Неверов Александр
Марья-большевичка
Александр Неверов
МАРЬЯ-БОЛЬШЕВИЧКА
1
Была такая у нас. Высокая, полногрудая, брови дугой поднимаются черные! А муж с наперсток.
Козанком зовем мы его. Так, плюгавенький - шапкой закроешь.
Сердитый - не дай господи. Развоюется с Марьей, стучит по столу, словно кузнец молотком.
- Убью! Душу выну...
А Марья хитрая. Начнет величать его нарочно, будто испугалась:
- Прокофий Митрич! Да ты что?
- Ёашку оторву!
Она еще ласковее:
- Кашу я нынче варила. Хочешь?
Наложит блюдо ему до краев, маслица поверху
пустит, звездочек масляных наделает. Стоит с поклоном, угощает по-свадебному:
- Кушай, Прокофий Митрич, винрвата я перед тобой...
Любо ему - баба ухаживает, нос кверху дерет, силу большую чует.
- Не хочу!
А Марья, как горничная, около него: воды подает, кисет с табаком ищет. Разуется он посреди избы - она ему лапти уберет, портянки в печурку сунет. Ночью на руку положит, по волосам погладит и на ухо мурлычет, как кошка... Ущипнет Козанок ее - она улыбается.
- Что ты, Прокофий Митрич! Чай, больно...
- Беда - больно... раздавил...
И еще ущипнет: дескать, муж, не чужой мужик. Натешит сердце, она начинает его:
- Эх ты, Козан, Козан! Плюсну вот два раза, и не будет тебя... Ты думаешь, деревянная я? Не обидно терпеть от такого гриба?
2
Раньше меньше показывала характер Марья, больше в себе носила домашние неприятности. А как появились большевики со свободой да начали бабам сусоли разводить - что вы, мол, теперь равного положения с мужиками, - тут и Марья раскрыла глаза. Чуть, бывало, оратор какой - бежит на собранье.
Вроде стыд потеряла. Подошла раз к оратору и глазами играет, как девка. Идемте, говорит, товарищ оратор, чай к нам пить.
Козанок, конечно, тут же в лице изменился. Глаза потемнели, ноздри пузырями дуются. Ну, думаем, хватит он ее прямо на митинге. Все-таки вытерпел. Подошел бочком, говорит:
- Домой айда!
А она - ларочно, что ли, - встала на ораторово место да с речью к нам:
- Товарищи крестьяне!
Мы так и покатились со смеху. Тут уж и Козанок вышел из себя:
- Товарищ оратор, ссуньте ее, черта!
Дома с кулаками на нее налетел:
- Душу выну!
А Марья поддразнивает:
- Кто это шумит у нас, Прокофий Митрич? Страшно, а не боязно...
- Подол отрублю, если будешь по собраньям таскатьсяГ..
- Топор не возьмет!
Разгорелся Козанок, ищет - ударить чем. Марья с угрозой:
- Тронь только: все горшки перебью о твою козанячью голову...
С этого и началось. Козанок свою власть показывает. Марья - свою. Козанок лежит на кровати, Марья - на печке. Козанок к ней, она - от него.
- Нет, миленький, нынче не прежняя пора. Заговенье пришло вашему брату...
- Иди ко мне!
- Не пбйду.
Попрыгает-попрыгает Козанок да с тем и ляжет под холодное одеяло. Раз до того дело дошло - смех! Ребятишек она перестала родить. Родила двоих схоронила. Козанок третьего ждет, а Марья заартачилась. Мне, говорит, надоела эта игрушка...
- Какая игрушка?
- Эдакая... Ты ни разу не родил?
- Чай, я не баба.
- Ну и я не корова - телят таскать тебе каждый год. Вздумаю когда рожу...
Козанок - на дыбы:
- Я тебе башку оторву, если ты будешь такие слова говорить!..
Марья тоже не сдает. "Я, говорит, бесплодная стала..."
- Как бесплодная?
- Крови во мне присохли... А будешь неволить - уйду от тебя.
В тупик загнала мужика. Бывало, шутит на улице, по шабрам ходит; после этого - никуда. Ляжет на печку и лежит, как вдовец. Побить хорошенько уйдет. Этого мало, на суд потащит, а большевики обязательно засудят: у них уж мода такая - с бабами нянчиться. Волю дать вовсю - от людей стыдно, скажут - характера нет, испугался. Два раза к ворожее ходил - ничего не берет! Начала Марья газеты с книжками тaскать из союзного клуба. Развернет целую скатерть на столе и сидит, словно учительница какая, губами шевелит. Вслух не читает. Козанок, конечно, помалкивает. Ладно уж, читай, только из дому не бегай. Иногда нарочно пошутит над ней:
- Телеграмму-то вверх ногами держишь... Чтица!..
Марья внимания не обращает. А книжки да газеты, известно, засасывают человека, другим он делается, на себя непохожим. Марья тоже дошла до этой точки. Уставится в окно и глядит.
"Мне, говорит, скушно..."
- Чего же ты хочешь? - спросил Козанок.
- Хочу чего-то... нездешнего...
Казнится-казнится Козанок, не вытерпит:
- Эх, и дам я тебе, чертова твоя голова! Ты не выдумывай!..
А она и вправду начала немножко заговариваться. В мужицкое дело полезла. Собранье у нас - и она торчит. Мужики стали сердиться:
- Марья, щи вари!
Куда там! Только глазами поводит. Выдумала какой-то женотдел. И слова такого никогда не слыхали мы - не русское, что ли. Глядим, одна баба пристала, другая баба пристала, что за черт! В избе у Козанка курсы открылись. Соберутся и начнут трещать. Комиссар из Совета начал похаживать к ним. Наш он, сельский, Васькой Шляпунком звали мы его прежде; перешел к большевикам - Василием Ивановичем сделался. Тут уж совсем присмирел Козанок. Скажет слово, а на не.го в десять голосов:
- Ну-ну-ну, помалкивай!
Комиссар, конечно, бабью руку держит - программа у него такая. Нынче, говорит, Прокофий Митрич, нельзя на женщину кричать - революция... А он только ухмыляется как дурачок.
Сердцем готов надвое разорвать всю эту революцию - но боязно: неприятности могут выйти. А Марья все больше да больше озорничает. "Я, говорит, хочу совсем перейти в большевистскую партию". Начал Козанок стыдить ее. "Как, говорит, тебе не стыдно? Неужели, говорит, у тебя совести нет? Все равно не потерпит тебе господь за такое твое поведение".
Марья только пофыркивает:
- Бо-ог? Какой бог? Откуда ты выдумал!
Прямо сумасшедшая стала. С комиссаром почти не стесняется. Он ей книжки большевистские подтаскивает, мысли путает в голове, а она только румянится от хорошего удовольствия. Сидят раз за столом плечико к плечику, думают одни в избе, а Козанок под кроватью спрятался: ревность стала мучить его. Спустил дерюгу до полу и сидит, как хорек в норе. Вот комиссар и говорит:
- Муж у вас очень невидный, товарищ Гришагина. Как вы живете с ним, не понимаю...
Марья смеется.
- Я, - говорит, - не живу с ним четыре месяца... Одна оболочка у нас...
Он ее - за руки.
- Да не может быть? Я этому никогда не поверю...
А сам все в глаза заглядывает, поближе к ней жмется. Обнял повыше поясницы и держит.
- Я, - говорит, - вам сильно сочувствую...
Слушает Козанок под кроватью, вроде дурного сделался.
Топор хотел взять, чтобы срубить обоих - робоялся. Высунул голову из-под дерюги, глядит, а они над ним же~ насмех.
- Мы, - говорит, - знали, что ты под дерюгой сидишь...
3
Стали мы Совет перебирать. Баб налетело, словно на ярмарку. Мы это шумим, толкуем, слышим - Марьино имя кричат:
- Марью! Марью Гришагину!
Кто-то и скажи из нас нарочно:
- Просим!
Думали, в шутку выходит, хвать - всерьез дело пошло.
Бабы, как галки, клюют мужиков: вдовы разные, солдатки - целая туча. А народ у нас неохотник на должности становиться, особенно в нынешнее время - взяли и махнули рукой.
Марья так Марья. Пускай обожгется...
Стали Марьины голоса считать - двести пятнадцать! Комиссар Василий Иваныч речью поздравляет ее. "Ну, говорит, Марья Федоровна, вы у нас первая женщина в Совете крестьянских депутатов. Послужите! Я, говорит, поздравляю вас этим званием от имени Советской Республики и надеюсь, что вы будете держать интересы рабочего пролетариата..."
Глаза у Марьи большие стали, щеки румянцем покрылись.
Не улыбнется - стоит. "Я, говорит, послужу, товарищи. Не обессудьте, если не сумею - помогите".
Козанок в это время сильно расстроился. Главное, непонятно ему: смеются над ним или почет оказывают? Пришел домой, думает: "Как теперь говорить с ней? Должностное лицо". Нам тоже чудно! Игра какая-то происходит. Баба - и вдруг в волостном Совете, дела наши будет решать... Ругаться начали мы между собой:
- Дураки! Разве можно бабу сажать на такую должность...
Дедушка Назаров так прямо и сказал Марье в глаза?
- Ой, Марья, не в те ворота пошла.
Но она только головой мотнула:
- Меня мир выбрал - не сама иду.
4
Приходим после в Совет поглядеть на нее - не узнаешь.
Стол поставила, чернильницу, два карандаша положила - синий и красный, около - секретарь с бумагами строчится. А она и голос, проклятая, другой сделала. Так и ширяет глазами по строчкам. "Это, говорит, по продовольственному вопросу, товарищ Еремеев?"
- Угу...
Разведет фамилию на бумаге и опять, как начальник какой:
- Списки готовы у вас? Поскорее кончайте!
Глазам не верим мы. Вот тебе и Марья! Хоть бы покраснела разок... Так и кроет нас всех "товарищами". Пришел раз Климов-старик, она и ему такое же слово: "Что, говорит, угодно, товарищ?" А он терпеть не мог этого слова лучше на Мозоль наступи. "Хотя, говорит, ты и волостной член, ну я тебе не товарищ..." Да разве смутишь ее этим? Смеется. Через месяц шапку с пикой стала носить, рубашку мужицкую надела, на шапку звезду приколола.
Мучился, мучился Козанок, начал разводу просить у нее.
"Ослобони, говорит, меня от эдакой жизни... Я, говорит, не могу.
Другую женщину буду искать - подходящую". Марья только рукой махнула. "Пожалуйста, говорит, я давно согласна".
Месяцев пять служила она у нас - надоедать начала: очень уж большевистскую руку держала, да и бабы начали заражаться от нее: та фыркнет, другая фыркнет, две совсем ушли от мужьев. Думали, не избавимся никак от такой головушки, да история тут маленькая случилась - нападение сделали казаки.
Села Марья в телегу с большевиками и уехала. Куда - не могу сказать. Видели будто в другом селе ее, а может, не она была - другая, похожая на нее. Много теперь развелось их.
[1921]
НЕВЕРОВ (Скобелев) Александр Сергеевич (1886 - 1923). Марья-большевичка. Впервые опубликован в газете "Коммуна" (Самара), 1921, 4 декабря, № 892. Печатается по изданию: Неверов Александр. Избранные произведения. М.. Художественная литература, 1958.
МАРЬЯ-БОЛЬШЕВИЧКА
1
Была такая у нас. Высокая, полногрудая, брови дугой поднимаются черные! А муж с наперсток.
Козанком зовем мы его. Так, плюгавенький - шапкой закроешь.
Сердитый - не дай господи. Развоюется с Марьей, стучит по столу, словно кузнец молотком.
- Убью! Душу выну...
А Марья хитрая. Начнет величать его нарочно, будто испугалась:
- Прокофий Митрич! Да ты что?
- Ёашку оторву!
Она еще ласковее:
- Кашу я нынче варила. Хочешь?
Наложит блюдо ему до краев, маслица поверху
пустит, звездочек масляных наделает. Стоит с поклоном, угощает по-свадебному:
- Кушай, Прокофий Митрич, винрвата я перед тобой...
Любо ему - баба ухаживает, нос кверху дерет, силу большую чует.
- Не хочу!
А Марья, как горничная, около него: воды подает, кисет с табаком ищет. Разуется он посреди избы - она ему лапти уберет, портянки в печурку сунет. Ночью на руку положит, по волосам погладит и на ухо мурлычет, как кошка... Ущипнет Козанок ее - она улыбается.
- Что ты, Прокофий Митрич! Чай, больно...
- Беда - больно... раздавил...
И еще ущипнет: дескать, муж, не чужой мужик. Натешит сердце, она начинает его:
- Эх ты, Козан, Козан! Плюсну вот два раза, и не будет тебя... Ты думаешь, деревянная я? Не обидно терпеть от такого гриба?
2
Раньше меньше показывала характер Марья, больше в себе носила домашние неприятности. А как появились большевики со свободой да начали бабам сусоли разводить - что вы, мол, теперь равного положения с мужиками, - тут и Марья раскрыла глаза. Чуть, бывало, оратор какой - бежит на собранье.
Вроде стыд потеряла. Подошла раз к оратору и глазами играет, как девка. Идемте, говорит, товарищ оратор, чай к нам пить.
Козанок, конечно, тут же в лице изменился. Глаза потемнели, ноздри пузырями дуются. Ну, думаем, хватит он ее прямо на митинге. Все-таки вытерпел. Подошел бочком, говорит:
- Домой айда!
А она - ларочно, что ли, - встала на ораторово место да с речью к нам:
- Товарищи крестьяне!
Мы так и покатились со смеху. Тут уж и Козанок вышел из себя:
- Товарищ оратор, ссуньте ее, черта!
Дома с кулаками на нее налетел:
- Душу выну!
А Марья поддразнивает:
- Кто это шумит у нас, Прокофий Митрич? Страшно, а не боязно...
- Подол отрублю, если будешь по собраньям таскатьсяГ..
- Топор не возьмет!
Разгорелся Козанок, ищет - ударить чем. Марья с угрозой:
- Тронь только: все горшки перебью о твою козанячью голову...
С этого и началось. Козанок свою власть показывает. Марья - свою. Козанок лежит на кровати, Марья - на печке. Козанок к ней, она - от него.
- Нет, миленький, нынче не прежняя пора. Заговенье пришло вашему брату...
- Иди ко мне!
- Не пбйду.
Попрыгает-попрыгает Козанок да с тем и ляжет под холодное одеяло. Раз до того дело дошло - смех! Ребятишек она перестала родить. Родила двоих схоронила. Козанок третьего ждет, а Марья заартачилась. Мне, говорит, надоела эта игрушка...
- Какая игрушка?
- Эдакая... Ты ни разу не родил?
- Чай, я не баба.
- Ну и я не корова - телят таскать тебе каждый год. Вздумаю когда рожу...
Козанок - на дыбы:
- Я тебе башку оторву, если ты будешь такие слова говорить!..
Марья тоже не сдает. "Я, говорит, бесплодная стала..."
- Как бесплодная?
- Крови во мне присохли... А будешь неволить - уйду от тебя.
В тупик загнала мужика. Бывало, шутит на улице, по шабрам ходит; после этого - никуда. Ляжет на печку и лежит, как вдовец. Побить хорошенько уйдет. Этого мало, на суд потащит, а большевики обязательно засудят: у них уж мода такая - с бабами нянчиться. Волю дать вовсю - от людей стыдно, скажут - характера нет, испугался. Два раза к ворожее ходил - ничего не берет! Начала Марья газеты с книжками тaскать из союзного клуба. Развернет целую скатерть на столе и сидит, словно учительница какая, губами шевелит. Вслух не читает. Козанок, конечно, помалкивает. Ладно уж, читай, только из дому не бегай. Иногда нарочно пошутит над ней:
- Телеграмму-то вверх ногами держишь... Чтица!..
Марья внимания не обращает. А книжки да газеты, известно, засасывают человека, другим он делается, на себя непохожим. Марья тоже дошла до этой точки. Уставится в окно и глядит.
"Мне, говорит, скушно..."
- Чего же ты хочешь? - спросил Козанок.
- Хочу чего-то... нездешнего...
Казнится-казнится Козанок, не вытерпит:
- Эх, и дам я тебе, чертова твоя голова! Ты не выдумывай!..
А она и вправду начала немножко заговариваться. В мужицкое дело полезла. Собранье у нас - и она торчит. Мужики стали сердиться:
- Марья, щи вари!
Куда там! Только глазами поводит. Выдумала какой-то женотдел. И слова такого никогда не слыхали мы - не русское, что ли. Глядим, одна баба пристала, другая баба пристала, что за черт! В избе у Козанка курсы открылись. Соберутся и начнут трещать. Комиссар из Совета начал похаживать к ним. Наш он, сельский, Васькой Шляпунком звали мы его прежде; перешел к большевикам - Василием Ивановичем сделался. Тут уж совсем присмирел Козанок. Скажет слово, а на не.го в десять голосов:
- Ну-ну-ну, помалкивай!
Комиссар, конечно, бабью руку держит - программа у него такая. Нынче, говорит, Прокофий Митрич, нельзя на женщину кричать - революция... А он только ухмыляется как дурачок.
Сердцем готов надвое разорвать всю эту революцию - но боязно: неприятности могут выйти. А Марья все больше да больше озорничает. "Я, говорит, хочу совсем перейти в большевистскую партию". Начал Козанок стыдить ее. "Как, говорит, тебе не стыдно? Неужели, говорит, у тебя совести нет? Все равно не потерпит тебе господь за такое твое поведение".
Марья только пофыркивает:
- Бо-ог? Какой бог? Откуда ты выдумал!
Прямо сумасшедшая стала. С комиссаром почти не стесняется. Он ей книжки большевистские подтаскивает, мысли путает в голове, а она только румянится от хорошего удовольствия. Сидят раз за столом плечико к плечику, думают одни в избе, а Козанок под кроватью спрятался: ревность стала мучить его. Спустил дерюгу до полу и сидит, как хорек в норе. Вот комиссар и говорит:
- Муж у вас очень невидный, товарищ Гришагина. Как вы живете с ним, не понимаю...
Марья смеется.
- Я, - говорит, - не живу с ним четыре месяца... Одна оболочка у нас...
Он ее - за руки.
- Да не может быть? Я этому никогда не поверю...
А сам все в глаза заглядывает, поближе к ней жмется. Обнял повыше поясницы и держит.
- Я, - говорит, - вам сильно сочувствую...
Слушает Козанок под кроватью, вроде дурного сделался.
Топор хотел взять, чтобы срубить обоих - робоялся. Высунул голову из-под дерюги, глядит, а они над ним же~ насмех.
- Мы, - говорит, - знали, что ты под дерюгой сидишь...
3
Стали мы Совет перебирать. Баб налетело, словно на ярмарку. Мы это шумим, толкуем, слышим - Марьино имя кричат:
- Марью! Марью Гришагину!
Кто-то и скажи из нас нарочно:
- Просим!
Думали, в шутку выходит, хвать - всерьез дело пошло.
Бабы, как галки, клюют мужиков: вдовы разные, солдатки - целая туча. А народ у нас неохотник на должности становиться, особенно в нынешнее время - взяли и махнули рукой.
Марья так Марья. Пускай обожгется...
Стали Марьины голоса считать - двести пятнадцать! Комиссар Василий Иваныч речью поздравляет ее. "Ну, говорит, Марья Федоровна, вы у нас первая женщина в Совете крестьянских депутатов. Послужите! Я, говорит, поздравляю вас этим званием от имени Советской Республики и надеюсь, что вы будете держать интересы рабочего пролетариата..."
Глаза у Марьи большие стали, щеки румянцем покрылись.
Не улыбнется - стоит. "Я, говорит, послужу, товарищи. Не обессудьте, если не сумею - помогите".
Козанок в это время сильно расстроился. Главное, непонятно ему: смеются над ним или почет оказывают? Пришел домой, думает: "Как теперь говорить с ней? Должностное лицо". Нам тоже чудно! Игра какая-то происходит. Баба - и вдруг в волостном Совете, дела наши будет решать... Ругаться начали мы между собой:
- Дураки! Разве можно бабу сажать на такую должность...
Дедушка Назаров так прямо и сказал Марье в глаза?
- Ой, Марья, не в те ворота пошла.
Но она только головой мотнула:
- Меня мир выбрал - не сама иду.
4
Приходим после в Совет поглядеть на нее - не узнаешь.
Стол поставила, чернильницу, два карандаша положила - синий и красный, около - секретарь с бумагами строчится. А она и голос, проклятая, другой сделала. Так и ширяет глазами по строчкам. "Это, говорит, по продовольственному вопросу, товарищ Еремеев?"
- Угу...
Разведет фамилию на бумаге и опять, как начальник какой:
- Списки готовы у вас? Поскорее кончайте!
Глазам не верим мы. Вот тебе и Марья! Хоть бы покраснела разок... Так и кроет нас всех "товарищами". Пришел раз Климов-старик, она и ему такое же слово: "Что, говорит, угодно, товарищ?" А он терпеть не мог этого слова лучше на Мозоль наступи. "Хотя, говорит, ты и волостной член, ну я тебе не товарищ..." Да разве смутишь ее этим? Смеется. Через месяц шапку с пикой стала носить, рубашку мужицкую надела, на шапку звезду приколола.
Мучился, мучился Козанок, начал разводу просить у нее.
"Ослобони, говорит, меня от эдакой жизни... Я, говорит, не могу.
Другую женщину буду искать - подходящую". Марья только рукой махнула. "Пожалуйста, говорит, я давно согласна".
Месяцев пять служила она у нас - надоедать начала: очень уж большевистскую руку держала, да и бабы начали заражаться от нее: та фыркнет, другая фыркнет, две совсем ушли от мужьев. Думали, не избавимся никак от такой головушки, да история тут маленькая случилась - нападение сделали казаки.
Села Марья в телегу с большевиками и уехала. Куда - не могу сказать. Видели будто в другом селе ее, а может, не она была - другая, похожая на нее. Много теперь развелось их.
[1921]
НЕВЕРОВ (Скобелев) Александр Сергеевич (1886 - 1923). Марья-большевичка. Впервые опубликован в газете "Коммуна" (Самара), 1921, 4 декабря, № 892. Печатается по изданию: Неверов Александр. Избранные произведения. М.. Художественная литература, 1958.