его всю зиму и весну.
   За это время был у АА несколько раз. На днях она приходила ко мне. Шереметьевский дом передают в какую-то другую организацию, музей упраздняется, вероятно, всех жильцов будут выселять весной. Куда же переедут Пунин с семьей и АА?
   У них мало кто бывает... Вчера опять зашел к ней. Читает "Красное дерево" Пильняка по рукописи, текст исправленный, подготовленный для Госиздата. К ночи гуляли и много говорили о литературе и о том, как можно писать в современных условиях. Взгляд ее категорический: "настоящей литературы сейчас быть не может"...
   АА рассказала мне, что слышала от Замятина об организующейся литературной группе "Современника", куда войдут Б. Лавренев, О. Форш, Н. Баршев, М. Фроман, Вс. Рождественский и, в качестве присяжного критика, З. Штейнман. Мотив создания объединения - "пишущие об интеллигенции". По мнению АА, из этой группы ничего не выйдет - не разрешат. Странно, что впервые слышу об этой группе не от Б. Лавренева, М. Фромана или других, а через "третьи руки". Виделся я с ними со всеми за эти дни...
   АА живет по-прежнему тихо и печально. Холод в квартире, беспросветность и уныние. Встречи Нового года не будет - нет ни денег, ни настроения...
   Бываю там редко и ненадолго. Выходит так. Хотел бы видеть АА и чаще, но уже не так тянет, как прежде. А если по совести, то почти не тянет...
   Ну а "те", от которых уходишь?..
   Их любил когда-то, их считал драгоценными. Если разбираться тонко, то их любишь и уважаешь и сейчас. Но сознаешь, что они - драгоценности прошлого. Высокие, культурные ценности. Они - единственное, что жалеешь в прошлой эпохе... В этом трагедия всякого рубежа, трагедия всякого прогресса, трагедия, без которой не может существовать мир и которую - значит - надо оправдывать...
   17.10.1930
   ...Полгода - с 18 апреля по 10 октября - я провел в путешествии по Восточному и Западному Памиру с экспедицией Геолкома. Был в плену у басмачей, после освобождения из плена участвовал в ликвидации банды, пережил многое, ежедневно подвергаясь опасностям. Уезжая на Памир, сказал себе: вот случай проверить себя, вот испытание подлинное и трудное. Если выдержу, значит, достоин жизни, а не выдержу, значит, был слаб и к чертовой матери тогда, не заслуживаю и сожаленья.
   С винтовкой в руках, с крепкою волей в сознанье испытание выдержал. Увидел многое, и на многое еще раскрылись глаза. То время, когда я еще продумывал свое отношение к современности, к жизни, когда я колебался, шатался внутренне, то время теперь кажется мне необычайно давним, далеким. Сложным был внутренний путь для меня. Но я преодолел его так же, как преодолел горные цепи Памира. Ни тени сомнений, колебаний. Теперь я уверен: со всеми окружающими меня в великой переделке страны - я связан тесно и навсегда. Теперь я научился защищать наши завоевания не только словом...
   29.11.1930
   Заключил договор с ГИЗом на книгу о Памире (10 печ. листов), рукопись должен сдать к 1 апреля 1931 г.
   Заключаю договор на книгу очерков "Второй переход".
   Трудно начать книгу о Памире, надо осмыслить весь громадный материал, дать ему отстояться, надо перечитать кучу литературы.
   О Памире Павлом Лукницким написаны десятки книг: "Ниссо" и "Путешествия по Памиру", "Таджикистан" и "Всадники и пешеходы", "Застава - Двуречье" и "В горах и сердцах людей", "За синим камнем" и "У подножия смерти" - романы, повести, очерки, рассказы... Книги переведены на несколько десятков языков.
   Памир-30
   Идущий впереди - остальным мост
   Академик Ферсман, как и должно было быть, ответил на письмо, и ответ его был дельным. Весною тридцатого года он рекомендовал Павла Николаевича для участия в геолого-разведывательной экспедиции на Памир "за синим камнем". И когда осенью Павел Николаевич вернулся в Ленинград с лазуритом в рюкзаке, Ферсман попросил его сделать доклад в Академии наук, который потом был опубликован в "Трудах Памирской экспедиции 30 года".
   ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
   Март 1930 г.
   Телефонный звонок.
   - С вами говорит начальник Памирской геолого-разведочной партии Юдин. Вы поехали бы на Памир?
   Конечно, - ответил я с волнением.
   Юдин подробно расспросил меня, бывал ли я в экспедициях раньше, здоров ли я, в порядке ли мое сердце. Предупредил, что люди с нездоровым сердцем не переносят разреженного воздуха памирских высот. Ответы мои вполне удовлетворили Юдина.
   В Геолкоме меня встретил человек громадного объема, с узкими, прищуренными глазами, с мягким заботливым голосом. Мне показалось, что этому человеку лет тридцать. Ему было двадцать четыре.
   Судьба моя была решена. Мы вышли из Геолкома вместе, прошлись по линиям Васильевского острова. Юдин пригласил меня зайти к нему, угощал меня виноградным соком, показывал памирские фотографии, дал мне толстый том Мушкетова.
   На изучение литературы о Памире у меня оставался месяц...
   В то время Памир называли "Подножием смерти". Тогда о нем точно ничего не было известно. А до середины XVIII века сведений о нем вообще почти не было. Лишь несколько строчек в дневниках Суэнь Цзяня, китайского путешественника VII века: "...царствуют здесь страшная стужа и дуют порывистые ветры. Снег идет и зимою и летом. Почва пропитана солью и густо покрыта мелкой каменной россыпью. Ни зерновой хлеб, ни плоды произрастать здесь не могут. Деревья и другие растения встречаются редко. Всюду дикая пустыня без следа человеческого жилища..." И несколько строчек у Марко Поло в XIII веке: "...поднимаешься на самое высокое, говорят, место на свете... Двенадцать дней едешь по той равнине, называется она Памиром; и во все время нет ни жилья, ни травы, еду нужно нести с собой. Птиц тут нет оттого, что высоко и холодно. От великого холода и огонь не так светел и не того цвета, как в других местах..."
   Русские исследователи с семидесятых годов прошлого века начали проникать в страну, клином вдвинувшуюся в Индию, Афганистан, Китай, но к вершинам они подниматься не решались. Горы оставались недоступными, неведомыми.
   Первым русским ученым, пришедшим в 1878 году на Памир, был Н. А. Северцов. Правда, за два года до этого состоялась военная экспедиция Скобелева. Первым русским геологом, совершившим в 1883 году маршрут по Восточному Памиру, был горный инженер Г. Л. Иванов. Известны и другие, и русские, и иностранные исследователи - ботаники, зоологи, военные разведчики. Но систематическое, всестороннее изучение Памира началось в 1928 году, когда туда отправилась комплексная экспедиция Академии наук СССР.
   Фантастические предположения об обитавшем там "племени карликов" и о разных других чудесах рухнули. Их сменили точные сведения - географические, климатологические, этнографические... Необходимы были и точные геологические сведения. А они были самыми недоступными. Поэтому даже после комплексной экспедиции 1928 года оставались еще белые пятна.
   Отправляясь на Памир, Павел Николаевич понимал, что трудный путь продлится не один месяц, потому что только пешком можно пробраться по узким оврингам и скалистым ущельям. Но, конечно, он себе не представлял тогда, что спустя всего лишь год Памир пересечет первый автомобильный тракт, а в кишлаках возникнут десятки кооперативов, амбулатории, школы, клубы. Что в центре - в Хороге - будет своя газета, откроют кинотеатр, построят гидроэлектростанцию. Читая описания путешествий первых исследователей Северцова, Грум-Гржимайло, Ошанина и других и представляя, как они были трудны и опасны, он не думал, что самому ему предстоят происшествия, столь же неожиданные и необычайные.
   РОЖДЕСТВЕНСКИЙ - ЛУКНИЦКОМУ
   13.05.1930
   Дорогой Павел!
   Получил две твоих открытки, пахнущие дорогой и предчувствием великих странствий. Я расстался с тобой, когда из вагона уже были видны горы, и ты собирался ехать в автомобиле по дикому пути. В эту минуту, когда я пишу тебе, ты уже оставил позади и вагон, и авто, из пассажира стал всадником и путешественником.
   "Счастливый друг, завидую тебе!"
   В самом деле: никогда еще не был я склонен испытывать это не очень похвальное чувство, как в настоящую минуту.
   Охотно следую воображением за тобой по всем горным тропинкам, по всем ущельям. И какое счастье, что в своем пути ты общаешься с совершенно свежими людьми, не имеешь дела с "литорганизациями"...
   Кручусь все с теми же лицами, которые достаточно успели надоесть зимой...
   Слушай, серьезно, если экспедиции понадобится носильщик или караульщик, можешь выписать меня, как безработного интеллигента: ездить верхом умею, стрелять тоже, достаточно вынослив и дикие дороги люблю.
   Не знаю, когда ты получишь это письмо, но желаю, чтобы оно лишний раз убедило тебя, что дружески помню о тебе и бесконечно жалею, что прервалась наша давняя традиция встречаться с тобою под южным небом.
   Обнимаю тебя крепко. Живи и люби жизнь по-прежнему. Твой Вс. Рождественский.
   18 мая 1930 года три человека - начальник партии, громадина со скуластым насмешливым лицом, двадцатичетырехлетний Г.Л.Юдин, топографвосемнадцатилетний длинновязый словоохотливый паренек Юра Бойе и увешанный сумками, биноклем, фотоаппаратом романтик и писатель Павел Николаевич Лукницкий с десятком записных книжек, торчащих изо всех карманов, радостные, возбужденные, мечтающие, выехали из Ташкента в Ош. А оттуда все трое, экипировавшись и взяв с собой еще повара-узбека Османа, 22 мая двинулись по дороге Ош - Хорог...Через несколько дней пути, перед перевалом Талдык, напавшие бандиты разграбили караван. Убили Юру. Остальные трое были взяты в плен и провели в ожидании кровавой расправы несколько мучительных дней. Главарь банды рассчитывал, что "русские инженеры" ищут в горах золото, потому не убил пленников сразу. Геологам удалось бежать и добраться до единственного существовавшего там красноармейского поста - Суфи-Курган. Потом они вместе с красноармейцами участвовали в поимке и разоружении групп басмачей.
   Павел Николаевич близко увидел дикую жизнь киргизских кочевок, забитых, обманутых бедняков, коварных курбашей, купленных иностранной разведкой.
   Событие, казалось бы, должно было отвратить его от дальнейших странствий по этому опасному краю. Но, исповедуя свой принцип: "Чтобы стать настоящим писателем, надо своим трудом участвовать в труде тех, о ком хочешь писать", - он не отступил. Возвратившись в Ош, экспедиция вновь экипировалась, объединилась с другой такой же маленькой экспедицией, которая отправлялась изучать ландшафты Восточного Памира, и направилась в Хорог. По пути остановились в знакомом уже Суфи-Кургане. Там выяснилось, что красноармейцы разоружили всю банду: она оказалась огромной - две тысячи человек. Бывшие басмачи, группами и в одиночку, презрев приказы и угрозы своих главарей, возвратились к мирной жизни.
   Участники экспедиции прервали на время свой поход и добровольно взяли на себя функции учителей, советчиков, врачей, хозяйственников, строителей. Это была огромная своевременная результативная помощь кочующему, мечущемуся населению. Люди стали объединяться в коллективные хозяйства. Создавались районы, начали строиться школы, больницы, детские сады. И немалая доля в благородной просветительной миссии принадлежала Павлу Николаевичу Лукницкому. К тому времени у него уже был достаточный опыт общения с людьми разных национальностей. И конечно, все, что происходило, записано писателем в его дневнике. Кое-что он использовал для своих книг.
   Кроме того, из этой поездки он привез много ценного. Например, рукописные поэтические и религиозные книги XI и XIII веков, полторы сотни документов Поста Памирского конца XIX и XX веков, предметы этнографии и быта памирцев, которые составили домашний музей.
   Ляджуар... Этим звучным словом в Шугнане называли синий камень. Вот он лежит в руках, ощутимый, но фантастический, как синее солнце... И опять легенды, и опять слухи, и горцы перекидывают камень из рук в руки, завороженные его синью, но никогда не бывавшие там, где он есть, и не знающие, были ли там их отцы или деды...
   Отыскать на Памире замечательный синий непрозрачный минерал - лазурит мечтал одержимый знаток камней академик А. Е. Ферсман. Он знал легенды о синем камне. Но кроме легенд, он знал о камне еще многое другое. Он знал, что лазурит известен на земле много тысяч лет, что история этого камня проходит через всю человеческую культуру. Он был уверен, что лазурит на Памире есть, хотя его там никто из геологов не видел.
   В 1920 году Ферсман писал, что с давних времен синий камень "приходил из Бухары, Туркестана, Афганистана, Персии, Тибета и под этими разнообразными и неясными обозначениями скрывался какой-то неведомый источник среднеазиатского камня. Только экспедиции начала XIX века пролили свет на эти месторождения... дали их описание и указали на точное их положение... в Бадахшане. По-видимому, это единственное месторождение, из которого Восток черпал свои лазоревые богатства, и все указания на Персию, Бухару, Памир и Индию, вероятно, должны быть отнесены к нему". И разные названия камня - лазурит, лазурь, лазоревый камень, лазули - идут от афганского и персидского названий: ляджевард, лазвурд, ляджвурд. Есть и другое предположение. Арабское слово "азул" - "синее небо" - породило русское слово "лазурь".
   Впервые о местонахождении ляпис-лазури в Бадахшане пишет Марко Поло в своей книге "Путешествия": "В этой стране, знайте, еще есть и другие горы, где есть камни, из которых добывается лазурь... Природная, лучистая синева... Лазурь прекрасная, самая лучшая на свете, а камни, из которых она добывается, водятся в копях, так же, как и другие камни".
   В стране памирских гор временной отсчет иной. Там время двигалось иначе. На той шкале, где отмечал Памир свои миллионы лет, там век, и год, и день не различимы были... Как будто все застыло в мироздании.
   Тому минуло семь веков, когда вдоль реки по ущелью со своей экспедицией шел итальянец Марко Поло.
   В тридцатом году нашего столетия по тому же ущелью шел русский человек, шел запутанными маршрутами по малоисследованным или вообще не нанесенным на карту местам. Чем отличались путевые впечатления его, двадцативосьмилетнего, от впечатлений странствовавшего семьсот лет назад двадцатилетнего венецианца, когда их маршруты в точности совпадали?
   Горы - те же. Узкие, вьющиеся по кромке скал тропы, чаще звериные, реже людские, скользкие жуткие овринги, они не стали безопаснее. Чудовищные каменные осыпи, снежные обвалы, бушующие сели поджидали на каждом шагу. Непроходимые пенные реки сворачивали с тем же грохотом громадные валуны в глубоких гранитных ущельях. Таинственно мерцали недоступные ледяные хребты, искромсанные в причудливые формы. Небо не побледнело и в XX веке, все так же, как и в тринадцатом, казалось с глубины ущелья узкой полоской фиолетовой реки, непонятно как очутившейся далеко-далеко вверху...
   И все-таки впечатления были различными. Потому что все то, что было заложено веками в талантливом памирском народе, - воля, целеустремленность, мечты о созидательном труде - все это раскрылось при Советской власти. Произошло чудо. Время изменило ход. Оно сдвинулось и, минуя дни, годы, столетия, полетело стремительно. Феодально-байский Памир сразу оказался в социализме.
   Но вернемся к синему камню. Есть ли он? Или это сказка о красоте, в которой нуждаются все люди на земле?
   В лунную ночь на привале под шум многоводной горной реки хорошо погружаться в раздумья... Итак, лазуритовые копи находятся в Бадахшане афганском. Но геологами установлено, что по строению афганский Бадахшан и наш, памирский, аналогичны. Значит, на Памире лазурит возможен. Можно представить себе, что в период горнообразовательных процессов скалы растрескивались и по трещинам впоследствии поднимались глубинные породы, которые со временем превращались в граниты, минералы... От афганского месторождения до нашего ущелья по прямой километров сто. Для геологических масштабов это величина ничтожная... Так, может быть, правы легенды?
   Испокон веков охраняла неприступная скала подступы к синему камню. Но пришли кафиры "сиахпуши"1 - "черная одежда". Пришли, чтобы добыть синий камень. Нелегко было им достать его - скала отвесная, а каменная жила синела посередине. Ни веревок, ни канатов не было. А если бы и были? Их бы все равно не хватило. Пришельцы поймали детишек из высокогорного кишлака, девочку и мальчика, разложили жертвенный костер, молились своему богу и под бешеные вопли и пляски, сжигая детей, начали резать скот и прикладывать одного барана за другим к скале, примораживать, а когда животных не хватило, стали добираться и до людей, чтобы соорудить лестницу. Так они якобы почти достигли синей жилы, но дехкане не выдержали, собрались вместе и уничтожили разбойников. С тех пор никто не пытался добывать синий камень. А о месте этом гиблом люди старались забыть. Много поколений горцев сменилось, и уже давно никто не знал, где оно в точности находится. А кто узнавал, говорят, погибал. И не надо его искать, считали... Только безумец может искать свою смерть.