Пратер Ричард
Танец с мертвецом
Ричард ПРАТЕР
ТАНЕЦ С МЕРТВЕЦОМ
Посвящается тем, кто любит любовь и бывал в "Индийской смоковнице"
Глава 1
Мы ужинали в ресторане "Индийская смоковница". До этого никому из нас не приходилось ужинать на дереве. Точнее, в тот день мы еще не ужинали вообще. Но наш смуглый официант в белом тюрбане провел нас в полумраке к деревянным ступеням, ведущим в домик на ветвях дерева. Он нес серебряный поднос, на котором красовались жареный голубь, фаршированный яйцами дикой перепелки, бананами и манго, ликеры и шампанское.
Официант включил неяркий свет, поставил поднос на низкий столик рядом с узкой кушеткой, на которой во множестве лежали мягкие цветные подушки, и спросил:
- Шампанское открыть? - При этом он улыбался так, словно собирался выпить его сам.
- Конечно открыть! - воскликнул я.
Пока он извлекал бутылку из серебряного ведерка со льдом, я смотрел на Лоану, которая сидела слева, рядом со мной. Она и не могла сидеть далеко: на дереве было пространство всего восемь футов на четыре, но со всеми атрибутами комфорта плюс Лоана.
Великолепная полинезийка Лоана Калеоха. С вулканическими глазами и грудью, с губами горячими и красными, как преисподняя. С такими соблазнительными формами, что думалось: при их создании не обошлось без паяльной лампы. И со мной. По счастью, со мной. Меня зовут Шелл Скотт.
Мы находились в ресторанчике на дереве "Индийская смоковница" Дона Бичкамера в Международном центре торговли в Вайкики.
У меня слегка кружилась голова, и одной из причин этого была Лоана. Правда, перед тем как вскарабкаться на "Индийскую смоковницу", мы посидели в "Дэггер-баре" неподалеку. Мы пили "Пука-пука" и "Нуи-нуи" и пару "Клыков кобры" <Названия коктейлей.>. Затем мы перебрались в соседний бар "Бора-бора" и выпили "Зомби" и "Череп и кости", пока я готовил пупу мягкие кусочки мясного филе, опуская их на бамбуковом вертеле в кипящее масло миниатюрной жаровни, стоявшей на нашем столе.
Поскольку основной составляющей этих коктейлей был ром, то и в нас его плескалось немало.
- Лоана, мой несравненный гавайский помидорчик, дадим еде слегка остыть, пока мы сделаем по глоточку шампанского?
Она улыбнулась, белые зубы сверкнули, а дьявольски красные губы чувственно приоткрылись.
- Почему бы и нет?
Длинные изогнутые ресницы прикрыли черные глаза.
- Иначе шампанское согреется.
- Это немыслимо. Холодный голубь - да. Но кто когда-нибудь слышал о теплом шампанском?
Затем послышалось приятное "п-о-пп" открываемой пробки и шипение вина, которое официант наливал в наши бокалы до самых краев. Он поставил бутылку к своей сестричке в ведерко со льдом и включил проигрыватель, который стоял справа от меня на деревянной тумбе.
Мгновенно заструилась мелодичная музыка, в ночи зазвенели струны, зашуршали волны по песку, раздались звонкие голоса, распевавшие полинезийские песни, которые были старыми уже в те времена, когда Гавайи были молоды. Я улыбнулся Лоане:
- Вот мы сидим здесь, высоко над всем миром...
- Действительно высоко.
- Дорогая, давай останемся жить здесь. Вдали от сводящего с ума сумасшествия.
- Вдали? - Она мягко засмеялась. - А тысячи людей, которые ходят там, внизу?
- Достаточно далеко. Они не могут нас видеть. И действительно они не могли. Они были под нами - сотни граждан, мужей и любовников, жен и любовниц, детей и туристов, бродивших от одной лавки к другой по рыночной площади, но они не могли видеть или слышать нас. А мы могли их видеть, если бы захотели, достаточно было раздвинуть тростниковые панели, из которых были сделаны стены домика. Но мы не хотели.
Официант негромко кашлянул, а когда я взглянул на него, приоткрыл дверцу тумбы, на которой стоял проигрыватель.
- Телефон, сэр, - сказал он.
- Телефон?
- Да, сэр. Если вам что-нибудь понадобится, позвоните, и я позабочусь об этом. Мне это понравилось.
- Ты имеешь в виду, что, если нам захочется еще шампанского, я могу просто поднять трубку телефона?
- Да, сэр. Когда я ухожу, я тщательно проверяю, заперты ли обе калитки. Возвращаюсь назад я только по звонку.
Он крутанул на пальце кольцо с ключами и двусмысленно улыбнулся:
- В сущности, сэр, если вы мне не позвоните, вы не сможете выйти отсюда. Я взглянул на Лоану:
- Ты в западне, ведь телефонный шнур я могу оборвать.
- Оборви... - сказала она.
- Мы совьем свое гнездышко на дереве. Я буду Тарзан из Оаху, целыми днями скачущий с ветки на ветку с диким воплем, собирающий плоды и воюющий с обезьянами.
- Отлично. А я буду лечить твои раны, буду твоей... Как ее звали?
- Джейн. Я - Тарзан, а ты - Джейн. - Я ударил себя в грудь и издал легкий вопль. - Я буду драться с обезьянами, но не на дереве и не сегодня. Сегодня мы пьем шампанское.
Так мы и поступили. Мы осушили бокалы, и я сразу же вновь наполнил. Я уже в шутливом тоне успел рассказать ей о том, что я - частный детектив и зарабатываю себе на жизнь тем, что дерусь с обезьянами.
В определенном смысле это было правдой: мне приходилось сталкиваться с такими представителями рода человеческого, которые по лестнице эволюции ушли недалеко, задержались на нижних ступенях. Люди, напоминающие обезьян, такие, как Слобберс О'Брайен, Дэнни Экс, Эд Грей и Бифф Бофф.
Словом, подонки один к одному. А некоторые из них совсем недавно пытались меня убить, да и теперь не отказались от этой мысли. Живу я в Голливуде, а моя контора "Шелдон Скотт. Расследования" находится в Лос-Анджелесе. Так что здесь, в Гонолулу, я вдали от своих охотничьих угодий - Южной Калифорнии, но обезьяны с пистолетами и здесь пытаются меня достать. Поэтому-то и короткоствольный "кольт-спешиэл" 38-го калибра, покоящийся в наплечной кобуре под габардиновым пиджаком, имел в своем барабане не только три патрона, но и две недавно отстрелянные гильзы.
В меня стреляли, нападали с разных сторон, били дубинками и кулаками, пытаясь искалечить, но все это, думал я, было в дни минувшие, а этот день в Гонолулу еще не прошел. Завтра, наверное, все начнется снова, но, если повезет, не сегодня.
Сегодня - тихая музыка, мягкие подушки, вкусная еда, шампанское и Лоана Калеоха.
Одной из причин моего прибытия на Гавайи была необходимость проверить кое-какие предположения, касающиеся Лоаны. Но эти предположения, а точнее, подозрения просуществовали только до тех пор, пока я ее не увидел и не поговорил с ней. Сейчас я был уверен в том, что она не может быть той особой, которую я пытался разыскать. Такая потрясающая девушка не может быть замешана в нечистоплотные дела, связанные с похищением, убийством, насилием и шантажом.
Я постарался думать о другом, например о том, что должен же человек иногда есть.
- Где это ты витал в мечтаниях? - сказала Лоана, протягивая мне свой пустой бокал. - Глаза у тебя были отсутствующие и тусклые.
- Эта тусклость от коктейлей, но я действительно в мыслях был далеко. - Я пододвинулся ближе к ней. И она придвинулась на дюйм-другой. Ее присутствие, подумал я, можно ощущать с закрытыми глазами. Как будто паяльная лампа, с помощью которой ее выплавляли, весь свой жар оставила в ней. Он прямо-таки сочился из загорелого тела, сверкая в ее глазах, горел на губах.
Лоана была танцовщицей, таитянской танцовщицей, и сама была как таитянский танец - чувственный, волнующий, учащающий пульс, свирепый и прекрасный. Она была высокого роста, с черными волосами, спадающими свободной волной на коричневое плечо, с черными глазами в густых ресницах, с черными, приподнимающимися к вискам бровями. Голос ее был как шелест черного кружева.
Должно быть, мы были контрастной парой.
Она была смуглой, тлеющей огнем, прекрасной, с волосами черными, как первородный грех. Моя же прическа - это короткий "ежик", а волосы светлые и выгоревшие на солнце до белизны. Брови у меня белые, с опущенными концами. Нос сломан (но, как я говорю, слегка). Загар почти такой же темный, как у Лоаны. Ее высокий рост как раз подходил к моим шести футам двум дюймам при весе в двести два фунта. На мне был бежевый габардиновый костюм, а на Лоане темно-голубое в белых цветах холомуу. На шее Лоаны, спускаясь на грудь, висело ожерелье из орхидей, которое преподносили в баре. Я выглядел женственным и мягким не более, чем Гибралтарская скала после бомбежки, но Лоана была самой женственной из женщин, полинезийская Ева в холомуу.
Холомуу не следует путать с муумуу, ни в коем случае. Муумуу было завезено на эти счастливые острова каким-нибудь миссионером, считавшим, что нудизм, обнаженная и полуобнаженная плоть - не для людей, а только для птиц. Плохих птиц. Тех, которые летали вокруг миссионеров, роняя на них кое-что.
Но из него постепенно выросло холомуу - разновидность облегающего фигуру платья, фасон которого, наверное, заставлял отцов миссионеров вертеться в гробу. Глядя на Лоану в ее холомуу, которое, казалось, служило только для того, чтобы подчеркнуть ее высокую грудь, упругий и плоский живот, соблазнительный изгиб талии и бедра, я почти простил этого несчастного миссионера. Почти.
Однако к тому времени, когда мы прикончили бутылку шампанского, я простил его окончательно. Мы с Лоаной жадно ели и пили, прижимаясь друг к другу, говорили, хохотали и толкались так, что наш домик качался на ветвях. Один раз я встал, чтобы перевернуть пластинку, и обнаружил, что дерево качается. Впрочем, может быть, это я качался.
Все же мне удалось возвратиться к кушетке, и я сказал Лоане:
- По мне, так нет лучше доброго старого времени, когда жили на деревьях.
Разговор наш несколько потерял свою логическую нить, но ни она, ни я ничего не имели против этого. Внезапно мы посмотрели на сервированный стол, затем Лоана наклонилась к блюду, развернула фольгу, в которую были завернуты голуби, и длинным пальцем коснулась одного. Потом посмотрела на меня.
- Голубь остывает, - сказала она весело.
- Ну разве это не великолепно?
- Великолепно. Хочешь кусочек?
- Да. Укуси меня.
Она укусила. Кровь в моих жилах шипела, как будто в ней карбид растворили. Пузырьки шампанского лопались в моих артериях, серебряные взрывы в моей крови, как распускающиеся бутоны цветов.
А потом Лоана встала и на очень ограниченном пространстве этой маленькой комнаты исполнила для меня таитянский танец. Когда она вновь села рядом, мы сделали по последнему глотку шампанского.
Она и раньше говорила: "Оно щекочет в носу", но теперь она сказала:
- У меня нос чешется.
- Это значит, что ты поцелуешь дурака! - воскликнул я.
- Так поцелуй меня, дурачок. Я поцеловал ее. Я не дурак.
- Мы оба дураки. У меня тоже чешется нос. И мы опять поцеловались. Потом я сказал:
- Лоана, а ты хотела бы примерить юбочку для хулы <Хула - гавайский танец, исполняемый в юбочках из листьев.>?
- Не будь глупым, йеты! Где мы возьмем такую юбочку?
- Это кто глупый? - Я оглянулся в поисках своего пакета. Дело в том, что перед встречей с Лоаной я походил по магазинам и купил пару юбочек для хулы по просьбе одного своего приятеля. Вот этот-то пакет и лежал в углу комнаты. - Пожалуйста! - воскликнул я, схватил пакет и сорвал с него оберточную бумагу.
Лоана с улыбкой сказала:
- Такие юбочки носят только женщины.
- Дорогая моя, так было в старину, когда королем был Камехамеха. Но сейчас новые времена, время Шелла Скотта, и сейчас все носят такие юбочки.
Про себя я подумал, что это все разговоры, а до дела не дойдет, во всяком случае, не здесь, в центре Вайкики, в присутствии сотен людей...
Я протянул Лоане одну юбочку, оставив другую для себя.
- Так ты заранее купил их, Шелл, - сказала она. - Ты все заранее спланировал!
- Нет, честно нет! Просто они у меня были. - Я сглотнул. - То есть я хочу сказать, что я... Это судьба! Это знамение!
- Ты хочешь сказать, - засмеялась она, - что, если мы их не наденем, с нами случится несчастье?
- Я чувствую, что несчастье случится со мной. О, облей меня холодным шампанским, или ударь бутылкой по голове, или...
- Поцелуй меня, дурачок, - сказала Лоана, - у меня нос чешется.
И вдруг совершенно неожиданно эти юбочки очутились на нас. Эту сцену трудно вообразить. На какое-то мгновение мне показалось, что все это я вижу во сне, что этого не может быть. Но это было.
Лоана в травяной юбочке, низко приспущенной на бедрах, с грудью, едва прикрытой лепестками орхидей в ожерелье, опустилась на подушки рядом со мной. Это зрелище меня опьянило и одновременно отрезвило.
Когда Лоана заговорила, голос ее звучал иначе и слова как бы приобрели иной смысл.
- Поцелуй меня, Шелл, - сказала она.
Голос ее шелестел как черное кружево в темноте.
- Поцелуй меня...
***
Через некоторое время я открыл вторую бутылку шампанского, наполнил до краев наши бокалы и посмотрел на блюдо с холодным, очень холодным голубем, окруженным ломтиками фруктов.
- Нужно что-нибудь съесть, - сказал я. - А то что подумает повар? Ей-богу, я съем перепелиное яйцо.
- Я тоже.
- Это странно звучит в твоих устах, Лоана.
- И все-таки я его съем.
Мы их все съели и с этим все. Есть время для яиц дикой перепелки, а есть время не для яиц дикой перепелки.
Удивительное дело, но было очень вкусно. У меня кружилась голова сильнее, чем раньше.
- По-моему, моя кровь горит, Лоана, - сказал я. - Это мое несчастье горящая кровь. Она полыхает, как нефть, а кровяные тельца разбегаются, пытаясь найти спасительный выход. Глоток воздуха - вот в чем я нуждаюсь. В глотке воздуха.
Я поднялся, и похоже, мои ноги двигались совершенно независимо от остального тела.
- Меня клонит ко сну, - сказал я. - Я.., о-ох! Моя нога соскользнула с лежащей на полу бутылки, которая откатилась к выходу. Лоана выпрямилась.
- Воздуху? - спросила она с тревогой.
- Что?
- Воздуху?
- Не пойму, о чем ты.
- Ты говоришь, что тебе необходим глоток воздуха?
- Да. Для моих кровяных телец. Чтобы получить заряд энергии. Понимаешь, свежий воздух. Здесь очень душно, мы, похоже, вдыхаем уже выдохнутый воздух.
- Но ты же не можешь выйти в таком виде...
- Леди, я выходил и не в таком виде. Ах, понимаю, что ты имеешь в виду.
Она швырнула мне травяную юбочку и, как все девушки в таких случаях, промахнулась. Я рванулся, чтобы дотянуться и схватить ее, и моя нога за что-то зацепилась. Я схватил юбочку, но в этот момент моя нога опустилась на бутылку и я почувствовал, что взлетаю и парю в воздухе. Понимаю, что не мог улететь далеко, но мне казалось, что я ракета, запущенная в космос. Потом мое бедро коснулось чего-то, и я в полной растерянности понял, что лечу прямо на стену из листьев ко входу в домик. Хотя в данном случае, скорее, к выходу.
Что-нибудь четко сообразить уже не было времени, я почувствовал, как, наткнувшись бедром на перила, я перевалился через них, с грохотом пробив лиственную стенку, и вывалился из домика.
Где-то, как мне показалось, далеко за моей спиной что-то закричала Лоана, но я уловил только часть фразы:
- ..не уходи...
Я хотел было сказать ей, что я не хочу уходить, но было уже поздно.
Я уходил.
И вдруг я очутился в сумасшедшем мире цветов, звуков и ощущений. Я никак не мог взять в толк, что вывалился из "Индийской смоковницы" в Вайкики, я просто отказывался согласиться с этим - но это уже не имело значения, потому что я действительно падал.
Казалось, что я лечу одновременно в разных направлениях. Я ударился головой о толстую ветку, и из глаз у меня искры посыпались. В какой-то миг, к счастью очень краткий, я увидел под собой мирно гуляющих, глазеющих на витрины людей. Я отчаянно цеплялся за ствол, ветки, даже за листья. Но счастье изменило мне.
В последние мгновения своего падения в сознании у меня промелькнули сотни и тысячи сцен из прожитой жизни. Говорят, что за секунду человек может вспомнить события целого месяца своей жизни. Ах, как бы я хотел, чтобы происходящее со мной относилось уже к области воспоминаний.
Даже когда я грохнулся на твердую землю, воспоминания вспыхивали в моем сознании. Голливуд... Лас-Вегас.., обнаженные женщины.., грубые мужские лица.., кровь, растекающаяся по спине мертвого мужчины.., вспышки и грохот выстрелов.., и соблазнительные красотки.
Глава 2
Когда Уэбли Олден позвонил мне и сказал, что у него неприятности и он рассчитывает на мою помощь, я слыхом не слыхивал об индийской смоковнице баньяновом дереве.
Это было вечером в четверг, тринадцатого августа, и я был у себя дома - в "Спартан-Апартмент-отеле" в Голливуде, пытаясь в очередной раз добиться, чтобы мои аквариумные рыбки дали потомство. Я держал тропических рыбок уже несколько лет. Многие виды у меня размножались, но все мои попытки получить потомство от неонов были сплошным рассказом о поражении, провале, фрустрациях. Выведение неонов превратилось в фетиш, символ, цель. И я действовал с суровой решительностью.
Налево от входной двери в моей квартире стояли два аквариума для тропических рыб, но я заказал еще и третий, объемом в 20 галлонов, с чистой пресной водой, температурой в 78 градусов по Фаренгейту, то есть отвечавший всем требованиям, необходимым для выведения этих ярких маленьких рыбок. По крайней мере, я так думал. Но проклятые рыбы, похоже, думали иначе.
Это была прекрасная пара крупных неонов, хорошо откормленных живой дафнией и морской креветкой. Самка прямо-таки была набита икрой, и вот уже два дня они танцевали в воде танец, который я посчитал за прелюдию. Но ничего не происходило. Я даже хотел плеснуть в аквариум немного виски, думая, что, если они немного опьянеют и расслабятся...
И в этот момент зазвонил телефон. Это был Уэбли Олден.
Уэбб, старый приятель. Ему было тридцать восемь лет, холостяк, он был умен, остроумен, весел, отменного здоровья, всем нравился. Жил он не в Голливуде, а в маленьком городке Медина, недалеко от окраин Лос-Анджелеса.
Вначале - фотохудожник, и весьма неплохой. Потом он изобрел какие-то приспособления к фотокамерам и проявочному оборудованию и усовершенствовал портативный проектор так, что на нем можно было прокручивать и 8-миллиметровые, и 16-миллиметровые кинопленки. Он продал свои патенты на эти изобретения и стал миллионером. Сфера его финансовых интересов теперь простиралась от биржевой игры и спекуляций недвижимостью до издания весьма пикантного журнала. Он был гурманом, знатоком вин и женщин. Да, всегда женщины. Он был грубоватый проказник и повеса. Культурный и даже сдержанный, с манерами джентльмена, но повеса.
Поэтому неудивительно, что он издавал журнал, одно название которого чего стоило: "В-а-а-у!" <Сленговое восклицание, означающее нечто из ряда вон выходящее.>.
"В-а-а-у!" - ЖУРНАЛ ДЛЯ НАСТОЯЩИХ МУЖЧИН.
Впрочем, в наши дни даже не совсем настоящие мужчины наверняка слышали об этом журнале, и ставлю пять против восьми, что многие из них тайком глазели на обложку этого журнала в газетных киосках. Наверное, ни один другой журнал не добивался столь впечатляющего успеха всего за год. Во главе его, кроме Уэбба, стояли еще несколько человек, но он был его главной движущей силой, что, видимо, и явилось залогом успеха. Однако была и еще одна причина - в каждом номере "В-а-а-у!" была фотография красотки с минимумом (если она вообще была) одежды. Действительно:
"В-а-а-у!" - не журнал мод.
Словом, главной причиной того, что журнал был безоговорочно признан мужской половиной населения США, была цветная фотография на развороте журнала. Каждый месяц в течение года на этой вкладке помещалась фотография очередной обнаженной красавицы, лица которой, независимо от позы, не было видно. Эта вкладка вскоре в обиходе стала называться, может быть, не вполне деликатно - "Попка месяца", хотя официальное название было "Женщины журнала".
Само собой разумеется, что фотографии этих красоток делал лично Уэбб. Я при мысли об этом не мог не ухмыльнуться. Я считал Уэбба одним из наиболее интересных и близких мне по духу мужчин, поэтому был рад услышать его голос в телефонной трубке. Пока он не сказал мне, в чем дело.
После необычно краткого приветствия он спросил:
- Шелл, ты можешь немедленно приехать ко мне? Я глянул на продолжавших резвиться неонов:
- Разумеется. А в чем дело?
- Я не хотел бы это обсуждать по телефону. Впрочем... Я только что вернулся из Гонолулу. Прилетел пару часов назад. И я.., похоже, я потерял свою жену.
Я моргнул:
- Твою жену? - Я решил, что он меня дурачит. - С каких это пор у тебя появилась жена, Уэбб?
- Мы поженились сегодня утром на Гавайях и прилетели домой самолетом. Так ты приедешь? Я тебе тогда все расскажу. Может быть, ничего серьезного и нет, но мне бы не хотелось рисковать.
- Еду, - сказал я и повесил трубку.
Схватив пиджак и шляпу, я поспешил к двери. На ходу я плеснул виски "Канадиан клаб" в аквариум с неонами. Может быть, это поможет; а не поможет - попробую что-нибудь еще.
***
Август был жаркий, и верх моего "кадиллака" был опущен, позволяя теплому воздуху овевать лицо. Приблизившись к дому Уэбба, расположенному в районе на склоне холма, я сбросил газ. Когда-то у меня здесь были неприятности, связанные с одним делом, и с тех пор местная полиция меня в упор не видела. Особенно один детектив - сержант Фарли, который дал мне недвусмысленно понять, что он с удовольствием пристрелил бы меня при исполнении служебных обязанностей или даже в свободное время. Возможно, полицейские и не попались бы мне на пути, но на всякий случай я снизил скорость до установленного в Медине предела.
Уэбб жил в доме номер 947 по Пойнсеттиа-Драйв, самой высокой точке Медины, идущей параллельно Азалия-стрит. Эта улица круто взбиралась на холм, пересекая его вершину. Из домов, расположенных на разных уровнях, открывался прекрасный вид на огни Медины, переходящие вдали в сияние Лос-Анджелеса. В тех случаях, когда эти огни были видны, не было смога. Дом Уэбба, модерновой архитектуры, длинный и одноэтажный, располагался на гребне холма.
Я припарковался на Пойнсеттиа-Драйв и по каменной лестнице с перилами из плавника поднялся к крыльцу.
Уэбб уже ждал меня. Высокий и худощавый, с подвижным, угловатым лицом, которое осветилось улыбкой, когда он поздоровался со мной.
Мы вошли в прихожую, и он спросил:
- Чего-нибудь выпьешь, чтобы не мучиться похмельем, Шелл?
- Сегодня у меня нет похмелья.
- Это мы уладим. Виски?
- Прекрасно, благодарю.
Он подошел к бару, расположенному в углу. Гостиная была большая, с окном во всю стену, позволявшим любоваться прекрасным видом. Комната была набита книгами и журналами, валявшимися повсюду, некоторые открыты, некоторые сложены в стопки. На маленьком столике стояла наполовину выпитая чашка кофе. Повсюду были сувениры, привезенные Уэббом из самых разных мест: каменный мексиканский божок в одном углу, в другом - африканские маски и ритуальный головной убор с острова Бали. У дальней стены стояла вырезанная из дерева фигура Пана высотой в пять футов с распростертыми руками. Это была новинка, раньше я ее не видел. Я сказал об этом вслух, и Уэбб объяснил, что только привез эту статую с Гавайев.
Если гостиную можно было, с моей точки зрения, определить словами "лирический беспорядок", то характеристика следующей комнаты, в которой размещалась студия Уэбба, могла уложиться в одно слово - "хаос". Двойные двери на роликах были открыты, и в комнату можно было заглянуть. Слева на тяжелой треноге стоял стационарный фотоаппарат марки "спид-график", лампы и рефлекторы, пара прожекторов для подсветки была привинчена к потолочной балке. На полу в беспорядке переплетались электрические кабели и провода. Коробки с проявленными пленками, пачки негативов, увеличители, фотоаппараты, множество книг и журналов на стеллажах, полках, столах и на полу. В стене налево - две открытые двери: одна - в лабораторию Уэбба, а другая - в спальню.
- Как-нибудь я наведу здесь порядок, - сказал Уэбб за моей спиной. Я повернулся к нему, взял предложенный хайбол, а он продолжал:
- Это будет напоминать расчистку авгиевых конюшен, а? Нет только реки, которую можно бы направить в стойла, поэтому я до сих пор и не совершил этот подвиг.
- И никогда ты этого не сделаешь, Уэбб. Ты неисправимый бродяга, и жизнь в доме тебе не нравится. Он улыбнулся:
- Наверное, ты прав. Мы не можем сложить свой дом, как арабы... Слушай, это идея! Складной дом - квадратные брезентовые стены, двойные, с уплотнителем внутри.., ставятся где угодно, а не хочешь ставить, используй вместо ковров. - Он отхлебнул из бокала. - Дарю тебе эту идею, мне сейчас не до этого.
- Вот я почти уже и миллионер. До начала легального грабежа.
- Ты имеешь в виду, разумеется, американские штурмовые отряды налоговых инспекторов?
- Конечно, но тем не менее спасибо.
Мы уселись на диван, любуясь прекрасным видом из окна. Уэбб пару раз глянул на телефон, как бы ожидая, что он зазвонит. Потом он посмотрел на часы, допил свой хайбол и повернулся ко мне:
- В общем, так. Сегодня утром я зарегистрировал свой брак. На Гавайях. После официальной церемонии был небольшой банкет. Потом миссис Олден, - он смаковал эти слова, как бы катая их во рту, - и я сели в самолет и прилетели в Лос-Анджелес. Мы приземлились в девять утра. И я.., потерял ее.
Я молчал. Морщины на его лице обозначились резче. После небольшой паузы он сказал:
- Она пошла привести себя в порядок после полета. Я ждал, но она все не возвращалась. Я ходил ее искать, было сделано объявление по радио. Так прошло около часа. Наконец я решил, что она что-то перепутала. Или не смогла меня найти и поехала ко мне домой.., к нам домой. Собственно, мы за этим сюда и решили ехать - муж переносит молодую жену через порог на руках, ну и тому подобное. Но когда я приехал домой, ее здесь не было. Тогда я немедленно позвонил тебе.
ТАНЕЦ С МЕРТВЕЦОМ
Посвящается тем, кто любит любовь и бывал в "Индийской смоковнице"
Глава 1
Мы ужинали в ресторане "Индийская смоковница". До этого никому из нас не приходилось ужинать на дереве. Точнее, в тот день мы еще не ужинали вообще. Но наш смуглый официант в белом тюрбане провел нас в полумраке к деревянным ступеням, ведущим в домик на ветвях дерева. Он нес серебряный поднос, на котором красовались жареный голубь, фаршированный яйцами дикой перепелки, бананами и манго, ликеры и шампанское.
Официант включил неяркий свет, поставил поднос на низкий столик рядом с узкой кушеткой, на которой во множестве лежали мягкие цветные подушки, и спросил:
- Шампанское открыть? - При этом он улыбался так, словно собирался выпить его сам.
- Конечно открыть! - воскликнул я.
Пока он извлекал бутылку из серебряного ведерка со льдом, я смотрел на Лоану, которая сидела слева, рядом со мной. Она и не могла сидеть далеко: на дереве было пространство всего восемь футов на четыре, но со всеми атрибутами комфорта плюс Лоана.
Великолепная полинезийка Лоана Калеоха. С вулканическими глазами и грудью, с губами горячими и красными, как преисподняя. С такими соблазнительными формами, что думалось: при их создании не обошлось без паяльной лампы. И со мной. По счастью, со мной. Меня зовут Шелл Скотт.
Мы находились в ресторанчике на дереве "Индийская смоковница" Дона Бичкамера в Международном центре торговли в Вайкики.
У меня слегка кружилась голова, и одной из причин этого была Лоана. Правда, перед тем как вскарабкаться на "Индийскую смоковницу", мы посидели в "Дэггер-баре" неподалеку. Мы пили "Пука-пука" и "Нуи-нуи" и пару "Клыков кобры" <Названия коктейлей.>. Затем мы перебрались в соседний бар "Бора-бора" и выпили "Зомби" и "Череп и кости", пока я готовил пупу мягкие кусочки мясного филе, опуская их на бамбуковом вертеле в кипящее масло миниатюрной жаровни, стоявшей на нашем столе.
Поскольку основной составляющей этих коктейлей был ром, то и в нас его плескалось немало.
- Лоана, мой несравненный гавайский помидорчик, дадим еде слегка остыть, пока мы сделаем по глоточку шампанского?
Она улыбнулась, белые зубы сверкнули, а дьявольски красные губы чувственно приоткрылись.
- Почему бы и нет?
Длинные изогнутые ресницы прикрыли черные глаза.
- Иначе шампанское согреется.
- Это немыслимо. Холодный голубь - да. Но кто когда-нибудь слышал о теплом шампанском?
Затем послышалось приятное "п-о-пп" открываемой пробки и шипение вина, которое официант наливал в наши бокалы до самых краев. Он поставил бутылку к своей сестричке в ведерко со льдом и включил проигрыватель, который стоял справа от меня на деревянной тумбе.
Мгновенно заструилась мелодичная музыка, в ночи зазвенели струны, зашуршали волны по песку, раздались звонкие голоса, распевавшие полинезийские песни, которые были старыми уже в те времена, когда Гавайи были молоды. Я улыбнулся Лоане:
- Вот мы сидим здесь, высоко над всем миром...
- Действительно высоко.
- Дорогая, давай останемся жить здесь. Вдали от сводящего с ума сумасшествия.
- Вдали? - Она мягко засмеялась. - А тысячи людей, которые ходят там, внизу?
- Достаточно далеко. Они не могут нас видеть. И действительно они не могли. Они были под нами - сотни граждан, мужей и любовников, жен и любовниц, детей и туристов, бродивших от одной лавки к другой по рыночной площади, но они не могли видеть или слышать нас. А мы могли их видеть, если бы захотели, достаточно было раздвинуть тростниковые панели, из которых были сделаны стены домика. Но мы не хотели.
Официант негромко кашлянул, а когда я взглянул на него, приоткрыл дверцу тумбы, на которой стоял проигрыватель.
- Телефон, сэр, - сказал он.
- Телефон?
- Да, сэр. Если вам что-нибудь понадобится, позвоните, и я позабочусь об этом. Мне это понравилось.
- Ты имеешь в виду, что, если нам захочется еще шампанского, я могу просто поднять трубку телефона?
- Да, сэр. Когда я ухожу, я тщательно проверяю, заперты ли обе калитки. Возвращаюсь назад я только по звонку.
Он крутанул на пальце кольцо с ключами и двусмысленно улыбнулся:
- В сущности, сэр, если вы мне не позвоните, вы не сможете выйти отсюда. Я взглянул на Лоану:
- Ты в западне, ведь телефонный шнур я могу оборвать.
- Оборви... - сказала она.
- Мы совьем свое гнездышко на дереве. Я буду Тарзан из Оаху, целыми днями скачущий с ветки на ветку с диким воплем, собирающий плоды и воюющий с обезьянами.
- Отлично. А я буду лечить твои раны, буду твоей... Как ее звали?
- Джейн. Я - Тарзан, а ты - Джейн. - Я ударил себя в грудь и издал легкий вопль. - Я буду драться с обезьянами, но не на дереве и не сегодня. Сегодня мы пьем шампанское.
Так мы и поступили. Мы осушили бокалы, и я сразу же вновь наполнил. Я уже в шутливом тоне успел рассказать ей о том, что я - частный детектив и зарабатываю себе на жизнь тем, что дерусь с обезьянами.
В определенном смысле это было правдой: мне приходилось сталкиваться с такими представителями рода человеческого, которые по лестнице эволюции ушли недалеко, задержались на нижних ступенях. Люди, напоминающие обезьян, такие, как Слобберс О'Брайен, Дэнни Экс, Эд Грей и Бифф Бофф.
Словом, подонки один к одному. А некоторые из них совсем недавно пытались меня убить, да и теперь не отказались от этой мысли. Живу я в Голливуде, а моя контора "Шелдон Скотт. Расследования" находится в Лос-Анджелесе. Так что здесь, в Гонолулу, я вдали от своих охотничьих угодий - Южной Калифорнии, но обезьяны с пистолетами и здесь пытаются меня достать. Поэтому-то и короткоствольный "кольт-спешиэл" 38-го калибра, покоящийся в наплечной кобуре под габардиновым пиджаком, имел в своем барабане не только три патрона, но и две недавно отстрелянные гильзы.
В меня стреляли, нападали с разных сторон, били дубинками и кулаками, пытаясь искалечить, но все это, думал я, было в дни минувшие, а этот день в Гонолулу еще не прошел. Завтра, наверное, все начнется снова, но, если повезет, не сегодня.
Сегодня - тихая музыка, мягкие подушки, вкусная еда, шампанское и Лоана Калеоха.
Одной из причин моего прибытия на Гавайи была необходимость проверить кое-какие предположения, касающиеся Лоаны. Но эти предположения, а точнее, подозрения просуществовали только до тех пор, пока я ее не увидел и не поговорил с ней. Сейчас я был уверен в том, что она не может быть той особой, которую я пытался разыскать. Такая потрясающая девушка не может быть замешана в нечистоплотные дела, связанные с похищением, убийством, насилием и шантажом.
Я постарался думать о другом, например о том, что должен же человек иногда есть.
- Где это ты витал в мечтаниях? - сказала Лоана, протягивая мне свой пустой бокал. - Глаза у тебя были отсутствующие и тусклые.
- Эта тусклость от коктейлей, но я действительно в мыслях был далеко. - Я пододвинулся ближе к ней. И она придвинулась на дюйм-другой. Ее присутствие, подумал я, можно ощущать с закрытыми глазами. Как будто паяльная лампа, с помощью которой ее выплавляли, весь свой жар оставила в ней. Он прямо-таки сочился из загорелого тела, сверкая в ее глазах, горел на губах.
Лоана была танцовщицей, таитянской танцовщицей, и сама была как таитянский танец - чувственный, волнующий, учащающий пульс, свирепый и прекрасный. Она была высокого роста, с черными волосами, спадающими свободной волной на коричневое плечо, с черными глазами в густых ресницах, с черными, приподнимающимися к вискам бровями. Голос ее был как шелест черного кружева.
Должно быть, мы были контрастной парой.
Она была смуглой, тлеющей огнем, прекрасной, с волосами черными, как первородный грех. Моя же прическа - это короткий "ежик", а волосы светлые и выгоревшие на солнце до белизны. Брови у меня белые, с опущенными концами. Нос сломан (но, как я говорю, слегка). Загар почти такой же темный, как у Лоаны. Ее высокий рост как раз подходил к моим шести футам двум дюймам при весе в двести два фунта. На мне был бежевый габардиновый костюм, а на Лоане темно-голубое в белых цветах холомуу. На шее Лоаны, спускаясь на грудь, висело ожерелье из орхидей, которое преподносили в баре. Я выглядел женственным и мягким не более, чем Гибралтарская скала после бомбежки, но Лоана была самой женственной из женщин, полинезийская Ева в холомуу.
Холомуу не следует путать с муумуу, ни в коем случае. Муумуу было завезено на эти счастливые острова каким-нибудь миссионером, считавшим, что нудизм, обнаженная и полуобнаженная плоть - не для людей, а только для птиц. Плохих птиц. Тех, которые летали вокруг миссионеров, роняя на них кое-что.
Но из него постепенно выросло холомуу - разновидность облегающего фигуру платья, фасон которого, наверное, заставлял отцов миссионеров вертеться в гробу. Глядя на Лоану в ее холомуу, которое, казалось, служило только для того, чтобы подчеркнуть ее высокую грудь, упругий и плоский живот, соблазнительный изгиб талии и бедра, я почти простил этого несчастного миссионера. Почти.
Однако к тому времени, когда мы прикончили бутылку шампанского, я простил его окончательно. Мы с Лоаной жадно ели и пили, прижимаясь друг к другу, говорили, хохотали и толкались так, что наш домик качался на ветвях. Один раз я встал, чтобы перевернуть пластинку, и обнаружил, что дерево качается. Впрочем, может быть, это я качался.
Все же мне удалось возвратиться к кушетке, и я сказал Лоане:
- По мне, так нет лучше доброго старого времени, когда жили на деревьях.
Разговор наш несколько потерял свою логическую нить, но ни она, ни я ничего не имели против этого. Внезапно мы посмотрели на сервированный стол, затем Лоана наклонилась к блюду, развернула фольгу, в которую были завернуты голуби, и длинным пальцем коснулась одного. Потом посмотрела на меня.
- Голубь остывает, - сказала она весело.
- Ну разве это не великолепно?
- Великолепно. Хочешь кусочек?
- Да. Укуси меня.
Она укусила. Кровь в моих жилах шипела, как будто в ней карбид растворили. Пузырьки шампанского лопались в моих артериях, серебряные взрывы в моей крови, как распускающиеся бутоны цветов.
А потом Лоана встала и на очень ограниченном пространстве этой маленькой комнаты исполнила для меня таитянский танец. Когда она вновь села рядом, мы сделали по последнему глотку шампанского.
Она и раньше говорила: "Оно щекочет в носу", но теперь она сказала:
- У меня нос чешется.
- Это значит, что ты поцелуешь дурака! - воскликнул я.
- Так поцелуй меня, дурачок. Я поцеловал ее. Я не дурак.
- Мы оба дураки. У меня тоже чешется нос. И мы опять поцеловались. Потом я сказал:
- Лоана, а ты хотела бы примерить юбочку для хулы <Хула - гавайский танец, исполняемый в юбочках из листьев.>?
- Не будь глупым, йеты! Где мы возьмем такую юбочку?
- Это кто глупый? - Я оглянулся в поисках своего пакета. Дело в том, что перед встречей с Лоаной я походил по магазинам и купил пару юбочек для хулы по просьбе одного своего приятеля. Вот этот-то пакет и лежал в углу комнаты. - Пожалуйста! - воскликнул я, схватил пакет и сорвал с него оберточную бумагу.
Лоана с улыбкой сказала:
- Такие юбочки носят только женщины.
- Дорогая моя, так было в старину, когда королем был Камехамеха. Но сейчас новые времена, время Шелла Скотта, и сейчас все носят такие юбочки.
Про себя я подумал, что это все разговоры, а до дела не дойдет, во всяком случае, не здесь, в центре Вайкики, в присутствии сотен людей...
Я протянул Лоане одну юбочку, оставив другую для себя.
- Так ты заранее купил их, Шелл, - сказала она. - Ты все заранее спланировал!
- Нет, честно нет! Просто они у меня были. - Я сглотнул. - То есть я хочу сказать, что я... Это судьба! Это знамение!
- Ты хочешь сказать, - засмеялась она, - что, если мы их не наденем, с нами случится несчастье?
- Я чувствую, что несчастье случится со мной. О, облей меня холодным шампанским, или ударь бутылкой по голове, или...
- Поцелуй меня, дурачок, - сказала Лоана, - у меня нос чешется.
И вдруг совершенно неожиданно эти юбочки очутились на нас. Эту сцену трудно вообразить. На какое-то мгновение мне показалось, что все это я вижу во сне, что этого не может быть. Но это было.
Лоана в травяной юбочке, низко приспущенной на бедрах, с грудью, едва прикрытой лепестками орхидей в ожерелье, опустилась на подушки рядом со мной. Это зрелище меня опьянило и одновременно отрезвило.
Когда Лоана заговорила, голос ее звучал иначе и слова как бы приобрели иной смысл.
- Поцелуй меня, Шелл, - сказала она.
Голос ее шелестел как черное кружево в темноте.
- Поцелуй меня...
***
Через некоторое время я открыл вторую бутылку шампанского, наполнил до краев наши бокалы и посмотрел на блюдо с холодным, очень холодным голубем, окруженным ломтиками фруктов.
- Нужно что-нибудь съесть, - сказал я. - А то что подумает повар? Ей-богу, я съем перепелиное яйцо.
- Я тоже.
- Это странно звучит в твоих устах, Лоана.
- И все-таки я его съем.
Мы их все съели и с этим все. Есть время для яиц дикой перепелки, а есть время не для яиц дикой перепелки.
Удивительное дело, но было очень вкусно. У меня кружилась голова сильнее, чем раньше.
- По-моему, моя кровь горит, Лоана, - сказал я. - Это мое несчастье горящая кровь. Она полыхает, как нефть, а кровяные тельца разбегаются, пытаясь найти спасительный выход. Глоток воздуха - вот в чем я нуждаюсь. В глотке воздуха.
Я поднялся, и похоже, мои ноги двигались совершенно независимо от остального тела.
- Меня клонит ко сну, - сказал я. - Я.., о-ох! Моя нога соскользнула с лежащей на полу бутылки, которая откатилась к выходу. Лоана выпрямилась.
- Воздуху? - спросила она с тревогой.
- Что?
- Воздуху?
- Не пойму, о чем ты.
- Ты говоришь, что тебе необходим глоток воздуха?
- Да. Для моих кровяных телец. Чтобы получить заряд энергии. Понимаешь, свежий воздух. Здесь очень душно, мы, похоже, вдыхаем уже выдохнутый воздух.
- Но ты же не можешь выйти в таком виде...
- Леди, я выходил и не в таком виде. Ах, понимаю, что ты имеешь в виду.
Она швырнула мне травяную юбочку и, как все девушки в таких случаях, промахнулась. Я рванулся, чтобы дотянуться и схватить ее, и моя нога за что-то зацепилась. Я схватил юбочку, но в этот момент моя нога опустилась на бутылку и я почувствовал, что взлетаю и парю в воздухе. Понимаю, что не мог улететь далеко, но мне казалось, что я ракета, запущенная в космос. Потом мое бедро коснулось чего-то, и я в полной растерянности понял, что лечу прямо на стену из листьев ко входу в домик. Хотя в данном случае, скорее, к выходу.
Что-нибудь четко сообразить уже не было времени, я почувствовал, как, наткнувшись бедром на перила, я перевалился через них, с грохотом пробив лиственную стенку, и вывалился из домика.
Где-то, как мне показалось, далеко за моей спиной что-то закричала Лоана, но я уловил только часть фразы:
- ..не уходи...
Я хотел было сказать ей, что я не хочу уходить, но было уже поздно.
Я уходил.
И вдруг я очутился в сумасшедшем мире цветов, звуков и ощущений. Я никак не мог взять в толк, что вывалился из "Индийской смоковницы" в Вайкики, я просто отказывался согласиться с этим - но это уже не имело значения, потому что я действительно падал.
Казалось, что я лечу одновременно в разных направлениях. Я ударился головой о толстую ветку, и из глаз у меня искры посыпались. В какой-то миг, к счастью очень краткий, я увидел под собой мирно гуляющих, глазеющих на витрины людей. Я отчаянно цеплялся за ствол, ветки, даже за листья. Но счастье изменило мне.
В последние мгновения своего падения в сознании у меня промелькнули сотни и тысячи сцен из прожитой жизни. Говорят, что за секунду человек может вспомнить события целого месяца своей жизни. Ах, как бы я хотел, чтобы происходящее со мной относилось уже к области воспоминаний.
Даже когда я грохнулся на твердую землю, воспоминания вспыхивали в моем сознании. Голливуд... Лас-Вегас.., обнаженные женщины.., грубые мужские лица.., кровь, растекающаяся по спине мертвого мужчины.., вспышки и грохот выстрелов.., и соблазнительные красотки.
Глава 2
Когда Уэбли Олден позвонил мне и сказал, что у него неприятности и он рассчитывает на мою помощь, я слыхом не слыхивал об индийской смоковнице баньяновом дереве.
Это было вечером в четверг, тринадцатого августа, и я был у себя дома - в "Спартан-Апартмент-отеле" в Голливуде, пытаясь в очередной раз добиться, чтобы мои аквариумные рыбки дали потомство. Я держал тропических рыбок уже несколько лет. Многие виды у меня размножались, но все мои попытки получить потомство от неонов были сплошным рассказом о поражении, провале, фрустрациях. Выведение неонов превратилось в фетиш, символ, цель. И я действовал с суровой решительностью.
Налево от входной двери в моей квартире стояли два аквариума для тропических рыб, но я заказал еще и третий, объемом в 20 галлонов, с чистой пресной водой, температурой в 78 градусов по Фаренгейту, то есть отвечавший всем требованиям, необходимым для выведения этих ярких маленьких рыбок. По крайней мере, я так думал. Но проклятые рыбы, похоже, думали иначе.
Это была прекрасная пара крупных неонов, хорошо откормленных живой дафнией и морской креветкой. Самка прямо-таки была набита икрой, и вот уже два дня они танцевали в воде танец, который я посчитал за прелюдию. Но ничего не происходило. Я даже хотел плеснуть в аквариум немного виски, думая, что, если они немного опьянеют и расслабятся...
И в этот момент зазвонил телефон. Это был Уэбли Олден.
Уэбб, старый приятель. Ему было тридцать восемь лет, холостяк, он был умен, остроумен, весел, отменного здоровья, всем нравился. Жил он не в Голливуде, а в маленьком городке Медина, недалеко от окраин Лос-Анджелеса.
Вначале - фотохудожник, и весьма неплохой. Потом он изобрел какие-то приспособления к фотокамерам и проявочному оборудованию и усовершенствовал портативный проектор так, что на нем можно было прокручивать и 8-миллиметровые, и 16-миллиметровые кинопленки. Он продал свои патенты на эти изобретения и стал миллионером. Сфера его финансовых интересов теперь простиралась от биржевой игры и спекуляций недвижимостью до издания весьма пикантного журнала. Он был гурманом, знатоком вин и женщин. Да, всегда женщины. Он был грубоватый проказник и повеса. Культурный и даже сдержанный, с манерами джентльмена, но повеса.
Поэтому неудивительно, что он издавал журнал, одно название которого чего стоило: "В-а-а-у!" <Сленговое восклицание, означающее нечто из ряда вон выходящее.>.
"В-а-а-у!" - ЖУРНАЛ ДЛЯ НАСТОЯЩИХ МУЖЧИН.
Впрочем, в наши дни даже не совсем настоящие мужчины наверняка слышали об этом журнале, и ставлю пять против восьми, что многие из них тайком глазели на обложку этого журнала в газетных киосках. Наверное, ни один другой журнал не добивался столь впечатляющего успеха всего за год. Во главе его, кроме Уэбба, стояли еще несколько человек, но он был его главной движущей силой, что, видимо, и явилось залогом успеха. Однако была и еще одна причина - в каждом номере "В-а-а-у!" была фотография красотки с минимумом (если она вообще была) одежды. Действительно:
"В-а-а-у!" - не журнал мод.
Словом, главной причиной того, что журнал был безоговорочно признан мужской половиной населения США, была цветная фотография на развороте журнала. Каждый месяц в течение года на этой вкладке помещалась фотография очередной обнаженной красавицы, лица которой, независимо от позы, не было видно. Эта вкладка вскоре в обиходе стала называться, может быть, не вполне деликатно - "Попка месяца", хотя официальное название было "Женщины журнала".
Само собой разумеется, что фотографии этих красоток делал лично Уэбб. Я при мысли об этом не мог не ухмыльнуться. Я считал Уэбба одним из наиболее интересных и близких мне по духу мужчин, поэтому был рад услышать его голос в телефонной трубке. Пока он не сказал мне, в чем дело.
После необычно краткого приветствия он спросил:
- Шелл, ты можешь немедленно приехать ко мне? Я глянул на продолжавших резвиться неонов:
- Разумеется. А в чем дело?
- Я не хотел бы это обсуждать по телефону. Впрочем... Я только что вернулся из Гонолулу. Прилетел пару часов назад. И я.., похоже, я потерял свою жену.
Я моргнул:
- Твою жену? - Я решил, что он меня дурачит. - С каких это пор у тебя появилась жена, Уэбб?
- Мы поженились сегодня утром на Гавайях и прилетели домой самолетом. Так ты приедешь? Я тебе тогда все расскажу. Может быть, ничего серьезного и нет, но мне бы не хотелось рисковать.
- Еду, - сказал я и повесил трубку.
Схватив пиджак и шляпу, я поспешил к двери. На ходу я плеснул виски "Канадиан клаб" в аквариум с неонами. Может быть, это поможет; а не поможет - попробую что-нибудь еще.
***
Август был жаркий, и верх моего "кадиллака" был опущен, позволяя теплому воздуху овевать лицо. Приблизившись к дому Уэбба, расположенному в районе на склоне холма, я сбросил газ. Когда-то у меня здесь были неприятности, связанные с одним делом, и с тех пор местная полиция меня в упор не видела. Особенно один детектив - сержант Фарли, который дал мне недвусмысленно понять, что он с удовольствием пристрелил бы меня при исполнении служебных обязанностей или даже в свободное время. Возможно, полицейские и не попались бы мне на пути, но на всякий случай я снизил скорость до установленного в Медине предела.
Уэбб жил в доме номер 947 по Пойнсеттиа-Драйв, самой высокой точке Медины, идущей параллельно Азалия-стрит. Эта улица круто взбиралась на холм, пересекая его вершину. Из домов, расположенных на разных уровнях, открывался прекрасный вид на огни Медины, переходящие вдали в сияние Лос-Анджелеса. В тех случаях, когда эти огни были видны, не было смога. Дом Уэбба, модерновой архитектуры, длинный и одноэтажный, располагался на гребне холма.
Я припарковался на Пойнсеттиа-Драйв и по каменной лестнице с перилами из плавника поднялся к крыльцу.
Уэбб уже ждал меня. Высокий и худощавый, с подвижным, угловатым лицом, которое осветилось улыбкой, когда он поздоровался со мной.
Мы вошли в прихожую, и он спросил:
- Чего-нибудь выпьешь, чтобы не мучиться похмельем, Шелл?
- Сегодня у меня нет похмелья.
- Это мы уладим. Виски?
- Прекрасно, благодарю.
Он подошел к бару, расположенному в углу. Гостиная была большая, с окном во всю стену, позволявшим любоваться прекрасным видом. Комната была набита книгами и журналами, валявшимися повсюду, некоторые открыты, некоторые сложены в стопки. На маленьком столике стояла наполовину выпитая чашка кофе. Повсюду были сувениры, привезенные Уэббом из самых разных мест: каменный мексиканский божок в одном углу, в другом - африканские маски и ритуальный головной убор с острова Бали. У дальней стены стояла вырезанная из дерева фигура Пана высотой в пять футов с распростертыми руками. Это была новинка, раньше я ее не видел. Я сказал об этом вслух, и Уэбб объяснил, что только привез эту статую с Гавайев.
Если гостиную можно было, с моей точки зрения, определить словами "лирический беспорядок", то характеристика следующей комнаты, в которой размещалась студия Уэбба, могла уложиться в одно слово - "хаос". Двойные двери на роликах были открыты, и в комнату можно было заглянуть. Слева на тяжелой треноге стоял стационарный фотоаппарат марки "спид-график", лампы и рефлекторы, пара прожекторов для подсветки была привинчена к потолочной балке. На полу в беспорядке переплетались электрические кабели и провода. Коробки с проявленными пленками, пачки негативов, увеличители, фотоаппараты, множество книг и журналов на стеллажах, полках, столах и на полу. В стене налево - две открытые двери: одна - в лабораторию Уэбба, а другая - в спальню.
- Как-нибудь я наведу здесь порядок, - сказал Уэбб за моей спиной. Я повернулся к нему, взял предложенный хайбол, а он продолжал:
- Это будет напоминать расчистку авгиевых конюшен, а? Нет только реки, которую можно бы направить в стойла, поэтому я до сих пор и не совершил этот подвиг.
- И никогда ты этого не сделаешь, Уэбб. Ты неисправимый бродяга, и жизнь в доме тебе не нравится. Он улыбнулся:
- Наверное, ты прав. Мы не можем сложить свой дом, как арабы... Слушай, это идея! Складной дом - квадратные брезентовые стены, двойные, с уплотнителем внутри.., ставятся где угодно, а не хочешь ставить, используй вместо ковров. - Он отхлебнул из бокала. - Дарю тебе эту идею, мне сейчас не до этого.
- Вот я почти уже и миллионер. До начала легального грабежа.
- Ты имеешь в виду, разумеется, американские штурмовые отряды налоговых инспекторов?
- Конечно, но тем не менее спасибо.
Мы уселись на диван, любуясь прекрасным видом из окна. Уэбб пару раз глянул на телефон, как бы ожидая, что он зазвонит. Потом он посмотрел на часы, допил свой хайбол и повернулся ко мне:
- В общем, так. Сегодня утром я зарегистрировал свой брак. На Гавайях. После официальной церемонии был небольшой банкет. Потом миссис Олден, - он смаковал эти слова, как бы катая их во рту, - и я сели в самолет и прилетели в Лос-Анджелес. Мы приземлились в девять утра. И я.., потерял ее.
Я молчал. Морщины на его лице обозначились резче. После небольшой паузы он сказал:
- Она пошла привести себя в порядок после полета. Я ждал, но она все не возвращалась. Я ходил ее искать, было сделано объявление по радио. Так прошло около часа. Наконец я решил, что она что-то перепутала. Или не смогла меня найти и поехала ко мне домой.., к нам домой. Собственно, мы за этим сюда и решили ехать - муж переносит молодую жену через порог на руках, ну и тому подобное. Но когда я приехал домой, ее здесь не было. Тогда я немедленно позвонил тебе.