Анну Павлову интересовало не портретное сходство бронзового человека с живым, а художественная идея, воплощенная в скульптуре мастера.
   В часы редкого досуга она и сама занималась скульптурой — лепила фигурки, изображавшие различные моменты танца. С одной из статуэток Павловой на императорском фарфоровом заводе сделали копию, и их охотно покупали. Но Анна Павловна понимала, что они — забава ее рук и более полное осмысление возможностей человеческого тела в танце. Когда кто-нибудь просил у нее разрешения показать ее работы на выставках, она отвечала, что не может поставить под ними свое имя, что они недостаточно художественны для этого.
   Анна Павловна живо вспомнила приезд Александра III в училище и школьный спектакль. Вспомнила она и тревожный 1905 год… Ничто не могло резче оттенить прошедшие с тех пор годы и события, как этот памятник.
   Да, время не стоит на месте. Исполнилось уже десять лет со дня дебюта Павловой на сцене Мариинского театра.
   За эти годы она выработала безукоризненную технику. Ее репертуар был обширен. Начав со вставных вариаций, она станцевала затем почти все ведущие партии балетов, шедших в те годы на сцене Мариинского театра: Жизель, принцессу Аврору, Гюльнару, Никию, Раймонду, Аспиччию, Ундину, Сванильду, Китри, Евнику и еще менее значимые, но по-павловски неповторимые. Она неподражаемо танцевала классические балеты Петипа и смело пропагандировала на сцене то новое, что привнес в свои постановки молодой Фокин.
   16 ноября 1909 года в Мариинском театре состоялось чествование артистки.
   Накануне Анну Павлову посетил интервьюер «Петербургской газеты».
   — Десять лет позади, половина артистической жизни, — с грустной улыбкой говорила Анна Павловна, — сколько лет осталось работать? Пять, шесть, может быть, десять — не больше!
   Задумавшись на минуту, она продолжала искренне:
   — Оглядываясь назад, я вижу, что мне везло. Мне посчастливилось не быть затертой, выдвинуться, встать на ноги. Первый год службы я была в тени, нисколько не стараясь обратить на себя внимание. Меня все-таки заметили, стали давать хорошие места в балетах…
   Интервьюер торопливо записывал, держа блокнот на коленях, Анна Павловна говорила, воскрешая в памяти прошлое.
   — Я хорошо знаю, какой балет мне удается, а какой не в моем стиле… Но нужно иметь репертуар! Я была бы счастлива, если бы поставили особый балет для Павловой! Теперь еду в Париж и Лондон танцевать балеты, которые ставит для меня Фокин… А пока готовлюсь к тяжелому путешествию и совершенствуюсь в технике и выносливости у Чекетти…
   Кончая беседу, Анна Павловна вспомнила Петипа и с уверенностью сказала, что как бы ни развивалось балетное искусство, то, что создано Петипа, останется вечно.
   Перелистывая сильно пожелтевшие, постаревшие листы петербургских газет начала нынешнего века, невольно удивляешься формальности художественной критики. Большинство отчетов носит домашний характер и ограничивается повторением общеупотребительных определений, как «талантливый», «даровитый», «гениальный». Попытки раскрыть конкретное содержание этих понятий очень редки. Это чувствовала и Павлова и потому внимательно вслушивалась в отзывы товарищей по профессии.
   Насколько Гердт был прав и как учитель, и как воспитатель, предсказав своеобразие таланта Анны Павловой, свидетельствуют отзывы современных ей балерин. Приведем здесь один из них — Натальи Владимировны Трухановой:
   «Анна Павлова! Какие определения найти, говоря о ней? Балерина? Танцовщица? Тех и других существует, как и существовало, множество, а Анна Павлова была во всем мире единственной. Секрет ее превосходства и отличия ото всех прочих заключался в ней самой, в ее неповторимой индивидуальности. Сама природа наделила ее какими-то особыми и несравненными сочетаниями. Глядя на нее, казалось, что видишь не танцы, а воплощение своей мечты о танцах… Стоит мне закрыть глаза — и образ Павловой предстанет передо мной, воздушный и неземной. Она летит, как пух, и растворяется, как облачко. Она была небольшого роста и буквально идеального сложения. У нее от природы были какие-то особые мускулы, благодаря которым она без усилий располагала тем, что никакой работой не дается: баллоном, элевацией, шагом. Она то опускалась на сцену, то возносилась над ней, то пролетала через нее, как молния. Никакой особо головокружительной техникой она не обладала, да и не гналась за ней, но в силу нервного своего темперамента располагала беспримерной быстротой движений».
   Павлова была на редкость естественной и обаятельной балериной. Она никогда не скрывала ни от кого тайны своего успеха.
   — Секрет моей популярности в искренности моего искусства! — говорила она.
   Имея чрезвычайно широкий круг знакомых, но очень мало свободного времени, Павлова не могла распоряжаться собой, как того хотелось бы. И далеко не всех собратьев по сцене, искусство которых ценила высоко, знала вне сцены.
   Балерине не пришлось встретиться в жизни с великой Дузе, хотя их многое роднило в сфере сценического искусства. Павлова более других артистов любила именно ее; балерина находила в своей современнице ту же искренность, высокую простоту, которые исповедовала сама на сцене.
   И Дузе отметила среди балетных артистов именно Анну Павлову.
   Как-то один из зрителей после спектакля, зайдя к ней за кулисы, сказал, что ее голос сегодня унес его в волшебный мир. На лице Дузе появилась добрая усталая улыбка. Помолчав, она ответила: «Вероятно, потому, что я вчера видела эту волшебницу Павлову и только о ней и думаю».
   Павлова любила в жизни естественность во всех проявлениях. У нее были и среди цветов, и среди животных свои любимцы. Анна Павловна не представляла себя без заботы о собаке, кошке, птице. Сколько собак перебывало в гостеприимном павловском доме! Однажды балерине подарили громадного пса. Он был несколько неуклюж и часто цеплялся за тяжелые шелковые портьеры, смахивал своим хвостом флаконы духов, вазы с цветами. Раз Анна Павловна решила искупать его. Пес упирался, а Павлова упрямо подталкивала его, пока тот не схватил свою хозяйку за ногу и крепко держал, не разжимая зубов. Она ласково уговаривала собаку до тех пор, пока та не успокоилась и не отпустила ногу. Балерина потом шутя говорила друзьям, что, возможно, и она поступила бы аналогично, если бы ее заставляли насильно делать то, чего она не хотела.
   Знаменитый полярник Седов подарил как-то Павловой красивую умную лайку. Анна Павловна любила брать эту собаку с собой на прогулку. Но случилось непредвиденное. Ехали они мимо заснеженной Невы, — лайка увидела бескрайние просторы снежного поля, с лаем выскочила из саней и, радуясь знакомому пейзажу, быстро исчезла из виду. Так и не дождалась Павлова своего питомца.
   Был и еще пес у Павловой — английский бульдог но кличке Буль. Его все знакомые балерины очень любили. Буля сменил Поппи — бостон-терьер. Смышленый лес привык к гастрольным поездкам хозяйки и, чтобы но расставаться с ней, сам залезал в корзину и, как бы ни была далека дорога, ни разу не выдал на таможне своего присутствия. Так он объездил с труппой всю Северную Америку.
   В той же Америке Павлова еще раз показала удивительное самообладание в любых ситуациях. В одном из национальных парков, недалеко от отеля, сбрасывали кухонные отходы. На злачное место повадились приходить медведи. И Павлова ежедневно появлялась там и подкармливала их сахаром или шоколадом. И вот однажды один из медведей встал на задние лапы, переднюю положил на плечо балерины и выпрашивал лакомство, не отпуская Павлову. Все пришли в ужас, глядя на когтистую лапу зверя, лежащую на хрупком плече Павловой. А она смеялась и разговаривала с ним, как со своей собакой. И медведь отпустил балерину, лизнув на прощание ей руку.

IX. Старый и новый свет

   …До тех пор, пока вы не будете чувствовать, вы будете не артисткой, а автоматом!
А. Павлова

   И до гастролей Анны Павловой в Соединенных Штатах Америки там бывали танцовщицы из театров западноевропейских стран. Своего же балета, каким он существовал в Европе и России, в Новом Свете не было. Редкие гастролеры, однако, не могли жаловаться на равнодушие американцев. Импресарио Сол Юрок вспоминал, что прославленная австрийская балерина Фанни Эльслер, выступавшая чуть ли не во всех странах мира, в том числе и в России, своими танцами в «Жизели» и «Эсмеральде», «полными драматизма и страстности, сводила Америку с ума. Она была гостьей президента в Белом доме. Конгресс в дни ее выступлений отменял свои заседания. Ее забрасывали цветами, на ее пути расстилали красные ковры».
   Все это говорило о том, что и в Америке есть люди, которые тонко чувствуют и способны полюбить хореографическое искусство, если бы могли его видеть.
   Знаменательный факт — появление Анны Павловой в Нью-Йорке на сцене «Метрополитен онера Хауз» 28 февраля 1910 года, по мнению Сола Юрока, следовало бы считать в Америке днем зарождения американского балета. Юрок содействовал знакомству американских зрителей с искусством Шаляпина, Глазунова, Павловой.
   Гастроли Павловой организовал директор «Метрополитен опера» и вице-президент Филармонического симфонического общества Отто Германович Канн. Путешествуя по Европе, Канн увидел Павлову в Берлине и немедленно заключил с ней контракт па гастроли в течение месяца.
   Начало выступлений в «Метрополитен опера», казалось, не сулило хорошего продолжения. Но, как это порой случается в жизни, плохое начало ведет к счастливому концу. Директор Итальянской оперы, занимавшей в это время здание театра, Гатти-Каццадзи не любил балета. Он боялся потерять зрителей, не веря в успех русских танцоров. Стремясь застраховать свое дело от неуспеха, Гатти отдал распоряжение, чтобы выступление Павловой шло после «Вертера» Массне. Этот очень длинный спектакль оканчивался почти в одиннадцать часов вечера.
   Гатти рассчитал верно. Была почти полночь, когда подготовили сцену для Павловой. Немногие зрители остались только из любопытства посмотреть, для «какого дьявола там еще готовят сцену!». Правда, по окончании балета они долго аплодировали и шумели, не спеша разойтись по домам.
   Партнером Павловой в этих гастролях был Михаил Михайлович Мордкин — артист огненного темперамента и редкостной красоты. Он первый на русской сцене показал, что танцовщик может исполнять сложную технически партию и быть не только партнером, но и мужественным, героичным. Покинув Московский Большой театр, он работал в антрепризе Дягилева. Но у Дягилева ему, танцовщику, делать было особенно нечего, и он охотно принял предложение Анны Павловны отправиться в Америку.
   Набранный Павловой кордебалет состоял из молодежи, считавшей участие в турне с Павловой и Мордкиным лучшим началом своей карьеры.
   Павлова решила для первого раза показать балет «Коппелию» Делиба и с успехом станцевала и исполнила роль Сванильды. Такого высокого искусства посетители «Метрополитен опера» еще не видели. Балерина покорила зрителей, и они не заметили, что партия Франца не давала возможности Мордкину показать свое исключительное мастерство. Кордебалет служил только скромной рамкой для Павловой. Не был балетным дирижером и дирижер оркестра «Метрополитен опера» Подести, хотя вообще считался способным симфонистом. Тем не менее прежде всего благодаря Павловой балет очень понравился. Русские газеты со слов нью-йоркских корреспондентов сообщали: «Печать восторженно отзывается о русской артистке. После Нью-Йорка предстоят гастроли г-жи Павловой в Бостоне, Филадельфии, Балтиморе».
   Действительно, после первых представлений труппа Павловой совершила турне по ряду американских городов, вернулась в Нью-Йорк и провела здесь весь сезон. Мало того, Павлова заключила соглашение с «Метрополитен опера» о гастролях в будущем году.
   Во время поездки несколько раз до Анны Павловны доходили известия, что в Нью-Йорке побывали русские танцоры и что теперь они совершают турне по тридцати городам Америки. Добродушно говорили, что среди них один совсем «крейзи-рашн», который много пьет виски и вообще куролесит.
   Случилось так, что, когда Павлова приехала в Сан-Франциско, в двух часах езды от него, в Окленде, находились и те русские артисты, о которых она слышала. Недолго думая, Анна Павловна отправилась в Окленд. «Русским» оказался Федор Васильевич Лопухов, участник турне Павловой и Больма по Скандинавским странам в 1907 году.
   «Никогда не забуду благородного поступка Павловой, — вспоминает Лопухов. — Кто я был для нее? Ровным счетом никто. Человек я по сравнению с ней маленький, на дружбу с Павловой никогда не рассчитывал. Тем не менее она бросила свои дела (а ее „жизнь на колесах“ была расписана по часам, истощая все физические и душевные силы), чтобы образумить какого-то Лопухова…
   В том, что сделала Павлова, не было ни рисовки, ни подвига, — поясняет он далее. — Внешне сухая, даже неинтересная, погруженная в себя и свои заботы, она была вместе с тем хорошим, чутким, сердечным товарищем, очень простым в обращении и чрезвычайно отзывчивым…»
   В чем заключались его «безумства», Федор Васильевич не сообщает. В Соединенные Штаты вместе с сестрой Лидией Лопуховой и московским танцовщиком Александром Волининым Лопухов был законтрактован для выступлений в американских театрах неким Манделькерном, служащим антрепренера Фромана. Он доставил набранную им труппу в Нью-Йорк. Фроман уступил заключенный контракт другому антрепренеру, Дилингаму. И так еще несколько раз русские артисты переходили к разным хозяевам, даже не подозревая об этом. Для деловых американцев такой стиль делать деньги считался нормальным. Для многих артистов «микроб бизнеса» оказывался губительным.
   «Павлова терпеливо и долго убеждала меня, — рассказывает Лопухов, — потерпеть до окончания срока контракта и не „крейзить“… Помню только, как мы сидели с ней в оклендском парке, без конца говорили и плакали, вспоминая Россию. На всю жизнь запечатлелась у меня в памяти Павлова… тепло ее души, покорившее меня и растопившее мою дикую тоску.
   Наши знакомые американцы не могли понять этого свидания. Не могли представить себе, что возможна простая товарищеская встреча и задушевный разговор между людьми, из которых один велик и знаменит, а другой мал и безвестен. Это, говорили они, возможно только у русских. Да, для меня великое товарищество русских актеров, существующее века, душевная близость, не считающаяся ни с корыстью, ни с табелью о рангах, открылись в той встрече, и этим, оказывается, я дорожил больше всего, без этого не мог жить. В этом был для меня образ родной страны, России!.. Вдали от царской России, имея в кармане столько денег, сколько и не снилось прежде, натанцевавшись вдоволь и наслушавшись досыта аплодисментов, не чувствуя унизительной зависимости от чиновников Императорских театров и их слуг, я вдруг понял, что не могу быть счастлив на чужбине, что мне нужна моя Россия. Это помогла мне понять Павлова, хотя она и не внушала мне таких выводов».
   Из Америки Павлова и Мордкин перебрались в Лондон. Уже в апреле 1910 года состоялось первое выступление их в столице Британии, и успех был чрезвычайный.
   «Видели ли вы Павлову?» — эта фраза стала употребляться чуть ли не вместо приветствия, — писала одна из популярнейших английских газет вскоре после дебюта Павловой в «Палас-театре». — Где бы ни встретились два лондонца — за обеденным столом, в гостях или в клубе, — разговор тотчас заходил об Анне Павловой и Михаиле Мордкыне, выдающихся артистах русского балета».
   И до Павловой в «Палас-театре» выступали и очень известные актеры, но то были сенсации сезона. А на этот раз лондонцы, как считали они сами, являлись свидетелями сенсации века. Поэтому к началу представления к «Палас-театру» подкатывали шикарные автомобили, из них важно выходили дамы в блестящих туалетах. Любая из них готова была простоять несколько часов за креслами, не получив лучшего билета, лишь бы увидеть русскую знаменитость.
   Успех первых гастролей в Америке и в Англии привел Анну Павловну к мысли создать собственную постоянную труппу вместо того, чтобы при каждом новом турне заново подбирать исполнителей характерных танцев и кордебалет. Нетерпеливая и решительная, она здесь, в Лондоне, начала приводить в исполнение свою идею, готовясь ко второй гастрольной поездке в Соединенные Штаты.
   На первых порах труппа Павловой состояла всего из десяти человек — англичан и русских. Репертуар был сборный, Павлова танцевала и свои коронные номера: «Лебедь» Сен-Санса, «Мазурку» из «Жизни за царя» Глинки, Вакханку из балета «Виноградная лоза». А. Рубинштейна, поставленные еще в России русскими балетмейстерами. Удачей оказалась встреча с Хильдой Бьюик, молодой англичанкой, говорившей по-русски. В случае нужды она могла служить и переводчицей. Танцовщиц Анна Павловна отбирала после просмотра из тех, кто хотел попасть в ее труппу. И в дальнейшем Павлова не вдруг принимала к себе артистов. Так, уже в Америке, во время выступлений в том же театре «Метрополитен опера» Павлова обратила внимание на Анну Васильевну Пружину, заменявшую балетмейстера Альбертиери на репетициях с кордебалетом театра.
   — Вы так хорошо ведете занятия, — сказала ей Павлова, — что я подумала, не балерина ли вы.
   Пружина оказалась балериной и совсем недавно появилась в нью-йоркском «Ипподроме», принадлежавшем Чарльзу Диллингему. Павлова угадала в девушке дарование и пригласила в свою труппу. Та с радостью согласилась и работала с Павловой до конца ее жизни, привязавшись к гениальной артистке сердцем и умом.
   Вторая поездка в Соединенные Штаты состоялась в 1911 году, теперь уже с постоянной труппой и с Мордкиным. Она подтвердила успех первой. Выступления Павловой как в Англии, так и в Америке не только усилили интерес к балету в этих странах, но и привели к возникновению здесь в дальнейшем национальных профессиональных школ танца и балетных трупп.
   До сих пор зарубежные турне, как бы долго они ни продолжались, не отрывали Павлову от России. Она оставалась русской танцовщицей и каждую осень возвращалась в свое Лигово, в свой Петербург, участвовала в спектаклях на сцене Мариинского театра. После второй поездки по Америке Анна Павловна появилась на родине только к концу года, не выступив ни разу в сезоне 1910 года в Петербурге…
   Накануне выпал обильный снег, так что трамваи вынуждены были остановиться. Усиливавшийся ветер с моря нагнал в каналы и реки Петербурга столько воды, что уровень их поднялся значительно выше ординара. Только к вечеру ветер стих и вода пошла на убыль. Подморозило, образовался санный путь.
   Анна Павловна смотрела в окна зеркального класса на заснеженную Неву и радовалась, что снова дома Любовь Федоровна вынимала из баулов ее вещи, рассказывала, как вчера чуть-чуть не произошло наводнение и даже стреляли из пушки, предупреждая об опасности.
   Еще не успела Анна Павловна наговориться с матерью, как приехал Дандре. Между Анной Павловной и Дандре существовали странные на первый взгляд отношения. Они любили друг друга. Но оставался нерешенным вопрос о браке: сначала потому, что он и она были людьми разных общественных положений — он аристократический потомок старинного французского рода, принятый в среде высшего столичного общества, а она дочь прачки и солдата, «малютка из кордебалета». О браке не могло быть и речи, как думал Дандре. Теперь…
   Все это промелькнуло в голове Анны Павловны в одно мгновение, и тотчас, прогнав недобрые мысли, она пригласила:
   — Садитесь, Виктор, я рада вас видеть. И рассказывайте. А вот газеты, — добавила она и пододвинула ему лежавшую на столике кипу газет, — статьи и рецензии собраны для вас. Вы почему такой мрачный?
   Говорила она скороговоркой, переходя с одного на другое, как будто без всякой связи. Во всем этом сквозило все еще что-то детское, чистое. Дандре молча слушал, как всегда, удивляясь ее непосредственности и неожиданным ассоциациям. А она уже рассказывала:
   — Вы знаете, мне пришла дельная мысль — создать свою постоянную труппу. Сейчас у меня уже есть десять человек. Ведь это удобно, Виктор, не правда ли иметь постоянную труппу, а не набирать каждый раз новых партнеров и танцовщиц? Как вы думаете?
   — Да, конечно, удобнее… Но теперь уже необходимо чтобы кто-нибудь вел все дела вашей труппы, не обременять же вам себя еще этими заботами…
   — О конечно, Хильда Бьюик, англичанка… и русская, я нашла ее в Нью-Йорке в «Метрополитен опера», Анна Пружина, балерина… Они отлично со всем справлялись.
   Дандре слушал и вдруг неожиданно вздохнул:
   — Ах боже мой, боже мой! Как бы я хотел уехать куда-нибудь, куда-нибудь, лишь бы уехать!
   — А служба? — напомнила она, недоумевая.
   Дандре заторопился переменить тему.
   — Вы нарушили контракт с Мариинским театром, Анна, ня разу не выступив в этом сезоне на своей сцене, — сказал он. — Вам придется платить неустойку! К сожалению, я не могу вам сейчас помочь…
   — Не тревожьтесь, Виктор, я заплачу неустойку и, как Преображенская, перейду на гастроли… У меня уйма предложений и контрактов! — добавила она с азартом. — Ведь я заключила договор в Америке на январь и февраль, потом на двадцать спектаклей в Лондоне, в Париже, а потом еще самостоятельно на два месяца в Лондоне.
   Выговорившись, Анна Павловна посмотрела на Дандре, всегда уверенного в себе, и поняла — он чем-то удручен. Ей стало жаль этого растерянного человека. Она подошла к нему и положила руку на плечо:
   — Поедемте со мной в Америку, в Лондон, в Париж, будете вести мои дела… — чуть не плача от сострадания, говорила она, стараясь как можно скорее выговорить и свою жалость, и свое обожание. — Конечно, нам придется пожениться… Там нельзя иначе. Но это будет тайно, только в документах, для формы. А так я Анна Павлова, вы Дандре, мой друг, мой импресарио… Муж для светских друзей и владельцев отелей! Итак, мы едем вместе, мой друг? — спросила она.
   Видимо, ему было трудно вымолвить первое слово, но отвечать все-таки необходимо. Пересилив себя, он объяснил ей, что идет ревизия общественного управления и бог знает чем это все кончится; с него взяли подписку о невыезде. Могут быть всякие неожиданности…
   — Ну что ж, оставайтесь! — вспыхнула она.
   — Но, Анна, во всяком государстве есть свой правопорядок, законы…
   Она отошла от него в дальний угол и устало села на стул. Она быстро наполнялась энергией и еще быстрее расходовала ее, мгновенно вспыхивала и так же мгновенно остывала. Искренне привязанная к Дандре, она обращалась с ним как капризный ребенок, бранила, гнала прочь, потом просила прощения, неизменно получала его, и тогда все начиналось сначала. Из этих сцен во многом и состояли их личные отношения, не отражавшиеся, впрочем, ни на танцах Анны Павловны, ни на деятельности Дандре.
   Служебные порядки, не ей самой учрежденные, не интересовали Анну Павловну. Тем не менее спустя неделю на счет дирекции Императорских театров поступила из Лондона по нарушенному контракту Анны Павловой неустойка в сумме двадцати одной тысячи рублей…
   Анна Павловна грустно смотрела в окно на Неву. От Дворцового моста на Васильевский остров конькобежцы перевозили публику на креслах. Начиналась метель. У Павловой тяжко было на душе — она будто прощалась с родиной… В Лондоне, где вскоре она обрела свой дом, люди не знали ни снежных бурь, ни метелей.

X. Свой дом на чужбине

   Теперь я вижу, что жизнь моя представляет собой единое целое.
А. Павлова

   В мае 1911 года начинались выступления Павловой с труппой в «Палас-театре».
   Анна Павловна не раз задумывалась, как поступить, чтобы не зависеть от дирекции Императорских театров. Павлова хотела танцевать то, что ей нравилось самой. В окрестностях Лондона она увидела Айви-Хауз, то есть «Дом, увитый плющом», и арендовала его. Особняк этот некогда принадлежал знаменитому английскому художнику-пейзажисту Джону Тернеру.
   Айви-Хауз высился среди старого парка. Длинная деревянная терраса дома смотрела на пруд, в котором при Тернере отражалось синее небо, а при новой хозяйке стали жить еще и белоснежные лебеди. За прудом утопала в зелени колоннада беседки. Дорожки, идущие к ней, очерчивались цветниками, а в дальнем углу сада стояла теплица.
   Не только вокруг дома, но и внутри его все строго соответствовало тонкому вкусу и английскому представлению о комфорте. В середине двухэтажного здания расположился двухсветный зал со стеклянной крышей, а внизу и наверху находились жилые комнаты. Полуподвальный этаж дома Анна Павловна отвела под театральную костюмерную. Здесь в шкафах, выстроенных рядами вдоль и поперек, висели костюмы, разместились парики, бутафория, обувь. Нотная библиотека также заняла свое место в костюмерной. Все это богатство было расписано в картотеке с указанием места хранения. Театральным реквизитом ведали портниха, прачка, парикмахер и библиотекарь-музыкант.