Май Карл. Наследники Виннету

   — Он не умер и не ушел. Мы слышали его голос часто, а чьи уши открыты, тот и сегодня может услышать его так же ясно, как тогда, когда он говорил об «Обществе волков». Они его, к сожалению, не услышали.
   — Что же они должны были услышать?
   — Не поверхностный звук его слов, а их глубинный, данный самим Великим Маниту, смысл.
   — Уфф! — воскликнул Атапаска. — Какой смысл?
   — Что ни один человек, ни один народ и ни одна раса не имеет права оставлять своих детей. Что каждая саванна, каждая гора, каждая земля и все части света сотворены Богом, чтобы носить цивилизованных людей, а не таких, которые не в состоянии выйти из того возраста, в котором сознание низко. Что всесильный и благосклонный ко всем Создатель каждому в отдельности и каждой нации дает как время, так и возможность выйти из этого возраста. И что, наконец, каждый, кто не стремится вперед, теряет право на существование. Великий Маниту благосклонен, но он и справедлив! Он хотел, чтобы индеец тоже был благосклонен, особенно к своему красному брату! Но когда индейцы не захотели прекратить терзать друг друга, он послал к ним бледнолицего…
   — Чтобы умертвить еще быстрее! — прервал меня Алгонка, повысив голос.
   Оба взглянули на меня в ожидании, как я отвечу на это восклицание.
   — Нет, чтобы спасти вас, — возразил я. — Са-Го-Йе-Ват-Ха понял это. Он хотел, чтобы его народ пошел тем же путем, но его не захотели слушать. Даже сегодня еще есть время для спасения, если дети оставшихся индейцев найдут в себе силы стать Людьми.
   — Воинами? — уточнил Алгонка.
   — О нет! Поскольку даже военные игры есть доказательство того, что народ впал в детство! Стать Человеком не значит стать воином, это значит стать личностью. Великий вождь сенека, у могилы которого мы стоим, говорил об этом тысячу раз. Пусть не мой, а его голос говорит с вами сейчас. Сделайте так, и окажется, что и он не умер для вас, а живет и будет жить дальше!
   Я приподнял шляпу, давая понять, что прощаюсь, но тут, к моему удивлению, заговорила Душенька:
   — И возьмите эти два цветка! Они не от меня, а от него! Цветы благоразумия, добра и любви, которые он желал своему народу. Они лишь внешне увяли, но их аромат остался, чтобы осветить и согреть имена тех, кто похоронен там, под камнями! И вслушайтесь в шепот листьев, от которых убегает тень. Эта могила не мертва, — Она вручила каждому по цветку и добавила: — Теперь нам пора.
   — Не уходите! — попросил Атапаска.
   — Да, останьтесь! — поддержал его Алгонка. — Если вы его любите, вы нужны здесь!
   — Не сейчас! — ответил я. — Я его друг; но вы — его братья. Это место принадлежит вам. У нас еще будет время.
   Мы пошли. Удалившись достаточно далеко и ни разу не обернувшись, чтобы больше не привлекать внимания, Душенька спросила:
   — Послушай, мы не совершили никаких ошибок?
   — Нет, — ответил я.
   — Но есть одно «но»!
   — Какое?
   — Только что ты держал перед ними длинную речь. А я даже подарила цветы совершенно чужим нам людям. Это подобает леди?
   — Вероятно, нет. Но не горюй! Бывают моменты, когда такие ошибки — лучшее, что можно сделать. А я убежден, сейчас именно такой момент. Конечно, перед другими я бы не держал никаких «речей», но уверен, что знаю индейцев, и, кроме того, обстоятельства не только позволили, но даже вынудили меня сказать больше, чем я сказал бы в любом другом случае. Впрочем, мы на верном пути. Они пригласили нас остаться! Ты только подумай! Остаться у могилы! С ними, с вождями! Это награда, причем высокая! Мы, по их понятиям, вели себя очень хорошо.
   Мою правоту доказали и дальнейшие события. Мы вернулись поздно вечером, потому что добирались не на поезде, а на пароходе. Едва кельнер услышал, что мы снова прибыли, он возник перед нами с еще более глубоким поклоном, чем прежде.
   — Извините мою назойливость! — начал он. — Но я должен сообщить нечто чрезвычайное!
   — И что же? — улыбнулся я.
   — Мистер Атапаска и мистер Алгонка ужинают сегодня не внизу, а наверху, у себя!
   Он взглянул на нас, как будто сообщил нечто потрясающее.
   — Ну и что? — удивился я. — Почему это нас должно интересовать?
   — А как же иначе! Ведь мне поручили передать вам приглашение отужинать с ними!
   Вот уж действительно неожиданная новость! Мне оставалось только равнодушно осведомиться:
   — Во сколько?
   — В девять. Оба джентльмена позволят себе лично зайти за господами! Но я должен как можно скорее сообщить им, принято приглашение или нет.
   — Это решать миссис Бартон, а не мне.
   Когда он вопрошающе уставился на мою жену, та разъяснила:
   — Мы принимаем приглашение и будем вовремя.
   — Благодарю! Сейчас же сообщу. Джентльмены просили передать, что пусть их считают друзьями, которые не обращают внимание на одежду.
   Последнее замечание пришлось нам по душе. Ровно в девять вожди появились у нас. Они прошли по внутреннему коридору, но попросили нас воспользоваться террасой. Когда мы вышли из номера, луна, казалось, светила еще сильнее, чем вчера. Оба водопада предстали перед нашими глазами как сказочное чудо, а их шум проникал в душу, словно голос вечности.
   Атапаска сказал:
   — Не только белые, но и красные люди теперь знают, что все, что предлагает нам современный мир, только притча, больше ничего. Одна из величайших и сильнейших аллегорий Великого Маниту лежит здесь, перед нами. Посмотрим на нее!
   Он подошел с Алгонкой к самому краю площадки. Я последовал за ними с Душенькой, легким пожатием руки подавшей мне знак, который я очень хорошо понял. У нас почти всегда возникали одни и те же мысли. Вот и теперь она поняла, что вождь намеревался проэкзаменовать нас. По результатам экзамена они должны были решить, как вести себя с нами. Ведь все, что я сказал у могилы великого вождя сенека, я мог где-нибудь прочитать или краем уха услышать. Именно это и хотела сказать мне моя жена. Ответным пожатием я подтвердил, что понял ее и готов к экзамену.
   Мы молча стояли возле балюстрады. Вдруг Алгонка поднял руку, указывая на низвергающийся поток, и произнес:
   — Вот это образ красного человека. Может ли белый меня понять?
   — А почему он не должен понять? — спросил я с улыбкой.
   — Потому что это касается не его собственной, а чужой судьбы.
   — Вы думаете, что мы, белые, не способны понять другого?
   — Не знаю… Так все-таки сможете ли вы решить эту загадку?
   — Загадку? Вы ведь говорили не о загадке, а об иносказании. А притчи не решаются, они истолковываются.
   — Ну так объясните, пожалуйста!
   — С удовольствием! Мы смотрим на падающий и рассеивающийся поток. Но озеро, большое озеро, из которого течет вода, отсюда далеко. Не видим мы и куда течет вода. И то и другое скрыто от наших глаз.
   — Хорошо! Это аллегория, — кивнул Атабаска серьезно. — А объяснение?
   — Современник видит лишь тяжелое, глубокое, приводящее в трепет падение красной расы. Шум воды и смертельные крики всех тех, кто упал вниз или еще упадет. Где он, великий, сильный, прекрасный народ? В какой стране? В какие времена? Мы этого не знаем, мы этого не видим! Мы видим только, как один, падший, делится в бездне на сотни и сотни народов, племен, родов и групп, численность которых часто едва достигает сотни. А водопад бурлит и гонит их дальше и дальше, пока они не исчезнут! Мы слышим лишь их многочисленные, но исчезающие языки, идиомы, наречия и диалекты, в которых низвергающийся поток уничтожается в водовороте пропасти, а лингвист, мужественно бросающийся в этот водоворот, подвергается опасности погибнуть вместе с теми, кого ищет! И где найти тот великий, могучий, прекрасный народ, к которому должны стекаться рассеянные и распыленные потоки этой языковой и этнографической Ниагары, чтобы снова стать единым целым и обрести покой, прийти к благословенному началу нового, лучшего развития? В какой стране найдется этот народ? И в какие времена? Мы не знаем, мы не видим этого! Мы только можем сказать — это обвальный поток реки-аллегории, берущей начало в озере Эри и изливающейся в озеро Онтарио. То же самое мы знаем о красной реке. Она происходит из времени и из страны сильных, благородных людей. Она стремится вдаль, чтобы у новых берегов найти новое единение. Такова, джентльмены, аллегория и ее истолкование.
   Они были спокойны. Мы постояли еще некоторое время, потом подошли к открытым дверям их номера. Тут Атапаска взял Душеньку под руку и молча повел внутрь. Я последовал за ним с Алгонкой, который тоже молчал.
   Оба вождя, как и мы, занимали несколько комнат. В гостиной уже был накрыт стол. Должен сказать, что не заметил старания произвести на нас какое-либо впечатление. Ничего иного, кроме тех блюд, что подали бы нам в ресторане, не было. Перед нашим кувертами стояло вино, а перед их — вода. Душенька откровенно объявила, что мы дома за едой с удовольствием пьем воду. Кельнеру тут же был подан знак убрать бутылки. Перед каждым вождем в маленькой, наполненной водой вазе стоял цветок, подаренный моей женой. По одной роскошной розе предназначалось и нам.
   Во время ужина мы разговаривали только в паузах. Они не сказали о себе ни слова и не пытались выяснить, кто мы такие. Наша беседа строилась вокруг одной темы — прошлого и будущего индейцев, судьбы красной расы. Надо признать, что многому, очень многому стоило поучиться у этих двух индейцев. Их уста не произнесли ни единой пустой фразы. Оба вождя походили на гигантов, которые высекали из скал большие, могучие мысли. Это был красивый вечер, обогативший наши мысли, чувства, знания и желания. Сколько будем живы, не забудем о нем.
   Мы расстались за полночь. Лишь в миг прощания мы узнали, что Атапаска и Алгонка завтра уезжают и что свой последний вечер они с удовольствием подарили нам. Ох уж эта Душенька, со своими цветами!
   Никто из них не догадывался, что мы немцы, что цель нашего путешествия одна и та же. Они не спрашивали у нас адреса, не говорили, что хотели бы снова встретиться. Но когда я протянул руку, они пожали ее крепче, чем это было принято. Потом Атапаска подошел к Душеньке, положил обе руки ей на голову и коснулся губами ее волос.
   — Атапаска благословляет вас! — произнес он.
   Алгонка последовал его примеру.
   Их комнаты находились в средней части террасы, а наши, двери которых мы оставили открытыми, в самом конце. Возвращаясь мы прошли мимо номера Энтерсов. Двери у них были закрыты, но через открытые заслонки жалюзи виден был свет и слышались громкие голоса. Братья мерили шагами комнату и бранились. Естественно, мы не прошли мимо, а остановились у дверей и прислушалась:
   — …Я еще раз повторяю: не кричи так! — говорил Гарриман. — Мы же не одни!
   Взбешенный Зебулон отвечал:
   — Черт бы его побрал, этот отель! Никто здесь не уважает нас! Впрочем, мы платим за этот номер, и я могу в нем вести себя так, как мне хочется! Старик уехал, а Мая до сих пор нет! Меня это бесит! Сколько же еще ждать?! И это теперь, когда сегодня мы снова узнали, что Утес Дьявола не может ждать! Если мы опоздаем хоть на полдня, мы потеряем целое состояние!
   — Этого и я боюсь. Но разве мы можем ехать дальше, не дождавшись прибытия таких важных для нас людей?
   — Хотя бы один из нас может уехать, чтобы задержать Киктахан Шонку, пока другой не вернется! Но все же не это меня волнует. Меня злит твоя так называемая честность, которая в наших условиях просто безумство! Да, нам нужны Наггит-циль и Деклил-То, а этот немец — единственный, кто в состоянии показать те места. Но это еще не причина, чтобы воспылать к нему любовью!
   — Кто тебе говорил об этом? Я? Нет! Я требую лишь честности!
   — Тьфу! Честность по отношению к убийце нашего отца?!
   — Это не он! Отец сам виноват в том, что погиб именно так! И он не отпустит всех нас! Остались только мы двое. И если мы не будем честны, конец настигнет нас вдвое быстрее! Я все еще надеюсь на спасение! Но оно возможно только тогда, когда все прошлое будет прощено. А немец — единственный, кто может дать прощение; остальные умерли! Понимаешь ли ты?
   Зебулон ответил не сразу. Мы слышали покашливание, напоминающее всхлипывание. Кто издавал эти звуки? Гарриман? Зебулон? Наконец последний жалобно произнес:
   — Это ужасно, просто ужасно, как внутри меня все кричит и толкает, давит и напирает все сильнее и сильнее! Я хочу умереть!
   — Я тоже!
   Снова наступила пауза, после которой мы услышали голос Зебулона:
   — Если бы могли поднять сокровище, которое ушло в воду вместе с отцом! А сколько заплатит Киктахан Шонка, если мы поможем ему насадить немца на нож! Сколько сумок, полных наггитов, а может, бонанца, целая бонанца!
   — Ради Бога! — в ужасе воскликнул Гарриман. — Гони прочь эти мысли!
   — Мысли приходят и уходят. Я не могу от них избавиться! Они приходят, и они одолевают меня! Что тут мои жалкие силы!.. Мне страшно. Что это? Может, кто-то стоит, за дверью?!
   Я схватил жену за руку и потащил ее в наш номер. У нас не оставалось даже времени закрыть дверь, и мы прошмыгнули в кабинет, где и остановились, переводя дух и прислушиваясь.
   Как хорошо, что мы оставили двери открытыми! Братья вышли из номера и подошли к нашей двери.
   — Никого там нет, — засвидетельствовал Гарриман. — Ты ошибся.
   — Возможно, — отозвался Зебулон. — Это было внутри меня. Я ничего не слышал, совсем ничего. Но эта дверь! Была ли она открыта, когда мы пришли?
   — Конечно. Старик уехал, оставив ее открытой, чтобы проветрить номер.
   Но Зебулон все же вошел в наш номер и в раздумье остановился возле стола.
   — Не шуми! — предостерег его Гарриман.
   Тут его брат развернулся и вышел. Опустив жалюзи на нашей двери, они удалились в свои покои. Мы же прошли в комнату Душеньки, где спокойно смогли включить свет, поскольку она была на другой стороне и Энтерсы не могли этого заметить.
   Душенька была очень взволнована:
   — Тебя хотят убить? Кто этот Киктахан Шонка, о котором они говорили?
 
   — Наверное, вождь сиу. Я не знаю его, никогда не слышал о нем. Ты обеспокоена, малыш? Никакого повода нет, никакого! Этого не будет! Это лишь несбыточная надежда дьявола! И потом, вряд ли они станут предпринимать что-нибудь против меня, прежде чем окажутся на озере, в котором тогда утонул Сантэр. Я убежден, что до тех пор мне ничего не грозит. Так что не все так плохо, малыш!
   — А Утес Дьявола? Ужасное слово!
   — Не нахожу ничего ужасного. Очень романтично. Утесов в этой стране не меньше, чем у нас в Германии — в Брейтенбахе, Эберсбахе или Лангенберге. Где этот Утес Дьявола, о котором тут упоминали, мы узнаем завтра утром в «Проспект-хауз».
   — Что еще за «хауз»?
   — Отель, где я ночую сегодня ночью.
   — Ночуешь? Ты? — удивилась она.
   — Да, — кивнул я.
   — В другом отеле? Что это значит?
   — Не думаю, что есть смысл посвящать тебя во все тонкости. Сейчас я иду в «Проспект-хауз», немного перекушу, закажу номер и пошлю пару строк сюда, мистеру Гарриману Ф. Энтерсу, чтобы уведомить его о своем прибытии в Ниагара-Фолс. А завтра утром я должен буду поговорить с ним и его братом — с восьми до десяти, но не позже, потому что потом мне надо готовиться к встрече моей жены, которая еще не приехала. Согласна?
   — А что мне еще остается? — улыбнулась Клара. — Тебе, естественно, не приходит в голову поделиться со мной. Но разве так можно? Поздно ночью?
   — Здесь можно все.
   — И без чемодана? Возьми хотя бы пакет! Ты здорово будешь выглядеть, когда с пустыми руками заявишься ночью в отель!
   — Я вызову только симпатию, ничего больше. Только прошу тебя: не показывайся никому на глаза!
   — Могу я тебя немного проводить? Хотя бы до выхода?
   — Тебя никто не должен видеть. Мы расстанемся здесь, наверху.
   Внизу, в приемной, никто не обратил на меня внимания. Я вышел, перебрался через мост на другую сторону реки и четверть часа спустя уже снял номер в «Проспект-хауз». Затем я послал записку мистеру Гарриману Ф. Энтерсу, поужинал и лег спать, удовлетворенный дневной работой. Разумеется, я зарегистрировался под фамилией Бартон.
   Когда следующим утром я в половине восьмого вышел в салон, чтобы выпить кофе, оба Энтерса уже сидели там. Гарриман поспешил представить мне Зебулона и сообщил, что они очень рады, что я прибыл, но разочарованы тем, что здесь, в отеле, никто ничего не знает о миссис и мистере Май.
   — Я путешествую под псевдонимом Бартон.
   — Ах вот как, сэр! — кивнул Гарриман. — Вероятно, из-за читателей, которые не оставят вас в покое, если узнают о вашем приезде.
   — Вероятно.
   — А миссис Бартон? Ее не видно.
   — Она прибудет позже. Может, завтра или послезавтра. Конечно, сначала я заглянул в «Клифтон». Но там, в книге, уже стояли ваши имена. Потому я повернул сюда. Надеюсь, вы не возражаете.
   — О чем вы! Что касается миссис Бартон, которую мы с превеликим удовольствием приветствовали бы здесь, то нам, к сожалению, не придется встретиться с ней. Мы ведь сегодня уезжаем.
   — Да? Тогда все так, как я вам предсказывал: сегодня беседа не получится.
   — Почему? Мы надеялись подписать договор, мистер Бартон.
   — Что же вселило в вас эту надежду?
   — Ваше благоразумие. Но об этом поговорим в другом месте.
   Он, конечно, был прав. В салоне полно посетителей, пивших кофе, чай или какао, и не стоило посвящать их в наши тайны. Я поторопился закончить завтрак, а потом мы прогулялись вдоль потока и сели на одну из стоящих на берегу скамеек. Тут мы могли спокойно поговорить, без опасений быть услышанными. Гарриман выглядел так же, как и раньше. У Зебулона — те же печальные глаза, но, он казался ожесточенным и, похоже, обладал несносным характером. Что касается меня самого, то я решил не церемониться и быть кратким, насколько можно. Только мы сели, как Гарриман начал:
   — Я сказал вам, что мы полагаемся на ваше благоразумие, сэр. Позвольте сразу перейти к делу?
   — Да, — кивнул я. — Но я должен осведомиться, с кем вы, в общем-то, собираетесь говорить: с вестменом или с писателем?
   — С первым, вероятно, позже, сначала — с последним.
   — Хорошо. Я в вашем распоряжении в обоих лицах, но не больше четверти часа на каждую беседу. Время мне очень дорого. — Достав часы, я показал им циферблат и добавил: — Как видите, сейчас ровно восемь. Вы, стало быть, можете до четверти девятого говорить с писателем, а до половины — с вестменом. Затем наша встреча закончится.
   — Но, — возразил Зебулон, — вы же написали нам, что уделите два часа!
   — Правильно! Полтора часа я оставлял для «друга», но вы собираетесь говорить только с «писателем» и с «вестменом». На «друга» вы не рассчитываете, а потому остается только полчаса.
   — Но мы надеемся, что станем друзьями. В этом случае мы можем рассчитывать на два часа?
   — И даже больше. Итак, начинаем! Из первой четверти часа прошло уже три минуты…
   — У вас странная манера вести деловую беседу! — раздраженно вставил Зебулон.
   — Только тогда, когда тема уже обсуждалась и меня снова вынуждают вернуться к ней. Итак… пожалуйста…
   Слово взял Гарриман:
   — Итак, речь идет о ваших трех томах «Виннету», которые мы хотим выкупить…
   — Пожалуйста, краткий ответ! Да или нет! Вы хотите перевести их и отдать в печать?
   Они смущенно переглянулись. Никто не ответил, тогда я продолжил:
   — Поскольку вы молчите, я отвечу за вас: вы хотите их не напечатать, а уничтожить, и все из-за вашей собственной фамилии и погибшего отца.
   Оба вскочили со скамьи и подняли гвалт, но я положил ему конец энергичным движением руки:
   — Спокойно! Прошу вас, замолчите! Писателя вы, может, и обманете, но вестмена — никогда! Ваша фамилия — Сантэр. Вы сыновья того Сантэра, о котором, к сожалению, мне пришлось сообщить столько плохого. Надеюсь, о вас я смогу рассказать кое-что получше.
   Они застыли, словно деревянные фигуры, потом уселись обратно на скамейку и замолчали.
   — Ну? — поощрительно спросил я.
   Тогда Гарриман обратился к Зебулону:
   — Я ведь говорил тебе, а ты не верил! С ним нельзя так разговаривать! Сказать ему?
   Зебулон кивнул. Гарриман повернулся ко мне и спросил:
   — Вы готовы продать нам ваши рассказы, чтобы они исчезли?
   — Нет.
   — Ни за какую цену?
   — Ни за какую! Но не из жажды мести или из упрямства, а потому, что такая продажа вам вообще без пользы. То, что я написал, не может кануть в лету! Много тысяч экземпляров «Виннету», изданных в Германии, распространены и здесь, в Соединенных Штатах. По здешним законам мои права как автора не защищены. Каждый может перевести или напечатать. Это же знает любой книготорговец, и вы своими предложениями еще там, в Германии, доказали, что в книжном деле вы ничего не смыслите! Я мог бы прикарманить ваши деньги и посмеяться над вами. Вы этого хотите?
   — Ты слышишь? — повернулся к брату Гарриман. -Он честен!
   В этот миг Зебулон снова поднялся и стал передо мной. Глаза его пылали, губы дрожали.
   — Мистер Бартон, — произнес он, четко выговаривая каждый слог. — Покажите мне ваши часы!
   Я исполнил его желание.
   — Только две минуты! — кивнул он. — Такого расклада времени захотели вы сами. Но учтите, последствия скажутся потом не на нас, а на вас! Да, мы -Сантэры, и нашего отца вы хорошо знали. Так продаете вы нам «Виннету»?
   — Нет!
   — Закончим беседу с писателем! Время истекло. Теперь пятнадцать оставшихся минут для вестмена. Я спрашиваю вас: сколько мы должны заплатить вам за то, чтобы вы привели нас к Наггит-циль и Деклил-То?
   — Вообще-то я не гид.
   — А если вам хорошо, очень хорошо заплатят?
   — Мне не нужны деньги. Я никогда и ничего не делаю ради денег.
   — Даже за огромную сумму?
   — Даже за огромную!
   Тут Зебулон спросил своего брата:
   — Могу я? Имею ли право?
   Тот кивнул, и Зебулон обратился ко мне:
   — Все-таки вы сделаете это, и не за деньги! Можете быть уверены! Вы знаете сиу?
   — Да.
   — А апачей?
   — Что за вопрос! Если вы действительно читали моего «Виннету», то об этом вы знаете так же хорошо, как и я.
   — Так послушайте, что я вам скажу! За истинность этих слов мы ручаемся головой! Вождей сиу пригласили вожди апачей. Отчего и почему — неважно, главное, что между ними суждено быть миру. Только вожди сойдутся вместе, никто больше! Но сиу решили воспользоваться этой возможностью объединиться со всеми врагами апачей, чтобы наконец уничтожить последних! Вы верите в это?
   — Надо подумать, — ответил я холодно.
   — Тогда я продолжу: место, где соберутся враги апачей, чтобы обсудить план войны, уже определено. Я знаю это место!
   — В самом деле?
   — Да.
   — Откуда? От кого?
   — Это сделка, но вам я могу сказать, потому что надеюсь на вашу благодарность. Я знаю сиу, а они — меня. Наша профессия торговцев лошадьми и скотом часто приводила нас к их вигвамам. Теперь они предложили нам очень выгодную сделку. Мы должны получить добычу, которую они отнимут у апачей. Понимаете вы, что я имею в виду?
   — Очень хорошо.
   — Значит, вы верите, что все это правда?
   — Посмотрим!
   — Назревает схватка, беспримерная по кровопролитию! Я знаю, что вы — друг апачей. Я хочу спасти их. Хочу дать вам возможность разрушить планы ваших врагов. Хочу привести вас на место, где они будут совещаться. Я отказываюсь от прибыли, которую нам обещали. Взамен я требую только одно — чтобы вы привели нас к тем местам, о которых я говорил. Теперь скажите, согласны ли вы! Но говорите быстро и определенно! Ни у нас, ни у вас нет времени!
   Он очень торопился, чтобы успеть все сказать. Я же выдержал паузу и спокойно ответил:
   — Хотите привести меня к месту, где состоится совет? Куда нужно ехать?
   — К Тринидаду.
   — Какой Тринидад вы имеете в виду? Их много.
   — Тот, что в Колорадо.
   В этом Тринидаде жил мой старый добрый приятель, по имени Макс Папперман, бывший охотник, а сейчас владелец отеля. Он был немецкого происхождения и всю жизнь считал свое имя источником бед, что приключились с ним. Он называл себя не на. английский лад Мэкс, а на немецкий Макс, но вследствие дефекта речи никак не мог справиться с «кс» и его «Макс» звучал всегда как «Макш». Хотя он и чувствовал себя глубоко несчастным, ему и в голову не приходило отказаться от такого имени, — наоборот, он при каждой возможности упоминал его.
   Вот почему все звали его Синим Макшем. Скитаясь по прериям он имел несчастье обжечь левую сторону головы порохом. Глаз он не потерял, но обожженная часть лица навсегда посинела. Он остался холостяком, и был верным товарищем. Я несколько раз коротко сходился с ним. Мы с Виннету помогли ему во время одного нападения сиу, и он счел себя навсегда обязанным нам, или, как он выражался, «остался в вечном и неоплатном долгу благодарности». Он был одним из тех вестменов, с которыми меня связывали узы дружбы.
   Хочу добавить, что Тринидад — столица округа Лас-Анимас в североамериканском штате Колорадо, крупный железнодорожный узел и даже играет большую роль в торговле скотом. Последнее обстоятельство и было, пожалуй, причиной того, что оба Энтерса хорошо знали как город, так и его окрестности. Зебулон продолжил атаку:
   — Мистер Бартон, вы когда-нибудь были в Тринидаде?
   Я ответил уклончиво:
   — Надо подумать. Я был в стольких штатах, что в голове все перемешалось. Итак, там будет сбор всех врагов апачей?
   — Да, но не в самом Тринидаде, а наверху, в горах.
   — Похоже, вы считаете меня школяром, способным поверить, что краснокожие могли выбрать для тайной встречи такой оживленный город. Это лишний раз подчеркивает расстояние между нами. Теперь я хочу только спросить, когда они прибудут туда, в горы.
   — Мы сегодня уезжаем, поскольку нам предстоит провести целый день в Чикаго и два дня — в Ливенворте. Вы можете последовать за нами. Совет вождей должен состояться ровно через десять дней. Но мы могли бы подождать вас в Тринидаде…