Лео Мале
За Лувром рождается солнце

Глава первая
Тоска

   У той, что прохаживалась у входа в метро, еще сохранялись следы хорошего воспитания.
   – Добрый вечер, сударь, – сказала она, когда я проходил мимо.
   – Добрый вечер, сударыня, – сказал я, но не остановился. Разыскивал я другую.
   Передо мной тянулась улица Лавандьер – Сент-Оппортюн.
   Порыв ветра обдал меня брызгами дождя. Похоже, его принесло от Дворца справедливости, который своими торчащими, как уши, башнями смутно виднелся по другую сторону реки. Я едва удержал шляпу и подумал, что лучше всего мне бы отправиться спать.
   Для январской ночи было, пожалуй, не холодно. И все же подобные порывы ветра воспринимались куда менее приятно, чем в разгар лета.
   Напрасно продолжал я внушать себе, что нахожусь на работе. Ведь мне лишь следовало дождаться, когда папаша Луи Лере, или Счастливчик – милое имечко! – вернется в свою гостиницу на улице Валуа. Конечно, предпочтительнее подобрать его до того, как он пропустит пару рюмок водки, – тогда он скорее внял бы голосу рассудка. Иначе бесполезно восстанавливать маршрут его любовных похождений или обегать бистро, где он может находиться. Но... я и сам любил шататься по улицам, когда тепло, или, по крайней мере, не так холодно для января месяца.
   Сжав зубами чубук трубки, я наклонил голову, чтобы выглядеть как бегун, и рванул к защищенной от северного ветра улице Жана Лантье.
   Несколько месяцев назад именно на этой улице девица по имени Габи протирала башмаки между двумя гостиничными подъездами. Может быть, она все еще там?
   Здесь было чуть светлее, чем в середине туннеля. В густой тени я различил две женские фигуры.
   Одна из них набросилась на меня, словно я сам Хан Ага.
   – Габи здесь? – спросил я ее.
   – Габи – это я, – ответила девица утомленным голосом.
   – Блондиночка Габи, – уточнил я.
   – Она больше не такая вот уже шесть месяцев, мой бесценный. Я сменила цвет своих кудрей...
   – Могу я посмотреть на твою мордашку? Мне надо поговорить с Блондиночкой Габи. Не хотел бы ошибиться.
   – Но раз я тебе говорю, что я – Габи, значит это я. И действительно, это была она. В коридоре одной из сомнительных гостиниц я рассмотрел ее довольно милое, но такое же анемичное, ни старое, ни молодое, болезненное личико.
   – Ну, доволен? – спросила она. – Это на самом деле я?
   – Да...
   – Ну так что?..
   – Держи, вот тебе тысяча франков[1] за потерянное время.
   Без лишних колебаний и возражений она взяла бумажку и сунула за чулок, показав мне ноги, уже подвергшиеся варикозу. В этом не было ничего удивительного. Она была из тех путан, которые проводят больше времени на улице. Хорошая же обувь продавалась только в окрестностях улиц Сен-Дени и Комартен, где собирались шлюхи высокого полета. Это был другой мир для Габи, которая дрожала в прорезных туфлях с ремешками и в своем манто целиком из хлопка.
   – Так что же ты хочешь услышать? – спросила она. Я сдвинул шляпу на затылок:
   – Ты разве не узнаешь меня, Габи?
   Она вздохнула:
   – Ох, знаешь, вас столько!
   – Меня зовут Нестор.
   – Забавная кликуха.
   – Вся моя. И я ищу забавного малого. Одного из твоих клиентов. По имени Луи, если он называл тебе свое имя, что, возможно, потому что он болтлив по природе. Довольно пожилой, деревенщина, хотя, если присмотреться, он выглядит не таким уж простым. Фраер из глуши. Лиможский обыватель, хотя по выговору этого и не скажешь. И не перестает болтать о родном городе. Раз в год пускается в загул в этих местах. И у него есть свои привычки... В прошлом году я его сопровождал. Да, в свободное время подрабатываю няней. Похоже, он снова здесь объявился, но мне никак не удается до него добраться. Теперь ты представляешь, о ком я говорю?
   Ей не пришлось долго шевелить извилинами:
   – Да, да. Представляю. Малый, который всегда выглядит так, словно ему все до лампочки?
   – Точно.
   – И ты еще спрашиваешь, помню ли я его!
   – А что такое?
   – Он добр и не привередлив. Таких бы побольше. И напрасно он пижонит и корчит из себя, как ты говоришь, странного типа.
   – Сегодня вечером он не заходил к тебе?
   – Нет, – вздохнула она. – Ни сегодня, ни вообще в последнее время.
   – Ну, тем хуже. Для него, для тебя, для меня. И все же спасибо тебе, Габи.
   – Не за что.
   Она посмотрела на меня взглядом побитой собаки. Наверно, недоумевала, к чему этот допрос и не обернется ли он, в конце концов, тем, что очередная черепица упадет ей сверху на голову. Таких черепиц у нее ужеполный набор, хватит на крышу нормального размера. Крышу, которая была бы ей очень кстати на этой улице, где клиенты доставляли ей, конечно, меньше неприятностей, чем фараоны и непогода...
   Неожиданно я почувствовал к ней жалость.
   Наверное, из-за жуткой хандры, которая грызла меня с тех пор, как я шатаюсь по этим местам, где никогда ничего не происходит, где жизнь начинается только ночью. Да и чего ради здесь живут, черт возьми? ВДБ. Вся для брюха. Среди запахов туш и вырванных из земли овощей. И днем здесь не лучше. Лавки для трудового люда, если не сказать, для прислуги. Лишь к площади Пале-Руаяль начинаешь вдыхать менее гнусные ароматы, но там все портит близость министерства финансов.
   А на набережных птицы заключены в клетках. Чирикают, тщетно взывая о помощи. Но не больше свободы и у птиц в Тюильри. Хотя оттуда они ни с места. А это всего лишь клетка покрупнее, в великолепном окружении, и только! Голуби нахально испражняются на каменных мужиков в нишах по улице Риволи, и на туристов, выходящих из Лувра с вытаращенными от восторга глазами. И все это вовсе не смешно, а скорее мрачно. Единственные развлечения – кражи из музейных собраний (Джокондаперед войной 14 года, Безразличныйперед войной 39, а в эти дни – перед какой? – портрет кисти Рафаэля), да и то они весьма обманчивы.

Глава вторая
Первый покойник

   Как раз в тот момент, когда я намеревался прекратить поиски, я наконец-то обнаружил своего героя. Было два часа ночи. Он в одиночестве обжирался устрицами в "Полной Миске", неподалеку от Фонтана Невинных. В левом углу дальнего зала, подальше от шума и чужих глаз. Интуиция подсказала мне, что он находится именно в таком месте.
   В строгом, почти черном пиджаке и брюках в линейку, он своим озабоченным видом напоминал одновременно депутата, ожидающего министерского портфеля, и приказчика универсального магазина. Но почему? Может быть, он с повышенной серьезностью относился к поглощению пищи? В нашу прошлую встречу я вроде бы не замечал у него такой черты. Впрочем, в остальном он был тем же. Приятная физиономия зрелого человека" не перезрелого (во всех смыслах этого слова), с чуть расплывшимися чертами, гладко выбрит, элегантно сед. Одним словом, выглядел прекрасно.
   Я остановился перед его столом. Он сразу узнал меня. В его глазах мелькнул смех.
   – Смотрите-ка! Нестор Бурма! – воскликнул он.
   И добавил, развлекаясь от души: – Царь сыщиков, не так ли?
   Я пожал плечами:
   – Не совсем. Мне написала ваша жена.
   – Как всегда... Похоже, с опозданием?
   – Почтовики бастовали.
   – Ах так! Ну что же, присаживайтесь, Бурма. Мы с вами теперь уже давние друзья, правда? Ведь мы встречаемся уже в третий раз?
   – Совершенно точно.
   Повесив на вешалку шляпу и пальто, я сел.
   – Что-нибудь выпьете? – спросил он.
   – Охотно. Зачем отказываться от добрых обычаев?.. Сохраним хотя бы некоторые из них. Вы понимаете намек, мой дорогой Лере? На этот раз вы мне не позвонили.
   Я улыбнулся. Он ответил мне улыбкой.
   – Подождите, подождите! Какая разница, если вы все равно меня нашли?
   Он протянул мне меню:
   – Устрицы, луковый суп или шатобриан?
   – Шатобриан.
   – Два, – сказал Лере, поворачиваясь к официанту, который в ожидании заказа покачивался на плоских ступнях.
   Официант исчез. Лере поерзал на стуле, снова взглянул на меня и сказал:
   – Похоже, вы серьезно относитесь к своей работе.
   – Приходится, – я сделал паузу: – ...Мне кажется, дружище, вашей супруге начинают надоедать эти загулы.
   Он презрительно отмахнулся:
   – Пока только начинают...
   Появились шатобрианы, и мы на них навалились. Я сказал:
   – Это может кончиться бедой.
   Не торопясь, он пережевал и проглотил кусочек мяса.
   – Да нет же, нет, – запротестовал он. – Я знаю Эмилию... Да я и возвращаюсь теперь уже скоро. Завтра. Самое позднее, послезавтра. Разве что вслед за почтарями забастуют железнодорожники... А может быть, все-таки поговорим о чем-нибудь другом?
   И мы заговорили о другом. Во время еды я смотрел на Лере и думал, что он странный мужик, что госпожа Лере, должно быть, странная бабка, что семейство Лере – странное семейство, а Нестор Бурма – странный сыщик, не испытывающий стыда от того, что за его табак, среди многого другого, платят лица подобного уровня, не слишком требовательные к его труду. Как говорила Габи, таких бы побольше. Не доставляющих хлопот. Постоянных. Словно выплачивающих вам ренту. Кормящих вас...
   А началось все в 1952 году.
   Одним прекрасным майским утром я получил письмо из Лиможа с подписью некоей госпожи Эмилии Лере. Она сообщала, что обнаружила мое имя в газете, а адрес нашла в справочнике "боттен". Госпожа Лере извинялась, что тревожит меня по пустякам, столь далеким от моих повседневных обязанностей, но если бы я был так любезен... Она уверена, что в моих руках дело не затянется. Короче говоря, она сообщала, что ее муж только что ударился в загул. Скорее всего он в Париже. Пусть себе поразвлечется, она ничего не имеет против, ведь жизнь в провинции далеко не всегда весела, а весна действует и на пятидесятилетних, она понимает это. И, тем не менее, ей не хотелось бы, чтобы шутка слишком затянулась. Для нее это вопрос достоинства. Так что если бы я мог разыскать ее мужа и посадить в лиможский поезд... Она добавляла кое-какие подробности. Но, к сожалению, они мало мне помогли. А вот фотография беглеца, которую она прилагала к письму, и приличный денежный перевод, конечно, пригодились.
   Комиссар Флоримон Фару, полицейский из бригады по наблюдению за гостиницами, которого я привлек к делу, достаточно быстро обнаружил загулявшего провинциала. И, как только Лере нашли, я предпринял шаги, чтобы с ним познакомиться. С той поры мы более или менее сдружились. Воспользовавшись моментом, когда он в очередной раз размягчел от выпивки, я прочел ему лекцию о нравственности и о родных краях. Ведь он гражданин, которому я мог бы приходиться сыном! Эта трогательная сценка происходила в известном кабаке "Спокойный отец" в районе Центрального рынка. Обстановка вполне соответствовала моменту.
   Я не скрыл от него ни своей профессии, ни возложенного на меня поручения, и Лере откровенно ликовал. Сыщик! Решительно, Эмилия слишком начиталась полицейских романов. Забавно. Просто забавно. Впрочем, забавно это было или нет, но он повел себя гораздо разумнее, чем я мог ожидать, и вскоре я получил от госпожи Лере еще одно письмо, на этот раз с изъявлениями благодарности.
   Прошел год. Наступил май 1953-го. Я давно забыл о своем незатейливом выпивохе. И вдруг он сам дал о себе знать, позвонив мне. Посмеиваясь, он говорил:
   – Бурма? Я снова гуляю, мой дорогой сыщик. Жена еще не сообщила вам об этом?
   – Еще нет.
   – Чуть потерпите. А пока заезжайте-ка за мной в гостиницу. Я там же, где останавливался в прошлом году. Да, по улице Валуа. Если вы сейчас свободны, повеселимся вместе. И условимся о поезде, которым я вернусь... Ваш приезд упростит дело.
   Год назад он показался мне довольно безобидным, но на этот раз я готов был поклясться что он просто издевается надо мной. Вот, значит, как обстоят дела...
   – Ну что ж, хорошо смеется тот, кто смеется последним, – сказал я тогда своей секретарше Элен. – Раз он приглашает меня присоединиться к его похождениям, не буду заставлять себя упрашивать.
   В тот же вечер я заехал за ним в гостиницу.
   Тем временем пришло письмо от госпожи Лере. Выдержанное в том же тоне, что и предыдущее. Правда, немного более обеспокоенное. Она начинала склоняться к мысли, что шутка, как она по-прежнему называла его загулы, должна, чтобы оставаться хорошей, не слишком затягиваться, не повторяться. По почерку я понял, что она была взволнованна: слова были написаны дрожащей рукой. Но, впрочем, указания были твердыми и такими же неизменными: при первой возможности посадить гуляку мужа в поезд.
   Что я и сделал через несколько дней, которые провел, сопровождая Лере в его ночных кутежах. В Париже (который он, надо сказать, хорошо знал, прожив здесь некогда много лет) у него уже сложились твердые привычки. Но в своих гулянках он оставался ужасающе провинциален. Расписание каждого дня было расчерчено, как нотная бумага. Ресторан, театр, кино, жертвоприношения Венере – все это делалось в одно и то же время, в одних и тех же местах и даже с одними и теми же партнерами. Всегда, даже будучи сильно пьян, Лере оставался со всеми вежлив. За исключением случая, когда послал подальше бродяжку. Но босяки, будь то мужчины или женщины, бывают слишком настырны в попрошайничестве.
   Итак, в 1953 году все произошло, как и в 1952-м. После очередной ночной пьянки я усадил моего Лере в лиможский поезд. А поскольку Бог заботится о пьяницах, он благополучно прибыл домой.
   Все были удовлетворены: госпожа Лере, получившая назад своего мужа в добром здравии; муж, уже нормально воспринимавший мою слежку; а также Нестор Бурма, которому платили за то, что тот оберегал семейный очаг супругов Лере. Можно было только пожелать, чтобы каждую весну все повторялось вновь.
   Но сейчас был январь. Луи Лере на этот раз приблизил наступление весны. Похоже, теперь ему было наплевать на любые календари, будь то грегорианский, русский или природный. Лере изобрел свой собственный календарь. И если верить письму, традиционному письму г-жи Лере, на этот раз выдававшему очень живые и очень определенные чувства раздражения и тревоги, которое я получил с немалой задержкой (в то время проходила волна забастовок), он уже много дней находился в Париже. Определенных просьб и указаний на этот раз не было, но я чувствовал, что г-жа Лере не замедлит отказаться от моих услуг. Или, может, теперь не так уж я ей и нужен? Эта комедия – разыскивать для жены мужа, сопровождать его по столице и получать за все это приличный гонорар – не могла продолжаться вечно. Чувствуя это, я и бросился со всех ног на поиски Лере, который как всегда остановился в прежней гостинице (нет, он не скрывался), но – этакий хитрец! – не дал о себе знать.
   И еще я надеялся – а вдруг? – на хорошее угощение.
   Да, да, на хорошее угощение! Побудьте-ка в шкуре сыщика, и вы поймете меня.
   Заказав десерт, Луи Лере встал, чтобы пойти в "где тут у вас". Я остался один перед кусочком бри. Я ел его, пробегая глазами вчерашнюю газету, подобранную на соседнем стуле. Второй президент IV республики г-н Рене Коти направил традиционное послание обеим палатам парламента. Эмиль Бюиссон, враг общества номер один, вместе со всей своей бандой представал сегодня перед судом присяжных. Жилищный кризис в Берлине, где представители четырех держав никак не могли договориться о выборе помещения. Попытки разыскать картину Рафаэля, которую свистнули из Лувра, – картину и ее похитителя, – пока что не дали никакого результата. В Лондоне автор полицейских романов, обнаруженный на улице мертвым, с голыми ногами, задал Скотланд-Ярду свою последнюю загадку. В Марокко... Спохватившись, я глянул на часы. Они остановились. Я чуть не вывернул шею, чтобы посмотреть на стенные часы в большом зале. Я отшвырнул газету. Так я и думал. Прошло чертовски много времени после того, как Лере вышел из-за стола. Слишком много, чтобы теперь он вернулся. Шут гороховый! Смылся по-английски. Ну и юмор у этих мужланов! Чтобы рассмеяться, я пощекотал себя – что еще оставалось делать? – но улыбка получилась искусственной.
   – Гарсон! Счет!
   – А вы не подождете того господина? – сказал тот, плохо выбритым подбородком показывая на пустой стул.
   – Не старайтесь быть вторым, кто смеется надо мной за такое короткое время, хорошо?
   На мои чаевые он вряд ли смог бы подцепить актрису из Французского театра.
   На улице, в довершение всего, моросило. Я пробирался между куч воняющих овощей, но если у меня и было скверно на душе, то не под влиянием местного колорита. Напрасно отрицать, что Луи Лере обвел меня вокруг пальца, словно школьника. Зима была не его временем года. Весной он общительнее. Если я правильно его понял, зимой он предпочитал не посвящать меня в свои проделки.
   Пройдя несколько шагов, я успокоился и стал присматриваться к розничным торговцам. Они производили здесь свои закупки и обязательно торговались, чего терпеть не могли, когда работали в своих лавках.
   Внезапно ручные тележки, толкаемые бедно одетыми людьми, и пешеходы подались в стороны: на большой скорости мчалась полицейская машина. Красномордый толстяк в куртке, восседающий на переполненном апельсинами ящике, окликнул одного из своих коллег:
   – Эй, Малыш-Жюль, из-за чего весь этот балаган? Только что проезжал "рено" из полицейской префектуры. И вот опять... Ведь не облава же все это?..
   – Экономический контроль, – ответил я ему.
   Тип смерил меня взглядом с высоты всех сожранных им во времена продовольственных ограничений, особенно в немясные дни, бифштексов:
   – Не накличьте беды, – сказал он.
   И вдруг захохотал. Наверно, научился с того времени поплевывать на экономический контроль. Подошел худой малый в кожаном пальто.
   – Это на улице Пьера Леско, – сказал он. Красномордый спросил:
   – А что там?
   – Не знаю. Полно фараонов. Красномордый выпятил толстую губу.
   – Пойду выпью божоле, – сказал он, словно божоле было как-то связано с происходящим.
   Я понесся к забитой торгашами улице Пьера Леско. Между фруктовым магазином и складом бананов полицейские в форме сдерживали кучку зевак. Чуть дальше была припаркована машина, а также темно-синий "рено" с открытым верхом. Я подошел.
   – Проходите! Проходите! – повторяли зевакам полицейские.
   Но они притворялись оглохшими. На пороге дома, с разнообразными эмалированными табличками по сторонам двери, двое явно инспекторского типа обсуждали событие. Вынырнувший из темных недр коридора третий присоединился к ним. Этот был одет в помятый дождевик, шляпу шоколадного цвета, которая шла ему хуже некуда, с парой седеющих висящих усов. Это был мой приятель Флоримон Фару, комиссар уголовной полиции. Я помахал ему рукой. Он ответил мне и приказал полицейскому кордону расступиться.
   – Что за делишки у вас в этих местах? – осведомился он после того, как мы обменялись рукопожатием, и он небрежно представил меня своим подручным.
   – Большая гульба! – ответил я.
   – На самом деле?
   – Меня к тому же только что накололи. Могу я подать вам жалобу?
   – Мне не до смеха...
   Он зевнул.
   – ... Я подремывал... Был на дежурстве, но дремал... Что поделать, работа!
   – Что случилось?
   – Работа для полицейских. Это вы позвонили?
   – Куда?
   – В участок.
   – Нет. Так вам позвонили?
   – Да.
   – Не я. Что заставляет вас думать...
   – Не знаю. Может быть, то, что вы здесь оказались. Имя Этьен Ларпан вам что-нибудь говорит?
   – Нет. А что?
   – Ничего.
   Он погрыз ус, а затем с рывком головы, серьезно нарушившим равновесие шляпы, сказал:
   – Пошли. Вы уже бывали в камерах для дозревания бананов?
   – Нет, но расскажите. С таким гидом, как вы, это, должно быть, страшно увлекательно.
   Я последовал за ним, зажатый, как в тисках, между ним и фараоном, который шелвслед за мной. В глубине коридора, под лестницей, ведущей наверх, низкий проем служил проходом на вторую лестницу, ведущую в погреба. Крутую, с поворотами, с истертыми ступеньками. Чем ниже мы спускались, тем выше становилась температура. Мы вышли на площадку, ярко освещенную падавшим из маленькой комнаты светом. Пол там был засыпан измятой и скрученной бумагой. Перед маленькой конторкой смуглолицый мужчина занимался подсчетами. Двое других с синими от бритья подбородками переносили огромные гроздья бананов.
   – Привет! – сказал Фару. – Мой дружок хотел бы посмотреть камеры.
   – О'кей, – ответил с испанским акцентом один из присутствующих.
   Это было забавно, но никто не смеялся. Пошедший впереди тип выглядел зловеще. Он дал нам знак следовать за ним, провел в узкий коридор, щелкнул выключателем и открыл дверь закутка. Беспрерывно горевшие у стены четыре небольшие газовые горелки поддерживали там тепличную температуру. Подвешенные на карнизах за длинные металлические крюки гроздья бананов медленно, час за часом, меняли цвет от ярко-зеленого к канареечному.
   – Очень интересно, – заметил я. – И что дальше?
   – Пойдемте, – произнес Фару.
   Немые, как рыба, работяги следили за нами взглядом, пока мы не вернулись на лестницу. Флоримон пояснил:
   – Это испанцы. Пока что они спокойны. Но обычно не перестают галдеть, и впечатление такое, будто все время поют фламенко. Они ничего не видели, ничего не слышали.
   – А что они должны были увидеть или услышать?
   – Пойдемте посмотрим.
   Мы спустились в нижний подвал, два или три раза поскользнувшись на мокрых ступеньках. Решетчатая дверь с сорванным замком вела в длинный погреб. Одна лампочка на лестничной площадке и вторая под сводом подвала давали скудный и скверный свет, оставлявший во мраке углы, где, наверное, кишели пауки. Грудой были свалены разные коробки, деревянные ящики, упаковки разного рода. Как и выше этажом, как и повсюду, в этом чертовом подвале под ногами валялась измятая и скрученная бумага.
   В свете ацетиленовой лампы, которую держал один из полицейских, в глубине погреба вырисовывались две тени. Они низко наклонились, и их плечи казались сросшимися. При нашем появлении они выпрямились и отодвинулись друг от друга, чтобы оглянуться.
   Теперь мы отчетливо могли их рассмотреть.
   Мужчина был обут в роскошные башмаки из мягкой кожи и одет в темно-серый костюм. Сразу было видно, что он от первоклассного портного. Жилет мужчины был расстегнут, а рубашка распахнута на груди. Несмотря на неполадки в туалете, он сохранял некоторую элегантность и респектабельность... если бы стоял, а не находился в горизонтальном положении. Одна или несколько пуль, пришедшиеся прямо по его физиономии, снесли половину лица и навсегда сделали для него невозможным положение вертикальное.

Глава третья
История в сольном исполнении

   – Шеф! – начал довольно возбужденно один из агентов, выпрямляясь на затекших коротеньких ногах. – У нас появилась мысль его раздеть и...
   Заметив меня рядом с Фару, он прервался.
   – Позже, позже, – сказал комиссар с коротким взмахом руки, в стиле придворного аббата...
   – Вот наша находка, – повернулся он ко мне, показывая на распростертое тело.
   Он наблюдал за моей реакцией.
   – На Центральном рынке действительно есть все, – заметил я. – Как его зовут, по вашим словам?
   – Ларпан. Этьен Ларпан... Его имя и теперь вам ничего не говорит?
   – Не больше, чем только что...
   И, действительно, это имя мне ничего не говорило. Но профиль его очень походил на левую сторону физиономии Лере. Если бы не было такой разницы в одежде... Не мог же он, оставив меня в заклад в "Полной Миске", быстренько переодеться в это высококачественное шмотье, чтобы затем его обновить в подвале под звуки пистолета?
   – Недоумеваю, как вам удалось так быстро установить его имя, – продолжал я.
   – Пока я еще ни в чем не уверен, – сказал Фару. – В его кармане были визитные карточки на это имя, но они могут быть и чужими. К тому же, ни гроша. Его бумажник, наверняка с большими деньгами, конечно, увели. Он явно не принадлежит к числу экономически обездоленных. Одевался он не в магазинах готового платья, как вы, наверное, заметили. И вполне возможно, что остановился он в гостинице "Трансосеан" по улице Кастильоне. Среди его карточек оказалась рекламная открытка этого роскошного отеля. Мы туда позвонили. У них действительно есть клиент с такой фамилией. Остается установить личность.
   – Так что вы хотите, чтобы я вам сказал, Флоримон? Спасибо за спектакль, хотя я видел и более драматичные. Не понимаю, зачем же все-таки вы меня позвали? Могу ли я уйти? Раз...
   В стиле Свободы, озаряющей Мир, я указал перстом на потолок:
   – ... Раз испанцы, работающие наверху, не видели меня бродящим вокруг и не встречали на лестнице, я имею такую возможность?
   – А, так вы заметили? – хмыкнул ни на грош не смущенный Фару.
   – Послушайте, старик. Бананы хороши, но еще не настолько, чтобы соблазнить такого крутого парня, как я. Боже мой! Это здорово! Почему вы всегда так уверены, что я обязательно лезу в дела, которыми вы занимаетесь?
   – Не во все дела, – поправил он. – Только в те, которые происходят там, где вы, словно бы случайно... прогуливаетесь. У меня это стало правилом...
   – Ну так вот, на этот раз ваше правило дало осечку.
   – Возможно. И все же я ничем не должен пренебрегать. Вы же понимаете, пока что мне ничего не известно об этом типе, кроме того, что, вероятно, его зовут Этьеном Ларпаном и он проживает в гостинице "Трансосеан". Но предвижу тот еще кавардак. В своем нынешнем состоянии он мог оставаться там до полудня, и никто бы не заметил его присутствия, Однако, едва он умер, – а смерть произошла не позже, чем час назад по башенным часам, – кто-то звонит нам в контору и сообщает, что на улице Пьера Леско, в подвале дома под таким-то номером, только что укокошили человека... И с таким выражением искренности и серьезности, по словам тех, кто принимал сообщение, что мы без колебаний примчались сюда посмотреть... Я говорил самому себе: наш осведомитель – это парень, который обнаружил труп, но не хочет связываться с полицией. Он выполнил перед властями свой долг свидетеля, но избегает возможных неприятностей. Его можно понять. Заметив же вас там, наверху, среди зевак, я подумал, что этим автором телефонного звонка могли быть и вы...