Страница:
Под утро охрипший Наоки кликнул слугу, велел принести бумагу и кисть и быстро написал два письма. В первом он просил у Кенета прощения, что не зайдет за ним утром, как обещал вчера, и рекомендовал всецело располагать своим посланцем, который и поможет ему найти более подобающее жилье. Второе было прошением о недельном отпуске на имя массаоны Рокая. Отправив оба письма со слугами, Наоки вновь принялся убеждать отца.
На четвертый день своего отпуска Наоки потерял всяческое терпение.
– Я сам заплачу магу что следует, – не выносящим возражений тоном заявил Наоки.
– Наглец! – Иного ответа Наоки не ожидал. На него он, собственно, и рассчитывал.
– Если вы считаете возможным пускать свое состояние на ветер ради траура, – холодно и спокойно отпарировал Наоки, – но скупитесь заплатить магу, который мог бы узнать наверняка, жива ли Тайин, придется мне пустить в ход свое воинское жалованье.
Удар по самолюбию отца Наоки нацелил безошибочно. До смерти Тайин отец славился не только буйным нравом, но и вошедшей в пословицы щедростью – чертой, которую Наоки от него в значительной степени унаследовал.
– Твоего жалованья не хватит купить для мага завязки для подштанников, – ехидно возразил отец. – Для такого дела нужен очень сильный маг. Сам заплачу, не беспокойся. Я не бедней сопливого нищеброда в синем тряпье. Интересно, где ты собираешься искать такого мага? Или твой знающий человек тебе и тут успел присоветовать очередное сумасбродство?
Наоки возликовал.
– Говорят, сейчас в Каэн прибыл как раз такой маг, – победоносно заявил он. – Лучший отсюда до столицы.
– Говорят! – сварливо хмыкнул старик. – Что ж, вели позвать. Хуже не будет.
Вели позвать! Наоки сам опрометью бросился на поиски волшебника: разве можно унижать мага, обращаясь к нему через слуг! Ничего отец не понимает в жизни. Как, впрочем, и любой человек, которого богатство и знатность избавили от необходимости разбираться в ней самолично. На все у него один сказ: “Вели слугам”. Всю свою жизнь он видел только затравленную челядь либо “особ своего круга”. Где уж ему понять, что у человека может быть чувство собственного достоинства – особенно если этот человек может прожить год на меньшую сумму, чем та, что тратится в доме на одни только пряности всего за месяц. По его понятиям, побренчи у мага перед носом увесистым кошельком, и он помчится что есть духу. “Вели позвать”, как же! Ладно еще, если маг и вовсе не откажется прийти: когда умерла Тайин, а Наоки ушел из дому, вся семья стала пользоваться весьма дурной славой.
Завидев мага, покупающего у бродячего торговца пирожки, Наоки до того оробел, что едва смог подойти и, запинаясь, выговорить приветствие.
Он чувствовал себя несчастным и растерянным. Вся его убежденность в том, что Тайин еще можно вернуть к жизни, куда-то улетучилась. Перед ним был не захолустный колдун, а настоящий могучий волшебник; каким-то странным образом Наоки чувствовал его силу и смутился необыкновенно. Ему почти хотелось отступить. Но в ответ на его приветствие маг улыбнулся так доброжелательно, что Наоки вновь ощутил утраченную смелость и рассказал обстоятельства дела быстро и коротко, словно опасаясь, что храбрость покинет его раньше, чем он завершит рассказ, и он так и останется стоять посреди дороги с раскрытым ртом.
Маг выслушал Наоки, не перебивая. Синие глаза его потемнели.
– Возможно, вы правы, господин воин, – сказал он. – Пойдем.
Наоки невесело усмехнулся. Придворный маг, вызванный отцом к больной Тайин, с места не стронулся, пока не сговорился о цене за свои услуги. Не торгуйся он так долго, возможно, поспел бы к сроку, и Тайин не умерла бы вовсе. То ли дело настоящий маг!
А настоящий маг всю дорогу задавал Наоки всевозможные вопросы, и воину пришлось поднапрячь свою память. За этими быстрыми точными расспросами Наоки и не заметил, как оказался у цели. Не заметил он и того, что провел уважаемого господина волшебника не через главные ворота, а через ту же дыру в ограде, которая и была четыре дня тому назад единственной свидетельницей его возвращения домой.
Отец метнул на сына гневный взгляд: он-то велел слугам встретить мага у ворот – хоть и услужающий человек, а все же маг, да еще известный. Надо оказать хоть какое-то почтение. Но мага знаки внимания к его знаменитой особе не интересовали совершенно. Нетерпеливым жестом он прервал все словоизлияния и прошел внутрь усыпальницы так быстро, что его плащ раздувало на ходу, словно от сильного ветра.
– Прикажете открыть гробницу? – Слуга, ожидавший мага в усыпальнице, переломился в поклоне.
– Пока нет надобности, – сухо заметил маг. – Лучше присмотри, чтобы сюда не заходил никто, кроме родственников девочки.
Едва слуга покинул усыпальницу, маг подошел к гробнице вплотную и положил ладони на ее полированную крышку из белого нефрита. Глаза его потемнели еще сильнее, а лицо приобрело такое выражение, что не только Наоки, но и отец не осмелился потревожить мага неуместными расспросами.
Наконец волшебник отнял руки от полированного камня и глубоко вздохнул. Вся краска сбежала с его лица, веки отяжелели, словно он не спал несколько суток.
Наоки и отец почтительно ждали.
– Совершенно не понимаю, – сказал маг, – зачем вы меня сюда позвали.
У Наоки словно сердце оборвалось.
– Говорил я тебе! – выдохнул отец с яростным шипением. – Говорил! Этот твой воин сопливы…
– …лучший маг-целитель империи, – спокойно завершил маг начатую отцом фразу. – И все, что здесь можно сделать, он сделает гораздо лучше меня.
– Лучший ма… – начал было отец и задохнулся.
– Значит, помочь все-таки можно! – радостно воскликнул Наоки.
– Разумеется, – кивнул маг. – Ваш друг совершенно прав, юноша. Девочка еще не умерла. Хотя она и не жива. Она не отравилась и не могла отравиться. У нее очень тяжелый шок, вызванный каким-то неожиданным потрясением.
Впервые в жизни Наоки видел, чтобы отец опустил глаза, когда его в чем-то упрекнули.
– Шок этот мог оказаться и смертельным, – продолжал маг, – но, по счастью, этого не случилось. Однако он настолько глубок, что мне с ним не справиться.
– Так пусть этот приятель Наоки попытается! – воскликнул отец, недоверчиво глядя на волшебника. Эти слова его разочаровали: какой смысл приглашать мага, если он не в состоянии сделать свою работу? И предлагает, чтобы ее выполнил другой – да не кто-нибудь, а презренный воин, у которого молоко на губах не обсохло! Полно, да можно ли доверять рекомендациям такого человека? Шарлатан. А Наоки – остолоп. Нашел кого приглашать.
– Он не попытается, – сухо отпарировал маг, – он сделает. Все, что можно сделать.
Наоки оказался посообразительней отца.
– Все что можно? – переспросил он.
Маг кивнул, посмотрев на юношу с неожиданной теплотой и приязнью.
– Вашу сестру можно оживить, но не разбудить, – сказал он. – Разбудить ее может совсем другой человек.
– И потом на ней жениться, как во всех сказках? – ядовито поинтересовался старик. Маг вздохнул.
– Сомневаюсь, что певцу Санэ придет в голову подобная мысль.
– При чем тут певец? – оторопел Наоки.
На сей раз маг взглянул на него не просто тепло, но даже ласково.
– Вашей сестры нет ни в мире живых, ни в мире мертвых. А смерти она избежала благодаря вам, господин воин. Ведь именно вы в ее память сложили песню “Плач о сломанной иве”?
Наоки покраснел и кивнул.
– Благодаря вам она сейчас в мире песен, и, чтобы вернуть ее оттуда, нужен человек, способный там существовать. Насколько мне известно, ваш друг с ним встречался. Полагаю, со временем Санэ будет искать с ним встречи. Тогда ваш друг и передаст ему вашу просьбу.
– Белиберда какая-то! – вспылил неуступчивый старик. – Да почем вам знать, что приятель Наоки – тот самый маг-целитель и есть? Вы же с ним даже не виделись.
– Это он. – Голос мага вновь звучал резко и нетерпеливо. – Не так уж много в империи воинов с деревянным мечом. И учтите, что этот юноша лечил особ и познатнее вашего. Его светлость наместник Акейро, например, был весьма им доволен.
С этими словами маг откланялся и покинул усыпальницу. Отец стоял, налившись густой краской и открыв рот. Наоки зажмурился от восторга. Будь маг юной девушкой, он бы непременно расцеловал его за эти прощальные слова. Уж если что и заставит отца пригласить Кенета в дом, так именно они.
И отец, пускай и нехотя, действительно изъявил свое согласие. Воина, отмеченного благоволением его светлости господина наместника, в отличие от мага долго искать не пришлось. Зато его пришлось долго уговаривать.
– Да я в жизни никогда никого не воскрешал! – в отчаянии повторял Кенет. – Откуда ему знать, что я сумею, раз он сам даже и не пытался! И почему это все маги так уверены, что у меня всенепременно получится? Сначала когда наместник болел…
– Значит, наместника ты все же лечил? – перебил его Наоки.
Кенет вздохнул и сдался. Он бы и не сопротивлялся так долго, но ему было слишком трудно поверить словам неведомого ему мага. Да кто он такой, чтобы поверить – воин с деревянным мечом, волшебник-самоучка, молокосос деревенский! И все же он не мог отрицать, что в словах заезжего мага есть изрядная доля правды. Усердная работа над уставом принесла свои плоды. Не стоит врать самому себе: кой-какие магические способности у него действительно есть. И исцелять он, пожалуй, умеет. Еще в больнице он заметил, что в его присутствии в больных словно вливаются новые силы, но приписывал это чистоте и хорошему уходу. Да, но если вспомнить, как необыкновенно быстро оправился от ран Аканэ… и вовсе чудесное выздоровление Акейро… поневоле задумаешься.
Так ведь не к ложу больного звал его Наоки! Будь его сестра больна, Кенет бы себя уговаривать не заставил. Справится ли он? Или потешит сердце Наоки пустой надеждой, и только? Эх, вот бы с Хараи посоветоваться! Но дракон как раз отбыл куда-то по своим драконьим делам и предупредил, что раньше зимы не вернется. Стоит ли дразнить Наоки несбыточным?
Но в глазах Наоки застыла такая лихорадочная мольба, что Кенет уступил, несмотря на свои сомнения. И всю дорогу ругал себя на чем свет стоит за уступчивость. Ему ясно представилось, какую боль испытает Наоки, когда у него ничего не получится, и ему захотелось выпрыгнуть из лодки в темную вечернюю реку от одной только этой мысли.
Когда Наоки представил Кенета отцу, тот удостоил его лишь молчаливым ответным поклоном. Старик разрывался на части. Он совершенно не понимал, как ему обращаться с гостем. С одной стороны, гость был облачен в ненавистный синий хайю – да в прежние времена старик бы его и на порог не пустил! С другой стороны, именно он лечил самого господина наместника и его светлость остался им премного доволен. Не шутка ведь! Да, но он так возмутительно молод – моложе сопляка Наоки. И это великий целитель? Правда, знаменитый маг именно таким образом его и отрекомендовал. А, да чтоб ему пусто было, этому старому фокуснику!..
Совершенно запутавшись, старик не знал, что сказать, но Кенет от него слов и не ждал. Он мучительно ожидал совсем другого – хоть какого-нибудь наития, которое подскажет, как ему быть. Наитие не приходило. Молчание затягивалось, делаясь с каждой минутой все более невыносимым. Кенет даже обрадовался, когда Наоки взял его за руку и повлек в усыпальницу: он понадеялся, что хоть там его осенит.
Ничего подобного. При виде гробницы Кенет ощутил прежнюю пустоту в мыслях, и его охватило отчаяние. Формулу замыкания он произнес, едва не перепутав слова, и вновь беспомощно замолк, уставясь на полированный белый нефрит.
– Открыть гробницу? – поинтересовался отец Наоки, иронически наблюдая за Кенетом.
– Что? Д-да, пожалуйста, – пробормотал Кенет, – откройте.
Отец собирался кликнуть слуг, но слова бестолкового мага, по всей вероятности, означали “откройте сами”, что пришлось ему явно не по вкусу. Но ничего не поделаешь: Наоки и отец, кряхтя, приподняли тяжелую крышку и сняли ее с гробницы.
Мускулы воина ходуном ходили под синим хайю – залюбуешься. А старикан держится так изящно, словно не тяжести ворочает, а на каком-нибудь императорском приеме выступает плавно. Кенет был уничтожен, подавлен. Никогда в жизни он не видел, чтобы человек двигался с таким изяществом. Движения Аканэ были ловки и гармоничны, как и подобает воину, – но и только. Да что там Аканэ! Самому князю Юкайгину до отца Наоки далеко. Князь вел себя всего лишь величаво. А старик проделывает все с такой церемонной изысканностью, что завыть в пору. Это же надо – легким движением лопаток дать понять гостю, что он остолоп и деревенщина и делать ему здесь решительно нечего.
У Кенета тоскливо заныло в груди. Старик мешал ему, мешал одним своим присутствием. И без него Кенету было отчаянно трудно сосредоточиться, а при нем – и вовсе невозможно. Каким же ничтожеством Кенет ощущал себя в его присутствии, каким непроходимым болваном! “Не смогу, – пронеслось у него в голове, – ничего не смогу”. Счастливчик Наоки – семи лет сбежал из этого кошмарного дома. Как он и семь-то лет ухитрился выдержать? А вот бедной девочке сбежать не удалось.
Когда гробницу открыли, Кенет сразу же подошел к ней, хоть и не имел представления, что же делать дальше, и отчаянно боялся своей растерянности. Но уж лучше глядеть на мертвую бедняжку, чем на ее отца.
Девочка была премиленькая. Лет пяти, никак не больше. В песне не говорилось, сколько ей лет, и Кенет ожидал… он сам не знал чего. А перед ним лежала малышка с испуганным бледным личиком. На лбу и висках виднелись неровные блеклые черные пятна; мочки ушей и кончики пальцев тоже черные, словно девочка из озорства перемазалась сажей и вот-вот вскочит и закричит, смеясь, страшным тоненьким голоском: “Бу-у! А здорово я вас напутала, да?” Пятна и разводы. Черная лихорадка средней степени тяжести. Малышка определенно должна была выздороветь. А вместо этого она лежит в холодном гулком каменном ящике. Таком холодном и просторном. Бледненькая и напуганная. Наверное, ей было очень страшно, когда она пила яд и думала, что сейчас умрет, потому что так надо. Очень страшно. Очень холодно. Очень больно и одиноко. А потом ее положили мертвую в каменный ящик и оставили совсем одну.
Страх прошел, остались гнев и жалость, и от этой жгучей жалости Кенет почти забыл, что девочка мертва; он помнил только, что ей страшно и холодно. Он схватил ее за руки, словно она была всего лишь смертельно напугана, и зашептал, задыхаясь, глотая жаркие слезы, бессмысленные ласковые слова: и о том, что все будет хорошо, потому что все хорошо, а плохо уже никогда не будет, и что она не одна, вот братик пришел, он всех плохих прогонит, а сестричке подарит домик, совсем как настоящий, только маленький, а в домике тепло, и ей сейчас тоже будет тепло, и плакать не надо, вовсе незачем плакать, вот он, Кенет, не плачет, и ей не надо плакать, она же храбрая девочка, очень храбрая, просто гордиться можно такой сестрой, и все плохое прошло, и теперь все будет насовсем хорошо…
Слезы застилали Кенету глаза; он изо всех сил растирал маленькие детские ручки, чтобы согреть их. Внезапно Наоки вскрикнул так страшно, что Кенет разом пришел в себя и, устыдясь своего порыва, выпустил руки девочки из своих и отвернулся. Зачем, ну зачем он поддался на уговоры Наоки? Бедный Наоки. Он так верил – а Кенет не нашел ничего лучше, чем устроить безобразное зрелище. Уж лучше бы он никогда не приходил сюда, не мучил Наоки несбыточной надеждой, не позорил воина перед его жутким отцом.
Смигнув слезы, Кенет поднял на воина взгляд, полный стыда и раскаяния.
Лицо Наоки сияло почти нечеловеческим счастьем. Кенет даже испугался. Он невольно взглянул на гробницу – да так и замер.
Черные пятна бледнели и выцветали. Еще мгновение – и они исчезли совсем. Ресницы девочки дрогнули, губы приоткрылись. Кенет наклонился к ней – и услышал ровное спокойное дыхание спящего ребенка.
В отличие от Наоки Кенет в эту минуту радости не испытывал. Он чувствовал себя несчастным и измученным. Совсем как человек, которого выволокли на эшафот, зачитали ему смертный приговор, а потом нет чтобы казнить – напялили на голову корону и водрузили беднягу на трон. Какая уж тут радость – сердце бы не разорвалось!
– Девочка моя! – хрипло зарыдал отец Наоки, выдвинувшись из-за спины Кенета и припадая к гробнице. Кенет мигом опомнился.
– Прекратите сейчас же! – шепотом гаркнул он. Старик немедленно замолчал и испуганно воззрился на лучшего Целителя империи.
– Она же спит, а вы ее пугаете! – яростным шепотом выговаривал ему Кенет. – Она даже проснуться не может, а вы у нее над ухом кричите. Еще приснится что…
Девочка вздохнула, сонно пробормотала что-то неразборчивое, снова вздохнула, свернулась калачиком и подсунула ладошку под щеку.
– Холодно ей. – Кенет скинул хайю и торопливо укутал девочку, – Не ровен час простудится. Ее в постель надо отнести…
– Какая постель! – горестно произнес Наоки, осторожно поднимая девочку на руки. – В ее комнату войти нельзя. Там двенадцать лет не убирали…
Он был зол, потому что отец не поверил ему. Наоки хотел приготовить комнату для Тайин, но отец и слугам не велел, и ему запретил. И опять бедной девочке приходится поплатиться за его упрямство.
– Двенадцать лет?! – ахнул Кенет. – А я думал, что хуже свинарника, чем в больнице для бедных, и не бывает. Ладно. Я сейчас все сделаю.
– Но позвольте, господин маг… то есть господин воин… не извольте беспокоиться, я сейчас слугам велю…
– Нет, – отрезал Кенет. – Я сам.
Он не имел ни малейшего понятия, куда ему теперь идти, но провожатого даже и искать не пришлось: выходя, Кенет едва не стукнул его дверью усыпальницы по лбу. Пожилой слуга подслушивал, скорчась в три погибели, и еле успел отскочить. К величайшему замешательству Кенета, слуга отвесил ему земной поклон.
Он все слышал, сообразил Кенет. И он еще помнит Тайин.
– Где комната молодой госпожи? – с трудом преодолевая неловкость, спросил Кенет.
– Сейчас, господин маг, – пропыхтел слуга, подымаясь с колен. – Сейчас покажу.
Комната Тайин оказалась грязной, но не настолько, как ожидал Кенет. Прибирали в ней небрежно – но, несомненно, прибирали, и не двенадцать лет назад, а самое большее – два-три месяца.
– Господин не велел, – смущенно пояснил слуга, – а совсем не прибирать в доме, так и жить нельзя станет. Мы потихонечку, тайком, чтобы господин не сведал. Бывало, вымоешь все дочиста, а сверху пылью замажешь, чтобы вроде как незаметно…
Кенет засмеялся. Ему внезапно сделалось легко и весело.
– Больше вам пыль сыпать не придется, – пообещал он и рывком распахнул окно. – Ведра, тряпки, воду и все такое прочее – и побыстрей! И чистую постель.
Глава 13
На четвертый день своего отпуска Наоки потерял всяческое терпение.
– Я сам заплачу магу что следует, – не выносящим возражений тоном заявил Наоки.
– Наглец! – Иного ответа Наоки не ожидал. На него он, собственно, и рассчитывал.
– Если вы считаете возможным пускать свое состояние на ветер ради траура, – холодно и спокойно отпарировал Наоки, – но скупитесь заплатить магу, который мог бы узнать наверняка, жива ли Тайин, придется мне пустить в ход свое воинское жалованье.
Удар по самолюбию отца Наоки нацелил безошибочно. До смерти Тайин отец славился не только буйным нравом, но и вошедшей в пословицы щедростью – чертой, которую Наоки от него в значительной степени унаследовал.
– Твоего жалованья не хватит купить для мага завязки для подштанников, – ехидно возразил отец. – Для такого дела нужен очень сильный маг. Сам заплачу, не беспокойся. Я не бедней сопливого нищеброда в синем тряпье. Интересно, где ты собираешься искать такого мага? Или твой знающий человек тебе и тут успел присоветовать очередное сумасбродство?
Наоки возликовал.
– Говорят, сейчас в Каэн прибыл как раз такой маг, – победоносно заявил он. – Лучший отсюда до столицы.
– Говорят! – сварливо хмыкнул старик. – Что ж, вели позвать. Хуже не будет.
Вели позвать! Наоки сам опрометью бросился на поиски волшебника: разве можно унижать мага, обращаясь к нему через слуг! Ничего отец не понимает в жизни. Как, впрочем, и любой человек, которого богатство и знатность избавили от необходимости разбираться в ней самолично. На все у него один сказ: “Вели слугам”. Всю свою жизнь он видел только затравленную челядь либо “особ своего круга”. Где уж ему понять, что у человека может быть чувство собственного достоинства – особенно если этот человек может прожить год на меньшую сумму, чем та, что тратится в доме на одни только пряности всего за месяц. По его понятиям, побренчи у мага перед носом увесистым кошельком, и он помчится что есть духу. “Вели позвать”, как же! Ладно еще, если маг и вовсе не откажется прийти: когда умерла Тайин, а Наоки ушел из дому, вся семья стала пользоваться весьма дурной славой.
Завидев мага, покупающего у бродячего торговца пирожки, Наоки до того оробел, что едва смог подойти и, запинаясь, выговорить приветствие.
Он чувствовал себя несчастным и растерянным. Вся его убежденность в том, что Тайин еще можно вернуть к жизни, куда-то улетучилась. Перед ним был не захолустный колдун, а настоящий могучий волшебник; каким-то странным образом Наоки чувствовал его силу и смутился необыкновенно. Ему почти хотелось отступить. Но в ответ на его приветствие маг улыбнулся так доброжелательно, что Наоки вновь ощутил утраченную смелость и рассказал обстоятельства дела быстро и коротко, словно опасаясь, что храбрость покинет его раньше, чем он завершит рассказ, и он так и останется стоять посреди дороги с раскрытым ртом.
Маг выслушал Наоки, не перебивая. Синие глаза его потемнели.
– Возможно, вы правы, господин воин, – сказал он. – Пойдем.
Наоки невесело усмехнулся. Придворный маг, вызванный отцом к больной Тайин, с места не стронулся, пока не сговорился о цене за свои услуги. Не торгуйся он так долго, возможно, поспел бы к сроку, и Тайин не умерла бы вовсе. То ли дело настоящий маг!
А настоящий маг всю дорогу задавал Наоки всевозможные вопросы, и воину пришлось поднапрячь свою память. За этими быстрыми точными расспросами Наоки и не заметил, как оказался у цели. Не заметил он и того, что провел уважаемого господина волшебника не через главные ворота, а через ту же дыру в ограде, которая и была четыре дня тому назад единственной свидетельницей его возвращения домой.
Отец метнул на сына гневный взгляд: он-то велел слугам встретить мага у ворот – хоть и услужающий человек, а все же маг, да еще известный. Надо оказать хоть какое-то почтение. Но мага знаки внимания к его знаменитой особе не интересовали совершенно. Нетерпеливым жестом он прервал все словоизлияния и прошел внутрь усыпальницы так быстро, что его плащ раздувало на ходу, словно от сильного ветра.
– Прикажете открыть гробницу? – Слуга, ожидавший мага в усыпальнице, переломился в поклоне.
– Пока нет надобности, – сухо заметил маг. – Лучше присмотри, чтобы сюда не заходил никто, кроме родственников девочки.
Едва слуга покинул усыпальницу, маг подошел к гробнице вплотную и положил ладони на ее полированную крышку из белого нефрита. Глаза его потемнели еще сильнее, а лицо приобрело такое выражение, что не только Наоки, но и отец не осмелился потревожить мага неуместными расспросами.
Наконец волшебник отнял руки от полированного камня и глубоко вздохнул. Вся краска сбежала с его лица, веки отяжелели, словно он не спал несколько суток.
Наоки и отец почтительно ждали.
– Совершенно не понимаю, – сказал маг, – зачем вы меня сюда позвали.
У Наоки словно сердце оборвалось.
– Говорил я тебе! – выдохнул отец с яростным шипением. – Говорил! Этот твой воин сопливы…
– …лучший маг-целитель империи, – спокойно завершил маг начатую отцом фразу. – И все, что здесь можно сделать, он сделает гораздо лучше меня.
– Лучший ма… – начал было отец и задохнулся.
– Значит, помочь все-таки можно! – радостно воскликнул Наоки.
– Разумеется, – кивнул маг. – Ваш друг совершенно прав, юноша. Девочка еще не умерла. Хотя она и не жива. Она не отравилась и не могла отравиться. У нее очень тяжелый шок, вызванный каким-то неожиданным потрясением.
Впервые в жизни Наоки видел, чтобы отец опустил глаза, когда его в чем-то упрекнули.
– Шок этот мог оказаться и смертельным, – продолжал маг, – но, по счастью, этого не случилось. Однако он настолько глубок, что мне с ним не справиться.
– Так пусть этот приятель Наоки попытается! – воскликнул отец, недоверчиво глядя на волшебника. Эти слова его разочаровали: какой смысл приглашать мага, если он не в состоянии сделать свою работу? И предлагает, чтобы ее выполнил другой – да не кто-нибудь, а презренный воин, у которого молоко на губах не обсохло! Полно, да можно ли доверять рекомендациям такого человека? Шарлатан. А Наоки – остолоп. Нашел кого приглашать.
– Он не попытается, – сухо отпарировал маг, – он сделает. Все, что можно сделать.
Наоки оказался посообразительней отца.
– Все что можно? – переспросил он.
Маг кивнул, посмотрев на юношу с неожиданной теплотой и приязнью.
– Вашу сестру можно оживить, но не разбудить, – сказал он. – Разбудить ее может совсем другой человек.
– И потом на ней жениться, как во всех сказках? – ядовито поинтересовался старик. Маг вздохнул.
– Сомневаюсь, что певцу Санэ придет в голову подобная мысль.
– При чем тут певец? – оторопел Наоки.
На сей раз маг взглянул на него не просто тепло, но даже ласково.
– Вашей сестры нет ни в мире живых, ни в мире мертвых. А смерти она избежала благодаря вам, господин воин. Ведь именно вы в ее память сложили песню “Плач о сломанной иве”?
Наоки покраснел и кивнул.
– Благодаря вам она сейчас в мире песен, и, чтобы вернуть ее оттуда, нужен человек, способный там существовать. Насколько мне известно, ваш друг с ним встречался. Полагаю, со временем Санэ будет искать с ним встречи. Тогда ваш друг и передаст ему вашу просьбу.
– Белиберда какая-то! – вспылил неуступчивый старик. – Да почем вам знать, что приятель Наоки – тот самый маг-целитель и есть? Вы же с ним даже не виделись.
– Это он. – Голос мага вновь звучал резко и нетерпеливо. – Не так уж много в империи воинов с деревянным мечом. И учтите, что этот юноша лечил особ и познатнее вашего. Его светлость наместник Акейро, например, был весьма им доволен.
С этими словами маг откланялся и покинул усыпальницу. Отец стоял, налившись густой краской и открыв рот. Наоки зажмурился от восторга. Будь маг юной девушкой, он бы непременно расцеловал его за эти прощальные слова. Уж если что и заставит отца пригласить Кенета в дом, так именно они.
И отец, пускай и нехотя, действительно изъявил свое согласие. Воина, отмеченного благоволением его светлости господина наместника, в отличие от мага долго искать не пришлось. Зато его пришлось долго уговаривать.
– Да я в жизни никогда никого не воскрешал! – в отчаянии повторял Кенет. – Откуда ему знать, что я сумею, раз он сам даже и не пытался! И почему это все маги так уверены, что у меня всенепременно получится? Сначала когда наместник болел…
– Значит, наместника ты все же лечил? – перебил его Наоки.
Кенет вздохнул и сдался. Он бы и не сопротивлялся так долго, но ему было слишком трудно поверить словам неведомого ему мага. Да кто он такой, чтобы поверить – воин с деревянным мечом, волшебник-самоучка, молокосос деревенский! И все же он не мог отрицать, что в словах заезжего мага есть изрядная доля правды. Усердная работа над уставом принесла свои плоды. Не стоит врать самому себе: кой-какие магические способности у него действительно есть. И исцелять он, пожалуй, умеет. Еще в больнице он заметил, что в его присутствии в больных словно вливаются новые силы, но приписывал это чистоте и хорошему уходу. Да, но если вспомнить, как необыкновенно быстро оправился от ран Аканэ… и вовсе чудесное выздоровление Акейро… поневоле задумаешься.
Так ведь не к ложу больного звал его Наоки! Будь его сестра больна, Кенет бы себя уговаривать не заставил. Справится ли он? Или потешит сердце Наоки пустой надеждой, и только? Эх, вот бы с Хараи посоветоваться! Но дракон как раз отбыл куда-то по своим драконьим делам и предупредил, что раньше зимы не вернется. Стоит ли дразнить Наоки несбыточным?
Но в глазах Наоки застыла такая лихорадочная мольба, что Кенет уступил, несмотря на свои сомнения. И всю дорогу ругал себя на чем свет стоит за уступчивость. Ему ясно представилось, какую боль испытает Наоки, когда у него ничего не получится, и ему захотелось выпрыгнуть из лодки в темную вечернюю реку от одной только этой мысли.
Когда Наоки представил Кенета отцу, тот удостоил его лишь молчаливым ответным поклоном. Старик разрывался на части. Он совершенно не понимал, как ему обращаться с гостем. С одной стороны, гость был облачен в ненавистный синий хайю – да в прежние времена старик бы его и на порог не пустил! С другой стороны, именно он лечил самого господина наместника и его светлость остался им премного доволен. Не шутка ведь! Да, но он так возмутительно молод – моложе сопляка Наоки. И это великий целитель? Правда, знаменитый маг именно таким образом его и отрекомендовал. А, да чтоб ему пусто было, этому старому фокуснику!..
Совершенно запутавшись, старик не знал, что сказать, но Кенет от него слов и не ждал. Он мучительно ожидал совсем другого – хоть какого-нибудь наития, которое подскажет, как ему быть. Наитие не приходило. Молчание затягивалось, делаясь с каждой минутой все более невыносимым. Кенет даже обрадовался, когда Наоки взял его за руку и повлек в усыпальницу: он понадеялся, что хоть там его осенит.
Ничего подобного. При виде гробницы Кенет ощутил прежнюю пустоту в мыслях, и его охватило отчаяние. Формулу замыкания он произнес, едва не перепутав слова, и вновь беспомощно замолк, уставясь на полированный белый нефрит.
– Открыть гробницу? – поинтересовался отец Наоки, иронически наблюдая за Кенетом.
– Что? Д-да, пожалуйста, – пробормотал Кенет, – откройте.
Отец собирался кликнуть слуг, но слова бестолкового мага, по всей вероятности, означали “откройте сами”, что пришлось ему явно не по вкусу. Но ничего не поделаешь: Наоки и отец, кряхтя, приподняли тяжелую крышку и сняли ее с гробницы.
Мускулы воина ходуном ходили под синим хайю – залюбуешься. А старикан держится так изящно, словно не тяжести ворочает, а на каком-нибудь императорском приеме выступает плавно. Кенет был уничтожен, подавлен. Никогда в жизни он не видел, чтобы человек двигался с таким изяществом. Движения Аканэ были ловки и гармоничны, как и подобает воину, – но и только. Да что там Аканэ! Самому князю Юкайгину до отца Наоки далеко. Князь вел себя всего лишь величаво. А старик проделывает все с такой церемонной изысканностью, что завыть в пору. Это же надо – легким движением лопаток дать понять гостю, что он остолоп и деревенщина и делать ему здесь решительно нечего.
У Кенета тоскливо заныло в груди. Старик мешал ему, мешал одним своим присутствием. И без него Кенету было отчаянно трудно сосредоточиться, а при нем – и вовсе невозможно. Каким же ничтожеством Кенет ощущал себя в его присутствии, каким непроходимым болваном! “Не смогу, – пронеслось у него в голове, – ничего не смогу”. Счастливчик Наоки – семи лет сбежал из этого кошмарного дома. Как он и семь-то лет ухитрился выдержать? А вот бедной девочке сбежать не удалось.
Когда гробницу открыли, Кенет сразу же подошел к ней, хоть и не имел представления, что же делать дальше, и отчаянно боялся своей растерянности. Но уж лучше глядеть на мертвую бедняжку, чем на ее отца.
Девочка была премиленькая. Лет пяти, никак не больше. В песне не говорилось, сколько ей лет, и Кенет ожидал… он сам не знал чего. А перед ним лежала малышка с испуганным бледным личиком. На лбу и висках виднелись неровные блеклые черные пятна; мочки ушей и кончики пальцев тоже черные, словно девочка из озорства перемазалась сажей и вот-вот вскочит и закричит, смеясь, страшным тоненьким голоском: “Бу-у! А здорово я вас напутала, да?” Пятна и разводы. Черная лихорадка средней степени тяжести. Малышка определенно должна была выздороветь. А вместо этого она лежит в холодном гулком каменном ящике. Таком холодном и просторном. Бледненькая и напуганная. Наверное, ей было очень страшно, когда она пила яд и думала, что сейчас умрет, потому что так надо. Очень страшно. Очень холодно. Очень больно и одиноко. А потом ее положили мертвую в каменный ящик и оставили совсем одну.
Страх прошел, остались гнев и жалость, и от этой жгучей жалости Кенет почти забыл, что девочка мертва; он помнил только, что ей страшно и холодно. Он схватил ее за руки, словно она была всего лишь смертельно напугана, и зашептал, задыхаясь, глотая жаркие слезы, бессмысленные ласковые слова: и о том, что все будет хорошо, потому что все хорошо, а плохо уже никогда не будет, и что она не одна, вот братик пришел, он всех плохих прогонит, а сестричке подарит домик, совсем как настоящий, только маленький, а в домике тепло, и ей сейчас тоже будет тепло, и плакать не надо, вовсе незачем плакать, вот он, Кенет, не плачет, и ей не надо плакать, она же храбрая девочка, очень храбрая, просто гордиться можно такой сестрой, и все плохое прошло, и теперь все будет насовсем хорошо…
Слезы застилали Кенету глаза; он изо всех сил растирал маленькие детские ручки, чтобы согреть их. Внезапно Наоки вскрикнул так страшно, что Кенет разом пришел в себя и, устыдясь своего порыва, выпустил руки девочки из своих и отвернулся. Зачем, ну зачем он поддался на уговоры Наоки? Бедный Наоки. Он так верил – а Кенет не нашел ничего лучше, чем устроить безобразное зрелище. Уж лучше бы он никогда не приходил сюда, не мучил Наоки несбыточной надеждой, не позорил воина перед его жутким отцом.
Смигнув слезы, Кенет поднял на воина взгляд, полный стыда и раскаяния.
Лицо Наоки сияло почти нечеловеческим счастьем. Кенет даже испугался. Он невольно взглянул на гробницу – да так и замер.
Черные пятна бледнели и выцветали. Еще мгновение – и они исчезли совсем. Ресницы девочки дрогнули, губы приоткрылись. Кенет наклонился к ней – и услышал ровное спокойное дыхание спящего ребенка.
В отличие от Наоки Кенет в эту минуту радости не испытывал. Он чувствовал себя несчастным и измученным. Совсем как человек, которого выволокли на эшафот, зачитали ему смертный приговор, а потом нет чтобы казнить – напялили на голову корону и водрузили беднягу на трон. Какая уж тут радость – сердце бы не разорвалось!
– Девочка моя! – хрипло зарыдал отец Наоки, выдвинувшись из-за спины Кенета и припадая к гробнице. Кенет мигом опомнился.
– Прекратите сейчас же! – шепотом гаркнул он. Старик немедленно замолчал и испуганно воззрился на лучшего Целителя империи.
– Она же спит, а вы ее пугаете! – яростным шепотом выговаривал ему Кенет. – Она даже проснуться не может, а вы у нее над ухом кричите. Еще приснится что…
Девочка вздохнула, сонно пробормотала что-то неразборчивое, снова вздохнула, свернулась калачиком и подсунула ладошку под щеку.
– Холодно ей. – Кенет скинул хайю и торопливо укутал девочку, – Не ровен час простудится. Ее в постель надо отнести…
– Какая постель! – горестно произнес Наоки, осторожно поднимая девочку на руки. – В ее комнату войти нельзя. Там двенадцать лет не убирали…
Он был зол, потому что отец не поверил ему. Наоки хотел приготовить комнату для Тайин, но отец и слугам не велел, и ему запретил. И опять бедной девочке приходится поплатиться за его упрямство.
– Двенадцать лет?! – ахнул Кенет. – А я думал, что хуже свинарника, чем в больнице для бедных, и не бывает. Ладно. Я сейчас все сделаю.
– Но позвольте, господин маг… то есть господин воин… не извольте беспокоиться, я сейчас слугам велю…
– Нет, – отрезал Кенет. – Я сам.
Он не имел ни малейшего понятия, куда ему теперь идти, но провожатого даже и искать не пришлось: выходя, Кенет едва не стукнул его дверью усыпальницы по лбу. Пожилой слуга подслушивал, скорчась в три погибели, и еле успел отскочить. К величайшему замешательству Кенета, слуга отвесил ему земной поклон.
Он все слышал, сообразил Кенет. И он еще помнит Тайин.
– Где комната молодой госпожи? – с трудом преодолевая неловкость, спросил Кенет.
– Сейчас, господин маг, – пропыхтел слуга, подымаясь с колен. – Сейчас покажу.
Комната Тайин оказалась грязной, но не настолько, как ожидал Кенет. Прибирали в ней небрежно – но, несомненно, прибирали, и не двенадцать лет назад, а самое большее – два-три месяца.
– Господин не велел, – смущенно пояснил слуга, – а совсем не прибирать в доме, так и жить нельзя станет. Мы потихонечку, тайком, чтобы господин не сведал. Бывало, вымоешь все дочиста, а сверху пылью замажешь, чтобы вроде как незаметно…
Кенет засмеялся. Ему внезапно сделалось легко и весело.
– Больше вам пыль сыпать не придется, – пообещал он и рывком распахнул окно. – Ведра, тряпки, воду и все такое прочее – и побыстрей! И чистую постель.
Глава 13
СТРАШНЫЕ СНЫ
Уборку в комнате Тайин Кенет, как бывало, не доверил никому и управлялся с ведрами и метлами с удовольствием: уж это-то он точно умел. Когда затхлый запах застарелой грязи наконец уступил запаху чистоты и свежести и Кенет мог с гордостью окинуть взглядом дело рук своих, у него вдруг закружилась голова. Усталость навалилась на него так внезапно, что он едва смог выйти из комнаты. В сад он спустился, шатаясь и цепляясь за стены. Яркий утренний свет резал глаза, они болели и слезились.
Когда Кенет вошел в усыпальницу, Наоки сидел на полу рядом с отцом. Вдвоем они держали на руках спящую девочку. Свой синий воинский кафтан Наоки набросил на плечи сестры поверх хайю Кенета – судя по всему, давно, ибо цветом иззябший Наоки сейчас очень напоминал собственное одеяние.
– Готово, господин маг? – шепотом спросил старик.
– Ну у тебя и вид! – ахнул Наоки, глянув на Кенета.
– На себя посмотри, – отпарировал Кенет и слегка пошатнулся. – Все в порядке. Пойдем.
Как промерзший до судорог Наоки донес Тайин до ее спальни – уму непостижимо. Но помочь себе он никому не позволил. Он заботливо уложил девочку в постель, укрыл ее одеялом и лишь тогда принялся натягивать на закоченевшее тело воинский хайю. Кенет даже не попытался помочь ему: у самого все плыло перед глазами.
– Вина бы сейчас, – постукивая зубами, выговорил Наоки. – Горячего…
– Помолчал бы ты, а? – попросил Кенет. – В жизни мне так есть не хотелось.
– Не извольте беспокоиться, господин маг! – Отец Наоки мгновенно воспрял духом. – Обед подадут сию же минуту.
Он распахнул дверь, кликнул замершего в ожидании слугу и свирепым шепотом отдал ему указания. Слуга молча кивал, но лицо его выражало все большую растерянность, а потом и вовсе мрачную безысходность, по мере того как требования из чрезмерных становились попросту невыполнимыми. И уж совсем его лицо исказилось, когда господин сжал кулак и резко рубанул им воздух: жест явно знакомый и явно сулящий много разнообразных неприятностей.
Кенет пристально посмотрел на старика. Тот, почувствовав на себе его взгляд, обернулся, но даже и тогда Кенет продолжал смотреть – пока кулак не разжался под его упорным взглядом. Старик виновато опустил руку и отвел глаза, избегая смотреть на Кенета.
– А вот этого больше не надо, – твердо сказал Кенет. – Никогда не надо. Второго раза она может и не пережить.
Отец Наоки испуганно взглянул на постель, где сладко посапывала Тайин, и медленно опустил голову.
– В ожидании обеда мы вполне обойдемся горячим вином, – распорядился Кенет. – И пусть принесут что-нибудь для девочки.
В ответ на его слова слуга расцвел быстрой благодарной улыбкой, кивнул и исчез в мгновение ока.
– А для Тайин зачем? – недоумевающе спросил отец Наоки.
– Затем, что она жива, – отрезал Кенет. – Это только мертвые без еды обходятся.
Его знобило и мутило, и не только от утомления. Властность была не в его характере, но иного обращения отец Наоки не понимал. В жизни бы он не послушался совета юного воина – только приказа могучего мага. Вот и пришлось Кенету распоряжаться, и за несколько минут подобного разговора он устал неимоверно. Непривычная и несвойственная ему властность тяготила его, выматывала вконец. Сил на нее требовалось едва ли не больше, чем на то, чтоб оживить Тайин.
– Значит, кормить, – размышлял вслух Наоки. – А что еще нужно?
Кенет ненадолго задумался.
– Не оставляйте ее одну. Она слишком долго была… одна. Пусть кто-нибудь постоянно спит в ее комнате. Это по ночам. А днем – сказки рассказывайте, говорите о чем-нибудь веселом и занимательном, чтобы не скучала. Ну и обучать ее нужно. Я так понимаю, сейчас она начнет опять расти, и довольно быстро. Не знаю, когда я повстречаю Санэ и попрошу его разбудить Тайин, но к этому времени она должна знать больше, чем сейчас, иначе ей придется тяжело. Взрослая девушка с умом пятилетнего ребенка… – Кенет пожал плечами. – Конечно, шить или прописи писать во сне не научишь, но в остальном…
– Об этом можете не беспокоиться. – Подбородок старика выпятился и даже немного задрался кверху. – У моей дочери будет самое лучшее образование.
Кенет только вздохнул и отвернулся. Нет, это положительно невозможно вынести! Он испытал неимоверное облегчение, когда через несколько минут вернулся слуга с серебряным подносом. На нем стоял кувшин с подогретым вином, две яшмовые чарочки и большая чашка грибного супа с кореньями.
– Вот и замечательно! – Кенет попробовал суп – не слишком ли горячий? – сел на край постели, приподнял Тайин левой рукой, а правой осторожно поднес к ее губам чашку с супом. Почувствовав приятный запах любимой еды, девочка улыбнулась и приоткрыла рот. Несмотря на усталость, Кенет кормил ее ловко и аккуратно: привычная сноровка больничного служителя взяла верх. Ни одной капли не пролилось на крытое шелком одеяло.
Слуга принял из его рук пустую чашку. Наоки помог ему уложить Тайин поудобнее и протянул ему чарочку с горячим вином. Кенет осушил ее единым духом, даже не заметив, как досадливо поморщился старик при виде столь серьезного нарушения правил этикета.
– Обед готов, господин маг, – сообщил слуга, изымая из рук Кенета пустую чарку прежде, чем он сообразил, что она успела побывать в его руках.
– Как хорошо! – просиял Кенет. – Честно говоря, очень есть охота.
И снова отец Наоки поморщился.
В обеденной зале пришел черед Кенета морщиться я испытывать досаду. Обед был сервирован, что называется, в лучших традициях. Блюда по-каэнски маленькие и по-каэнски изысканные. Большей частью поданные к столу яства были Кенету незнакомы. Ни одного из них не хватило бы и воробью голод утолить, зато количество крохотных тарелочек и мисочек с затейливо декорированными кушаньями превосходило все мыслимые и немыслимые пределы. Кенет тоскливо взирал на своих сотрапезников, лишь после них решаясь отведать то или иное лакомство. Но усталость и голод вкупе с разнообразием непонятной еды его доконали. После пятой перемены Кенет сдался.
– Это пьют, добавляют в соус или руки ополаскивают? – отважно спросил он, указывая на очередную поставленную перед ним чашку неизвестно с чем.
Наоки радостно поперхнулся. Отец его устремил на Кенета взгляд презрительный и строгий, почти скорбный.
– Не понимаю, господин маг, – чопорно произнес он. – Как же вы изволили обедать за столом его светлости наместника?
Когда Кенет вошел в усыпальницу, Наоки сидел на полу рядом с отцом. Вдвоем они держали на руках спящую девочку. Свой синий воинский кафтан Наоки набросил на плечи сестры поверх хайю Кенета – судя по всему, давно, ибо цветом иззябший Наоки сейчас очень напоминал собственное одеяние.
– Готово, господин маг? – шепотом спросил старик.
– Ну у тебя и вид! – ахнул Наоки, глянув на Кенета.
– На себя посмотри, – отпарировал Кенет и слегка пошатнулся. – Все в порядке. Пойдем.
Как промерзший до судорог Наоки донес Тайин до ее спальни – уму непостижимо. Но помочь себе он никому не позволил. Он заботливо уложил девочку в постель, укрыл ее одеялом и лишь тогда принялся натягивать на закоченевшее тело воинский хайю. Кенет даже не попытался помочь ему: у самого все плыло перед глазами.
– Вина бы сейчас, – постукивая зубами, выговорил Наоки. – Горячего…
– Помолчал бы ты, а? – попросил Кенет. – В жизни мне так есть не хотелось.
– Не извольте беспокоиться, господин маг! – Отец Наоки мгновенно воспрял духом. – Обед подадут сию же минуту.
Он распахнул дверь, кликнул замершего в ожидании слугу и свирепым шепотом отдал ему указания. Слуга молча кивал, но лицо его выражало все большую растерянность, а потом и вовсе мрачную безысходность, по мере того как требования из чрезмерных становились попросту невыполнимыми. И уж совсем его лицо исказилось, когда господин сжал кулак и резко рубанул им воздух: жест явно знакомый и явно сулящий много разнообразных неприятностей.
Кенет пристально посмотрел на старика. Тот, почувствовав на себе его взгляд, обернулся, но даже и тогда Кенет продолжал смотреть – пока кулак не разжался под его упорным взглядом. Старик виновато опустил руку и отвел глаза, избегая смотреть на Кенета.
– А вот этого больше не надо, – твердо сказал Кенет. – Никогда не надо. Второго раза она может и не пережить.
Отец Наоки испуганно взглянул на постель, где сладко посапывала Тайин, и медленно опустил голову.
– В ожидании обеда мы вполне обойдемся горячим вином, – распорядился Кенет. – И пусть принесут что-нибудь для девочки.
В ответ на его слова слуга расцвел быстрой благодарной улыбкой, кивнул и исчез в мгновение ока.
– А для Тайин зачем? – недоумевающе спросил отец Наоки.
– Затем, что она жива, – отрезал Кенет. – Это только мертвые без еды обходятся.
Его знобило и мутило, и не только от утомления. Властность была не в его характере, но иного обращения отец Наоки не понимал. В жизни бы он не послушался совета юного воина – только приказа могучего мага. Вот и пришлось Кенету распоряжаться, и за несколько минут подобного разговора он устал неимоверно. Непривычная и несвойственная ему властность тяготила его, выматывала вконец. Сил на нее требовалось едва ли не больше, чем на то, чтоб оживить Тайин.
– Значит, кормить, – размышлял вслух Наоки. – А что еще нужно?
Кенет ненадолго задумался.
– Не оставляйте ее одну. Она слишком долго была… одна. Пусть кто-нибудь постоянно спит в ее комнате. Это по ночам. А днем – сказки рассказывайте, говорите о чем-нибудь веселом и занимательном, чтобы не скучала. Ну и обучать ее нужно. Я так понимаю, сейчас она начнет опять расти, и довольно быстро. Не знаю, когда я повстречаю Санэ и попрошу его разбудить Тайин, но к этому времени она должна знать больше, чем сейчас, иначе ей придется тяжело. Взрослая девушка с умом пятилетнего ребенка… – Кенет пожал плечами. – Конечно, шить или прописи писать во сне не научишь, но в остальном…
– Об этом можете не беспокоиться. – Подбородок старика выпятился и даже немного задрался кверху. – У моей дочери будет самое лучшее образование.
Кенет только вздохнул и отвернулся. Нет, это положительно невозможно вынести! Он испытал неимоверное облегчение, когда через несколько минут вернулся слуга с серебряным подносом. На нем стоял кувшин с подогретым вином, две яшмовые чарочки и большая чашка грибного супа с кореньями.
– Вот и замечательно! – Кенет попробовал суп – не слишком ли горячий? – сел на край постели, приподнял Тайин левой рукой, а правой осторожно поднес к ее губам чашку с супом. Почувствовав приятный запах любимой еды, девочка улыбнулась и приоткрыла рот. Несмотря на усталость, Кенет кормил ее ловко и аккуратно: привычная сноровка больничного служителя взяла верх. Ни одной капли не пролилось на крытое шелком одеяло.
Слуга принял из его рук пустую чашку. Наоки помог ему уложить Тайин поудобнее и протянул ему чарочку с горячим вином. Кенет осушил ее единым духом, даже не заметив, как досадливо поморщился старик при виде столь серьезного нарушения правил этикета.
– Обед готов, господин маг, – сообщил слуга, изымая из рук Кенета пустую чарку прежде, чем он сообразил, что она успела побывать в его руках.
– Как хорошо! – просиял Кенет. – Честно говоря, очень есть охота.
И снова отец Наоки поморщился.
В обеденной зале пришел черед Кенета морщиться я испытывать досаду. Обед был сервирован, что называется, в лучших традициях. Блюда по-каэнски маленькие и по-каэнски изысканные. Большей частью поданные к столу яства были Кенету незнакомы. Ни одного из них не хватило бы и воробью голод утолить, зато количество крохотных тарелочек и мисочек с затейливо декорированными кушаньями превосходило все мыслимые и немыслимые пределы. Кенет тоскливо взирал на своих сотрапезников, лишь после них решаясь отведать то или иное лакомство. Но усталость и голод вкупе с разнообразием непонятной еды его доконали. После пятой перемены Кенет сдался.
– Это пьют, добавляют в соус или руки ополаскивают? – отважно спросил он, указывая на очередную поставленную перед ним чашку неизвестно с чем.
Наоки радостно поперхнулся. Отец его устремил на Кенета взгляд презрительный и строгий, почти скорбный.
– Не понимаю, господин маг, – чопорно произнес он. – Как же вы изволили обедать за столом его светлости наместника?