Росс Макдональд
Дело Фергюсона
1
Началось это дело очень тихо в женском отделении окружной тюрьмы. Я приехал познакомиться с новой своей клиенткой, молоденькой медсестрой Эллой Баркер, обвиненной в сбыте краденого. Она продала брильянтовое кольцо, похищенное в числе прочего во время недавней кражи со взломом. Скупщик подержанных вещей, которому она его продала, сообщил об этом в полицию.
Разговор наш начался не слишком многообещающе.
— А почему именно вы? — осведомилась она подозрительно. — Я думала, что попавшие в беду люди имеют право сами выбирать защитника. И особенно когда они ни в чем не виноваты, как я.
— Вопрос о виновности или невиновности, мисс Баркер, здесь вообще не встает. В суде имеется список всех городских адвокатов. И мы по очереди защищаем тех обвиняемых, кто не в состоянии сам оплатить услуги адвоката. Моя фамилия оказалась очередной в списке, только и всего.
— Как, вы сказали, вас зовут?
— Гуннарсон. Уильям Гуннарсон.
— Странная какая-то фамилия, — заметила она, морща нос.
Она не была сознательно груба со мной, но просто мне не доверяла: страх пробудил в ней тупое упрямство. Я пожалел, что разговаривать мы вынуждены в тюремном помещении.
— Старинная скандинавская фамилия. А Баркер ведь английская?
— Кажется. Или это имеет значение?
Она изо всех сил старалась держаться с непринужденной иронией, укрыться за каким-нибудь щитом от того, что было сейчас вокруг. Ее взгляд скользнул по стенам камеры, по стальной двери с глазком из бронестекла, по решеткам на окнах, по столу и стульям, наглухо привинченным к стальному полу. Ее темные глаза раскрывались все шире, словно в попытке осмыслить все это, постигнуть положение, в каком она очутилась. Провела она в тюрьме одну ночь.
— Вы ведь не хотите остаться здесь?
— Наоборот! Я только и мечтаю поселиться тут навсегда и обзавестись хозяйством!
— Я просто имел в виду, что быстрее всего выбраться отсюда можно, сказав правду. Объясните мне, как к вам попало брильянтовое кольцо, которое вы продали Гектору Бродмену?
— Чтобы вы раззвонили об этом всем и каждому?
— Я ваш адвокат, мисс Баркер. Почему вы решили, что я злоупотреблю вашим доверием?
— Что такое адвокаты, я знаю! — бросила она загадочно. — А заставить меня говорить у вас руки коротки. Вот так.
Она поглядела на меня с унылой гордостью. Худая брюнетка, по-своему привлекательная. В соответствующем обрамлении, элегантно одетая, она, возможно, выглядела бы красавицей — такой женщиной, которой хочется подарить кольцо.
— Кто дал вам кольцо, мисс Баркер? Я убежден, что вы его не украли. Вы не грабительница. Даже полиция не считает, что вы сами проникли в дом Симмонсов.
— Тогда почему меня арестовали?
— Вы это знаете не хуже меня. Последнее время произошло несколько крупных краж со взломом. Без сомнения, работа организованной банды.
— Вы считаете, что я в нее вхожу?
— Нет. Но ваш отказ дать объяснение волей-неволей подводит полицию к такому выводу. Они знают, что вы покрываете преступников, и, упорствуя, вы навлекаете на себя подозрения в соучастии. Вы очень себе вредите.
Она облизнула пересохшие губы кончиком языка. Я подумал было, что сейчас услышу правду, но темные глаза скосились вбок и вниз.
— Кольцо я нашла, — произнесла она глухо. — Подобрала на тротуаре, когда возвращалась домой из больницы. Как я и объяснила полицейским.
— Вы говорите неправду, мисс Баркер. Кольцо вам кто-то дал. Если вы доверитесь мне и позволите вести ваше дело, я убежден, что добьюсь для вас условного приговора. Но для этого вы должны рассказать все без утайки.
— Ну хорошо. — Она прижала ладонь к груди. — Мне его подарили... как обручальное.
— Кто вам его подарил?
— Один человек. Я с ним познакомилась в Сан-Франциско. Во время отпуска.
Лгунья она была никудышная: голос у нее вдруг понизился почти до шепота, словно ей не хотелось выслушивать собственную ложь.
— Вы не могли бы описать его?
— Очень красивый, высокий, смуглый. Как говорится, неотразимый. Примерно вашего роста. Ну, и возраста тоже вашего, — добавила она неуверенно.
— А его фамилия?
— Фамилии он мне не сказал. Я ведь видела его только один раз.
— Но он же подарил вам обручальное кольцо. С брильянтом, который стоит долларов четыреста — пятьсот.
— Возможно, он не знал, сколько оно стоит. И вообще это была любовь с первого взгляда. — Она попыталась изобразить восторг и гордость, стремясь претворить эту выдумку в реальность хотя бы для себя.
— Если вы намерены лгать, мисс Баркер, то уж лучше вернитесь к версии, что нашли его на тротуаре.
Она царапала юбку ногтями в проплешинках облупившегося лака.
— Не понимаю, почему вам надо меня мучить! Вы хуже, чем лейтенант Уиллс. Почему вы не оставите меня в покое?
— И оставлю, когда вы скажете правду.
— Ну, а если я скажу... скажу вам все про этого типа в Сан-Франциско? Его фамилию и остальное. Тогда что?
— Думаю, мне удастся вас вызволить. Он ведь здесь, в Буэнависте, верно? Вы в него влюблены?
— Не смешите меня. — Ей вовсе не было смешно. — Ну вы меня вызволите. А дальше что?
— Для вас — ничего. В худшем случае два года условно.
— Вы так думаете? А я твердо знаю, что двух лет не проживу.
— Но ведь это же совсем не страшно.
— Я не о том. Я об этом.
Она провела пальцем по горлу и со свистом втянула воздух между зубами и языком. Эта зловещая пантомима удивила меня и встревожила. А ее как будто напугала даже больше, чем она уже была напугана. Кровь отхлынула от ее лица. Оно стало землистым.
— Вам угрожали?
Она подергала себя за нижнюю губу и кивнула — чуть-чуть, словно в зарешеченное окно за нами подглядывали.
— Кто вам угрожал?
Она промолчала, не спуская с меня настороженных глаз.
— Если член банды, вы окажете услугу всем нам, назвав его. Поможете мне, полиции, себе. И исполните свой гражданский долг.
— Как же! Как же! И кончу на кладбище. Ушли бы вы, мистер Гуннарсон, и оставили меня в покое, а? Вы же ничего не понимаете. Я хочу помочь и вам и всем и выбраться отсюда хочу. Да только, кроме того, я хочу жить.
— Кто вам угрожал?
Она дважды мотнула головой — сердито и упрямо. Потом поднялась и отошла к окну. Ее больничные туфли ступали по стальным плитам совсем бесшумно. Она встала спиной ко мне, глядя на башенку с курантами, венчающую здание суда.
Я остался сидеть, раздраженно уставившись на ее затылок, на темные, гладко причесанные волосы. Угадать, какие секреты прятались в голове под ними, я не мог, но не сомневался, что ничего криминального в этих секретах нет. Все необходимые приметы у Эллы отсутствовали — ни тупой покорности судьбе, ни бешеных вспышек протеста, ни неуловимого звериного запаха хищницы, отрастившей когти.
Мои мысли прервал скрип ключа в замке. Старшая надзирательница, которая проводила меня сюда, приоткрыла тяжелую дверь.
— Лейтенант Уиллс просит вас, сэр, выйти к нему.
Девушка у окна вздрогнула, но тут же справилась с собой и продолжала смотреть сквозь решетку, словно стрелки часов на башенке ее гипнотизировали. Я вышел в коридор.
Лейтенант уголовной полиции Харви Уиллс навалился грудью на перила верхней площадки винтовой лестницы. Ему было за пятьдесят, и за ним тянулись, будто дорога вверх по склону, три десятка лет, отданных поддержанию закона и порядка. Седые волосы подстрижены ежиком, нос как таран. Его облик и манера держаться хорошо гармонировали с серо-стальной угловатостью тюрьмы.
— Мне это не нравится, — сказал я, едва надзирательница закрыла дверь. — Расспрашивать клиента здесь достаточно трудно и без вмешательства полицейского управления.
— Вмешиваться я не собираюсь. Просто выяснилось еще кое-что, и, по-моему, для вас не безынтересное. А что, вам с ней не легко? — добавил он с легким вопросом в голосе.
— Она перепугана.
— Так почему же она упирается и скрывает факты, которые нам нужны? Дело ведь не мелкое, Билл. Семнадцать краж со взломом, денег и ценностей похищено почти на сорок тысяч. В первый раз за пять месяцев мне что-то забрезжило, когда ваша клиенточка явилась в лавку Бродмена с брильянтовым кольцом миссис Симмонс.
— Продажи кольца она не отрицает. Но продажа еще не доказательство, что она соучастница краж.
— Доказательство, если добавить другие факты. Я кое-что вам скажу, поскольку не хочу видеть, как вы подставляете себя под удар. Выяснился важный факт, связывающий воедино больше половины этих краж. В девяти случаях — в девяти из семнадцати — в момент кражи кто-то из семьи потерпевших лежал в больнице. А остальные, если он жил не один, как раз навещали больного. Банда, совершенно очевидно, получала сигнал из больницы, что в доме никого нет.
— Но почему винить Эллу Баркер? В штате больницы не меньше двухсот человек.
— Двести сорок семь. Мы все эти месяцы их проверяли. Но только одна из них продала брильянтовое кольцо, похищенное у Симмонсов. И только у одной из них в ящике бюро были спрятаны платиновые часики, взятые у Дентонов.
— Какие еще часики?
— А вот эти! — И Уиллс жестом фокусника достал сверточек, развернул папиросную бумагу и показал мне дамские часики толщиной в спичку. — Мы нашли их нынче утром в комнате Эллы Баркер. Миссис Дентон их опознала.
Я ощутил пустоту у себя за спиной, точно камера с Эллой лифтом ухнула вниз, и тут понял, как много поставил на эту девушку. Возможно, я ошибся, поверив в ее невиновность. Возможно, ее безучастность была просто угрюмой настороженностью, ее страх — естественным страхом перед тем, что ее ожидало.
— Я хочу всего лишь спросить ее, как они к ней попали, — сказал Уиллс. — Против этого вы возражать не станете?
— Спрошу у нее я.
Но прежде чем мы успели вызвать надзирательницу, снизу кто-то крикнул:
— Лейтенант! Вы там? Уиллс нагнулся через перила:
— Что там еще, Гранада?
— Происшествие на Пелли-стрит.
— Какое происшествие?
На дне лестничного колодца среди изогнутых теней возникло смуглое мрачное лицо сержанта Гранады.
— Кто-то попытался пристукнуть Гектора Бродмена.
Разговор наш начался не слишком многообещающе.
— А почему именно вы? — осведомилась она подозрительно. — Я думала, что попавшие в беду люди имеют право сами выбирать защитника. И особенно когда они ни в чем не виноваты, как я.
— Вопрос о виновности или невиновности, мисс Баркер, здесь вообще не встает. В суде имеется список всех городских адвокатов. И мы по очереди защищаем тех обвиняемых, кто не в состоянии сам оплатить услуги адвоката. Моя фамилия оказалась очередной в списке, только и всего.
— Как, вы сказали, вас зовут?
— Гуннарсон. Уильям Гуннарсон.
— Странная какая-то фамилия, — заметила она, морща нос.
Она не была сознательно груба со мной, но просто мне не доверяла: страх пробудил в ней тупое упрямство. Я пожалел, что разговаривать мы вынуждены в тюремном помещении.
— Старинная скандинавская фамилия. А Баркер ведь английская?
— Кажется. Или это имеет значение?
Она изо всех сил старалась держаться с непринужденной иронией, укрыться за каким-нибудь щитом от того, что было сейчас вокруг. Ее взгляд скользнул по стенам камеры, по стальной двери с глазком из бронестекла, по решеткам на окнах, по столу и стульям, наглухо привинченным к стальному полу. Ее темные глаза раскрывались все шире, словно в попытке осмыслить все это, постигнуть положение, в каком она очутилась. Провела она в тюрьме одну ночь.
— Вы ведь не хотите остаться здесь?
— Наоборот! Я только и мечтаю поселиться тут навсегда и обзавестись хозяйством!
— Я просто имел в виду, что быстрее всего выбраться отсюда можно, сказав правду. Объясните мне, как к вам попало брильянтовое кольцо, которое вы продали Гектору Бродмену?
— Чтобы вы раззвонили об этом всем и каждому?
— Я ваш адвокат, мисс Баркер. Почему вы решили, что я злоупотреблю вашим доверием?
— Что такое адвокаты, я знаю! — бросила она загадочно. — А заставить меня говорить у вас руки коротки. Вот так.
Она поглядела на меня с унылой гордостью. Худая брюнетка, по-своему привлекательная. В соответствующем обрамлении, элегантно одетая, она, возможно, выглядела бы красавицей — такой женщиной, которой хочется подарить кольцо.
— Кто дал вам кольцо, мисс Баркер? Я убежден, что вы его не украли. Вы не грабительница. Даже полиция не считает, что вы сами проникли в дом Симмонсов.
— Тогда почему меня арестовали?
— Вы это знаете не хуже меня. Последнее время произошло несколько крупных краж со взломом. Без сомнения, работа организованной банды.
— Вы считаете, что я в нее вхожу?
— Нет. Но ваш отказ дать объяснение волей-неволей подводит полицию к такому выводу. Они знают, что вы покрываете преступников, и, упорствуя, вы навлекаете на себя подозрения в соучастии. Вы очень себе вредите.
Она облизнула пересохшие губы кончиком языка. Я подумал было, что сейчас услышу правду, но темные глаза скосились вбок и вниз.
— Кольцо я нашла, — произнесла она глухо. — Подобрала на тротуаре, когда возвращалась домой из больницы. Как я и объяснила полицейским.
— Вы говорите неправду, мисс Баркер. Кольцо вам кто-то дал. Если вы доверитесь мне и позволите вести ваше дело, я убежден, что добьюсь для вас условного приговора. Но для этого вы должны рассказать все без утайки.
— Ну хорошо. — Она прижала ладонь к груди. — Мне его подарили... как обручальное.
— Кто вам его подарил?
— Один человек. Я с ним познакомилась в Сан-Франциско. Во время отпуска.
Лгунья она была никудышная: голос у нее вдруг понизился почти до шепота, словно ей не хотелось выслушивать собственную ложь.
— Вы не могли бы описать его?
— Очень красивый, высокий, смуглый. Как говорится, неотразимый. Примерно вашего роста. Ну, и возраста тоже вашего, — добавила она неуверенно.
— А его фамилия?
— Фамилии он мне не сказал. Я ведь видела его только один раз.
— Но он же подарил вам обручальное кольцо. С брильянтом, который стоит долларов четыреста — пятьсот.
— Возможно, он не знал, сколько оно стоит. И вообще это была любовь с первого взгляда. — Она попыталась изобразить восторг и гордость, стремясь претворить эту выдумку в реальность хотя бы для себя.
— Если вы намерены лгать, мисс Баркер, то уж лучше вернитесь к версии, что нашли его на тротуаре.
Она царапала юбку ногтями в проплешинках облупившегося лака.
— Не понимаю, почему вам надо меня мучить! Вы хуже, чем лейтенант Уиллс. Почему вы не оставите меня в покое?
— И оставлю, когда вы скажете правду.
— Ну, а если я скажу... скажу вам все про этого типа в Сан-Франциско? Его фамилию и остальное. Тогда что?
— Думаю, мне удастся вас вызволить. Он ведь здесь, в Буэнависте, верно? Вы в него влюблены?
— Не смешите меня. — Ей вовсе не было смешно. — Ну вы меня вызволите. А дальше что?
— Для вас — ничего. В худшем случае два года условно.
— Вы так думаете? А я твердо знаю, что двух лет не проживу.
— Но ведь это же совсем не страшно.
— Я не о том. Я об этом.
Она провела пальцем по горлу и со свистом втянула воздух между зубами и языком. Эта зловещая пантомима удивила меня и встревожила. А ее как будто напугала даже больше, чем она уже была напугана. Кровь отхлынула от ее лица. Оно стало землистым.
— Вам угрожали?
Она подергала себя за нижнюю губу и кивнула — чуть-чуть, словно в зарешеченное окно за нами подглядывали.
— Кто вам угрожал?
Она промолчала, не спуская с меня настороженных глаз.
— Если член банды, вы окажете услугу всем нам, назвав его. Поможете мне, полиции, себе. И исполните свой гражданский долг.
— Как же! Как же! И кончу на кладбище. Ушли бы вы, мистер Гуннарсон, и оставили меня в покое, а? Вы же ничего не понимаете. Я хочу помочь и вам и всем и выбраться отсюда хочу. Да только, кроме того, я хочу жить.
— Кто вам угрожал?
Она дважды мотнула головой — сердито и упрямо. Потом поднялась и отошла к окну. Ее больничные туфли ступали по стальным плитам совсем бесшумно. Она встала спиной ко мне, глядя на башенку с курантами, венчающую здание суда.
Я остался сидеть, раздраженно уставившись на ее затылок, на темные, гладко причесанные волосы. Угадать, какие секреты прятались в голове под ними, я не мог, но не сомневался, что ничего криминального в этих секретах нет. Все необходимые приметы у Эллы отсутствовали — ни тупой покорности судьбе, ни бешеных вспышек протеста, ни неуловимого звериного запаха хищницы, отрастившей когти.
Мои мысли прервал скрип ключа в замке. Старшая надзирательница, которая проводила меня сюда, приоткрыла тяжелую дверь.
— Лейтенант Уиллс просит вас, сэр, выйти к нему.
Девушка у окна вздрогнула, но тут же справилась с собой и продолжала смотреть сквозь решетку, словно стрелки часов на башенке ее гипнотизировали. Я вышел в коридор.
Лейтенант уголовной полиции Харви Уиллс навалился грудью на перила верхней площадки винтовой лестницы. Ему было за пятьдесят, и за ним тянулись, будто дорога вверх по склону, три десятка лет, отданных поддержанию закона и порядка. Седые волосы подстрижены ежиком, нос как таран. Его облик и манера держаться хорошо гармонировали с серо-стальной угловатостью тюрьмы.
— Мне это не нравится, — сказал я, едва надзирательница закрыла дверь. — Расспрашивать клиента здесь достаточно трудно и без вмешательства полицейского управления.
— Вмешиваться я не собираюсь. Просто выяснилось еще кое-что, и, по-моему, для вас не безынтересное. А что, вам с ней не легко? — добавил он с легким вопросом в голосе.
— Она перепугана.
— Так почему же она упирается и скрывает факты, которые нам нужны? Дело ведь не мелкое, Билл. Семнадцать краж со взломом, денег и ценностей похищено почти на сорок тысяч. В первый раз за пять месяцев мне что-то забрезжило, когда ваша клиенточка явилась в лавку Бродмена с брильянтовым кольцом миссис Симмонс.
— Продажи кольца она не отрицает. Но продажа еще не доказательство, что она соучастница краж.
— Доказательство, если добавить другие факты. Я кое-что вам скажу, поскольку не хочу видеть, как вы подставляете себя под удар. Выяснился важный факт, связывающий воедино больше половины этих краж. В девяти случаях — в девяти из семнадцати — в момент кражи кто-то из семьи потерпевших лежал в больнице. А остальные, если он жил не один, как раз навещали больного. Банда, совершенно очевидно, получала сигнал из больницы, что в доме никого нет.
— Но почему винить Эллу Баркер? В штате больницы не меньше двухсот человек.
— Двести сорок семь. Мы все эти месяцы их проверяли. Но только одна из них продала брильянтовое кольцо, похищенное у Симмонсов. И только у одной из них в ящике бюро были спрятаны платиновые часики, взятые у Дентонов.
— Какие еще часики?
— А вот эти! — И Уиллс жестом фокусника достал сверточек, развернул папиросную бумагу и показал мне дамские часики толщиной в спичку. — Мы нашли их нынче утром в комнате Эллы Баркер. Миссис Дентон их опознала.
Я ощутил пустоту у себя за спиной, точно камера с Эллой лифтом ухнула вниз, и тут понял, как много поставил на эту девушку. Возможно, я ошибся, поверив в ее невиновность. Возможно, ее безучастность была просто угрюмой настороженностью, ее страх — естественным страхом перед тем, что ее ожидало.
— Я хочу всего лишь спросить ее, как они к ней попали, — сказал Уиллс. — Против этого вы возражать не станете?
— Спрошу у нее я.
Но прежде чем мы успели вызвать надзирательницу, снизу кто-то крикнул:
— Лейтенант! Вы там? Уиллс нагнулся через перила:
— Что там еще, Гранада?
— Происшествие на Пелли-стрит.
— Какое происшествие?
На дне лестничного колодца среди изогнутых теней возникло смуглое мрачное лицо сержанта Гранады.
— Кто-то попытался пристукнуть Гектора Бродмена.
2
Уиллс разрешил мне поехать с ними, и я устроился на заднем сиденье его черного «форда-меркюри». Гранада сел за руль и включил сирену. У нас за спиной контрапунктом подвывала еще одна сирена. Мы не успели вылезти из нашего «мер-кюри», как сзади затормозила машина «Скорой помощи». Лавка Бродмена — в центре трущобного района — была втиснута между мексиканской закусочной, специализирующейся на тамале[1], и захиревшей гостиницей. На витринном стекле было крупно выведено от руки: «Покупаем и продаем все, включая кухонные раковины. Скупка старого золота по самым высоким ценам». Внутри она смахивала на гнездо гигантской сороки, буквально утопая в пестрых обломках человеческих жизней. В глубине пыльного сумрака точно призрачное облачко маячил белый колпак. Унылый голос произнес из-под него:
— Он вот тут.
Уиллс и Гранада двинулись на голос. Они шли, как ходят полицейские — тяжелой походкой, в которой таится смутная угроза. Следом рысили санитары из машины «Скорой помощи», один высокий, другой низенький, легкие на ногу, как привидения, а я заключал процессию.
На кушетке сидел лысый мужчина в поблескивающей накладной шевелюре из крови. Его поддерживал худой загорелый человек в белом колпаке и переднике, точно повар за барьером кафетерия. Человек с окровавленной головой тяжело дышал: с хрипом втягивал воздух и со стоном отдувался. Его глаза под мохнатыми бровями, спутанными как ветки в вороньем гнезде, повернулись к нам, точно два яйца в красных прожилках. Он отодвинулся от человека, который его поддерживал, умудрился встать на ноги и сделать несколько неуверенных шажков, будто толстый огромный малыш, который учится ходить, упал на колени и, тихо постанывая, пополз от нас в чащобу мебели.
— Что с ним такое? — сказал Уиллс.
— А вы не видите? — Человек в белом колпаке был серым — то ли от виноватой жалости, то ли от глубоко скрытой внутренней паники. — Кто-то стукнул его по голове, и крепко стукнул.
— А кто стукнул, Мануэль? — спросил Гранада.
Мануэль пожал плечами. Осторожно пожал. Шея его была напряжена, голова неподвижна — большой накрахмаленный колпак казался бруском льда, который он старательно удерживал в равновесии.
— Откуда мне знать? Стены толстые. Я раскладывал тамале по тарелкам. А потом услышал, как он вопит.
Его глаза опустились. Передник был в пятнах крови.
— Мы займемся беднягой, — сказал мальчик в белом халате. Высокий.
Я взглянул на него повнимательнее и увидел, что он вовсе не мальчик. Ему было по меньшей мере сорок. Под глазами у него набрякли голубоватые мешки. Тем не менее в нем чудилась гибкая легкость мужчины, который переступил порог пожилого возраста, но никак не расстанется с иллюзорно юношеской внешностью. Его напарник был много моложе, ясноглазый и пухленький, ну просто чуть-чуть подержанный херувимчик.
— Действуйте, Уайти, — сухо сказал Уиллс. — И не тяните.
Бродмен старался залезть под голливудскую кровать. Но она была слишком низкой, и он тщился поддеть ее разбитой головой, точно кабан, выкапывающий корешки.
Санитары ухватили его крепко, но бережно. Поддерживая с обоих боков, поставили на ноги. Он брыкался, как взбесившийся мустанг.
— Ну, ну, — уговаривал высокий пожилой юнец, — тебя, старичок, двинули крепко, но все пройдет. Вот отвезем мы тебя к доктору, и будешь ты здоровехонький.
Бродмен продолжал отбрыкиваться. Они приподняли его над полом, успокоительно бормоча с почти мазохистским терпением, свойственным санитарам.
— Он чего-то боится? — спросил Гранада.
Бродмен ответил ему страшным пронзительным голосом:
— Я не хочу никуда ехать. Вы не имеете права насильно класть меня в больницу.
И вновь принялся вырываться. Санитары устали. У низенького на подбородке кровоточила царапина. В белесых глазах Уайти стояли слезы, мышиного цвета волосы потемнели от пота.
— Сержант, вы нам не поможете?
— Вы ведь сказали, что сладите с ним, а мне конфликты с профсоюзом ни к чему! — с ехидной улыбочкой ответил Гранада.
— Хватит, Пайк! — рявкнул Уиллс. — Бродмену от этого пользы никакой.
Гранада был могучий мужчина с бычьими плечами, и Бродмен волей-неволей перестал брыкаться. Они вынесли его за руки и за ноги, головой вниз, хотя он все еще судорожно пытался вырваться.
Собравшиеся у машины зеваки при виде крови загудели, как мухи. Санитары уложили его на носилки и затянули ремни.
Гранада ухватил передние ручки, Уайти с напарником — задние, и они втолкнули Бродмена внутрь машины. Он снова закричал:
— Не поеду! А лавка как же? Они меня грабят, чуть отвернись. Разбойники и убийцы!
— Успокойся, а? — услышал я голос Гранады, неожиданно мягкий. — Никто тебе ничего плохого не сделает.
Бродмен умолк, а Гранада продолжал в убаюкивающем ритме:
— Не волнуйся, Гектор, за лавкой мы присмотрим, ведь за то нам и платят.
Гранада выбрался наружу и сказал Уайти:
— Вроде бы я его утихомирил. Везите побыстрее. Травма, пожалуй, опасней, чем кажется.
Уайти залез в машину, и она с ревом унеслась, заставив зрителей броситься врассыпную. Смуглая женщина в шали произнесла замогильным шепотом:
— Кто бы его ни пришиб, Бродмен давно напрашивался, чтобы с ним разделались.
Зеваки начали расходиться, возможно, не желая показывать, насколько они с этим согласны. Гранада повысил голос:
— Те, кто живет по соседству, зайдите, пожалуйста, в лавку. Все зайдите. Мистер Бродмен подвергся физическому воздействию и, возможно, был ограблен. Любые сведения будут приняты с благодарностью.
С заметной неохотой они по двое, по трое начали входить в лавку. Набилось их там человек двадцать: портье из гостиницы за стеной, повар из закусочной и еще несколько испано-американцев, женщины с испуганными глазами в жалких платьишках, пенсионер, опирающийся на палку, и смуглая Кассандра в шали.
Они неловко оглядывались, на что бы присесть среди бродменовской коллекции старой мебели. Гранада задавал им вопросы, а Уиллс бродил по лавке. Я сел на потертый кожаный пуфик в углу и слушал, надеясь почерпнуть из ответов что-нибудь полезное для моей клиентки.
Напрасная надежда. Обитатели Пелли-стрит в присутствии представителей закона, казалось, утрачивали дар речи. Когда Гранада спросил женщину в шали, что, собственно, означали ее слова, она сослалась на полученные из пятых рук сведения, будто бы он давал деньги в рост из двадцати процентов еженедельно. Врагов у него хватало, но она никого из них не знает.
Старик с палкой, судя по его поведению, знал еще что-то — подобных глухих маразматиков в природе не существует, — но сохранил свой секрет при себе. Я запомнил, что зовут его Джерри Уинклер и живет он, по его словам, в гостинице рядом.
Оставив Мануэля напоследок, Гранада нажимал на него как мог. Однако кровавые пятна на его фартуке объяснялись крайне просто — Бродмена он нашел на полу почти без сознания и помог ему добраться до кушетки. А потом позвонил в полицию. И больше ничего не делал, ничего не видел, ничего не слышал.
— Бродмен ничего тебе не говорил?
— Сказал, что его хотели ограбить.
— Кто хотел?
— Он не сказал. А сказал, что сам с ними посчитается. Он даже не хотел, чтобы я вызвал... вас вызвал.
— Почему?
— Не сказал.
Гранада сердито махнул, чтобы Мануэль ушел, но тут же позвал его назад.
— Еще что-нибудь, мистер Гранада?
Гранада сказал, блеснув зубами в улыбке, которую его угрюмое лицо не подхватило:
— Просто хочу передать привет твоему брату. Напомнить о себе.
— А он не забывает. Моя невестка, Секундина, все время ему про вас напоминает.
Улыбка Гранады, вроде бы ни в чем не изменившись, превратилась в злобную гримасу.
— Приятно слышать. А где Гэс сейчас?
— Поехал ловить рыбу. Я его отпустил на день.
— Так он теперь у тебя работает?
— Вы же сами знаете, мистер Гранада.
— А прежде работал у Бродмена, так?
— И это вы знаете. Гэс ушел от него. А мне был нужен помощник.
— Я немного не то слышал. Будто Бродмен его выгнал.
— Люди чего не наврут, мистер Гранада. — Слово «мистер» Мануэль иронически подчеркнул.
— Лишь бы ты с них примера не брал. И скажи Гэсу, когда он вернется с рыбой, что он мне требуется.
Мануэль вышел, балансируя тяжелым колпаком на голове.
— Пелли-стрит! — произнес Гранада, ни к кому не обращаясь, встал, повернулся ко мне и сказал энергично: — Может быть, сведение счетов, мистер Гуннарсон. Двадцать процентов в неделю — вполне побудительная причина для тех, кому нечем уплатить. Я уже слышал, что Бродмен ничем не брезгует. Может, он давно подпольный миллионер. Вроде тех бродяг, у которых в лохмотья зашиты чековые книжки.
— Если бы мне кто-нибудь зашил за лацкан пухленькую чековую книжку!
— А я думал, все адвокаты купаются в деньгах.
Следом за Уиллсом мы направились в глубину лавки. Там часть помещения была превращена в прямоугольную клетку со стенами и потолком из стальной сетки. Дверь из той же сетки в стальной раме стояла распахнутая, навесной замок был отперт, и мы вошли в этот странноватый кабинет Бродмена.
В дальнем углу клетки чернел куб старомодного железного сейфа. Упиравшаяся изголовьем в сейф незастеленная койка была полускрыта массивным старым письменным столом. На нем среди бумажных сугробов виднелся телефонный аппарат со снятой трубкой. Я протянул руку, чтобы положить ее на рычаг, и чуть не провалился сквозь пол. Гранада вцепился мне в плечо железными пальцами.
— Осторожнее, мистер Гуннарсон!
Я попятился от открытого люка и поглядел на деревянные ступеньки, исчезавшие в желтоватом сумраке. Гранада положил трубку на рычаг, и телефон тут же зазвонил. Уиллс взлетел по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, и выхватил трубку у Гранады.
— Дай мне, Пайк.
Слушая, Уиллс бледнел, и на его лице четко вырисовывались грязные потеки пота.
— Нехорошо. Срочно пошлите туда бригаду. Понятно? — Он повесил трубку и сказал Гранаде: — Бродмен умер.
— От ударов по голове?
— Будем считать, что так, если вскрытие не обнаружит чего-то другого. Пока точно мы знаем только, что его убили. Пошарь в подвале, Пайк. Там полно старых ковров и матрасов, и вроде бы кто-то их ворочал. Я ничего интересного не нашел, но, может, тебе повезет больше.
— А что мне надо искать?
— Тупое орудие со следами крови. — Гранада полез в подвал, а Уиллс повернулся ко мне: — Мистер Гуннарсон, я рад, что вы задержались тут. Мне надо с вами поговорить. То, что произошло, меняет ситуацию вашей клиентки.
— К лучшему или к худшему?
— Ну, это зависит главным образом от нее самой, ведь так? И от вас. Последние сутки она провела в тюрьме, и, следовательно, в отличие от прочих членов банды, руки у нее этим убийством замараны быть не могут. Так что у нее нет никаких разумных причин не пойти с нами в открытую и тем, возможно, избавить себя от больших неприятностей.
— Но что она может знать об этом убийстве?
— Я ведь не утверждаю, что ей о нем известно что-нибудь конкретное. Но опознать других членов банды она способна. Если она даст честные показания... — Уиллс сделал жест, совсем не гармонировавший с его личностью: разжал кулак, словно выпуская на волю птичку. — Поймите меня правильно, я не предлагаю сделки. Но что бы с нами было, если бы люди не шли нам навстречу?
То же, что и сейчас, подумал я, ведь навстречу они не идут. Тем не менее попытка Уиллса перейти на мой язык произвела на меня впечатление.
— По-вашему, это убийство — работа той же банды?
Он кивнул.
— Мы некоторое время подозревали, что Бродмен — их скупщик. Во всяком случае, что он один из их каналов сбыта. На прошлой неделе мы получили конкретную улику: на аукционе в Лос-Анджелесе были выставлены старинные часы из золоченой бронзы. Кто-то из тамошних специалистов по кражам заметил их, потому что вещь уникальная, и заглянул в наш список. Часы значились среди похищенного у Хемшайров в Футхилском округе, а на аукцион их вместе с другими вещами прислал Бродмен. Ну, конечно, у него было наготове объяснение: часы он купил у оказавшейся в стесненных обстоятельствах почтенной старушки, которую никогда прежде не видел. Откуда ему было знать, что они краденые? Да, конечно, наш список ему прислали, как всем закладчикам, но у него плоховато со зрением. Если он все время будет перечитывать полицейские списки, так когда же ему заниматься делом?
Уиллс прислонился к письменному столу и задумчиво посмотрел сквозь сетку. Сваленные в беспорядке вещи неопровержимо свидетельствовали, что ничего этого туда с собой не возьмешь.
— Бродмену было бы лучше попасть за решетку, — сказал он, — но часы на арест не потянули. Доказать, что он знал их происхождение, мы не могли. Однако он понял, что мы его вычислили, и хотел очиститься. Когда вчера Элла Баркер продала ему этот брильянт, он бросился к телефону, едва она вышла из лавки.
— Вы думаете, он знал, что кольцо краденое?
— Уверен. Кроме того, он знал ее.
— А вы можете доказать это, лейтенант?
— Безусловно. И говорю это, чтобы дать вам возможность выйти из-под удара. Примерно полгода назад Бродмен лежал в больнице, и Элла была одной из его палатных сестер. Они словно бы подружились. Спросите у нее сами, когда заговорите с ней о платиновых часиках. И добейтесь ответа — вы ей услугу окажете. Ей-богу, мне совсем не хочется смотреть, как вашу клиенточку переедет паровой каток.
— Так вы, по-вашему, паровой каток?
— Не я, а закон.
Тут появились другие служители закона с фотокамерами и наборами для снятия отпечатков пальцев. Я вышел на улицу. В глаза ударил режущий солнечный свет, двумя лезвиями отражавшийся от хромировки двух полицейских машин у тротуара.
На этой убогой улице они привлекали внимание, но в обратном смысле. Прохожие отворачивали от них головы, точно пытаясь избежать их черных чар. Я догадался, что слух о смерти Бродмена распространился по городу, как зловещее пророчество о бедах, поджидающих Пелли-стрит.
Перед подъездом гостиницы, опираясь на палку, стоял Джерри Уинклер — шаткий треножник, поддерживающий тяжелую седую голову. Тщательно уравновесившись, он взмахнул палкой. Я подошел к нему.
— Говорят, сынок, Бродмен умер?
— Да, умер.
Старик захихикал — в просвете между усами и бородой завибрировал красный язык.
— Так, значит, дело убийством обернулось?
— По-видимому.
— А вы адвокат, верно? — Узловатая рука в синей сетке вздутых вен прикоснулась к моему локтю. — Я Джерри Уинклер, меня все знают. Мне на суде быть свидетелем не доводилось. А вот мой приятель был. Так он говорил, что свидетелям платят.
— Несколько долларов. Суд просто оплачивает вам потраченное время.
— Времени-то, чтобы тратить, у меня хоть отбавляй. — Он потер волосатый подбородок и заглянул мне в лицо, как старый голодный пес в надежде на косточку. — А вот долларов маловато.
— У вас есть какие-то сведения, касающиеся смерти Бродмена?
— Может, и есть, только бы оно того стоило. Подниметесь ко мне в номер, поболтаем немножко?
— Кое-какое время потратить я могу, мистер Уинклер. Моя фамилия — Гуннарсон.
— Он вот тут.
Уиллс и Гранада двинулись на голос. Они шли, как ходят полицейские — тяжелой походкой, в которой таится смутная угроза. Следом рысили санитары из машины «Скорой помощи», один высокий, другой низенький, легкие на ногу, как привидения, а я заключал процессию.
На кушетке сидел лысый мужчина в поблескивающей накладной шевелюре из крови. Его поддерживал худой загорелый человек в белом колпаке и переднике, точно повар за барьером кафетерия. Человек с окровавленной головой тяжело дышал: с хрипом втягивал воздух и со стоном отдувался. Его глаза под мохнатыми бровями, спутанными как ветки в вороньем гнезде, повернулись к нам, точно два яйца в красных прожилках. Он отодвинулся от человека, который его поддерживал, умудрился встать на ноги и сделать несколько неуверенных шажков, будто толстый огромный малыш, который учится ходить, упал на колени и, тихо постанывая, пополз от нас в чащобу мебели.
— Что с ним такое? — сказал Уиллс.
— А вы не видите? — Человек в белом колпаке был серым — то ли от виноватой жалости, то ли от глубоко скрытой внутренней паники. — Кто-то стукнул его по голове, и крепко стукнул.
— А кто стукнул, Мануэль? — спросил Гранада.
Мануэль пожал плечами. Осторожно пожал. Шея его была напряжена, голова неподвижна — большой накрахмаленный колпак казался бруском льда, который он старательно удерживал в равновесии.
— Откуда мне знать? Стены толстые. Я раскладывал тамале по тарелкам. А потом услышал, как он вопит.
Его глаза опустились. Передник был в пятнах крови.
— Мы займемся беднягой, — сказал мальчик в белом халате. Высокий.
Я взглянул на него повнимательнее и увидел, что он вовсе не мальчик. Ему было по меньшей мере сорок. Под глазами у него набрякли голубоватые мешки. Тем не менее в нем чудилась гибкая легкость мужчины, который переступил порог пожилого возраста, но никак не расстанется с иллюзорно юношеской внешностью. Его напарник был много моложе, ясноглазый и пухленький, ну просто чуть-чуть подержанный херувимчик.
— Действуйте, Уайти, — сухо сказал Уиллс. — И не тяните.
Бродмен старался залезть под голливудскую кровать. Но она была слишком низкой, и он тщился поддеть ее разбитой головой, точно кабан, выкапывающий корешки.
Санитары ухватили его крепко, но бережно. Поддерживая с обоих боков, поставили на ноги. Он брыкался, как взбесившийся мустанг.
— Ну, ну, — уговаривал высокий пожилой юнец, — тебя, старичок, двинули крепко, но все пройдет. Вот отвезем мы тебя к доктору, и будешь ты здоровехонький.
Бродмен продолжал отбрыкиваться. Они приподняли его над полом, успокоительно бормоча с почти мазохистским терпением, свойственным санитарам.
— Он чего-то боится? — спросил Гранада.
Бродмен ответил ему страшным пронзительным голосом:
— Я не хочу никуда ехать. Вы не имеете права насильно класть меня в больницу.
И вновь принялся вырываться. Санитары устали. У низенького на подбородке кровоточила царапина. В белесых глазах Уайти стояли слезы, мышиного цвета волосы потемнели от пота.
— Сержант, вы нам не поможете?
— Вы ведь сказали, что сладите с ним, а мне конфликты с профсоюзом ни к чему! — с ехидной улыбочкой ответил Гранада.
— Хватит, Пайк! — рявкнул Уиллс. — Бродмену от этого пользы никакой.
Гранада был могучий мужчина с бычьими плечами, и Бродмен волей-неволей перестал брыкаться. Они вынесли его за руки и за ноги, головой вниз, хотя он все еще судорожно пытался вырваться.
Собравшиеся у машины зеваки при виде крови загудели, как мухи. Санитары уложили его на носилки и затянули ремни.
Гранада ухватил передние ручки, Уайти с напарником — задние, и они втолкнули Бродмена внутрь машины. Он снова закричал:
— Не поеду! А лавка как же? Они меня грабят, чуть отвернись. Разбойники и убийцы!
— Успокойся, а? — услышал я голос Гранады, неожиданно мягкий. — Никто тебе ничего плохого не сделает.
Бродмен умолк, а Гранада продолжал в убаюкивающем ритме:
— Не волнуйся, Гектор, за лавкой мы присмотрим, ведь за то нам и платят.
Гранада выбрался наружу и сказал Уайти:
— Вроде бы я его утихомирил. Везите побыстрее. Травма, пожалуй, опасней, чем кажется.
Уайти залез в машину, и она с ревом унеслась, заставив зрителей броситься врассыпную. Смуглая женщина в шали произнесла замогильным шепотом:
— Кто бы его ни пришиб, Бродмен давно напрашивался, чтобы с ним разделались.
Зеваки начали расходиться, возможно, не желая показывать, насколько они с этим согласны. Гранада повысил голос:
— Те, кто живет по соседству, зайдите, пожалуйста, в лавку. Все зайдите. Мистер Бродмен подвергся физическому воздействию и, возможно, был ограблен. Любые сведения будут приняты с благодарностью.
С заметной неохотой они по двое, по трое начали входить в лавку. Набилось их там человек двадцать: портье из гостиницы за стеной, повар из закусочной и еще несколько испано-американцев, женщины с испуганными глазами в жалких платьишках, пенсионер, опирающийся на палку, и смуглая Кассандра в шали.
Они неловко оглядывались, на что бы присесть среди бродменовской коллекции старой мебели. Гранада задавал им вопросы, а Уиллс бродил по лавке. Я сел на потертый кожаный пуфик в углу и слушал, надеясь почерпнуть из ответов что-нибудь полезное для моей клиентки.
Напрасная надежда. Обитатели Пелли-стрит в присутствии представителей закона, казалось, утрачивали дар речи. Когда Гранада спросил женщину в шали, что, собственно, означали ее слова, она сослалась на полученные из пятых рук сведения, будто бы он давал деньги в рост из двадцати процентов еженедельно. Врагов у него хватало, но она никого из них не знает.
Старик с палкой, судя по его поведению, знал еще что-то — подобных глухих маразматиков в природе не существует, — но сохранил свой секрет при себе. Я запомнил, что зовут его Джерри Уинклер и живет он, по его словам, в гостинице рядом.
Оставив Мануэля напоследок, Гранада нажимал на него как мог. Однако кровавые пятна на его фартуке объяснялись крайне просто — Бродмена он нашел на полу почти без сознания и помог ему добраться до кушетки. А потом позвонил в полицию. И больше ничего не делал, ничего не видел, ничего не слышал.
— Бродмен ничего тебе не говорил?
— Сказал, что его хотели ограбить.
— Кто хотел?
— Он не сказал. А сказал, что сам с ними посчитается. Он даже не хотел, чтобы я вызвал... вас вызвал.
— Почему?
— Не сказал.
Гранада сердито махнул, чтобы Мануэль ушел, но тут же позвал его назад.
— Еще что-нибудь, мистер Гранада?
Гранада сказал, блеснув зубами в улыбке, которую его угрюмое лицо не подхватило:
— Просто хочу передать привет твоему брату. Напомнить о себе.
— А он не забывает. Моя невестка, Секундина, все время ему про вас напоминает.
Улыбка Гранады, вроде бы ни в чем не изменившись, превратилась в злобную гримасу.
— Приятно слышать. А где Гэс сейчас?
— Поехал ловить рыбу. Я его отпустил на день.
— Так он теперь у тебя работает?
— Вы же сами знаете, мистер Гранада.
— А прежде работал у Бродмена, так?
— И это вы знаете. Гэс ушел от него. А мне был нужен помощник.
— Я немного не то слышал. Будто Бродмен его выгнал.
— Люди чего не наврут, мистер Гранада. — Слово «мистер» Мануэль иронически подчеркнул.
— Лишь бы ты с них примера не брал. И скажи Гэсу, когда он вернется с рыбой, что он мне требуется.
Мануэль вышел, балансируя тяжелым колпаком на голове.
— Пелли-стрит! — произнес Гранада, ни к кому не обращаясь, встал, повернулся ко мне и сказал энергично: — Может быть, сведение счетов, мистер Гуннарсон. Двадцать процентов в неделю — вполне побудительная причина для тех, кому нечем уплатить. Я уже слышал, что Бродмен ничем не брезгует. Может, он давно подпольный миллионер. Вроде тех бродяг, у которых в лохмотья зашиты чековые книжки.
— Если бы мне кто-нибудь зашил за лацкан пухленькую чековую книжку!
— А я думал, все адвокаты купаются в деньгах.
Следом за Уиллсом мы направились в глубину лавки. Там часть помещения была превращена в прямоугольную клетку со стенами и потолком из стальной сетки. Дверь из той же сетки в стальной раме стояла распахнутая, навесной замок был отперт, и мы вошли в этот странноватый кабинет Бродмена.
В дальнем углу клетки чернел куб старомодного железного сейфа. Упиравшаяся изголовьем в сейф незастеленная койка была полускрыта массивным старым письменным столом. На нем среди бумажных сугробов виднелся телефонный аппарат со снятой трубкой. Я протянул руку, чтобы положить ее на рычаг, и чуть не провалился сквозь пол. Гранада вцепился мне в плечо железными пальцами.
— Осторожнее, мистер Гуннарсон!
Я попятился от открытого люка и поглядел на деревянные ступеньки, исчезавшие в желтоватом сумраке. Гранада положил трубку на рычаг, и телефон тут же зазвонил. Уиллс взлетел по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, и выхватил трубку у Гранады.
— Дай мне, Пайк.
Слушая, Уиллс бледнел, и на его лице четко вырисовывались грязные потеки пота.
— Нехорошо. Срочно пошлите туда бригаду. Понятно? — Он повесил трубку и сказал Гранаде: — Бродмен умер.
— От ударов по голове?
— Будем считать, что так, если вскрытие не обнаружит чего-то другого. Пока точно мы знаем только, что его убили. Пошарь в подвале, Пайк. Там полно старых ковров и матрасов, и вроде бы кто-то их ворочал. Я ничего интересного не нашел, но, может, тебе повезет больше.
— А что мне надо искать?
— Тупое орудие со следами крови. — Гранада полез в подвал, а Уиллс повернулся ко мне: — Мистер Гуннарсон, я рад, что вы задержались тут. Мне надо с вами поговорить. То, что произошло, меняет ситуацию вашей клиентки.
— К лучшему или к худшему?
— Ну, это зависит главным образом от нее самой, ведь так? И от вас. Последние сутки она провела в тюрьме, и, следовательно, в отличие от прочих членов банды, руки у нее этим убийством замараны быть не могут. Так что у нее нет никаких разумных причин не пойти с нами в открытую и тем, возможно, избавить себя от больших неприятностей.
— Но что она может знать об этом убийстве?
— Я ведь не утверждаю, что ей о нем известно что-нибудь конкретное. Но опознать других членов банды она способна. Если она даст честные показания... — Уиллс сделал жест, совсем не гармонировавший с его личностью: разжал кулак, словно выпуская на волю птичку. — Поймите меня правильно, я не предлагаю сделки. Но что бы с нами было, если бы люди не шли нам навстречу?
То же, что и сейчас, подумал я, ведь навстречу они не идут. Тем не менее попытка Уиллса перейти на мой язык произвела на меня впечатление.
— По-вашему, это убийство — работа той же банды?
Он кивнул.
— Мы некоторое время подозревали, что Бродмен — их скупщик. Во всяком случае, что он один из их каналов сбыта. На прошлой неделе мы получили конкретную улику: на аукционе в Лос-Анджелесе были выставлены старинные часы из золоченой бронзы. Кто-то из тамошних специалистов по кражам заметил их, потому что вещь уникальная, и заглянул в наш список. Часы значились среди похищенного у Хемшайров в Футхилском округе, а на аукцион их вместе с другими вещами прислал Бродмен. Ну, конечно, у него было наготове объяснение: часы он купил у оказавшейся в стесненных обстоятельствах почтенной старушки, которую никогда прежде не видел. Откуда ему было знать, что они краденые? Да, конечно, наш список ему прислали, как всем закладчикам, но у него плоховато со зрением. Если он все время будет перечитывать полицейские списки, так когда же ему заниматься делом?
Уиллс прислонился к письменному столу и задумчиво посмотрел сквозь сетку. Сваленные в беспорядке вещи неопровержимо свидетельствовали, что ничего этого туда с собой не возьмешь.
— Бродмену было бы лучше попасть за решетку, — сказал он, — но часы на арест не потянули. Доказать, что он знал их происхождение, мы не могли. Однако он понял, что мы его вычислили, и хотел очиститься. Когда вчера Элла Баркер продала ему этот брильянт, он бросился к телефону, едва она вышла из лавки.
— Вы думаете, он знал, что кольцо краденое?
— Уверен. Кроме того, он знал ее.
— А вы можете доказать это, лейтенант?
— Безусловно. И говорю это, чтобы дать вам возможность выйти из-под удара. Примерно полгода назад Бродмен лежал в больнице, и Элла была одной из его палатных сестер. Они словно бы подружились. Спросите у нее сами, когда заговорите с ней о платиновых часиках. И добейтесь ответа — вы ей услугу окажете. Ей-богу, мне совсем не хочется смотреть, как вашу клиенточку переедет паровой каток.
— Так вы, по-вашему, паровой каток?
— Не я, а закон.
Тут появились другие служители закона с фотокамерами и наборами для снятия отпечатков пальцев. Я вышел на улицу. В глаза ударил режущий солнечный свет, двумя лезвиями отражавшийся от хромировки двух полицейских машин у тротуара.
На этой убогой улице они привлекали внимание, но в обратном смысле. Прохожие отворачивали от них головы, точно пытаясь избежать их черных чар. Я догадался, что слух о смерти Бродмена распространился по городу, как зловещее пророчество о бедах, поджидающих Пелли-стрит.
Перед подъездом гостиницы, опираясь на палку, стоял Джерри Уинклер — шаткий треножник, поддерживающий тяжелую седую голову. Тщательно уравновесившись, он взмахнул палкой. Я подошел к нему.
— Говорят, сынок, Бродмен умер?
— Да, умер.
Старик захихикал — в просвете между усами и бородой завибрировал красный язык.
— Так, значит, дело убийством обернулось?
— По-видимому.
— А вы адвокат, верно? — Узловатая рука в синей сетке вздутых вен прикоснулась к моему локтю. — Я Джерри Уинклер, меня все знают. Мне на суде быть свидетелем не доводилось. А вот мой приятель был. Так он говорил, что свидетелям платят.
— Несколько долларов. Суд просто оплачивает вам потраченное время.
— Времени-то, чтобы тратить, у меня хоть отбавляй. — Он потер волосатый подбородок и заглянул мне в лицо, как старый голодный пес в надежде на косточку. — А вот долларов маловато.
— У вас есть какие-то сведения, касающиеся смерти Бродмена?
— Может, и есть, только бы оно того стоило. Подниметесь ко мне в номер, поболтаем немножко?
— Кое-какое время потратить я могу, мистер Уинклер. Моя фамилия — Гуннарсон.