Страница:
Френсис ван Викк Мэсон
Золотой адмирал
Из энциклопедии «Британика».
Издательство Вильяма Бентона,
т. 7, 1963
ДРЕЙК, сэр Френсис (1541? — 1596), адмирал английского флота, родился близ Тейвистока, крестьянской общины йоменов в Девоншире. Дата его рождения не уточнена, не известно также ничего и о ранних годах жизни, кроме того, что отец его стал священником на судостроительной верфи Чатема и что от него Дрейк унаследовал ревностную приверженность протестантской вере. Вскоре юного Дрейка отдали в учение каботажным торговцам.
В 1565 году он отправляется вместе с Джоном Лоуэллом в опасное плавание в поисках рабов и проделывает путь от берегов Гвинеи до Южной Америки. В 1567 году он командует судном «Юдифь» (водоизмещением 50 тонн), участвуя уже в третьем рабовладельческом плавании, на этот раз предпринятом его родственником сэром Джоном Хоукинсом из Плимута. Во время этого путешествия происходит ожесточенная схватка с испанцами близ города Сан-Хуан де Улуа, из которой ускользают невредимыми только корабли Дрейка и Хоукинса. В последующие несколько лет он оказался наиболее удачливым из всех корсаров, бороздивших воды, находящиеся во владении Испанией.
В 1572 году Дрейк возвращается к берегам Америки и совершает свой самый дерзкий подвиг, разграбив испанский город Номбре-де-Дьос. Во время этой экспедиции он впервые увидел Тихий океан и отважился «вывести английский корабль в его воды».[1]
Между 1577 и 1580 годами Дрейк первым из англичан осуществляет кругосветное плавание. Цели этой экспедиции не ясны, так как известны по крайней мере два плана: публично обнародованный проект открытия новых торговых путей, а также легендарных Молуккских островов и тогда еще никому не известной Австралии (Южного материка), поддерживаемый сэром Френсисом Уолсингемом и другими знатными лицами; существовал и другой секретный план, в поддержке которого принимала участие королева, суть которого состояла в том, чтобы совершить рейд к западному побережью Южной Америки, а также найти западный выход из Северо-Западного пролива. Несходство между этими двумя планами может быть объяснено ссорой Дрейка с Томасом Доути (которого позже Дрейк казнил в Сан-Хулиане, обвинив в колдовстве) и возвращением с одним из кораблей Уильяма Винтера.
Тем не менее 13 декабря 1577 года Дрейк отплывает от берегов Англии, командуя кораблем «Пеликан» (позднее переименованным в «Золотую лань»), водоизмещением около ста тонн. Его сопровождают еще четыре небольших корабля примерно со ста шестьюдесятью матросами на борту. Неподалеку от островов Зеленого Мыса Дрейк захватывает в плен португальское судно, с которого он берет лоцмана, Нуньеса да Сильва, высадив его позднее в Гуатулько[2]. Затем Дрейк направил корабль на юг вдоль восточного побережья Южной Америки к Сан-Хулиану и прошел Магелланов пролив, выйдя из него 6 сентября 1578 года. Разразившийся шторм отрезал его корабль от судна Винтера и отбросил Дрейка на 57-й градус южной широты. Возможно, в связи с этим он и открыл мыс Горн. Точно известно, что Дрейк подтвердил существование архипелага Огненная Земля, за которым простирается море, обнаружив пролив, который сейчас носит имя великого капитана. В одиночку Дрейк поплыл к берегам Чили и Перу, продолжая грабить города и топить корабли. Откровенной удачей явилось его нападение на испанское торговое судно «Касафуего», перевозившее огромные богатства.
На данный момент нет точных сведений, как далеко к северу он продвинулся (по примерным подсчетам, до 48-го градуса северной широты), но плохая погода принудила его снова повернуть на юг и высадиться на берег в неизвестном месте, расположенном на тридцать восьмой северной широте, которое Дрейк назвал «Новый Альбион»; подлинность медной пластинки, найденной в 1937 году рядом с Сан-Франциско, штат Калифорния, остается недоказанной. Затем Дрейк пересек Тихий океан, достигнув Молуккских островов, где загрузил на корабль шесть тонн гвоздики, правда, большинство груза было выброшено за борт, когда во время одной из бурь корабль наскочил на риф.
Именно тогда он «отлучил от церкви» корабельного капеллана, Френсиса Флетчера, который вел судовой журнал.
26 сентября 1580 года Дрейк возвращается в Плимут. Доходы этого путешествия составили 500 тысяч английских фунтов стерлингов. На свою долю он покупает аббатство Бакленд, в Южном Девоншире, в котором впоследствии жили его потомки. В настоящее время там находится музей Дрейка.
Пребывая в Дептфорде, королева Елизавета посетила Дрейка на борту корабля и там же посвятила его в рыцари. В Оксфорде хранится стул, сделанный из обшивки корабля Дрейка, а в Миддлтемпл-холле находится стол из того же дерева.
В 1583 году умирает его первая жена, и Дрейк вторично женится 1585 году Он также принимает участие в начавшейся воине с Испанией во время которой сэр Френсис, командуя флотилией из 29 судов атакует юго-западное побережье Карибского моря, находящееся во владении Испании. До своего возвращения в Англию в 1586 году Дрейк опустошает Санто-Доминго, Картахену и Сент-Августин во Флориде[3] и спасает первых колонистов-англичан в Виргинии.
В 1587 году он совершает налет на Кадис, уничтожив подготавливавшиеся для нападения на Англию корабли «Непобедимой армады» Этот блестящий подвиг широко известен как «опаленная борода испанского короля». Тогда же Дрейк захватил в плен каракку[4] «Сан-Фелипе», груз которой был оценен более чем в 100 тысяч английских фунтов стерлингов. В 1588 году его назначают вице-адмиралом к Хоуарду Эффингемскому в Плимуте. Дрейк предложил напасть на «Непобедимую армаду» еще до того, как ее корабли покинут территорию Испании, но высшее командование не одобряло этот дерзкий план до тех пор, пока не стало поздно.
В воскресенье, 19 июня 1588 года, до Плимута дошло известие о том, что корабли армады вторглись в воды Ла-Манша. Согласно историческим сведениям, зафиксированным впервые в 1624 году, капитаны английских кораблей продолжали на молу Плимута катать шары, и на сделанное им замечание по поводу их беспечности Дрейк ответил репликой, что «времени хватит и на игру, и на то, чтобы потом разбить испанцев». Однако свидетельства подобного высказывания мы находим только в летописях 1736 года. Таким образом эта фраза является поздней исторической вставкой.
Ночь спустя британская флотилия пускается в погоню за армадой. На своем флагманском корабле «Месть» Дрейк захватывает в плен испанский галион «Розарио». Вероятно, тогда же он предложил атаковать брандерами испанскую флотилию на рейде Кале, и, безусловно, Дрейку принадлежит основная роль в нападении на испанцев 29 июля у города Гравелин, что привело к окончательному разгрому армады.
В 1589 году во время атаки на Лиссабон Дрейк командует военно-морскими силами, а сухопутными — сэр Джон Норрейс.
Отсрочки, плохое снабжение продовольствием и разногласия между командующими привели к провалу экспедиции, после которой Дрейка в течение пяти лет не брали на службу ее королевского величества. В 1595 году он вместе с Хоукинсом отправляется в экспедицию в надежде повторить успех 1585 года. На этот раз он командует флотилией из 27 кораблей. Но оборонительные сооружения испанцев оказываются слишком прочными. Хоукинс умирает недалеко от Пуэрто-Рико, а ночью 27 января 1596 года близ Порто-Бельо (ныне Портобело) умирает Дрейк. Он похоронен в море.
Один испанец так описывал Дрейка: «Среднего роста, блондин, скорее худой, чем грузный, веселый, осторожный. В командовании проявляет властность. Резок, безжалостен, хороший оратор, склонен к либеральности и амбициозности, хитер, но очень жесток». Он обладал поистине гениальными тактическими способностями и умением руководить. Можно сказать, что Дрейк, как воплощение морских путешествий и предприятий времен королевы Елизаветы, положил начало Британской флотской традиции.
Издательство Вильяма Бентона,
т. 7, 1963
ДРЕЙК, сэр Френсис (1541? — 1596), адмирал английского флота, родился близ Тейвистока, крестьянской общины йоменов в Девоншире. Дата его рождения не уточнена, не известно также ничего и о ранних годах жизни, кроме того, что отец его стал священником на судостроительной верфи Чатема и что от него Дрейк унаследовал ревностную приверженность протестантской вере. Вскоре юного Дрейка отдали в учение каботажным торговцам.
В 1565 году он отправляется вместе с Джоном Лоуэллом в опасное плавание в поисках рабов и проделывает путь от берегов Гвинеи до Южной Америки. В 1567 году он командует судном «Юдифь» (водоизмещением 50 тонн), участвуя уже в третьем рабовладельческом плавании, на этот раз предпринятом его родственником сэром Джоном Хоукинсом из Плимута. Во время этого путешествия происходит ожесточенная схватка с испанцами близ города Сан-Хуан де Улуа, из которой ускользают невредимыми только корабли Дрейка и Хоукинса. В последующие несколько лет он оказался наиболее удачливым из всех корсаров, бороздивших воды, находящиеся во владении Испанией.
В 1572 году Дрейк возвращается к берегам Америки и совершает свой самый дерзкий подвиг, разграбив испанский город Номбре-де-Дьос. Во время этой экспедиции он впервые увидел Тихий океан и отважился «вывести английский корабль в его воды».[1]
Между 1577 и 1580 годами Дрейк первым из англичан осуществляет кругосветное плавание. Цели этой экспедиции не ясны, так как известны по крайней мере два плана: публично обнародованный проект открытия новых торговых путей, а также легендарных Молуккских островов и тогда еще никому не известной Австралии (Южного материка), поддерживаемый сэром Френсисом Уолсингемом и другими знатными лицами; существовал и другой секретный план, в поддержке которого принимала участие королева, суть которого состояла в том, чтобы совершить рейд к западному побережью Южной Америки, а также найти западный выход из Северо-Западного пролива. Несходство между этими двумя планами может быть объяснено ссорой Дрейка с Томасом Доути (которого позже Дрейк казнил в Сан-Хулиане, обвинив в колдовстве) и возвращением с одним из кораблей Уильяма Винтера.
Тем не менее 13 декабря 1577 года Дрейк отплывает от берегов Англии, командуя кораблем «Пеликан» (позднее переименованным в «Золотую лань»), водоизмещением около ста тонн. Его сопровождают еще четыре небольших корабля примерно со ста шестьюдесятью матросами на борту. Неподалеку от островов Зеленого Мыса Дрейк захватывает в плен португальское судно, с которого он берет лоцмана, Нуньеса да Сильва, высадив его позднее в Гуатулько[2]. Затем Дрейк направил корабль на юг вдоль восточного побережья Южной Америки к Сан-Хулиану и прошел Магелланов пролив, выйдя из него 6 сентября 1578 года. Разразившийся шторм отрезал его корабль от судна Винтера и отбросил Дрейка на 57-й градус южной широты. Возможно, в связи с этим он и открыл мыс Горн. Точно известно, что Дрейк подтвердил существование архипелага Огненная Земля, за которым простирается море, обнаружив пролив, который сейчас носит имя великого капитана. В одиночку Дрейк поплыл к берегам Чили и Перу, продолжая грабить города и топить корабли. Откровенной удачей явилось его нападение на испанское торговое судно «Касафуего», перевозившее огромные богатства.
На данный момент нет точных сведений, как далеко к северу он продвинулся (по примерным подсчетам, до 48-го градуса северной широты), но плохая погода принудила его снова повернуть на юг и высадиться на берег в неизвестном месте, расположенном на тридцать восьмой северной широте, которое Дрейк назвал «Новый Альбион»; подлинность медной пластинки, найденной в 1937 году рядом с Сан-Франциско, штат Калифорния, остается недоказанной. Затем Дрейк пересек Тихий океан, достигнув Молуккских островов, где загрузил на корабль шесть тонн гвоздики, правда, большинство груза было выброшено за борт, когда во время одной из бурь корабль наскочил на риф.
Именно тогда он «отлучил от церкви» корабельного капеллана, Френсиса Флетчера, который вел судовой журнал.
26 сентября 1580 года Дрейк возвращается в Плимут. Доходы этого путешествия составили 500 тысяч английских фунтов стерлингов. На свою долю он покупает аббатство Бакленд, в Южном Девоншире, в котором впоследствии жили его потомки. В настоящее время там находится музей Дрейка.
Пребывая в Дептфорде, королева Елизавета посетила Дрейка на борту корабля и там же посвятила его в рыцари. В Оксфорде хранится стул, сделанный из обшивки корабля Дрейка, а в Миддлтемпл-холле находится стол из того же дерева.
В 1583 году умирает его первая жена, и Дрейк вторично женится 1585 году Он также принимает участие в начавшейся воине с Испанией во время которой сэр Френсис, командуя флотилией из 29 судов атакует юго-западное побережье Карибского моря, находящееся во владении Испании. До своего возвращения в Англию в 1586 году Дрейк опустошает Санто-Доминго, Картахену и Сент-Августин во Флориде[3] и спасает первых колонистов-англичан в Виргинии.
В 1587 году он совершает налет на Кадис, уничтожив подготавливавшиеся для нападения на Англию корабли «Непобедимой армады» Этот блестящий подвиг широко известен как «опаленная борода испанского короля». Тогда же Дрейк захватил в плен каракку[4] «Сан-Фелипе», груз которой был оценен более чем в 100 тысяч английских фунтов стерлингов. В 1588 году его назначают вице-адмиралом к Хоуарду Эффингемскому в Плимуте. Дрейк предложил напасть на «Непобедимую армаду» еще до того, как ее корабли покинут территорию Испании, но высшее командование не одобряло этот дерзкий план до тех пор, пока не стало поздно.
В воскресенье, 19 июня 1588 года, до Плимута дошло известие о том, что корабли армады вторглись в воды Ла-Манша. Согласно историческим сведениям, зафиксированным впервые в 1624 году, капитаны английских кораблей продолжали на молу Плимута катать шары, и на сделанное им замечание по поводу их беспечности Дрейк ответил репликой, что «времени хватит и на игру, и на то, чтобы потом разбить испанцев». Однако свидетельства подобного высказывания мы находим только в летописях 1736 года. Таким образом эта фраза является поздней исторической вставкой.
Ночь спустя британская флотилия пускается в погоню за армадой. На своем флагманском корабле «Месть» Дрейк захватывает в плен испанский галион «Розарио». Вероятно, тогда же он предложил атаковать брандерами испанскую флотилию на рейде Кале, и, безусловно, Дрейку принадлежит основная роль в нападении на испанцев 29 июля у города Гравелин, что привело к окончательному разгрому армады.
В 1589 году во время атаки на Лиссабон Дрейк командует военно-морскими силами, а сухопутными — сэр Джон Норрейс.
Отсрочки, плохое снабжение продовольствием и разногласия между командующими привели к провалу экспедиции, после которой Дрейка в течение пяти лет не брали на службу ее королевского величества. В 1595 году он вместе с Хоукинсом отправляется в экспедицию в надежде повторить успех 1585 года. На этот раз он командует флотилией из 27 кораблей. Но оборонительные сооружения испанцев оказываются слишком прочными. Хоукинс умирает недалеко от Пуэрто-Рико, а ночью 27 января 1596 года близ Порто-Бельо (ныне Портобело) умирает Дрейк. Он похоронен в море.
Один испанец так описывал Дрейка: «Среднего роста, блондин, скорее худой, чем грузный, веселый, осторожный. В командовании проявляет властность. Резок, безжалостен, хороший оратор, склонен к либеральности и амбициозности, хитер, но очень жесток». Он обладал поистине гениальными тактическими способностями и умением руководить. Можно сказать, что Дрейк, как воплощение морских путешествий и предприятий времен королевы Елизаветы, положил начало Британской флотской традиции.
Предисловие
Некоторые читатели, несомненно, зададутся вопросом, отчего я не придерживался языка елизаветинской эпохи в строгом смысле этого выражения на протяжении всего романа. Не делал я этого по двум причинам: во-первых, я понимал, что среднему читателю будет трудно привыкать к необычным словам и конструкциям речи, а во-вторых, потому, что разговорный английский язык XVII века, вероятно, сильно отличался от письменного. Между прочим, наши предки времен королевы Елизаветы I стали первыми, кто приблизил орфографию к произношению как в отношении имен собственных, так и в целом. Они, эти первые «новые англичане» — а большинство историков склонны считать правление Елизаветы I началом Нового времени, — создали грубое, жестокое и очень энергичное общество. В эту пору не очень-то пеклись о милосердии.
В этой книге я попытался исправить некоторые глубоко укоренившиеся ошибочные представления относительно королевы Елизаветы и ее роли в истории Англии. Я также попытался рассеять многие иллюзии о походе испанцев, который иначе назывался «Английским предприятием», о сражении с «Непобедимой армадой»и победе английского флота.
Водоизмещение и вооруженность упомянутых в книге кораблей, курсы их движения, имена их капитанов и главных офицеров настолько точны, насколько позволили это сделать продолжительные исследования архивов Британского музея и Библиотеки Уайденера в Гарвардском колледже. Это относится и к именам индейцев и названиям их племен в том разделе книги, где рассказывается о Виргинии. Костюмы туземцев, их обычаи и пища описаны полно и живо в дневнике некоего Томаса Хэриота, озаглавленном «Краткий и подлинный отчет о вновь обретенной земле Виргиния»и опубликованном в 1588 году.
Я стремился скрупулезно придерживаться исторических фактов, не жертвуя при этом читательским интересом. Удалось ли мне это, пусть читатель решает сам.
Не историческими являются только явно вымышленные персонажи. Однако семейство Коффин реально существовало и существует по сей день, и помещичий дом Портледж-мэнор все еще стоит на своем месте. Мой особый интерес к этой семье объясняется тем, что моя мать — прямой потомок Коффинов из Девоншира, что жили в Ньюберипорте и Нантакете.
Все названные в книге корабли действительно существовали, если не считать тех, которыми командовали Генри Уайэтт и Хьюберт Коффин.
Пользуюсь случаем, чтобы выразить благодарность своим секретарям Дорис Помфри и Джейн Тидуэлл за их заботливую помощь при подготовке данной рукописи. Я также обязан мисс Маргарет Франклин, которая, роясь в архивах Британского музея, освободила меня от многих утомительных часов. И, как обычно, благодарю за огромную помощь мистера Роберта X. Хейнеса и его сотрудников Библиотеки Уайденера в Гарвардском колледже в Кембридже, штат Массачусетс.
Ф. ван Викк Мэсон
Декабрь, 1952
Ганнерз-Хилл
Райдервуд, Мэриленд
В этой книге я попытался исправить некоторые глубоко укоренившиеся ошибочные представления относительно королевы Елизаветы и ее роли в истории Англии. Я также попытался рассеять многие иллюзии о походе испанцев, который иначе назывался «Английским предприятием», о сражении с «Непобедимой армадой»и победе английского флота.
Водоизмещение и вооруженность упомянутых в книге кораблей, курсы их движения, имена их капитанов и главных офицеров настолько точны, насколько позволили это сделать продолжительные исследования архивов Британского музея и Библиотеки Уайденера в Гарвардском колледже. Это относится и к именам индейцев и названиям их племен в том разделе книги, где рассказывается о Виргинии. Костюмы туземцев, их обычаи и пища описаны полно и живо в дневнике некоего Томаса Хэриота, озаглавленном «Краткий и подлинный отчет о вновь обретенной земле Виргиния»и опубликованном в 1588 году.
Я стремился скрупулезно придерживаться исторических фактов, не жертвуя при этом читательским интересом. Удалось ли мне это, пусть читатель решает сам.
Не историческими являются только явно вымышленные персонажи. Однако семейство Коффин реально существовало и существует по сей день, и помещичий дом Портледж-мэнор все еще стоит на своем месте. Мой особый интерес к этой семье объясняется тем, что моя мать — прямой потомок Коффинов из Девоншира, что жили в Ньюберипорте и Нантакете.
Все названные в книге корабли действительно существовали, если не считать тех, которыми командовали Генри Уайэтт и Хьюберт Коффин.
Пользуюсь случаем, чтобы выразить благодарность своим секретарям Дорис Помфри и Джейн Тидуэлл за их заботливую помощь при подготовке данной рукописи. Я также обязан мисс Маргарет Франклин, которая, роясь в архивах Британского музея, освободила меня от многих утомительных часов. И, как обычно, благодарю за огромную помощь мистера Роберта X. Хейнеса и его сотрудников Библиотеки Уайденера в Гарвардском колледже в Кембридже, штат Массачусетс.
Ф. ван Викк Мэсон
Декабрь, 1952
Ганнерз-Хилл
Райдервуд, Мэриленд
Книга первая
ГЛОРИАНА
Глава 1
ГАВАНЬ БИЛЬБАО
Утром 24 мая 1585 года залитая солнцем гавань Бильбао, находящаяся во владениях его католического величества Филиппа II, короля Испании и императора Священной Римской империи, выглядела так же, как и всегда во времена плаваний барка «Первоцвет».
Генри Уайэтту, помощнику капитана, трудно было поверить, что в этих местах свирепствует страшный голод, страшнее которого не знали уже многие поколения: ведь по склонам многочисленных холмов, окружавших желто-коричневые стены Бильбао, все еще карабкались вверх обширные виноградники, а у кромки воды поля казались зелеными и фруктовые сады — полными плодов.
Как и в старые времена, гирлянды коричневых и черных сетей и разноцветные паруса сушились на солнце, свисая с шестов, воздвигнутых над рядом узких, посыпанных галькой пляжей, на которые, одетые во все кожаное, рыбаки вытаскивали свои лодки. Выкрашенные в зеленый, красный или, чаще всего, в ярко-синий цвет эти миниатюрные одномачтовые суденышки лежали на днище наподобие крокодилов, греющихся под солнцем на песчаной отмели.
Сосредоточенно глядя на ускользающий от взора бакен фарватера, Уайэтт услышал гортанную команду капитана Джона Фостера: «Два румба право на борт!»
«Первоцвет», стопятидесятитонное судно, двадцать дней назад покинувшее Лондонский Пул[5], защищенное теперь от морского бриза мысом, господствующим над входом в бухту, неторопливо, с хлопаньем опавших бледно-коричневых парусов вошло в гавань Бильбао — и в историю.
И никто еще не ведал, что из-за того, чему предстояло скоро случиться, богатые и многонаселенные города в двенадцатимесячный срок превратятся в груды дымящихся опустошенных развалин. На Южно-Американском материке, на островах у побережья Африки, на Карибских островах, равно как и в самой Испании, гордость Филиппа подвергнется ряду ударов, которые разрушат легенду о непобедимости испанцев и нанесут Священной Римской империи смертельные раны, от которых впредь уже никогда не оправится этот порочный анахронизм.
Все это неведомо было стоящему рядом с капитаном Фостером Генри Уайэтту, с интересом созерцающему разнообразные желто-серые зубчатые стены города, венчающие тянущиеся поперек гавани холмы. С них и со стен огромного замка, охранявшего вход в эту гавань, на сумятицу забивших ее судов грозно глядели подобные черному оку циклопа жерла множества мощных пушек.
Фостер прикрыл от солнца свой единственный глаз и промолвил:
— Думаю, Гарри, что раньше мы бы тут встретили пару судов с нашей родины.
— Действительно странно, — согласился Уайэтт. — Что-то не вижу я здесь ни одной мачты с крестом Святого Георгия.[6]
Фостер задумчиво склонил свою круглую лысеющую голову в красной вязаной шапочке из камвольной пряжи.
— Пожалуй, не наберется и половины судов из тех, что мы встретили здесь в прошлый раз. И все же это может означать, что торговля у нас будет поживей и цены получше. Как считаете, мастер Гудмен?
Унылый круглолицый человек, ведавший в качестве суперкарго[7] приемом и выдачей грузов на судне своих хозяев, достойных господ Мортона и Барлоу, торговцев из лондонского Сити, ощерившись, обнажил в улыбке свои редкие пожелтевшие зубы.
— Цены получше — это точно! Голодающие не склонны будут долго препираться из-за цен, стоит им только увидеть яства, что я везу у себя под ногами. Да, господин Фостер, осмелюсь предположить, что мы получим с этого груза необычайно высокий доход.
Хотя Генри Уайэтт посещал порт Бильбао уже второй раз грандиозная архитектура этого древнего города и экзотика его портовой части ничуть не потеряли для него своей первоначальной привлекательности.
Он рассеянно заметил, как сетевидные тени, созданные солнцем среди вантов «Первоцвета», лениво скользнули взад и вперед по его не слишком-то чистым шканцам, затем присмотрелся к полету больших бело-серых портовых чаек, кружащих и кричащих над флагом их судна — выцветшим красным крестом Святого Георгия на белом, сильно запачканном поле.
Гудмен отмахнулся толстой короткой рукой от налетающих птиц.
— А где вы бросите якорь? — спросил он.
Капитан барка окинул опытным глазом всю массу сгрудившихся в порту судов, не заметил ничего неблагоприятного и ответил:
— На нашей обычной стоянке, недалеко от Генуэзского дома.[8]
Уайэтт тем временем заметил присутствие двух массивных португальских каракк — вооруженных купеческих кораблей. Их строили так, чтобы они напоминали собой плавучие замки; их позолоченные и кричаще раскрашенные корпуса величественно возвышались над дюжинами скромных круглоносых суденышек. Присутствие каракк говорило о том, что в порт недавно вошел конвой из Испанских Нидерландов[9], возможно, с грузом продовольствия для борьбы с опустошительным голодом, как известно, свирепствующим в провинциях Бискайе и Астурии, да и во всей Испании. За ними на якоре стояли два галиота и низкая быстроходная на вид шебека, видимо захваченная у какого-то турецкого корсара в Средиземном море.
Из маленьких местных каботажных и рыболовецких судов многие пришли сюда из полусотни крошечных портов, разбросанных вдоль побережья Бискайского залива.
Однако самого серьезного внимания Уайэтта удостоился выкрашенный в желто-серебристый цвет королевский галеас[10], прочно прикованный якорями у входа в гавань. С его бизани над треугольным латинским парусом безжизненно свисал знакомый красно-желтый флаг Кастилии и Арагона. Затихающий бриз даже с такого расстояния доносил неописуемо тошнотворный запах тех жалких галерных рабов, которые до самой смерти обречены были оставаться прикованными к скамьям для гребцов.
Уайэтта передернуло. Во время первого своего плавания в Испанию он поднялся однажды на борт подобного судна и ему стало муторно и страшно от зверской бесчеловечности увиденной им картины — множества иссеченных хлыстом грязных и почти голых людей, которые умирали от голода. Рабы, как убедился он, справляли свои естественные потребности, просто соскользнув со скамьи назад. Экскременты падали на балласт, чтобы вонять, разводить мух и гнить до тех пор, пока их раз в неделю наскоро не смывали в клоаку.
Вскоре вся эта масса стоявших на приколе судов придвинулась ближе, и Уайэтт, с беспокойством на широком медно-коричневом лице, повернулся к Фостеру:
— Джон, не заприметил ли ты еще какой-нибудь английский флаг кроме нашего?
— Пока нет. Прежде я никогда не заходил сюда, но ради компании я не прочь бы повстречаться с отечественной посудиной, одной или парочкой.
— В таком случае, не благоразумней ли бросить якорь подальше, возле тех вон судов?
Суперкарго тут же замахал коротенькой толстой рукой, протестуя.
— Чем дальше от берега, тем меньше у меня будет покупателей. Поэтому, молю вас, поставьте судно на его обычное якорное место — у причала напротив Генуэзского дома.
Джон Фостер поколебался, озадаченно расчесал свою всклокоченную бороду толстыми пальцами и позволил своему единственному налитому кровью серому глазу — другой он потерял во время жаркой схватки с фламандскими пиратами у берегов Флашинга — оглядеть ряд маячивших впереди снастей и стеньг. Хм-м. Стоит задуматься над этим, казалось, очень странным фактом, что на виду не было ни одного английского флага — особенно если учесть, что рядом с адуаной, или иначе — королевской таможней, стояло пришвартованное судно, по его убеждению, очень похожее на каравеллу «Дельфин» из Дувра.
— Может, началась война? — рассуждал Генри Уайэтт вслух. — Нет, нас не просили показать опознавательные, и у пушек форта Кастелло не стоят орудийные расчеты.
Капитан «Первоцвета» отдал неожиданный приказ развернуть судно по ветру.
— Стану на якорь здесь.
Предупреждая возражения суперкарго, он добавил:
— Терпение, дружище Гудмен, и все выяснится, я свяжусь с этой иностранной пристанью, и как можно скорее. По-моему, осторожность нам не помешает и лучше убраться отсюда подобру-поздорову.
Как только паруса «Первоцвета» захлопали и затрепетали, его команда вскарабкалась на мачты, словно стая косматых обезьян, чтобы взять на гитовы блинд, марсели[11] и потрепанный непогодой главный нижний прямой парус еще до того, как грубый якорь барка пошел, пуская пузыри, на дно сквозь мутную желтую воду.
Стоило только английскому судну стать на якорь, как от берега тут и там отчалили лодки, доставляющие провизию на суда; они напоминали гигантских водяных жуков. Ни одна из них не предложила ни рыбы, ни фруктов, ни прочих продуктов питания — только керамическую посуду, скобяной товар или изделия из кожи.
Проследив до конца за тем, как убираются паруса, Уайэтт распорядился, чтобы подготовили судовую шлюпку: он хотел сплавать на ней в контору коменданта порта. Дожидаясь, пока исполнят его команду, он смотрел, как солнце вновь появилось из-за гряды свинцово-серых облаков и залило всю гавань сиянием, устремившись в погоню за ливневым шквалом по красным черепичным крышам Бильбао и вверх по ряду голых холмов, пока наконец не выткало яркую радугу над руинами сторожевой башни, поставленной еще древними римлянами.
Лучи солнца ненадолго осветили большой золотой крест на зеленоватом куполе собора и придали искусственный блеск фасаду дворца коррехидора.[12]
Живое воображение Кэтрин Ибботт определенно оценило бы живописность богато украшенного дворца коррехидора, беспорядочную смесь лавок под красными крышами и эти огромные склады, видневшиеся за бесконечным разнообразием торговых судов. Да, милая Кэт, так чудно играющая на цимбалах и поклонявшаяся всем искусствам, несомненно, ахнула бы, увидев драгоценные камни сложной филигранной работы, прекрасную керамику и предметы одежды из кожи, чем славился этот порт.
Что же до него самого, Уайэтт никогда не прекращал восхищаться изготовляемыми здесь прекрасными шишаками, саблями и кирасами. Во время нынешнего визита он намеревался купить прочную бильбо — очень красивую саблю с тяжелым клинком, названную так по имени того же самого города.
Он от всей души надеялся, что мастер Гудмен окажется правым в своих предположениях, что эти засоленные и копченые свиные бока, дюжие бочки засоленной говядины, капуста и связки вяленой рыбы, наваленные в трюме «Первоцвета», принесут на его долю достаточно прибыли, чтобы позволить ему купить брошь — одно из чудесных украшений из золота, инкрустированного на стали, какие могли изготовлять только мавританские рабы. Как прекрасно подошло бы такое украшение к бледной красоте Кэт Ибботт.
Мысли Уайэтта улетели в Англию.
Чем могла бы быть занята в этот же самый весенний денек старшая дочка франклина[13] Ибботта? Она никогда не брезговала работой на ткацких станках своего батюшки и не прочь была скоротать долгий день над своей самопрялкой, но поскольку ее отец стал франклином в округе Святого Неотса в Хантингдоншире, она задирала свой очаровательный носик, когда дело касалось доения коров или такой некрасивой работы, как чистка принадлежавших семье курятников.
Какую позицию мог бы занять франклин Ибботт по возвращении его, Уайэтта, в Сент-Неотс? Стал бы он, со всей серьезностью, возражать против зятя, который в свои двадцать два года достаточно преуспел, чтобы иметь четверть доли в «Первоцвете»? Разумеется, если это плавание окажется успешным, он может стать равным партнером мастера Джона Фостера с половинной долей владения. Он поморщился над бортовыми поручнями. Если бы только мамаша Кэт, эта сварливая ведьма, не была преисполнена такой непоколебимой решимости выдать ее замуж за джентльмена, лучше обеспеченного всем, что нужно для этого мира.
Ему придавало смелости знание того, что ежегодно накапливались небольшие состояния предприимчивыми молодыми флотоводцами, не отмеченными особо ни знатностью, ни богатством, такими, как легендарный сэр Френсис Дрейк. Великий мореплаватель всего лишь немного превосходил его по возрасту, когда разграбил город Номбре-де-Дьос на американской земле и впервые пощипал бакенбарды короля Испании. Хоукинсы, те, что помоложе, Джон и Ричард, оба выжали порядочно золота из испано-американских портов и коммерции.
Генри Уайэтту, помощнику капитана, трудно было поверить, что в этих местах свирепствует страшный голод, страшнее которого не знали уже многие поколения: ведь по склонам многочисленных холмов, окружавших желто-коричневые стены Бильбао, все еще карабкались вверх обширные виноградники, а у кромки воды поля казались зелеными и фруктовые сады — полными плодов.
Как и в старые времена, гирлянды коричневых и черных сетей и разноцветные паруса сушились на солнце, свисая с шестов, воздвигнутых над рядом узких, посыпанных галькой пляжей, на которые, одетые во все кожаное, рыбаки вытаскивали свои лодки. Выкрашенные в зеленый, красный или, чаще всего, в ярко-синий цвет эти миниатюрные одномачтовые суденышки лежали на днище наподобие крокодилов, греющихся под солнцем на песчаной отмели.
Сосредоточенно глядя на ускользающий от взора бакен фарватера, Уайэтт услышал гортанную команду капитана Джона Фостера: «Два румба право на борт!»
«Первоцвет», стопятидесятитонное судно, двадцать дней назад покинувшее Лондонский Пул[5], защищенное теперь от морского бриза мысом, господствующим над входом в бухту, неторопливо, с хлопаньем опавших бледно-коричневых парусов вошло в гавань Бильбао — и в историю.
И никто еще не ведал, что из-за того, чему предстояло скоро случиться, богатые и многонаселенные города в двенадцатимесячный срок превратятся в груды дымящихся опустошенных развалин. На Южно-Американском материке, на островах у побережья Африки, на Карибских островах, равно как и в самой Испании, гордость Филиппа подвергнется ряду ударов, которые разрушат легенду о непобедимости испанцев и нанесут Священной Римской империи смертельные раны, от которых впредь уже никогда не оправится этот порочный анахронизм.
Все это неведомо было стоящему рядом с капитаном Фостером Генри Уайэтту, с интересом созерцающему разнообразные желто-серые зубчатые стены города, венчающие тянущиеся поперек гавани холмы. С них и со стен огромного замка, охранявшего вход в эту гавань, на сумятицу забивших ее судов грозно глядели подобные черному оку циклопа жерла множества мощных пушек.
Фостер прикрыл от солнца свой единственный глаз и промолвил:
— Думаю, Гарри, что раньше мы бы тут встретили пару судов с нашей родины.
— Действительно странно, — согласился Уайэтт. — Что-то не вижу я здесь ни одной мачты с крестом Святого Георгия.[6]
Фостер задумчиво склонил свою круглую лысеющую голову в красной вязаной шапочке из камвольной пряжи.
— Пожалуй, не наберется и половины судов из тех, что мы встретили здесь в прошлый раз. И все же это может означать, что торговля у нас будет поживей и цены получше. Как считаете, мастер Гудмен?
Унылый круглолицый человек, ведавший в качестве суперкарго[7] приемом и выдачей грузов на судне своих хозяев, достойных господ Мортона и Барлоу, торговцев из лондонского Сити, ощерившись, обнажил в улыбке свои редкие пожелтевшие зубы.
— Цены получше — это точно! Голодающие не склонны будут долго препираться из-за цен, стоит им только увидеть яства, что я везу у себя под ногами. Да, господин Фостер, осмелюсь предположить, что мы получим с этого груза необычайно высокий доход.
Хотя Генри Уайэтт посещал порт Бильбао уже второй раз грандиозная архитектура этого древнего города и экзотика его портовой части ничуть не потеряли для него своей первоначальной привлекательности.
Он рассеянно заметил, как сетевидные тени, созданные солнцем среди вантов «Первоцвета», лениво скользнули взад и вперед по его не слишком-то чистым шканцам, затем присмотрелся к полету больших бело-серых портовых чаек, кружащих и кричащих над флагом их судна — выцветшим красным крестом Святого Георгия на белом, сильно запачканном поле.
Гудмен отмахнулся толстой короткой рукой от налетающих птиц.
— А где вы бросите якорь? — спросил он.
Капитан барка окинул опытным глазом всю массу сгрудившихся в порту судов, не заметил ничего неблагоприятного и ответил:
— На нашей обычной стоянке, недалеко от Генуэзского дома.[8]
Уайэтт тем временем заметил присутствие двух массивных португальских каракк — вооруженных купеческих кораблей. Их строили так, чтобы они напоминали собой плавучие замки; их позолоченные и кричаще раскрашенные корпуса величественно возвышались над дюжинами скромных круглоносых суденышек. Присутствие каракк говорило о том, что в порт недавно вошел конвой из Испанских Нидерландов[9], возможно, с грузом продовольствия для борьбы с опустошительным голодом, как известно, свирепствующим в провинциях Бискайе и Астурии, да и во всей Испании. За ними на якоре стояли два галиота и низкая быстроходная на вид шебека, видимо захваченная у какого-то турецкого корсара в Средиземном море.
Из маленьких местных каботажных и рыболовецких судов многие пришли сюда из полусотни крошечных портов, разбросанных вдоль побережья Бискайского залива.
Однако самого серьезного внимания Уайэтта удостоился выкрашенный в желто-серебристый цвет королевский галеас[10], прочно прикованный якорями у входа в гавань. С его бизани над треугольным латинским парусом безжизненно свисал знакомый красно-желтый флаг Кастилии и Арагона. Затихающий бриз даже с такого расстояния доносил неописуемо тошнотворный запах тех жалких галерных рабов, которые до самой смерти обречены были оставаться прикованными к скамьям для гребцов.
Уайэтта передернуло. Во время первого своего плавания в Испанию он поднялся однажды на борт подобного судна и ему стало муторно и страшно от зверской бесчеловечности увиденной им картины — множества иссеченных хлыстом грязных и почти голых людей, которые умирали от голода. Рабы, как убедился он, справляли свои естественные потребности, просто соскользнув со скамьи назад. Экскременты падали на балласт, чтобы вонять, разводить мух и гнить до тех пор, пока их раз в неделю наскоро не смывали в клоаку.
Вскоре вся эта масса стоявших на приколе судов придвинулась ближе, и Уайэтт, с беспокойством на широком медно-коричневом лице, повернулся к Фостеру:
— Джон, не заприметил ли ты еще какой-нибудь английский флаг кроме нашего?
— Пока нет. Прежде я никогда не заходил сюда, но ради компании я не прочь бы повстречаться с отечественной посудиной, одной или парочкой.
— В таком случае, не благоразумней ли бросить якорь подальше, возле тех вон судов?
Суперкарго тут же замахал коротенькой толстой рукой, протестуя.
— Чем дальше от берега, тем меньше у меня будет покупателей. Поэтому, молю вас, поставьте судно на его обычное якорное место — у причала напротив Генуэзского дома.
Джон Фостер поколебался, озадаченно расчесал свою всклокоченную бороду толстыми пальцами и позволил своему единственному налитому кровью серому глазу — другой он потерял во время жаркой схватки с фламандскими пиратами у берегов Флашинга — оглядеть ряд маячивших впереди снастей и стеньг. Хм-м. Стоит задуматься над этим, казалось, очень странным фактом, что на виду не было ни одного английского флага — особенно если учесть, что рядом с адуаной, или иначе — королевской таможней, стояло пришвартованное судно, по его убеждению, очень похожее на каравеллу «Дельфин» из Дувра.
— Может, началась война? — рассуждал Генри Уайэтт вслух. — Нет, нас не просили показать опознавательные, и у пушек форта Кастелло не стоят орудийные расчеты.
Капитан «Первоцвета» отдал неожиданный приказ развернуть судно по ветру.
— Стану на якорь здесь.
Предупреждая возражения суперкарго, он добавил:
— Терпение, дружище Гудмен, и все выяснится, я свяжусь с этой иностранной пристанью, и как можно скорее. По-моему, осторожность нам не помешает и лучше убраться отсюда подобру-поздорову.
Как только паруса «Первоцвета» захлопали и затрепетали, его команда вскарабкалась на мачты, словно стая косматых обезьян, чтобы взять на гитовы блинд, марсели[11] и потрепанный непогодой главный нижний прямой парус еще до того, как грубый якорь барка пошел, пуская пузыри, на дно сквозь мутную желтую воду.
Стоило только английскому судну стать на якорь, как от берега тут и там отчалили лодки, доставляющие провизию на суда; они напоминали гигантских водяных жуков. Ни одна из них не предложила ни рыбы, ни фруктов, ни прочих продуктов питания — только керамическую посуду, скобяной товар или изделия из кожи.
Проследив до конца за тем, как убираются паруса, Уайэтт распорядился, чтобы подготовили судовую шлюпку: он хотел сплавать на ней в контору коменданта порта. Дожидаясь, пока исполнят его команду, он смотрел, как солнце вновь появилось из-за гряды свинцово-серых облаков и залило всю гавань сиянием, устремившись в погоню за ливневым шквалом по красным черепичным крышам Бильбао и вверх по ряду голых холмов, пока наконец не выткало яркую радугу над руинами сторожевой башни, поставленной еще древними римлянами.
Лучи солнца ненадолго осветили большой золотой крест на зеленоватом куполе собора и придали искусственный блеск фасаду дворца коррехидора.[12]
Живое воображение Кэтрин Ибботт определенно оценило бы живописность богато украшенного дворца коррехидора, беспорядочную смесь лавок под красными крышами и эти огромные склады, видневшиеся за бесконечным разнообразием торговых судов. Да, милая Кэт, так чудно играющая на цимбалах и поклонявшаяся всем искусствам, несомненно, ахнула бы, увидев драгоценные камни сложной филигранной работы, прекрасную керамику и предметы одежды из кожи, чем славился этот порт.
Что же до него самого, Уайэтт никогда не прекращал восхищаться изготовляемыми здесь прекрасными шишаками, саблями и кирасами. Во время нынешнего визита он намеревался купить прочную бильбо — очень красивую саблю с тяжелым клинком, названную так по имени того же самого города.
Он от всей души надеялся, что мастер Гудмен окажется правым в своих предположениях, что эти засоленные и копченые свиные бока, дюжие бочки засоленной говядины, капуста и связки вяленой рыбы, наваленные в трюме «Первоцвета», принесут на его долю достаточно прибыли, чтобы позволить ему купить брошь — одно из чудесных украшений из золота, инкрустированного на стали, какие могли изготовлять только мавританские рабы. Как прекрасно подошло бы такое украшение к бледной красоте Кэт Ибботт.
Мысли Уайэтта улетели в Англию.
Чем могла бы быть занята в этот же самый весенний денек старшая дочка франклина[13] Ибботта? Она никогда не брезговала работой на ткацких станках своего батюшки и не прочь была скоротать долгий день над своей самопрялкой, но поскольку ее отец стал франклином в округе Святого Неотса в Хантингдоншире, она задирала свой очаровательный носик, когда дело касалось доения коров или такой некрасивой работы, как чистка принадлежавших семье курятников.
Какую позицию мог бы занять франклин Ибботт по возвращении его, Уайэтта, в Сент-Неотс? Стал бы он, со всей серьезностью, возражать против зятя, который в свои двадцать два года достаточно преуспел, чтобы иметь четверть доли в «Первоцвете»? Разумеется, если это плавание окажется успешным, он может стать равным партнером мастера Джона Фостера с половинной долей владения. Он поморщился над бортовыми поручнями. Если бы только мамаша Кэт, эта сварливая ведьма, не была преисполнена такой непоколебимой решимости выдать ее замуж за джентльмена, лучше обеспеченного всем, что нужно для этого мира.
Ему придавало смелости знание того, что ежегодно накапливались небольшие состояния предприимчивыми молодыми флотоводцами, не отмеченными особо ни знатностью, ни богатством, такими, как легендарный сэр Френсис Дрейк. Великий мореплаватель всего лишь немного превосходил его по возрасту, когда разграбил город Номбре-де-Дьос на американской земле и впервые пощипал бакенбарды короля Испании. Хоукинсы, те, что помоложе, Джон и Ричард, оба выжали порядочно золота из испано-американских портов и коммерции.