Жила-была в старину сердитая царица. Все ей было не по нраву: и то не
так и это не по ней.
Вот гуляет однажды царица по саду, а солдат возле будки на часах стоит.
Увидел солдат царицу - никогда ее не видел. "Ишь ты!" - подумал и
ухмыльнулся. Не знал солдат - внове стоял при дворце, - что пред царицей ни
ухмыльнуться нельзя, ни нахмуриться, ни умильным быть: все одно царица
нравом кипела.
Глянула царица на солдата:
- Ты чего ухмыляешься?
А простой солдат чего скажет царице? Ничего он сказать не мог и
невзначай или так, спроста, что ль, опять ухмыльнулся. Тут царица сперва и
слова сказать не могла от злости. Потом кликнула кого надо.
- Давать, - приказывает, - этому солдату по двадцать палок каждый день
с утра.
С тех пор с утра, как встанет, получает солдат двадцать палок.
Били-били солдата, целый год били. Как проснется - так двадцать палок,
хоть в будни, хоть в праздники. Измучился, исхудал солдат, бить его не во
что стало. А царица и забыла про него: пусть бьют до' смерти; она теперь на
других серчает.
Что тут делать солдату? Не миновать ему смерти от палок, забьют его.
Солдат у того, у другого спрашивает - выбирает, кто поумней считается. А
умные ему в один ответ:
- Терпи, - говорят. - Чего с царицей сделаешь, она сердитая.
Солдат выслушал умных, а сам подумал: "Эх, не вам терпеть, а мне!" - и
пошел к дураку.
При войске у них дурак жил, его солдаты с кухни кормили и выношенную
одежду давали ему донашивать.
Солдат сказал дураку, как ему живется, а дурак и сам уж знал.
- Э, да не поможешь ты мне! - сказал солдат. - Ты ведь дурак.
А дурак:
- Как так не помогу! А не помогу, так и зла не сделаю, ты при своем
останешься. Дай мне копейку.
Дал ему солдат копейку. Повел дурак солдата на край города. Шли они,
шли, далеко ушли; кругом их бедные домишки стоят, дворцов давно нету.
"Эх, - думает солдат, - далече мы зашли, пропала моя копейка!"
Пришли они в бедный домишко. Жил там сапожник с женой.
У сапожника была жена, сходственная с царицей, как родная сестра:
поставь ее рядом с царицей, их и отличить нельзя, которая царица, которая
сапожница.
За показ жены сапожник брал по копейке с человека - с купца там, с
мастерового, с приказчика, а солдатам и калекам показывал даром. А деньги
пропивал.
Заплатил дурак копейку сапожнику, а солдат, конечно, даром прошел.
Вошли они в комнату и видят - на кровати женщина лежит и спит. Солдат
дрогнул и во фрунт стал: вылитая была перед ним царица.
Дурак и говорит:
- Вот была бы она царицей, она бы тебя палкой не била.
Солдат согласен с дураком:
- Не била бы. Жалко, что она сапожница: из нее бы царица хорошая вышла.
Дурак засмеялся:
- А выйдет, - говорит, - из нее царица!
Солдат обнадежился:
- А как выйдет-то?
Дурак захохотал в ответ, а солдат увел его прочь, а то сапожница
проснется.
Идут они обратно.
Дурак спрашивает у солдата:
- Ты где ночью на карауле стоишь?
- Нынче во дворце, в покоях, буду стоять.
- Вот чего, - дурак ему: - я тебе ночью сапожницу приволоку.
- Это к чему же? А сапожник услышит!
- Нету, - дурак отвечает. - Сапожник ничего не услышит. Он днем
наработается, потом вина напьется и спит крепко: на нем кривые гвозди
выпрямляй - он не чует.
- А к чему мне сапожница?
- Эк ты какой! А говорят - я дурак! Царица-то заснет, ты мне и давай ее
сонную, а я тебе на руки - сонную сапожницу. Царицу я унесу к сапожнику, а
ты сапожницу в царские покои отнеси, покуда она не проснулась.
Солдат подумал.
- А не страховито ли будет? При царице и моргнуть нельзя, а ты ее к
сапожнику унесешь! А вдруг проснется? Да она нам голову прочь!
А дурак думает иное:
- Царица целый день злится, с утра до вечера умается, а ночью
спит-храпит, пузыри изо рта пускает. До своего времени она не проснется. А
если дознается, так я в дураках хожу - какой с меня спрос!
Солдат согласился:
- Ишь ты, обдумал как! А сам дурак! Так ладно будет, пожалуй. Тащи уж
по темноте сапожницу во дворец.
За ночь дурак так и сделал: сапожницу в царские покои принес, а царицу
отнес к сапожнику - они и не проснулись.
А как наступило утро, проснулся первым сапожник и толкнул жену в бок.
Ему и воды испить захотелось, и курить надо, и голова у него болит: пусть
жена ему воды подаст, трубку найдет и в утешенье что-нибудь скажет.
Царица проснулась, открыла глаза, не поняла ничего и опять заснула.
Сапожник ее опять в бок: ты что, дескать, иль не слышишь?
- Подымайся, баба! - сапожник говорит. - Пора.
Царица опять открыла глаза.
- Чего пора? - спрашивает. - Ты кто такой?
А сапожник ей:
- А ты кто такая?
Царица как закричит:
- Ах ты негодный! Ах ты окаянный! Да ведь я царица!
Сапожник как соскочит с кровати:
- Ах, так ты царица!
Схватил сапожничий ремень, шпандырь, и давай царицу пороть-охаживать:
- Ах, так ты царица? Так тебе и надо, царице! Ишь ты лодырь, ишь ты,
негодница! Только спать здорова. Я тебе дам - царица! Я тебе дам - как мужу
своему не угождать!
Царица как крикнет:
- Эй, кто там! Забить этого негодяя насмерть!
А никто не идет - нету никого. Царица и думает: "Что такое? Видно, я
померла и в ад попала - так это, верно, чорт".
Подумала так и опять заснула: может, опять-де проснусь во дворце, в
своем царстве, и ничего этого не будет; это мне снится.
Ан нет, чорт-сапожник ремень положил да опять кулаком ее в бок:
- Баба, чего не встаешь?
- Отвяжись от меня, я царица!
- Как так - ты опять царица? - говорит сапожник - и сызнова царицу хлоп
да хлоп! Недобрый был человек. - Подымайся, тебе говорят! Картошку вари,
самовар ставь, комнату убирай, портки мне заштопай. Ишь ты, притворщица!
Оробела царица - опять ее чорт бить да хлопать будет. А больно ей ведь
- ей больнее всех: до того она боли-то и не знала. Поднялась она, приоделась
в платье сапожницы и стала работать по дому.
Однако за что ни возьмется, ничего у нее не выходит, из рук все
валится. Оно так и быть должно: царица-то серчать да царствовать привыкла,
только всего.
Сапожник видит - дело у нее не идет, и опять хлоп да хлоп ее.
Царица уж молчит и не говорит, что она царица, а сама работать
старается.
Вот сготовила она кое-как обед, а его и есть нельзя: недоварено,
пересолено, нечисто.
Съел сапожник одну ложку щей и говорит:
- Ты и правда, должно, царица: ничего делать не умеешь. Таких щей и псы
не едят.
И снова за свое: хлоп ее - за плохие, значит, щи.
Царица совсем оробела. Сидит она перед сапожником и трясется от страха.
После обеда сапожник лег в кровать:
- Возьми гребень, жена, расчеши мне голову, а я дремать буду.
Стала царица голову сапожнику чесать; что ж делать-то, ослушаться
нельзя.
А на другой день велел ей сапожник белье стирать.
Стирает белье царица; сроду она не стирала, все белые руки свои стерла,
исстирала, а белье не выбелила.
Так и жила царица у сапожника, жила да мучилась; три дня жила.
А сапожница как проснулась в царицыной постели, огляделась кругом,
видит - приятно везде. На кровати перины, одеванья шелко'вые и ковровые,
зеркала светятся, горница вся прибрана, и цветами пахнет.
"Аль я в раю? - подумала сапожница. - Век того не видала, что вижу".
Тут вошли в спальную горницу четыре горничные девушки. Вошли они, а
подойти к царице боятся.
- Вам чего надо? - спрашивает их сапожница.
Девушки ей отвечают:
- Здравствуй, матушка царица! А мы тебя одевать, обувать пришли.
Сапожница им:
- А я сама оденусь. Иль я калека!
А девушки стоят, не уходят.
Сапожница глядит на них:
- Чего ж вы стоите? Неужели дела у вас нету, бездельницы!
А девушки глядят на табуретку у кровати, а на табуретке палка лежит и
плетка.
- А бить-то нас будешь когда, матушка? - спросили девушки. - Теперь иль
после?
- Да за что ж вас бить? Вам больно будет!
- А за то, матушка царица, что вам серчать надо!
Тут и сапожница рассерчала:
- Дуры вы, что ли? Идите прочь, да делом займитесь!
Девушки ушли. А сапожница поднялась, оделась, пошла на кухню и там чаю
с бубликами напилась.
На кухне повара и кухарки обращаются к сапожнице со страхом и
почтением, сахару подают сколько хочешь - каждый думает, что она царица.
"Чего это, - думает, - царица я, что ль? Знать, и правда царица. Ну что
ж, и царицей теперь побуду, сапожницей-то успею. Пусть мужик мой по мне
поскучает! Царицей-то оно и легче быть".
Вот живет она царицей и день и два. С утра до вечера позади царицы
вельможа ходит, все ее приказы и желанья пишет и исполняет. Царица уж
привыкла к тому вельможе: кто ни обратится к ней с просьбой или с чем, она
только укажет:
- Скажи заднему, он исполнит, - и далее идет.
Идет она и семечки грызет, а семечки для нее вельможа в горсти держит и
руку наотлет вытянул.
В тот час наш солдат у деревянной будки стоял. Видит он - идет, гуляет
сапожница-царица. А солдата попрежнему палками бьют, и нынче били с утра.
Глянул солдат на сапожницу-царицу, хотел суровое выраженье на лице
сделать - и ухмыльнулся.
Сапожница-царица и обращается к нему:
- Ты чего ухмыляешься? Мне, что ль, обрадовался?
Солдат ей в ответ:
- Тебе, матушка!
- А чего радуешься? Я тебе добра не сделала. Чего ты хочешь?
- А того хочу, матушка, пусть меня палками не бьют. Второй год с утра
спозаранку колотят, мясо с костей стерли.
- За что ж тебя?
- За ухмылку, матушка.
- Ну, скажи заднему, пусть тебя не бьют.
- Нет уж, матушка, - солдат сапожнице-царице говорит, - заднему я
говорить не буду: ты передняя, ты сама упомни и прикажи.
Царица остановилась около солдата:
- Ишь ты, какой въедливый! Ладно уж, я сама прикажу и бумагу напишу, -
не будут тебя бить.
- И других прочих, матушка, пусть не бьют!
- Аль многих тут бьют?
- Да почитай что почти всех, матушка, колотят. Истерлись люди при
дворце, а из терпенья не выходят.
- Дураки они, что ль? - спрашивает сапожница-царица.
- Не могу знать, матушка!
В тот же день сапожница-царица дала повеление, чтоб никого в ее царстве
не били и не смели даже касаться палкой человека. А солдатам велела дать по
двадцать пять рублей каждому, а сверх того по три дня гулянья и по полведра
пива.
На третий день своего царствования сапожница соскучилась по сапожнику.
"Пойду, - думает, - погляжу издали, как он там. Небось горюет по мне".
Собралась царица и пошла из дворца к домишку сапожника, а за ней и
вельможа идет.
Вот идет она, царица, видит свой бедный домишко.
А из ворот того домишка как раз ее сапожник выходит, и не один, как
следовало бы, а с другою дородною женщиной, что не хуже самой сапожницы, и
на лице у сапожника горя нету.
Тут как вскрикнет сапожница-царица:
- Ах ты бессовестный, ах ты такой-сякой! - да хвать сапожника по
затылку, с того и картуз соскочил.
А сапожник никак не опомнится: глядит он и на ту женщину и на эту, обе
они на вид одинаковые, а которая жена - не разберет.
Только когда сапожница-царица по спине его разок хлопнула, сапожник
понял, которая его жена.
Взяла сапожница мужа за руку и повела домой, а про царство свое забыла.
А царица скрипнула зубами на вельможу и тоже домой пошла, во дворец.
Как явилась она во дворец и узнала, что бить теперь, драть, пороть и
лупить никого нельзя, отмена вышла, и будто сама она так повелела, -
закипело злобой сердце царицы.
Позвала она кого ни на есть, чтоб ударить кого было.
Явилась кухарка, подняла царица на нее руку, да видит вдруг - рука-то
ее, царицина, исстирана, работой истерта, и опустила она свою руку, никого
не ударила.
Вспомнила она, как жила у сапожника: как бы опять ей в жены к нему не
попасть! - и оставила царица волю сапожницы как есть.
И солдат с дураком довольны остались. А только царице веры нету и не
будет.
так и это не по ней.
Вот гуляет однажды царица по саду, а солдат возле будки на часах стоит.
Увидел солдат царицу - никогда ее не видел. "Ишь ты!" - подумал и
ухмыльнулся. Не знал солдат - внове стоял при дворце, - что пред царицей ни
ухмыльнуться нельзя, ни нахмуриться, ни умильным быть: все одно царица
нравом кипела.
Глянула царица на солдата:
- Ты чего ухмыляешься?
А простой солдат чего скажет царице? Ничего он сказать не мог и
невзначай или так, спроста, что ль, опять ухмыльнулся. Тут царица сперва и
слова сказать не могла от злости. Потом кликнула кого надо.
- Давать, - приказывает, - этому солдату по двадцать палок каждый день
с утра.
С тех пор с утра, как встанет, получает солдат двадцать палок.
Били-били солдата, целый год били. Как проснется - так двадцать палок,
хоть в будни, хоть в праздники. Измучился, исхудал солдат, бить его не во
что стало. А царица и забыла про него: пусть бьют до' смерти; она теперь на
других серчает.
Что тут делать солдату? Не миновать ему смерти от палок, забьют его.
Солдат у того, у другого спрашивает - выбирает, кто поумней считается. А
умные ему в один ответ:
- Терпи, - говорят. - Чего с царицей сделаешь, она сердитая.
Солдат выслушал умных, а сам подумал: "Эх, не вам терпеть, а мне!" - и
пошел к дураку.
При войске у них дурак жил, его солдаты с кухни кормили и выношенную
одежду давали ему донашивать.
Солдат сказал дураку, как ему живется, а дурак и сам уж знал.
- Э, да не поможешь ты мне! - сказал солдат. - Ты ведь дурак.
А дурак:
- Как так не помогу! А не помогу, так и зла не сделаю, ты при своем
останешься. Дай мне копейку.
Дал ему солдат копейку. Повел дурак солдата на край города. Шли они,
шли, далеко ушли; кругом их бедные домишки стоят, дворцов давно нету.
"Эх, - думает солдат, - далече мы зашли, пропала моя копейка!"
Пришли они в бедный домишко. Жил там сапожник с женой.
У сапожника была жена, сходственная с царицей, как родная сестра:
поставь ее рядом с царицей, их и отличить нельзя, которая царица, которая
сапожница.
За показ жены сапожник брал по копейке с человека - с купца там, с
мастерового, с приказчика, а солдатам и калекам показывал даром. А деньги
пропивал.
Заплатил дурак копейку сапожнику, а солдат, конечно, даром прошел.
Вошли они в комнату и видят - на кровати женщина лежит и спит. Солдат
дрогнул и во фрунт стал: вылитая была перед ним царица.
Дурак и говорит:
- Вот была бы она царицей, она бы тебя палкой не била.
Солдат согласен с дураком:
- Не била бы. Жалко, что она сапожница: из нее бы царица хорошая вышла.
Дурак засмеялся:
- А выйдет, - говорит, - из нее царица!
Солдат обнадежился:
- А как выйдет-то?
Дурак захохотал в ответ, а солдат увел его прочь, а то сапожница
проснется.
Идут они обратно.
Дурак спрашивает у солдата:
- Ты где ночью на карауле стоишь?
- Нынче во дворце, в покоях, буду стоять.
- Вот чего, - дурак ему: - я тебе ночью сапожницу приволоку.
- Это к чему же? А сапожник услышит!
- Нету, - дурак отвечает. - Сапожник ничего не услышит. Он днем
наработается, потом вина напьется и спит крепко: на нем кривые гвозди
выпрямляй - он не чует.
- А к чему мне сапожница?
- Эк ты какой! А говорят - я дурак! Царица-то заснет, ты мне и давай ее
сонную, а я тебе на руки - сонную сапожницу. Царицу я унесу к сапожнику, а
ты сапожницу в царские покои отнеси, покуда она не проснулась.
Солдат подумал.
- А не страховито ли будет? При царице и моргнуть нельзя, а ты ее к
сапожнику унесешь! А вдруг проснется? Да она нам голову прочь!
А дурак думает иное:
- Царица целый день злится, с утра до вечера умается, а ночью
спит-храпит, пузыри изо рта пускает. До своего времени она не проснется. А
если дознается, так я в дураках хожу - какой с меня спрос!
Солдат согласился:
- Ишь ты, обдумал как! А сам дурак! Так ладно будет, пожалуй. Тащи уж
по темноте сапожницу во дворец.
За ночь дурак так и сделал: сапожницу в царские покои принес, а царицу
отнес к сапожнику - они и не проснулись.
А как наступило утро, проснулся первым сапожник и толкнул жену в бок.
Ему и воды испить захотелось, и курить надо, и голова у него болит: пусть
жена ему воды подаст, трубку найдет и в утешенье что-нибудь скажет.
Царица проснулась, открыла глаза, не поняла ничего и опять заснула.
Сапожник ее опять в бок: ты что, дескать, иль не слышишь?
- Подымайся, баба! - сапожник говорит. - Пора.
Царица опять открыла глаза.
- Чего пора? - спрашивает. - Ты кто такой?
А сапожник ей:
- А ты кто такая?
Царица как закричит:
- Ах ты негодный! Ах ты окаянный! Да ведь я царица!
Сапожник как соскочит с кровати:
- Ах, так ты царица!
Схватил сапожничий ремень, шпандырь, и давай царицу пороть-охаживать:
- Ах, так ты царица? Так тебе и надо, царице! Ишь ты лодырь, ишь ты,
негодница! Только спать здорова. Я тебе дам - царица! Я тебе дам - как мужу
своему не угождать!
Царица как крикнет:
- Эй, кто там! Забить этого негодяя насмерть!
А никто не идет - нету никого. Царица и думает: "Что такое? Видно, я
померла и в ад попала - так это, верно, чорт".
Подумала так и опять заснула: может, опять-де проснусь во дворце, в
своем царстве, и ничего этого не будет; это мне снится.
Ан нет, чорт-сапожник ремень положил да опять кулаком ее в бок:
- Баба, чего не встаешь?
- Отвяжись от меня, я царица!
- Как так - ты опять царица? - говорит сапожник - и сызнова царицу хлоп
да хлоп! Недобрый был человек. - Подымайся, тебе говорят! Картошку вари,
самовар ставь, комнату убирай, портки мне заштопай. Ишь ты, притворщица!
Оробела царица - опять ее чорт бить да хлопать будет. А больно ей ведь
- ей больнее всех: до того она боли-то и не знала. Поднялась она, приоделась
в платье сапожницы и стала работать по дому.
Однако за что ни возьмется, ничего у нее не выходит, из рук все
валится. Оно так и быть должно: царица-то серчать да царствовать привыкла,
только всего.
Сапожник видит - дело у нее не идет, и опять хлоп да хлоп ее.
Царица уж молчит и не говорит, что она царица, а сама работать
старается.
Вот сготовила она кое-как обед, а его и есть нельзя: недоварено,
пересолено, нечисто.
Съел сапожник одну ложку щей и говорит:
- Ты и правда, должно, царица: ничего делать не умеешь. Таких щей и псы
не едят.
И снова за свое: хлоп ее - за плохие, значит, щи.
Царица совсем оробела. Сидит она перед сапожником и трясется от страха.
После обеда сапожник лег в кровать:
- Возьми гребень, жена, расчеши мне голову, а я дремать буду.
Стала царица голову сапожнику чесать; что ж делать-то, ослушаться
нельзя.
А на другой день велел ей сапожник белье стирать.
Стирает белье царица; сроду она не стирала, все белые руки свои стерла,
исстирала, а белье не выбелила.
Так и жила царица у сапожника, жила да мучилась; три дня жила.
А сапожница как проснулась в царицыной постели, огляделась кругом,
видит - приятно везде. На кровати перины, одеванья шелко'вые и ковровые,
зеркала светятся, горница вся прибрана, и цветами пахнет.
"Аль я в раю? - подумала сапожница. - Век того не видала, что вижу".
Тут вошли в спальную горницу четыре горничные девушки. Вошли они, а
подойти к царице боятся.
- Вам чего надо? - спрашивает их сапожница.
Девушки ей отвечают:
- Здравствуй, матушка царица! А мы тебя одевать, обувать пришли.
Сапожница им:
- А я сама оденусь. Иль я калека!
А девушки стоят, не уходят.
Сапожница глядит на них:
- Чего ж вы стоите? Неужели дела у вас нету, бездельницы!
А девушки глядят на табуретку у кровати, а на табуретке палка лежит и
плетка.
- А бить-то нас будешь когда, матушка? - спросили девушки. - Теперь иль
после?
- Да за что ж вас бить? Вам больно будет!
- А за то, матушка царица, что вам серчать надо!
Тут и сапожница рассерчала:
- Дуры вы, что ли? Идите прочь, да делом займитесь!
Девушки ушли. А сапожница поднялась, оделась, пошла на кухню и там чаю
с бубликами напилась.
На кухне повара и кухарки обращаются к сапожнице со страхом и
почтением, сахару подают сколько хочешь - каждый думает, что она царица.
"Чего это, - думает, - царица я, что ль? Знать, и правда царица. Ну что
ж, и царицей теперь побуду, сапожницей-то успею. Пусть мужик мой по мне
поскучает! Царицей-то оно и легче быть".
Вот живет она царицей и день и два. С утра до вечера позади царицы
вельможа ходит, все ее приказы и желанья пишет и исполняет. Царица уж
привыкла к тому вельможе: кто ни обратится к ней с просьбой или с чем, она
только укажет:
- Скажи заднему, он исполнит, - и далее идет.
Идет она и семечки грызет, а семечки для нее вельможа в горсти держит и
руку наотлет вытянул.
В тот час наш солдат у деревянной будки стоял. Видит он - идет, гуляет
сапожница-царица. А солдата попрежнему палками бьют, и нынче били с утра.
Глянул солдат на сапожницу-царицу, хотел суровое выраженье на лице
сделать - и ухмыльнулся.
Сапожница-царица и обращается к нему:
- Ты чего ухмыляешься? Мне, что ль, обрадовался?
Солдат ей в ответ:
- Тебе, матушка!
- А чего радуешься? Я тебе добра не сделала. Чего ты хочешь?
- А того хочу, матушка, пусть меня палками не бьют. Второй год с утра
спозаранку колотят, мясо с костей стерли.
- За что ж тебя?
- За ухмылку, матушка.
- Ну, скажи заднему, пусть тебя не бьют.
- Нет уж, матушка, - солдат сапожнице-царице говорит, - заднему я
говорить не буду: ты передняя, ты сама упомни и прикажи.
Царица остановилась около солдата:
- Ишь ты, какой въедливый! Ладно уж, я сама прикажу и бумагу напишу, -
не будут тебя бить.
- И других прочих, матушка, пусть не бьют!
- Аль многих тут бьют?
- Да почитай что почти всех, матушка, колотят. Истерлись люди при
дворце, а из терпенья не выходят.
- Дураки они, что ль? - спрашивает сапожница-царица.
- Не могу знать, матушка!
В тот же день сапожница-царица дала повеление, чтоб никого в ее царстве
не били и не смели даже касаться палкой человека. А солдатам велела дать по
двадцать пять рублей каждому, а сверх того по три дня гулянья и по полведра
пива.
На третий день своего царствования сапожница соскучилась по сапожнику.
"Пойду, - думает, - погляжу издали, как он там. Небось горюет по мне".
Собралась царица и пошла из дворца к домишку сапожника, а за ней и
вельможа идет.
Вот идет она, царица, видит свой бедный домишко.
А из ворот того домишка как раз ее сапожник выходит, и не один, как
следовало бы, а с другою дородною женщиной, что не хуже самой сапожницы, и
на лице у сапожника горя нету.
Тут как вскрикнет сапожница-царица:
- Ах ты бессовестный, ах ты такой-сякой! - да хвать сапожника по
затылку, с того и картуз соскочил.
А сапожник никак не опомнится: глядит он и на ту женщину и на эту, обе
они на вид одинаковые, а которая жена - не разберет.
Только когда сапожница-царица по спине его разок хлопнула, сапожник
понял, которая его жена.
Взяла сапожница мужа за руку и повела домой, а про царство свое забыла.
А царица скрипнула зубами на вельможу и тоже домой пошла, во дворец.
Как явилась она во дворец и узнала, что бить теперь, драть, пороть и
лупить никого нельзя, отмена вышла, и будто сама она так повелела, -
закипело злобой сердце царицы.
Позвала она кого ни на есть, чтоб ударить кого было.
Явилась кухарка, подняла царица на нее руку, да видит вдруг - рука-то
ее, царицина, исстирана, работой истерта, и опустила она свою руку, никого
не ударила.
Вспомнила она, как жила у сапожника: как бы опять ей в жены к нему не
попасть! - и оставила царица волю сапожницы как есть.
И солдат с дураком довольны остались. А только царице веры нету и не
будет.