Нил Кросс
Лютер
Книга 1
Начало

   Посвящается памяти Гвен Кузнецофф

   Лютер для детективной литературы – то же самое, что его знаменитый однофамилец для религии. Тайны, с которыми сталкивается этот полицейский, убийственны для человеческой души в нашем далеко не идеальном мире. Совершая на каждом шагу тяжелейшие проступки, он все же борется за спасение – и остается для самого себя злейшим врагом. Захватывающая, держащая в напряжении книга от нового мастера криминального жанра.
Гильермо дель Торо, знаменитый кинорежиссер
   Кросса всегда привлекала темнота, и он настолько поднаторел в выманивании призраков из катакомб мифологии, что кажется, они теперь маячат повсюду.
Guardian
   Дьявольски великолепный роман – в буквальном смысле этих слов.
Metro

Глава 1

   Джон Лютер, рослый, широкоплечий полицейский, размашистой походкой пересекает больничную парковку, лоснящуюся после ночного дождя. Не меняя шага, он проходит через раздвижные двери в травматологию, приближается к стойке и предъявляет бедж дежурной сестре-филиппинке:
   – Мне нужен Йен Рид.
   – Офицер полиции? – Она заглядывает в свой компьютер. – В восемнадцатой палате. Это там, в конце коридора.
   Лютер шагает через вестибюль, лавируя между медсестрами в резиновых шлепанцах. Вокруг раздаются стоны перебравших кутил, избитых женщин, членовредителей и передознувшихся наркоманов. Лютер отбрасывает рукой тяжелую штору закутка под номером восемнадцать, и – вот он, Йен Рид, сидит без галстука на краю койки.
   Рид – худощавый блондин с нервным лицом. На нем белая рубашка, покрытая причудливыми узорами из пятен засохшей крови. На шее мягкий ортопедический воротник.
   – Оп-па! – выговаривает Лютер, задергивая шторку.
   – Во-во… Но все не так плохо, как кажется.
   На макушке у Рида пара швов, плюс на ноге разорванная связка, плюс ушиб ребер. Есть и ушиб почек: неделю-другую он будет мочиться кровью.
   Лютер подтягивает к себе пластиковый стул.
   – С шеей что?
   – Вывих. В замок меня взяли. Из машины выволокли.
   – Кто?
   – Ли Кидман… Бэрри Тонга…
   Ли Кидман Лютеру известен: культурист, вышибала, сборщик долгов. Слегка промышляет порнушкой. А вот второе имя незнакомо.
   – Бэрри Тонга, – повторяет Рид. – Качок из Самоа. Бритая башка, весь в наколках. Грузовик ходячий… Иногда участвует в боях без правил.
   Лютер понижает голос до еле слышного шепота:
   – С чего это они?
   – Ты знаешь Джулиана Крауча? Застройщика? В свое время заправлял ночными клубами – «Хаус оф винил», «Бетамакс», «Интерсект»…И еще студией звукозаписи в Камдене. Правда, сейчас дела у него идут плохо.
   – А кому сейчас легко?
   Рид объясняет, что Краучу принадлежит половина улицы ленточной застройки в Шордитче – шесть домов. На подходе у него покупатель – какой-то русский, желающий построить на этом месте спортзал, как раз к Олимпиаде. Сейчас Крауч весь в долгах как в шелках. Разводится к тому же. Покупатель ему нужен, но на продажу выставлены только пять домов из шести.
   – Ну, – говорит Лютер, – и кто живет в доме номер шесть?
   – Парняга один, Билл Таннер. Старый моряк.
   Лютер издает стон – он знает, каким сентиментальным становится Рид, когда дело касается старых служак. Он уже хлебнул через это горя.
   – И что же? – спрашивает Лютер. – Этот самый Крауч пытается его оттуда выжить?
   – Ага.
   – А почему этот тип просто не возьмет да не переедет куда-нибудь?
   – Потому что это его дом,дружище. Таннер снимает его с семьдесят второго года. Жена его, черт подери, померла в этих стенах!
   Лютер воздевает руки вверх – ладно, ладно…
   Рид в общих чертах описывает картину запугивания: звонки с угрозами; неизвестные в капюшонах пихают старику в почтовый ящик собачье дерьмо, бьют оконные стекла. Наконец врываются, похабят гостиную скабрезными росписями.
   – Он вызывал полицию?
   – Понимаешь, этот Билл Таннер – такой человек, – говорит Рид, – с норовом, старый чертяка. С перцем. – У Рида это наивысший комплимент. – Он делает снимки этих самых капюшонов, предъявляет их в качестве улики. Напуган, понятно, не на шутку: он же пожилой человек, одинокий, а его каждую ночь так изводят. И вот появляются люди в форме, берут эти капюшоны за шкирку. О Крауче ни слова. Еще и солнышко не взошло, а их уже и след простыл. Ну а назавтра или через денек на Билла наезжают уже всерьез. Двое битюгов.
   – То есть те самые, Кидман и Тонга?
   Рид кивает.
   Лютер скрещивает руки и смотрит вверх, на лампу дневного света, всю в крапинках иссохших мушиных трупиков.
   – И что же ты сделал?
   – Ну а как ты думаешь? Наведался к Краучу. Сказал, чтобы он отстал от Билла Таннера.
   Лютер прикрывает глаза.
   – Ой да ладно тебе, – бросает Рид. – Будто мы раньше такого не делали.
   Лютер снисходительно пожимает плечами.
   – Когда это произошло?
   – Пару дней назад. И вот сегодня вечером являюсь домой, собираюсь припарковаться, а меня сзади поджимает этот самый «мондео». Не успел я сориентироваться, как оттуда выскакивают двое, обегают меня с обеих сторон, вытаскивают из машины и досыта угощают пинками.
   Лютер кидает взгляд на хирургический воротник:
   – Все это прямо у тебя? На квартире?
   – На собственном моем пороге.
   – И ты точно уверен в том, что это были Кидман и Тонга?
   – Ну, Тонга – это Тонга. Это самый, мать его, здоровенный бычара, какого я только видывал. Ну а Кидмана я знаю потому, что… ну, в общем, это был Кидман. Мы с ним уже имели дело.
   – Какого рода?
   – Да так, разное бывало… Что бы ни случилось, он всегда маячит где-то поблизости.
   – Ты докладывал об этом?
   – Нет.
   – Почему?
   – У меня нет прямых доказательств их причастности. Да если б и были, что с того? Крауч нашлет на бедного старика еще одну свору отморозков. Но Билла-то ведь не сдвинешь. Кончится тем, что убьют его, как пить дать убьют. От сердца ли умрет, или удар хватит, все едино. Бедный старикан…
   – Но ведь можно действовать как-то половчей, – замечает Лютер.
   – Он служил своей стране как мог, – поигрывает желваками Рид. – Высаживался с десантом в Нормандии в сорок четвертом. Ему восемьдесят пять долбаных лет, он всего лишь хотел, чтобы все было по закону. И что? Родная страна взяла и кинула его.
   – Ладно, будет тебе, – говорит Лютер. – Смотри, чтоб у самого волосы не повылезли. От меня-то ты чего хочешь?
   – Просто заскочи к нему, убедись, что все в порядке. Молока ему там захвати, батон. Да, еще собачьи консервы. Но только, смотри, не дешевые. Спроси мясные кусочки в желе – он в своей собачонке души не чает.
   – Что за народ эти старики, – вздыхает Лютер. – Согласны околевать от холода, лишь бы не кормить своих питомцев дешевкой.
   Если бы мог, Рид пожал бы плечами.
* * *
   Убийца идет пустынными ночными улицами – вдоль обсаженных платанами аллей, мимо домов с викторианскими террасами, бетонного здания муниципалитета, местных магазинов с темными окнами. Он минует церкви с выцветшими от времени отчаянными воззваниями на каменных фасадах: «Жизнь коротка. Проживи ее с молитвой!»
   Убийца плотно сбит и мускулист. У него короткие волосы с аккуратным пробором. Одет в темную куртку и джинсы. За спиной рюкзачок для ноутбука, хотя никакого ноутбука там нет и в помине…
   На забитую машинами парковку на Клейхилл-стрит, отчаянно пятясь задом, вползает малолитражка. Из-за руля выбирается молодая азиатка и, прижимая к груди сумочку, торопится к дверям своего дома. Краем глаза она замечает убийцу, но разглядеть его в темноте не может.
   А убийца движется дальше. Размеренно шагая, он сворачивает на Бриджмен-роуд. Ступая по прихваченной инеем мостовой, доходит до дома под номером двадцать три – симпатичного викторианского особнячка с двойным фронтоном, укрывшегося за ржавыми воротами и буйно разросшейся изгородью.
   Убийца открывает калитку. Та протяжно скрипит, но он не обращает никакого внимания: к этому звуку здесь давно привыкли.
   Он проскальзывает в палисадник. Это небольшой, вымощенный камнем закуток, окруженный высокими кустами. В углу громоздится зеленый мусорный ящик на колесиках.
   Оказавшись в тени дома, убийца какое-то время медлит. Здесь тихо и сумрачно, как в храме, в темных недрах которого потаенно вызревает будущее. Убийце кажется, что он стоит под огромным железнодорожным мостом, по которому на ураганной скорости, с жутким грохотом и пронзительным гудком мчится локомотив. Сейчас это проекция его внутренних ощущений – нарастающий гул и лязг, утробный вой громадного двигателя.
   Он достает из кармана латексные перчатки, разворачивает их и с негромким щелчком натягивает на руки. Затем вынимает из другого кармана остроконечные плоскогубцы.
   Чувствуя легкую дрожь в ногах, сворачивает за угол дома. Находит место, где водосточная труба спускается к квадратному пятачку слива, обрамленному скудным лондонским дерном. Здесь убийца опускается на корточки и у самой земли плоскогубцами перекусывает телефонный кабель. Спрятав плоскогубцы, он возвращается к входной двери. На этот раз из кармана извлекается набор разномастных ключей.
   Сжав зубы, убийца с величайшей осторожностью вставляет в замочную скважину плоский ключ и медленно поворачивает. Дверь приоткрывается так, что он уже может протиснуть плечо. Тихо, еще тише…
   Выждав мгновение, он просачивается внутрь, подобно струйке табачного дыма. За дверью на стене – встроенная пластиковая панель с тревожно мигающим красным огоньком. Убийца, не обращая на него внимания, проходит дальше, вдыхая запахи семьи Ламберт – их одежды, дезодорантов и парфюма, их стиральных порошков и освежителей воздуха, их тел, их секса…
   Он входит в темную гостиную, снимает рюкзак. Сбрасывает куртку, складывает ее и кидает на тахту. Расстегивает рюкзак, достает бахилы и натягивает поверх ботинок. Затем влезает в комбинезон, поднимает трикотажный капюшон и какое-то время стоит так, похожий на белесый призрак в тонких резиновых перчатках.
   Убийца снова лезет в рюкзак и вынимает оттуда инструменты: тазер[1], серебристый моток клейкой ленты (один краешек загнут для удобства), скальпель, нож для резки напольных покрытий. На дне рюкзака лежит свернутое рулончиком флисовое одеяльце с сатинетовой оторочкой. Убийца раскладывает одеяльце на тахте и вглядывается в слабо мерцающий во тьме бледный прямоугольник.
   Он чувствует, что его душа будто отделяется от тела и плавно взмывает вверх. Он словно парит над самим собой, отстраненно наблюдая, как его физическое тело начинает подниматься по лестнице. Тихо, очень тихо… Минуя пятую ступеньку, убийца наконец воссоединяется с самим собой и ступает в темень и мрак.
* * *
   В вестибюле Лютер коротает время, листая потрепанный желтый журнальчик. Какой-то бродяга с грязно-седыми дредами вопит в дальнем углу. Не совсем понятно – то ли костерит Бога на чем свет стоит, то ли пытается доказать, что он сам и есть Господь Бог.
   Рид, прихрамывая, выходит в четвертом часу утра. Лютер берет его пальто и помогает избитому пройти через двери главного входа, озаренного резким светом. Они пересекают мокрую от дождя парковку и садятся в видавший виды «вольво». Лютер доставляет Рида в Кентиш-таун, в его двухкомнатную съемную квартирку на последнем этаже. Здесь пустовато и неопрятно – не жилье, а времянка. Все квартиры, в которых когда-либо жил Рид, оказывались не более чем такими вот времянками.
   Лютер знает, что Рид тоскует по настоящему дому и большому саду с батутом, на котором резвилась бы орава ребятишек – его собственных, их друзей, друзей их друзей, родни и соседей. Рид мечтает о тесной дружбе со всеми, о воскресных дневных посиделках в пабе, о вечеринках для всей улицы, на которых он сам, в смешном фартуке, жарил бы колбаски на углях. Рид представляет себе, как его обожали бы дети, а он обожал бы их. Риду тридцать восемь, он сменил четырех жен, и у него нет детей…
   Он подает Лютеру темно-желтую кожаную папку, и тот, прислонясь к стене, принимается ее листать. Ордеры на арест, снимки подозреваемых, протоколы наблюдений. Сверху – листки с информацией о задержанных и выпущенных на поруки подонках, которые издевались над Биллом Таннером: гнилоглазая шпана, белое английское отребье… Под ордерами – подробные досье на Ли Кидмана, Бэрри Тонгу и их босса Джулиана Крауча.
   Лютер сует папку в сумку и смотрит на часы – время позднее. Мелькает мысль: не отправиться ли домой? Но какой в этом смысл? Все равно раздумья о мертвых не дадут уснуть – лежишь и вскипаешь, как звезда, готовая взорваться. И Лютер отправляется к Краучу, а точнее, к его особняку с видом на Хайбери-Филдз.
   Припарковавшись, он какое-то время остается за рулем, прикидывает, как поступить с Джулианом Краучем и избежать при этом неприятных последствий. Наконец выходит из машины, открывает багажник и вынимает оттуда ореховый черенок от кирки. Его тяжесть внушает определенную уверенность, по крайней мере в ближайшем часе. Лютер быстро переходит Хайбери-Филдз и затаивается в темноте, крепко сжимая в руке свое импровизированное оружие.
   Примерно в половине пятого утра к дому подъезжает великолепный винтажный «ягуар». Из него выходит Джулиан Крауч – пышные, редеющие на макушке кудри, замшевый плащ, рубашка с орнаментом пейсли, белые «адидасы».
   Крауч открывает входную дверь, включает свет в прихожей и задерживается на пороге, словно не может преодолеть границу тени и света. Он принюхивается, как олень на водопое, – явно чует, что поблизости кто-то чужой и этот чужой за ним наблюдает. Взвизгнув подошвами по мраморным плиткам, он с хмурым видом захлопывает дверь.
   Лютер смотрит, затаив дыхание. В глубине дома зажигается свет. Вот Крауч подходит к окну спальни. Глядит вниз, как обеспокоенный король с высокой башни собственного замка. Он словно пытается пронзить взглядом плотные потемки. Затем задергивает шторы и гасит свет.
   Лютер по-прежнему на часах. Сердце жарко бьется в груди. Вдруг на середину пустого шоссе, суетливо труся, выбегает лисица. Слышно, как она мелко и часто цокает коготками по дорожному покрытию. Лютер смотрит ей вслед, пока она не исчезает из виду, после чего возвращается к своей машине. Садится за руль и ждет, когда встанет бледное зимнее солнце и на улицах появятся первые спортсмены-бегуны. И тогда он едет домой.

Глава 2

   Лютер переступает через порог дома с красной дверью около шести часов утра. Зои уже встала. Она готовит на кухне кофе, еще непричесанная и все же такая обольстительная в своей шелковой пижаме. Пахнет от нее сном, домом, а за ушами – неповторимым ароматом ее кожи. Она достает из холодильника пакет с апельсиновым соком и наливает себе в стакан.
   – Ну что, ты разговаривал с ней?
   – Детка, – вздыхает Лютер, снимая пальто, – извини, но не было возможности.
   Она допивает сок почти до дна и вытирает губы тыльной стороной ладони.
   – Нет, в самом деле, что все это значит?
   Лютер кивает в пол: верный признак того, что он врет. И он знает, что она это знает.
   – Да просто… нестыковки со временем.
   – У тебя всегда нестыковки. – Зои ставит сок обратно в холодильник. Скрестив руки на груди, считает про себя до пяти. – Ты вообще хочешь этого или нет?
   – Ну а как же, – говорит он. – Я только за, причем двумя руками.
   – Вид у тебя, Джон, как у выходца с того света. Нет, в самом деле, выглядишь совершенно больным. Ты когда высыпался в последний раз?
   Он не знает. Зато знает: у него явно что-то не в порядке с головой. Череп по ночам будто разламывается с треском, и внутрь лезут, карабкаются пауки.
   – Ты, вообще, когда последний раз занимался чем-нибудь, кроме работы? – допытывается она.
   Зои – юрист. Она специализируется на правах человека и иммиграции, зарабатывая на этом неплохие деньги. У них симпатичный дом в викторианском стиле с входной дверью красного цвета. Внутри он, правда, несколько запущен – потертые плинтусы, старое отопление эпохи семидесятых. Детей нет, зато есть уйма книг.
   …Как-то утром, когда они еще лежали в постели, она повернулась к нему, оперев растрепанную голову на ладонь. Зимний дождь шуршал по оконному стеклу. Центральное отопление накрылось, и они спали в носках. Из-за холода не хотелось выбираться из-под одеяла.
   – Пропади все пропадом, – сказала она. – Поехали куда-нибудь.
   – Куда именно? – спросил он.
   – Не знаю. Без разницы. Куда угодно. Когда мы в последний раз отдыхали вместе?
   – Наверное, когда путешествовали на той лодке.
   Лютер имел в виду короткий отпуск, проведенный с сослуживицей Зои и ее мужем. На фотоснимках все четверо улыбались, сгрудившись у руля баркаса и подняв бокалы с вином. Отпуск этот откровенно не удался: Лютер был отчужден и погружен в себя, Зои, напротив, из себя выходила: все сыпала шутками-прибаутками, а сама была на грани нервного срыва.
   Лютер спросил:
   – Неужели это была наша последняя вылазка?
   – А ты попробуй вспомнить, где же мы еще были…
   Сказать Лютеру было нечего. Зои снова заговорила:
   – А уж какие мы обещания друг дружке давали: как заживем, как будем путешествовать. И чтобы все время вместе. И как же все так обернулось, что ничего из этого не сбылось?
   Он лежал на спине, вслушиваясь в льдистый шорох дождя. Затем повернулся, оперся на локоть.
   – Ты счастлива? – спросил он.
   – Если честно, то нет. А ты?
   Сердце колотилось у него в груди.
   – И вот так у нас каждый божий день, – горько подытожила она. – Разговаривать и то не можем толком. А я хочу видеть тебя чуточку больше. И еще я хочу, чтобы мы действительно выглядели как семейная пара.
   – Да я тоже этого хочу, – сказал он. – Но знаешь, если самая большая проблема в том, что мы хотим больше времени проводить вместе, то это… это не так уж и плохо, верно? Во всяком случае, не сравнить с тем, как обстоит дело у других.
   Зои пожала плечами.
   Лютер любит свою жену. Она та самая соломинка, за которую он хватается. Удивительно, но ему очень трудно говорить с ней об этом. Когда он пытается это сделать, Зои смущается: она смеется и строит удрученную гримаску.
   Тем холодным утром он запретил себе думать о мертвом ребенке и, облокотившись, как и она, на руку, сказал:
   – Так что же ты предлагаешь?
   – Уходим на год от дел, – сказала она. – А чтобы покрыть ипотеку, дом сдаем в аренду.
   – Я не хочу, чтобы в моем доме жили посторонние.
   Она нетерпеливо хлопнула его по руке.
   – Дай мне закончить! Могу я, по крайней мере, договорить?
   – Извини.
   – Хотя сказать больше особо и нечего. Просто берем, пакуемся и едем.
   – И куда?
   – Да хоть куда. Вот ты, например, куда хочешь?
   – Не знаю.
   – Но хоть куда-нибудь ты хотел бы?
   – В Антарктиду.
   – Ну и ладно, – кивнула Зои, – в Антарктиду так в Антарктиду. Туда можно долететь из Южной Африки или Новой Зеландии. Я даже думаю, что это не так уж и дорого. В самом деле. Не дороже денег.
   – Ты серьезно?
   – Серьезней некуда.
   Он сел и почесал в затылке, чувствуя, как внезапно проникается этой идеей.
   – Знаешь, а меня всегда тянуло в Новую Зеландию, – сказал он. – Сам не знаю почему.
   – А мне хочется в Турцию, – призналась Зои. – Турция – это здорово! Давай туда?
   – Меня пляжи как-то не прельщают.
   В самом деле, что уж тут интересного – сидеть на солнце и чтобы все, кому не лень, пялились через плечо в твою книгу.
   – Будешь почитывать себе в отеле, – сказала она. – А встречаться можно и за обедом. А потом – сиеста, любовь-морковь… А вечерами – театр.
   – Я вижу, ты все уже продумала.
   – Ну да. Правда, паспорт твой придется подновить.
   – В самом деле?
   – Срок годности истек.
   – Серьезно? Когда?
   – Два с половиной года назад.
   Он замотал головой:
   – А-а, ладно. Ну и хрен с этим со всем! Давай так и поступим.
   Она рассмеялась, стиснула его в объятиях, и они занялись любовью так, будто уже были в отпуске.
   Это было без малого год назад. И вот теперь Лютер, совершенно измочаленный, стоит на своей кухне в шесть часов утра и с мутной от бессонницы головой ставит на столешницу две чашки с мюсли: ночной перекус ему, завтрак ей.
   – Я как раз собирался ее сегодня спросить, – говорит он, имея в виду свою начальницу, суперинтенданта уголовной полиции Теллер.
   Большой и указательный пальцы Зои изображают говорящий рот: бла-бла-бла. Мы это, дескать, уже слышали. Лютер берет свою чашку с мюсли, поворачивается к жене спиной и, отправляя в рот хлопья, начинает мощно хрустеть ими.
   – Понимаешь, в чем дело, – произносит он, не переставая жевать, – Йену здорово перепало. – Он наслаждается моментом тишины, немного стыдясь этого своего козыря.
   – Да что ты! – вскидывается Зои. – Что-то серьезное?
   – Да не очень. Я забрал его из «скорой», отвез домой.
   – А что произошло?
   – Его взяли где-то в ножницы, и неизвестно, кто именно. Но попинали как следует. Так что одним детективом у нас сейчас меньше.
   – Что ж, ладно, – говорит она, успокаиваясь тем, что с Йеном все более-менее в порядке. – Но ведь это не значит, что ты с ней не переговоришь? При любом раскладе у нее будет еще несколько недель, чтобы подыскать тебе замену, – ты же знаешь. То, что Йен в больнице, это еще не повод.
   – Да, – кивает он, – то есть нет. Не повод.
   – Ну так ты ей скажешь?
   – Скажу.
   – Нет, я серьезно, – говорит она. – Скажи ей.
   Она почти умоляет, но он чувствует, что дело тут не только в отпуске. Дело тут кое в чем ином. Иногда у Зои бывают вспышки того, что она называет внутренним озарением. Касаются они, как правило, его. Он вспомнил, как она плакала во сне пару ночей назад. «Меченый!» – выкрикнула она тогда. Хотел бы он знать, кого она в своем сне называла Меченым. И какие картинки вставали в ее сонном сознании.
   – Хорошо-хорошо, – говорит он. – Я скажу ей. Обещаю.
   – Иначе, Джон… – вырывается у нее. – Я ведь говорю серьезно.
   – Иначе что?
   – Ну не может так больше продолжаться, – говорит она. – Так просто нельзя.
   Он знает, что она права.
   Телефонный звонок раздается, когда он, еле волоча ноги, подходит к лестнице, чтобы подняться наверх, в душ. На дисплее значится имя – Роуз Теллер.
   Он берет трубку, слушает. Говорит, что подъедет незамедлительно, сразу, как только сможет. Затем умывается, чистит зубы, надевает свежую сорочку. Целует жену.
   – Скажу ей сегодня, – говорит он твердо. – Прямо сейчас и попрошу.
   И отправляется на место преступления.

Глава 3

   Припарковаться он вынужден в стороне, и на место идет пешком. Утро прохладное и сырое, и колени подтверждают это. Он думает о том, что все эти подныривания под ленту ограждения, резкие повороты и выламывание всевозможных дверей не проходят даром. Чуть ли не полжизни ушло на то, чтобы втискиваться в пространства, не предназначенные для твоих габаритов.
   Солнце едва взошло, а люди в штатском и мундирах уже начали обход окрестных домов. В дверях, помаргивая, жмутся любопытные соседи, одетые в спортивные трико и пижамы. Некоторые приглашают полицейских войти в дом. Никто, само собой разумеется, ничего не видел и не слышал, но при этом все чувствуют избавление от чего-то непостижимо зловещего, интригующего своей мрачной глубиной. Чего-то, что благополучно их миновало, как рыщущая в поисках добычи акула.
   Дом опоясан полосатой лентой. Два этажа с надстройкой, двойной викторианский фронтон. Одной стеной дом примыкает к соседнему жилью. Таких в округе миллион с хвостиком.
   Лютер проталкивается сквозь скопище зевак и доморощенных блоггеров с айфонами (нам хлеба не надо, нам зрелищ давай), оттесняет настоящих, классического образца, журналистов и предъявляет бедж полисмену на входе. Тот жестом приглашает его войти, и Лютер подныривает под ленту.
* * *
   Навстречу приветственно поднимается детектив-суперинтендант Роуз Теллер: рост метр шестьдесят пять, изящного сложения, с жестким выражением лица. Этой жесткостью Теллер обязана той поре, когда она, совсем еще молодой женщиной, вынуждена была уживаться с коллективом старших офицеров, ошибочно уповавших на ее легкомыслие. Сейчас на ней комбинезон криминалиста и бахилы.
   – Утро доброе, шеф, – приветствует Лютер. – Что там у нас?
   – Дело дрянь.
   Лютер хлопает в ладоши, энергично их потирает.
   – Не найдется ли у вас минутки для меня? Хотел попросить о небольшом одолжении.
   Она бросает на него взгляд, да еще какой! Не зря ее за глаза величают Герцогиней…
   – Ну и умеешь же ты выбирать моменты, скажу я тебе.
   – Значит, попозже. – Он сразу же идет на попятную. – Как только у вас высвободится минутка. Больше это и не займет.
   – Вот и хорошо.
   Она щелкает пальцами, и на ее зов спешит сержант Изабель Хоуи – аккуратистка с коротким ежиком рыжевато-блондинистых волос. В своем белом криминалистическом комбинезоне она похожа на карнавального зайчика. Хоуи – коп во втором поколении, но говорить об этом она не любит: сплетничают, что это как-то связано с ее отцом.
   Она кивком здоровается с Лютером и вручает ему бумажную папку коричневого цвета.
   – Жертвы – Том и Сара Ламберт. Ему тридцать восемь, ей тридцать три. – Она показывает фотографии. Мистер Ламберт – симпатичный, поджарый брюнет. Миссис Ламберт – сногсшибательная блондинка спортивного вида с крапинками веснушек на носу.