Страница:
Возы «с товарами» остановились на главной площади Азова. В крепости было тихо. Вокруг площади возвышались мечеть и круглые башни. В другом конце крепости были еще две круглые башни. Четыре неприступные башни стояли по углам. Впереди чернела приречная стена; за этой широкой и высокой стеной был глубокий ров; за ним насыпан вал; за валом – Дон-река. Налево чернела Азовская стена – со стороны моря. За нею также были глубокий ров, высокий вал. С Азовской стены видно море… Направо – Ташканская стена. А позади, откуда въехали донские казаки, – Султанская стена. К ней подступиться трудно. Перед крепостной Султанской стеной – два рва, каменный и земляной. Четыре грозных бастиона по углам.
Вверх по Дону – о том знал Васильев – стояла Водяная башня. А перед ней, выше по Дону, – две Каланчинские башни. Все эти башни на берегах Дона – от берега до берега – соединялись тремя железными цепями, преграждая выход в море.
Пересчитав возы, турки сказали:
– Якши, купец! Хорош товар! Сложите его в гостиный двор или снесите свои товары в наши лавки.
Серапион обомлел. «Купцы» спрыгнули с возов. Наум сказал туркам:
– Пускай полежат товары до утра тут. Сейчас темно. А утром осмотрим все и перепишем. Нас здесь, купцов, десятка три. Товар тут разных рук: не перепутать бы.
Возницы развели костер и стали готовить пищу.
От Калаш-паши в это время пришли люди с приказом, чтобы главный купец явился к паше с «бумагой».
Васильев взял четырех надежнейших казаков и пошел к паше. Калаш-паша был в замке один. Он сидел на высоких шелковых подушках среди ковров. Глаза большие, черные. Лицо красное и губы толстые, красные. Атаман снял купеческую шапку, поклонился. Калаш-паша потребовал отпускной лист. Васильев подал паше лист и таможенные выписки. Тот взял лист, перевернул его, тщательно осмотрел и спросил:
– Здоров ли князь-воевода в Астрахани? Много ли к нему приезжает теперь купцов из Кизилбашии?
– Воевода здоров, – сказал Васильев. – Купцов персидских в Астрахани бывает много.
– Не продают ли персидские купцы порох и свинец казакам?
– О том нам ничего не ведомо. Торгуют они шелком и утварью, а покупают хлеб да девок для персидского шаха.
Калаш-паша снова спросил:
– А не собираются ли донские казаки к Азову приступить?
– Проездом слыхали, что казаки пойдут на службу к персидскому шаху, счастья себе искать. На Волге зипунов им не добыть, – стрельцы побивают крепко. В Азов, люди сказывали, им никак не подступиться, тебя боятся! Башни для них – что пугало!
Калаш-паша самодовольно погладил бороду.
– А не пришли ли в помощь донцам запорожские казаки?
– Приход там большой есть. Много тысяч, сказывали.
Калаш-паша нахмурился и сразу отдал Васильеву таможенные выписки; отпускной лист он оставил у себя.
– А вы, купцы, не слыхали от казаков, когда в Москву отправился посол турецкий Фома Кантакузин? И не было ли ему какой задержки в Черкасске? Недоброе доносят беглые татары.
– Как же, слыхали. Посол поехал на Валуйки, в Москву.
– А дочь мою, Давлат, казаки не продали? Не говорил ли кто о ней?
– В Черкасске говорили казаки, что ждут от тебя богатый выкуп. На выкуп они будто согласны. Сочувствуем тебе; мы не знаем, чем помочь такому горю. Возьми от нас подарки, не побрезгуй.
Четыре казака вынули из мешка сто двадцать куниц («три сорока» – как тогда считали).
Калаш-паша просиял, глаза его жадно заблестели. Он принял подарки, поблагодарил Васильева и отпустил. Слуге, старому турку, он велел указать богатому купцу то место для отдыха, где останавливался Фома Кантакузин. И, чтоб турки не растащили товары и вреда купцам не сделали, велел коменданту приставить стражу к гостиному двору.
Васильев сказал смиренно:
– Твое высочество, мудрейший предводитель, начальник грозной, неприступной крепости, я недостоин спать в том месте, где спал когда-то посол его величества султана Амурата. Я буду спать на возу. Мне так сподручнее. И люди мои не станут бродить попусту по крепости.
Польщенный словами Васильева, Калаш-паша трижды кивнул головой.
– А стражи нам не надобно, – прибавил Васильев. – Ваших людей из крепости мы не боимся. Опасных людей и воров у вас, мы знаем, не водится.
Калаш-паша снова кивнул головой три раза и стал гладить пухлой рукой положенные перед ним меха.
Васильев вышел, сунул слуге куницу и шепнул:
– Утром принесу Калаш-паше подарки побогаче.
Караул у возов не поставили. «Купцы» сварили пищу и принялись есть. Но турки с ружьями опять пришли, потолкались и, выйдя из гостиного двора, закрыли ворота на запор.
– Пропали, братцы! – сказал Серапион. – Как мы вылезем?
– Да то нам на руку! – сказал Васильев. – Снимай с возов товары! Пусть казаки хоть кости поразомнут.
Возницы приумолкли.
– Почто ж вы не веселы? – спросил Наум. – Мы ж с вами в крепости. Сами же хотели счастья испытать.
– Не думали мы, что крепость столь грозная. Не выбраться нам отсюда, – сокрушались некоторые, немногие казаки.
Но только они стали развязывать возы, как ворота гостиного двора снова раскрылись. К возам подошли турки с ружьями.
– Аллах велик! Акча барабыз! – тихо обратились они к Васильеву, вымогая деньги.
– Экое у вас бесстыдство! – смело сказал Васильев. – Одному дал деньги, другому дал, подарки снес. Я вот пойду к Калаш-паше, – пригрозил он по-турецки, – и расскажу ему, что его люди – воры! Он живо вас проучит. Он не одну срубленную башку поднимет над крепостью, тогда не будете вымогать – «акча барабыз».
Турки мигом метнулись от возов и закрыли ворота, но от ворот не ушли.
– Поесть, идолы, не дадут! – сказал Серапион.
Так и остались возы неразвязанными до утра. Турки поглядывали отовсюду. Казаки совсем приуныли. А те, которые лежали в возах под товарами, начали уже задыхаться. Они все чаще стали подавать голос:
– Доколе ж нам будет эта мука? Господи!..
– Воды бы испить! Любую бы смерть приняли на воле.
– Потерпите, казаки, – уговаривал их Наум. – Не выдайте, братцы! Терпите!
Терпели казаки всю ночь.
Утром Наум опять пошел к Калаш-паше с четырьмя казаками. Понес он подарки: сафьян, парчу, малый бочонок меду, «три сорока» лисиц, сорок аршин холстов и сукон.
Калаш-паша все взял и в знак особой милости повел атамана Наума Васильева на Азовскую стену.
Перед ним открылось заветное море. С правой руки тихо бежал широкий Дон… В небе было ясно. Чайки кружились над водой… Вдруг Калаш-паша стал пристально вглядываться вдаль.
– Суда плывут к крепости! Верно, порох везут!
В устье Дона вошли черные быстроходные суда, по виду – турецкие.
На первом черном струге сидел человек в белой чалме, в турецком платье. За ним двигалось в стругах войско, тоже в турецкой одежде.
Васильев понял, что это было «турецкое войско» Ивана Каторжного.
Черные струги остановились на расстоянии, ожидая сигнала с крепости. Калаш-паша послал навстречу от Приречной стены быстрые суда. Суда поплыли по Дону и вскоре же вернулись.
– Какие люди прибыли? – спросил Калаш-паша.
– Турецкие люди, – доложили посланные турки. – Они будут охранять крепость. Запорожские казаки проскочили мимо крепости Казикермень и сюда идут. Наши дождутся запорожцев и нападут на них.
– А много ли в море казаков? – спросил Калаш-паша. – И не надо ли мне готовить для боя мои суда?
Возле Приречной стены стояло триста турецких стругов-ястребов.
– Капудан-паша, наш морской начальник, – сказали турки, – сам с казаками справится. Судов от пристани не велел пока трогать.
– Якши! – сказал Калаш-паша, весьма довольный.
Васильев, не подавая виду, тревожился, однако, тем, что ему не удалось еще решить дела и дать сигнал с крепости…
С левой стороны в лощину спустилось «татарское» войско со знаменами. Это пришел Иван Косой. Левее, в татарских вывернутых шубах и со знаменами, на которых болтались конские хвосты, остановилось войско Осипа Петрова. Еще левее показался верблюжий полк Гайши. К Ташканской стене близко подошло войско с ханской кибиткой Татаринова.
– Синопский паша, кажется, пришел! – обрадовался Калаш-паша. – Джан-бек Гирей пришел!
К новым войскам посланы были турки, чтобы узнать, чьи отряды и военачальники пришли под крепость. Вернувшись, они сказали:
– К войску не допустили близко. А прибыли синопский паша, крымский хан Джан-бек Гирей. Пришли по повелению султана охранять крепость.
Калаш-паша просил военачальников прибыть в крепость, чтоб подкрепиться с дороги. Военачальники ответили:
– Войско оставить нельзя, надо строго стоять под крепостью, чтоб донским и запорожским казакам к крепости не подойти.
Калаш-паша, потирая руки, сказал весело:
– Очень хорошо! Куда им теперь подойти!
И Наум Васильев сказал радостно:
– Куда им, ворам-разбойникам!
Калаш-паша совсем ободрился и предложил Науму пойти вниз осмотреть астраханские товары.
Они сошли со стены и направились к гостиному двору. Идя по городу, они видели в каменных казематах много пленных казаков, грузин, персов, греков и других. Турецкого войска в городе, по подсчету Васильева, было тысяч десять.
Калаш-паше сообщили, что к Каланчинским башням подошли донские струги. Паша, оставив атамана, побежал в замок совещаться с военачальниками.
Казаки все еще томились и терпели, лежа в телегах. А походный атаман Татаринов, Осип Петров, Гайша, Иван Косой и все казаки под крепостью напряженно ждали сигнала. Но так и не дождались…
Наступила вторая ночь.
Возле гостиного двора турки не поставили стражи, и атаман Васильев велел возницам развязать возы. Казаки, вздохнув, собрались в круг.
– Запомните, братья казаки! – сказал Васильев. – Когда мы на земле живем, то мы всегда в гостях. Когда нас в землю кинут – тогда мы будем дома? Для блага земли нашей и для потомков нам надо потрудиться, прожить с добром и честью… Настала пора добыть нам славу великую! Сабли навзлет! – И пошел атаман с новыми «подарками» к Калаш-паше.
– Разделитесь поровну, – сказал он уходя. – Назад не отступать! Не выдавайте! Молись, Серапион, скоро вернемся!
Войдя с двумя казаками во дворец Калаш-паши, Васильев попросил доложить о своем приходе. Он застал Калаш-пашу в большом волнении.
По знаку атамана три сабли, сверкнув, взметнулись кверху. Калаш-паша в ужасе вскочил и окаменел. Дернувшись назад, он крикнул:
– Аман! Аман! Помилуй! Помилуй!
Слуга вскричал:
– Аллах!
Две головы слетели мигом. Казаки бросили головы в мешок и вышли за атаманом. В гостином дворе они кинули мешок в первый попавшийся воз.
– Рубите караулы, – скомандовал атаман. – Гей, казаки! Рубитесь к воротам! Освобождайте пленных!
Хлынули казаки в разные стороны и стали рубить встречные караулы, пробиваясь к крепостным воротам.
Турки всполошились, подняли тревогу, кинулись к башням, полезли на стены.
Пошла пальба из ружей. Турки метались и прятались за каменными домами и за мечетью. Наум Васильев рубился с врагами под главными воротами. Освобожденным пленным казакам Серапион раздавал привезенные ружья.
– Аман! Аман! – кричали женщины.
– Аллах!.. Аллах!.. – вопили отовсюду.
Рубились казаки с полуночи и до рассвета. Казак Игла Василий с желтой китайкой в руках взбежал на Султанскую стену. Когда он поднял руку и вгляделся, то увидел, что войско кольцом сходится к крепости. Дон серебрился. Шумели степи. Платок в руках Иглы словно ожил, затрепетал, как раньше синий шелковый платок в руках деда Черкашенина. Подхваченный порывом ветра, платок ласкал дрожащую руку казака…
Со стен раздались выстрелы… Казак Игла присел от жгучей нестерпимой боли. С головы его слетела шапка. Но руку свою не опустил: крепко держал сигнал! Потом он поднялся, выпрямился и, как огромная подстреленная птица, сорвался со стены, камнем полетел на дно пропасти.
Походный атаман Татаринов, увидя давно ожидаемый сигнал, надел медный шлем на голову. Каторжный, тряхнув серьгой, сорвал свою чалму. Казаки, сидевшие на черных стругах, сбросили с голов красные фески. Турецкие, татарские, ногайские знамена с конскими хвостами легли наземь. Теперь все это было лишним. Взметнулись казачьи бунчуки и сабли острые.
Войско Донское пошло на приступ Азова-крепости.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Вверх по Дону – о том знал Васильев – стояла Водяная башня. А перед ней, выше по Дону, – две Каланчинские башни. Все эти башни на берегах Дона – от берега до берега – соединялись тремя железными цепями, преграждая выход в море.
Пересчитав возы, турки сказали:
– Якши, купец! Хорош товар! Сложите его в гостиный двор или снесите свои товары в наши лавки.
Серапион обомлел. «Купцы» спрыгнули с возов. Наум сказал туркам:
– Пускай полежат товары до утра тут. Сейчас темно. А утром осмотрим все и перепишем. Нас здесь, купцов, десятка три. Товар тут разных рук: не перепутать бы.
Возницы развели костер и стали готовить пищу.
От Калаш-паши в это время пришли люди с приказом, чтобы главный купец явился к паше с «бумагой».
Васильев взял четырех надежнейших казаков и пошел к паше. Калаш-паша был в замке один. Он сидел на высоких шелковых подушках среди ковров. Глаза большие, черные. Лицо красное и губы толстые, красные. Атаман снял купеческую шапку, поклонился. Калаш-паша потребовал отпускной лист. Васильев подал паше лист и таможенные выписки. Тот взял лист, перевернул его, тщательно осмотрел и спросил:
– Здоров ли князь-воевода в Астрахани? Много ли к нему приезжает теперь купцов из Кизилбашии?
– Воевода здоров, – сказал Васильев. – Купцов персидских в Астрахани бывает много.
– Не продают ли персидские купцы порох и свинец казакам?
– О том нам ничего не ведомо. Торгуют они шелком и утварью, а покупают хлеб да девок для персидского шаха.
Калаш-паша снова спросил:
– А не собираются ли донские казаки к Азову приступить?
– Проездом слыхали, что казаки пойдут на службу к персидскому шаху, счастья себе искать. На Волге зипунов им не добыть, – стрельцы побивают крепко. В Азов, люди сказывали, им никак не подступиться, тебя боятся! Башни для них – что пугало!
Калаш-паша самодовольно погладил бороду.
– А не пришли ли в помощь донцам запорожские казаки?
– Приход там большой есть. Много тысяч, сказывали.
Калаш-паша нахмурился и сразу отдал Васильеву таможенные выписки; отпускной лист он оставил у себя.
– А вы, купцы, не слыхали от казаков, когда в Москву отправился посол турецкий Фома Кантакузин? И не было ли ему какой задержки в Черкасске? Недоброе доносят беглые татары.
– Как же, слыхали. Посол поехал на Валуйки, в Москву.
– А дочь мою, Давлат, казаки не продали? Не говорил ли кто о ней?
– В Черкасске говорили казаки, что ждут от тебя богатый выкуп. На выкуп они будто согласны. Сочувствуем тебе; мы не знаем, чем помочь такому горю. Возьми от нас подарки, не побрезгуй.
Четыре казака вынули из мешка сто двадцать куниц («три сорока» – как тогда считали).
Калаш-паша просиял, глаза его жадно заблестели. Он принял подарки, поблагодарил Васильева и отпустил. Слуге, старому турку, он велел указать богатому купцу то место для отдыха, где останавливался Фома Кантакузин. И, чтоб турки не растащили товары и вреда купцам не сделали, велел коменданту приставить стражу к гостиному двору.
Васильев сказал смиренно:
– Твое высочество, мудрейший предводитель, начальник грозной, неприступной крепости, я недостоин спать в том месте, где спал когда-то посол его величества султана Амурата. Я буду спать на возу. Мне так сподручнее. И люди мои не станут бродить попусту по крепости.
Польщенный словами Васильева, Калаш-паша трижды кивнул головой.
– А стражи нам не надобно, – прибавил Васильев. – Ваших людей из крепости мы не боимся. Опасных людей и воров у вас, мы знаем, не водится.
Калаш-паша снова кивнул головой три раза и стал гладить пухлой рукой положенные перед ним меха.
Васильев вышел, сунул слуге куницу и шепнул:
– Утром принесу Калаш-паше подарки побогаче.
Караул у возов не поставили. «Купцы» сварили пищу и принялись есть. Но турки с ружьями опять пришли, потолкались и, выйдя из гостиного двора, закрыли ворота на запор.
– Пропали, братцы! – сказал Серапион. – Как мы вылезем?
– Да то нам на руку! – сказал Васильев. – Снимай с возов товары! Пусть казаки хоть кости поразомнут.
Возницы приумолкли.
– Почто ж вы не веселы? – спросил Наум. – Мы ж с вами в крепости. Сами же хотели счастья испытать.
– Не думали мы, что крепость столь грозная. Не выбраться нам отсюда, – сокрушались некоторые, немногие казаки.
Но только они стали развязывать возы, как ворота гостиного двора снова раскрылись. К возам подошли турки с ружьями.
– Аллах велик! Акча барабыз! – тихо обратились они к Васильеву, вымогая деньги.
– Экое у вас бесстыдство! – смело сказал Васильев. – Одному дал деньги, другому дал, подарки снес. Я вот пойду к Калаш-паше, – пригрозил он по-турецки, – и расскажу ему, что его люди – воры! Он живо вас проучит. Он не одну срубленную башку поднимет над крепостью, тогда не будете вымогать – «акча барабыз».
Турки мигом метнулись от возов и закрыли ворота, но от ворот не ушли.
– Поесть, идолы, не дадут! – сказал Серапион.
Так и остались возы неразвязанными до утра. Турки поглядывали отовсюду. Казаки совсем приуныли. А те, которые лежали в возах под товарами, начали уже задыхаться. Они все чаще стали подавать голос:
– Доколе ж нам будет эта мука? Господи!..
– Воды бы испить! Любую бы смерть приняли на воле.
– Потерпите, казаки, – уговаривал их Наум. – Не выдайте, братцы! Терпите!
Терпели казаки всю ночь.
Утром Наум опять пошел к Калаш-паше с четырьмя казаками. Понес он подарки: сафьян, парчу, малый бочонок меду, «три сорока» лисиц, сорок аршин холстов и сукон.
Калаш-паша все взял и в знак особой милости повел атамана Наума Васильева на Азовскую стену.
Перед ним открылось заветное море. С правой руки тихо бежал широкий Дон… В небе было ясно. Чайки кружились над водой… Вдруг Калаш-паша стал пристально вглядываться вдаль.
– Суда плывут к крепости! Верно, порох везут!
В устье Дона вошли черные быстроходные суда, по виду – турецкие.
На первом черном струге сидел человек в белой чалме, в турецком платье. За ним двигалось в стругах войско, тоже в турецкой одежде.
Васильев понял, что это было «турецкое войско» Ивана Каторжного.
Черные струги остановились на расстоянии, ожидая сигнала с крепости. Калаш-паша послал навстречу от Приречной стены быстрые суда. Суда поплыли по Дону и вскоре же вернулись.
– Какие люди прибыли? – спросил Калаш-паша.
– Турецкие люди, – доложили посланные турки. – Они будут охранять крепость. Запорожские казаки проскочили мимо крепости Казикермень и сюда идут. Наши дождутся запорожцев и нападут на них.
– А много ли в море казаков? – спросил Калаш-паша. – И не надо ли мне готовить для боя мои суда?
Возле Приречной стены стояло триста турецких стругов-ястребов.
– Капудан-паша, наш морской начальник, – сказали турки, – сам с казаками справится. Судов от пристани не велел пока трогать.
– Якши! – сказал Калаш-паша, весьма довольный.
Васильев, не подавая виду, тревожился, однако, тем, что ему не удалось еще решить дела и дать сигнал с крепости…
С левой стороны в лощину спустилось «татарское» войско со знаменами. Это пришел Иван Косой. Левее, в татарских вывернутых шубах и со знаменами, на которых болтались конские хвосты, остановилось войско Осипа Петрова. Еще левее показался верблюжий полк Гайши. К Ташканской стене близко подошло войско с ханской кибиткой Татаринова.
– Синопский паша, кажется, пришел! – обрадовался Калаш-паша. – Джан-бек Гирей пришел!
К новым войскам посланы были турки, чтобы узнать, чьи отряды и военачальники пришли под крепость. Вернувшись, они сказали:
– К войску не допустили близко. А прибыли синопский паша, крымский хан Джан-бек Гирей. Пришли по повелению султана охранять крепость.
Калаш-паша просил военачальников прибыть в крепость, чтоб подкрепиться с дороги. Военачальники ответили:
– Войско оставить нельзя, надо строго стоять под крепостью, чтоб донским и запорожским казакам к крепости не подойти.
Калаш-паша, потирая руки, сказал весело:
– Очень хорошо! Куда им теперь подойти!
И Наум Васильев сказал радостно:
– Куда им, ворам-разбойникам!
Калаш-паша совсем ободрился и предложил Науму пойти вниз осмотреть астраханские товары.
Они сошли со стены и направились к гостиному двору. Идя по городу, они видели в каменных казематах много пленных казаков, грузин, персов, греков и других. Турецкого войска в городе, по подсчету Васильева, было тысяч десять.
Калаш-паше сообщили, что к Каланчинским башням подошли донские струги. Паша, оставив атамана, побежал в замок совещаться с военачальниками.
Казаки все еще томились и терпели, лежа в телегах. А походный атаман Татаринов, Осип Петров, Гайша, Иван Косой и все казаки под крепостью напряженно ждали сигнала. Но так и не дождались…
Наступила вторая ночь.
Возле гостиного двора турки не поставили стражи, и атаман Васильев велел возницам развязать возы. Казаки, вздохнув, собрались в круг.
– Запомните, братья казаки! – сказал Васильев. – Когда мы на земле живем, то мы всегда в гостях. Когда нас в землю кинут – тогда мы будем дома? Для блага земли нашей и для потомков нам надо потрудиться, прожить с добром и честью… Настала пора добыть нам славу великую! Сабли навзлет! – И пошел атаман с новыми «подарками» к Калаш-паше.
– Разделитесь поровну, – сказал он уходя. – Назад не отступать! Не выдавайте! Молись, Серапион, скоро вернемся!
Войдя с двумя казаками во дворец Калаш-паши, Васильев попросил доложить о своем приходе. Он застал Калаш-пашу в большом волнении.
По знаку атамана три сабли, сверкнув, взметнулись кверху. Калаш-паша в ужасе вскочил и окаменел. Дернувшись назад, он крикнул:
– Аман! Аман! Помилуй! Помилуй!
Слуга вскричал:
– Аллах!
Две головы слетели мигом. Казаки бросили головы в мешок и вышли за атаманом. В гостином дворе они кинули мешок в первый попавшийся воз.
– Рубите караулы, – скомандовал атаман. – Гей, казаки! Рубитесь к воротам! Освобождайте пленных!
Хлынули казаки в разные стороны и стали рубить встречные караулы, пробиваясь к крепостным воротам.
Турки всполошились, подняли тревогу, кинулись к башням, полезли на стены.
Пошла пальба из ружей. Турки метались и прятались за каменными домами и за мечетью. Наум Васильев рубился с врагами под главными воротами. Освобожденным пленным казакам Серапион раздавал привезенные ружья.
– Аман! Аман! – кричали женщины.
– Аллах!.. Аллах!.. – вопили отовсюду.
Рубились казаки с полуночи и до рассвета. Казак Игла Василий с желтой китайкой в руках взбежал на Султанскую стену. Когда он поднял руку и вгляделся, то увидел, что войско кольцом сходится к крепости. Дон серебрился. Шумели степи. Платок в руках Иглы словно ожил, затрепетал, как раньше синий шелковый платок в руках деда Черкашенина. Подхваченный порывом ветра, платок ласкал дрожащую руку казака…
Со стен раздались выстрелы… Казак Игла присел от жгучей нестерпимой боли. С головы его слетела шапка. Но руку свою не опустил: крепко держал сигнал! Потом он поднялся, выпрямился и, как огромная подстреленная птица, сорвался со стены, камнем полетел на дно пропасти.
Походный атаман Татаринов, увидя давно ожидаемый сигнал, надел медный шлем на голову. Каторжный, тряхнув серьгой, сорвал свою чалму. Казаки, сидевшие на черных стругах, сбросили с голов красные фески. Турецкие, татарские, ногайские знамена с конскими хвостами легли наземь. Теперь все это было лишним. Взметнулись казачьи бунчуки и сабли острые.
Войско Донское пошло на приступ Азова-крепости.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Под Ташканской стеной раздался взрыв большой силы. Желтовато-черный и серо-сизый дым всклубился и закрыл серую стену, земляной вал и две наугольные башни. Ташканская стена от взрыва закачалась, треснула, в середине ее образовалась десятисаженная брешь… Арадов погиб: его засыпала взорванная им крепостная стена. Он самоотверженно послужил земле русской.
Не успел затихнуть гул от взрыва, как с другой стороны, под самой крайней башней, соединяющей Азовскую и Султанскую стены, раздалось еще два громовых взрыва. Взорвались заложенные под стены двадцать бочек пороху. Болгарин Каравелов подорвал башню Наугольную, а грек Дионисий с казаками – Султанскую стену. Оставив коней, казаки лавой полезли к провалам. На них обрушился со стен сильный огонь: только с одной стороны по наступающему войску ударили девяносто четыре пушки и с другой стороны – столько же пушек. Тяжелые ядра зашипели и задымились над головами казаков. Падая на землю с завывающим гулом, ядра разрывались и поджигали расплавленной и горящей серой сухую траву и землю.
Турки отчаянно кричали, бегая по стенам:
– Аллах! Аллах!.. Искаде азер! Пристань горит!
Атаман Иван Каторжный подплыл на стругах к пристани и поджег триста турецких ястребов. Лодки горели, треща и покачиваясь. Смоляной дым поднялся столбом.
Вся пристань горела.
Казаки перекинули через Дон свой мост, составленный из лодок. Но мост затрещал, разорвался надвое, загорелся. По лодочному мосту успели перебраться только умельцы подрывного дела.
К Приречной стене казаки понесли высокие лестницы. Казаки полезли по лестницам. Убитые срывались с веревок и падали в ров, раненые скользили по мокрым от крови канатам и, ослабев, падали. На головы штурмующих лилась горячая смола.
– Азер! Азер! Огонь! Огонь! – кричали турки на стенах крепости. А казаки с колена целились и били но ним из ружей. Со стен летели красные фески, турецкие пищали; летели вниз турецкие военачальники в зеленых куртках, их топчии-артиллеристы с дымящимися фитилями и пехотинцы-янычары в широких шароварах.
Приречная стена была очень высокая. И лестницы пришлось поставить высокие. Но ни одному из храбрецов не удалось еще взобраться на стену. Турки бросали на казаков глыбы камней, обливали горящей смолой.
Каторжный с криком: «Донские соколы! Приречная стена – за нами!» – сам схватился за канат и полез кверху. Канат закачался…
«Ох, не порвался бы канат!» – опасались казаки.
Каторжный, изгибаясь и извиваясь на канате, уверенно лез вверх. С Приречной стены грянул залп…
А Каторжный карабкался уже под верхней каменной кладкой. Но турки столкнули железный якорь, на котором держался его канат, – и Каторжный сорвался вниз.
– От сатаны! – выругался он, встав и потирая ушибленный лоб. – Свалили, сатаны!.. Кричите, казаки: мезар!.. Мезар!.. Всем янычарам и топчиям – мезар! мезар! – могила!..
– Мезар!.. Мезар!.. – закричали казаки и яростно полезли на приступ.
Справа раздался новый взрыв, который потряс землю. То казаки Ивана Косого взорвали Азовскую стену.
А в самой крепости стрельба из самопалов и сеча сабельная усиливались с каждым часом. Видно, Наум Васильев не жалел ни пороха, ни свинца, ни собственной жизни.
Запорожцев все еще не было…
В широком устье Дона, и в горловине моря, и дальше в море огни метались на волнах: то догорали снесенные водой турецкие челны.
Старой пробился под Каланчинскими башнями, взорвал больверки, сардистаны и дрался, обложив со всех сторон третью башню, которую называли Водяной. Турки назвали Водяную башню – Демир-капы, то есть «Железные ворота». Взорвав и там больверки, взорвав мост, перекинутый на лодках, атаман Старой прошел Железные ворота и подоспел со своим шеститысячным войском на помощь к Ивану Каторжному.
– Быть так, – сойдясь, сказали атаманы. – Здесь, может, будет мертвый город, но мы его возьмем! Гей, казаки! Сто чертей всем туркам в глотки! Приречную возьмем!
И турки со стены кричали в ужасе:
– Мезар шехир! Мезар шехир! Могила-город!
Глубокие рвы уже наполнились убитыми. Земля пропиталась кровью…
А казаки приставили к стенам еще полсотни лестниц и полезли в дыму, не считаясь со смертельной опасностью. Старой и Каторжный полезли первыми. Они заметили, что в море появились чайки: на помощь пришли запорожцы Богдана.
Приблизившись к атакующим, атаман запорожцев – рослый усатый казачина в белой рубахе и в синих шароварах, с черным оселедцем на голове – крикнул громовым голосом:
– О братику! Вмирати так вмирати, – не будем день тиряти! Нате вам, доньские атаманы, и моих пять, щоб було десять! Богдан прислав подмогу, щоб гуркотило[62]… Кличте мене Петро Вернигора!.. Гей, хлопци-запорожци, лизайте швыдче на драбины!
И, рассыпавшись по берегу, запорожцы с ходу полезли на Приречную стену.
Татаринов с большим отрядом четыре раза кидался в брешь Ташканской стены, но турки отбивали его с большими потерями и стояли в проломах живой стеной тысячами. Татаринов бросился в пролом Султанской стены, но и там турки отбили его войско. Тогда он рванулся влево: он хотел влезть в малую щель Азовской стены, – но и здесь не имел успеха. Оставив многих убитых казаков под стенами возле образовавшихся брешей, Татаринов с яростью опять бросился с войском к Ташканской стене… Прорвался! Засверкали казачьи сабли на стенах крепости. Выстрелы из самопалов гремели сзади и спереди. К Султанской стене прискакали свежие силы Петро Матьяша и Панько Стороженка. С ними подоспели удалые молодцы Тимофея Рази, Ивана Разина, Тимофея Яковлева и Корнилия Яковлева. Спешившись, они по-пластунски полезли к главным воротам крепости. Иные, не слезая с коней, стреляли из ружей в тех турок, которые еще метались по стенам. Гайша и Сергень-Мергень, покачиваясь на верблюдах, стояли в дозоре, дожидаясь приказа Татаринова. И когда с треском и шумом, с диким лязгом и визгом открылись главные ворота крепости, верблюжий полк пошел в атаку к Султанской стене. Открыли ворота отчаянные казаки – «купцы» Наума Васильева, оставшиеся уже малой горстью внутри города.
Крепостные задымленные пушки продолжали упорно стрелять каменными и зажигательными ядрами. Пушечный гром стоял над водой и над землей.
Огонь поминутно вырывался из жерл пушек и ружей. Тысячи отравленных стрел летели вниз. На поле хрипели и бились головами о землю и камень раненые верблюды и кони. Ядра взрывались, бороздили землю. Кругом лежали убитые, раненые и умирающие казаки; валялись сломанные сабли, разорванные седла.
К Ташканской стене, покачиваясь, подошел дед Черкашенин. Его старое измученное лицо было обожжено порохом, слезящиеся глаза едва уже различали каменную громаду.
Склоняясь над убитыми, трясущимися губами он шептал:
– Сложили вы буйны головы не на свадьбе лихой, а в бою с басурманами. Спите, деточки! Спите, вольные! Спите, славные головушки! Не тоскуйте вы за лесочками, за кусточками, за степями, где шумит жива трава.
А бой еще кипел.
Наконец турки, видя, что им грозит уничтожение, кинулись вон из крепости. Татаринов кричал:
– Рубите, казаки, все головы басурманские! Ни единой души не оставляйте!
И в степи зазвенели сабли казачьи. Турецкие ятаганы под ударами казаков летели на землю. Ломались копья, свистели стрелы…
У главных ворот хлынувшее казачье войско столкнулось с встречной волной рвавшихся на волю турецких солдат. Огромная бурливая людская волна набежала на другую людскую волну. Сабли поблескивали над головами, шапки валились вместе с головами, ружья дымились чадно.
Четыре казачьих фальконета – единственная казачья осадная артиллерия, пристроенные на железных рогатинах, посылали ядра в угольные башни.
Любен Каравелов с отважными казаками подтащил проломные машины, напоминавшие огромные колодезные журавли. В них вкладывали между двумя расщепленными бревнами тяжелый камень и тем камнем ударяли в крепкие стены башен. Но генуэзские башни были крепки и неподатливы. Сорок четыре проломные машины таранили камень, вылущивая его по кусочкам. А сверху на проломщиков и на штурмующее войско лились горячая смола и кипяток.
Медный шлем Татаринова появился на Султанской стене. Замолкли сорок пушек. Отчаянный атаман крикнул казакам:
– Калаш-паше – могила! Султану – могила! Сто пушек уже смолкло… Крепость, братцы, за нами! Вали на стены!..
С трудом взобрались на Приречную стену атаманы Иван Каторжный, Петро Вернигора, Алексей Старой и с ними отряды донских и запорожских казаков.
Петро Вернигора ловко смахнул кривой саблей голову подвернувшегося турецкого начальника и в ярости крикнул:
– Були вареники, та на вербу повтикали! Клади, жинка, циле яйцо в борщ: хай турок знае, як запорожец гуляе!
Другой запорожец столкнул убитого им турка со стены, сказав:
– Благодареники за вареники!..
На всех четырех стенах пошла сабельная и рукопашная битва. Сабельный и ятаганный звон слышался далеко за белой мечетью. И там дрались освобожденные полоняники с турецкой стражей. Впереди полоняников шел и рубил саблей турецкие головы рассвирепевший Серапион.
Татаринов, рубясь и размахивая саблей, покрикивал:
– К басурманам неверным жалости нет! Дайте полную волю своей злости да ярости!
Петро Матьяш пробился через главные ворота с конным войском. Влетел он в город смело и пошел гулять с саблей. Свитка Матьяша, словно большое белое крыло, взлетала. Арабский конь Дарунок с разъяренными, налитыми кровью глазами и раздувающимися ноздрями прыгал, как барс, через канавы, через заграждавшие дорогу камни. Матьяш буйно кричал:
– Не шутка нонче ожениться, да трудно, Давлат, с твоим батькой сговориться! Вже батька твоего черт мае, а тебе вже, дивчина, мабуть, персидский шах кохае. А геть! Сатана!..
Острая сабля Матьяша вдруг переломилась от удара о саблю турецкого всадника и со звоном выпала из его рук. Матьяш выхватил из-за пояса пистоль.
– Ге, чертова голова! – крикнул он. – Не тоби ж женити старого парубка своей поганой саблюкой! Ты ж, бисов сын, молодше мене! Хай тебе пистоль мой ожене!
Матьяш выстрелил в турка, не целясь. Турок в зеленой куртке свалился с седла на землю. Серый конь его, закинув кверху голову, побежал прочь, давя копытами раненых и убитых.
С высоких стен казаки, не переставая, сталкивали дравшихся еще янычар и валили топчиев с зажженными фитилями.
Осип Петров показал свое удальство тем, что умеет рубиться саблей не хуже любого старого донского казака и атамана. Окружив перед крепостью татарскую конницу, шедшую из Тамани на выручку к азовскому паше, он истребил своим войском всех до единого.
Возле стен, возле шести железных ворот лежала уже не одна тысяча убитых казаков и турок. Бой все еще продолжался, но шел уже к концу.
Вдруг со стороны Кагальника и на переправе у Гнилых вод показались полчища конных татар. Они с криком и визгом кинулись на заставы и на фальконеты… Татаринов появился перед Султанской стеной. Ему подвели вороного коня. Он сел в седло, осмотрелся и с ватагой старых казаков помчался навстречу татарам, к Кагальнику. И там, на поляне, Татаринов, свистя саблей, стал рубиться с татарами. Их было тысячи две. Попался тогда атаману татарский богатырь, наездник необыкновенно высокого роста, затянутый в железный панцирь, с черной железной сеткой на скуластом лице. Это был старший племянник хана – Дедун-Гирей. Сабля у него была тяжелая и длинная. Он пригнулся к седлу и полетел на Татаринова. Атаман метнулся в сторону. Его противник дернул коня, описал круг и вернулся. Татаринов не принял второго удара, кинулся в сторону. Дедун-Гирей обозленно гикнул, еще раз описал круг конем, дернул тяжелой рукой уздечку и помчался к вороному коню Татаринова. Атаман снова увернулся от татарского богатыря. Тогда Дедун-Гирей сбросил с себя островерхий малахай с железной сеткой и, крепко выругавшись, стал ждать Татаринова. Но Татаринов не пустил на него своего коня, а, остановив его, вложил в ножны саблю. Крымчак, оскалив зубы, разметал саблей налетевших на него казаков, ударил коня ногами и помчался на Татаринова. Атаман ждал Дедун-Гирея. Подпустив его на пистолетный выстрел, он послал ему в широкий лоб свинцовую пулю. Дедун-Гирей упал.
– Вот так бейте басурманов, казаки! Ну, гей-гуляй! – крикнул Татаринов, врубаясь в толпу татар.
Конь Татаринова пал, и атаман пересел в татарское седло. По всей поляне храбрые казаки рубились жарко…
Дым смрадный повис над полем, над Доном и над морем. К ночи пушки турецкие совсем затихли. Врываясь в казематы, казаки кончали бой.
Не успел затихнуть гул от взрыва, как с другой стороны, под самой крайней башней, соединяющей Азовскую и Султанскую стены, раздалось еще два громовых взрыва. Взорвались заложенные под стены двадцать бочек пороху. Болгарин Каравелов подорвал башню Наугольную, а грек Дионисий с казаками – Султанскую стену. Оставив коней, казаки лавой полезли к провалам. На них обрушился со стен сильный огонь: только с одной стороны по наступающему войску ударили девяносто четыре пушки и с другой стороны – столько же пушек. Тяжелые ядра зашипели и задымились над головами казаков. Падая на землю с завывающим гулом, ядра разрывались и поджигали расплавленной и горящей серой сухую траву и землю.
Турки отчаянно кричали, бегая по стенам:
– Аллах! Аллах!.. Искаде азер! Пристань горит!
Атаман Иван Каторжный подплыл на стругах к пристани и поджег триста турецких ястребов. Лодки горели, треща и покачиваясь. Смоляной дым поднялся столбом.
Вся пристань горела.
Казаки перекинули через Дон свой мост, составленный из лодок. Но мост затрещал, разорвался надвое, загорелся. По лодочному мосту успели перебраться только умельцы подрывного дела.
К Приречной стене казаки понесли высокие лестницы. Казаки полезли по лестницам. Убитые срывались с веревок и падали в ров, раненые скользили по мокрым от крови канатам и, ослабев, падали. На головы штурмующих лилась горячая смола.
– Азер! Азер! Огонь! Огонь! – кричали турки на стенах крепости. А казаки с колена целились и били но ним из ружей. Со стен летели красные фески, турецкие пищали; летели вниз турецкие военачальники в зеленых куртках, их топчии-артиллеристы с дымящимися фитилями и пехотинцы-янычары в широких шароварах.
Приречная стена была очень высокая. И лестницы пришлось поставить высокие. Но ни одному из храбрецов не удалось еще взобраться на стену. Турки бросали на казаков глыбы камней, обливали горящей смолой.
Каторжный с криком: «Донские соколы! Приречная стена – за нами!» – сам схватился за канат и полез кверху. Канат закачался…
«Ох, не порвался бы канат!» – опасались казаки.
Каторжный, изгибаясь и извиваясь на канате, уверенно лез вверх. С Приречной стены грянул залп…
А Каторжный карабкался уже под верхней каменной кладкой. Но турки столкнули железный якорь, на котором держался его канат, – и Каторжный сорвался вниз.
– От сатаны! – выругался он, встав и потирая ушибленный лоб. – Свалили, сатаны!.. Кричите, казаки: мезар!.. Мезар!.. Всем янычарам и топчиям – мезар! мезар! – могила!..
– Мезар!.. Мезар!.. – закричали казаки и яростно полезли на приступ.
Справа раздался новый взрыв, который потряс землю. То казаки Ивана Косого взорвали Азовскую стену.
А в самой крепости стрельба из самопалов и сеча сабельная усиливались с каждым часом. Видно, Наум Васильев не жалел ни пороха, ни свинца, ни собственной жизни.
Запорожцев все еще не было…
В широком устье Дона, и в горловине моря, и дальше в море огни метались на волнах: то догорали снесенные водой турецкие челны.
Старой пробился под Каланчинскими башнями, взорвал больверки, сардистаны и дрался, обложив со всех сторон третью башню, которую называли Водяной. Турки назвали Водяную башню – Демир-капы, то есть «Железные ворота». Взорвав и там больверки, взорвав мост, перекинутый на лодках, атаман Старой прошел Железные ворота и подоспел со своим шеститысячным войском на помощь к Ивану Каторжному.
– Быть так, – сойдясь, сказали атаманы. – Здесь, может, будет мертвый город, но мы его возьмем! Гей, казаки! Сто чертей всем туркам в глотки! Приречную возьмем!
И турки со стены кричали в ужасе:
– Мезар шехир! Мезар шехир! Могила-город!
Глубокие рвы уже наполнились убитыми. Земля пропиталась кровью…
А казаки приставили к стенам еще полсотни лестниц и полезли в дыму, не считаясь со смертельной опасностью. Старой и Каторжный полезли первыми. Они заметили, что в море появились чайки: на помощь пришли запорожцы Богдана.
Приблизившись к атакующим, атаман запорожцев – рослый усатый казачина в белой рубахе и в синих шароварах, с черным оселедцем на голове – крикнул громовым голосом:
– О братику! Вмирати так вмирати, – не будем день тиряти! Нате вам, доньские атаманы, и моих пять, щоб було десять! Богдан прислав подмогу, щоб гуркотило[62]… Кличте мене Петро Вернигора!.. Гей, хлопци-запорожци, лизайте швыдче на драбины!
И, рассыпавшись по берегу, запорожцы с ходу полезли на Приречную стену.
Татаринов с большим отрядом четыре раза кидался в брешь Ташканской стены, но турки отбивали его с большими потерями и стояли в проломах живой стеной тысячами. Татаринов бросился в пролом Султанской стены, но и там турки отбили его войско. Тогда он рванулся влево: он хотел влезть в малую щель Азовской стены, – но и здесь не имел успеха. Оставив многих убитых казаков под стенами возле образовавшихся брешей, Татаринов с яростью опять бросился с войском к Ташканской стене… Прорвался! Засверкали казачьи сабли на стенах крепости. Выстрелы из самопалов гремели сзади и спереди. К Султанской стене прискакали свежие силы Петро Матьяша и Панько Стороженка. С ними подоспели удалые молодцы Тимофея Рази, Ивана Разина, Тимофея Яковлева и Корнилия Яковлева. Спешившись, они по-пластунски полезли к главным воротам крепости. Иные, не слезая с коней, стреляли из ружей в тех турок, которые еще метались по стенам. Гайша и Сергень-Мергень, покачиваясь на верблюдах, стояли в дозоре, дожидаясь приказа Татаринова. И когда с треском и шумом, с диким лязгом и визгом открылись главные ворота крепости, верблюжий полк пошел в атаку к Султанской стене. Открыли ворота отчаянные казаки – «купцы» Наума Васильева, оставшиеся уже малой горстью внутри города.
Крепостные задымленные пушки продолжали упорно стрелять каменными и зажигательными ядрами. Пушечный гром стоял над водой и над землей.
Огонь поминутно вырывался из жерл пушек и ружей. Тысячи отравленных стрел летели вниз. На поле хрипели и бились головами о землю и камень раненые верблюды и кони. Ядра взрывались, бороздили землю. Кругом лежали убитые, раненые и умирающие казаки; валялись сломанные сабли, разорванные седла.
К Ташканской стене, покачиваясь, подошел дед Черкашенин. Его старое измученное лицо было обожжено порохом, слезящиеся глаза едва уже различали каменную громаду.
Склоняясь над убитыми, трясущимися губами он шептал:
– Сложили вы буйны головы не на свадьбе лихой, а в бою с басурманами. Спите, деточки! Спите, вольные! Спите, славные головушки! Не тоскуйте вы за лесочками, за кусточками, за степями, где шумит жива трава.
А бой еще кипел.
Наконец турки, видя, что им грозит уничтожение, кинулись вон из крепости. Татаринов кричал:
– Рубите, казаки, все головы басурманские! Ни единой души не оставляйте!
И в степи зазвенели сабли казачьи. Турецкие ятаганы под ударами казаков летели на землю. Ломались копья, свистели стрелы…
У главных ворот хлынувшее казачье войско столкнулось с встречной волной рвавшихся на волю турецких солдат. Огромная бурливая людская волна набежала на другую людскую волну. Сабли поблескивали над головами, шапки валились вместе с головами, ружья дымились чадно.
Четыре казачьих фальконета – единственная казачья осадная артиллерия, пристроенные на железных рогатинах, посылали ядра в угольные башни.
Любен Каравелов с отважными казаками подтащил проломные машины, напоминавшие огромные колодезные журавли. В них вкладывали между двумя расщепленными бревнами тяжелый камень и тем камнем ударяли в крепкие стены башен. Но генуэзские башни были крепки и неподатливы. Сорок четыре проломные машины таранили камень, вылущивая его по кусочкам. А сверху на проломщиков и на штурмующее войско лились горячая смола и кипяток.
Медный шлем Татаринова появился на Султанской стене. Замолкли сорок пушек. Отчаянный атаман крикнул казакам:
– Калаш-паше – могила! Султану – могила! Сто пушек уже смолкло… Крепость, братцы, за нами! Вали на стены!..
С трудом взобрались на Приречную стену атаманы Иван Каторжный, Петро Вернигора, Алексей Старой и с ними отряды донских и запорожских казаков.
Петро Вернигора ловко смахнул кривой саблей голову подвернувшегося турецкого начальника и в ярости крикнул:
– Були вареники, та на вербу повтикали! Клади, жинка, циле яйцо в борщ: хай турок знае, як запорожец гуляе!
Другой запорожец столкнул убитого им турка со стены, сказав:
– Благодареники за вареники!..
На всех четырех стенах пошла сабельная и рукопашная битва. Сабельный и ятаганный звон слышался далеко за белой мечетью. И там дрались освобожденные полоняники с турецкой стражей. Впереди полоняников шел и рубил саблей турецкие головы рассвирепевший Серапион.
Татаринов, рубясь и размахивая саблей, покрикивал:
– К басурманам неверным жалости нет! Дайте полную волю своей злости да ярости!
Петро Матьяш пробился через главные ворота с конным войском. Влетел он в город смело и пошел гулять с саблей. Свитка Матьяша, словно большое белое крыло, взлетала. Арабский конь Дарунок с разъяренными, налитыми кровью глазами и раздувающимися ноздрями прыгал, как барс, через канавы, через заграждавшие дорогу камни. Матьяш буйно кричал:
– Не шутка нонче ожениться, да трудно, Давлат, с твоим батькой сговориться! Вже батька твоего черт мае, а тебе вже, дивчина, мабуть, персидский шах кохае. А геть! Сатана!..
Острая сабля Матьяша вдруг переломилась от удара о саблю турецкого всадника и со звоном выпала из его рук. Матьяш выхватил из-за пояса пистоль.
– Ге, чертова голова! – крикнул он. – Не тоби ж женити старого парубка своей поганой саблюкой! Ты ж, бисов сын, молодше мене! Хай тебе пистоль мой ожене!
Матьяш выстрелил в турка, не целясь. Турок в зеленой куртке свалился с седла на землю. Серый конь его, закинув кверху голову, побежал прочь, давя копытами раненых и убитых.
С высоких стен казаки, не переставая, сталкивали дравшихся еще янычар и валили топчиев с зажженными фитилями.
Осип Петров показал свое удальство тем, что умеет рубиться саблей не хуже любого старого донского казака и атамана. Окружив перед крепостью татарскую конницу, шедшую из Тамани на выручку к азовскому паше, он истребил своим войском всех до единого.
Возле стен, возле шести железных ворот лежала уже не одна тысяча убитых казаков и турок. Бой все еще продолжался, но шел уже к концу.
Вдруг со стороны Кагальника и на переправе у Гнилых вод показались полчища конных татар. Они с криком и визгом кинулись на заставы и на фальконеты… Татаринов появился перед Султанской стеной. Ему подвели вороного коня. Он сел в седло, осмотрелся и с ватагой старых казаков помчался навстречу татарам, к Кагальнику. И там, на поляне, Татаринов, свистя саблей, стал рубиться с татарами. Их было тысячи две. Попался тогда атаману татарский богатырь, наездник необыкновенно высокого роста, затянутый в железный панцирь, с черной железной сеткой на скуластом лице. Это был старший племянник хана – Дедун-Гирей. Сабля у него была тяжелая и длинная. Он пригнулся к седлу и полетел на Татаринова. Атаман метнулся в сторону. Его противник дернул коня, описал круг и вернулся. Татаринов не принял второго удара, кинулся в сторону. Дедун-Гирей обозленно гикнул, еще раз описал круг конем, дернул тяжелой рукой уздечку и помчался к вороному коню Татаринова. Атаман снова увернулся от татарского богатыря. Тогда Дедун-Гирей сбросил с себя островерхий малахай с железной сеткой и, крепко выругавшись, стал ждать Татаринова. Но Татаринов не пустил на него своего коня, а, остановив его, вложил в ножны саблю. Крымчак, оскалив зубы, разметал саблей налетевших на него казаков, ударил коня ногами и помчался на Татаринова. Атаман ждал Дедун-Гирея. Подпустив его на пистолетный выстрел, он послал ему в широкий лоб свинцовую пулю. Дедун-Гирей упал.
– Вот так бейте басурманов, казаки! Ну, гей-гуляй! – крикнул Татаринов, врубаясь в толпу татар.
Конь Татаринова пал, и атаман пересел в татарское седло. По всей поляне храбрые казаки рубились жарко…
Дым смрадный повис над полем, над Доном и над морем. К ночи пушки турецкие совсем затихли. Врываясь в казематы, казаки кончали бой.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Георгий Цулубидзе сдержал свое слово. Он приехал в крепость на сорока подводах и привез вино и порох. Ехал он с большой опасностью – по горным дорогам через разоренный турками городок Терки. Построенный Иваном Грозным для защиты тестя своего, черкесского князя Темрюка, и для утверждения в том краю царской власти, город Терки подвергался частым нападениям. Разоренный, но не снесенный до основания, он преграждал туркам путь к Дербенту.