Я уже хотел так, задним ходом, и отправляться, но для опыта решил их местами поменять. Хоть и говорится, что от перестановки слагаемых результат не меняется, но это, знаете, в алгебре, а тут совсем другое дело.
Ну, переставили, перепрягли.
И что бы вы думали? Припустил наш олень иноходью, только пятки сверкают.
И собака — за ним. Лязгает зубами, подвывает, однако тоже тянет, как паровоз.
Мы с Ломом едва на нарты сумели вскочить, а Фукс — тот только и успел ухватиться за веревку. С полмили так и проехался, вроде штормового якоря.
Ну, доложу я вам, и гонка досталась! Лаг я с собой не взял, да и пользоваться им на льду затруднительно. Однако, судя по береговым предметам, скорость у нас была потрясающая. Селения мелькают, проносятся, как в тумане, нарты прыгают по льду, в ушах свистит.
У оленя пар из ноздрей, копыта сверкают и так это ловко печатают: «Б-Е-Д-А», как на «Ундервуде».
И собачка старается, скулит, подвывает, язык на сторону свернула, однако тоже не отстает.
Словом, не успели оглянуться — граница Аляски. Тут шерифы с винтовками, с флагами…
Я, знаете, решил притормозить: неудобно пересекать границу без соблюдения формальностей. Кричу:
— Малый ход, стоп!
Куда там! Олень мой не смотрит, не слушает, несется как заводной.
Тут один шериф взмахнул платком, другие дали залп… Я думал — конец, однако вижу — все благополучно. Понеслись дальше. И минут этак через пять обгоняем упряжку, потом еще две упряжки, потом я уже и считать перестал — стольких пообгоняли. Те торопятся, а я рад бы потише ехать, да не могу удержать свою пару… И вот открывается форт Юкон за поворотом. Там народ столпился на льду. Машут, кричат, палят в воздух. Столько народу собралось, что не выдержал лед, провалился.
Толпа раздалась к берегам, а у нас прямо по носу огромная полынья, и мы с опасной скоростью приближаемся прямо к ней. Я вижу — дело плохо. Ну и решился: накренил нарты набок, оглобли сломались, я — хлоп в снег со всем экипажем, а олень мой с разгона прямо в воду, и с собакой, со всем.
Могли бы и утонуть, да спасательный круг не дал. Смотрю — плавают, фыркают, отдуваются…
Тут благожелатели из публики принесли аркан, зачалили оленя за рога, потянули… И, представьте, хваленые рога благородного животного отделились без всякого труда, а из-под них выглянули коротенькие рожки, на манер коровьих! Ну, эти, к счастью, прочно держались. За них вытащили всю упряжку на лед. Олень мой встряхнулся, полизал в ноздрях, да как замычит жалобно, как корова.
Я пригляделся, вижу — корова и есть, только без хвоста. Обманули Лома в Канаде. И понятно, почему наш олень танцевал без подков, как корова на льду. А вот откуда у него несвойственная этому животному резвость взялась, я не сразу понял.
Однако специалисты-собачники и это мне разъяснили. Фукс тоже, оказывается, попал впросак: ему вместо собаки молодого волчонка подсунули.
И вот заметьте, как интересно: волчонок сам по себе, как собака, ничего не стоит — дрянь, а не собака; корова сама по себе не олень, а вместе как славно получилось. Вот тут закон алгебры как раз подошел: минус на минус дает плюс, как говорится.
Ну, когда улеглись страсти, выяснилась и причина столь торжественной встречи. У них там в этот день была зимняя гонка, и мы не думали, не гадали, а вышло так, что первое место заняли.
Ну, переставили, перепрягли.
И что бы вы думали? Припустил наш олень иноходью, только пятки сверкают.
И собака — за ним. Лязгает зубами, подвывает, однако тоже тянет, как паровоз.
Мы с Ломом едва на нарты сумели вскочить, а Фукс — тот только и успел ухватиться за веревку. С полмили так и проехался, вроде штормового якоря.
Ну, доложу я вам, и гонка досталась! Лаг я с собой не взял, да и пользоваться им на льду затруднительно. Однако, судя по береговым предметам, скорость у нас была потрясающая. Селения мелькают, проносятся, как в тумане, нарты прыгают по льду, в ушах свистит.
У оленя пар из ноздрей, копыта сверкают и так это ловко печатают: «Б-Е-Д-А», как на «Ундервуде».
И собачка старается, скулит, подвывает, язык на сторону свернула, однако тоже не отстает.
Словом, не успели оглянуться — граница Аляски. Тут шерифы с винтовками, с флагами…
Я, знаете, решил притормозить: неудобно пересекать границу без соблюдения формальностей. Кричу:
— Малый ход, стоп!
Куда там! Олень мой не смотрит, не слушает, несется как заводной.
Тут один шериф взмахнул платком, другие дали залп… Я думал — конец, однако вижу — все благополучно. Понеслись дальше. И минут этак через пять обгоняем упряжку, потом еще две упряжки, потом я уже и считать перестал — стольких пообгоняли. Те торопятся, а я рад бы потише ехать, да не могу удержать свою пару… И вот открывается форт Юкон за поворотом. Там народ столпился на льду. Машут, кричат, палят в воздух. Столько народу собралось, что не выдержал лед, провалился.
Толпа раздалась к берегам, а у нас прямо по носу огромная полынья, и мы с опасной скоростью приближаемся прямо к ней. Я вижу — дело плохо. Ну и решился: накренил нарты набок, оглобли сломались, я — хлоп в снег со всем экипажем, а олень мой с разгона прямо в воду, и с собакой, со всем.
Могли бы и утонуть, да спасательный круг не дал. Смотрю — плавают, фыркают, отдуваются…
Я пригляделся, вижу — корова и есть, только без хвоста. Обманули Лома в Канаде. И понятно, почему наш олень танцевал без подков, как корова на льду. А вот откуда у него несвойственная этому животному резвость взялась, я не сразу понял.
Однако специалисты-собачники и это мне разъяснили. Фукс тоже, оказывается, попал впросак: ему вместо собаки молодого волчонка подсунули.
И вот заметьте, как интересно: волчонок сам по себе, как собака, ничего не стоит — дрянь, а не собака; корова сама по себе не олень, а вместе как славно получилось. Вот тут закон алгебры как раз подошел: минус на минус дает плюс, как говорится.
Ну, когда улеглись страсти, выяснилась и причина столь торжественной встречи. У них там в этот день была зимняя гонка, и мы не думали, не гадали, а вышло так, что первое место заняли.
Глава XXI, в которой адмирал Кусаки сам помогает Врунгелю выпутаться из весьма затруднительного положения
Дня три мы гостили в Юконе, сами отдохнули, дали животным отдохнуть. Нам как гостям предоставили полную свободу, только взяли подписку, что мы никуда из дома отлучаться не будем, и для верности двух детективов поставили у крыльца. Ну, а потом запрягли мы свои нарты и тронулись в путь. Юкон пролетели стрелой, выбрались в Берингов пролив и взяли курс прямо на Чукотку. До острова Лаврентия хорошо проехали, а тут получилась задержка. Поднялся шторм, взломало льдины, и мы перед трещиной застряли, как на мели.
Разбили ледовый лагерь под торосом. Ждем, когда льды сойдут. Так бы оно ничего, торопиться нам особенно некуда, и с питанием благополучно: по дороге мы запаслись пеммиканом, рыбой, морожеными рябчиками. Ну, опять же и от коровы молочко. Словом, с голоду не погибли бы, а вот с холодом туго пришлось. Сидим, прижались друг к другу, дрожим. Особенно Фукс страдал: борода у него обмерзла, вся в сосульках, ноет парень, жалуется. Лом тоже держится из последних сил…
Ну, я вижу, надо что-то придумывать. Сижу, размышляю о различных способах отопления. Дрова, уголь, керосин — это все нам не подходит… Ну, вспомнил: как-то я был в цирке, там один гипнотизер пристальным взглядом воду кипятил.
Вот бы, думаю, мне так! Воля у меня могучая, железная воля. Почему не попробовать? Уставился на льдину — не кипит, не тает даже… Ну, я понял, что все это ерунда, обман, просто цирковой номер. Ловкость рук или, проще сказать, фокус… И только это слово вспомнил, блестящая идея зародилась в извилинах моего мозга.
Я схватил топор, выбрал подходящую глыбу льда, разметил, обработал соответствующим образом и возвращаюсь к нашему лагерю.
— А ну-ка, товарищи, помогите мне установить фокус.
Лом поднялся, ворчит:
— Удивляюсь я на вас, Христофор Бонифатьевич: тут впору в сосульку обратиться, а вы еще фокусами развлекаетесь.
Фукс тоже ропщет:
— Фокусы-покусы! В Красном море я в одних трусиках купался, и то было жарко, а тут три пары надел, все равно никак не согреюсь. Вот это фокус так фокус!
Ну, я прикрикнул на них:
— Отставить неуместные разговоры! Слушать команду! Поднять эту ледышку! Так держать! Пять градусов влево. Еще левее…
И вот, знаете, подняли творение моих рук, огромную ледяную линзу, навели пучок лучей на лед, глядим — так и буравит, как в редьку, только пар свистит. Навели на чайник — мгновенно закипел, даже крышка взлетела. Вот каким образом и холод одолели. Живем. Привыкать стали, обжились так, что и уезжать не хотелось. Волка пеммиканом кормим, корову — сеном. Сами тоже сыты, не голодаем. А тут и льды сошлись.
Запрягли мы своих рысаков в последний раз и помчались прямым курсом на Петропавловск.
Прибыли, высадились. Представились местным властям. Ну, должен сказать, приняли нас великолепно. Тут, знаете, за нашим походом следили по газетам, последнее время беспокоились, и, когда я рассказал, кто мы, нас, как родных, обласкали: кормят, ухаживают, по гостям водят. Корову мы расковали, сдали в колхоз по акту, волчонка ребятам в школу подарили для живого уголка… Да что рассказывать… Век бы там гостить, так и то мало.
Но тут, знаете, весна подошла, сломало льды, и мы затосковали по морю. Как утро — на берег. Когда на охоту — моржей пострелять, а то и просто так — посмотреть на океан.
И вот однажды выходим все втроем, прогуливаемся. Фукс на сопку полез. Вдруг слышу — кричит страшным голосом:
— Христофор Бонифатьевич, «Беда»!
Я думал, что случилось: или там камнем ногу придавило, или медведя встретил, — мало ли что! Бросился на помощь. Лом тоже полез. А Фукс все кричит:
— «Беда», «Беда»!
Взобрались мы к нему и, представьте, действительно видим — идет «Беда» под всеми парусами.
Ну, бросились в город. А там уже готовятся к встрече… Мы — на пристань. Нас пропустили, ничего. Однако смотрят уже несколько недоверчиво.
Я ничего не понимаю. Как же так, черт возьми! Ведь на моих глазах «Беда» пошла ко дну. Да что глаза, глаза и обмануть могут. Но ведь есть соответствующая запись в вахтенном журнале. А ведь это как-никак документ, бумага. И Фукс свидетель, а выходит так, что я дезертировал, что ли, с судна в минуту опасности. «Ну, — думаю, — подойдут поближе, разберемся».
А подошла яхта — и вовсе стало непонятно. Смотрю — за рулем стоит Лом, тут же рядом — Фукс, шкотовым. А у мачты — я и командую подходом.
«Да такого, — думаю, — не может быть! Может быть, это не я?» Пригляделся: нет, я. Тогда на берегу не я? Пощупал живот: нет, и на берегу вроде я. «Что же это, — думаю, — раздвоение личности, что ли? Да нет, ерунда все это, просто сон мне приснился…»
— Лом, — говорю, — ну-ка ущипните меня.
А Лом тоже сам не свой.
Однако, знаете, ущипнул, постарался так, что я не сдержался, вскрикнул даже…
Тут внимание собравшихся обратилось на меня, на Лома, на Фукса. Обступили нас.
— Ну, — говорят, — капитан, может быть, вы объясните создавшееся положение?
А «Беда» между тем подходит по всем правилам. Вот, знаете, кранцы выложили. Дали выброску, пристают. Вот этот двойник мой раскланивается, берет под козырек.
— Разрешите, — говорит, — представиться: капитан дальнего плавания Врунгель с командой. Заканчивая кругосветный спортивный поход, прибыла порт Петропавловск-Камчатский.
Публика на пристани кричит «ура», а я, знаете, так ничего и не понимаю.
Нужно вам сказать, что я ни в какую чертовщину не верю, но тут пришлось призадуматься. А как же, понимаете? Стоит передо мной живое привидение и разговаривает самым нахальным образом.
А главное, я в дурацком положении. Вроде этакого мистификатора или самозванца… «Ну ладно, — думаю, — по глядим, что дальше будет».
И вот, знаете, сходят на берег. Я стремлюсь выяснить положение, пробираюсь к ним, но меня оттирают, и слышу, тому Врунгелю рассказывают, что тут есть уже один Врунгель с командой.
Он остановился, осмотрелся кругом и вдруг заявляет:
— Ерунда! Не может быть никакого Врунгеля: я его сам потопил в Тихом океане.
Я как услышал, так сразу все понял. Вижу, понимаете, старый приятель, мечтатель адмирал, господин Хамура Кусаки под меня работает.
Ну пробился я со своей командой, подхожу вплотную к нему.
— Здравствуйте, — говорю, — адмирал! Как доехали?
Он растерялся, молчит. А тут Лом подступил, да как размахнется — и Лома номер два одним богатырским ударом поверг наземь. Тот упал, и глядим — у него вместо ног ходули торчат из брюк.
Тут Фукс осмелел, подлетел к Фуксу номер два, вцепился ему в бороду и оторвал разом.
Лому-то с Фуксом хорошо: у одного рост, у другого борода, а у меня никаких характерных признаков… «Чем же, — думаю, — мне-то своего двойника донять?»
И вот, пока думал, он сам придумал лучше меня. Видит, дело дрянь, достает кортик, хватает двумя руками — раз-раз! — и распорол живот накрест… Харакири, самый самурайский аттракцион… Я даже зажмурился. Не могу я, молодой человек, на такие вещи хладнокровно смотреть. Так с закрытыми глазами и стою, жду.
Вдруг слышу — народ на берегу тихонько посмеивается, потом погромче, а там и хохот пошел. Тогда я открыл глаза — и опять ничего не понимаю: тепло, солнце светит, и небо чистое, а откуда-то вроде снег идет.
Ну, пригляделся, вижу — двойник мой заметно похудел, однако жив, а на животе у него зияет огромная рана и из нее пух летит по всему берегу…
Тут, знаете, кортик у него отобрали, взяли под белые руки довольно вежливо и повели. И команду его повели. А мы не успели опомниться, смотрим — качают нас.
Ну, покачали, успокоились, выяснили отношения, потом пошли яхту осматривать.
Я вижу — не моя яхта, однако очень похожа. Не обошел бы я на своей весь мир — сам мог бы перепутать. Да. Ну, заприходовали эту посудину, как полагается, а на другой день и пароход пришел.
Распрощались мы. Потом я с Фуксом уехал и вот, видите, до сих пор жив, здоров и молод душой. Фукс исправился, поступил на кинофабрику злодеев играть: у него внешность для этого подходящая. А Лом там остался, командовать этой яхтой.
Вскоре я от него письмо получил. Писал он, что ничего, справляется, и яхта неплохо ходит. Конечно, эта «Беда» не «Беда». Ну, да это не беда, все-таки плавает… Да.
Вот так-то, молодой человек. А вы говорите, что я не плавал. Я, батенька мой, плавал, да еще как плавал! Вот, знаете, стар стал, память слабеет, а то бы я вам рассказал, как я плавал.
Разбили ледовый лагерь под торосом. Ждем, когда льды сойдут. Так бы оно ничего, торопиться нам особенно некуда, и с питанием благополучно: по дороге мы запаслись пеммиканом, рыбой, морожеными рябчиками. Ну, опять же и от коровы молочко. Словом, с голоду не погибли бы, а вот с холодом туго пришлось. Сидим, прижались друг к другу, дрожим. Особенно Фукс страдал: борода у него обмерзла, вся в сосульках, ноет парень, жалуется. Лом тоже держится из последних сил…
Ну, я вижу, надо что-то придумывать. Сижу, размышляю о различных способах отопления. Дрова, уголь, керосин — это все нам не подходит… Ну, вспомнил: как-то я был в цирке, там один гипнотизер пристальным взглядом воду кипятил.
Вот бы, думаю, мне так! Воля у меня могучая, железная воля. Почему не попробовать? Уставился на льдину — не кипит, не тает даже… Ну, я понял, что все это ерунда, обман, просто цирковой номер. Ловкость рук или, проще сказать, фокус… И только это слово вспомнил, блестящая идея зародилась в извилинах моего мозга.
Я схватил топор, выбрал подходящую глыбу льда, разметил, обработал соответствующим образом и возвращаюсь к нашему лагерю.
— А ну-ка, товарищи, помогите мне установить фокус.
Лом поднялся, ворчит:
— Удивляюсь я на вас, Христофор Бонифатьевич: тут впору в сосульку обратиться, а вы еще фокусами развлекаетесь.
Фукс тоже ропщет:
— Фокусы-покусы! В Красном море я в одних трусиках купался, и то было жарко, а тут три пары надел, все равно никак не согреюсь. Вот это фокус так фокус!
Ну, я прикрикнул на них:
— Отставить неуместные разговоры! Слушать команду! Поднять эту ледышку! Так держать! Пять градусов влево. Еще левее…
И вот, знаете, подняли творение моих рук, огромную ледяную линзу, навели пучок лучей на лед, глядим — так и буравит, как в редьку, только пар свистит. Навели на чайник — мгновенно закипел, даже крышка взлетела. Вот каким образом и холод одолели. Живем. Привыкать стали, обжились так, что и уезжать не хотелось. Волка пеммиканом кормим, корову — сеном. Сами тоже сыты, не голодаем. А тут и льды сошлись.
Запрягли мы своих рысаков в последний раз и помчались прямым курсом на Петропавловск.
Прибыли, высадились. Представились местным властям. Ну, должен сказать, приняли нас великолепно. Тут, знаете, за нашим походом следили по газетам, последнее время беспокоились, и, когда я рассказал, кто мы, нас, как родных, обласкали: кормят, ухаживают, по гостям водят. Корову мы расковали, сдали в колхоз по акту, волчонка ребятам в школу подарили для живого уголка… Да что рассказывать… Век бы там гостить, так и то мало.
Но тут, знаете, весна подошла, сломало льды, и мы затосковали по морю. Как утро — на берег. Когда на охоту — моржей пострелять, а то и просто так — посмотреть на океан.
И вот однажды выходим все втроем, прогуливаемся. Фукс на сопку полез. Вдруг слышу — кричит страшным голосом:
— Христофор Бонифатьевич, «Беда»!
Я думал, что случилось: или там камнем ногу придавило, или медведя встретил, — мало ли что! Бросился на помощь. Лом тоже полез. А Фукс все кричит:
— «Беда», «Беда»!
Взобрались мы к нему и, представьте, действительно видим — идет «Беда» под всеми парусами.
Ну, бросились в город. А там уже готовятся к встрече… Мы — на пристань. Нас пропустили, ничего. Однако смотрят уже несколько недоверчиво.
Я ничего не понимаю. Как же так, черт возьми! Ведь на моих глазах «Беда» пошла ко дну. Да что глаза, глаза и обмануть могут. Но ведь есть соответствующая запись в вахтенном журнале. А ведь это как-никак документ, бумага. И Фукс свидетель, а выходит так, что я дезертировал, что ли, с судна в минуту опасности. «Ну, — думаю, — подойдут поближе, разберемся».
А подошла яхта — и вовсе стало непонятно. Смотрю — за рулем стоит Лом, тут же рядом — Фукс, шкотовым. А у мачты — я и командую подходом.
«Да такого, — думаю, — не может быть! Может быть, это не я?» Пригляделся: нет, я. Тогда на берегу не я? Пощупал живот: нет, и на берегу вроде я. «Что же это, — думаю, — раздвоение личности, что ли? Да нет, ерунда все это, просто сон мне приснился…»
А Лом тоже сам не свой.
Однако, знаете, ущипнул, постарался так, что я не сдержался, вскрикнул даже…
Тут внимание собравшихся обратилось на меня, на Лома, на Фукса. Обступили нас.
— Ну, — говорят, — капитан, может быть, вы объясните создавшееся положение?
А «Беда» между тем подходит по всем правилам. Вот, знаете, кранцы выложили. Дали выброску, пристают. Вот этот двойник мой раскланивается, берет под козырек.
— Разрешите, — говорит, — представиться: капитан дальнего плавания Врунгель с командой. Заканчивая кругосветный спортивный поход, прибыла порт Петропавловск-Камчатский.
Публика на пристани кричит «ура», а я, знаете, так ничего и не понимаю.
Нужно вам сказать, что я ни в какую чертовщину не верю, но тут пришлось призадуматься. А как же, понимаете? Стоит передо мной живое привидение и разговаривает самым нахальным образом.
А главное, я в дурацком положении. Вроде этакого мистификатора или самозванца… «Ну ладно, — думаю, — по глядим, что дальше будет».
И вот, знаете, сходят на берег. Я стремлюсь выяснить положение, пробираюсь к ним, но меня оттирают, и слышу, тому Врунгелю рассказывают, что тут есть уже один Врунгель с командой.
Он остановился, осмотрелся кругом и вдруг заявляет:
— Ерунда! Не может быть никакого Врунгеля: я его сам потопил в Тихом океане.
Я как услышал, так сразу все понял. Вижу, понимаете, старый приятель, мечтатель адмирал, господин Хамура Кусаки под меня работает.
Ну пробился я со своей командой, подхожу вплотную к нему.
— Здравствуйте, — говорю, — адмирал! Как доехали?
Он растерялся, молчит. А тут Лом подступил, да как размахнется — и Лома номер два одним богатырским ударом поверг наземь. Тот упал, и глядим — у него вместо ног ходули торчат из брюк.
Лому-то с Фуксом хорошо: у одного рост, у другого борода, а у меня никаких характерных признаков… «Чем же, — думаю, — мне-то своего двойника донять?»
И вот, пока думал, он сам придумал лучше меня. Видит, дело дрянь, достает кортик, хватает двумя руками — раз-раз! — и распорол живот накрест… Харакири, самый самурайский аттракцион… Я даже зажмурился. Не могу я, молодой человек, на такие вещи хладнокровно смотреть. Так с закрытыми глазами и стою, жду.
Вдруг слышу — народ на берегу тихонько посмеивается, потом погромче, а там и хохот пошел. Тогда я открыл глаза — и опять ничего не понимаю: тепло, солнце светит, и небо чистое, а откуда-то вроде снег идет.
Ну, пригляделся, вижу — двойник мой заметно похудел, однако жив, а на животе у него зияет огромная рана и из нее пух летит по всему берегу…
Тут, знаете, кортик у него отобрали, взяли под белые руки довольно вежливо и повели. И команду его повели. А мы не успели опомниться, смотрим — качают нас.
Ну, покачали, успокоились, выяснили отношения, потом пошли яхту осматривать.
Я вижу — не моя яхта, однако очень похожа. Не обошел бы я на своей весь мир — сам мог бы перепутать. Да. Ну, заприходовали эту посудину, как полагается, а на другой день и пароход пришел.
Распрощались мы. Потом я с Фуксом уехал и вот, видите, до сих пор жив, здоров и молод душой. Фукс исправился, поступил на кинофабрику злодеев играть: у него внешность для этого подходящая. А Лом там остался, командовать этой яхтой.
Вскоре я от него письмо получил. Писал он, что ничего, справляется, и яхта неплохо ходит. Конечно, эта «Беда» не «Беда». Ну, да это не беда, все-таки плавает… Да.
Вот так-то, молодой человек. А вы говорите, что я не плавал. Я, батенька мой, плавал, да еще как плавал! Вот, знаете, стар стал, память слабеет, а то бы я вам рассказал, как я плавал.
Глава XXII, дополнительная, без которой иной читатель мог бы и обойтись
До позднего вечера сидел я тогда и слушал, боясь проронить слово. А когда Врунгель закончил свой необыкновенный рассказ, я спросил почтительно и скромно:
— А что, Христофор Бонифатьевич, если бы записать эту историю? Так сказать, в назидание потомства и вообще…
— Ну что же, — ответил он, подумав, — запишите, пожалуй. Мне скрывать нечего, правду не утаишь… Пишите, голубчик, а как закончите, я посмотрю и поправлю, если что не так…
В ту же ночь я сел за работу, и вскоре объемистый труд, начисто переписанный крупным почерком, лежал у Врунгеля на столе.
Христофор Бонифатьевич внимательно просмотрел мои записки, кое-где сделал незначительные, но весьма ценные поправки, а через два дня, возвращая мне рукопись, сказал несколько огорченно:
— Записали вы все правильно, слово в слово… Вот только с вами-то я по-свойски говорил, как моряк с моряком, а иной попадется бестолковый читатель и, может случиться, не так поймет. У меня у самого в молодости презабавный был случай: я еще тогда только-только на море пришел, юнгой плавал. И вот стояли мы как-то на якоре… Штурман был у нас — серьезный такой человек, не дай бог. И вот собрался он на берег. Прыгнул в шлюпку и кричит мне:
— Эй, малый, трави кошку, да живо!
Я услышал и ушам не верю: у нас на судне кот был сибирский. Пушистый, мордастый, и хвост, как у лисы. Такой ласковый да умный, только что не говорит. И вдруг его травить! За что? Да и чем травить, опять же? Я в этом смысле спросил у штурмана… Ну и выдрали меня тогда — как говорится, линьков отведал. Да-с. Вот я и боюсь: станут люди читать, напутают в терминологии, и тут такая может получиться двусмысленность, что я перед читателем предстану в нежелательном виде. Так что уж вы, батенька, потрудитесь: все морские слова в отдельный списочек, по порядку русского алфавита, подберите и мне представьте. А я на досуге займусь, обдумаю это дело и дам свои объяснения.
Я не преминул выполнить это указание и вскоре представил Врунгелю небольшой список, слов в шестьдесят. Он просмотрел, обещал к утру написать объяснения, потом попросил неделю сроку, потом заявил, что раньше чем через месяц не управится, а когда год спустя я как-то напомнил об этом злополучном словарике, Христофор Бонифатьевич рассердился не на шутку, обозвал меня мальчишкой и дал понять, что дело это серьезное и торопиться с ним не следует.
Так и вышла книжка без словарика. И ничего, читали люди и, в общем, кажется, правильно все понимали. Но вот недавно, когда готовилось новое издание «Приключений капитана Врунгеля», Христофор Бонифатьевич вызвал меня и торжественно передал свой последний научный труд.
Мы тщательно изучили эту интересную работу и, оценив ее по достоинству, решили напечатать полностью.
— А что, Христофор Бонифатьевич, если бы записать эту историю? Так сказать, в назидание потомства и вообще…
— Ну что же, — ответил он, подумав, — запишите, пожалуй. Мне скрывать нечего, правду не утаишь… Пишите, голубчик, а как закончите, я посмотрю и поправлю, если что не так…
В ту же ночь я сел за работу, и вскоре объемистый труд, начисто переписанный крупным почерком, лежал у Врунгеля на столе.
Христофор Бонифатьевич внимательно просмотрел мои записки, кое-где сделал незначительные, но весьма ценные поправки, а через два дня, возвращая мне рукопись, сказал несколько огорченно:
— Записали вы все правильно, слово в слово… Вот только с вами-то я по-свойски говорил, как моряк с моряком, а иной попадется бестолковый читатель и, может случиться, не так поймет. У меня у самого в молодости презабавный был случай: я еще тогда только-только на море пришел, юнгой плавал. И вот стояли мы как-то на якоре… Штурман был у нас — серьезный такой человек, не дай бог. И вот собрался он на берег. Прыгнул в шлюпку и кричит мне:
— Эй, малый, трави кошку, да живо!
Я услышал и ушам не верю: у нас на судне кот был сибирский. Пушистый, мордастый, и хвост, как у лисы. Такой ласковый да умный, только что не говорит. И вдруг его травить! За что? Да и чем травить, опять же? Я в этом смысле спросил у штурмана… Ну и выдрали меня тогда — как говорится, линьков отведал. Да-с. Вот я и боюсь: станут люди читать, напутают в терминологии, и тут такая может получиться двусмысленность, что я перед читателем предстану в нежелательном виде. Так что уж вы, батенька, потрудитесь: все морские слова в отдельный списочек, по порядку русского алфавита, подберите и мне представьте. А я на досуге займусь, обдумаю это дело и дам свои объяснения.
Я не преминул выполнить это указание и вскоре представил Врунгелю небольшой список, слов в шестьдесят. Он просмотрел, обещал к утру написать объяснения, потом попросил неделю сроку, потом заявил, что раньше чем через месяц не управится, а когда год спустя я как-то напомнил об этом злополучном словарике, Христофор Бонифатьевич рассердился не на шутку, обозвал меня мальчишкой и дал понять, что дело это серьезное и торопиться с ним не следует.
Так и вышла книжка без словарика. И ничего, читали люди и, в общем, кажется, правильно все понимали. Но вот недавно, когда готовилось новое издание «Приключений капитана Врунгеля», Христофор Бонифатьевич вызвал меня и торжественно передал свой последний научный труд.
Мы тщательно изучили эту интересную работу и, оценив ее по достоинству, решили напечатать полностью.
Рассуждение капитана дальнего плавания Христофора Бонифатьевича Врунгеля о морской терминологии
Мною и другими наблюдателями неоднократно было замечено, что человек, вдоволь испивший соленой влаги из бездонной чаши океана, поражается странной болезнью, в результате которой со временем наполовину теряет бесценный дар человеческой речи.
Такой человек вместо слов родного языка, вполне точно обозначающих тот или иной предмет, применяет вокабулы, столь затейливые, что порой с личностью, не зараженной этой болезнью, уже и объясниться не может. Когда же такая личность в непонимании разводит руками, больной глядит на нее с презрением и жалостью.
В ранней молодости недуг этот поразил и меня. И сколь настойчиво ни пытался я излечиться, меры, принятые мною, не принесли желанного исцеления.
По сей день выстрел для меня не громкий звук огнестрельного оружия, а рангоутное дерево, поставленное перпендикулярно к борту; беседка — не уютная садовая постройка, а весьма неудобное, шаткое висячее сиденье; кошка в моем представлении, хотя и имеет от трех до четырех лап, является отнюдь не домашним животным, но маленьким шлюпочным якорем.
С другой стороны, если, выходя из дому, я спускаюсь по лестнице, на бульваре отдыхаю на скамейке, а придя домой, разогреваю чай на плите, то, стоит мне попасть на судно (хотя бы и мысленно), эти предметы сразу превращаются в трап, банку и камбуз соответственно.
Поразмыслив над этим, я решил было вовсе изгнать все морские термины из своего лексикона, заменив их теми словами, которые с давних пор существуют в обычном нашем живом языке.
Результат, однако, получился весьма нежелательный: первая же лекция, прочитанная мною в соответствии с принятым решением, доставила много ненужных огорчений как мне, так и моим слушателям.
Начать с того, что лекция эта продолжалась втрое дольше против обычной, ибо оказалось, что в морском языке есть немало терминов, вовсе не имеющих замены. Я же, не желая отступать от принятого решения, каждый раз пытался заменить эти термины их пространными толкованиями. Так, к примеру, вместо слова рея я каждый раз говорил: «Круглая деревянная балка, несколько утолщенная в средней части, горизонтально подвешенная на высоком тонком столбе, вертикально установленном на судне…» Вместо слова руль я принужден был повторять: «Вертикальная пластина, с помощью рычага или нового специального привода поворачивающаяся на вертикальной оси, укрепленной на подводной части задней оконечности судна, служащая для изменения направления движения последнего…»
Сожалея при этом о напрасной трате времени, потребного для неоднократного произнесения этих определений, я старался выговаривать их одним духом, скороговоркою. А так как слов, требующих подобных разъяснений, попадалось немало, лекция моя стала походить на заклинание волшебника или на камлание шамана. И вполне естественно, что слушатели мои, несмотря на все старание, в котором я не имею оснований сомневаться, ничего из моих объяснений не усвоили и, более того, не поняли.
Огорченный неудачей, я тем не менее не пал духом. Терпеливо и внимательно я снова проработал этот вопрос, и после всестороннего изучения имеющихся на эту тему трудов и литературных источников, сопоставив их с собственными наблюдениями, я пришел к выводу, что: морская терминология есть не что иное, как специальный морской инструмент, которым каждый моряк обязан владеть столь же уверенно и искусно, сколь уверенно плотник владеет топором, врач — ланцетом, а слесарь — отмычкой.
Но, как во всяком деле, инструмент непрерывно совершенствуется, частично вовсе исключается из обихода, частично заменяется новым, более простым и удобным в обращении, нередко заимствованным из другого ремесла, так и в морской практике — одни термины широко входят в состав общегражданского живого языка, как то произошло, например, со словами: мачта, руль, штурман; другие же, напротив, вовсе утрачивают свое былое значение и заменяются новыми, общепринятыми, как то было со словами антретно или триангль, которые не так еще давно прочно держались в морском словаре, а нынче совсем забыты, уступив свое место словам приближенно и треугольник соответственно.
Изложенное позволяет рассчитывать, что со временем, путем взаимных разумных уступок, моряки и сухопутные люди придут наконец к одному общепринятому языку. Надеяться, однако, что такое слияние произойдет в ближайшем будущем, нет оснований. А посему сегодня при чтении всякой серьезной работы по морскому делу, такой, например, как описание моих приключений во время плавания на парусной яхте «Беда», для человека, не овладевшего вполне морским языком, обязательно (!) пользование хотя бы небольшим пояснительным словариком, который и предлагается мною читателю.
Такой человек вместо слов родного языка, вполне точно обозначающих тот или иной предмет, применяет вокабулы, столь затейливые, что порой с личностью, не зараженной этой болезнью, уже и объясниться не может. Когда же такая личность в непонимании разводит руками, больной глядит на нее с презрением и жалостью.
В ранней молодости недуг этот поразил и меня. И сколь настойчиво ни пытался я излечиться, меры, принятые мною, не принесли желанного исцеления.
По сей день выстрел для меня не громкий звук огнестрельного оружия, а рангоутное дерево, поставленное перпендикулярно к борту; беседка — не уютная садовая постройка, а весьма неудобное, шаткое висячее сиденье; кошка в моем представлении, хотя и имеет от трех до четырех лап, является отнюдь не домашним животным, но маленьким шлюпочным якорем.
С другой стороны, если, выходя из дому, я спускаюсь по лестнице, на бульваре отдыхаю на скамейке, а придя домой, разогреваю чай на плите, то, стоит мне попасть на судно (хотя бы и мысленно), эти предметы сразу превращаются в трап, банку и камбуз соответственно.
Поразмыслив над этим, я решил было вовсе изгнать все морские термины из своего лексикона, заменив их теми словами, которые с давних пор существуют в обычном нашем живом языке.
Результат, однако, получился весьма нежелательный: первая же лекция, прочитанная мною в соответствии с принятым решением, доставила много ненужных огорчений как мне, так и моим слушателям.
Начать с того, что лекция эта продолжалась втрое дольше против обычной, ибо оказалось, что в морском языке есть немало терминов, вовсе не имеющих замены. Я же, не желая отступать от принятого решения, каждый раз пытался заменить эти термины их пространными толкованиями. Так, к примеру, вместо слова рея я каждый раз говорил: «Круглая деревянная балка, несколько утолщенная в средней части, горизонтально подвешенная на высоком тонком столбе, вертикально установленном на судне…» Вместо слова руль я принужден был повторять: «Вертикальная пластина, с помощью рычага или нового специального привода поворачивающаяся на вертикальной оси, укрепленной на подводной части задней оконечности судна, служащая для изменения направления движения последнего…»
Сожалея при этом о напрасной трате времени, потребного для неоднократного произнесения этих определений, я старался выговаривать их одним духом, скороговоркою. А так как слов, требующих подобных разъяснений, попадалось немало, лекция моя стала походить на заклинание волшебника или на камлание шамана. И вполне естественно, что слушатели мои, несмотря на все старание, в котором я не имею оснований сомневаться, ничего из моих объяснений не усвоили и, более того, не поняли.
Огорченный неудачей, я тем не менее не пал духом. Терпеливо и внимательно я снова проработал этот вопрос, и после всестороннего изучения имеющихся на эту тему трудов и литературных источников, сопоставив их с собственными наблюдениями, я пришел к выводу, что: морская терминология есть не что иное, как специальный морской инструмент, которым каждый моряк обязан владеть столь же уверенно и искусно, сколь уверенно плотник владеет топором, врач — ланцетом, а слесарь — отмычкой.
Но, как во всяком деле, инструмент непрерывно совершенствуется, частично вовсе исключается из обихода, частично заменяется новым, более простым и удобным в обращении, нередко заимствованным из другого ремесла, так и в морской практике — одни термины широко входят в состав общегражданского живого языка, как то произошло, например, со словами: мачта, руль, штурман; другие же, напротив, вовсе утрачивают свое былое значение и заменяются новыми, общепринятыми, как то было со словами антретно или триангль, которые не так еще давно прочно держались в морском словаре, а нынче совсем забыты, уступив свое место словам приближенно и треугольник соответственно.
Изложенное позволяет рассчитывать, что со временем, путем взаимных разумных уступок, моряки и сухопутные люди придут наконец к одному общепринятому языку. Надеяться, однако, что такое слияние произойдет в ближайшем будущем, нет оснований. А посему сегодня при чтении всякой серьезной работы по морскому делу, такой, например, как описание моих приключений во время плавания на парусной яхте «Беда», для человека, не овладевшего вполне морским языком, обязательно (!) пользование хотя бы небольшим пояснительным словариком, который и предлагается мною читателю.
ТОЛКОВЫЙ МОРСКОЙ СЛОВАРЬ ДЛЯ БЕСТОЛКОВЫХ СУХОПУТНЫХ ЧИТАТЕЛЕЙ
Составлен Х.Б. Врунгелем
Анкерок. — Не случайно многие морские словари начинаются у нас этим словом, с которым некоторым образом связано самое начало русского флота. Как известно, в строительстве первых русских кораблей принимали участие голландские специалисты — мастера корабельного дела и мастера выпить. Нельзя сказать, однако, что пили они без меры. Мерой для вина как раз и служил анкер — крепкий деревянный бочонок ведра на два, на три. Такой бочонок — анкерок — и сейчас держат на каждой спасательной шлюпке, только хранят в нем не вино, а пресную воду.
Балл. — Не следует путать со словом «бал»! Бал — это вечер с танцами, а балл — отметка, которую моряки ставят погоде, мера силы ветра и волнения. О баллов — штиль, полное безветрие… 3 балла — слабый ветер… 6 баллов — сильный ветер… 9 баллов — шторм, очень сильный ветер. Когда дует шторм, и судну и экипажу тоже порой приходится потанцевать! 12 баллов — ураган. Когда небольшое судно попадает в зону урагана, случается, что моряки говорят: «Кончен бал!», — и бодро идут ко дну.
Балласт — на суше лишний, ненужный груз. А на море когда как: если много балласта — нехорошо. А совсем без балласта — еще хуже: можно перевернуться. Вот и приходится возить камни, чугунные чушки, песок и прочие бесполезные тяжести, которые кладут на самое дно, чтобы придать судну устойчивость.
Боцман. — Слово это состоит из двух голландских слов: бот — судно и ман — человек. Боцман — судовой человек, лодочник. А у нас боцман — старший матрос, хозяин палубы.
Брашпиль — тоже составное слово из голландских: браден — жарить и спит — вертел. Только на брашпиле никто ничего не жарит. На него наматывают якорный канат, чтобы выходить — поднять якорь. Выхаживать якорь — работа не легкая. Если брашпиль ручной — изжариться не изжаришься, а запариться очень просто.
Бункер — угольная яма на корабле, склад угля. Тут и объяснять нечего.
Ванты — растяжки, которые удерживают мачту, чтобы не упала, чего доброго.
Вира. — С этим словом всегда неприятности. Все моряки твердо знают: вира — поднять, майна — спустить. А на берегу многие путают.
Гарпун — палка с острым, зазубренным наконечником, привязанная к длинной веревке. Такими гарпунами в старину били крупного морского зверя. Случалось, что и друг друга били, когда ссорились. Современный гарпун совсем не похож на старинный. Им стреляют из пушки. Бить китов им очень удобно, а вот для рукопашной драки он не годится — тяжел.
Грот — пещера, обычно искусственная. А в морском деле грот — главный парус на главной мачте.
Док — маленький искусственный залив с воротами. Корабль вводят туда, плотно запирают ворота, а воду выкачивают. В доке корабли осматривают, ремонтируют, красят, а когда заканчивают работу, напускают в док воды, корабль всплывает и выходит.
Драить — накручивать. Задраить — закручивать. А вот надраить — почему-то начистить до блеска.
Дрейф. — В пяти буквах этого слова заключено шесть значений: 1) лечь в дрейф — так поставить паруса, чтобы судно топталось на месте; 2) дрейф — уклонение от курса (см. курс) под влиянием ветра и течения; 3) плавание по воле стихии без руля и без ветрил, как говорится; 4) плавание вместе со льдами; 5) движение судна, стоящего на якоре, когда в сильный шторм якорь не держит. В этом случае капитан порой тоже начинает: 6) дрейфить, как бы не бросило на мель.
Заштилеть — попасть в штиль (см. балл).
Зенит — точка в небе прямо над головой наблюдателя. Эту точку каждый может увидеть. Надир — противоположная ей точка небесной сферы. Эту точку даже самый внимательный наблюдатель увидеть не может — земной шар мешает.
Зыбь — волнение на море. Когда зыбь без ветра, капитану волноваться не приходится, а вот когда с ветерком — бывает, и поволнуешься.
Зюйдвестка — очень некрасивая штормовая шляпа из промасленной ткани. Вода с полей такой шляпы стекает на плечи и на спину, а за шиворот не попадает. Вот уж, как говорится: «Не красиво, да спасибо!»
Камбуз — судовая кухня и судовая кухонная плита — это все уже знают.
Кашалот — кит без усов, но с зубами. Любопытен, но глуп.
Киль — хребет корабля, к которому крепятся корабельные ребра. Килем называют еще плавники, приделанные к корабельному брюху, служащие для улучшения мореходных качеств судна.
Клотик — крыша мачты. Казалось бы, зачем мачте крыша? А вот нужна. Иначе дождевая вода просочится по порам дерева, и мачта изнутри загниет. Вот и делают круглую деревянную нашлепку наверху мачты — клотик.
Контркурс — это когда два корабля идут параллельно навстречу друг другу.
Корвет — трехмачтовое военное парусное судно. В наше время существует только на картинах и в книжках.
Кубрик — общая жилая каюта и распространенная собачья кличка.
Курс — направление движения судна. Также направление ветра по отношению к идущему под парусами судну. Если ветер дует прямо в корму, говорят, что курс фордевинд. Когда не в корму, но сзади — бакштаг. Когда прямо в бок — галфинд. В скулу — бейдевинд. Ветер, дующий прямо в нос, прежде названия не имел, но этот пробел в морской терминологии заполнен Х.Б. Врунгелем, предложившим название «вмордувинд», которое прочно вошло в морской словарь.
Лавировать — на суше дело хитрое: и нашим и вашим угодить, и направо и налево поклониться, и по грязи пройти, ног не замочив. А у нас на море — проще простого: идти против, ветра зигзагами да обходить опасности. Вот и все.
Лаг и лот — приборы. Первый — для определения скорости хода и пройденного пути. Второй — для определения глубины. В старину говаривали: «Без лота — без ног, без лага — без рук, без компаса — без головы».
Лоцман — человек, который проводит корабли в опасных и трудных местах.
Люк — отверстие в палубе.
Миля — морская мера длины, равная 1852 метрам. Часто нас, моряков, упрекают за то, что мы никак не перейдем на километры, а мы и не собираемся, и вот почему: часть меридиана от экватора до полюса разделена на 90 градусов и каждый градус на 60 минут. Величина одной минуты меридиана как раз и составляет милю.
Набить. — Смотря по тому, что набить. Если снасть набить — натянуть так, что дальше некуда.
Надир — см. зенит.
Нактоуз — буквально: «ночной домик». В старину так называли ящик с фонарем для освещения и защиты компаса. В наше время нактоуз — высокий шкафчик вроде тумбочки. На нем наверху ставят компас, а внутри прячут хитрые приспособления, которые следят за тем, чтобы компас врал, да не завирался.
Оверкиль — слово, которое часто произносят, но почти никогда не пишут, вероятно из скромности. Сделать оверкиль — значит перевернуть судно кверху килем.
Оверштаг — такой поворот парусного судна, при котором оно проходит через положение вмордувинд (см. курс).
Остойчивость — то же, что и устойчивость.
Пакгауз — склад.
Пасссаты — восточные ветры, весьма постоянно дующие в тропических широтах (см. это слово).
Подвахта, подвахтенный — сменившийся с вахты. В случае необходимости подвахтенные в первую очередь вызываются для помощи вахтенным. Поэтому у подвахтенных есть правило: если хочешь спать в уюте — спи всегда в чужой каюте.
Порты — всякие ворота. В бортах кораблей — пассажирские, грузовые, угольные, пушечные порты. У доков батопорты — специальные суда, которые затопляются в воротах доков и своим корпусом запирают вход в док. Порт — также место стоянки кораблей. Торговые и военные порты — морские ворота страны.
Прокладка курса — постоянно ведущаяся отметка на карте места, в котором находится судно.
Рангоут — буквально: «круглое дерево» — мачты, реи и т. п. Сейчас на больших кораблях почти весь рангоут металлический, клепаный или сваренный из стальных листов. Получается круглое дерево, сваренное из стальных листов… Вот и разберись тут!
Роль судовая — ничего общего не имеет с ролью в спектакле. Там роль играют, а с судовой ролью играть не положено. Это важный документ — список всех людей, находящихся на корабле. Внести в роль — значит зачислить в состав команды. Списать — значит вычеркнуть из роли, уволить из состава команды, удалить с корабля.
Семафор — разговор, вернее — переписка с помощью ручных флажков. Каждой букве соответствует особое положение рук с флажками. Про сигнальщика, который передает буквы по семафору, говорят: пишет.
Секстан, секстант — инструмент для определения места судна. Последние тридцать лет идет спор, как писать это слово. Штурманы, которые пользуются этим прибором, называют его «секстан» и пишут так же, а все остальные и говорят и пишут «секстант». Кто прав — так и неизвестно.
Склянки — полчаса. В ту пору, когда на судах были песочные часы — «склянки», вахтенный каждые полчаса ударом в колокол оповещал весь корабль о том, что он следит за временем и не забыл перевернуть получасовую склянку. Песочных часов давно нет на судах, а обычай остался: на всех кораблях каждые полчаса звонят в колокол — бьют рынду. У этого выражения тоже интересное прошлое. Англичане говорили: «ринг дзэ белл» — бить в колокол, а у нас переделали в «рынду бей» — так и пошло!
Снасть — см. трос.
Списать — см. роль.
Сходня — дачное место под Москвой. А на судне — переносный мостик из доски, иногда с перильцами, по которому сходят с судна на берег. Обратно с берега на судно входят по той же сходне, но входней ее в этом случае не называют.
Счисление — приближенное определение места судна путем расчетов и построений на карте.
Такелаж — см. трос.
Трафальгарская битва — знаменитое морское сражение, в котором 21 октября 1805 года английский адмирал Нельсон разбил превосходящую по силам соединенную эскадру французских и испанских кораблей под командой адмирала Вильнева.
Трос — снасть, всякий канат, веревка, веревочка. Если веревка привязана хотя бы одним концом к чему-нибудь на судне, она уже становится частью такелажа.
Трюм — корабельное брюхо, помещение для груза на корабле.
Утка — деревянное или металлическое приспособление для крепления снастей. Так еще называют водоплавающую птицу, различая при этом утку домашнюю и утку дикую.
Фальшборт — часть борта выше главной палубы. Приходится следить, чтобы в этой части корабля никакой фальши не было, а то, не ровен час, и в воду свалиться недолго.
Фиорд — узкий извилистый залив с высокими берегами.
Флюгер — легкий флажок на мачте для определения направления ветра.
Фордевинд — см. курс.
Фрахт — плата за перевозку груза по морю, а также груз, за перевозку которого по морю взимается плата.
Фут — мера длины, около 30 сантиметров.
Хронометр — точные астрономические часы.
Швартовы — тросы, которыми корабль привязывают к берегу или к другому кораблю.
Широта — выраженная числом удаленность от экватора.
Штиль — см. балл.
Шторм-трап — веревочная лестница. По ней и в тихую погоду нелегко взбираться, а в шторм и подавно. Особенно в зрелом возрасте!
Якорь. — На этом слове удивительным образом замыкается круг морского словаря, ибо якорь на голландском языке называется, произносится и пишется точно так же, как и бочонок для вина — анкер, с которого начинался этот словарик (см. анкерок).
Балл. — Не следует путать со словом «бал»! Бал — это вечер с танцами, а балл — отметка, которую моряки ставят погоде, мера силы ветра и волнения. О баллов — штиль, полное безветрие… 3 балла — слабый ветер… 6 баллов — сильный ветер… 9 баллов — шторм, очень сильный ветер. Когда дует шторм, и судну и экипажу тоже порой приходится потанцевать! 12 баллов — ураган. Когда небольшое судно попадает в зону урагана, случается, что моряки говорят: «Кончен бал!», — и бодро идут ко дну.
Балласт — на суше лишний, ненужный груз. А на море когда как: если много балласта — нехорошо. А совсем без балласта — еще хуже: можно перевернуться. Вот и приходится возить камни, чугунные чушки, песок и прочие бесполезные тяжести, которые кладут на самое дно, чтобы придать судну устойчивость.
Боцман. — Слово это состоит из двух голландских слов: бот — судно и ман — человек. Боцман — судовой человек, лодочник. А у нас боцман — старший матрос, хозяин палубы.
Брашпиль — тоже составное слово из голландских: браден — жарить и спит — вертел. Только на брашпиле никто ничего не жарит. На него наматывают якорный канат, чтобы выходить — поднять якорь. Выхаживать якорь — работа не легкая. Если брашпиль ручной — изжариться не изжаришься, а запариться очень просто.
Бункер — угольная яма на корабле, склад угля. Тут и объяснять нечего.
Ванты — растяжки, которые удерживают мачту, чтобы не упала, чего доброго.
Вира. — С этим словом всегда неприятности. Все моряки твердо знают: вира — поднять, майна — спустить. А на берегу многие путают.
Гарпун — палка с острым, зазубренным наконечником, привязанная к длинной веревке. Такими гарпунами в старину били крупного морского зверя. Случалось, что и друг друга били, когда ссорились. Современный гарпун совсем не похож на старинный. Им стреляют из пушки. Бить китов им очень удобно, а вот для рукопашной драки он не годится — тяжел.
Грот — пещера, обычно искусственная. А в морском деле грот — главный парус на главной мачте.
Док — маленький искусственный залив с воротами. Корабль вводят туда, плотно запирают ворота, а воду выкачивают. В доке корабли осматривают, ремонтируют, красят, а когда заканчивают работу, напускают в док воды, корабль всплывает и выходит.
Драить — накручивать. Задраить — закручивать. А вот надраить — почему-то начистить до блеска.
Дрейф. — В пяти буквах этого слова заключено шесть значений: 1) лечь в дрейф — так поставить паруса, чтобы судно топталось на месте; 2) дрейф — уклонение от курса (см. курс) под влиянием ветра и течения; 3) плавание по воле стихии без руля и без ветрил, как говорится; 4) плавание вместе со льдами; 5) движение судна, стоящего на якоре, когда в сильный шторм якорь не держит. В этом случае капитан порой тоже начинает: 6) дрейфить, как бы не бросило на мель.
Заштилеть — попасть в штиль (см. балл).
Зенит — точка в небе прямо над головой наблюдателя. Эту точку каждый может увидеть. Надир — противоположная ей точка небесной сферы. Эту точку даже самый внимательный наблюдатель увидеть не может — земной шар мешает.
Зыбь — волнение на море. Когда зыбь без ветра, капитану волноваться не приходится, а вот когда с ветерком — бывает, и поволнуешься.
Зюйдвестка — очень некрасивая штормовая шляпа из промасленной ткани. Вода с полей такой шляпы стекает на плечи и на спину, а за шиворот не попадает. Вот уж, как говорится: «Не красиво, да спасибо!»
Камбуз — судовая кухня и судовая кухонная плита — это все уже знают.
Кашалот — кит без усов, но с зубами. Любопытен, но глуп.
Киль — хребет корабля, к которому крепятся корабельные ребра. Килем называют еще плавники, приделанные к корабельному брюху, служащие для улучшения мореходных качеств судна.
Клотик — крыша мачты. Казалось бы, зачем мачте крыша? А вот нужна. Иначе дождевая вода просочится по порам дерева, и мачта изнутри загниет. Вот и делают круглую деревянную нашлепку наверху мачты — клотик.
Контркурс — это когда два корабля идут параллельно навстречу друг другу.
Корвет — трехмачтовое военное парусное судно. В наше время существует только на картинах и в книжках.
Кубрик — общая жилая каюта и распространенная собачья кличка.
Курс — направление движения судна. Также направление ветра по отношению к идущему под парусами судну. Если ветер дует прямо в корму, говорят, что курс фордевинд. Когда не в корму, но сзади — бакштаг. Когда прямо в бок — галфинд. В скулу — бейдевинд. Ветер, дующий прямо в нос, прежде названия не имел, но этот пробел в морской терминологии заполнен Х.Б. Врунгелем, предложившим название «вмордувинд», которое прочно вошло в морской словарь.
Лавировать — на суше дело хитрое: и нашим и вашим угодить, и направо и налево поклониться, и по грязи пройти, ног не замочив. А у нас на море — проще простого: идти против, ветра зигзагами да обходить опасности. Вот и все.
Лаг и лот — приборы. Первый — для определения скорости хода и пройденного пути. Второй — для определения глубины. В старину говаривали: «Без лота — без ног, без лага — без рук, без компаса — без головы».
Лоцман — человек, который проводит корабли в опасных и трудных местах.
Люк — отверстие в палубе.
Миля — морская мера длины, равная 1852 метрам. Часто нас, моряков, упрекают за то, что мы никак не перейдем на километры, а мы и не собираемся, и вот почему: часть меридиана от экватора до полюса разделена на 90 градусов и каждый градус на 60 минут. Величина одной минуты меридиана как раз и составляет милю.
Набить. — Смотря по тому, что набить. Если снасть набить — натянуть так, что дальше некуда.
Надир — см. зенит.
Нактоуз — буквально: «ночной домик». В старину так называли ящик с фонарем для освещения и защиты компаса. В наше время нактоуз — высокий шкафчик вроде тумбочки. На нем наверху ставят компас, а внутри прячут хитрые приспособления, которые следят за тем, чтобы компас врал, да не завирался.
Оверкиль — слово, которое часто произносят, но почти никогда не пишут, вероятно из скромности. Сделать оверкиль — значит перевернуть судно кверху килем.
Оверштаг — такой поворот парусного судна, при котором оно проходит через положение вмордувинд (см. курс).
Остойчивость — то же, что и устойчивость.
Пакгауз — склад.
Пасссаты — восточные ветры, весьма постоянно дующие в тропических широтах (см. это слово).
Подвахта, подвахтенный — сменившийся с вахты. В случае необходимости подвахтенные в первую очередь вызываются для помощи вахтенным. Поэтому у подвахтенных есть правило: если хочешь спать в уюте — спи всегда в чужой каюте.
Порты — всякие ворота. В бортах кораблей — пассажирские, грузовые, угольные, пушечные порты. У доков батопорты — специальные суда, которые затопляются в воротах доков и своим корпусом запирают вход в док. Порт — также место стоянки кораблей. Торговые и военные порты — морские ворота страны.
Прокладка курса — постоянно ведущаяся отметка на карте места, в котором находится судно.
Рангоут — буквально: «круглое дерево» — мачты, реи и т. п. Сейчас на больших кораблях почти весь рангоут металлический, клепаный или сваренный из стальных листов. Получается круглое дерево, сваренное из стальных листов… Вот и разберись тут!
Роль судовая — ничего общего не имеет с ролью в спектакле. Там роль играют, а с судовой ролью играть не положено. Это важный документ — список всех людей, находящихся на корабле. Внести в роль — значит зачислить в состав команды. Списать — значит вычеркнуть из роли, уволить из состава команды, удалить с корабля.
Семафор — разговор, вернее — переписка с помощью ручных флажков. Каждой букве соответствует особое положение рук с флажками. Про сигнальщика, который передает буквы по семафору, говорят: пишет.
Секстан, секстант — инструмент для определения места судна. Последние тридцать лет идет спор, как писать это слово. Штурманы, которые пользуются этим прибором, называют его «секстан» и пишут так же, а все остальные и говорят и пишут «секстант». Кто прав — так и неизвестно.
Склянки — полчаса. В ту пору, когда на судах были песочные часы — «склянки», вахтенный каждые полчаса ударом в колокол оповещал весь корабль о том, что он следит за временем и не забыл перевернуть получасовую склянку. Песочных часов давно нет на судах, а обычай остался: на всех кораблях каждые полчаса звонят в колокол — бьют рынду. У этого выражения тоже интересное прошлое. Англичане говорили: «ринг дзэ белл» — бить в колокол, а у нас переделали в «рынду бей» — так и пошло!
Снасть — см. трос.
Списать — см. роль.
Сходня — дачное место под Москвой. А на судне — переносный мостик из доски, иногда с перильцами, по которому сходят с судна на берег. Обратно с берега на судно входят по той же сходне, но входней ее в этом случае не называют.
Счисление — приближенное определение места судна путем расчетов и построений на карте.
Такелаж — см. трос.
Трафальгарская битва — знаменитое морское сражение, в котором 21 октября 1805 года английский адмирал Нельсон разбил превосходящую по силам соединенную эскадру французских и испанских кораблей под командой адмирала Вильнева.
Трос — снасть, всякий канат, веревка, веревочка. Если веревка привязана хотя бы одним концом к чему-нибудь на судне, она уже становится частью такелажа.
Трюм — корабельное брюхо, помещение для груза на корабле.
Утка — деревянное или металлическое приспособление для крепления снастей. Так еще называют водоплавающую птицу, различая при этом утку домашнюю и утку дикую.
Фальшборт — часть борта выше главной палубы. Приходится следить, чтобы в этой части корабля никакой фальши не было, а то, не ровен час, и в воду свалиться недолго.
Фиорд — узкий извилистый залив с высокими берегами.
Флюгер — легкий флажок на мачте для определения направления ветра.
Фордевинд — см. курс.
Фрахт — плата за перевозку груза по морю, а также груз, за перевозку которого по морю взимается плата.
Фут — мера длины, около 30 сантиметров.
Хронометр — точные астрономические часы.
Швартовы — тросы, которыми корабль привязывают к берегу или к другому кораблю.
Широта — выраженная числом удаленность от экватора.
Штиль — см. балл.
Шторм-трап — веревочная лестница. По ней и в тихую погоду нелегко взбираться, а в шторм и подавно. Особенно в зрелом возрасте!
Якорь. — На этом слове удивительным образом замыкается круг морского словаря, ибо якорь на голландском языке называется, произносится и пишется точно так же, как и бочонок для вина — анкер, с которого начинался этот словарик (см. анкерок).