Страница:
«Капля» понемногу отступала на всех фронтах.
Рысцов смотрел на худое лицо человека, придумавшего — случайно и несвоевременно — формулу, которая перевернула все вокруг вверх тормашками. Смотрел и думал о том, кто же кому расставил границы: мы — эсу или наоборот?
Сначала люди пометили линии, которые стали красными флажками в пространстве снов. Сценаристы прописали — что было, а чего не было. Одним движением пальца, одной мыслью, рождённой в уставшей от бытовухи и бесконечных литров пива голове, кто-то резал картину целого мира так, как ему было сподручно в тот момент. Беспощадно отсекал вероятности, которые могли бы возникнуть. Родиться. Жить. Но их не стало. Существовало очень много других, но, возможно, не появились именно те, которые сумели бы подарить свободу.
И эсу стало тесно на пятачке, обнесённом по периметру флажками. Надоело, что своенравные люди меняют его форму и полосуют по живому крест-накрест, не понимая. Быть может, этому странному организму даже было больно…
Тогда заматеревший волчара прорвал барьер. Он соорудил себе логово — изнанку, выставил стражей — сшизов. Он обозлился на тех, кто до сих пор считал себя хозяевами. Эс пришёл в их мир, тяжёлой чёрной поступью разворошил муравейники и обратил зарвавшуюся мелочь в бегство. Посеял среди них панику, страх, растерянность и, главное, недоверие к самим себе. Втянул в себя словно губка.
И, в свою очередь, нарисовал границы для людей в городах на траве.
Кто-то лишь после этого понял, что сны могут быть не такими уж и безобидными. Но остальные прижились и перестали заботиться о своём выборе.
Однако эс запутался в собственных возможностях. Он решил, что могуч. Возомнил, что теперь ему подвластно не только бросить хозяев на колени, но и создать им альтернативу, а потом — кто знает? — списать за ненадобностью. Но одно дело — настроить радио на нужную волну, покрутив колёсико, и совсем другое — сконструировать новый приёмник, учитывая, что видел лишь его корпус и сеточку, прикрывающую мембрану. Однако внутри-то куча плат, а на них-то ещё и транзисторы всякие напаяны… Вот и получились изнанники.
Невиновные куколки, которые так хотели стать людьми. Но стены их домов падали, а мраморные дороги вели в никуда.
Так кто же в конечном итоге победил? Чьи фронтиры оказались прочней?
Наши, человеческие? Фронтиры яви?
Извечно небрежные и кричащие яркими мазками. Проведённые наспех слишком уверенной в своей правоте рукой.
Или фронтиры наших же тёмных снов?
Зыбкие на первый взгляд. Непонятные. И настолько призрачные, что неизвестно, где они проходят — в сантиметре от собственного носа или по краю бесконечности наших сокровенных фантазий, параноидальных кошмаров, глубин хирургических разрезов нашей мечты…
Нет, даже не так. Проблема не совсем точно сформулирована. В конце концов, при чем здесь прочность? Не существует таких стен, демаркационных линий или пунктиров души, которые нельзя пересечь. Не бывает эпох, которые не заканчиваются.
Чьи границы страшнее рушить? Вот, наверное, правильный вопрос.
Чьи? Яви или снов?..
Рысцов оторвал взгляд от неподвижного лица Всеволода и устало присел рядом с Андроном, так и не произнёсшим больше ни слова.
— Нужно возвращаться, — сказал Валера. — Мы уже долго в эсе, больше полсуток, поди.
Петровский кивнул. Он задумчиво вертел в руках плоскую стальную фляжку, когда тело Павла Сергеевича растаяло после смерти, она осталась.
— Сколько Всеволод будет бродить в поисках загадочного разума по тому уровню эса, куда его забросило? — вздохнул Рысцов. — День, год? Сумеет ли он уничтожить его? Сколько ждать?
— Я готов ждать вечно, — неожиданно откликнулся Андрон. — Лишь бы все это исчезло. Навсегда. Пойдём, я хочу похоронить подполковника, там, в сырой мартовской грязи… Главное, чтобы она была настоящая.
Он поднялся и направился к выходу, обходя труп застреленного изнанника — их тела не исчезали после смерти. Им некуда было исчезать.
Валера тоже встал.
— Постойте, — окликнул их Аракелян каким-то странным голосом. — Идите-ка сюда. Взгляните…
Под плексигласом что-то изменилось. Лицо Всеволода покраснело и стало бликовать. Кожа лоснилась, словно её намазали маслом. Даже не маслом… Создавалось ощущение, что на лице учёного… парафиновая маска.
— Что это за дерьмо? — пробормотал Рысцов, наклоняясь, чтобы рассмотреть поближе.
— Даже не знаю… — Альберт Агабекович был явно озадачен. — Судя по датчикам, все процессы протекают нормаль…
Стены содрогнулись. Вдоль переносицы Всеволода, ближе к левой ноздре, пробежала бороздка. Или прожилка… Валера отпрянул. В изголовье саркофага что-то нудно запищало.
— Сердце остановилось, — как-то слишком спокойно сказал Аракелян. — Умер. Мгновенно.
— Профессор, что у него с лицом? — Валера вдруг почувствовал, что пальцы на руках слегка подрагивают. Он машинально, неверными движениями поправил бинты.
Альберт Агабекович приблизился к прозрачной крышке саркофага, и тут она треснула и разлетелась вдребезги. С характерным звуком лопающегося стекла. Аракелян закричал и отскочил назад — видимо, осколки попали в глаза.
Рысцов стоял, не в силах отвести взгляд от Всеволода. Учёный уже не походил на человека. Ни на живого, ни даже на сто крат мёртвого. Его криво обстриженные волосы, покатый лоб, впалые щеки, тонкая шея, узловатые руки, ребристый торс были будто выточены изо льда и отшлифованы до блеска. Только, прежде чем заморозить, в него добавили киновари.
— Это стекло? — спросил Андрон, слегка ударив пальцем по темно-рубиновой груди Всеволода.
Тело разбилось от несильного удара ногтя. Рассыпалось на мириады крошечных осколков.
Валера вздрогнул и отступил на несколько шагов. Остатки саркофага и прилегающая аппаратура уже стали красными и прозрачными. Хрупкими. Аракелян наконец протёр глаза и, остолбенев, тоже наблюдал за тем, как алые стеклянные прожилки с невыносимым треском разбегаются во все стороны, темнеют и застывают, превращая помещение в багряный аквариум. Стены, оклеенные ватманскими листами с нагромождениями формул, рухлядь, самогонный агрегат, останки изнанника, пол, кожаные бурдюки — все за считанные секунды обернулось красным стеклом.
— Так быстро?.. — улыбнулся Аракелян, осторожно ощупывая волосатыми, вечно подрагивающими пальцами своё лицо.
Через мгновение оно раскололось.
— Красиво, — сказал Петровский, глядя, как рубиновая стужа сковывает его ноги. — Это очень красивое падение эса… Можно было и поскромней.
Он горько усмехнулся.
Крепкие зубы гения freak-режиссуры вмиг рассыпались стеклянной пылью.
Рысцов остался один в издыхающем мире звенящего хрусталя. Кроваво-красная толща подземелий изнанки давила на него, готовая от малейшего движения взорваться бритвенными осколками.
Сначала остановилась рука, мышцы перестали повиноваться — их сковал такой страшный холод, которого уже не чувствуешь. Потом грудь отказалась делать вдох — диафрагма превратилась в тонкую прозрачную полусферу. Замерло сердце, которому даже не нужно было менять цвет.
Неуловимый миг, и уже нет человека. Только хрупкая статуя.
Он еле успел закрыть стекленеющие глаза.
Чтобы больше не видеть кошмаров.
Зеленое становилось красным.
Прочное — хрупким.
Камень, асфальт, железо, бетон, пластик, бумага, дерево, ткань — все делалось прозрачным и раскалывалось от малейшего прикосновения.
Падали стеклянные небоскрёбы, лопались мосты и переходы, оглушительно треща, разлетались вдребезги проспекты и улочки, острым крошевом рвались магазины, мельницы, хранилища, лабиринты… Кипели багровыми кусками люди…
Все падало и билось.
Вдрызг.
Кровоточащая язва росла, стремительно убивая эс. Пустыни между городами на траве превращались в скользкие прозрачные моря, трескались и испарялись розовым дымом. В вишнёвый прах обращалась изнанка, и её обезображенные порождения гибли вместе со своими нелепыми домами и дорогами.
Агония охватила весь мир снов.
Он выл! Кричал и плакал навзрыд! Стенал и вздрагивал от острых багровых волн, рвущих в клочья его плоть… Но ничего не мог поделать — сломалась какая-то деталька, сгорел незаметный нейрон, сбился с привычного ритма пульс. Глубоко, в неведомых измерениях, где находилось его никем не понятое сознание.
И смерть многоликого чудовища была жуткой от собственного великолепия. И ещё от того, что убийцей был человек. Маленький, загнанный в угол памятью, давно сгинувший в пучине изнанки.
Придумавший когда-то в кабинете неизвестного российского НИИ слегка необычную формулу.
Формулу грёз.
Но осколок не слетел. Красненькое стёклышко словно бы вросло в кожу, плавя и взрезая её острыми краями.
Егор закричал. Он вскочил, опрокинув табурет и попытался вытащить осколок двумя пальцами. Они мгновенно онемели и стали прозрачными, внутри даже угадывались сухожилия и косточки…
Мать стояла на пороге кухни и, потеряв от шока дар речи, смотрела, как её одиннадцатилетний сын осыпался на линолеум горсткой огненного стекла…
ГС-излучатели и С-визоры отказывались работать, выдавая неизменный «error» на миниатюрных дисплеях.
Все произошло настолько неожиданно, что люди пока толком не поняли — «что делать?», «кто-виноват?» и «кому бы дать в глаз?..».
Ясно было только одно: человечество не хотело возвращаться в хмурую весеннюю слякоть из тёплого, вечнозелёного, солнечного лета…
Но было поздно. Над искалеченной Москвой уже занималась дымчатая заря. Чёрная плесень «капли» судорожно поджимала свои косматые маслянистые лохмотья.
Варолиев мост рухнул.
Шёл третий день после падения эса.
Пасмурный март уже не изводил крепкими морозами, но все же ветер был ещё промозглый и неприятный. Небо подвесило над стылой землёй угрюмую пелену облаков и подчас даже прыскало каким-то подобием дождей, словно колоссальный испорченный пульверизатор.
Альберт Агабекович клевал носом на переднем сиденье, и если бы ремень безопасности не перехватывал наискось его грудь, то он давно бы вписался лбом в бардачок. И чего только выпендривается? Давно бы улёгся сзади и спал себе спокойно…
Рысцов уверенно давил на педаль газа, прижимая её к полу — старенькая «семёрка» не выдавала спринтерских скоростей, но шла хорошо. Главное, чтобы хватило бензина. Когда они отправлялись из Каспли, троюродный дядя Петровского, одолжив за ящик водки свою машину, весомо произнёс: «Топливо не помешает». И они с молчаливым соседом приволокли откуда-то из сарая пять здоровенных канистр.
«Только авто верни в целости», — обронил на прощание похожий на брахиозавра дядя Веня…
Подполковника они похоронили на второй день. Без помпы, на холме, куда он в последние дни любил ходить с профессором и разговаривать на какие-то околофилософские темы. В твёрдо сколоченный гроб положили его табельный «стечкин», служебное удостоверение и несколько планок с кителя, который обнаружился в личных вещах убитого. Пальнули трижды в воздух из охотничьего ружья, отдавая последнюю честь.
Все повернулись и пошли вниз, к деревне, а Андрон остался стоять возле могилы, держа клетку с Жориком в опущенной руке. И ещё долго слышался после этого с холма тоскливый птичий клёкот: «Кр-рах… катастр-рофа…»
На следующее утро Валера решил поехать к месту, которое указал Всеволод, перед тем как лечь в свой саркофаг и нырнуть в омут ещё неизвестных рубежей сна. Настроение у Рысцова было препаршивейшее: ныли уже настоящие ссадины на кистях рук, а это было гораздо больнее, чем в эсе, да и вообще он чувствовал себя каким-то стервятником, идущим по стопам смерти. «След в след», — горько усмехался он про себя.
Поэтому, когда Аракелян предложил составить ему компанию на время невесёлого путешествия, Рысцов благодарно кивнул профессору…
Трасса была пустынна, как сердце. Клочки тревоги, конечно, ещё трепыхались в грудной клетке: как там Серёжка в Таганроге? Что с остальными — трех-вопросным Шуровым, строгой Мелкумовой, сумрачным и вечно голодным Феченко?.. Но это были уже не крики, взрезающие ребра, а какие-то далёкие, затихающие отзвуки.
Хотя в одном, пожалуй, он лукавил. Беспокойство за судьбу сына было сильным и постоянно кололо виски тупыми иголочками. Но сейчас не имело смысла ехать в Таганрог — все равно там суматоха и Серёжку не найти. Да и точного адреса он не знал — Светка, будучи в тихой истерике, наотрез отказалась говорить тогда, в день нелепой аварии. А он, кретин, не настоял — не думал, что все обернётся таким серьёзным переполохом…
«Не пропадёт пострел…» — как-то отрешённо утешал себя Валера.
Трасса была пустынна, как совесть.
Какая-то шестерёнка вышла из строя в механизме его души. Нет, неправильно! Даже не шестерёнка, а малюсенький зубчик. Появилась едва ощутимая червоточинка…
Рысцов протянул руку к карте. Скоро нужно будет сворачивать на грунтовку. Слякоть, грязища, снег ещё только начал сходить с полей, а в лесах, наверное, вообще сугробы. Легковушка может увязнуть. Да ладно, чего уж тут — обязательно увязнет. Погано. Не исключено, что придётся пробираться пешком.
— Ну и забрался же ты, неизвестный гений, — вздохнул Валера, раскуривая сигарету. И добавил: — Что во сне, что наяву…
— А?.. — очнулся Аракелян, непонимающе глядя на несущуюся под капот дорогу.
— Спите, профессор. Скоро — вплавь…
— Куда «вплавь»? — Альберт Агабекович все ещё туго соображал спросонья.
— По просёлочной не проедем, — мрачно пояснил Рысцов. — Пешком придётся топать. Километров шесть, судя по схеме. Хотя… я её по памяти рисовал, тут масштаб примерный, так что — плюс-минус пять.
— А «вплавь» зачем? — не унимался профессор, протирая глаза.
— Господи! Да пошутил я! — зло сказал Валера.
— Понятно… Не обращай внимания, я ещё не отошёл от всего…
Рысцов приоткрыл окно, впустив струйку холодного ветра, и выбросил окурок, зашипев от боли в покалеченной руке. Если просто рулить — ещё терпимо, но стоит совершить какое-нибудь другое движение — все, хоть вой.
— Посмотрите анальгин, — попросил он. — В бардачке должен был остаться. Таблетки три сразу, если есть…
Аракелян выдавил белые кругляшки на ладонь и протянул Валере со словами:
— Руки изрезаны красным стеклом, тёмные шрамы на веках…
— На поэжию прошибло? — хмыкнул тот, разжёвывая горьковатые таблетки. — Запить лучше дайте…
Через несколько километров они съехали с асфальта и увязли в грязи буквально в пяти метрах от обочины.
— Замечательно, — констатировал Рысцов, хлопая дверью. — Теперь нам без буксира вообще отсюда не выбраться.
Вокруг простирались заснеженные поля с чёрными проталинами и точками недовольно кричащих грачей. Километрах в трех к востоку виднелись разбросанные в низинке избы, а за ними — лес.
— Нам туда, — мотнул головой Валера, кутаясь в тулуп. — Судя по схеме, дом с телом Всеволода за той деревней.
— Тогда пойдёмте, — откликнулся профессор, вынимая из багажника лопату.
— Гробовщики, — обронил Рысцов, наступая сапогом в неразъезженную колею.
— Какой там… У нас даже нет гроба…
Деревня оказалась заброшена. Выбравшись на относительно ровное место посреди улицы, Альберт Агабекович и Валера остановились и устроили небольшой привал. Расчистили лавочку возле перекошенного забора и присели, снимая по очереди лопатой пласты грязи с сапог и оттирая штаны.
— Ну и местечко, только вурдалаков не хватает, — улыбнулся Рысцов, глядя на открытую калитку. — Собаки не лают даже. Все ушли. Странно, не правда ли?
Аракелян не ответил, лишь кивнул. Он тяжело дышал: все-таки протопать несколько километров по весенней размазне для пожилого человека не сахар.
— Ну что, отдышались? — спросил Валера через четверть часа, изучая схему.
— Да, выдвигаемся.
— Идите налегке, лопату я понесу.
— Куда ты со своими культями изрезанными, — неожиданно властным тоном сказал Альберт Агабекович, и в его голосе явственно прорезались армянские нотки. — Дай сюда…
Валера изумлённо хмыкнул, но инструмент вернул.
Пройдя застывшую деревушку насквозь, они повернули чуть севернее и вскоре обнаружили нужную дорогу.
— Гляньте-ка! — воскликнул Рысцов. — Следы-то свежие совсем.
Аракелян подошёл ближе. Извилистая просека разбивала лес на две части, а в колеях виднелись отпечатки широких гусениц.
— Кто-то недавно проезжал здесь на вездеходе, — удивлённо сказал профессор. — Мощный вездеход, тяжёлый. Мы на таких однажды в тайге ходили, когда в экспедиции геологической были. И он ехал не через посёлок, а кружным путём. Ну да, на такой машине хоть через стены можно скакать…
— Интересно, очень интересно, — пробормотал Валера. — Что ж, посмотрим. Двинулись?
— Конечно…
Добротный бревенчатый сруб они обнаружили километра через полтора. Дом был одноэтажный, стоял на полянке, а чуть в стороне от него из-под снега торчало несколько перерубленных кабелей. Следы гусениц подходили почти вплотную к крыльцу, возле которого земля была взрыта — по всей видимости, на этом месте вездеход разворачивался. Входная дверь покачивалась на единственной уцелевшей петле, причём косяк оказался вынесен наружу — последствия грубого взлома явно даже не пытались скрыть.
— Вот те на… — присвистнул Рысцов, поднимаясь по ступеням. — Смотрите, какие царапины — выносили что-то очень тяжёлое и громоздкое.
— ГС-установку, — уточнил Альберт Агабекович, когда они вошли в почти пустую комнату. — Неужели его никто не охранял?..
Картина удручала. Монументальный шкаф был выпотрошен, и скудный скарб валялся на полу: ватник, алюминиевая кружка, несколько старых журналов с деформированными от влаги страницами, охотничьи и рыболовные снасти. На столе лежала аляповатая скатерть, засаленная и порванная. Шторы были сдёрнуты, ставни распахнуты. Одинокий стул валялся возле печи, жерло которой тоже было открыто, и возле завалинки коврик был засыпал золой.
— Искали что-то, — безошибочно определил Валера, поднимая стул.
— Но кто? Ума не приложу… — Аракелян поднял картонную гильзу двенадцатого калибра. — Даже стреляли, смотри-ка.
— Я уже обратил внимание, вон угол как в щепу разнесло дробью.
— Что же здесь произошло? Кому понадобилось тело спившегося в изнанке учёного?
— Меня пугает другое, профессор. Загадочный «некто» знал, где находится это место. Всеволода охраняли, потому что просто так, для потехи, полкосяка дуплетом не сшибают. Но пришедший в одиночку справился с вооружённым человеком, находившимся здесь — причём бескровно, — выволок излучатель, а он не маленький, сами знаете, прихватил тело, ну или труп, загрузил все это в вездеход и благополучно свалил.
— Да, скорее всего, так и было… Но с чего ты взял, что в одиночку?
— Следы снаружи. Только от одной пары обуви, я подметил, когда заходили.
— Безумие какое-то… — Альберт Агабекович стоял посреди комнаты, растерянно глядя на кучку золы. — Даже в печке искал. Интересно — что? Может, Всеволод не все нам рассказал?..
Рысцов повернулся к нему и посмотрел прямо в глаза с грустной усмешкой. Копируя лёгкий армянский акцент, проговорил:
— Что мы знаем о гранях и границах собственной сути? Одну миллиардную долю? Не исключено. Хотя один мой хороший знакомый склонён полагать — гораздо меньше.
Профессор несколько секунд молчал, а потом рассмеялся. Взахлёб, сбрасывая нечеловеческое напряжение последних дней, с совершенно не характерными для его серьёзно-трогательной натуры похрюкиванием и всхлипами. Он прислонил лопату к печке и вышел вон, не в силах больше сдерживать спазмы хохота. Смуглые волосатые пальцы, как обычно, слегка подрагивали.
Валера постоял ещё немного, рассматривая, как причудлив узор глубоких царапин на полу, и тоже пошёл наружу. Но в просторных сенях он в нерешительности остановился. Как будто натолкнулся на что-то невидимое, вежливо и упруго притормозившее его очередной шаг.
Рысцов пожал плечами в недоумении и осмотрелся. Здесь-то как раз не наблюдалось ничего необычного. Высохший и промёрзший рукомойник, древний пузатый холодильник, полопавшиеся банки с разносолами под лавкой, наполовину разобранная поленница… Тьфу ты! Ерунда всякая лезет в голову…
Вдруг его взгляд упал на какой-то светлый предмет, валяющийся возле ножки табурета. Он наклонился и поднял маленькую лакированную фигурку лебедя. Очень странное чувство пробежало от темечка до лодыжек — словно слабенький электрический разряд. Изящная поделка показалась смутно знакомой…
Чушь. Дежа вю.
Валера сунул фигурку в карман тулупа и вышел вслед за профессором.
Внизу шумит узкая речка, разбивая свои мутные волны о гигантские валуны, некоторые из которых размером с грузовик, и если всмотреться и немного пофантазировать, то в их формах можно угадать какие-то смутные образы, лица, ладони, сжатые в кулак, или даже огромные каменные сердца. Сверху, над печально склонёнными, рыдающими крупными ледяными слезами скалами, видны кривые стволы буков и карликовых кленов. И о том, что в этих местах бывает человек, напоминает лишь узкоколейка, парой стальных нитей уходящая за поворот.
Но хозяева тут — камни…
Рысцов был одет в камуфляжные штаны и майку с надписью «Depeche mode» на груди. На спине висел лёгкий рюкзак с небольшим запасом провианта и разными штучками, необходимыми для туриста-любителя в походе без ночёвки.
Рядом шла Ольга Панкратова.
— Здесь как-то… неуютно, — сказала она, поймав его ладонь.
— Красиво, — ответил Валера через некоторое время. — Иногда камни весомей людей.
Мелкие голыши шуршали под двумя парами обуви.
С того времени, когда последняя «капля» превратилась в безжизненный обмылок, прошло чуть больше двух лет. Земля мало-помалу воскресала. Уже практически закончилось противостояние между сторонниками падения эса и фанатиками городов на траве. Хорошо, что в своё время почти весь военный арсенал планеты был уничтожен «чёрной чумой», а то бы рукопашные стычки могли обернуться гораздо более серьёзными оплеухами. Но войны удалось избежать. Постепенно люди возвращались в покинутые, разрушенные города и начинали возводить на руинах новую цивилизацию из старых, проверенных материалов: пластика, стекла, железа, бетона и амбиций.
Примерно полгода назад окончательно утряслись перипетии с восстановлением границ государств, что было, бесспорно, крайне затруднительно без серьёзных военных и экономических потенциалов. Здесь не обошлось без неожиданностей и курьёзов. К примеру, проворные японцы умыкнули-таки у русских Курилы, на что Россия проделала финт ушами и зачем-то объединилась с бедными Монголией и Казахстаном. От подобной туманной наглости Штаты озверели и попытались подмять под себя Канаду с Мексикой, но получили такой от ворот поворот с севера и юга, что поутихли. Множество мелких государств вообще перестали существовать, на Ближнем Востоке снова разгоралась вечная резня, Европа готовила какой-то брюссельский проект окончательного объединения, Новая Зеландия, Австралия и Индонезия практически диффузировали друг с другом, чем слегка разозлили выдержанных англичан, а Папуа — Новая Гвинея, соответственно, оказалась в большой экономической заднице. Меньше всего территориальные и политические изменения коснулись двух материков: Африки и Южной Америки, — правда, тут загогулину откололи чилийцы, заявив, что вступают под флаг Британского содружества.
* * *
Плексиглас искажал и без того не слишком симпатичные черты лица. Всеволод лежал в саркофаге, и грудь его изредка приподнималась, еле заметно, на полсантиметра. Но если бы не это движение, можно было бы подумать, что он мёртв.Рысцов смотрел на худое лицо человека, придумавшего — случайно и несвоевременно — формулу, которая перевернула все вокруг вверх тормашками. Смотрел и думал о том, кто же кому расставил границы: мы — эсу или наоборот?
Сначала люди пометили линии, которые стали красными флажками в пространстве снов. Сценаристы прописали — что было, а чего не было. Одним движением пальца, одной мыслью, рождённой в уставшей от бытовухи и бесконечных литров пива голове, кто-то резал картину целого мира так, как ему было сподручно в тот момент. Беспощадно отсекал вероятности, которые могли бы возникнуть. Родиться. Жить. Но их не стало. Существовало очень много других, но, возможно, не появились именно те, которые сумели бы подарить свободу.
И эсу стало тесно на пятачке, обнесённом по периметру флажками. Надоело, что своенравные люди меняют его форму и полосуют по живому крест-накрест, не понимая. Быть может, этому странному организму даже было больно…
Тогда заматеревший волчара прорвал барьер. Он соорудил себе логово — изнанку, выставил стражей — сшизов. Он обозлился на тех, кто до сих пор считал себя хозяевами. Эс пришёл в их мир, тяжёлой чёрной поступью разворошил муравейники и обратил зарвавшуюся мелочь в бегство. Посеял среди них панику, страх, растерянность и, главное, недоверие к самим себе. Втянул в себя словно губка.
И, в свою очередь, нарисовал границы для людей в городах на траве.
Кто-то лишь после этого понял, что сны могут быть не такими уж и безобидными. Но остальные прижились и перестали заботиться о своём выборе.
Однако эс запутался в собственных возможностях. Он решил, что могуч. Возомнил, что теперь ему подвластно не только бросить хозяев на колени, но и создать им альтернативу, а потом — кто знает? — списать за ненадобностью. Но одно дело — настроить радио на нужную волну, покрутив колёсико, и совсем другое — сконструировать новый приёмник, учитывая, что видел лишь его корпус и сеточку, прикрывающую мембрану. Однако внутри-то куча плат, а на них-то ещё и транзисторы всякие напаяны… Вот и получились изнанники.
Невиновные куколки, которые так хотели стать людьми. Но стены их домов падали, а мраморные дороги вели в никуда.
Так кто же в конечном итоге победил? Чьи фронтиры оказались прочней?
Наши, человеческие? Фронтиры яви?
Извечно небрежные и кричащие яркими мазками. Проведённые наспех слишком уверенной в своей правоте рукой.
Или фронтиры наших же тёмных снов?
Зыбкие на первый взгляд. Непонятные. И настолько призрачные, что неизвестно, где они проходят — в сантиметре от собственного носа или по краю бесконечности наших сокровенных фантазий, параноидальных кошмаров, глубин хирургических разрезов нашей мечты…
Нет, даже не так. Проблема не совсем точно сформулирована. В конце концов, при чем здесь прочность? Не существует таких стен, демаркационных линий или пунктиров души, которые нельзя пересечь. Не бывает эпох, которые не заканчиваются.
Чьи границы страшнее рушить? Вот, наверное, правильный вопрос.
Чьи? Яви или снов?..
Рысцов оторвал взгляд от неподвижного лица Всеволода и устало присел рядом с Андроном, так и не произнёсшим больше ни слова.
— Нужно возвращаться, — сказал Валера. — Мы уже долго в эсе, больше полсуток, поди.
Петровский кивнул. Он задумчиво вертел в руках плоскую стальную фляжку, когда тело Павла Сергеевича растаяло после смерти, она осталась.
— Сколько Всеволод будет бродить в поисках загадочного разума по тому уровню эса, куда его забросило? — вздохнул Рысцов. — День, год? Сумеет ли он уничтожить его? Сколько ждать?
— Я готов ждать вечно, — неожиданно откликнулся Андрон. — Лишь бы все это исчезло. Навсегда. Пойдём, я хочу похоронить подполковника, там, в сырой мартовской грязи… Главное, чтобы она была настоящая.
Он поднялся и направился к выходу, обходя труп застреленного изнанника — их тела не исчезали после смерти. Им некуда было исчезать.
Валера тоже встал.
— Постойте, — окликнул их Аракелян каким-то странным голосом. — Идите-ка сюда. Взгляните…
Под плексигласом что-то изменилось. Лицо Всеволода покраснело и стало бликовать. Кожа лоснилась, словно её намазали маслом. Даже не маслом… Создавалось ощущение, что на лице учёного… парафиновая маска.
— Что это за дерьмо? — пробормотал Рысцов, наклоняясь, чтобы рассмотреть поближе.
— Даже не знаю… — Альберт Агабекович был явно озадачен. — Судя по датчикам, все процессы протекают нормаль…
Стены содрогнулись. Вдоль переносицы Всеволода, ближе к левой ноздре, пробежала бороздка. Или прожилка… Валера отпрянул. В изголовье саркофага что-то нудно запищало.
— Сердце остановилось, — как-то слишком спокойно сказал Аракелян. — Умер. Мгновенно.
— Профессор, что у него с лицом? — Валера вдруг почувствовал, что пальцы на руках слегка подрагивают. Он машинально, неверными движениями поправил бинты.
Альберт Агабекович приблизился к прозрачной крышке саркофага, и тут она треснула и разлетелась вдребезги. С характерным звуком лопающегося стекла. Аракелян закричал и отскочил назад — видимо, осколки попали в глаза.
Рысцов стоял, не в силах отвести взгляд от Всеволода. Учёный уже не походил на человека. Ни на живого, ни даже на сто крат мёртвого. Его криво обстриженные волосы, покатый лоб, впалые щеки, тонкая шея, узловатые руки, ребристый торс были будто выточены изо льда и отшлифованы до блеска. Только, прежде чем заморозить, в него добавили киновари.
— Это стекло? — спросил Андрон, слегка ударив пальцем по темно-рубиновой груди Всеволода.
Тело разбилось от несильного удара ногтя. Рассыпалось на мириады крошечных осколков.
Валера вздрогнул и отступил на несколько шагов. Остатки саркофага и прилегающая аппаратура уже стали красными и прозрачными. Хрупкими. Аракелян наконец протёр глаза и, остолбенев, тоже наблюдал за тем, как алые стеклянные прожилки с невыносимым треском разбегаются во все стороны, темнеют и застывают, превращая помещение в багряный аквариум. Стены, оклеенные ватманскими листами с нагромождениями формул, рухлядь, самогонный агрегат, останки изнанника, пол, кожаные бурдюки — все за считанные секунды обернулось красным стеклом.
— Так быстро?.. — улыбнулся Аракелян, осторожно ощупывая волосатыми, вечно подрагивающими пальцами своё лицо.
Через мгновение оно раскололось.
— Красиво, — сказал Петровский, глядя, как рубиновая стужа сковывает его ноги. — Это очень красивое падение эса… Можно было и поскромней.
Он горько усмехнулся.
Крепкие зубы гения freak-режиссуры вмиг рассыпались стеклянной пылью.
Рысцов остался один в издыхающем мире звенящего хрусталя. Кроваво-красная толща подземелий изнанки давила на него, готовая от малейшего движения взорваться бритвенными осколками.
Сначала остановилась рука, мышцы перестали повиноваться — их сковал такой страшный холод, которого уже не чувствуешь. Потом грудь отказалась делать вдох — диафрагма превратилась в тонкую прозрачную полусферу. Замерло сердце, которому даже не нужно было менять цвет.
Неуловимый миг, и уже нет человека. Только хрупкая статуя.
Он еле успел закрыть стекленеющие глаза.
Чтобы больше не видеть кошмаров.
* * *
Люди в ужасе выбегали на улицы, не обращая внимания, что топчут нежные зеленые ростки. Волна паники быстро накрывала Город на траве. Она катилась с той же скоростью, что и волна, превращающая все вокруг в алое стекло. Вырвавшись из-под земли в районе Таганки, беспощадное цунами катилось, расширялось кольцом, как круги от брошенного в тихий лесной пруд бульдозера.Зеленое становилось красным.
Прочное — хрупким.
Камень, асфальт, железо, бетон, пластик, бумага, дерево, ткань — все делалось прозрачным и раскалывалось от малейшего прикосновения.
Падали стеклянные небоскрёбы, лопались мосты и переходы, оглушительно треща, разлетались вдребезги проспекты и улочки, острым крошевом рвались магазины, мельницы, хранилища, лабиринты… Кипели багровыми кусками люди…
Все падало и билось.
Вдрызг.
Кровоточащая язва росла, стремительно убивая эс. Пустыни между городами на траве превращались в скользкие прозрачные моря, трескались и испарялись розовым дымом. В вишнёвый прах обращалась изнанка, и её обезображенные порождения гибли вместе со своими нелепыми домами и дорогами.
Агония охватила весь мир снов.
Он выл! Кричал и плакал навзрыд! Стенал и вздрагивал от острых багровых волн, рвущих в клочья его плоть… Но ничего не мог поделать — сломалась какая-то деталька, сгорел незаметный нейрон, сбился с привычного ритма пульс. Глубоко, в неведомых измерениях, где находилось его никем не понятое сознание.
И смерть многоликого чудовища была жуткой от собственного великолепия. И ещё от того, что убийцей был человек. Маленький, загнанный в угол памятью, давно сгинувший в пучине изнанки.
Придумавший когда-то в кабинете неизвестного российского НИИ слегка необычную формулу.
Формулу грёз.
* * *
Егор с удивлением смотрел, как сокровенный осколок в его руке слегка изменил цвет. Стал более насыщенным и почему-то очень холодным. Ладонь защипало, и он, ойкнув, тряхнул кистью.Но осколок не слетел. Красненькое стёклышко словно бы вросло в кожу, плавя и взрезая её острыми краями.
Егор закричал. Он вскочил, опрокинув табурет и попытался вытащить осколок двумя пальцами. Они мгновенно онемели и стали прозрачными, внутри даже угадывались сухожилия и косточки…
Мать стояла на пороге кухни и, потеряв от шока дар речи, смотрела, как её одиннадцатилетний сын осыпался на линолеум горсткой огненного стекла…
* * *
В Центрах за считаные минуты воцарилось настоящее безумие. Просыпаясь, люди ещё некоторое время оставались в шоке от пережитых в разбитом эсе событий, а потом их срывало. Паника и массовый психоз стремительно охватили планету. Сотрудники Центров спасались бегством от разъярённой толпы, которая довольно быстро осознала, что её пинком изгнали из рая.ГС-излучатели и С-визоры отказывались работать, выдавая неизменный «error» на миниатюрных дисплеях.
Все произошло настолько неожиданно, что люди пока толком не поняли — «что делать?», «кто-виноват?» и «кому бы дать в глаз?..».
Ясно было только одно: человечество не хотело возвращаться в хмурую весеннюю слякоть из тёплого, вечнозелёного, солнечного лета…
Но было поздно. Над искалеченной Москвой уже занималась дымчатая заря. Чёрная плесень «капли» судорожно поджимала свои косматые маслянистые лохмотья.
Варолиев мост рухнул.
* * *
Трасса была пустынна. Иногда, конечно, проносились навстречу грузовые машины, толкнув в лобовое стекло потоком воздуха, но на этом движение и ограничивалось. Лихорадило в основном города и пригородные зоны, а здесь, на длинном перегоне севернее Вологды, особо крупных населённых пунктов не было. Лишь изредка вдалеке, между холмами и перелесками, виднелись знакомые очертания белесых зданий Центров, но из них, видимо, люди уже ушли на юг.Шёл третий день после падения эса.
Пасмурный март уже не изводил крепкими морозами, но все же ветер был ещё промозглый и неприятный. Небо подвесило над стылой землёй угрюмую пелену облаков и подчас даже прыскало каким-то подобием дождей, словно колоссальный испорченный пульверизатор.
Альберт Агабекович клевал носом на переднем сиденье, и если бы ремень безопасности не перехватывал наискось его грудь, то он давно бы вписался лбом в бардачок. И чего только выпендривается? Давно бы улёгся сзади и спал себе спокойно…
Рысцов уверенно давил на педаль газа, прижимая её к полу — старенькая «семёрка» не выдавала спринтерских скоростей, но шла хорошо. Главное, чтобы хватило бензина. Когда они отправлялись из Каспли, троюродный дядя Петровского, одолжив за ящик водки свою машину, весомо произнёс: «Топливо не помешает». И они с молчаливым соседом приволокли откуда-то из сарая пять здоровенных канистр.
«Только авто верни в целости», — обронил на прощание похожий на брахиозавра дядя Веня…
Подполковника они похоронили на второй день. Без помпы, на холме, куда он в последние дни любил ходить с профессором и разговаривать на какие-то околофилософские темы. В твёрдо сколоченный гроб положили его табельный «стечкин», служебное удостоверение и несколько планок с кителя, который обнаружился в личных вещах убитого. Пальнули трижды в воздух из охотничьего ружья, отдавая последнюю честь.
Все повернулись и пошли вниз, к деревне, а Андрон остался стоять возле могилы, держа клетку с Жориком в опущенной руке. И ещё долго слышался после этого с холма тоскливый птичий клёкот: «Кр-рах… катастр-рофа…»
На следующее утро Валера решил поехать к месту, которое указал Всеволод, перед тем как лечь в свой саркофаг и нырнуть в омут ещё неизвестных рубежей сна. Настроение у Рысцова было препаршивейшее: ныли уже настоящие ссадины на кистях рук, а это было гораздо больнее, чем в эсе, да и вообще он чувствовал себя каким-то стервятником, идущим по стопам смерти. «След в след», — горько усмехался он про себя.
Поэтому, когда Аракелян предложил составить ему компанию на время невесёлого путешествия, Рысцов благодарно кивнул профессору…
Трасса была пустынна, как сердце. Клочки тревоги, конечно, ещё трепыхались в грудной клетке: как там Серёжка в Таганроге? Что с остальными — трех-вопросным Шуровым, строгой Мелкумовой, сумрачным и вечно голодным Феченко?.. Но это были уже не крики, взрезающие ребра, а какие-то далёкие, затихающие отзвуки.
Хотя в одном, пожалуй, он лукавил. Беспокойство за судьбу сына было сильным и постоянно кололо виски тупыми иголочками. Но сейчас не имело смысла ехать в Таганрог — все равно там суматоха и Серёжку не найти. Да и точного адреса он не знал — Светка, будучи в тихой истерике, наотрез отказалась говорить тогда, в день нелепой аварии. А он, кретин, не настоял — не думал, что все обернётся таким серьёзным переполохом…
«Не пропадёт пострел…» — как-то отрешённо утешал себя Валера.
Трасса была пустынна, как совесть.
Какая-то шестерёнка вышла из строя в механизме его души. Нет, неправильно! Даже не шестерёнка, а малюсенький зубчик. Появилась едва ощутимая червоточинка…
Рысцов протянул руку к карте. Скоро нужно будет сворачивать на грунтовку. Слякоть, грязища, снег ещё только начал сходить с полей, а в лесах, наверное, вообще сугробы. Легковушка может увязнуть. Да ладно, чего уж тут — обязательно увязнет. Погано. Не исключено, что придётся пробираться пешком.
— Ну и забрался же ты, неизвестный гений, — вздохнул Валера, раскуривая сигарету. И добавил: — Что во сне, что наяву…
— А?.. — очнулся Аракелян, непонимающе глядя на несущуюся под капот дорогу.
— Спите, профессор. Скоро — вплавь…
— Куда «вплавь»? — Альберт Агабекович все ещё туго соображал спросонья.
— По просёлочной не проедем, — мрачно пояснил Рысцов. — Пешком придётся топать. Километров шесть, судя по схеме. Хотя… я её по памяти рисовал, тут масштаб примерный, так что — плюс-минус пять.
— А «вплавь» зачем? — не унимался профессор, протирая глаза.
— Господи! Да пошутил я! — зло сказал Валера.
— Понятно… Не обращай внимания, я ещё не отошёл от всего…
Рысцов приоткрыл окно, впустив струйку холодного ветра, и выбросил окурок, зашипев от боли в покалеченной руке. Если просто рулить — ещё терпимо, но стоит совершить какое-нибудь другое движение — все, хоть вой.
— Посмотрите анальгин, — попросил он. — В бардачке должен был остаться. Таблетки три сразу, если есть…
Аракелян выдавил белые кругляшки на ладонь и протянул Валере со словами:
— Руки изрезаны красным стеклом, тёмные шрамы на веках…
— На поэжию прошибло? — хмыкнул тот, разжёвывая горьковатые таблетки. — Запить лучше дайте…
Через несколько километров они съехали с асфальта и увязли в грязи буквально в пяти метрах от обочины.
— Замечательно, — констатировал Рысцов, хлопая дверью. — Теперь нам без буксира вообще отсюда не выбраться.
Вокруг простирались заснеженные поля с чёрными проталинами и точками недовольно кричащих грачей. Километрах в трех к востоку виднелись разбросанные в низинке избы, а за ними — лес.
— Нам туда, — мотнул головой Валера, кутаясь в тулуп. — Судя по схеме, дом с телом Всеволода за той деревней.
— Тогда пойдёмте, — откликнулся профессор, вынимая из багажника лопату.
— Гробовщики, — обронил Рысцов, наступая сапогом в неразъезженную колею.
— Какой там… У нас даже нет гроба…
Деревня оказалась заброшена. Выбравшись на относительно ровное место посреди улицы, Альберт Агабекович и Валера остановились и устроили небольшой привал. Расчистили лавочку возле перекошенного забора и присели, снимая по очереди лопатой пласты грязи с сапог и оттирая штаны.
— Ну и местечко, только вурдалаков не хватает, — улыбнулся Рысцов, глядя на открытую калитку. — Собаки не лают даже. Все ушли. Странно, не правда ли?
Аракелян не ответил, лишь кивнул. Он тяжело дышал: все-таки протопать несколько километров по весенней размазне для пожилого человека не сахар.
— Ну что, отдышались? — спросил Валера через четверть часа, изучая схему.
— Да, выдвигаемся.
— Идите налегке, лопату я понесу.
— Куда ты со своими культями изрезанными, — неожиданно властным тоном сказал Альберт Агабекович, и в его голосе явственно прорезались армянские нотки. — Дай сюда…
Валера изумлённо хмыкнул, но инструмент вернул.
Пройдя застывшую деревушку насквозь, они повернули чуть севернее и вскоре обнаружили нужную дорогу.
— Гляньте-ка! — воскликнул Рысцов. — Следы-то свежие совсем.
Аракелян подошёл ближе. Извилистая просека разбивала лес на две части, а в колеях виднелись отпечатки широких гусениц.
— Кто-то недавно проезжал здесь на вездеходе, — удивлённо сказал профессор. — Мощный вездеход, тяжёлый. Мы на таких однажды в тайге ходили, когда в экспедиции геологической были. И он ехал не через посёлок, а кружным путём. Ну да, на такой машине хоть через стены можно скакать…
— Интересно, очень интересно, — пробормотал Валера. — Что ж, посмотрим. Двинулись?
— Конечно…
Добротный бревенчатый сруб они обнаружили километра через полтора. Дом был одноэтажный, стоял на полянке, а чуть в стороне от него из-под снега торчало несколько перерубленных кабелей. Следы гусениц подходили почти вплотную к крыльцу, возле которого земля была взрыта — по всей видимости, на этом месте вездеход разворачивался. Входная дверь покачивалась на единственной уцелевшей петле, причём косяк оказался вынесен наружу — последствия грубого взлома явно даже не пытались скрыть.
— Вот те на… — присвистнул Рысцов, поднимаясь по ступеням. — Смотрите, какие царапины — выносили что-то очень тяжёлое и громоздкое.
— ГС-установку, — уточнил Альберт Агабекович, когда они вошли в почти пустую комнату. — Неужели его никто не охранял?..
Картина удручала. Монументальный шкаф был выпотрошен, и скудный скарб валялся на полу: ватник, алюминиевая кружка, несколько старых журналов с деформированными от влаги страницами, охотничьи и рыболовные снасти. На столе лежала аляповатая скатерть, засаленная и порванная. Шторы были сдёрнуты, ставни распахнуты. Одинокий стул валялся возле печи, жерло которой тоже было открыто, и возле завалинки коврик был засыпал золой.
— Искали что-то, — безошибочно определил Валера, поднимая стул.
— Но кто? Ума не приложу… — Аракелян поднял картонную гильзу двенадцатого калибра. — Даже стреляли, смотри-ка.
— Я уже обратил внимание, вон угол как в щепу разнесло дробью.
— Что же здесь произошло? Кому понадобилось тело спившегося в изнанке учёного?
— Меня пугает другое, профессор. Загадочный «некто» знал, где находится это место. Всеволода охраняли, потому что просто так, для потехи, полкосяка дуплетом не сшибают. Но пришедший в одиночку справился с вооружённым человеком, находившимся здесь — причём бескровно, — выволок излучатель, а он не маленький, сами знаете, прихватил тело, ну или труп, загрузил все это в вездеход и благополучно свалил.
— Да, скорее всего, так и было… Но с чего ты взял, что в одиночку?
— Следы снаружи. Только от одной пары обуви, я подметил, когда заходили.
— Безумие какое-то… — Альберт Агабекович стоял посреди комнаты, растерянно глядя на кучку золы. — Даже в печке искал. Интересно — что? Может, Всеволод не все нам рассказал?..
Рысцов повернулся к нему и посмотрел прямо в глаза с грустной усмешкой. Копируя лёгкий армянский акцент, проговорил:
— Что мы знаем о гранях и границах собственной сути? Одну миллиардную долю? Не исключено. Хотя один мой хороший знакомый склонён полагать — гораздо меньше.
Профессор несколько секунд молчал, а потом рассмеялся. Взахлёб, сбрасывая нечеловеческое напряжение последних дней, с совершенно не характерными для его серьёзно-трогательной натуры похрюкиванием и всхлипами. Он прислонил лопату к печке и вышел вон, не в силах больше сдерживать спазмы хохота. Смуглые волосатые пальцы, как обычно, слегка подрагивали.
Валера постоял ещё немного, рассматривая, как причудлив узор глубоких царапин на полу, и тоже пошёл наружу. Но в просторных сенях он в нерешительности остановился. Как будто натолкнулся на что-то невидимое, вежливо и упруго притормозившее его очередной шаг.
Рысцов пожал плечами в недоумении и осмотрелся. Здесь-то как раз не наблюдалось ничего необычного. Высохший и промёрзший рукомойник, древний пузатый холодильник, полопавшиеся банки с разносолами под лавкой, наполовину разобранная поленница… Тьфу ты! Ерунда всякая лезет в голову…
Вдруг его взгляд упал на какой-то светлый предмет, валяющийся возле ножки табурета. Он наклонился и поднял маленькую лакированную фигурку лебедя. Очень странное чувство пробежало от темечка до лодыжек — словно слабенький электрический разряд. Изящная поделка показалась смутно знакомой…
Чушь. Дежа вю.
Валера сунул фигурку в карман тулупа и вышел вслед за профессором.
* * *
Скалы плакали. Гуамское ущелье само по себе величественно, а летом, когда с нависающих над уступом сотен тонн породы сочится и капает вода, здесь становится смятенно и жутковато.Внизу шумит узкая речка, разбивая свои мутные волны о гигантские валуны, некоторые из которых размером с грузовик, и если всмотреться и немного пофантазировать, то в их формах можно угадать какие-то смутные образы, лица, ладони, сжатые в кулак, или даже огромные каменные сердца. Сверху, над печально склонёнными, рыдающими крупными ледяными слезами скалами, видны кривые стволы буков и карликовых кленов. И о том, что в этих местах бывает человек, напоминает лишь узкоколейка, парой стальных нитей уходящая за поворот.
Но хозяева тут — камни…
Рысцов был одет в камуфляжные штаны и майку с надписью «Depeche mode» на груди. На спине висел лёгкий рюкзак с небольшим запасом провианта и разными штучками, необходимыми для туриста-любителя в походе без ночёвки.
Рядом шла Ольга Панкратова.
— Здесь как-то… неуютно, — сказала она, поймав его ладонь.
— Красиво, — ответил Валера через некоторое время. — Иногда камни весомей людей.
Мелкие голыши шуршали под двумя парами обуви.
С того времени, когда последняя «капля» превратилась в безжизненный обмылок, прошло чуть больше двух лет. Земля мало-помалу воскресала. Уже практически закончилось противостояние между сторонниками падения эса и фанатиками городов на траве. Хорошо, что в своё время почти весь военный арсенал планеты был уничтожен «чёрной чумой», а то бы рукопашные стычки могли обернуться гораздо более серьёзными оплеухами. Но войны удалось избежать. Постепенно люди возвращались в покинутые, разрушенные города и начинали возводить на руинах новую цивилизацию из старых, проверенных материалов: пластика, стекла, железа, бетона и амбиций.
Примерно полгода назад окончательно утряслись перипетии с восстановлением границ государств, что было, бесспорно, крайне затруднительно без серьёзных военных и экономических потенциалов. Здесь не обошлось без неожиданностей и курьёзов. К примеру, проворные японцы умыкнули-таки у русских Курилы, на что Россия проделала финт ушами и зачем-то объединилась с бедными Монголией и Казахстаном. От подобной туманной наглости Штаты озверели и попытались подмять под себя Канаду с Мексикой, но получили такой от ворот поворот с севера и юга, что поутихли. Множество мелких государств вообще перестали существовать, на Ближнем Востоке снова разгоралась вечная резня, Европа готовила какой-то брюссельский проект окончательного объединения, Новая Зеландия, Австралия и Индонезия практически диффузировали друг с другом, чем слегка разозлили выдержанных англичан, а Папуа — Новая Гвинея, соответственно, оказалась в большой экономической заднице. Меньше всего территориальные и политические изменения коснулись двух материков: Африки и Южной Америки, — правда, тут загогулину откололи чилийцы, заявив, что вступают под флаг Британского содружества.