Макар Последович. С тобою рядом

   - Выходит, осталось теперь только лечь да помирать? - спросил Корницкий у Степана.
   - Ну, не сразу же. Человек ко всему должен приспосабливаться.
   - Понял, - протянул, думая о чем-то своем, Корницкий. И неожиданно спросил: - Заступ у тебя есть?
   - Заступ?.. Есть какой-то...
   - Это хорошо. А бревна чьи тут?
   - Мои... наши, Антоша. Шесть штучек. Партизаны были, подвезли. Ну, заходите в наше подземное логово. Боже мой... После двора и солнышка тут как в могиле. Где вы там, Настя, детки? Никого и ничего не видать...
   - Опять расстонался! - послышался из глубины землянки недовольный женский голос.
   - Тсс... Погляди, кто к нам пришел. Человек, который с Михаилом Ивановичем в Кремле за ручку здоровкался. Наш герой Антон. Чем мы его, такого человека, угощать будем? Есть там что на сегодня у тебя? А я тут забегу в одно место...
   Корницкого начинали уже сердить Степановы стоны. Всегда он всего боялся: и когда работал единоличником, и уже в колхозе, и увидав в Пышковичах фашистскую солдатню. Ему казалось, что они явились сюда только из-за Антона. Он так и сказал тогда, весь трясясь от страха, Насте: "Если у тебя станут расспрашивать про Антона, чекиста, так скажи, что он никакая нам не родня, и мы его знать не знаем, ведать не ведаем!"
   Если заходили ночью партизаны, чтоб попросить какой-нибудь пуд хлеба либо просто немного обогреться и переобуться, как на него снова находил страх: а что, если дознаются немцы? Они, может, уже намыливают на его шею веревку, чтобы, как только рассветет, примчаться в Пышковичи и повесить на первом дереве?
   И может, так оно и случилось бы, если б не Настя. Она, как и все в Пышковичах, помогала партизанам, как и все, во время опасности хватала за руки детей и бежала с ними в лес. Тогда нехотя бежал следом за семьей и Степан, часто скуля:
   - Чего вы летите сломя голову? Мы ж им ничего не сделали. Вот дед Петро остался, осталась Апанасиха с малыми детьми. Как только нас перехватят, так сразу пулю в лоб. Значит, виноваты, коли убегаете!..
   Деда Петра гитлеровцы стащили с печи и повесили. Апанасиху с детьми бросили в глубокий колодец, там они и утонули. Пышковичи от первой до последней хаты сожгли за "связь с партизанами".
   Партизаны помогли пышковицким хлеборобам построить землянки, засеять, сколько хватило семян, полосы. Командованию приходилось думать не только о налетах на вражьи гарнизоны, диверсиях на железной дороге и на шоссе, но и добывать хлеб для лесной армии, для мирных людей-стариков, женщин, детей.
   Так выжила вместе со всеми, кто выжил, и Степанова семья. Кое-что Корницкий слышал про брата, когда он прилетел сюда со своими десантниками. Однако о себе никаких вестей ему не подавал, хорошо зная его боязливый характер.
   Теперь ему более душевно обрадовалась Настя и племянники - Васька и Семка. Племянники не отводили своих восхищенных взглядов от дядьковой Золотой Звезды, а Настя заплакала, увидав у него пустой рукав.
   - Чтоб их всех, кто войны начинает, земля на себе не носила! вытерев слезы и немного успокоившись, заговорила Настасья. - Лучше бы мать утопила того своего ребенка, из которого может вырасти душегуб и убийца. Сколько еще по свету ходит злодеев! И вся их забота только о том, как бы наброситься на то, что ты добыл тяжким трудом. Станешь оборонять свое, законное, так тебе за это отрубят руки, а то и голову.
   - А ты им не поддавайся, - улыбнулся Корницкий, прижимая к себе меньшого племянника, Ваську. - Правда, Василь Степанович?
   - Правда, - робко протягивая руку к Звезде, равнодушно ответил Васька.
   Звезда тем временем уже сверкала у него на ладони.
   - А орденов, а медалев у тебя, дядька, нету? - завидуя Ваське, спросил Семка.
   - Есть, Семен Степанович. Они остались в Москве.
   - А почему ты их не взял с собою?
   - Привезу другим разом. Вот построю тут себе дом...
   Настасья тем временем уже хлопотала возле печи. Услышав разговор про Москву, она спросила:
   - Как же там твои: Поля, Анечка, Надейка? Почему они не приехали?
   - Благодарю, Настя. Как говорится, живы-здоровы. Получили новую квартиру. Про переезд пока что не думают.
   - Вестимо, тут теперь для них какое Житье. Это не то что перед войною, когда рядами хаты стояли, в каждой было молоко, сало, хлеб, а осенью овощи, фрукты. Все за войну как сквозь землю провалилось.
   - А мы все это снова достанем, Настя!.
   - Да как же. Если не думать о лучшем, так не стоит и человеком называться.
   - Мало думать, надо работать! - вмешался в семейную беседу Драпеза. Антон Софронович вам тут поможет. Как председатель колхоза.
   - Председатель колхоза? - переспросила, словно ослышалась, Настя. Как же, очень надо ему лезть в эту кашу!
   Тем временем заявился Степан. Хоть дверь землянки и была открыта настежь, он ступал в проем как-то бочком, словно боялся за что-нибудь зацепиться.
   Из одного и другого кармана его штанов торчали горлышки черных бутылок.
   - Видел, Евгений Данилович, что творится на свете? - кивнув головою на Степана, промолвил Корницкий. - Кого ни спроси, стонут, что трудно жить. А самогонка откуда берется? Не из песку ж ее гонят! Нет, Степан, ты эти свои игрушки прими со стола. Нам надо выступать на собрании.
   - Ну так и что из того? По стакану можно.
   - Ни капли.
   Степан пожал плечами, но бутылок не убрал. Настя поставила на стол две миски крупеника, положила на алюминиевую тарелку краюшку черного хлеба. Корницкий передвинул левой рукой свой чемоданчик, щелкнули защелки.
   - Тут у меня есть свиная тушенка. На, бери, Настя. Все доставай отсюда. А это вам, гаврики, - протянул он Ваське бумажный кулечек с конфетами, - прислали Надейка и Анечка.
   Быстро похлебавши крупеника, Корницкий и Драпеза отправились на собрание.
   ПЯТЬ ТРУДОДНЕЙ ЗА КАЖДОГО КОНЯ
   Корницкого единогласно избрали председателем колхоза. Всем очень понравилось, как он говорил на собрании. Сперва Драпеза даже поморщился. "Неконкретно! Какая-то сказка для детей! - думал Евгений Данилович, слушая Корницкого. - Какой-то романтик! Расписывает чуть ли не то, что будет разве лишь при коммунизме. Но люди слушают". Миколай Голубович, отец Мишки, адъютанта Корницкого, даже раскрыл рот, словно не все дойдет до него через уши. А Корницкий, как казалось Драпезе, начал и сам увлекаться. Голос его стал какой-то взволнованный:
   - Это все твое и твоих детей, Миколай!.. Извечные болота ты превратил в богатые поля, на которых хлеб вырастает выше самого тебя! Бедные суглинки аж стонут от урожаев желтого люпина, бульбы. Горы налитых солнечным соком антоновок, пепинок дает тебе возделанный тобою сад! Тысячи замечательных коров пасутся на теплых росах. А сколько в твоем хозяйстве свиней, тонкорунных овечек, белых кур! Из руин и пепелищ поднял ты красивые фермы, конюшни, гаражи, школы, клубы, жилые дома. И везде и всюду - пышные деревья, друзья человека...
   А посмотри теперь на свой двор, на свою хату, Миколай! Разве была у тебя такая до войны? Разве было такое у твоего отца, деда? Богатство в твой дом пришло оттого, что богат стал твой колхоз, а богатым он стал оттого, что ты работал добросовестно и в полную силу. Есть хорошая народная пословица - все за одного и один за всех!..
   Глаза Миколая Голубовича стали веселые. В седых усах появилась широкая улыбка. Он оглядывался на толпу женщин, подростков и инвалидов с костылями и выкрикнул:
   - Вот это да!.. Не жизнь, а рай небесный!
   Послышался дружный хохот. Все повернулись к Миколаю.
   - Ох и умеет расшевелить душу наш новый председатель! - все еще улыбаясь, сказал Миколай. - Слышь, Лопырь?
   - Болтать-то теперь каждый умеет... Надолго ли у него хватит духу. Если нету ни кола ни двора.
   Все оглянулись кругом, чтоб увидать вместо прекрасного поселка и хат почернелые печи, землянки, заросшие бурьяном и полынью. Где-то далеко за лесной стеной подымались дымы пожаров.
   Мимо собрания, которое проходило под обуглившимся тополем, проезжало несколько подвод военного обоза.
   Кони были запаренные, утомленные. Один даже шатался. Пожилой и усатый военный с погонами старшины, который сидел на передней подводе, подал команду:
   - Стоп! Заменить обессиленных коней!
   Потом обернулся к людям под тополем:
   - Интересно, до Минского шоссе далеко?
   - Шесть километров, товарищ старшина! - умиленными глазами поглядывая на выпряженного коня, ответил Корницкий.
   - Интересно, интересно, товарищ Герой Советского Союза. На карте поселок, большая деревня, даже городок, а в натуре - пустыня. На сотни километров... Перепрягли коней?
   - Перепрягли, товарищ старшина! - отвечал солдат.
   - Поехали!
   Обоз тронулся, покинув двух обессиленных коней. Один лежал на запыленной траве. Корницкий подошел к нему, стал гладить по шее. Кругом обступили колхозники. Детишки откуда-то, протискавшись сквозь толпу, притащили пучки свежей зелени. Поднесли коню травы.
   Миколай, взяв за храп другого коня, поглядел в зубы.
   - Восемь годов, Антон Софронович.
   - Вот, товарищи, у нас уже есть для начала сразу две лошадиные силы.
   - Таких лошадиных сил возле шоссе - хоть гать гатить.
   - Правда? - встрепенулся Корницкий. - Пять трудодней за каждого такого коня! Дядька Миколай!
   - Я за него, - улыбаясь, отозвался Миколай.
   - Подберите себе людей и сейчас же осмотрите местность около шоссе. Как те цыгане, тащите все в наш колхозный табор... Ясно?
   - Ясно, Антон Софронович!
   - Дед Жоров!
   Высокий худой старик, со смешинкой в голубых глазах, повернулся к Корницкому:
   - Чего?
   - Возьмите этих двух рысаков под свою опеку.
   - Их, Софронович, сперва надо в Сочи на курорт отправить. Поваляются там с месяц на пляже, так, может, что и выйдет.
   - Гы-гы-гы, - захохотал довольный Лопырь. - Лучше в Ливадию... Во!
   Корницкий пристально поглядел на бывшего председателя:
   - Ливадию надо раньше построить, товарищ Лопырь. У тебя возле землянки лежит материал. Ты нам одолжишь его на конюшню.
   Лопырь сразу посуровел. Ответил хмуро:
   - Он мне нужен самому.
   - Через месяц мы тебе вернем.
   - У меня, Софронович, можно взять четыре бревна, - промолвил дед Жоров. - А навес для коней надо сделать.
   - Ее оборудует со своей строительной бригадой Лопырь. Завтра к вечеру кони должны стоять под крышей. Ясно, товарищ Лопырь?
   Глаза у Корницкого стали жесткие, беспощадные.
   - Ясно, - довольно громко ответил Лопырь. Но тотчас же отвернулся и промолвил потихоньку: - Увидишь ты меня в строительной бригаде, как свою правую руку.
   - Гы-гы-гы... га-га-га... - захохотали близко стоявшие колхозники.
   Некоторые, наоборот, накинулись на Лопыря с попреками:
   - Что ты дерзишь, Ефим!
   - Если человек плохо слышит, так разве можно глумиться?
   - В чем там дело? - обратив внимание на оживление возле Лопыря, спросил Корницкий. - Минуточку внимания. Теперь нам надо решить дело с кредитом. Я уже вам рассказывал, что видел в совхозе "Караваево" и соседних колхозах знаменитых коров-костромичек. Они дают по пять и по шесть тысяч килограммов молока. Я считаю, что нам нужно взять в долг тысяч триста в банке и закупить костромичек.
   - Много триста тысяч!
   - Мало!
   - Бери, коль дают!
   - А кто будет отдавать?
   - Голосуй, Евгений Данилович! - крикнул Миколай Голубович. - Я за хороших коров и за триста тысяч.
   - Кто за это предложение, прошу поднять руку! - крикнул Драпеза. Так. Большинство за триста тысяч. На этом собрание позвольте считать закрытым. За работу, товарищи!..
   Люди начали расходиться. Лопырь и дед Жоров двинулись домой.
   - Слышал, как заговорил ваш герой, когда вы выбрали его председателем? - оглядываясь кругом, промолвил Лопырь. - Как в штрафном батальоне! Он еще вам покажет, где раки зимуют... Во!
   - Поживем - увидим...
   - Уже видать, что нету у него души. Столько человек за войну перерезал...
   - А если эти человеки загоняли баб и детей в колхозные гумна и сжигали их заживо, так разве таких жалеть можно?
   - Известно, нет. Но и его сердце огрубело, оно уже не знает пощады...
   - От зависти у тебя это идет, Ефимка, - остановившись перед своей землянкой, вымолвил дед Жоров. - Что его выбрали, а тебя скинули.
   - Плевал я на него! Он тут долго не продержится без женского уходу. Он сам себе даже сапог не может натянуть!
   ТРОФЕЙНАЯ КОМАНДА
   Миколай Голубович сидел на небольшом пригорке в тени молодых зарослей. С важным видом приставив к глазам полевой бинокль, старик начал глядеть на шоссе. В окулярах высились кроны придорожных берез. По шоссе мчались автомашины с солдатами, "катюши", пушки. Где-то в вышине загремело синее небо. Миколай перевел взгляд выше березовой аллеи. Под солнцем заблестели алюминиевые фюзеляжи истребителей.
   - Ну и силища! - воскликнул Голубович. - Не диво, что гитлеровцы показали пятки!
   Около Миколая сидели три подростка. Старший из них, белокурый, с голубыми глазами, не вытерпел:
   - Дайте мне взглянуть, дядька Миколай.
   - На, Костик, гляди, только не проворонь. Если что такое - сразу подай сигнал.
   - Разве я маленький! - сплюнув через сжатые зубы, ответил Костик.
   Завистливо поглядывая на бинокль в руках Костика, один из хлопцев попросил:
   - Потом, Костик, дашь мне немножко посмотреть. Хорошо?
   - И мне, - спохватился третий хлопец.
   - Сначала помой руки, - строго ответил Костик. - Это бинокль нашего героя.
   Хлопец посмотрел на свои руки, вскочил, словно в поисках воды. Ступил в заросли, но тотчас же быстро выскочил назад и прошептал:
   - Он сюда идет!
   - Кто? - закуривая папиросу, спросил Миколай.
   - Герой!
   Из кустов и в самом деле выходил Корницкий. Шаг его был разгонистый, глаза нетерпеливые. Миколай быстро встал.
   - Ну как? - спросил Корницкий.
   - Кое-что есть, - отвечал, ухмыляясь, Миколай. - Идите сюда.
   Он направился через березничек. На небольшой прогалинке паслось пять тощих, кожа да кости, коней.
   - У этого короста, - подойдя с Корницким к буланому коню, сообщил Миколай. - Но он еще молодой...
   - Вылечим! - обходя кругом коня, ответил Корницкий. - Что еще?
   - Взгляните сюда, Антон Софронович. Я думаю, пригодится в нашем таборе.
   На земле лежали навалом несколько колес, шины, лист толстого железа, бухта проволоки. Корницкий наклонился, пощупал проволоку и промолвил с довольным видом:
   - Будут свои гвозди!
   В это время донесся пронзительный голос Костика:
   - Дядька Миколай! Едут!..
   - Сейчас! - пробираясь через кусты, крикнул Миколай. - Что там?
   - Взгляните! - передавая бинокль Миколаю, ответил Костик. - Я насчитал аж сорок две подводы.
   Миколай взял бинокль. Навел на шоссе.
   Наши автоматчики вели длинную колонну военнопленных немцев. Навстречу им шел обоз на запад. Кони были, как на подбор, сытые, подвижные. В хвосте обоза запасные незапряженные лошади. Миколай опустил бинокль и промолвил разочарованно:
   - Эти не притомятся до самого Берлина... Я, Антон Софронович, сидя тут, подумал, что дежурства можно смело поручить Костику.
   - Правильно. Бери, Костик, мой бинокль. Назначаю тебя начальником трофейной команды.
   ...Пышковичи ожили и зашевелились. Вместе с бухгалтером Андреем Степановичем Калитою Корницкий обошел все землянки, чтоб выявить тех, кто мог выполнять даже самую легкую работу. Создали бригады, и часть людей уже на другой день после собрания начала добывать торф. Лопырь попробовал было отговориться от руководства строительной бригадой. Он сказал, что пойдет в райком, будет писать даже в Минск. Он лучше пойдет на фронт.
   - Хочешь на фронт? - взглянув на Лопыря веселыми глазами, спросил Корницкий. - Я сегодня же договорюсь с военкоматом, чтоб тебя сняли с брони.
   Лопырь перепугался и вышел на работу.
   Корницкий торопился за день повсюду побывать, чтоб видеть, как идет дело. Кузнец Кубарик кое-как оборудовал кузницу, поставил вентиляционное самодельное поддувало. В кузницу тащили железо. Вокруг кузницы лежали колеса, бухта проволоки, щит противотанковой пушки.
   Зубарик и хлопец-подросток уже заканчивали сборку первых колес, когда сюда подошел Корницкий.
   - Первый транспорт готов, товарищ председатель!
   - Хорошо, - улыбнулся Корницкий. - А ход легкий?
   Он уперся рукой в телегу, подтолкнул. Телега подалась вперед. Подросток ухватился за оглобли и потянул. Зубарик тоже торопливо стал рядом с Корницким. Так они объехали вокруг кузницы и остановились на прежнем месте.
   Корницкий достал из кармана платок и вытер вспотевший лоб. Потом обратился к хлопцу:
   - Беги позови сюда бухгалтера Калиту. Быстро! Одна нога здесь, другая там!
   Хлопец кинулся прочь от кузницы.
   - Сколько могут стоить такие колеса? - спросил Корницкий у кузнеца.
   - Кто его знает. Может, тысячу, а может, и две.
   - А до войны?
   - Кажется, пятьсот рублей.
   - Хорошо. А бухта такой проволоки?
   - Такая проволока стоила два рубля за килограмм.
   - Сколько тут будет килограммов?
   - Да, видать, килограммов сто. Бухта еще не початая.
   - Значит, двести рублей, - промолвил Корницкий.
   Перед ним в армейской форме со множеством нашивок о ранениях стоял Андрей Степанович Калита. Калита опирался на березовую палку.
   - Видел, Андрей Степанович? - кивнув головой на телегу, спросил Корницкий. - Оформляй по всем правилам в колхозный актив этот транспорт. На пятьсот рублей.
   - Есть, Антон Софронович.
   - Коней оформил?
   - Заприходовал по всем правилам.
   - И проволоку заприходуй. Приходуй, Андрей Степанович, все, что попадает в колхозную кладовую. Будь рачителен, как некогда твой прославленный тезка Калита - князь московский. Помнишь, что сказал об учете Владимир Ильич? Учет - это социализм!
   Костик тем временем рыскал со своими друзьями в поисках трофеев. На груди хлопца красовался полевой бинокль.
   - Раз, два, три... левой, левой, левой... - слышалась команда. Полк, стой!..
   "Полк" послушно остановился и стих.
   Костик со строгим выражением на лице поднял бинокль к глазам и увидел кусты, редкие деревца, а между ними автоприцеп с бочками. Около автоприцепа валялись какие-то ящики, канистры. Костик передал бинокль Мирику:
   - Взгляни, Мирон, вон туда.
   - А потом мне, - попросил Славик. - Правда ж, Костик?
   - Поглядишь и ты, - позволил Костик.
   - Ай-я-яй! - вскрикнул Мирик. - "Тигра"!..
   - Прицеп, а не "тигра", - возразил Костик.
   - "Тигра"! - упрямо повторил Мирик. - Завяз в болоте!.. Вон, правей от бочек...
   Костик молча взял бинокль, посмотрел в него и сразу стал строгим. Прошептал:
   - Тсс... За мною!
   Он пригнулся и начал перебегать от куста к кусту. За ним, точно копируя его движения, побежали оба его приятеля. Затем Костик бросился наземь и пополз.
   - Вперед! - время от времени оглядываясь на хлопцев, строго командовал Костик.
   Хлопцы самоотверженно ползли за ним.
   - Подготовить гранаты!
   Они переползли через глубокие, наполненные водою колеи. За каких-нибудь двадцать шагов от прицепа Костик вскочил на ноги и с криком "ура" бросил "гранату".
   - Бба-бах!.. Вперед!
   Так они завладели, как говорится в военных сводках, автоприцепом, "тигром", чтоб тотчас же известить об этом Корницкого. Часа через два тут уже была целая толпа. В автоприцеп запрягли пару коней. Миколай с вожжами в руках подал команду:
   - Ну, помогай!
   Пожилые мужчины, женщины, подростки облепили прицеп, упираясь в него кто руками, кто плечом. Костик с друзьями также принял активное участие. Не протискавшись к прицепу, хлопцы ухватились за постромки и начали тянуть.
   - Но-о, поехали! - понукал Миколай коней вожжами.
   Нагруженный автоприцеп медленно тронулся и направился к деревне.
   - Пошло, пошло!
   - Нажимай!
   Корницкий и Калита, которые тоже помогали сдвинуть ценный воз, остановились и глядели, как он удалялся.
   Корницкий обратился к Калите:
   - Ты осмотрел танк? Как мотор?
   - Мотор должен работать.
   - Но как нам вызволить его из болота?
   - Вытащим, Антон Софронович. Есть тросы. Сделаем ворот, и он выползет, как миленький...
   - Ну так делай. А я завтра подскочу в Минск. Будем ковать железо, пока горячо.
   В ЦЕНТРАЛЬНОМ ПАРТИЗАНСКОМ ШТАБЕ
   До Минска Корницкий добрался на попутной военной машине. Остановившись в Лощице, где разместился Центральный партизанский штаб, он пошел по улице, заполненной подводами. Туда-сюда сновали вооруженные люди в самой разнообразной одежде, с красными ленточками на шапках. Рысили конники. Навстречу Корницкому маршировал партизанский взвод. Усатый, молодцеватый взводный, отступив в сторону, пропускал своих людей под команду "левой, левой, левой".
   Тут же на улице стоял распряженный воз, который дружно обступили партизаны. На разостланной шинели лежали хлеб, сало, стояли бутылки с горилкой. Бородатый партизан с орденом Красной Звезды, поднимая алюминиевый кубок, крикнул:
   - За темную ночь, хлопцы!
   - За темную ночь! - дружно поддержали этот тост остальные.
   - Где тут штаб генерала Каравая? - спросил у бородатого партизана Корницкий.
   Держа в одной руке кусок сала, в другой ломоть хлеба, бородатый ответил:
   - Вон в том доме, товарищ Герой Советского Союза. Может, выпьете с нами чарку?
   - Благодарю, хлопцы, - отказался Корницкий и двинулся дальше.
   В другом месте он заметил группу хлопцев и девчат. Их винтовки, автоматы и самозарядки были повешены на плетень. Красивый девичий голос запел: "Славное море - священный Байкал", чтоб дружный и мощный хор голосов вел песню дальше.
   Перед входом в ворота Корницкий улыбнулся и остановился. Два безусых юнца с автомагами на груди и залихватски сдвинутыми на затылок пилотками опоясывали козла ремнем с немецкой кобурой от пистолета. На шее козла висел гитлеровский железный крест.
   - Куда вы готовите этого вояку? - спросил Корницкий. - На диверсию?
   Один из хлопцев обернулся. Увидев Золотую Звезду, быстро подтянулся и взял под козырек. Отчеканил:
   - На всебелорусский парад партизан, товарищ Герой Советского Союза! и добавил более спокойно: - Он в нашем отряде с первых дней войны.
   Вот и кабинет Каравая. Усатый красавец был уже в генеральской форме и сидел за столом, слушая, что ему объяснял средних лет партизан с орденом Отечественной войны на груди:
   - ...Матрунчика в армию, Котяша в армию, Давыдюка в армию, а меня, Лохматку, в запас?
   - Не в запас, садовая твоя голова, а на самый огневой рубеж.
   - Какой же это огневой рубеж, товарищ генерал, председателем нашего колхоза? Мне еще до Берлина хочется дойти!
   - Мало ли что кому хочется! А кто будет восстанавливать народное хозяйство? Есть приказ немедленно демобилизовать из армии учителей, инженеров, экономистов, председателей колхозов. Меня, брат, самого увольняют в запас. Так что ступай и не дури мне голову. Сразу же после парада чеши в свой колхоз.
   - Так там же, сами знаете, остались одни головешки. Сто лет пройдет, покуда люди станут на ноги!..
   - А ты постарайся поставить их на ноги за пять лет.
   - Разрешите идти?
   - Иди. Возьми себе на разживу десять коней из своего отряда.
   - Благодарю, товарищ генерал.
   Корницкий слышал разговор про коней и сразу, поздоровавшись с Караваем, спросил:
   - Про каких вы тут коней говорили?
   - А тебе они нужны?
   - Да еще как!
   - Десять могу дать. Со сбруей, с телегами.
   - Только десять?
   - Ну, пятнадцать.
   - Двадцать. Не меньше! Я тебе, когда улетал в Москву, передал шестьдесят...
   - Хорошо. Ты будешь завтра на параде?
   - Нет, у меня нет времени...
   - Эх, Антон, Антон. Разве тебе надо то, куда ты полез! С такой головой, с такими заслугами! Тебе бы армией командовать, руководить комиссариатом...
   - А колхозом разве могут руководить и безголовые? А-а?
   - Ну, не безголовые. Но небольшого ума дело растить картошку и огурцы. Ты размениваешь себя на мелочи. Ты, который мечтал о мировой революции, о счастье всех людей на земле... А теперь что! Как это иной раз пел твой доктор Толоконцев:
   Ни сказок о нас не расскажут,
   Ни песен о нас не споют!
   Так, кажется?
   На лице у Корницкого, пока он слушал Каравая, все время блуждала сострадательная улыбка, в глазах горели задиристые огоньки. Он даже не мог сидеть на месте, встал и прошелся взад и вперед. Когда Каравай кончил говорить, Антон Софронович остановился перед ним и промолвил в восхищении:
   - Гляжу я на тебя, Василь, и глазам не верю. Ко мне в отряд ты когда-то прибежал в лаптях. А теперь, диво да и только, генерал!
   - А ты не бросил шутки шутить, Антон... - недовольно поморщился Каравай.
   - Почему ты думаешь, что я подшучиваю? Разве ж это не правда, что от твоих дел тряслись тут разные фоны-бароны, которые окончили, может, по две или по три военные академии? Проще сказать, ты их лупил как Сидорову козу. Но меня это, Василь, не удивляет...
   - Я не знаю, что вообще может удивить такого человека, как ты, буркнул Каравай.
   - Удивляет твой взгляд на сельское хозяйство... Если говорить про лук и огурцы, так их американские фермеры умеют выращивать не хуже нас. И урожаи хлеба они собирают не меньше нашего.
   - Ну, ты говоришь не то. Наше сельское хозяйство самое передовое в мире. Как же тогда у нас могут быть низкие урожаи?
   - А сам ты видал эти урожаи? Знаешь, какие они должны быть у нас?
   - Не кричи... Кому надо, тот об этом позаботится.
   - А ты, а я? Будем стоять в стороне и любоваться? Так вот я тебе и отвечаю на твой вопрос. В колхоз я поехал не только для того, чтоб выращивать лук и огурцы, а строить коммунизм.
   - Ну и что ж, строй. Только прошу тебя, Антон, не оспаривай некоторые верные взгляды... Ты раньше был более осторожный...
   - Вот оно что!.. А я, грешный человек, считал, что партия учила меня немножко думать и самому. Что ж сказать, что ответить на твой совет? Ты знаешь, как держатся с женами иные разумные мужики?