Только изредка можно было заметить лицо американца или услышать фразу на английском – говоривший был лишь зрителем и просто случайно оказался здесь.

Основную массу участников собрания составляли совсем другие люди – те, кто прибыл сюда далеко не из праздного любопытства. Были здесь и женщины, а также – молодые девушки с волосами льняного цвета и глубокими синими глазами, как у их предка Ринеланда, и другие, с более темной кожей, но такие же симпатичные – из Коринфа.

Большинство каютных пассажиров – а, кроме них, других на «Канарде» и не было – поднялось на верхнюю палубу, как обычно происходит при отплытии парохода. Для всех из них это было лишь естественное желание взглянуть в последний раз перед отплытием на землю, которую они покидали со различными чувствами.

Вне зависимости от личных чувств каждого, радостных или печальных, они с любопытством могли наблюдать за целым морем лиц, расположившихся перед ними на причале.

Стоя группами на палубе или плотными рядами вдоль перил ограждения, они невольно спрашивали друг друга, в чем причина такого наплыва народа, а также кто те люди, которые пришли на причал.

Было очевидно для всех, что большинство в толпе были не американцы; так же как и то, что никто из них не собирался сесть на пароход. У них не было никакого багажа, хотя последний мог быть уже на борту парохода. Однако большинство из них вряд ли могли себе позволить плыть пароходами класса «Канард». Кроме того, не было никаких признаков того, что они собираются уезжать – не было объятий или рукопожатий, которые обычны для расставания друзей – перед тем, как их разделит океан. Не для того, чтоб уехать, все они находились по ту сторону Атлантики.

Они стояли плотными группами, касаясь друг друга; мужчины курили сигары, многие из них – знаменитые пенковые трубки, говорили друг с другом серьезным тоном или шутили с девушками – серьезные, но все же веселые люди.

Легко было также заметить, что и вид парохода не привлекал их внимания. Большинство из них не глядели на него, а бросали вопросительные взгляды на причал, как будто ждали чего-то, того, что должно было вот-вот появиться там.

– Кто эти люди? – таков был вопрос, который занимал пассажиров судна.

Джентльмен, который казалось, знал об этом больше других – а такой всегда найдется в компании – удовлетворил всеобщее любопытство.

– Это беженцы, – сказал он. – Французы, немцы, поляки и другие – все те, которые активно участвовали в последних революциях в Европе.

– Они собираются вернуться туда? – спросил его один из наиболее любопытных собеседников.

– Некоторые из них, я думаю, да, – ответил первый. – Но не пароходом, – добавил он. – Эти бедные черти не могут себе позволить такую роскошь.

– Тогда почему они собрались здесь?

– Они ждут своих лидеров, которые сейчас должны появиться. Один из них – господин по имени Майнард, который сделал себе имя на последней Мексиканской войне.

– О, капитан Майнард! Но он не входит в их компанию! Он не иностранец.

– Нет, не иностранец. Но люди, которыми он командовал в Мексике, – да, большинство из них! Именно поэтому они и выбрали его лидером.

– Капитан Майнард, должно быть, глуп, – вставил третий собеседник. – Эти революции, происходящие в Европе, не имеют ни малейшего шанса на успех. Он лишь схлопочет петлю себе на шею. Еще и другие американцы, которые принимают участие в этом движении?

Тот, кто казался больше информированным, ответил, что нет.

Он предположил правильно, хотя такая правда не делала чести его стране – которая, как декларировалось, была не более, чем «Штатами».

Когда вспыхнула революция в Европе, и американские флибустьеры могли принять участие в борьбе за свободу, единственным американцем, откликнувшимся на это, был Майнард, причем он был американским ирландцем! Однако в этой большой стране он вдохновился, наблюдая за ее свободными людьми и ее свободными институтами, и стал истинным приверженцем идей Свободы, Равенства и Братства.

Невольными слушателями этой беседы были трое: человек в возрасте около пятидесяти лет, девочка лет четырнадцати и женщина, чей возраст составлял нечто среднее между этими цифрами.

Человек был высокого роста, в его облике угадывались аристократические черты. Строго говоря, он не был стопроцентным аристократом, но он производил впечатление почтенного господина, что подчеркивал почти белый цвет волос, пробивавшихся из-под его кепки – непременного атрибута путешественника.

Девочка была довольно интересным созданием. Она была все еще ребенком, обычным ребенком, и была одета в простое платье без рукавов и короткую юбку, распущенные волосы волнами спускались ей на плечи. Но под ее платьем угадывались линии тела, характер которых говорил о приближающейся женской зрелости; в то время как ее роскошные локоны, блиставшие поразительным цветом, казалось, нуждались в булавках и гребнях.

Несмотря на кажущуюся трудность определения сходства человека пятидесяти лет и ребенка четырнадцати, можно было уловить достаточно деталей в обоих, чтобы признать их отцом и дочерью. И это подтверждалось тем, что он стоял рядом с ней, по-отечески придерживая ребенка своей рукой.

Между ними и женщиной было достаточно много различий, легко улавливаемых даже поверхностным взглядом. Цвет лица последней и «белый тюрбан» на ее голове говорили о том, что она была их служанкой.

Стояла она несколько сзади, пропустив вперед отца с дочерью.

Только отец проявлял интерес к разговору; девочка и служанка больше интересовались тем, что происходит на причале.

Когда непродолжительная беседа закончилась, он подошел к говорившему первым и полушепотом спросил:

– Вы утверждаете, что нет американцев в этом движении. Но разве капитан Майнард не в счет?

– Я полагаю, что нет, – прозвучал ответ. – Он действительно служил в Американской армии, но я слышал, что он ирландец. Так что в моих словах нет ошибки.

– Конечно, нет, – сказал аристократически выглядевший джентльмен. – Я спросил из чистого любопытства.

Любопытство это, однако, было столь сильным, что заставило его вскоре отойти в сторону, достать записную книжку и внести в нее запись, касающуюся очевидно, революционного лидера.

Кроме того, полученные таким образом сведения, очевидно, усилии его интерес к собравшейся внизу толпе.

Отпустив руку дочери и пробравшись вперед, к перилам ограждения, он с интересом наблюдал за развитием событий внизу.

К этому моменту собравшиеся оживились и пришли в лихорадочное волнение. Люди стали говорить громче, энергично жестикулировать, некоторые достали часы и нетерпеливо поглядывали на них. Было около двенадцати часов – время отплытия парохода. Он уже подавал сигналы, призывая пассажиров подняться на борт.

Внезапно громкие разговоры и жестикуляция прекратились, и толпа затихла; если кто-то и разговаривал, то шепотом. Напряженное ожидание некоего приближающегося события витало над толпой.

Что это за событие, стало ясно, когда послышался выкрик откуда-то с краю толпы:

– Он едет!

И сразу же сотни голосов подхватили этот крик, который волной пробежал по толпе, от края к центру и далее – к пароходу.

Затем послышались громкие возгласы «Ура!», а также крики: «Долой тиранов!», «Да здравствует республика!» на немецком, французском и других языках.

Кто же это приехал? Чье появление вызвало столь бурный искренний порыв патриотических чувств у многих людей, говорящих почти на всех европейских языках?

И вот подъехал и остановился экипаж. Это был обычный наемный экипаж, который подвозил пассажиров к причалу. Но собравшиеся, быстро расступившись, смотрели на него с таким благоговением, как будто это была позолоченная карета с королем внутри!

И таких людей было большинство. В десять, в двадцать раз быстрее чем обычно, и с почтением в тысячу раз большим, чем обычно, расчистили они путь экипажу. Если бы в карете был король, не нашлось бы ни одного человека, кто бы крикнул: «Да благословит Господь Его Величество!» И очень немногие, кто сказал бы: «Да поможет ему Бог!»

Если бы король находился в том экипаже, у него было бы немного шансов добраться до парохода невредимым.

В экипаже находились двое – один в возрасте почти тридцати лет и другой более старшего возраста. Это были Майнард и Розенвельд.

На одного из них – на Майнарда – были устремлены глаза всех присутствующих, для него бились преданные сердца. Это его прибытие вызвало возгласы «Он едет!»

И теперь, когда он приехал, приветственные возгласы от берега Джерси эхом отозвались на холмах Хобокен и были слышны на улицах большого Эмпайр-сити.

Чем же был вызван такой необыкновенный энтузиазм к тому, кто не был с ними одной нации и даже не являлся гражданином их стран? И наоборот, он был жителем страны, люди которой относились к ним очень враждебно?

Но для них мало значило происхожение этого человека. Важно было то, что он разделял их взгляды и принципы – те, за которые они боролись и погибали и за которые готовы были вновь вступить в смертельную схватку. Они избрали его своим лидером, тем, кто поведет их на борьбу за права рабочих и свободу, разделит с ними все опасности, рискуя попасть в тюрьму или на виселицу. Именно поэтому они удостоили этого человека таких почестей.

Карета экипажа медленно продвигалась через плотную толпу, она почти что была поднята вместе с колесами. Казалось, что в порыве восторга люди, окружившие ее, поднимут и понесут на своих плечах повозку и лошадей прямо к пароходу.

И они действительно готовы были сделать это ради Майнарда. Люди с длинными бородами протянули к нему руки, целовали его, как будто он был красивой девушкой; а в то же время красивые девушки обнимали его или махали платками, посылая нежное «прощай».

Героя, подняв на руки, отнесли на палубу парохода, мимо приветствовавшей его толпы.

И под возгласы приветствий, долго еще не стихавших, пароход покинул причал.

– Замечательно, как эти люди были искренни в своем порыве, – сказал Майнард, сердце которого пылало от гордости и триумфа, поскольку он все еще слышал возгласы, где его имя перемежалось с громким «ура!»

Он повторил эти слова снова, когда пароход проплывал мимо Батареи, где он мог видеть Немецкий Артиллерийский Корпус, расположенный на Кастен Гарден, – этих бравых солдат, которые так много сделали для принявшей их страны.

И он еще раз повторил это, услышав на прощание их удаленные приветственные возгласы, посланные ему через все расширяющуюся полосу воды.

note 8

– Бармен?

– Да, мисс. Вы слышали, как они кричали «Да здравствуют бары!» Все они бармены в этих Соединенных Штатах.

Дочь губернатора пришла в некоторое замешательство; она знала, что из себя представляют бармены. Она жила в Лондоне, где на каждой улице был по крайней мере один бар или таверна – в том числе и недалеко от ее знаменитого дома. Но чтобы существовала целая нация барменов?

– Все бармены! – воскликнула она в удивлении. – Ну и небылицы, Сабби, ты сочиняешь!

– Совсем нет, мисс Бланш. Сабби говорит вам правду. Правда, потому что в евангелии написано, что все жители Америки – бармены.

– Кто же тогда пьет все это?

– Что пьет?

– Ну, то, что они продают! Вино, пиво, джин? В Лондоне они ничего кроме этого не делают, эти владельцы баров.

– О! Теперь до меня дошло, мисс. Я вижу, что вы меня не совсем поняли, девочка. Я не хотела сказать, что все они продают спиртное. Совсем наоборот. Они рес-публиканцы, поскольку они не доверяют королям и королевам – даже в нашей славной Виктории. Они доверяют только простым людям, плохим и злым.

– Оставь, Сабби! Я знаю, что ты ошибаешься. Этот молодой человек не злой. По крайней мере, он не выглядит злым, и все они в него верят. Вы видели, как они его носили на руках, и, хотя это довольно смелый поступок, те девушки поцеловали бы его, если бы приблизились к этому человеку. Да и я тоже. Он выглядел таким гордым, таким красивым, таким замечательным! Он в десять раз лучше, чем принц, которого я видела в Лондоне. Вот он какой!

– Замолчите, девочка! Не дай Б-г, если ваш отец, королевский губернатор, услышит подобные речи. Он сильно рассердится. Я знаю, что он не любит республиканцев, и будет недоволен, если услышит, как вы их хвалите. Он их ненавидит, как ядовитых змей.

Бланш ничего не ответила на это. Она даже не слышала это мудрое предостережение. Ее уши перестали воспринимать слова Сабины, поскольку один человек в этот момент поднимался по ступенькам лестницы.

Это был тот, о котором они говорили.

Поднявшись на палубу недалеко от места, где сидела девочка, он устремил свой взгляд на залив.

Поскольку его лицо не было обращено к ней, Бланш имела возможность внимательно его рассмотреть без опасения быть обнаруженной.

И она делала это с истинным детским любопытством.

Он был не один. Его спутником был человек, которого она видела рядом с ним в экипаже.

Но она не обращала внимания на джентльмена средних лет с огромными серыми усами. Только на того, чью руку так стремились пожать и поцеловать те девушки.

Она сидела, смотря на него с удивлением и вопросом в глазах, как голубка Зинаида на луч света, пробивающийся снаружи в щель темной пещеры. Сидела, осматривая своего героя с головы до пят, не обращая внимание на речи Сабины, полагавшей, что от него исходит обаяние змеи, с которым была знакома по Вест-Индии.

Это было всего лишь удивление, вошедшее в жизнь девочки – что-то новое и необычное – нечто большее, чем простая игрушка – и даже более яркое, чем детское воображение, вызванное рассказами Аладдина.

ГЛАВА XX. «ЭТИ НЕОБЫКНОВЕННЫЕ ГЛАЗА»

Снова стоял Майнард на палубе океанского судна и глядел на белый след, оставляемый пароходом позади себя.

Эмпайр Сити, если смотреть на него со стороны океана, выглядел малопривлекательно и не представлял собой объект, достойный наблюдения. Также не представляют никакого интереса большой купол Св. Паула в Лондоне, Триумфальная Арка в Париже или даже Отель имени Св. Чарльза, когда вы огибаете Англию по морю, как считают жители Нового Орлеана. Если вы подплываете к Нью-Йорку, ваш взгляд выхватывает из открывающейся картины два-три острых шпиля, которые скорее предназначены скрасить архитектуру большой деревни, а также возвышающийся купол, который скорее всего является крышей цирка или просто миражом, воздушным замком. Привлекающий наибольшее внимание объект – любопытный круглый Замок с садом позади него; но лишь отдаленный взгляд не способен заметить его запущенное состояние, и, только приблизившись, можно увидеть такое, что заставит прекратить его рассмотрение.

Нужно однако отметить, что Нью-Йорк имеет замечательную возможность искупить свою запущенность, если взглянуть на побережье. Это все еще собственность городских властей, как я полагаю; и если бы это принадлежало Хаусману, вместо Хоффмана, мера города, Манхеттен вскоре представился бы заливу во всем своем великолепии, достойный прекрасного устья реки с тем же названием.

Завершим наше краткое отступление на гражданские, экономические и архитектурные темы и вернемся к пароходу компании Камбрия, на скором ходу прокладывающему путь в океан.

Революционный лидер не думал ни о чем подобном, когда стоял на палубе и бросал свой прощальный взгляд на Нью-Йорк. Его мысли были совсем о другом, и одна из них – правильно ли он поступил, приняв приглашение возглавить революционный поход в Европу?

Он оставлял землю, на которой долго жил и которую любил, любил ее людей и ее институты. Он пускался в весьма рискованное предприятие, чреватое большой опасностью; не как легально воюющий солдат, который ничем не рискует, если проиграет на поле битвы, – он сохранит свою жизнь и попадет в плен; но как революционер и мятежник, который, если будет побежден, не может надеяться на снисхождение, – его ожидает только позорная смерть, и он даже не будет похоронен.

В то время, однако, все было по-другому, мятежник и патриот означало одно и то же, пока первое не было опозорено крупным восстанием – первым в истории, жестоким и бесполезным, первым, которое по праву может называться бесславным.

А до этого таким званием можно было гордиться, это была священная обязанность; и, вдохновленный этими мыслями, он смотрел вперед без опасений, а назад – без большого сожаления.

Было бы неправдой утверждать, что он был совсем безразличен к тому, что оставлял. Много истинных друзей осталось в покидаемой им стране, множество рук, которые он тепло пожимал, возможно, никогда более не встретятся в рукопожатии!

И, кроме того, был еще один разрыв, переживаемый острее остальных.

Правда, всплеск эмоций, охвативший его на палубе покидавшего Ньюпорт парохода некоторое время назад, уже поутих.

Неделя прошла с тех пор, неделя в бурных сценах вольного обращения со спиртными напитками в комнате, окруженной храбрыми флибустьерами, неделя в пивных барах вместе с сосланными республиканскими патриотами, неделя в звоне бокалов, наполненных рейнским вином и осушенных под песни Шиллера и дорогой немецкой родины.

Таким образом, эта бурная жизнь, сменившая спокойствие ньюпортской гостиницы, была на пользу Майнарду. Это позволило ему меньше думать о Джулии Гирдвуд. И все же воспоминание о ней посетило Майнарда, когда пароход миновал Остров Исланд и проследовал через пролив Нарровс.

Но прежде чем Санди Хук скрылся из глаз, мысли об этой гордой девушке окончательно его покинули, причем раз и навсегда!

Эта решительная перемена нуждается в разъяснении.

Последний взгляд на землю, где осталась возлюбленная, не способен успокоить влюбленное сердце. Не это привело к такому резкому изменению состояния влюбленности.

Не мог быть такой причиной и разговор с Розенвельдом, стоявшем в стороне и излагавшем ему на ухо революционные идеи, которыми Граф был увлечен.

Перемена имела под собой причину, совершенно отличную от всего этого, возможно, единственную, способную привести к такому результату.

«Un clavo saca otro clavo,» – говорят испанцы, более всех остальных народов преуспевшие в использовании крылатых выражений. «Клин клином вышибают». Прекрасное лицо может быть забыто, только если вместо него появится другое лицо, еще более прекрасное.

Именно это и произошло с капитаном Майнардом.

Повернувшись, чтобы спуститься по ступенькам лестницы, он увидел лицо настолько прекрасное, и в тоже время такое необыкновенное, что почти механически изменил свое намерение и задержался на палубе.

Не прошло и десяти минут после этого, как он всей душой полюбил ребенка!

Найдется тот, кто сочтет такое неправдоподобным; возможно, объявит это неестественным.

Однако это было именно так, поскольку мы опираемся на подлинные факты.

Майнард повернулся лицом к тем немногим пассажирам, которые оставались на верхней палубе; большинство из них устремило взгляд на землю, которую они покидали. Но среди них он заметил пару глаз, которые смотрели на него. Сначала он заметил в них не более, чем простое любопытство, – он также выразил это своим ответным взглядом, и мысли его были такими же.