Олег Ф. Сувениров
1937. Трагедия Красной Армии

Введение

   …И как бы ни был опыт горек,
   Не смей в молчанье каменеть:
   Мы слушаем тебя, историк,
   Чтоб знать, что будет с нами впредь.
СЕМЕН ЛИПКИН

   С немалым трепетом душевным приступаю к написанию этой книги. Хотя события, о которых в ней будет рассказываться, происходили целых 60 лет тому назад, но все еще кровоточат раны. В 1937–1938 гг. по Рабоче-крестьянской Красной армии коварно и злодейски был нанесен удар такой силы, что в определенном смысле армия до сих пор не может в полной мере оправиться от него (может быть, сама не замечая этого).
   Историография массового террора в СССР в 1937–1938 гг. находится в нашей стране пока еще в зачаточном состоянии. Это – естественное следствие царившей долгие десятилетия атмосферы в стране. Чуть ли не до конца 80-х годов во всей советской исторической литературе о большом терроре 1937–1938 гг. не вспоминали так же, как обычно не говорят о веревке в доме повешенного. Быстро промелькнули «оттепельные» годы сразу после XX съезда КПСС, когда об этом стали хоть заикаться. На одной из последних съездовских волн в томах «Советской исторической энциклопедии» академику Е.М. Жукову удалось «пробить» высочайшее всемилостивейшее соизволение тихонечко упомянуть в конце статьи о соответствующем деятеле: «В 1937 (или 1938) был незаконно репрессирован. Реабилитирован посмертно». И все! Дело дошло до того, что любыми путями на различных уровнях вытравливали любой сюжет, который хотя бы косвенно мог напомнить о репрессиях.
   Как мудро заметил автор всемирно известного исследования о терроре в СССР английский историк Роберт Конквест, «советский историк не мог провести подобное исследование в связи с тем, что существовал запрет на факты. Только иностранец способен был выполнить эту работу и остаться в живых»1. Иностранные исследователи имели тогда и то преимущество, что могли опираться на неподцензурную Кремлю источниковую базу.
   Наиболее выдающейся работой зарубежных исследователей этой проблемы является, на мой взгляд, написанная с 1965 по 1968 год книга уже упомянутого Роберта Конквеста «Большой террор». Опубликованная в Западной Европе, в Азии и в Америке, она вышла и в русском переводе – сначала в Италии, а затем в ленинградском журнале «Нева» (1989, № 9—12 и 1990 № 1—12). Написана она образно и живо, таким непривычным для советского историка раскованным языком поистине свободного исследователя. В своем изложении автор опирается на целый Монблан фактов. Но как он сам справедливо замечает в «Послесловии 1990 года», поскольку подобные исторические изыскания долгое время не могли быть предприняты в СССР, «большую часть сведений можно было получить только из неофициальных, эмигрантских и косвенных источников»2. В этом и сила, и слабость по-своему классического труда Р. Конквеста. И, конечно же, это не вина его, а беда. И его, и всех других зарубежных исследователей данной проблемы. Тем не менее кропотливо собранные Р. Конквестом и поныне труднодоступные для российского историка факты и высказанные автором весьма ценные мысли и комментарии с неизбежностью делают его труд одной из несущих опор любого исследователя проблемы большого террора в СССР, в том числе и трагедии РККА в 1937–1938 годах.
   Одним из последних по времени зарубежных изданий по исследуемой проблеме является книга Виталия Рапопорта и Юрия Геллера «Измена Родине: Очерки по истории Красной армии», вышедшая в 1985 г. в США на английском, а в 1988 и 1989 гг. в Лондоне (двумя тиражами) на русском и изданная, наконец, в Москве3. Как утверждают сами авторы, написание этой книги было закончено еще летом 1977 г. Понятно поэтому, что многие данные, появившиеся в печати с тех пор, в этой работе учтены быть не могли. И все же надо подчеркнуть, что авторам удалось собрать немало интересных наблюдений, выразить свою жгучую боль за невинно загубленных командиров, возмущение фактом организации сталинской кликой самого настоящего заговора против РККА.
   Приступая к описанию того, что случилось в РККА в 1937–1938 гг., авторы признали: «Мы не имеем возможности нарисовать полную картину происходившего, поэтому вынуждены сосредоточиться на нескольких эпизодах и отдельных аспектах обстановки»4. Авторы попытались показать погром военных кадров на широком общеисторическом фоне. Но порою они этим явно увлекались, и кое-где фон заслонил собою главную проблему книги. Не радует и большое количество фактических неточностей. Можно, пожалуй, целиком согласиться с авторской самооценкой этой книги, прозвучавшей в кратком, но отлично написанном вступлении: «Книга эта, нескладная и путаная, со множеством пробелов и неясностей, не лезет в академический ряд. Она только напоминание о великой трагедии. Она – малый камень – в основание будущего памятника Армии, Которой Стреляли в Спину»5.
   Бесспорной заслугой авторов является их попытка составить список лиц высшего командно-начальствующего состава РККА, погибших в репрессиях 1937–1938 гг., содержащий 620 фамилий (без ВМФ). Сама по себе идея составления своеобразного мартиролога РККА – благородная, и давным-давно ее должны были осуществить советские историки. Но даже и ее воплотить до поры можно было только за рубежом нашей страны. Составленный и опубликованный В. Рапопортом и Ю. Геллером перечень погибших может служить весьма полезным ориентиром для исследователей проблемы. Но он не вполне соответствует требованиям высокой достоверности, предъявляемым к подобного рода публикациям. Отсутствие возможности использования первичных документов побудило авторов провести составление этих печальных списков главным образом на базе сопоставления официальных приказов о присвоении военных (воинских) званий, опубликованных в 1935 и 1940 гг. То есть, короче говоря, авторы брали соответствующие приказы о присвоении персональных военных званий, опубликованные в «Красной звезде» в 1935 г., а затем сравнивали их со списком лиц, коим было присвоено генеральское звание в начале июня 1940 г. (списки эти также тогда публиковались). И если в списках генералов они не находили лиц высшего комначполитсостава 1935–1937 гг., то включали их в список погибших в результате террора. Конечно, такой метод изначально не является достаточно корректным в научном отношении. И я прекрасно понимаю, что авторы прибегли к нему не от хорошей жизни. И они отдавали себе отчет в том, что возможны отдельные неточности в бригадном звене. Но неточностей в этом списке оказалось гораздо больше, чем предполагали сами авторы.
   Прежде всего, замечу, что список этот далеко не полон. В него оказались невключенными даже некоторые погибшие тогда комкоры (И.Ф. Ткачев, Л.Я. Угрюмов), комдивы (Н.Н. Бажанов, И.И. Василевич, Н.Н. Васильченко, В.И. Малофеев, К.И. Степной-Спижарный, О.А. Стигга и др.), дивизионные комиссары, комбриги. Во-вторых, в список погибших в 1937–1938 гг. включены многие командиры и политработники, которые были осуждены позднее и не к высшей мере наказания. Так, значащийся в числе погибших в эти годы комдив Ф.П. Кауфельдт был осужден только в 1942 г. и «всего» на 5 лет исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ). В списке погибших оказались военнослужащие, которые действительно были тогда арестованы, но затем оправданы по суду и освобождены из заключения, например, корпусной комиссар Г.Г. Ястребов, дивинженер Е.А. Баркалов, получивший позднее звание генерал-лейтенанта, комбриг М.Д. Соломатин, удостоенный впоследствии звания генерал-полковника, павший в боях в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. комдив Э.Я. Магон. Попали в этот список и некоторые военные, которые вообще не арестовывались и, следовательно, умерли естественной смертью (А.И. Кук, умерший еще в 1932 г., комдив И.А. Томашевич, комбриги И.Ф. Дашичев и С.Л. Мартыновский, дивинженер П.С. Аллилуев и другие). Значительно снижает ценность списка и немалое количество неточностей в определении военных званий, в написании инициалов и даже фамилий репрессированных военнослужащих.
   И при всем при том хочется еще раз подчеркнуть заслугу В.Н. Рапопорта и Ю.А. Геллера, составивших и, насколько мне известно, впервые сумевших опубликовать этот, пусть и несовершенный, список 620 жертв высшего комначполитсостава РККА, принесенных на алтарь тоталитарного режима. Откликаясь на любезное приглашение авторов, я счел возможным поместить в этой книге свой (по данным на сентябрь 1993 г.), как мне кажется, более выверенный «Именной список лиц высшего комначсостава Красной армии и Военно-Морского флота СССР, погибших в репрессиях конца 30-х – начала 40-х годов»6. Московское издание открывается написанным в октябре 1985 г. прочувствованным отзывом известного правозащитника, бывшего советского генерала П.Г. Григоренко. «Я вполне согласен с авторами, – пишет он, – что пережитая трагедия еще не стала достоянием истории, она все еще кровоточащая рана в сердце народа. Молчать об этом – надругательство над памятью погибших, а также плохая услуга нашим детям и внукам»7. Мне кажется, нельзя не согласиться с такой истинно патриотической позицией. (И как отрадно сознавать, что этому беззаветно смелому и на войне, и в мирные дни человеку пусть и посмертно, но все же возвращено столь заслуженное им генеральское звание.)
   К этому разряду исторических источников примыкают и публикации бывших сотрудников органов НКВД СССР в 20-е – 30-е годы. На одно из первых мест я ставлю книгу А. Орлова «Тайная история сталинских преступлений». Ее автор (настоящее имя – Л.Л. Никольский) на протяжении многих лет занимал довольно крупные («генеральские») посты в центральном аппарате ОГПУ-НКВД СССР, с 1935 г. – майор госбезопасности, самолично участвовал в процессе «выкорчевывания». Многие ответственные сотрудники НКВД делились с ним как с коллегой личным опытом и наблюдениями. Всю «кухню» массового террора он знал изнутри. А главное, что он был «вхож» на самый «верх». Сталин лично знал его с 1924 г. «Я, – пишет автор в предисловии, – записывал указания, устно даваемые Сталиным руководителям НКВД на кремлевских совещаниях, его указания следователям, как сломить сопротивление сподвижников Ленина и вырвать у них ложные показания, личные переговоры Сталина с некоторыми из его жертв и слова, произнесенные этими обреченными в стенах Лубянки. Эти тщательно скрываемые секретные материалы я получал от самих следователей НКВД, многие из которых находились у меня в подчинении»8.
   Книга эта по-своему уникальна. Любой крупный чин НКВД, остававшийся тогда в СССР, не то что написать, но и помыслить об этом не смел. Лишь порвавший с системой и чудом уцелевший мог решиться на такое. Написанная отличным языком книга изобилует многими «крупицами правды» и заслуживает доверия читателя. Завершающее книгу содержательное, интересное послесловие Б. Старкова избавляет меня от необходимости сколь-либо подробного ее анализа. Скажу только, что эта книга является ценнейшим источником для изучения атмосферы в середине 30-х годов в стране и в аппарате НКВД – в особенности подготовки и проведения московских политических процессов (особенно августовского 1936 г., на котором автор присутствовал). К сожалению, относительно расправы с кадрами РККА автор смог поделиться с читателями лишь самыми общими, иногда, правда, довольно оригинальными соображениями и некоторыми интересными фактическими деталями.
   Увы! Не могут не огорчать оставшиеся в книге вопиющие неряшливости. Становится как-то не по себе, когда в серьезной книге серьезного автора вдруг читаешь, что должности политических комиссаров в армии упразднил якобы Ленин еще в конце гражданской войны (с. 231), что ВЦИК – это Всесоюзный Центральный исполнительный комитет и его председателями были последовательно Енукидзе, Акулов и Уншлихт (с. 237), что Ягода свое звание генерального комиссара государственной безопасности получил якобы весной 1936 г. (с. 250). (В действительности же 29 ноября 1935 г.) Есть и еще подобные «перлы». Может быть, это как-то простительно (хотя отнюдь не украшает книгу) автору. Все-таки он – энкавэдист, а не профессиональный историк. Но ведь автор-то послесловия – кандидат исторических наук. Куда же он смотрел? Как он мог оставить в тексте подобные «ляпы» без своих комментариев?
   Из советских авторов проблемой массового террора в 30-е годы первым занялся Р.А. Медведев. Характерно, что главное свое исследование, в котором освещались различные аспекты этой проблемы, ему пришлось публиковать за границей9. И лишь на рубеже 90-х годов его работы стали активно печататься и в СССР10. Как и всякий первопроходец, Р.А. Медведев, предприняв попытку исследования проблемы террора еще в середине 70-х годов, проявил определенное научное, да и гражданское мужество. Его работы построены на огромном количестве самых разнообразных источников. За исключением одного – документов советских архивов, в которых он в те годы не имел возможности работать.
   Своеобразным дополнением, как бы восполняющим этот пробел, является монография Д.А. Волкогонова11. Именно ему – одному из самых первых советских исследователей – удалось выявить и опубликовать значительное количество важнейших документальных материалов, хранящихся в различных ведомственных архивах. Среди этих документов встречаются и посвященные проблеме массовых репрессий по отношению к личному составу РККА в предвоенные годы.
   Большую ценность для исследования данной проблемы представляет изданная в Москве в 1990 г. книга Б.А. Викторова «Без грифа «секретно»: Записки военного прокурора». Эта своеобразная работа находится на стыке мемуарного жанра и военно-исторического исследования. В течение 1954–1967 гг. ее автору довелось возглавлять деятельность специально созданного аппарата Главной военной прокуратуры по пересмотру судебных дел прошлых лет, в том числе и всех дел на участников «военно-фашистского заговора». Естественно, что по характеру своей работы автор имел возможность получить и ознакомиться с большим количеством исходных документов Особого отдела Главного управления Госбезопасности НКВД СССР, Главной военной прокуратуры, Военной коллегии Верховного суда СССР. И особая ценность книги Б.А. Викторова прежде всего в том и состоит, что немалое количество этих документов он впервые ввел в научный оборот. Наряду с этим надо признать, что многие документы им приводятся «вглухую», без указания номера фонда, описи, дела, листа. Несколько портят впечатление допущенные автором фактические неточности[1].
   В коллективной монографии «Расправа: Прокурорские судьбы» (М., 1990) профессиональные военные юристы со знанием дела, широко используя ведомственный архив Верховного суда СССР (и его Военной коллегии), описывают печальную, а порой и трагическую судьбу некоторых военных прокуроров в годы большого террора. Справедливости ради надо заметить, что страдальцами тогда были далеко не все военные прокуроры. Как убедится читатель в ходе дальнейшего чтения, многие из них (если не большинство) предпочли примкнуть к стану палачей, возглавляемому не только садистом-практиком с «неполным низшим образованием» народным комиссаром внутренних дел СССР, генеральным комиссаром государственной безопасности Н.И. Ежовым, но и садистом-теоретиком, сравнительно высокоученым генеральным прокурором Союза ССР академиком А.Я. Вышинским.
   Заслуживает внимания высокопрофессионально написанная монография члена-корреспондента РАН В.А. Куманева «30-е годы в судьбах отечественной интеллигенции» (М., 1991). На основе привлечения и глубокого анализа не вводившихся ранее в научный оборот архивных документов: автор сумел нарисовать впечатляющую картину трагического, по сути, положения отечественной интеллигенции в годы массового террора. Что касается судеб военной интеллигенции, то они рассматриваются здесь лишь попутно и в самом общем плане.
   В 1992 г. появилась монография О.В. Хлевнюка «1937-й: Сталин, НКВД и советское общество». Введя в научный оборот ряд ценных материалов из недоступных ранее фондов Политбюро ЦК ВКП (б), автор гораздо более подробно описывает подготовку провозгласившего официальный курс на расширение масштабов и ужесточение репрессий февральско-мартовского (1937 г.) пленума ЦК ВКП (б), анализирует отношение советского общества к репрессиям, показывает зачатки сопротивления им. Вообще, это одна из первых монографий российских авторов, специально посвященных страшному тридцать седьмому году. Естественно, что исходя из темы своего исследования О.В. Хлевнюк армейских сюжетов почти не касается. Более того, он заявляет: «Мы пока не знаем, какие настроения существовали тогда в армии или, скажем, в НКВД»12.
   Из новейших изданий необходимо назвать книги Н.М. Якупова «Трагедия полководцев» (М., 1992), В.А. Бобренева и В.Б. Рязанцева «Палачи и жертвы» (М., 1993), Н.Г. Павленко «Была война» (М., 1994) и еще одну книгу О.В. Хлевнюка «Политбюро: Механизмы политической власти в 1930-е годы» (М., 1996).
   Специфическим источником являются записки, мемуары, исследовательские работы непосредственных участников – организаторов и исполнителей массового террора в СССР в 1937–1938 гг. Таких публикаций немного, и их и не могло быть много. Хотя бы даже потому, что палачи обычно воспоминаний о своей «работе» писать не любят. А если и пишут, то неизбежно стараются прежде всего как-то обелить себя. Но даже то немногое, что дошло до нас, – бесценное для историка свидетельство непосредственного участника событий, которое иногда невозможно заменить и в полной мере компенсировать даже всею совокупностью служебных документов. В своей знаменитой истории Французской революции Томас Карлейль очень мудро заметил о книге бывшего присяжного Революционного трибунала во время якобинского террора: «Книга, полная лжи, но с крупицами правды, которых нигде более не найдешь»13.
   На мой взгляд, в какой-то мере эту оценку маститого историка допустимо применить к мемуарам Н.С. Хрущева14. О незаурядности этих записей говорит уже то, что Брежнев и компания долго и тщательно скрывали их от советского читателя. А в этих мемуарах, по моему мнению, Хрущев оказался выше самого себя. В основном они искренни, вызывают доверие и для человека того времени мужественны. (Хотя он, конечно же, «скромно» умалчивает о своей корчевательной работе.) В них содержится немало редкостных свидетельств, уникальных наблюдений, помогающих более полно ощутить атмосферу того и героического по-своему, и трагического времени, детали беспощадной расправы с некоторыми советскими военачальниками[2].
   Особую цену имеют свидетельства людей, на себе испытавших все «прелести» застенков НКВД. Всемирно известно «художественное исследование» А.И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». Недавно опубликовано еще одно выдающееся произведение подобного жанра – книга О.В. Волкова «Погружение во тьму». 28 лет своей жизни автор мотался по тюрьмам, лагерям, ссылкам и пересылкам. И все же выжил. И не просто выжил, а нашел в себе силы поведать миру о пережитом. Со справедливым возмущением он осуждает конформизм и лицемерие таких видных деятелей «социалистической» культуры, как И.Г. Эренбург, А.М. Горький, А.Н. Толстой, В.В. Шкловский, М.М. Шостакович: «…тяжка, безмерно тяжка вина их перед своим народом, перед обманутым ими мировым общественным мнением»15. В своих мучительных скитаниях по «архипелагу ГУЛАГ» Солженицын и Волков неоднократно встречались с отбывавшими наказание бывшими военными и поделились с читателями своими впечатлениями об этих встречах.
   Как будет видно из последующего изложения, подавляющее большинство командиров, начальников и политработников, обвиненных в участии в военно-фашистском заговоре, немедленно расстреливались. Но какая-то часть их в 1939–1941 гг. избегла «вышки» и оказалась в «исправительно-трудовых» лагерях. А кое-кому из них удалось и на свободу вырваться, и даже в армии восстановиться. Но в основном им было не до мемуаров. В довоенные годы о порядках в лагерях даже заикнуться было нельзя. Да и всякий выпущенный «на волю» подписку давал «о неразглашении». И только после смерти Сталина, после разоблачения его культа стали появляться воспоминания некоторых военных, переживших тюрьмы и лагеря.
   Появились, например, воспоминания К.А. Мерецкова и К.К. Рокоссовского. Но эти достопочтенные авторы даже словом одним хотя бы упомянули о своем пребывании в застенках НКВД. И только бывший комбриг (а позднее – генерал армии) А.В. Горбатов не убоялся и попытался поведать миру о пережитых страданиях16. И за это чуть ли не анафеме был предан. Как же – нарушил неписаный закон высшего руководства: вспоминать можно только разрешенное этим руководством.
   Этот же «обет молчания» действовал, давил на психику и тех военных мемуаристов, которые служили в РККА в предвоенные годы. На их глазах творилась кровавая расправа с цветом Красной армии, многие из них сами были буквально на волосок от позорной гибели. Они тогда в основном чудом уцелели. И вот спустя десятилетия теперь они в маршальском чине, и на склоне лет делятся с читателем своими воспоминаниями и размышлениями о пройденном пути, о смысле жизни. Публикуют свои мемуары Маршалы Советского Союза И.X. Баграмян, С.С. Бирюзов, А.М. Василевский, А.А. Гречко, А.И. Еременко, Г.К. Жуков, И.С. Конев, К.С. Москаленко. В основном они пишут о Великой войне, но неизбежно вспоминают и предвоенные годы. И о репрессиях, о нависавшей над их головами секире смерти – ни звука. Как будто ничего подобного и не было. Хотя некоторым из этих авторов были не чужды угрызения совести. Генерал армии С.П. Иванов вспоминает о таком разговоре с И.X. Баграмяном: «Зная, что я задумал готовить к печати воспоминания, он говорил: – Ты, Семен Павлович, на целых десять лет моложе меня и, наверное, доживешь до того времени, когда, наконец, позволено будет писать о войне более правдиво. Так постарайся же тогда поправить невольные искажения и умолчания тех, кто ушел из жизни слишком рано»17.
   Очень удобная эта позиция: нам не позволяли писать правду, мы совершали невольные искажения и умолчания. Было, конечно, и это. Но была и привычка к холопскому послушанию «капралу с палкой», боязнь рисковать обретенным благополучием и просто жалкая и презренная трусость. Маршалы Советского Союза, дважды (а то и четырежды!) Герои Советского Союза – и герои по фронтовым заслугам – настолько затурканы и запуганы, что в жажде напечататься готовы закрыть глаза на правду. А ведь как еще Вольтер говорил, умолчание о преступлении – это соучастие в нем.
   Из известных мне военных мемуаристов правдиво и без всякой утайки рассказали о событиях 1937–1938 гг. и предшествовавшей им обстановке только И.В. Дубинский, командовавший в 1936 г. танковой бригадой, и П.Г. Григоренко, учившийся в эти страшные годы в Академии Генерального штаба РККА18.
   Большой степенью объективности отличались также воспоминания знаменитого в годы войны наркома Военно-Морского флота Н.Г. Кузнецова. Вращаясь с предвоенных лет в высшем эшелоне руководства вооруженными силами и страной, он было попытался честно поделиться с читателями своими наблюдениями и впечатлениями об атмосфере, в которой творился «разгром военно-фашистского заговора». Но опубликовать эти ценные записи очевидца удалось только через 19 лет после кончины их автора (см. «Военно-исторический журнал», 1993, № 6).
   Хочется, наконец, рекомендовать читателю и книгу воспоминаний последнего председателя КГБ СССР В.В. Бакатина («Избавление от КГБ». М., 1992). Она интересна уже тем, что уникальна – ведь ни один высший руководитель ВЧК – ГПУ – НКВД – КГБ мемуаров до того не печатал. И хотя здесь автор в основном повествует о перипетиях своей 107-дневной попытки реформировать КГБ, но иногда делает краткие экскурсы и в прошлое этой организации. И здесь, поскольку автор по своему тогдашнему положению имел фактически неограниченные возможности ознакомления с любым документом КГБ (что и поныне является лишь «хрустальной мечтой» для рядового историка), некоторые его наблюдения и пронизанные демократизмом оценки являются, на мой взгляд, весьма ценными.
   Значение документальной основы для успешного исследования данной проблемы нельзя переоценить. Поистине исключительную роль играют, по определению академика В.И. Вернадского, «первоначальные источники»19. Именно их фронтальное изучение позволит произвести реконструкцию исторического процесса по-настоящему объективно. Если еще до сих пор объективной (и «достаточной» для историков) у нас считается та информация, которая устраивает начальство нынешнее и даже бывшее, то совокупность «первоначальных источников» позволяет постигнуть исторический процесс во всех его истинных, реальных красках. И тут даже не надо ничего придумывать, нужно только выявить эти документы, получить к ним доступ, а затем тщательно и беспристрастно их изучить. Именно беспристрастно, а точнее даже сказать – бесстрастно. Только сейчас начинаешь понимать всю глубину пушкинского образа старца Пимена, который, изучая историю: