Никитин Алексей
Долгий дождь в Щурах

   Алексей Никитин
   ДОЛГИЙ ДОЖДЬ В ЩУРАХ
   
   С рассветом дважды прохрипел петух и смолк в старческой задумчивости. Звякнул цепью и загремел пустой миской Жук. Кошка, спавшая рядом с Лизой, не спеша потянулась, соскочила с лежанки, и села у входной двери. Пора было вставать и Лизе. Она почти не спала ночью, а когда наконец задремала, увидела Илью. Он стоял у вишни, что посадил за огородом отец, когда у Шурки и Ильи родилась дочь. Стремительно сгущались летние сумерки. Пахло дымом.
   
   - Не ходи в Киев, Ильку, - еще раз попросила Лиза. - Оставайся у нас.
   
   - Счастливо, сестричка. - Лиза уже не видела его лица и улыбку угадала по голосу. - Увидимся.
   Зашуршала трава, и силуэт Ильи растворился в темноте. За речкой около леса охнул филин.
   - Не ходи в Киев, Ильку, - повторила Лиза.
   Она разожгла плиту, накормила кур и кабанчика, вылила старый борщ Жуку. День начинался знойный и душный. Трава на дворе стояла сухая, безросая. Лязгнула клямка на дверях у Дуньки Дрючихи. По старой привычке Лиза ушла со двора в дом, чтоб не попадаться соседке на глаза. В комнате спал Витька. Лиза не знала, не считала никогда, сколько детей выросло в ее хате. После войны жила у нее Оксанка, Шуркина дочь, потом двоюродные племяшки Цыганенки. И совсем чужие прибивались. Отца Витьки, спавшего у нее сейчас, тоже Витьку, она чуть не силой забрала у матери, Катьки. А какими подругами до войны были. Катька с мужем пила последние годы так, что в хате было пусто. Ничего не было, только прусаки голодные из щелей сыпались.
   - Отдай сына, - явилась к ней как-то Катька, - отдай. Ты кто? А я мать ему.
   - Уйди. Он сам вернется, как ты пить перестанешь.
   Потом Катька с мужем сгорели. Вместе с хатой. Так и остался Витька у Лизы. Вырос, армию отслужил. Уехал в Киев. Потом другие дети жили у нее. Потом уже и их дети... Лиза поджарила Витьке яичницу, налила стакан молока и оставила на столе. Сама пошла на огород. На дворе рядом с погребом лежала одна из ее кур. У курицы была свернута шея.
   - Я им всем головы поскручиваю, - раздался из-за забора голос соседки.
   - Будуть ко мне во двор лезть, - буду головы скручивать. Чуешь меня!? визжала Дрючиха.
   Вот клятая баба, - подумала Лиза, но даже отвечать Дуньке не стала. Не в курице было дело. Дрюки всегда жили уверенно. При всех властях. Знали, что все им должны, просто потому, что они, Дрюки, есть. Не сомневались в этом и брали все, что считали своим. Сами становились властью. Лизе было десять лет, когда Дрюки забрали у них новую хату. Забирали под сельраду, а поселились в ней сами. Сколько лет уже, война прошла, колхоза нет больше, а Дунька так и живет в их хате. Что ей сделается? И при немцах Дрюков боялись и после. Сын Дуньки, Петро, в Фастове, в районе, в милиции начальником. Сейчас и Федька, Петров сын, законы охраняет. Они же удавятся, а хату не вернут. Правда, хата та не нужна уже Лизе. В старой доживет, не много ей осталось. Но Дрючиха, как всегда бывает с людьми, принесшими ближнему зло, ненавидит Лизу за то, что сделала ей сама, потому и душит ее кур, подсыпает в миску Жуку толченое стекло, выбрасывает в огород собранных на своей картошке колорадских жуков. Из курицы решила Лиза сварить на вечер Витьке суп. Может, лучше было к обеду, но что-то немоглось ей. То ли ночь без сна давала себя знать, то ли погода - небо затягивалось молочной дымкой, было душно, давило. Взяв сапку и ведро, Лиза опять пошла на огород. То, что раньше делала она за день, за два, теперь отнимало у нее неделю.
   Время идет быстрее. Дни проходят, не успев начаться, - в этом была она уверена потому, что медленней делать работу, к ритму которой привыкла за многие годы, Лиза просто не могла. Она работала так же, как и раньше, не поднимая головы, не разгибаясь, двигалась вдоль грядок, переходя с одной на другую. Так дошла она до конца огорода. Там был пень, оставшийся от старой вишни. Вишню срубили Дрюки лет десять назад. Она своей тенью нашу картоплю закрыла, - от и все объяснения. Срубили и убирать не стали. Так и пролежал сухой ствол с ветками год, до следующей весны, пока не приехал из Киева старший Витька. Он распилил сухую вишню и вынес с огорода. Около пенька Лиза присела. Огород стоял ухоженный, аккуратный. На чистых грядках светло зеленели хвосты морковки, тянулись вверх стрелки молодого лука. Ровными рядами поднималась тщательно подгорнутая картошка. За ней тянулись по земле огурцы. Теперь надо было идти в хату и готовить курицу. Наверное, проснулся уже малой Витька. Надо посмотреть, чтобы он съел все, оставленное на завтрак. Лиза попробовала встать и не смогла. Так она сидела возле пенька от той вишни, что посадил когда-то ее отец, смотрела на свой огород и не могла уйти. То не зря мне сегодня Илько приходил, - поняла Лиза, - не зря приходил. Она вспомнила, как появился он ночью и постучал в окно их хаты. Лиза жила тогда одна. Отец, как началась война, поехал к Шурке и Илье в Киев. С тех пор прошло два месяца, а от них не было ни писем, ничего.
   - Лизка, - тихо позвал Илья, - ты есть?
   Лиза быстро открыла дверь:
   - Илько? Откуда ты? Один?
   - Один.
   Не зажигая света, Лиза провела его в комнату.
   - Сейчас, - заторопилась она, - у меня картошка есть и сало осталось.
   - Ты рассказывай, Шурка где с дочкой. Батько?
   - Уехали. Успели в последнюю неделю.
   - Как уехали? - не поняла Лиза. - Куда?
   - Вроде на Урал. Не знаю. Меня призвали раньше. Шура записку моей матери оставила. Путаную. Ничего не понятно, кроме того, что уехали.
   - А ты откуда? - Лиза видела только темный силуэт Ильи против окна. Он сидел, устало свесив голову, и его худые плечи, словно сложенные крылья большой птицы, поднимались над головой.
   - Не знаю.
   - Как не знаешь?
   - Нас под Гречаным высадили из поезда. Сказали окапываться. Немцев под Гречаным ждали. На другой день команда: всем садиться в поезд. Немцы вроде нас давно обошли и ушли на восток. Погрузились, только поехали - налет. Мы из вагонов высыпали, прячемся кто куда, вагоны горят, паровоз взорвался. И тут - танки немецкие.
   - Когда ж это было?
   - Не считал. Дней пять, наверное. Тут давно немцы?
   - Неделю.
   - Где-то так и было.
   - Так ты неделю шел сюда?
   - Пока сообразил, куда идти... Ночами шел.
   - Ох, Ильку, - заплакала вдруг Лиза, - ешь скорей. Хорошо, что пришел. Останешься тут.
   - Мне в Киев надо, Лиза. День пересплю, переоденусь и пойду вечером.
   - Как в Киев!? - не поверила Лиза. - Ты уйдешь?
   - Нельзя мне с тобой оставаться. Тут каждый человек на виду. Меня с моей жидовской мордой сразу заметят.
   - А там? Думаешь, там лучше? Люди говорят, немцы в Киеве евреев убивают.
   - Я в городе каждый двор знаю. И друзей много. Помогут.
   - Не ходи в Киев, Ильку! Ильку, - Лиза тронула его за руку. Илья уже спал, так и не доев холодную картошку.
   Он спал почти до вечера, отсыпаясь за всю прошедшую неделю. Лиза нашла для него старую одежду отца, собрала еду в дорогу. Потом вышла на улицу - в деревне было тихо. К немцам люди еще не привыкли, отсиживались по домам. Она вернулась в хату и подошла к кровати, на которую ночью перетащила Илью. Он лежал, подогнув ноги, давно не бритый, длинный и худой. В темной его шевелюре у висков Лиза заметила едва пробивающуюся седину.
   - Ох, Ильку, - Лиза едва сдерживала слезы. Надо же было ей полюбить мужа своей младшей сестры.
   Шурка давно уехала в Киев и там нашла себе Илью. А за кого могла выйти Лиза здесь, в Щурах, после того, как ее отца за новую хату и велосипед записали в куркули? Отняли все, но хоть не сослали. Соседи кривились: Шурка за жида в Киеве вышла. А Лиза, когда первый раз его увидела, не знала что с собой делать. Высокий, добрый, и глаза смеялись, и сам улыбался. Уже после войны узнала Лиза, что в Киев Илья не пришел. Может, пришел, но до дома не добрался. Шурке дали справку о том, что Гольдинов Илья пропал без вести у села Гречаное. Лиза видела его последней. Даже не его, а только темный силуэт под сумеречным вечерним небом. Ветер, свежий и сильный, налетел, разгоняя тяжкую духоту, зашелестел травой. Илья подошел незаметно и какое-то время молча стоял рядом с ней. Потом погладил рукой сухой вишневый пень:
   - Срубили вишенку.
   - Не ходи в Киев, Ильку, - обернулась к нему Лиза. - Хоть теперь не ходи.
   - Нам с тобой не в Киев, - качнул головой Илья.
   - Так ты за мной вернулся!? - обрадовалась Лиза. - Я сейчас, только малого гляну...
   Когда начался дождь, Витька, кормивший своим завтраком кошку, пошел искать бабу. Лиза сидела у края огорода.
   - Бабо, дождь пошел. Идем в хату, -позвал ее Витька. - Бабо, идем скорей, смотри, какой дождь сильный. Бабо...
   - Бабо! Бабо, агов..! - Федька Дрюк с трудом выкатил свое истекающее потом тело из заляпанного жидкой грязью по самые стекла милицейского газика и подошел к калитке. На цепи надрывался яростным лаем Рудой. - Бабо, где вы есть!? Заберите своего пса скаженого.
   - А, цыть! Цыть, дурню! - Дрючиха медленно вышла из дому. - Там кто?
   - Та я, Федька.
   - То заходи, раз приехал. Цыть, Рудый.
   Федька осторожно миновал рычащего пса и вошел следом за Дрючихой в хату.
   - Вот дождь, - пожаловался Федька, - третий день без перерыва. А дышать нечем. Африка. Духота.
   - Ничего, - равнодушно отозвалась Дрючиха, - картопля будет доброй.
   - Бабы на селе брешут, - продолжал Федька, вытирая рукавом рубашки мокрое лицо, - как Лизка умерла, так и дождь пошел. Говорят, до девятого дня идти будет.
   - Хватит патякать, - резко оборвала его Дунька, - верзут казна что. А ты, как дурень, повторяешь. Говори, чего приехал.
   В селе считали, что по хорошему человеку, когда он умирает, небо плачет. Только почему-то в Щурах на похороны дождь случался редко.
   - Мать гроши за картоплю передала. - Федька протянул Дуньке туго свернутую и перетянутую резинкой пачку денег.
   - Сколько тут? - Старуха видела плохо и к новым деньгам не привыкла.
   - Десять.
   - Что десять? - Окончательно рассвирепела она. - Говори по-людски.
   - Десять мильонов.
   Вот бисовы цены, - подумала Дунька. - Ничего уже не понимаю. Десять мильонов за три мешка картопли. Много это, или мало?
   - Могли бы и больше уторгувать, - проворчала она, пряча деньги. - Когда батько доски на забор привезет?
   - Не знаю. Ничего не сказал.
   - Так напомни ему. Тепер вот что... - Дунька помолчала. - За Лизкою хата осталась. Понимаешь меня?
   - Ой, бабо, - Федька снова вытер лицо. Рукава рубашки давно уже были мокрыми, - вы бы видели, сколько приехало к ней. И с Фастова, и с Киева, и все село было. Как на демонстрацию в Фастове когда-то. Даже больше. Лизку на цвынтар везут, вся улица полная. Мимо какой хаты провозят - все выходят, прощаются.
   - Чего б это? - удивилась Дунька. - Она ж одна. Никого не осталось.
   - А кто их знает. Только я еще такого у нас не видел.
   - Ну, то их дело. А ты скажи батьку, что б сделал нам Лизкину хату с огородом.
   - Я слышал, она ту хату Витьке завещала.
   - Какому? Катькиному сыну? А кто он такой? Он в Киеве живет? Вот и пусть себе живет.
   - Не знаю, бабо, - засомневался Федька, - как то оно выйдет.
   - Тебе и знать нечего. Скажешь батьку и край.
   На улице нетерпеливо засигналила машина.
   - Так я побежал, - спешно засобирался Федька, - хлопцы ждут.
   - Про доски для забора не забудь, - напомнила Дрючиха, но было видно, что думает она о другом.
   Вот клятая баба, - Федька осторожно обошел следившего за ним злыми глазами Рудого, хлопнул калиткой и стал втискиваться в машину. Внук ушел, а Дунька Дрючиха так и осталась сидеть у окна. Неожиданно она вспомнила ярко и отчетливо, так, словно было это не без малого семьдесят лет назад, а недавно, может на прошлой неделе, как сидела она в этой хате у этого же окна, когда жили тут еще Лизка с Шуркой. Сестры ждали отца из Киева. Дуньке тогда было лет десять. Наверное, меньше, не больше восьми, значит и Лизке было восемь, а Шурке - шесть. Дядько Григорий приехал уже под вечер, когда дневная жара начала спадать.
   - А ну, девки, что я привез, смотрите! Они выбежали во двор и увидели прислоненный к стене хлева велосипед. Рама была обернута желтоватой вощеной бумагой, но руль горел огнем, сверкал на солнце, приковывая к себе взгляд. - А? Машина! - гордо ходил около него дядько Григорий. - Кто первый кататься? - Он накачал колеса и вывел велосипед на улицу, - Вы успеете еще, - сказал дочерям, - садись, Дунька.
   Дунька с опаской села на багажник, обхватив дядька Григория руками. Она чувствовала запах его пота, паровозного дыма, который считала запахом города. Было страшно и радостно. Дунька визжала, велосипед гремел по неровной сельской дороге, шуршали шины...
   - Господи, прости меня грешную, - выдохнула Дунька и перекрестилась на образа.
   Она вышла на двор и под непрекращающимся дождем подошла к забору, отделявшему ее огород от огорода Лизы. Около старой хаты суетились незнакомые люди. - Набежали, - зло сощурилась старуха. - Ничего. Эту халупу мы сломаем. Дом поставим. Детям будет.
   Она постояла еще минуту и незамеченная никем, медленно пошла в дом. Закрывая ей дорогу, низко свисали мокрые ветви слив и грецких орехов. Над ними тянулись утомленные своей тяжестью, истекающие водой, облака. Казалось, они навсегда повисли над старым лесом, уходящим на север, над речкой, что отделяет лес от села и над самим селом, его огородами, безлюдными улицами, небольшими домами, под крышами которых укрылись от дождя люди.