Страница:
В отличном настроении возвращаемся в лагерь. Устали так, что не хочется, сев у палаток, снимать амуниции, идти мыться, даже двигаться не хочется. Маршрута - 10 часов, сделали километров 50. Кони замучены вконец, завтра ехать на них нельзя.
Последние дни работы экспедиции. План почти выполнен, осталось несколько маршрутов, и то скорее для очистки совести, - и так уже все видно и сверху, и сбоку, и с соседних вершин; и так уже все ясно... Впрочем, не совсем все...
На вершине, посреди долины, как остов миноносца, - огромная песчано-глинистая сланцевая глыба с пиритом. Накануне, обнаружив ее, исследователи час просидели в полном недоумении: громадина-глыба лежит на гальке, необкатанная, разбитая на части, взявшаяся неизвестно откуда. Либо она принесена ледником и села, когда он стаял. Тогда - ледниковая теория и Обручев торжествуют. Либо она упала с вершины гольца, тогда - долина речная, а теория - соответственно - оспариваема.
Но как она могла упасть с гольца? Далеко. Не похоже. А вместе с тем глыба разбита так, как будто упала. Трещины - слишком широки, чтоб быть от замерзшей воды. Края - слишком остры. На скале - обкатанная галька, обросшая мхом; ледниковых полос, полировки нет... Словом, в одной глыбе - тысяча противоречий. Надо не ошибиться...
Ощущение у всех, что работа этого сезона завершена. Хотя загадки глыбы и не разгаданы. Настроение приподнятое. Путешествие практически заканчивается. Еще несколько дней на Кропоткинском, и начнется новый период. Появятся новые люди - изыскатели, ученые, инженеры. Придет время - найдут воду и золото добудут...
18.08.1939
...Бессмысленно идти на Кропоткинский, оставляя здесь лагерь, и тащить сюда снова овес и продукты. Правильней всем лагерем отправиться завтра на Кропоткинский, а оставшиеся два-три маршрута совершить уже оттуда - единым трехдневным кольцевым. Карта, обсуждение... Соня принимает мое предложение с восторгом. Все согласны и рады. Таким образом, положительно разрешен и продовольственный вопрос: можно съесть все оставшееся.
...Подвожу итоги. Мы ездили хорошо, дружно и мирно. Пусть во всем терпели нужду, и все было плохо организовано, и с лошадьми было много мучений, и оружия не было, и недоедание, и другие лишения. Холод и вечная мокрота постоянно сопутствовали нам, но ничто не помешало ощутить красоту и величие тайги, а вера в нужность того, что делаем, нас не покидала никогда. Рабочие наши оказались - отличные люди, мы сжились с ними, и всякие расстройства, недовольства и шероховатости ничуть не испортили нам жизни трудной таежной жизни.
Нам не хватало таежного опыта. Теперь мы знаем, как надо ходить по тайге, что иметь, как организовывать, где добывать. Знал это все раньше начальник этой экспедиции. Но его поведение в ее организации, составлении сметы, во всем - по меньшей мере - легкомысленно, по сути - преступно. Ему повезло, что у нас все благополучно обошлось. Могло быть и иначе...
Здесь в округе медведей много. Встреча с ними безоружных людей опасна. Путешествовать по тайге без ружья не только нельзя, но и глупо: дичь кругом, птицы много, а мы сидели без мяса.
...Завтра вечером мы вступим в цивилизованный мир. Мы узнаем все, что произошло за месяц, газетные новости; мы услышим и увидим людей.
Интересное все-таки это чувство - оторванности от мира! Кто знает, где мы сейчас? Кто представляет себе точку тайги, в которой "как дома" мы - пять человек - дружно живем и самоотверженно трудимся для будущего?..
Когда я читала этот "таежный" дневник и будто из живого тела вырывала для книги отдельные редкие куски, я не знала еще, что в архиве притаились несколько сотен документов, привезенных Павлом Николаевичем из этой поездки. Целая отдельная "Ленская история", в которой есть заявления и письма, объяснительные записки и характеристики, протоколы собраний, докладные записки, резолюции и списки работавших в тридцатые годы участников знаменитой забастовки 1912 года на Ленских приисках и их воспоминания о ней...
Как попали документы двадцатых и начала тридцатых годов к нему в 1939-м? Может быть, он нашел их брошенными где-нибудь в Бодайбо, Витиме? Тогда бывало, что по истечении небольшого срока бумаги выкидывались. А может быть, их ему кто-то отдал?
Согласно записи от 16.06.1939 года у него в гостях в номере иркутской гостиницы были редактор "Восточно-Сибирской правды", научный сотрудник местного областного архива, историк Кудрявцев, писатели.
"Все меня знают, у Ольхина моя книга - "Земля молодости". Ольхин приятный человек, к сожалению, серьезно болен (сердце). Зовет к себе вечером, извиняется за обстановку". И дальше: "...вечер у него: живет в маленькой комнатушке ветхого деревянного дома, на окраине города. Семья - 5 человек. Гостеприимен, много бродяжничал, был и в Арктике, и в Монголии, и в Средней Азии, и в центре. Здесь живет уже давно. Демонстрирует реликвии: кусок бивня мамонта - 14 кг - с Витима, буддийских божков и пр. И книги кропотливо и трудно их добывает".
"...Исторические данные... никем не собирались. Настраиваю их, они проникаются идеей собирания, составляем план, намечаем людей - "стариков", могущих порассказать..."
"В политотделе Упр. Вост. Сиб. пароходства П. и С. П. - проникнут "чувством нового", человек, видно, толковый и благожелательный к людям, С. был грузчиком, теперь - инженер-экономист, член партии". "...Беседа с ними..."
"...Ездили на автомобиле за инженером - Дмитрием Яковлевичем Шишковым, братом писателя Вячеслава Шишкова... чтобы порассказал о прошлом Ангары..."
"...Тут же - редактор политотдельской газеты Шевченко. Он же постоянный корреспондент газеты "Водный транспорт", обуреваем жаждой писательства... Предлагает дружить со мною... Даю ему насиловать меня расспросами. Приходится читать его рассказы... Клянется в преданности и обещает, что будет работать..."
Может быть, кто-то из этих людей - энтузиастов - передал Павлу Николаевичу документы?.. В записях пока не нашла об этом.
Есть фраза в последней книжке сибирского дневника: "Материалы для повести 5 октября..."
Но повести не было. Вместо нее был роман.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
8.10.1939 , Пароход "Ленин"
Меня обуяла тоска - глубокая, почти безотчетная. Мне очень, очень грустно. Горечь захлестывает меня.
...Нет точки, в моем представлении, которая светилась бы, маня.
...Думаю, что ничто радостное не ждет меня в Ленинграде - как-то все не то, не то, что может сделать меня счастливым. Впереди - заботы, неприятности, нервная трепка и отсутствие душевного покоя и лада.
...Единственное, что я люблю в жизни - больше самой жизни, неисповедимо, страстно, всеобъемлюще, - это творчество...
...Хотел бы работать, работать, работать. Как воздух, мне нужно вольное, свободное творчество, без оград, без оглядки, без искусственности такое, в котором бы я изливал самые свои глубины, в котором бы выражал мою душу - раскованно и свободно. Так, чтоб ничто не мешало...
Только это. Все остальное - тоска беспредельная, гасящая волю, энергию, разум.
...Удастся ли это мне или так проживу мою жизнь, не сказав самого главного, что мог бы сказать, потому что чувствую: сил, ясности мысли, способности - хватило бы.
Вот думаю об этой священной цели моей жизни, понимаю, что все остальное - временно и мне не нужно. Неужели все, что я делал и делаю, - только бегство от всегдашней неудовлетворенности?
Неужели искренность и правдивость моя, неужели любовь моя к творчеству - вместо синей птицы дадут мне только ненасытные мечтанья о ней?
Позади тысяч пятнадцать километров. Пять месяцев ежедневного передвижения, и какого передвижения! Мудрено ль, что усталость? Долго еще надо будет отвыкать Павлу Николаевичу от ощущения движения, убеждать себя, что под ним нет крутящихся колес, или бегущей воды, или позвякивающих подков коня, замшелых кочек, вязких болот...
Но может быть не только от усталости обуяла тоска Павла Николаевича. Может быть трудно забыть все виденное на сибирских речных путях 1939 года?...
В итоге, не считая длительного и впечатляющего путешествия, результаты полевых работ экспедиции в тайге Патомского нагорья с 10 июля по 24 августа были следующими: изучен с точки зрения геоморфологии бассейн рек Лено-Витимского района; открыты и нанесены на карту несколько озер; детально изучен район в триста квадратных километров; река Кадаликан, Правая и Левая Кадали, Жуя, Медвежья; озеро Лепринда; ключи Товарищ, Черный, Федоровский, Лигри, Шаман и др.; реки Божункта, Лигри, Турухта, Ныгри; все водоразделы между ними.
Помимо обязанности старшего коллектора Лукницкий выполнял всю административно-организационную работу - обеспечение экспедиции транспортом, снаряжением и продовольствием, руководство рабочими, детальная разработка маршрутов, детальное ознакомление с проводимой экспедицией научной работой. И конечно дневник...
Путешествие пароходами по рекам Восточной Сибири, этнографические и исторические документы, сведения, собранные в Иркутске по краю, документы по Ленской забастовке 1912 года, ежедневные маршруты верхом и пешком по долинам таежных рек, по водораздельным гребням, по болотам и чащам, жизнь в палатках и под открытым небом, посещения приисков Ненастного и Светлого, встречи с людьми в тайге - охотниками, старателями, научными работниками, оленеводами-якутами, природа края и характеры участников экспедиции дали писателю богатый материал для творчества. Он намеревался его реализовать в новой книге.
И он сядет за книгу и напишет роман... Не о Сибири. Роман, который будет читаем несколькими поколениями, который будет переложен на музыку для двух опер двумя композиторами: советским - Баласаняном и болгарским Ганевым. Роман, по которому будут сняты три художественных фильма; и последний - трехсерийный цветной телевизионный. Два под названием " Ниссо "; последний, трехсерийный под названием " Юности первое утро ".
"Ниссо" -- это роман о жизни высокогорных селений, затерянных в глубоких ущельях или прилепленных к склонам гор; это роман о борьбе с басмаческими кочевыми бандами за установление советской власти на Памире, о провокациях и шпионах; это роман об истории девочки-сироты, проданной хану.
Может показаться необъяснимым, что после Ленской экспедиции, когда был собран богатый сибирский материал, писатель вдруг снова ушел в памирскую тему. Лукницкий ведь отдался сибирскому путешествию, как всегда страстно и до конца устремленно, цельно.. Проявил организаторские способности, прошел все экспедиционные испытания, преодолел и горечь отступлением, даже предательством коллектива в связи с тысячными потоками людей на восток и в связи со сложившейся политической ситуацией.
Сибирская тема тридцатых годов, если говорить всю правду, оставалась для Павла Николаевича непрояснененной, как видим по разным причинам. памирская всегда сверкала, лучилась девственными, ясными пластами, как сами горы памирские - то лалом, то лазуритом, то хрусталем...
Павел Николаевич трудностей не страшился и доказывал это всею жизнью. Но он был сам правдив, любил ясность - только так и мог писать.1939 год для него был неясен.
Два года он писал памирский роман, первоначально назвал его "Второе лицо луны".
1 Людмила Николаевна Замятина - жена писателя Евгения Ивановича Замятина (1884 - 1937), близкая подруга Ахматовой.
1 Федерация отдела Союза поэтов.
1 Ирина Константиновна Неслуховская - сестра жены Тихонова.
1. Николай Николаевич Пунин (1888 - 1949) - искусствовед.
1 С и а х п у ш и - народность, населяющая южные склоны Гиндукуша (Кафиристан).
1Центральный научно-исследовательский геолого-разведывательный институт и Среднеазиатское геолого-разведывательное управление.
1 Каткова, геолог; жена Юдина
1 Сотрудники экспедиции: Софья Мирчинк - геоморфолог, Лидия Казанская младший коллектор, Юрий Казанский - коллектор, Надежда Сергеевна Каткова геолог.
1 Ленское управление речного пароходства.
1 Ленский расстрел 1912 года.
1 Бодайбинской железной дороги.
63
Часть вторая
ЧАС МУЖЕСТВА
20.01.1938
РОДИНЕ
Война близка... О Родина моя!
В страданиях, в радостях, во всем ты мной любима.
И больно мне, что вновь твои края
Заволокут густые клубы дыма.
Враг подойдет, границы истребя,
Ужасные распространяя беды...
Но жить хочу, чтоб биться за тебя,
Чтоб стать хоть атомом твоей победы!
Как мы видим, читая стихи Павла Лукницкого, о войне он думал, и даже писал о ней, еще за несколько лет до ее начала. Когда в середине сентября 1939-го, возвращаясь из экспедиции по Восточной Сибири, он девять суток тащился пароходом по Лене, в красном уголке парохода прочел "Восточно-Сибирскую правду" за 28 августа и безграмотно записанную карандашом сводку, принятую по радио, из которой узнал о втором приезде Риббентропа в Москву, о мирном договоре с Германией, об установлении новых границ, о договоре с Эстонией... и сразу вспомнил свои недавние стихи:
Нет, не в столетьях этому черед
Всего лишь в г дах! И душа томится.
Я слышу гром: сминая грозы лета,
То мчатся дикарей мотоциклеты.
Я чую запах: то горит пшеница.
Я вижу женщины окровавленный рот
И зверя в каске, что над ней глумится!..
И когда разразилась война, Лукницкий был психологически к ней готов. Он твердо знал свое предназначение в этой войне, свой долг перед Родиной.
Четыре года, от первого и до последнего дня, он отдал войне. Никаких депрессий, никаких сомнений в себе. Даже тяжкие думы о тридцатых, об уничтоженном брате - все отступило. Была ясная, точная цель - очистить Родину от фашистов и помочь малым народам и странам освободиться из-под его ига.
Но хоть и предчувствовал Лукницкий войну, он говорил, что она для него, как и для всех советских людей, пришла внезапно, в выходной, солнечный, летний день. Он был дома, услышал радио и тут же позвонил в "Правду", спросил, что надо делать. Ему ответили - написать корреспонденцию о Ленинграде. Он написал статью "На боевых постах" (она была опубликована 25 июня 1941 года). А сам Павел Николаевич собрал свой походный рюкзак, написал заявление о своем желании идти на фронт и через несколько дней уже находился в действующей армии.
Начал войну на Севере спецвоенкором армейской газеты "Во славу Родины". А к осени был назначен специальным военным корреспондентом ТАСС по Ленинградскому и Волховскому фронтам. С рюкзаком, фотоаппаратом и записной книжкой Павел Николаевич прошагал по этим фронтам пешком и на "попутках". Более шестисот военных корреспонденций было опубликовано им во фронтовой и центральной печати и передано по радио. Кроме корреспонденций он писал листовки, обращения, песни, стихи, рассказы, очерки, публиковал их в газетах и журналах, много выступал на радио.
Быть военным корреспондентом - это значит заниматься нелегкой оперативной работой. Но Лукницкий оставался летописцем и потому каждый день, каждое мгновение войны, помимо фронтовых дел и корреспонденций, он записывал размышления о величии и трагичности всего происходившего, словом, вкладывал в страницы откровенного и искреннего дневника всю свою душу. Писал подробно с первого часа войны, независимо от обстоятельств. Под обстрелами, под бомбежками, не ведая, что несет ему каждый следующий час, - писал. Смерть подстерегала ежеминутно. "Но записи, не убиваемые ни холодом, ни голодом, ни осколками металла, не должны были, не могли умереть, даже если бы они оборвались на полуслове". И все сорок пять туго переплетенных тетрадей около пятнадцати тысяч страниц - он сохранил и после войны целые двадцать лет сам обрабатывал, комментировал, готовил к печати. Часть их опубликовал. Многое из того, что было записано, вошло в три тома фронтового дневника "Ленинград действует". Это уникальная летопись в две тысячи страниц летопись мужества, стойкости, патриотизма, веры в победу и мир на Земле.
Н. С. Тихонов так говорит о Лукницком: "Действительно, автор непрестанно бывал на всех участках Ленинградского фронта, наблюдал в действии, в бою и стрелков, и танкистов, и работу артиллерии, и морскую пехоту, и снайперские подвиги, и помощь боевых кораблей сухопутному фронту. В жизни города-фронта он наблюдал быт осажденного города, все бомбежки и обстрелы. Бывал он и в армии Федюнинского, и на Волховском фронте. Знакомы ему и синявинские бои, и прорыв блокады, взятие Шлиссельбурга и подвиг крепости "Орешек". Встречал он и первый поезд, пришедший в Ленинград с Большой земли. Подробно он описывал путь преследования разбитого врага, который бежит от Ленинграда все дальше... У Лукницкого стиль скромного, правдивого рассказчика, который сжато говорит о значительном и главном, но эта сжатость только подчеркивает драматизм и важность того, о чем он так кратко передает..."
Сначала я хотела материал из военного архива коротко переложить своими словами, но подумала, что читателю интересен мой герой, а не события войны, которые известны. Тогда я выбрала некоторые записи Лукницкого и некоторые письма его и к нему, рассказывающие о том, что было между событиями, чтобы показать через них самого Лукницкого.
Итак, он закончил рукопись нового романа 16 июня 1941 года и уехал из Комарова (тогда это курортное местечко называлось Келломяки), чтобы отвезти ее в издательство...
Ленинград 1941 - 1944
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
22.06.1941
С утра, не включая радио, работал дома. Обратил внимание, что очень уж упорно гудят самолеты. Включил радио - было два часа дня. Услышал сначала сообщение ПВО о введении угрожаемого положения. Оно повторилось дважды. "Учебная тревога, что ли?" Но ровно в два - речь, уже обошедшая мир, записанная на пленку. Первое впечатление: ощущение события космического, будто темная, враждебная масса ворвалась в атмосферу Земли. И вслед за сумятицей мыслей сразу ясность: все мое личное, неразрешенное, беспокоившее до сих пор - с этой минуты незначительно и для меня не важно. Его нет, будто оно смыто внезапно волной. И мгновенное решение: мое место - в строю, немедля, сегодня же!..
23.06.1941
До сих пор мне было совершенно не важно, что окна квартиры обращены на запад, до сих пор не приходилось думать о том, куда именно обращены окна.
Но нынче ночью завыли сирены, зачастили, надрывая душу, гудки паровозов и пароходов, отрезая эту белую ночь от всех прошлых ночей, когда нам спалось бестревожно.
О себе ли я думал? Меньше всего о себе, о законченном мною романе (он, конечно, уже не будет печататься в журнале июльского номера). Я думаю о заводах, которые остановятся, чтобы повернуть свои станки на войну; о полях, на которых не будут сжаты рожь и пшеница; о гигантских стройках - они замрут на том кирпиче, что был положен вчера; о мирном творческом труде миллионов людей - он сегодня оборван; о горе, которое сожмет миллионы сердец, но будет преодолено нашим мужественным народом...
...Я хотел уехать на фронт сегодня, но списки Союза писателей будут оформлены только завтра.
25.06.1941
Еду в Петрозаводск, назначен корреспондентом армейской газеты "Во славу Родины". Разговаривать по поводу назначения не приходится, но я было рассчитывал, что поеду на запад, а не на север.
Где-то в одном поезде со мной едут писатели Л. Рахманов. И. Бражнин и Б. Кежун. Получили назначение в Мурманск.
Как раскидает война моих родных и друзей?
27.06.1941
Приехал в Петрозаводск, в штаб 7-й армии, вчера. И сегодня я уже в военной форме. Получил пилотку, шинель, гимнастерку, брюки, белье, сапоги, плащ-палатку, флягу и котелок.
ИЗ ПИСЬМА ОТЦА - ЛУКНИЦКОМУ
14.07.1941
Любимый мой, хороший Павлушок,
в твоих письмах столько любви ко мне, столько внимания и желания меня подбодрить, успокоить, что я, читая строки, написанные тобою, успокаиваюсь душой, и все кажется в более радужных красках. Я так же, как и ты, совершенно убежден в нашей победе над Гитлером, в разгроме его полчищ, но придется еще долго с ним бороться и перенести еще не одно испытание. Ресурсы врага ограниченны, особенно в отношении нефти, бензина и цветных металлов. Ресурсы наши, ресурсы Англии и США - неисчерпаемы.
Простые логические рассуждения говорят о том, что Гитлер должен выдохнуться. Но к этому еще присоединяется огромная сила нашей армии, храбрость и стойкость бойцов, общий подъем народного духа - факторы, ускоряющие победу.
Тяжело только переживать наши временные неудачи, наш отход.
Не удовлетворяло Павла Николаевича такое неопределенное положение. Приехали еще ленинградские писатели, и более двух недель все они находились в Петрозаводске, дожидаясь приказа: "На фронт".
То они ездили на аэродром - писать о летчиках, то посещали госпиталь, то тушили пожары после бомбежек, то выступали на митингах. Это было нужно безусловно, но Лукницкий хотел на передовую. Он остро чувствовал нарастающее напряжение в сводках, в рассказах раненых, в воздушных тревогах, в срочной эвакуации детей и женщин, в толпах беженцев из прифронтовых районов.
Наконец, во время его ночного дежурства, распоряжение - послать писателей на передовые.
Он взял Ухту.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
25.07.1941
Летим в Ухту. Гидросамолет - морской бомбардировщик ближнего действия стоит на воде. Отсюда, из Петрозаводска, на северо-запад, до Ухты четыреста километров.
В районе Ухты, держа фронт протяженностью километров в полтораста, сражаются с врагом, имеющим чуть ли не десятикратный перевес в силах, 54-я стрелковая дивизия (без одного полка, выделенного ею на участок Реболы) да небольшой отряд пограничников. Только ниточкой шоссейной дороги, протянутой сквозь гигантский лесной массив, дивизия связана с нашим тылом - ближайшей железнодорожной станцией Кемь. От Ухты до Кеми по шоссе - двести километров!
15.00. Выходим в полет. Пилот - Евстигнеев, бортмеханик - Титов. Идем без сопровождения, но авось "мессершмитты" не встретятся!.. Как всегда в самолете, по карте, компасу и часам слежу за маршрутом, наблюдаю все, что внизу. Мой спутник, политрук Михайлов из нашей армейской газеты, пытается задремать.
16.00. Прошли Паданы у Сегозера.
16.15. Слева виден большой пожар, несколько очагов - горит Калган?
16.30. Слева горит лес. Внизу - война. Дым заволакивает видимость под нами на минуту, на две. Теперь идем над болотами, пройдя левее Ругозеро.
17.15. Идем левее озера Нижнее Куйто. Справа по носу, за озером, большой пожар. Не Нурмилакша ли горит ? Летим на озеро Среднее Куйто, справа на его берегу видна дорога. Приближаемся к Ухте. Просеки.
17.27. Вираж, сбавили газ, выключили мотор. Идем на посадку. Вода. Пена плещет мимо иллюминаторов, очень красиво!
...Моторный катер. Дежурный пункта ВНОС: "Мы уже было хотели выслать самолеты, обстрелять вас, потому что в одном из пунктов ваш самолет приняли за вражеский, минут двадцать было такое положение. Еще несколько минут - и вас "встретили" бы!"
Любезно благодарим его!
Деревянная Ухта. Попутный грузовик. Штаб 54-й дивизии. Землянка дивизионной газеты. К ночи написал статью. Лес, лес, лес...
Ночь на 27.07.1941
Размотав скатку шинели и надев ее в рукав, спал на подостланной плащ-палатке, рядом с Ханаевым, приткнувшись головой к трухлявому дереву, Вместо подушки - две ручные гранаты. Спал недолго... Сейчас 2 часа ночи. Сырость. Становится холодно. Белесая ночная мгла, уплотненная едким дымом от недалекого лесного пожара, висит на деревьях соснового леса. Очертания тонких ветвей причудливы, изящны, словно выгравированы на этом густом, висящем плотною массой фоне...
...По лесу прокатывается еще одна тяжелая волна артиллерийского гула...
28.07.1941, КП 81-го полка. Лес
Вчера день провел на переднем крае, был в ротах, ползал на брюхе, потому что шла перестрелка и рвались мины. Гранаты и амуницию, чтобы не мешали, перекинул на спину. Финны стреляют разрывными, но это в лесу и лучше: пули разрываются, едва коснувшись на своем пути любой веточки. Но оттого, что гранаты на спине, кажется, что в них прежде всего может попасть пуля или осколок и они разорвутся. Было не очень приятно, но ничего, привык. Спокойствию помогают работа и сознание, что ты командир. А в общем, на Памире бывало хуже, там во времена басмачества ездили втроем, вчетвером, а здесь с тобой хоть жиденькая, а рота. Да еще минометы и сзади артиллерия... Настроение у всех уверенное, дерутся за каждый куст.
К ночи пришел на командный пункт полка. Здесь, в землянке, ночевал.
7.08.1941
За четверо суток в общей сложности - одиннадцать часов сна!
Мы все-таки финнов сдержали, и Ухта - наша. Положение стабилизировалось, и мы хорошо закрепились. Но какими напряженными были бои этих дней! У всех синяки под глазами, все серые от усталости. Без различия званий, должностей, специальностей, все брали в руки саперную лопатку, винтовку, гранату, лежали в окопах, вели огонь, исполняли команды или командовали сами, когда сознавали в том необходимость, перебегали от дерева к дереву, переползали в болоте от одной кочки мха к другой, выравнивали линию обороны, отступали и наступали... Дни и ночи слились в одну дымную, грохочущую, поблескивающую рваным огнем полосу; усталость и возбуждение, страх и порыв дерзания переплавились в сплошную, почти механическую работу: исполнение долга, долга, долга, а все, что будет, что от тебя не зависит, не должно трогать и не трогает твою душу... Так было со всеми, так было и со мной, я рад, что я спаян был с другими в одно, что проверил себя, что держался как надо... А писать было некогда, да то, что не записал, и не забудется никогда!
Скольких людей перевидал я за эту неделю, чего только не насмотрелся... В сущности, я не совсем понимаю, почему я жив и невредим... Но ведь и каждый раненый не совсем понимает, почему он только ранен, а не убит... Мысль о тех, кто уже не задает никаких вопросов, кто вчера был жив, действовал рядом с тобою, наполняет душу тоской и стремлением: за них, безответных теперь, отомстить!.. Вот как оно рождается, ширится и растет, это странное, неведомое прежде гуманному человеку чувство, всеохватное чувство ненависти!..
Последние дни работы экспедиции. План почти выполнен, осталось несколько маршрутов, и то скорее для очистки совести, - и так уже все видно и сверху, и сбоку, и с соседних вершин; и так уже все ясно... Впрочем, не совсем все...
На вершине, посреди долины, как остов миноносца, - огромная песчано-глинистая сланцевая глыба с пиритом. Накануне, обнаружив ее, исследователи час просидели в полном недоумении: громадина-глыба лежит на гальке, необкатанная, разбитая на части, взявшаяся неизвестно откуда. Либо она принесена ледником и села, когда он стаял. Тогда - ледниковая теория и Обручев торжествуют. Либо она упала с вершины гольца, тогда - долина речная, а теория - соответственно - оспариваема.
Но как она могла упасть с гольца? Далеко. Не похоже. А вместе с тем глыба разбита так, как будто упала. Трещины - слишком широки, чтоб быть от замерзшей воды. Края - слишком остры. На скале - обкатанная галька, обросшая мхом; ледниковых полос, полировки нет... Словом, в одной глыбе - тысяча противоречий. Надо не ошибиться...
Ощущение у всех, что работа этого сезона завершена. Хотя загадки глыбы и не разгаданы. Настроение приподнятое. Путешествие практически заканчивается. Еще несколько дней на Кропоткинском, и начнется новый период. Появятся новые люди - изыскатели, ученые, инженеры. Придет время - найдут воду и золото добудут...
18.08.1939
...Бессмысленно идти на Кропоткинский, оставляя здесь лагерь, и тащить сюда снова овес и продукты. Правильней всем лагерем отправиться завтра на Кропоткинский, а оставшиеся два-три маршрута совершить уже оттуда - единым трехдневным кольцевым. Карта, обсуждение... Соня принимает мое предложение с восторгом. Все согласны и рады. Таким образом, положительно разрешен и продовольственный вопрос: можно съесть все оставшееся.
...Подвожу итоги. Мы ездили хорошо, дружно и мирно. Пусть во всем терпели нужду, и все было плохо организовано, и с лошадьми было много мучений, и оружия не было, и недоедание, и другие лишения. Холод и вечная мокрота постоянно сопутствовали нам, но ничто не помешало ощутить красоту и величие тайги, а вера в нужность того, что делаем, нас не покидала никогда. Рабочие наши оказались - отличные люди, мы сжились с ними, и всякие расстройства, недовольства и шероховатости ничуть не испортили нам жизни трудной таежной жизни.
Нам не хватало таежного опыта. Теперь мы знаем, как надо ходить по тайге, что иметь, как организовывать, где добывать. Знал это все раньше начальник этой экспедиции. Но его поведение в ее организации, составлении сметы, во всем - по меньшей мере - легкомысленно, по сути - преступно. Ему повезло, что у нас все благополучно обошлось. Могло быть и иначе...
Здесь в округе медведей много. Встреча с ними безоружных людей опасна. Путешествовать по тайге без ружья не только нельзя, но и глупо: дичь кругом, птицы много, а мы сидели без мяса.
...Завтра вечером мы вступим в цивилизованный мир. Мы узнаем все, что произошло за месяц, газетные новости; мы услышим и увидим людей.
Интересное все-таки это чувство - оторванности от мира! Кто знает, где мы сейчас? Кто представляет себе точку тайги, в которой "как дома" мы - пять человек - дружно живем и самоотверженно трудимся для будущего?..
Когда я читала этот "таежный" дневник и будто из живого тела вырывала для книги отдельные редкие куски, я не знала еще, что в архиве притаились несколько сотен документов, привезенных Павлом Николаевичем из этой поездки. Целая отдельная "Ленская история", в которой есть заявления и письма, объяснительные записки и характеристики, протоколы собраний, докладные записки, резолюции и списки работавших в тридцатые годы участников знаменитой забастовки 1912 года на Ленских приисках и их воспоминания о ней...
Как попали документы двадцатых и начала тридцатых годов к нему в 1939-м? Может быть, он нашел их брошенными где-нибудь в Бодайбо, Витиме? Тогда бывало, что по истечении небольшого срока бумаги выкидывались. А может быть, их ему кто-то отдал?
Согласно записи от 16.06.1939 года у него в гостях в номере иркутской гостиницы были редактор "Восточно-Сибирской правды", научный сотрудник местного областного архива, историк Кудрявцев, писатели.
"Все меня знают, у Ольхина моя книга - "Земля молодости". Ольхин приятный человек, к сожалению, серьезно болен (сердце). Зовет к себе вечером, извиняется за обстановку". И дальше: "...вечер у него: живет в маленькой комнатушке ветхого деревянного дома, на окраине города. Семья - 5 человек. Гостеприимен, много бродяжничал, был и в Арктике, и в Монголии, и в Средней Азии, и в центре. Здесь живет уже давно. Демонстрирует реликвии: кусок бивня мамонта - 14 кг - с Витима, буддийских божков и пр. И книги кропотливо и трудно их добывает".
"...Исторические данные... никем не собирались. Настраиваю их, они проникаются идеей собирания, составляем план, намечаем людей - "стариков", могущих порассказать..."
"В политотделе Упр. Вост. Сиб. пароходства П. и С. П. - проникнут "чувством нового", человек, видно, толковый и благожелательный к людям, С. был грузчиком, теперь - инженер-экономист, член партии". "...Беседа с ними..."
"...Ездили на автомобиле за инженером - Дмитрием Яковлевичем Шишковым, братом писателя Вячеслава Шишкова... чтобы порассказал о прошлом Ангары..."
"...Тут же - редактор политотдельской газеты Шевченко. Он же постоянный корреспондент газеты "Водный транспорт", обуреваем жаждой писательства... Предлагает дружить со мною... Даю ему насиловать меня расспросами. Приходится читать его рассказы... Клянется в преданности и обещает, что будет работать..."
Может быть, кто-то из этих людей - энтузиастов - передал Павлу Николаевичу документы?.. В записях пока не нашла об этом.
Есть фраза в последней книжке сибирского дневника: "Материалы для повести 5 октября..."
Но повести не было. Вместо нее был роман.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
8.10.1939 , Пароход "Ленин"
Меня обуяла тоска - глубокая, почти безотчетная. Мне очень, очень грустно. Горечь захлестывает меня.
...Нет точки, в моем представлении, которая светилась бы, маня.
...Думаю, что ничто радостное не ждет меня в Ленинграде - как-то все не то, не то, что может сделать меня счастливым. Впереди - заботы, неприятности, нервная трепка и отсутствие душевного покоя и лада.
...Единственное, что я люблю в жизни - больше самой жизни, неисповедимо, страстно, всеобъемлюще, - это творчество...
...Хотел бы работать, работать, работать. Как воздух, мне нужно вольное, свободное творчество, без оград, без оглядки, без искусственности такое, в котором бы я изливал самые свои глубины, в котором бы выражал мою душу - раскованно и свободно. Так, чтоб ничто не мешало...
Только это. Все остальное - тоска беспредельная, гасящая волю, энергию, разум.
...Удастся ли это мне или так проживу мою жизнь, не сказав самого главного, что мог бы сказать, потому что чувствую: сил, ясности мысли, способности - хватило бы.
Вот думаю об этой священной цели моей жизни, понимаю, что все остальное - временно и мне не нужно. Неужели все, что я делал и делаю, - только бегство от всегдашней неудовлетворенности?
Неужели искренность и правдивость моя, неужели любовь моя к творчеству - вместо синей птицы дадут мне только ненасытные мечтанья о ней?
Позади тысяч пятнадцать километров. Пять месяцев ежедневного передвижения, и какого передвижения! Мудрено ль, что усталость? Долго еще надо будет отвыкать Павлу Николаевичу от ощущения движения, убеждать себя, что под ним нет крутящихся колес, или бегущей воды, или позвякивающих подков коня, замшелых кочек, вязких болот...
Но может быть не только от усталости обуяла тоска Павла Николаевича. Может быть трудно забыть все виденное на сибирских речных путях 1939 года?...
В итоге, не считая длительного и впечатляющего путешествия, результаты полевых работ экспедиции в тайге Патомского нагорья с 10 июля по 24 августа были следующими: изучен с точки зрения геоморфологии бассейн рек Лено-Витимского района; открыты и нанесены на карту несколько озер; детально изучен район в триста квадратных километров; река Кадаликан, Правая и Левая Кадали, Жуя, Медвежья; озеро Лепринда; ключи Товарищ, Черный, Федоровский, Лигри, Шаман и др.; реки Божункта, Лигри, Турухта, Ныгри; все водоразделы между ними.
Помимо обязанности старшего коллектора Лукницкий выполнял всю административно-организационную работу - обеспечение экспедиции транспортом, снаряжением и продовольствием, руководство рабочими, детальная разработка маршрутов, детальное ознакомление с проводимой экспедицией научной работой. И конечно дневник...
Путешествие пароходами по рекам Восточной Сибири, этнографические и исторические документы, сведения, собранные в Иркутске по краю, документы по Ленской забастовке 1912 года, ежедневные маршруты верхом и пешком по долинам таежных рек, по водораздельным гребням, по болотам и чащам, жизнь в палатках и под открытым небом, посещения приисков Ненастного и Светлого, встречи с людьми в тайге - охотниками, старателями, научными работниками, оленеводами-якутами, природа края и характеры участников экспедиции дали писателю богатый материал для творчества. Он намеревался его реализовать в новой книге.
И он сядет за книгу и напишет роман... Не о Сибири. Роман, который будет читаем несколькими поколениями, который будет переложен на музыку для двух опер двумя композиторами: советским - Баласаняном и болгарским Ганевым. Роман, по которому будут сняты три художественных фильма; и последний - трехсерийный цветной телевизионный. Два под названием " Ниссо "; последний, трехсерийный под названием " Юности первое утро ".
"Ниссо" -- это роман о жизни высокогорных селений, затерянных в глубоких ущельях или прилепленных к склонам гор; это роман о борьбе с басмаческими кочевыми бандами за установление советской власти на Памире, о провокациях и шпионах; это роман об истории девочки-сироты, проданной хану.
Может показаться необъяснимым, что после Ленской экспедиции, когда был собран богатый сибирский материал, писатель вдруг снова ушел в памирскую тему. Лукницкий ведь отдался сибирскому путешествию, как всегда страстно и до конца устремленно, цельно.. Проявил организаторские способности, прошел все экспедиционные испытания, преодолел и горечь отступлением, даже предательством коллектива в связи с тысячными потоками людей на восток и в связи со сложившейся политической ситуацией.
Сибирская тема тридцатых годов, если говорить всю правду, оставалась для Павла Николаевича непрояснененной, как видим по разным причинам. памирская всегда сверкала, лучилась девственными, ясными пластами, как сами горы памирские - то лалом, то лазуритом, то хрусталем...
Павел Николаевич трудностей не страшился и доказывал это всею жизнью. Но он был сам правдив, любил ясность - только так и мог писать.1939 год для него был неясен.
Два года он писал памирский роман, первоначально назвал его "Второе лицо луны".
1 Людмила Николаевна Замятина - жена писателя Евгения Ивановича Замятина (1884 - 1937), близкая подруга Ахматовой.
1 Федерация отдела Союза поэтов.
1 Ирина Константиновна Неслуховская - сестра жены Тихонова.
1. Николай Николаевич Пунин (1888 - 1949) - искусствовед.
1 С и а х п у ш и - народность, населяющая южные склоны Гиндукуша (Кафиристан).
1Центральный научно-исследовательский геолого-разведывательный институт и Среднеазиатское геолого-разведывательное управление.
1 Каткова, геолог; жена Юдина
1 Сотрудники экспедиции: Софья Мирчинк - геоморфолог, Лидия Казанская младший коллектор, Юрий Казанский - коллектор, Надежда Сергеевна Каткова геолог.
1 Ленское управление речного пароходства.
1 Ленский расстрел 1912 года.
1 Бодайбинской железной дороги.
63
Часть вторая
ЧАС МУЖЕСТВА
20.01.1938
РОДИНЕ
Война близка... О Родина моя!
В страданиях, в радостях, во всем ты мной любима.
И больно мне, что вновь твои края
Заволокут густые клубы дыма.
Враг подойдет, границы истребя,
Ужасные распространяя беды...
Но жить хочу, чтоб биться за тебя,
Чтоб стать хоть атомом твоей победы!
Как мы видим, читая стихи Павла Лукницкого, о войне он думал, и даже писал о ней, еще за несколько лет до ее начала. Когда в середине сентября 1939-го, возвращаясь из экспедиции по Восточной Сибири, он девять суток тащился пароходом по Лене, в красном уголке парохода прочел "Восточно-Сибирскую правду" за 28 августа и безграмотно записанную карандашом сводку, принятую по радио, из которой узнал о втором приезде Риббентропа в Москву, о мирном договоре с Германией, об установлении новых границ, о договоре с Эстонией... и сразу вспомнил свои недавние стихи:
Нет, не в столетьях этому черед
Всего лишь в г дах! И душа томится.
Я слышу гром: сминая грозы лета,
То мчатся дикарей мотоциклеты.
Я чую запах: то горит пшеница.
Я вижу женщины окровавленный рот
И зверя в каске, что над ней глумится!..
И когда разразилась война, Лукницкий был психологически к ней готов. Он твердо знал свое предназначение в этой войне, свой долг перед Родиной.
Четыре года, от первого и до последнего дня, он отдал войне. Никаких депрессий, никаких сомнений в себе. Даже тяжкие думы о тридцатых, об уничтоженном брате - все отступило. Была ясная, точная цель - очистить Родину от фашистов и помочь малым народам и странам освободиться из-под его ига.
Но хоть и предчувствовал Лукницкий войну, он говорил, что она для него, как и для всех советских людей, пришла внезапно, в выходной, солнечный, летний день. Он был дома, услышал радио и тут же позвонил в "Правду", спросил, что надо делать. Ему ответили - написать корреспонденцию о Ленинграде. Он написал статью "На боевых постах" (она была опубликована 25 июня 1941 года). А сам Павел Николаевич собрал свой походный рюкзак, написал заявление о своем желании идти на фронт и через несколько дней уже находился в действующей армии.
Начал войну на Севере спецвоенкором армейской газеты "Во славу Родины". А к осени был назначен специальным военным корреспондентом ТАСС по Ленинградскому и Волховскому фронтам. С рюкзаком, фотоаппаратом и записной книжкой Павел Николаевич прошагал по этим фронтам пешком и на "попутках". Более шестисот военных корреспонденций было опубликовано им во фронтовой и центральной печати и передано по радио. Кроме корреспонденций он писал листовки, обращения, песни, стихи, рассказы, очерки, публиковал их в газетах и журналах, много выступал на радио.
Быть военным корреспондентом - это значит заниматься нелегкой оперативной работой. Но Лукницкий оставался летописцем и потому каждый день, каждое мгновение войны, помимо фронтовых дел и корреспонденций, он записывал размышления о величии и трагичности всего происходившего, словом, вкладывал в страницы откровенного и искреннего дневника всю свою душу. Писал подробно с первого часа войны, независимо от обстоятельств. Под обстрелами, под бомбежками, не ведая, что несет ему каждый следующий час, - писал. Смерть подстерегала ежеминутно. "Но записи, не убиваемые ни холодом, ни голодом, ни осколками металла, не должны были, не могли умереть, даже если бы они оборвались на полуслове". И все сорок пять туго переплетенных тетрадей около пятнадцати тысяч страниц - он сохранил и после войны целые двадцать лет сам обрабатывал, комментировал, готовил к печати. Часть их опубликовал. Многое из того, что было записано, вошло в три тома фронтового дневника "Ленинград действует". Это уникальная летопись в две тысячи страниц летопись мужества, стойкости, патриотизма, веры в победу и мир на Земле.
Н. С. Тихонов так говорит о Лукницком: "Действительно, автор непрестанно бывал на всех участках Ленинградского фронта, наблюдал в действии, в бою и стрелков, и танкистов, и работу артиллерии, и морскую пехоту, и снайперские подвиги, и помощь боевых кораблей сухопутному фронту. В жизни города-фронта он наблюдал быт осажденного города, все бомбежки и обстрелы. Бывал он и в армии Федюнинского, и на Волховском фронте. Знакомы ему и синявинские бои, и прорыв блокады, взятие Шлиссельбурга и подвиг крепости "Орешек". Встречал он и первый поезд, пришедший в Ленинград с Большой земли. Подробно он описывал путь преследования разбитого врага, который бежит от Ленинграда все дальше... У Лукницкого стиль скромного, правдивого рассказчика, который сжато говорит о значительном и главном, но эта сжатость только подчеркивает драматизм и важность того, о чем он так кратко передает..."
Сначала я хотела материал из военного архива коротко переложить своими словами, но подумала, что читателю интересен мой герой, а не события войны, которые известны. Тогда я выбрала некоторые записи Лукницкого и некоторые письма его и к нему, рассказывающие о том, что было между событиями, чтобы показать через них самого Лукницкого.
Итак, он закончил рукопись нового романа 16 июня 1941 года и уехал из Комарова (тогда это курортное местечко называлось Келломяки), чтобы отвезти ее в издательство...
Ленинград 1941 - 1944
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
22.06.1941
С утра, не включая радио, работал дома. Обратил внимание, что очень уж упорно гудят самолеты. Включил радио - было два часа дня. Услышал сначала сообщение ПВО о введении угрожаемого положения. Оно повторилось дважды. "Учебная тревога, что ли?" Но ровно в два - речь, уже обошедшая мир, записанная на пленку. Первое впечатление: ощущение события космического, будто темная, враждебная масса ворвалась в атмосферу Земли. И вслед за сумятицей мыслей сразу ясность: все мое личное, неразрешенное, беспокоившее до сих пор - с этой минуты незначительно и для меня не важно. Его нет, будто оно смыто внезапно волной. И мгновенное решение: мое место - в строю, немедля, сегодня же!..
23.06.1941
До сих пор мне было совершенно не важно, что окна квартиры обращены на запад, до сих пор не приходилось думать о том, куда именно обращены окна.
Но нынче ночью завыли сирены, зачастили, надрывая душу, гудки паровозов и пароходов, отрезая эту белую ночь от всех прошлых ночей, когда нам спалось бестревожно.
О себе ли я думал? Меньше всего о себе, о законченном мною романе (он, конечно, уже не будет печататься в журнале июльского номера). Я думаю о заводах, которые остановятся, чтобы повернуть свои станки на войну; о полях, на которых не будут сжаты рожь и пшеница; о гигантских стройках - они замрут на том кирпиче, что был положен вчера; о мирном творческом труде миллионов людей - он сегодня оборван; о горе, которое сожмет миллионы сердец, но будет преодолено нашим мужественным народом...
...Я хотел уехать на фронт сегодня, но списки Союза писателей будут оформлены только завтра.
25.06.1941
Еду в Петрозаводск, назначен корреспондентом армейской газеты "Во славу Родины". Разговаривать по поводу назначения не приходится, но я было рассчитывал, что поеду на запад, а не на север.
Где-то в одном поезде со мной едут писатели Л. Рахманов. И. Бражнин и Б. Кежун. Получили назначение в Мурманск.
Как раскидает война моих родных и друзей?
27.06.1941
Приехал в Петрозаводск, в штаб 7-й армии, вчера. И сегодня я уже в военной форме. Получил пилотку, шинель, гимнастерку, брюки, белье, сапоги, плащ-палатку, флягу и котелок.
ИЗ ПИСЬМА ОТЦА - ЛУКНИЦКОМУ
14.07.1941
Любимый мой, хороший Павлушок,
в твоих письмах столько любви ко мне, столько внимания и желания меня подбодрить, успокоить, что я, читая строки, написанные тобою, успокаиваюсь душой, и все кажется в более радужных красках. Я так же, как и ты, совершенно убежден в нашей победе над Гитлером, в разгроме его полчищ, но придется еще долго с ним бороться и перенести еще не одно испытание. Ресурсы врага ограниченны, особенно в отношении нефти, бензина и цветных металлов. Ресурсы наши, ресурсы Англии и США - неисчерпаемы.
Простые логические рассуждения говорят о том, что Гитлер должен выдохнуться. Но к этому еще присоединяется огромная сила нашей армии, храбрость и стойкость бойцов, общий подъем народного духа - факторы, ускоряющие победу.
Тяжело только переживать наши временные неудачи, наш отход.
Не удовлетворяло Павла Николаевича такое неопределенное положение. Приехали еще ленинградские писатели, и более двух недель все они находились в Петрозаводске, дожидаясь приказа: "На фронт".
То они ездили на аэродром - писать о летчиках, то посещали госпиталь, то тушили пожары после бомбежек, то выступали на митингах. Это было нужно безусловно, но Лукницкий хотел на передовую. Он остро чувствовал нарастающее напряжение в сводках, в рассказах раненых, в воздушных тревогах, в срочной эвакуации детей и женщин, в толпах беженцев из прифронтовых районов.
Наконец, во время его ночного дежурства, распоряжение - послать писателей на передовые.
Он взял Ухту.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
25.07.1941
Летим в Ухту. Гидросамолет - морской бомбардировщик ближнего действия стоит на воде. Отсюда, из Петрозаводска, на северо-запад, до Ухты четыреста километров.
В районе Ухты, держа фронт протяженностью километров в полтораста, сражаются с врагом, имеющим чуть ли не десятикратный перевес в силах, 54-я стрелковая дивизия (без одного полка, выделенного ею на участок Реболы) да небольшой отряд пограничников. Только ниточкой шоссейной дороги, протянутой сквозь гигантский лесной массив, дивизия связана с нашим тылом - ближайшей железнодорожной станцией Кемь. От Ухты до Кеми по шоссе - двести километров!
15.00. Выходим в полет. Пилот - Евстигнеев, бортмеханик - Титов. Идем без сопровождения, но авось "мессершмитты" не встретятся!.. Как всегда в самолете, по карте, компасу и часам слежу за маршрутом, наблюдаю все, что внизу. Мой спутник, политрук Михайлов из нашей армейской газеты, пытается задремать.
16.00. Прошли Паданы у Сегозера.
16.15. Слева виден большой пожар, несколько очагов - горит Калган?
16.30. Слева горит лес. Внизу - война. Дым заволакивает видимость под нами на минуту, на две. Теперь идем над болотами, пройдя левее Ругозеро.
17.15. Идем левее озера Нижнее Куйто. Справа по носу, за озером, большой пожар. Не Нурмилакша ли горит ? Летим на озеро Среднее Куйто, справа на его берегу видна дорога. Приближаемся к Ухте. Просеки.
17.27. Вираж, сбавили газ, выключили мотор. Идем на посадку. Вода. Пена плещет мимо иллюминаторов, очень красиво!
...Моторный катер. Дежурный пункта ВНОС: "Мы уже было хотели выслать самолеты, обстрелять вас, потому что в одном из пунктов ваш самолет приняли за вражеский, минут двадцать было такое положение. Еще несколько минут - и вас "встретили" бы!"
Любезно благодарим его!
Деревянная Ухта. Попутный грузовик. Штаб 54-й дивизии. Землянка дивизионной газеты. К ночи написал статью. Лес, лес, лес...
Ночь на 27.07.1941
Размотав скатку шинели и надев ее в рукав, спал на подостланной плащ-палатке, рядом с Ханаевым, приткнувшись головой к трухлявому дереву, Вместо подушки - две ручные гранаты. Спал недолго... Сейчас 2 часа ночи. Сырость. Становится холодно. Белесая ночная мгла, уплотненная едким дымом от недалекого лесного пожара, висит на деревьях соснового леса. Очертания тонких ветвей причудливы, изящны, словно выгравированы на этом густом, висящем плотною массой фоне...
...По лесу прокатывается еще одна тяжелая волна артиллерийского гула...
28.07.1941, КП 81-го полка. Лес
Вчера день провел на переднем крае, был в ротах, ползал на брюхе, потому что шла перестрелка и рвались мины. Гранаты и амуницию, чтобы не мешали, перекинул на спину. Финны стреляют разрывными, но это в лесу и лучше: пули разрываются, едва коснувшись на своем пути любой веточки. Но оттого, что гранаты на спине, кажется, что в них прежде всего может попасть пуля или осколок и они разорвутся. Было не очень приятно, но ничего, привык. Спокойствию помогают работа и сознание, что ты командир. А в общем, на Памире бывало хуже, там во времена басмачества ездили втроем, вчетвером, а здесь с тобой хоть жиденькая, а рота. Да еще минометы и сзади артиллерия... Настроение у всех уверенное, дерутся за каждый куст.
К ночи пришел на командный пункт полка. Здесь, в землянке, ночевал.
7.08.1941
За четверо суток в общей сложности - одиннадцать часов сна!
Мы все-таки финнов сдержали, и Ухта - наша. Положение стабилизировалось, и мы хорошо закрепились. Но какими напряженными были бои этих дней! У всех синяки под глазами, все серые от усталости. Без различия званий, должностей, специальностей, все брали в руки саперную лопатку, винтовку, гранату, лежали в окопах, вели огонь, исполняли команды или командовали сами, когда сознавали в том необходимость, перебегали от дерева к дереву, переползали в болоте от одной кочки мха к другой, выравнивали линию обороны, отступали и наступали... Дни и ночи слились в одну дымную, грохочущую, поблескивающую рваным огнем полосу; усталость и возбуждение, страх и порыв дерзания переплавились в сплошную, почти механическую работу: исполнение долга, долга, долга, а все, что будет, что от тебя не зависит, не должно трогать и не трогает твою душу... Так было со всеми, так было и со мной, я рад, что я спаян был с другими в одно, что проверил себя, что держался как надо... А писать было некогда, да то, что не записал, и не забудется никогда!
Скольких людей перевидал я за эту неделю, чего только не насмотрелся... В сущности, я не совсем понимаю, почему я жив и невредим... Но ведь и каждый раненый не совсем понимает, почему он только ранен, а не убит... Мысль о тех, кто уже не задает никаких вопросов, кто вчера был жив, действовал рядом с тобою, наполняет душу тоской и стремлением: за них, безответных теперь, отомстить!.. Вот как оно рождается, ширится и растет, это странное, неведомое прежде гуманному человеку чувство, всеохватное чувство ненависти!..