Книга первая
Нежданные дары и горькие ошибки
Талисман (дар первый)
ДОРОЖНАЯ ПЕСНЯ
В покинутом доме остыл очаг,
И ветер выдул золу…
Колючи воды в ночных ключах,
Темны дороги во мглу.
Остыл мой очаг. И бед на пути
Рассыпано — что камней…
Одну лишь тропу никак не найти,
Белеет звезда над ней.
Утеряна память, нету огня,
Холодный ветер сердит…
Одна лишь звезда все ищет меня, —
В пустое окно глядит…
Кате и Шурику Кабаевым
История эта началась в городе М. (просьба не разгадывать его как «Москву»: небольшой областной городок, от столицы нашей весьма и весьма неблизко). — Началась там, а продолжилась Бог знает где, — да и вообще все, что произошло с человеком, рассказывавшим мне ее, выглядит настолько странно, что я не решаюсь высказывать какие-либо суждения о правдоподобии — неправдоподобии нижеизложенного. — То есть, говоря попросту, умываю руки и пересказываю то, что услышал. И как запомнил.
Надеюсь, понятно, почему я — в какой уж раз на недолгий срок — взялся за перо. В мою коллекцию жертв нечистых сил добавилось еще одно приобретение. Оно называется Володей и, наверное, является самым экзотическнм из числа всех моих приобретений. — Впрочем, я, конечно, сочувствую всем, внесшим вклад в мою коллекцию… Но Володе — особенно. Происшествия, о которых поведали мне другие, были тоже невероятны, но в меру. В наше время, как все мы понимаем, многое можно допустить: и реального, и потустороннего, н даже такого, что раньше приходило человеку на ум только при белой горячке. Но даже при таких допусках, Володя (пусть он и приукрасил свой рассказ) претерпел от демонов чересчур уж с избытком. — Слушая его, я (человек ко многому привычный и подготовленный), все же частенько испытывал сомнения: а так ли уж нормален мой собеседник?..
Володя, конечно, догадывался о моих сомнениях. И потому в обыденной жизни (он прожил у меня неделю, — благо семья моя как раз была в отъезде) старался вести себя очень разумно и благонамеренно. И, надо сказать, у него это неплохо получалось. — Днем он, пожалуй, вообще мог бы показаться идеалом гостя: места много не занимал, не мешал работать, делил со мною мелкие хозяйственные заботы, хорошо заваривал чай и жарил из теста, покупаемого о кулинарии, прекрасные пышки. — Мы ели их с чаем и мирно болтали о всяких пустяках, в основном — о поэзии (не могу не отметить странного факта: все люди, вносившие вклад в мою коллекцию, обладали редкой в наше просвещенное время способностью — любить стихи. Жаль, что мне все некогда серьезно заняться вопросом о связи таинственных историй с любителями стихов. — То ли эта связь обязательна и законна, то ли я ошибаюсь, и невероятные вещи могут происходить с кем попало; не знаю, не знаю… — Но, если я и ошибаюсь, у меня есть прскрасное утешение: вместе со мною ошибается вся моя коллекция).
Итак, днями Володя казался идеальным гостем, жарил пышки и беседовал со мной о чем попало. А вот по ночам он, к сожалению, доставлял мне немалые неудобства: часто ворочался, — шумно, тяжело, то дело вскрикивал или бормотал что-то невразумительное: монотонным, глухим голосом.
Собственно, историю нашу отсюда и следует начинать. — Володя мешал мне своими вскриками и ворочаньями, а засыпаю я и без того плохо; вы можете представить, как я намучился. На второе утро я осторожно поинтересовался, не снилось ли моему гостю что-нибудь очень неприятное: ибо кричал он так. что мне неоднократно хотелось подойти к нему и разбудить (я чуть было не проговорился «задушить»: можете представить мои ночные страдания, если я, человек довольно кроткий, лелеял в ночи такую мысль!). — Володя, выслушав меня, нахмурился, словно бы вспоминая что-то, а потом, безнадежно покачан головой (так, видимо, и не вспомнил, чего хотел), объявил:
– Нет… уже не помню.
– Чего?
– Не помню сна, говорю. — Знаете, в последнее время забываю иногда самые простые вещи. Или, наоборот, что-то невероятное вспоминается.
– Это как?..
– Трудно объяснить. Да, пожалуй, вообще не объяснишь. Но лучше б ничего не вспоминалось… и не снилось… — Это точно знаю. Лучше б вы меня разбудили…
Я не стал настаивать на разъяснениях. У Володи было такое серое, такое безнадежное лицо, когда он говорил, что я забыл даже о своих неприятностях и пожалел его. — Мало ли что, вправду, привиделось человеку… — За мою жалость он немедленно (я имею в виду — этой же ночью) отплатил мне черной неблагодарностью. On ворочался и вскрикивал вдвое больше, чем за предыдущие две ночи. И вскрики его переходили в столь жуткие звуки, что я из какого-то мистического страха не решался подойти и разбудить его. Хотя и понимал, что так было бы лучше и для него, и для меня.
Заснуть этой ночью мне так и не удалось. Хотя — ближе к утру — очень хотелось. В результате на утро я был как бы несколько одеревенелый. В таком состоянии человек двигается, как заведенный, глядят на предметы, не очень понимая их предназначение, и упорно обдумывает самые ненужные проблемы. — Это все имеет мало отношения к нашей истории; но вспомнить все же забавно. — Как знать, может, когда-либо попадется эта страница на глаза родственной душе… — Сообщаю для таковой, что часам к пяти утра почему-то прицепилось ко мне слово «крокодил», и минут десять я твердил его про себя, пока, наконец, не забыл, что это такое. — Я убил еще несколько часов, роясь в своей памяти и отыскивая там уголок, который сохранил бы сведения о предмете «крокодил» и дал бы мне возможность обрести покой… — Увы!.. Не было такого уголка, и от мыслей о крокодиле освободил меня проснувшийся Володя.
Ов открыл глаза и некоторое время бессмысленно глядел куда-то в пустоту веред собой; потом, словно бы что-то вспомнив, нахмурился и цепким, внимательным взглядом зверя оглядел комнату. Увидел меня. Взгляд его окончательно прояснел. Володя рывком поднялся и сел на кровати.
– Вы уже встали… - не то спросил, не то отметил он факт. — С добрым утром.
– Ага.
– А вид у вас такой, как будто вы еще и не ложились.
– Верно. Я работал, — сказал я со всей любезностью, на какую только был способен.
– Так вы действительно не ложились? Не спали?..
– Нет.
– Счастливый вы человек, — сказал Володя с такой искренностью, что у меня от неожиданности сон как будто сдуло.
– Странные у вас понятия о счастье… — только и смог я заметить.
– У меня? Почему?.. — Aх, да… — спохватился он и виновато посмотрел на меня, — простите, пожалуйста. — Конечно же. странные. Но, поверьте мне, я позавидовал вам совершенно искренне. Мне очень часто снится такое, что я предпочел бы мучиться бессонницей… Не улыбайтесь, пожалуйста. Вы просто не понимаете, о чем а говорю.
– Да что ж вам снится?..
– Это даже не снится, а скорее… вспоминается, что ли. Если можно так сказать. — Я ведь, кажется, уже пожаловался вам, что вспоминаю иногда нечто невообразимое?
– Вроде бы да.
– Ну вот. — Понимаете? — Такое, чего нормальный человек просто не поймет. Такое, чего не может быть… не должно быть.
– Ну, ладно. Что ж вам сегодня снилось?
– С вашего позволения (Володя поднял голову и посмотрел мне в глаза чистым, ясным взором), — сегодня мне снилась бородатая жаба. — Представляете? ..
– Представляю.
– Вряд ли. Это трудно представить, это надо видеть. — Можете мне поверить, это страшно.
(Я попытался представить себе бородатую жабу и молчи согласился с Володей. — Действительно, неприятная должна быть штука. Похуже крокодила, будь он проклят!..)
– Верю. И часто вам снится такое?
– Ох, — вздохнул Володя, — и что мне только не снится!..
– Печальные же ночи вы проводите…
– Ну да, я и говорю. — Лучше уж бессонница…
– Может быть. А с чего это они вам снятся?..
– Да ну их, в самом деле, — нахмурился Володя и махнул рукой. — Оставим эту тему.
– Как хотите. Хотя — любопытные зверушки…
– Да уж, куда любопытней. Говорят, это единственные твари, которым не страшны василиски.
(«Эге-гей..» — медленно подумал я).
– А кто это… говорит?..
– Предания говорят. Точнее — те обрывки, которые остались от древних преданий… А может, это просто сказки… Вы ничего подобного не слышали? …
– Никогда.
– Ну, я тоже мало знаю, — ободряющим голосом (словно бы утешая меня) сказал Володя.
– Чего?
– Предания. Ну вот, к примеру, те же самые жабы. Сказано, что вывел их в древние времена Иг-Наур-Изгнанник. предпоследний Царь Наур-ога. Коротая время в тюрьме. — Правда, я забыл, что из этого вышло…
…Странно, но слушая бормотание моего гостя, я ощутил, что слова его будят во мне нечто знакомое… — Не слова, нет, но словно бы какое-то дуновение донеслось до меня, легкий запах чего-то тревожного, незнаемого… но тем не менее как-то знакомого…
Словно бы в комнате присутствовала какая-то иная сила… Я закрыл глаза, пытаясь четче уловить eе… Нет. — Но знаю…
– Откуда вы это взяли?..
– А вот это мне и самому любопытно. — Голос Володи был тепень бодрым и уверенным, он, видимо, окончательно проснулся. Следы ночной усталости постепенно сходили с его лица. — Может быть, сам придумал. Так сказать, «прибредил». Затрудняюсь объяснить. А может, и не «прибредил». — В конце концов, — не знаю, — согласитесь вы или нет, — жизнь настолько странная, что может быть все, что угодно. Я, по крайней мере, ничему уже не удивляюсь Я, дорогой Костя, не удивлюсь, если одна из этих жаб появится, например, здесь…
– Лучше бы не надо…
– Конечно, лучше не надо. Да она и не появится, не бойтесь (Володя весело улыбнулся). — Я только сказал, что не удивился бы этому. Со мной всякое бывало, и удивляться больше нечему.
– И жабы бывали? ..
– Да что вы все о жабах. Со мной случались совершенно непостижимые вещи. Мне доводилось читать книги на неизвестных языках. Mнe случалось беседовать по отключенному телефону… Совсем недавно мне — в Москве — выдали на табачный талон одиннадцать пачек сигарет! — Представляете?.. — Впрочем, это единственное чудо, так сказать, «в мою пользу». — В основном бывает, как можно догадаться, наоборот. — И невероятно, и бесполезно. — Дождь наутро пролился кровавый. Плавал в воздухе столп огневой. Перед дверью орел величавый пал, растерзанный черной совой… Вот, в таком роде — сколько угодно. — Кстати, о сове. И это было. — Однажды взялся часы с кукушкой ремонтировать; только приступил к ним, — из кукушечьей дверцы сова выпорхнула. Живая!.. — Как она там помещалась?.. — Эх-х, — Володя отчаянно махнул рукой, — да что говорить!.. Немало странного я бы вам рассказал, если б не боялся, что вы меня за сумасшедшего примете.
– Не бойтесь…
– Что, — уже?..
– Кгм. Я не об этом… Я хочу сказать, что мне случалось уже слушать загадочиые истории. Так что меня трудно удивить.
– Да?.. — Ну что ж. Тем лучше Я тоже хотел бы рассказать вам некую историю. — Боюсь, таких вы еще не слышали…
Случилось это все, когда я жил в М-е. Неплохой городок, маленький, более или менее уютный. Мне там нравилось. Не останься у меня о нем такая странная память, я, возможно, и пребывал бы там… Но ладно. — Жил я на квартире, у одной старушки, весьма недорого. Старушка — милейший осколок старого мира; тогда еще рубль не был властителем ихних дум. Потому — шкуру она с меня не драла; да и что с меня драть? — Платил, чем мог, по хозяйству управлялся, где надо, я по вечерам сообщал бабушке, что в стране произошло. — Очень любознательная старушки была, и все удивлялась, до чего непонятно где-то люди живут.
Так мы жили, наверное, месяца три. И ничего с нами не случалось. Вот только что денег вечно не было. Ну, да я привык. С самого детства к этому готовился. — Однако, иногда все ж тяжело было. — Знаете, — перебил себя Володя, — у меня была знакомая, так она говорила очень умную вещь про деньги: «Денег либо нет, либо совсем нет». — Понимаете?.. — Когда просто нет, это обычная вещь. Но бывает, что и совсем нет. — И тогда следует украсть где-нибудь пистолет и поступить в рэкетиры. — Самая доходная профессия. Если ты, конечно, не государственный деятель…
– Послушайте, — остановил я Володю, — вы хотели что-то рассказать, а взамен философствуете о чужих деньгах…
– Нет, это все к теме. Терпение. — Работал я, значит, в те времена фотографом. Неплохая работка. Но только однажды предложили мне похороны снимать. — Представляете?.. — Я ведь покойников до смерти не люблю. Ментальность такая. — Помните, как Бунин покойников боялся?..
– Не то чтобы помню, но читать приходилось…
– Вот. И я боюсь. С того и началась эта дурацкая история. — Денег у меня тогда, как нарочно, «совсем не было», и пришлось-таки согласиться…
Ну что ж, пошел. Сделал там все, что требовалось. Хотя состояние мое, как можно понять, было весьма плачевное. Да и погода отвратительная: грязь, лужи. За день до того дождь прошел, с невероятным градом. — Два раза в жизни такое видел. Итак, все было мерзко. — Почти ничего не соображал, только работал да честил себя самыми разнообразными ругательствами Но, слава богу, все кончилось, зарыли, даже денег дали — сверх положенного, — и вернулся я домой.
Все мне в этот вечер было немило. Делать ничего не хотелось, думать ни о чем не хотелось, потому что все думы обязательно возвращалась к этим похоронам. Бедная старушка, несколько раз попытавшись заговорить со мной (я отвечал исключительно невпопад), в конце концов решила, что я заболел, и отступилась от меня. Она старалась не шуметь, не мелькать перед глазами; ушла в свою комнату и тихонько пробыла там весь вечер. Карты раскидывала. — Я, выходя по нужде, заметил.
И спал я отвратительно. — Кстати сказать, кошмары мои с той ночи и начались. — Не то, чтоб мне никогда до того не снились кошмары; нет. — Но такое, чтобы почти каждую ночь, — это тогда началось. — А снилось мне, что я работаю на кладбище сторожем; скорее, не сторожем, а наблюдателем. — Вроде бы я должен следить, чтоб никто из подопечных не выбрался наружу. Но вот какой-то кооператив, при Академии наук (представляете?..) — тайно со мной договорился, что если замечу, как кто-то выбрался, — должен его сфотографировать. — Вроде бы у них один кооператив тарелками заведует, а другой решили под покойников отдать. — Мне. помню, даже во сне показалось это глупым… Но зачем было спорить с учеными людьми?.. — Тем более, они мне обещали премию за каждого сфотографированного. — Странная штука, — сон!.. — перебил себя Володя. — Чем-то похоже на сумасшествие: ради нелепой идеи весь мир искажается так, чтобы ей соответствовать… — Что вы думаете?.. — Оказалось, что мой аппарат мог сам снимать всю охраняемую местность… — Автоматически. — Я-то и во сне боялся покойников… Потому, помню, обрадовался: думал, я буду прятаться, а аппарат тем временем — снимать… Но тут началась вторая серия кошмара: я боялся до того, что не мог прятаться. Мне все казалось, что онивот-вот проникнут в мое убежище… И я, как последний идиот, весь дрожащий, глядел, не отрываясь, в окошко… Никто так и не вылез, и я с облегчением встретил рассвет, радуясь, что все кончилось благополучно… Но вот — наглое существо человек: мне стало жалко, что премию не получу. — Вы представляете?..
– Да, — согласился я. — Ненасытный вы человек.
– Ну да. — И рыбку съесть, и все остальное. И вот вам — третий виток кошмара: оказалось, что пленка на аппарате вся истрачена!.. И на каждом кадре — выходец запечатлен!.. — Понимаете?.. — А я ночь глаза пялил, чтоб врасплох не взяли…
– Да. Неожиданный у вас сон. Изгибистый… И с моралью даже…
– Вот, — торжествующе сказал Володя. — Теперь вы имеете представление о том, что и как мне ночами снится. — Впрочем, очень несовершенное представление. — Все-таки это было тогда впервые, первый блин. — Мои мучения не были еще как следует разработаны.
– Но все равно, — впечатляет, — не мог не признать я.
– Благодарю вас, я тронут. — Однако это и в самом деле еще цветочки. — Значит, так. — Проснулся я таким усталым, как будто в самом деле провел ночь в напряженном дозоре. — Дал себе торжественное обещание больше никогда не поддаваться на соблазн денежной работы, если она заведомо пойдет мне но вред. А потом отправился в сарай, печатать. — Вчера сил моих уже на это не было.
Сделал один кадр… другой… третий… — что за номера! — У покойника лицо не вышло. — Я тогда все сделал, один за другим. — Везде одно и то же. — Я даже подумал, что это у меня с глазами что-то творится. — Походил, покурил, — опять к снимкам. — То же самое. — Представляете?..
– Что, от страха брак получился?.. напрасно мучились?.. (Я представил тогдашнее лицо Володи, понявшего, что фотографии не вышли, — и мучился он, оказывается, бескорыстно. Мне стало весело…).
– Да почему ж напрасно?.. — обиделся Володя. — Неужто вы не поняли?.. — Все превосходно получилось: и люди, и место, и гроб самый, и все… Никакого брака… Вот только у покойника — на всех снимках лицо смазано…
– Постойте, постойте… Как это может быть?..
– Вот именно, что никак не может. Есть только одно рациональное объяснение. Оно же одновременно и невероятное. — Не догадываетесь?..
– Нет.
– Подумайте. Вспомните хотя бы из личного опыта. — Когда вы фотографируетесь, вас просят не двигаться. Не шевелиться. — Это для того, чтобы лицо ваше на снимке получилось четко и ясно.
– О, Господи… Вы хотите сказать, что ваш… шевелился?..
– Я ничего не хочу сказать, — мрачным и торжественным голосом пророка возместил Володя. — Это истина говорит…
– Постойте… постойте… — Я не знал, что хотел сказать. Действительно, таких историй я еще не слышал. — Так, выходит, ваш покойник был живой?..
– Больше мне, увы, ничего не оставалось предположить. — Однако, на самом деле это оказалось не так, и даже не наоборот, а совсем по-иному. Но вы представьте себе мое состояние: единственный раз преступил собственные правила и связался с покойными, — и сразу же так наказан, что хоть криком крича. — Естественно, этот день у меня прошел еще хуже предыдущего. Несколько мыслей терзали меня. — Во-первых, та, что похоронили… возможно, живого человека… Во-вторых, что нужно сдавать фотографии — и, следовательно, все неизбежно выплывет наружу. — Что обещало дальнейшие сложности; по меньшей мере — лишний шум, чесание языков, то есть продление этой гнусной истории на неопределенное время. В-третьих — заказ так или иначе испорчен… ну, и так далее. — Это все настолько угнетало, что я так и не собрался в этот день отнести фотографии и развязать тем самым вышеупомянутые события. Словом, продлевал свою невинность.
По такому случаю снился мне опять кошмар. — Будто бы меня уже разоблачили, обвинили в захоронении живого человека и посадили в тюрьму… даже не в тюрьму, а в какое-то подземелье… И навсегда забыли… — Помните, у персов была «Башня Молчания»? — Вот, что-то в этом роде и у меня, только что не башня, а подземелье. Оттуда будто бы не выводили живых и не выносили мертвых; те так и лежали под ногами. Было совсем темно, свет в подземелье никакой не проникал, и я бродил по подвалу вслепую, на каждом шагу спотыкаясь о тела… И рядом еще кто-то ходил… Много… И я не знал, мертвые они или живые… — Ужас…
Естественно, на следующее утро мне еще больше не хотелось идти на работу и относить заказ. Тем более, теперь к простому «нехотению» добавилась чрезвычайно веская причина: если вчера я еще мог сознавать свою безвинность и утешаться этим сознанием, то сегодня я уже был виновен. — Виновен в том, что никому ничего не сообщил вчера. — Ведь человек, которого хоронили (если, конечно, был живой; у меня все ж еще оставалось крохотное, почти безнадежное неверие в это!..) — за сутки уж точно бы задохнулся… и исключительно по моей вине. — Ведь больше никто не мог догадаться, что он жив.
Мучимый мыслями, подобными вчерашнем, да еще вдобавок — сознанием своей вины, — так я просидел в бездействии и оцепенении полдня. — Обхватив голову руками и в отчаянии пытаясь сообразить, что же теперь будет. — Я бы и весь день, без сомнения, просидел так; но уже к обеду за мной пришли.
Это был высокий мужчина почтенного возраста. Серьезное лицо, седая борода. Глаза его были неопределимого цвета, а выражение их было не то что бесстрастное, а скорее — непонятное для меня. Как будто в них сквозили какие-то мысли, какие-то чувства, которых я просто никогда не испытывал и потому — ничего не мог о них знать… Правда, когда он взглянул на меня, я ощутил, что во мне что-то сжалось; мне было не по себе… — Да, впрочем, мне стало не по себе сразу же, как только он вошел. А еще правильней сказать, — кто бы ни вошел, я почувствовал бы то же самое. — В связи с моей историей любой незнакомый человек показался бы мне загадочным и зловещим…
Вошел он мягко, почти неслышным шагом, — так что я заметил его только тогда, когда он уже стоял посередине комнаты, у стола, за которым я сидел. — Заметив его, я от неожиданности вскочил.
– Добрый день.- вежливо, но как-то словно бы не придавая этому никакого значения, поздоровался он.
Голос у него был густой. Уверенный. На мое поведение он как бы не обратил внимания.
– Вы позавчера фотографировали похороны.
– Я… да… я… а вы… — растерянно выдавал я обрывочные местоимения. За мной пришла судьба. Я знал, что она должна прийти, но еще не был готов к разговору. — А вы кто?.. — натужась, все же выдал я осмысленное словосочетание.
– Я — его брат, — строго произнес мужчина, и я понял, что речь шла о покойнике. — Мы позвонили утром в ваше ателье. Нам сказали, что заказ уже должен быть готов, но вы почему-то до сих пор не принесли его. — Я спросил тогда ваш адрес и пришел сюда. — Он перестал рассматривать мою комнату и глянул на меня. — Могу я узнать, они готовы?..
– Да, — внезапно решился я. — Все равно терять уже было нечего; какая разница, — раньше или позже? Мне даже стало как-то легче. — Да. Но, по-моему, фотографии не вышли.
Он перестал блуждать взглядом по комнате, нахмурился и недоуменно посмотрел на меня.
– А почему?..
– Не знаю. — Впрочем, смотрите сами…
Я достал из ящика и разложил на столе фотографии. Сейчас они показались мне еще хуже, чем раньше.
…Он долго склонялся над ними, переводя взгляд с одной на другую, а то возвращаясь к уже рассмотренным. Я стоял справа от него, чуть сзади, скрестив руки на груди — и, уже спокойно, ждал неизбежных вопросов.
– Hу что ж. — Oн оторвал, наконец, взгляд oт фотографий, выпрямился и поглядел на меня. — По-моему, все отлично. — А что вам не понравилось?..
Я сначала даже не поверил. — Как нормально?.. — Да что ж он, слепой, что ли?..
– А… Мне показалось, лица нечетко вышли… — осторожно попытался я его просветить.
– Да ну. Это вы из скромности. — Взгляд его опять блуждал по комнате, останавливаясь на всем (в том числе, и на мне) мимолетно, перепрыгивая с предмета на предмет: на окна, стены, мебель. — Все отлично…
Я не совсем понимал, что происходит, но груз с меня упал. — «Ну, слава богу… Если еще и у остальных родственников столь же странно устроено зрение, то прекрасно…»
– Вы хотите их забрать…
– Да. конечно. Квитанцию я оставил в ателье.
– Вы были так уверены, что получите заказ?.. — удивился я.
– Конечно. А как еще могло быть?..
Можно было изумиться его наивности. Или уверенности в том, что все в мире пойдет так, как он наметил. — Но я не изумлялся. — В его голосе не было слышно наивной уверенности в себе. В его голосе было что-то другое, приводившее меня в смущение. Еще с самого появлении этого человека в моей комнате, с первого слова. — Он говорил обо всем таким тоном, что можно было подумать, что ему нет ровно никакого дела до того, о чем он говорит. Или, по крайней мере, — что все предметы нашего разговора не стоят того, чтобы уделять им много внимания.
– Значит, вы их забираете. («А оказывается, как все просто закончилось…» — с облегчением подумал я).
– А знаете… (впервые в его голосе промелькнуло нечто вроде нерешительности). — Надо бы, чтоб и брат посмотрел… Вы не согласились бы пройтись со мной…
– Да ну… — мгновенно запротестовал я. По-моему, история уже закончилась, и не было причины поддерживать какие то связи со всем, что хоть отдаленно связано с ней. — Вы знаете, я очень устал за этот день, и мне не хотелось бы выходить из дому…
– Понимаю. Но здесь рукой подать. — Понимаете, — мужчина опять ненадолго посмотрел на меня, — мы… в общем, мы хотели бы иметь еще несколько фотографий… кое-какие предметы… раз уж все равно случай выпал…
– То есть?..- плохо понял я его желание.
– То есть, мой брат давно имеет желание кое-что сфотографировать. — Некоторые дорогие ему вещи… И вот теперь, раз уж обстоятельства познакомили нас с классный фотографом, мы просили бы вас сделать несколько снимков. — Частным порядком. — За плату, разумеется…
…Не могу до сих пор сообразить, почему я coгласился. То ли — удачно прекратившаяся история придала мне чересчур много смелости, то ли то, что меня признали классным фотографом, сыграло свою роль?.. — Не знаю; но я пошел. — В самом деле, почему бы не пойти?.. — Нежданно-негаданно подвернулась халтура; зачем теряться?.. И в качестве своей работы я был вполне уверен; почему бы не пойти?.. — Лишние деньги мне ни в коем случае не могли помешать, а я почему-то был уверен (от глупости, несомненно!), что заплатят мне хорошо…
И мы пошли. Выйдя на улицу, я увидел, что уже темнело. «Где же тогда бабка?.. -вспомнил я. — Ведь, кажется, сегодня целый день ее не было…
Ну, да ладно. Авось, не потеряется. Ключ у нес есть. — Но однако: в таком возрасте целый день где-то лазить… На что это похоже?..»